Блейк Дженнифер. Южная страсть

   — У тебя получается так, будто в том, что между нами произошло, виновата я.
   — Нет, нет! Я, только я виноват, что влюбился в упрямую и своевольную северянку-янки!
   — А я ведь никогда и не изменюсь, — произнесла она куда-то в воротник его рубашки. — Я никогда не впишусь в рамки твоего образа кроткой женщины Юга, как Салли Энн.
   — Салли Энн — прекрасная женщина как кузина. Но я предпочел бы кого-нибудь потемпераментней.
   Летти невольно хмыкнула, почти не замечая, как исчезает еще один слой ее сопротивления и подозрительности.
   — Она бы показала тебе темперамент, если бы услышала эти слова. Она бы выцарапала тебе глаза.
   — Очень может быть.
   — Ну конечно, именно так поступила бы настоящая леди. Она бы не… не допустила при этом неприличий.
   — Я разрешаю тебе, даже призываю к этому — веди себя так неприлично, как только захочешь, — сказал он, голос его был полон веселья. — Кстати, меня очень интересует изучение чувственных потайных уголков и вздохов удовлетворения.
   — О нет! — воскликнула она в смятении, отталкивая его. — Не смейся надо мной.
   Про себя он выругал эту свою манеру поддразнивать. Это было лишь частью растекавшегося у него внутри глубокого чувства любви к Летти. Однако она была в тот момент слишком подозрительна, слишком взвинчена, чтобы понять это.
   — Я никогда не буду этого делать. Никогда. Я только хотел сказать, что ты вольна поступать, как хочешь, быть такой, какой хочешь, не опасаясь осуждения. Я не присваиваю себе права судить тебя или кого-либо другого. Ты мне нравишься такой, какая есть. И мне не надо, чтобы ты хоть как-то менялась ради меня. Я бы не хотел, чтобы ты хоть как-нибудь отличалась от той, какая ты сейчас.
   Летти посмотрела на него, нахмурившись.
   — Ты назвал меня своевольной.
   — А разве не так? А как же мне называть женщину, которая скачет во весь опор в моей одежде, набитой подушками, и в моих усах? Конечно, еще можно сказать, что она храбра, что у нее отважное сердце.
   Лоб Летти разгладился. Уголки рта растянулись и поднялись вверх. Она издала тихий звук, который мог быть смехом.
   — Да, ты действительно самый…
   — Что?
   — Не обращай внимания. Усы кольнули.
   — Я знаю. — Его лицо было серьезно, в то время как глаза — нет.
   Она смотрела на него, поочередно сосредоточивая внимание на разных деталях его лица, словно для того, чтобы они врезались в стены ее памяти. Уступая какому-то внутреннему чувству, она прикоснулась чувствительными кончиками пальцев к его недавно рассеченной губе, к старым ссадинам в углу рта и на подбородке, результату грубого отношения солдат, к припухлости у уголка глаза, темному шраму. Несмотря на все это, он был все же красив.
   — Бедное твое лицо. Болит?
   — Сейчас нет.
   Она вздохнула, пальцы ее соскользнули вниз. Она встретила его взгляд. Ее глаза были серьезны, печальны, но непреклонны.
   — Ничего не выйдет, ты же знаешь. Мы слишком разные. Мы вышли из разных миров и живем в слишком разных мирах. Всегда будет недопонимание, сомнения, страхи, даже если бы у нас не было этого неудачного пролога.
   — Я не считаю его неудачным.
   — Это потому, что ты такой же упрямый, как я, может, еще упрямее. Во всяком случае, этот пролог нормальным не назовешь.
   — А мы и сами ненормальные, оба, — он чувствовал, что последует, и готов был сражаться до конца.
   — Именно поэтому ничего и не выйдет. Кто-то один должен быть нормальным. Думаю, будет лучше, если я уеду. Если я хоть что-нибудь для тебя значу, ты поможешь мне это сделать. Ты проводишь меня в Кол-факс сейчас же, пока мы не сделали того, о чем оба будем сожалеть.
   Она отстранилась от него. Изящно и уверенно двинулась к ступенькам. Он смотрел на нее, восхищался движением ее бедер под юбками, а сердце в его груди готово было взорваться. Она была уже у ступенек, когда он нашел нужные слова.
   — Я отвезу тебя хоть к самому черту, если ты захочешь туда ехать. Но не надо обо мне заботиться, Летти, ни сейчас, ни когда-либо потом. И не надо мне говорить, что для меня лучше. Я не Рэнни. Отныне и навсегда я — Рэнсом Тайлер. И я знаю, чего я хочу. Я хочу спать рядом с тобой все оставшиеся годы моей жизни, хочу обнимать тебя, когда внутри у тебя будет мой ребенок, беспокоиться вместе с тобой из-за маленьких озорников, которых мы произведем на свет, сидеть с тобой на веранде на закате наших дней и потом целую вечность лежать рядом с тобой на кладбище. Я хочу, чтобы все, что у меня есть, имело твой вкус и твой запах. Я хочу, черт побери, дышать с тобой одним воздухом, отдыхать там, где ты отдыхаешь, есть, что ты ешь. Я хочу пить из твоего стакана.
   Как будто что-то раскололось у нее в груди, словно вековые льды покрылись трещинами, расступились и начали таять. Она повернулась и посмотрела на него с изумлением.
   — Ты любишь меня?
   — Так что же еще во имя всего святого по-твоему я тебе говорю?
   — Я думала, это лишь слово, которое… Он застонал и закрыл глаза.
   — Боже, храни нас, милая, ты слишком много думаешь.
   Два шага — и он был рядом с ней. Он прижал ее к себе и медленно закружил, спрятав свое лицо в ниспадавшем водопаде ее волос.
   Прошло немало времени. Рэнсом сидел, прислонившись спиной к столбу крыльца. Летти лежала в объятиях его сильных рук, голова ее покоилась у него на груди. Чтобы было удобнее, он достал из-за пояса револьвер и положил его рядом. Солнце клонилось к западу, но в тени деревьев было прохладно, и залетавший ветерок обдувал крыльцо, шевелил золотисто-каштановые локоны Летти. Вялые и умиротворенные, они сидели и смотрели на яркие пятна, высвеченные пробившимися через листву лучами солнца, на яркую бело-желтую ленту дороги.
   В конце концов, Летти пошевелилась.
   — Скажи, правда или нет, твой дядя Сэмюэл — один из Рыцарей?
   — Ш-ш-ш, — ответил он, целуя ее в макушку.
   — Что, неправда?
   — Правда, но лучше нам об этом не говорить. Она молчала всего несколько секунд.
   — Они снова могут приехать за Брэдли. Что ты будешь делать?
   — Остановлю их, если смогу. А если нет, Брэдли примет свою кару так, как подобает. Это все, что мы можем сделать.
   — А что с Салли Энн и полковником? Ты думаешь, они поженятся?
   — Как только Салли Энн будет готова к этому, думаю, что скоро.
   — Она думала, что он…
   — Я знаю. Это их личное дело, — сказал он твердо. Она немного нахмурилась.
   — Реконструкция не может длиться вечно. Через год или два Юг сможет жить так, как захочет. Он освободится от «саквояжников», таких, как О'Коннор, и сможет наконец возродиться после этой войны. Когда это случится, Сплендора опять расцветет, правда ведь?
   — Я думаю, правда.
   — Ты думаешь? Разве ты не умираешь от нетерпения увидеть это?
   — Нет, — сказал он, взял пальцами длинную, завивающуюся на конце прядь ее волос и провел ими ей по щеке, — сейчас нет.
   Она немного наклонила лицо, наслаждаясь этой лаской, но мысли ее были где-то далеко, устремленные в будущее, их будущее.
   — А что же с Шипом? Продолжать это будет очень опасно. Не думаю, что тетушка Эм когда-нибудь поверит, что Шип и ее Рэнни — один и тот же человек, но люди начнут задумываться.
   Он вздохнул и выпустил завиток ее волос.
   — Я полагаю, он уже сыграл свой последний выход, раз собирается обзавестись семьей.
   — Ты жалеешь об этом?
   Сразу он не ответил, и она быстро взглянула на него снизу вверх. Все его внимание было обращено на изучение локона, который, упав, сеткой обхватил ее грудь, обтянутую блузкой. Заметив ее взгляд, он поспешно покачал головой:
   — Нет, совсем нет.
   — А о Рэнни?
   — А что Рэнни?
   — Ты будешь продолжать разыгрывать роль?
   — А как тебе больше нравится? Она чуть улыбнулась:
   — Мне все равно. Он мне довольно дорог.
   — Я ревную. Но не надо беспокоиться из-за привязанности к нему. Я думаю, он станет гораздо нормальнее после ударов в голову от солдат федеральной армии. И от них бывает какая-то польза.
   — Я и не беспокоилась! По правде говоря, я буду о нем скучать.
   Он провел губами по ее лбу.
   — Если захочешь его увидеть, только позови.
   — Я запомню это. Но я сделаю еще лучше. Я сделаю своего собственного Рэнни. Это может потребовать некоторого времени, скажем, лет десяти-двенадцати…
   — Ведьма, — сказал он, снимая сетку волос с ее груди и обводя ее вершину кончиком пальца. — Может быть, я тебе помогу.
   — Дьявол, — пробормотала она.
   Он приподнял пальцами ее подбородок, заставляя заглянуть себе в глаза, которые горели от веселья и желания.
   — Когда же мы начнем? — спросил он.