Блейк Дженнифер. Южная страсть

Дженнифер Блейк
Южная страсть

ГЛАВА 1

   Лай собак, идущих по еще теплому следу, был слабо различим. С их приближением к дому он стал громче, перешел в глухой, беспрерывный вой, в котором слышалась такая злобная угроза, что кровь стыла в жилах. С ним сливались смутное звучание голосов и стук подков.
   Услышав эти звуки, Летиция Маргарет Мейсон оторвалась от письма, которое писала. В ее темных карих глазах появилось удивление, на смену которому пришли отвращение и душевная боль. Вне всякого сомнения, за собаками следовали люди в белых одеждах, люди, преследующие какого-то бедного чернокожего, который бежал сломя голову в теплой летней ночи, охваченный паникой. Ей говорили, что именно сейчас Луизиана, подвергнутая карающему процессу Реконструкции, является опасным и жестоким местом. Но она не ожидала получить подтверждение этих слов в первый же вечер по приезде.
   Ее также предупреждали, что этот штат — не подходящее место для женщины, путешествующей в одиночестве, особенно для женщины с Севера. Ее могли здесь унизить, оскорбить. Случались и вещи пострашнее. Покровительство джентльменов Юга не всегда распространялось на дам, прибывших из районов к северу от линии Мейсона — Диксона, и, конечно же, не на тех из них, кто отличался упорством и независимостью;
   Ее старшая сестра, и особенно муж сестры, были поражены, даже напуганы, когда узнали, что Летиция решила ехать на Юг. Они сочли сумасшествием уже то, что после окончания войны она настояла на получении диплома учителя. В этом не было необходимости — они не нуждались. А этот ее новый порыв был вообще непостижим. И только мать поддержала ее.
   — Оставьте Летти в покое, — сказала она им. — Она лишь делает то, что должна делать.
   Летти уже начала думать, что все рассказы и предостережения слишком преувеличены. За время своей долгой поездки в поезде и пребывания здесь, в Накитоше, она сталкивалась лишь с благожелательностью и учтивостью. Когда по прибытии она справилась о жилье, начальник станции рассказал ей о большом двухэтажном доме с колоннами. Дом этот находился в трех милях от города и назывался Сплендора. Именно там она сейчас и находилась. Начальник станции даже нашел для нее место в повозке фермера, который ехал в том же направлении.
   Миссис Эмили Тайлер, хозяйка дома, именно в то утро решила взять постояльца. Это была пожилая женщина, полная и дружелюбная, с седеющими волосами и яркими голубыми глазами. Летти ей сразу же понравилась. Она очень боялась, что придется сдать комнату грубому, прокуренному проходимцу. Раньше она никогда не сдавала жилье и просила Летти сказать, если что-то будет не так. Миссис Тайлер решила, что надо как-то добывать деньги, чтобы дом, который сильно обветшал за время войны между Севером и Югом, не рухнул вдруг на нее и ее племянника. Она очень надеялась, что Летти понравится спальня в передней части дома. Квартирантка должна чувствовать себя как дома, в ее распоряжении и веранда, и гостиная. А если ей будет чего-либо не хватать для полного комфорта, пусть она без колебаний скажет об этом.
   Гостеприимство тетушки Эм было таким радушным, а ее щебетание столь приветливым, что через пять минут Летти почувствовала, что она — желанный гость, «подружка», а не квартирантка. Пожилая женщина настояла на том, чтобы ее звали тетушка Эм, поскольку все ее так называли, а Летиция скоро стала Летти. Хотя она и привыкла к более формальным отношениям с малознакомыми людьми, Летти не нашла в себе сил отказаться от столь дружеского отношения. Она воспринимала свое новое окружение с чувством приятной расслабленности, пока не услышала лай собак.
   Лай гончих приблизился. Казалось, он доносился с дороги, которая проходила перед домом. Желание увидеть, что происходит, заставило Летти подняться. Она быстро оглядела себя в зеркале. Уже готовая ко сну, она была одета в розовую фланелевую ночную рубашку. Расчесанные волосы ниспадали золотисто-каштановыми волнами по спине. Ночная рубашка с высоким воротником и длинными рукавами была слишком теплой для здешнего климата и такой плотной, что у Летти не могло возникнуть и мысли о том, чтобы надеть халат. К тому же, поскольку, она была полностью закрыта от чужих взоров, риск быть замеченной в таком неглиже совсем не беспокоил ее. Ее пуританские предки, как один, встали бы из своих могил в порицании такого вызывающего небрежения благопристойностью. Проблема, однако, была легко разрешена. Склонившись к лампе, стоявшей на столе, за которым она сидела, Летти накрыла ладонью ламповое стекло и задула огонь.
   Летти быстро подошла к раскрытому окну. Оно выходило на длинную веранду, шедшую вдоль верхнего этажа со стороны фасада. Отперев задвижку, открыв небольшие дверцы, образующие подоконник, и подняв затем оконную раму вверх до упора, можно было выйти на веранду как бы через дверь. Отодвинув в сторону кисейную занавеску, Летти отважилась ступить на веранду. Темнота ночи скрывала ее. Она подошла к перилам и перегнулась через них.
   С веранды открывался прекрасный вид на обнесенный частоколом передний двор Сплендоры и проходящую перед ним дорогу. Собаки уже миновали дом и были едва видны — их длинные, вытянутые тени удалялись от дома влево по дороге. Почти прямо перед домом находился отряд всадников. Двое из них несли факелы из смолистой сосны, которые ярко вспыхивали от встречного ветра и оставляли позади всадников шлейф искр.
   В их оранжевом отблеске можно было увидеть не белизну одеяний, сшитых из простыней, а темно-синий цвет военной формы. Люди, следовавшие за собаками, были солдатами армии Севера, оккупировавшей эти места. Они шумно проскакали мимо, устремленные вперед, за намеченной жертвой. Самой же жертвы нигде не было видно.
   Летти в недоумении смотрела солдатам вслед. После всего того, что было сказано до войны и во время нее о жестокости охоты с собаками на людей, после гневных обличений в газетах и речах, звучавших на собраниях аболиционистов¹, называвших южан, которые этим занимались, чудовищами, казалось невозможным, что войска Севера используют собак в тех же самых целях. Вряд ли их жертвой был негр. Однако если это белый, появление собак можно было, очевидно, объяснить желанием дать почувствовать местным жителям вкус их же собственных лекарств. Или это было лицемерием. Оба объяснения в равной мере портили настроение.
   Шум погони затих. Вновь воцарилась тишина. Опять слышались кваканье лягушек, стрекотание сверчков и кузнечиков. Ночь была наполнена благоуханием, воздух был мягок и шелковист. Луна еще не взошла. Звезды ярко сияли и казались такими близкими, что можно было набрать целую горсть их одним взмахом руки. Густые тени деревьев слегка колебались от дуновения легкого, переменчивого ветерка. Ночной ветер приносил то ясно различимый, то еле уловимый терпкий запах цветов магнолии, которыми было усыпано большое дерево с темными листьями с левой стороны, сразу же за верандой.
   Постепенно Летти снова расслабилась, успокоенная теплотой, благоуханием и ласкающей мягкостью воздуха. Забыв о солдатах, она смотрела вокруг на южную ночь, ощущая, как она обволакивает и чарует. Ночь завораживала и завлекала, обещала тайные радости с легким оттенком тревоги. И Летти невольно почувствовала сильный прилив тягучего, сладостного томления.
   От этого ощущения ей стало не совсем уютно. Резко повернувшись, она вернулась в спальню. Закрыла дверцы и расправила кисейные занавески, оставив окно открытым для ночного воздуха. Некоторое время она колебалась, раздумывая о незаконченном письме к матери. Письмо подождет до утра; ее голова слишком затуманена усталостью и непривычным ночным теплом, чтобы сосредоточиться. Она повернулась к темнеющей кровати с балдахином, свернутым для удобства.
   Снаружи, с веранды, донесся звук шагов. Шаги были тихими, не крадущимися, но и не совсем решительными. Летти повернулась, мгновенно охваченная тревогой. В окне возникло неясное очертание мужской фигуры, темный силуэт на фоне бледного света звезд. Одним быстрым движением человек перенес ногу через подоконник раскрытого окна, отбросил в сторону занавеску и оказался в комнате. У Летти перехватило дыхание. В один миг мужчина был рядом с ней. Он зажал ей ладонью рот и так сильно прижал к себе, что ей показалось, будто хрустнули кости. Бедро пронзила острая боль от удара о кобуру с револьвером на его поясе. Она оказалась придавленной к нему, слившейся с его длинным, жестким телом.
   Это было потрясением, неожиданностью для них обоих. Мужчина ощутил в своих руках стройное, упругое тело, вдохнул теплый женственный запах. Такого он не испытывал уже давно. Первой мыслью, пришедшей ему в голову, было — кто же это может быть; второй, яростной, — какого черта она делает в этой комнате и в это время.
   — Тихо! — прошептал он. Его голос был грубым, хотя в угрозе чувствовалась мягкость. — Ни звука, и я отпущу вас.
   Летти с трудом удалось сдержать крик. Сердце билось так, словно собиралось выскочить из груди. Однако она кивнула. Медленно, постепенно давление руки, зажимавшей рот, ослабло. Она заставляла себя стоять тихо, хотя всем своим существом, каждой своей клеточкой чувствовала, как крепкая грудь незваного гостя давит на ее грудь, как его длинные мускулистые ноги касаются ее бедер, ощущала его громадный рост и жизненную силу. Летти была среднего роста, даже, может быть, несколько выше среднего, однако ее подавляла огромная сила воли сжимавшего ее человека. Такого чувства она не испытывала никогда.
   В тот самый миг, как она ощутила, что объятия ослабли, что его рука перестала зажимать ей рот, она рванулась от него, а из груди вырвался крик.
   Тут же она опять оказалась прижатой к крепкому телу. Его губы закрыли ей рот, заглушая рвущийся наружу крик. Она боролась, извивалась в его руках, отталкивала его, пыталась отвернуть лицо. Но безуспешно. Объятие было крепким. Его рука двинулась вверх, и пальцы запутались в длинном шелке ее волос, не давая повернуть голову, в то время как он наслаждался сладостью вынужденного поцелуя. Его поцелуй был обжигающим, безжалостным, и в то же время в нем было какое-то невольное любопытство. Давление ослабло. Она ощутила прикосновение его усов, а губы его, теплые, ласковые и уверенные, скользили по ее губам сладостно и успокаивающе. Он провел губами по полным, мягко очерченным изгибам ее рта от одного уголка до другого, пробуждая их чувственность, ощущая их гладкую упругость.
   Летти билась уже не так яростно, потом затихла. Внезапно незнакомые чувства переполнили ее, голова пошла кругом, она была сбита с толку. В ней проснулась какая-то первобытная истома, в которой,. как казалось, мог быть ответ на ее прежнее томление. Она покачнулась, испытывая жгучее желание крепче прижаться к мужчине, который обнимал ее, хотя она и противилась этому порыву, старалась подавить его. Желание и отвращение боролись в ней, в голове все смешалось, потом ее охватила неудержимая дрожь, и она затряслась от возбуждения.
   Мужчина отпустил ее, пробормотав проклятие. Какое-то время был слышен лишь звук их дыхания. Внезапно он схватил ее за руку, потянул к столу, за которым она писала, и усадил на стоявший у стола стул. Раньше, чем она собралась с силами запротестовать или хотя бы издать звук, он сдернул со своей шей что-то воде шарфа и уже завязывал ей рот. Летти приподнялась, пытаясь схватить его за руки. Он перехватил ее запястья, завел их за спину, усадив ее на стул, затем привязал ее руки к спинке стула витой веревкой, которую достал из кармана. Еще несколько секунд — и он опустился перед ней на колени, обернул веревку вокруг щиколоток и привязал ее к передним ножкам стула.
   Летти попыталась говорить, обозвала его собакой, мелким воришкой, бесчестным негодяем. Слова были приглушены, но смысл их был понятен по ее тону.
   Мужчина засмеялся. Этот тихий звук неподдельного веселья вызвал у нее непонятную -нервную дрожь. Он поднялся и склонился над ней. Хотя она попыталась отстраниться как можно дальше, он быстро поцеловал ее в лоб, в то время как рука легким движением скользнула по ее груди. Летти напряглась и издала протестующий звук. Он еще раз тихо усмехнулся, затем выпрямился и удалился. Его шаги прошелестели по турецкому ковру, в окне мелькнула тень, и он исчез.
   На мгновение Летти расслабилась от облегчения, потом внутри ее всколыхнулась и бросилась в голову волна неистовой ярости. Ее охватил жар, из глаз брызнули слезы. Какая наглость! Настоящий нахал! Никогда еще с ней не обращались так. Никогда! Как он осмелился насмехаться над ней, напасть на нее, связать ее, как овцу на бойне?! Кто это был? Кто был это?
   Ее гнев был так велик, что не потребовалось больших усилий толкнуть стулом стол так, чтобы он стукнулся о стену. Затем немного вперед и опять, и опять — равномерный глухой стук.
   Все крепко спали. Никто не приходил. Она уже была готова сидеть на стуле до утра или даже дольше, если никто не догадается искать ее, когда она не спустится к завтраку. Веревки натирали кожу, больно врезались в нее, когда Летти двигалась, но завязаны были крепко. Освободиться без посторонней помощи надежды было мало.
   В комнате возник неясный свет. Он исходил из-под двери спальни. Мерцание становилось ярче, затем послышались шаркающие шаги. В дверь тихо постучали:
   — Летти? С вами все в порядке?
   Летти застучала столом еще сильнее, издавая через кляп негодующие звуки. Дверь открылась, показалась голова тетушки Эм.
   — О Боже! — воскликнула она, глаза ее расширились. — О небо!
   Миссис Тайлер бросилась в комнату. Полы ее мягкого батистового халата развевались, выцветшие ленточки ночного колпака трепетали, седые косицы, обрамлявшие лицо, тряслись. Тетушка Эм поставила принесенную керосиновую лампу на стол и энергично принялась развязывать шарф, который закрывал Летти рот.
   — Что случилось, деточка? Кто это с вами сделал? Я не могу в это поверить. Чтобы такое случилось в моем доме, когда я нахожусь через комнату! Уму непостижимо!
   Кляпа не стало. Пока тетушка Эм развязывала узлы, которыми были стянуты руки, Летти пыталась, как могла, все рассказать пожилой женщине.
   — Вошел через окно? Не может быть! Должно быть, вы с ума сошли от страха. Дорогая, мне, наверно, потребуется нож — нет, это скользящий узел. Как мило с его стороны.
   Руки Летти были свободны. Тетушка Эм обошла ее, плюхнулась на колени и стала развязывать ноги.
   — Я бы так не сказала, — заметила Летти несколько резко. — Это был гнусный, совершенно подлый человек. Он собирался ограбить вас. Я уверена.
   — Много бы он не украл. Но какими бы ни были его намерения, вы, кажется, заставили его изменить свои планы. И я благодарна за это.
   Пожилая женщина развязала последнюю веревку и посмотрела вверх. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но не издала ни звука. Она сидела раскрыв рот и смотрела на розовую ночную рубашку, в которой была Летти.
   Растирая натертые запястья, Летти посмотрела вниз. На фланели, над мягкой округлостью ее правой груди было что-то прицеплено. Это что-то, светло-золотистое и хрупкое на вид, оказалось пустым панцирем какого-то насекомого. Оно висело на своих засохших коготках, которые уцелели. Панцирь тоже был почти целым, за исключением трещины на спинной части, через которую насекомое вылезло из него. В эту трещину был воткнут так, что выходил из нижней части, крохотный черный конусообразный шип, отполированный до блеска.
   — Что это? — спросила она, отцепив панцирь и поворачивая его то одной, то другой стороной в свете лампы.
   — Панцирь саранчи и колючка.
   Кровь отхлынула от лица Летти. Она уронила панцирь на стол, как будто это был скорпион. Саранча и шип остались на ней в том месте, к которому напоследок перед уходом прикоснулся проникший в комнату человек. Это были знаки человека по кличке «Шип», жестокого убийцы ее брата. Она приехала на Юг именно затем, чтобы разыскать этого человека.
   Непроизвольно тихим шепотом ее губы произнесли это имя.
   — Должно быть, это его преследовали собаки, — согласилась тетушка Эм.
   — Да. — Почему-то Летти не связала появление этого человека и солдат-северян с собаками. Теперь это казалось очевидным. С помощью какой-то уловки он ускользнул от преследователей, вернулся по собственным следам и искал место, чтобы спрятаться. Должно быть, он думал, что нашел это место, пока не обнаружил ее. Она была близко, так близко к нему. Он обнимал ее, целовал ее. Она поднесла руку к лицу и с внезапным отвращением вытерла губы тыльной ее стороной.
   — Он мог бы убить меня, — сказала она с напряжением в голосе, — или… или еще хуже.
   — О нет, дорогая! Даже и не думайте об этом!
   — Но я слышала о таких случаях! Тетушка Эм покачала головой:
   — Я не знаю, что вы слышали или где такие вещи случались. Но Шип сделал в этих местах столько же хорошего, сколько и плохого. Я не могу поверить, чтобы он обидел женщину.
   — Вы можете и не знать, — запротестовала Летти. — За ним гнались солдаты. Это должно кое-что значить.
   — Хм. Может, это означает, что офицерам потребовалось занять их чем-нибудь.
   В дверь спальни, которую тетушка Эм оставила приоткрытой, тихо постучали. В дверях появились двое, мужчина и чернокожий мальчик. Летти, нервы ее еще не успокоились, быстро подняла голову, когда мужчина заговорил:
   — Что случилось, тетушка Эм? Что-нибудь не так? Пожилая женщина обернулась. Она оперлась о стол и выпрямилась, тяжело дыша. Вместо того чтобы ответить на заданный вопрос, она сказала:
   — Рэнни, что ты делаешь здесь, наверху? Будь хорошим мальчиком, иди отсюда сейчас же.
   Мужчина вошел в комнату. Он был высок, широк в плечах и так хорош собой, что его можно назвать красивым. Он был похож на вооруженных мечами архангелов с картин старых мастеров. На вид ему около тридцати лет. Широкий лоб. Над голубыми глазами с густыми ресницами золотисто-каштановые прямые и густые брови. Нос крупный и прямой. На одной щеке виднелась небольшая впадина, которая, должно быть, превращалась в ямочку, когда он улыбался. Сильная челюсть и твердый подбородок, четко очерченный крупный рот говорили о сдерживаемых силе и чувственности. Мягкие светлые волосы с выгоревшими на солнце прядями были зачесаны назад пологими волнами и почти закрывали у левого виска единственный недостаток его внешности — неровную отметину старого шрама, выделявшуюся серебристо-серым пятном на бронзовом загаре лица. Одежда его была старой и выцветшей: орехово-серые брюки и легкая рубашка из мягкой синей ткани с закатанными по локоть рукавами.
   Летти поднялась и поспешно направилась к халату, который лежал на кровати, в ногах. Нагнувшись за ним, она отчетливо представила, как тяжелая ткань ночной рубашки прилегает к ней, обрисовывая ее талию и бедра. Прижав халат к груди, как щит, она повернулась. 0на высоко держала голову, но щеки ее разгорелись, а в руках появилась странная дрожь, которая, конечно, могла быть лишь реакцией на только что случившееся.
   — Я услышал шум, — сказал человек, которого тетушка Эм назвала Рэнни, перед тем как повторить свой первый вопрос. — Что случилось?
   — Эта леди испугалась, к ней приходил Шип, если тебе так хочется знать.
   Рэнни посмотрел на Летти:
   — Шип? Но почему?
   — Без причины, — сказала тетушка Эм, — по ошибке.
   — Говорят, он плохой человек. Он не обидел вас? — Прямой взгляд Рэнни был все еще направлен на лицо Летти.
   — Нет. Не совсем, — ответила она, опуская ресницы и отводя глаза.
   — У вас на руках красные следы.
   — Они скоро исчезнут. Я в полном порядке.
   — Я рад. — Блондин повернулся к своей тетушке: — Кто эта женщина?
   Тетушка Эм цокнула языком:
   — Это мисс Летти Мейсон, Рэнни. Летти, мой племянник Рэнсом Тайлер.
   Мужчина слегка поклонился, еще раз оглядывая Летти. Он спросил свою тетушку:
   — Почему она здесь?
   — В самом деле, Рэнни, где твое воспитание! Она живет у нас, она — наша первая постоялица. Ты встретишься с ней за завтраком, а сейчас она не желает видеть ни тебя, ни кого-либо другого. Иди спать.
   Слова тетушки Эм при всей их строгости звучали ласково.
   — Да, мэм. Она красивая леди.
   Тетушка Эм посмотрела на стоявшего за ее племянником негритянского мальчика, который пришел вместе с ним.
   — Лайонел, я попрошу тебя…
   Мальчику было примерно двенадцать лет. Его черные волосы густо завивались, с заостренного книзу лица смотрели огромные карие глаза. Он вышел вперед и приблизился к симпатичному молодому человеку, поймал его крупную, крепкую руку своими маленькими руками и сказал:
   — Пойдемте, мастер Рэнни.
   Рэнсом не обратил на него внимания. Он разглядывал стоявшую, перед ним молодую женщину, копну ее блестящих волос, матовую гладь кожи, правильный овал лица, темно-карие, почти языческие, глаза с оттенком цвета терпкого вина вокруг зрачков. Она была стройна и пропорционально сложена, ее формы, даже скрытые под ночной рубашкой, были великолепны. Каждое движение говорило о грациозности и уверенности.
   У нее был лишь один недостаток. Ей недоставало теплоты. Ее рот, так красиво очерченный, был сжат в уголках, как у убежденной старой девы, а выражение лица говорило о сдержанности и подозрительности. И все же в глубине ее темных глаз был намек на скрытый огонь, почти, но не совсем погасший. Она была действительно очень хороша собой. Здорово, что он поцеловал ее до того, как увидел, иначе мог бы не решиться.
   Лайонел тянул его за руку.
   — Мастер Рэнни, пойдемте, вы заставляете леди краснеть.
   Рэнни взглянул на мальчика. Он улыбнулся.
   — Я не должен этого делать, не правда ли? — Он позволил увести себя. У двери остановился.
   — Спокойной ночи, — сказал он.
   Не дожидаясь ответа, оба, белокурый мужчина и чернокожий мальчик, вышли в темный холл Сплендоры и исчезли из вида. Их шаги постепенно затихли.
   — О Боже, — сказала тетушка Эм. — Простите меня, пожалуйста. Мне следовало рассказать вам о Рэнни раньше, но я совсем не ожидала… Я думала, у меня будет полно времени, чтобы все объяснить вам утром. Сегодня у него в очередной раз сильно болела голова. Обычно он ни с кем не разговаривает, почти ничего не делает, только лежит в темной комнате, пока боли не пройдут.
   — Когда вы упомянули о племяннике, я почему-то подумала, что это маленький мальчик. — Летти предприняла попытку собрать свое самообладание и прояснить этот вопрос.
   Тетушка Эм успокоилась,
   — Ах» на самом деле вы не так уж и ошиблись, но Рэнни — владелец Сплендоры, и дома, и земель, всего. Я лишь только приглядываю за ним.
   Летти в свою очередь пристально посмотрела на пожилую женщину и сказала с известной деликатностью:
   — Я полагаю, это потому… потому, что он сам не может позаботиться о себе.
   — Он как ребенок, он все такой же, каким был в одиннадцать или двенадцать лет. Это все еще разбивает мне сердце, после всех прошедших лет, но от этого никуда не деться.
   — Я понимаю.
   Пожилая женщина распрямила плечи.
   — Он хороший, милый мальчик, который и мухи не обидит. Но я не осужу вас, если вы сочтете невозможным больше оставаться в этом доме, особенно после сегодняшнего случая. Если вы захотите уехать, я распоряжусь, чтобы утром вас отвезли в город. Конечно, деньги я верну.
   Летти и в самом деле хотелось сбежать, но из простого человеческого упрямства решила остаться, как только ей предложили уехать. Хотя этот мужчина, Рэнни, и беспокоил ее, она его не боялась. И если Шип уже однажды появлялся в доме, он может сделать это еще раз. Она промолвила твердым голосом:
   — Я и не думала уезжать.
   — Я знала это! — воскликнула тетушка Эм с удовлетворением, ее лицо сияло. — Я поняла, что вы смелая, как только увидела вас.
   Летти улыбнулась в ответ. Легкое изменение очертания губ придало лицу классическую, захватывающую дух красоту.
   — Спасибо, но, может, мне лучше было чуть больше знать о… о том, что здесь происходит.
   — Вы имеете в виду Рэнни? Но тут действительно особенно нечего рассказывать. — Пожилая женщина довольно тяжело опустилась на стул, к которому раньше была привязана Летти.
   — Вы заметили шрам у него на голове, сбоку? Как и многие другие, он был ранен на этой войне. Рэнни был офицером артиллерии, в армии южан, разумеется. — Пожилая женщина бросила на Летти быстрый взгляд, и извиняющийся, и дерзкий. — Это случилось во время стычки в последние месяцы войны. Большая пушка взорвалась, и осколок ствола попал ему в голову.
   — Чудо, что он не погиб. Тетушка Эм кивнула:
   — Солдаты сочли его мертвым. Его нашел дозор северян. Так он попал в полевой госпиталь. Несколько недель он был без сознания и наверняка бы умер, если бы не Брэдли, его слуга с детских лет, который прошел с ним всю войну. Брэдли поехал с ним, когда его перевели в госпиталь около Вашингтона. Когда наступил мир, Брэдли же привез его домой.
   — И ваш племянник был… чувствовал себя так же, как сейчас?
   — Нет, тогда еще нет. По словам Брэдли, он пришел в себя в Вашингтоне и был почти в порядке, если не считать, что многого не помнил. Но дорога домой была слишком тяжела для него. Весь долгий путь у него были ужасные головные боли. Где-то в Миссисипи он даже потерял сознание. Когда они добрались до Сплендоры, Рэнни был еле жив. Он оставался без сознания, полностью бесчувственным, почти шесть месяцев. И когда наконец очнулся, он стал… он стал таким, каким вы его видели.
   — Должно быть, это так мучительно. Он, если вы мне позволите сказать, такой привлекательный мужчина.