Блейк Джордж. Иного выбора нет

   Однажды Холт тяжело заболел свинкой, ходил с белой повязкой на голове и был еще больше, чем всегда, похож на Ганди. Будучи очень внимательным к своим более молодым сотрудникам, он заявил, что никто не должен приближаться к нему и входить в дом, когда он болен, чтобы не заразиться. Но работа миссии должна была продолжаться, ему все равно приходилось просматривать и подписывать документы. С этой целью Холт изобрел сложную процедуру, которой все должны были строго придерживаться. Когда нам надо было передать ему документ, мы звонили по телефону, и если он был в состоянии встать, то выходил на лужайку, разделявшую наши дома. Один из нас появлялся на другом конце лужайки и по сигналу шел к центру, оставлял бумагу на траве и быстро шагал назад на исходную точку. Когда он оказывался на прежнем месте и ни минутой раньше, Холт, в свою очередь, направлялся к документу, брал его, возвращался к себе, садился на землю и читал бумагу. Когда дело было закончено, процедура повторялась. Все это время любопытные смеющиеся слуги и чиновники, спрятавшиеся за занавесками, наблюдали из окон за эксцентричной сценой.
   Как я уже говорил, Вивиан Холт был холостяком и очень много занимался домом. Он мало надеялся на чистоплотность корейских слуг и постоянно следил за ними. Если ему казалось, что они плохо убрали комнату, посланник делал это сам, чтобы показать пример. Окна он всегда мыл сам. Мы никогда не знали, что делает Холт — стоит ли на лестнице с тряпкой или носится с паяльником вокруг обогревателя, который вечно барахлил, поэтому, прежде чем посылать к нему визитеров, приходилось проверять, в состоянии ли он принять их. И посетители привыкли сначала заходить в канцелярию, находившуюся в ближайшем от ворот доме.
   В начале июня миссия устраивала традиционный прием в честь национального праздника — дня рождения короля.
   Для многих чиновников из американского посольства, а особенно для их жен это считалось важным общественным событием, сродни приглашению на вечер в парке Букингемского дворца. Естественно, приему предшествовали долгие приготовления и обсуждения — что надеть, как себя вести, этого дня ждали с нетерпением и определенным волнением. К сожалению, было одно затруднение. В июне в Корее начинается сезон дождей, и никогда не можешь быть уверен, окажется ли погода прекрасной или зарядит дождь. Самый простой выход состоял в том, чтобы готовить праздник и в саду, и в доме, если помешает погода. Но мистер Холт был непреклонен — он требовал устраивать вечеринку на свежем воздухе, независимо от погоды, потому что не хотел, чтобы пьяные американские полковники заблевали всю его гостиную, как это случалось в прошлые разы.
   Когда наступил назначенный день, погода с утра обещала быть хорошей. Столы с едой и выпивкой выставили на лужайке. В четыре часа небо заволокло тучами, а к пяти пошел сильный дождь. Меня поставили у ворот, чтобы я встречал гостей и провожал их не к дому, а к калитке на лужайку. Там в армейских сапогах и под зонтом, обворожительно улыбаясь, ждал мистер Холт. Уже хорошо зная его к тому времени, я был уверен, что он посмеивается над гостями. Мне же было крайне неловко направлять разодетых дам, которые только что торопились из машин укрыться на веранде, обратно под проливной дождь. Многие гости сразу уехали, раздраженные, другие, видимо, обладавшие большим чувством юмора, остались какое-то время, чтобы понаблюдать эту сценку.
   Мистер Холт настоял на своем, и вечеринка стала притчей во языцех в городе. Она могла послужить поводом к серьезному охлаждению англо-американских отношений, по крайней мере на местном уровне, но разразились трагические события, которые полностью затмили плохое воспоминание об этом забавном эпизоде. Над нашими головами разразился шторм, кардинально изменивший многие жизни, включая мою собственную. Рано утром в воскресенье, 25 июня, началась война, которая наступила как смерть, которую давно ждешь, но она всегда застает врасплох.

Глава шестая

   В воскресенье, 25 июня, был день Иоанна Крестителя и именины моего друга Жана Мидмора — французского вице-консула, с которым мы делили кров. Накануне он пригласил в гости около тридцати человек: коллег из американского посольства, комиссии ООН с женами и подружками и несколько корейских приятелей. Вечеринка с самого начала задалась, и гости не расходились до рассвета. Я все же урвал несколько часов сна, но в полдесятого уже шел в церковь. На улицах я не заметил ничего необычного, хотя, должен отметить, после минувшей ночи несколько утратил четкость восприятия. Служба только началась, когда вошел американский офицер и, приблизившись к прихожанам из посольства и военной миссии, сказал им что-то на ухо. Один за другим они вышли, оставив в церкви жен. Было ясно, что случилось нечто из ряда вон выходящее, но что именно, мы с мистером Холтом не знали и прослушали службу до конца. Около церкви что-то взволнованно обсуждали стоявшие группками люди. Жена американского полковника, которую мы оба знали, сказала, что ее мужа вызвали, потому что рано утром северокорейские войска перешли 38-ю параллель и по всей границе идет бой.
   Всю неделю перед началом войны до нас постоянно доходили слухи о том, что по обе стороны границы замечено передвижение войск. Как мне велел мистер Холт, я позвонил в американскую военную миссию и спросил, насколько эти слухи обоснованны. Мне ответили, что, действительно, по обе стороны демаркационной линии наблюдается большое скопление войск и количество перестрелок заметно возросло.
   Но все это случалось не однажды и раньше, поэтому трудно сказать что-то определенное. На вопрос о том, что будут делать США, если северяне нападут, мне довольно категорично ответили, что дело Соединенных Штатов — защищать Японское море, разделяющее Японию и Корею, и что американские вооруженные силы не будут вмешиваться в конфликт.
   Первый день войны был наполнен противоречивыми слухами. Никто не знал точно, что происходит. По одной версии, северокорейские войска продвинулись глубоко на юг и приближались к Сеулу. Другая заключалась в том, что южане заняли северный город Хэджу.
   Я сам не был на границе, поэтому не могу сказать, кто начал войну. Большинство свидетелей указывают на северян. Трудно опровергнуть мнение очевидцев, даже если южане спровоцировали атаку. До сих пор не могу понять, как старая лиса Ли Сын Ман заставил американцев вступить в войну на его стороне. Зная, что Южная Корея слабее в военном отношении, он явно рассчитывал, что США не оставят его в беде и пошлют войска, как только начнутся трудности. Так в конечном счете и случилось. Как бы то ни было, в одном я внутренне совершенно уверен: местные американцы к плану Ли Сын Мана причастны не были и оказались застигнутыми врасплох.
   После церкви мы с Вивианом Холтом пришли в его кабинет, где к нам присоединился мистер Фейтфул, первый секретарь консульства. Я предложил связаться со своими знакомыми из американского посольства, чтобы узнать, что в действительности происходит, но мистер Холт этого не хотел. Не хотел он звонить и американскому послу. Он думал, что сейчас неподходящий момент их беспокоить, так как американцы, без сомнения, очень заняты. Чуть позже, днем, советник американского посольства сам позвонил мистеру Холту. Он сообщил, что ситуация тревожная — северяне быстро приближаются к Сеулу. Посол приказал своим подчиненным срочно эвакуироваться в Японию и посоветовал мистеру Холту поступить так же с маленькой английской колонией, предлагая воспользоваться их транспортом. Что же собирается предпринять американское правительство в связи с корейским конфликтом, он не знал.
   Я тут же выехал на «джипе», чтобы оповестить семьи англичан, которые жили в Сеуле. Это была горстка миссионеров и два-три представителя гонконгских фирм. Я сказал, что они должны прибыть с самыми необходимыми вещами на территорию миссии в восемь часов вечера, а если хотят остаться, то лишь на собственный страх и риск. Все решили уехать, за исключением трех миссионеров, которые не хотели бросать свою паству. Это были епископ Купер из англиканской общины, его главный викарий отец Хант и представитель Армии спасения Лорд, который отослал домой жену, впрочем, против ее воли.
   В этот вечер на территории миссии собралась маленькая группка подавленных и растерянных беженцев, с собой у них были те немногие вещи, которые они успели собрать. Оттуда американский военный автобус отвез их на ближайший аэродром Кимпхо. Мистер Фейтфул поехал с ними, чтобы присмотреть за отправкой в Англию.
   В течение дня Вивиан Холт послал срочную телеграмму в Лондон, чтобы узнать, что ему делать, если Сеул оккупируют коммунистические силы. Хотя война ожидалась давно, ему не давали предварительных инструкций, что предпринять в этом случае. В миссии даже не было собственного телеграфного аппарата, и наша связь полностью зависела от Телефонной и телеграфной компании. Ответ самое раннее ожидался в среду.
   На следующий день, в понедельник, новости были плохими. Южнокорейские войска отступали, и, как сообщили наши американские коллеги, авангард армии северян мог достичь Сеула к вечеру следующего дня. Генерал Макартур уже послал эскадрильи истребителей бомбить коммунистов, но официальная позиция правительства США еще не была известна. Южнокорейское правительство в спешке покинуло город, отбыв в неизвестном направлении, а сотрудники американского посольства и персонал служб получили приказ немедленно отправиться в Токио. Если мы хотели уехать, то осталось всего несколько часов на размышления.
   Посланник Холт позвал нас к себе на «военный совет». Он объяснил ситуацию и добавил, что к тому времени, как придет ответ из Лондона, может быть слишком поздно. Мы должны были сами решить, что делать. Что касается его самого, то он остается. Строго говоря, он должен был следовать за южнокорейским правительством, при котором был аккредитован. Но оно сбежало, не поставив его в известность, что уезжает, а тем более — куда. Отправляться в путь, когда кругом шел бой, не зная, куда ехать, он считал довольно глупым.
   Лучше, если северокорейские войска застанут нас на территории миссии и будет хотя бы ясно, кто мы такие, чем если мы встретим их на какой-нибудь горной дороге. Что касается предложения американцев эвакуироваться в Токио, то у нас не было приказа закрыть представительство. Великобритания не участвовала в войне, поэтому вроде бы не было причин уезжать. Он спросил, что собираюсь делать я. Я ответил, что мои инструкции однозначны — управление СИС предписывало продолжать действовать до тех пор, пока функционирует миссия или хотя бы консульство, ведь меня прислали специально для этого. В любом случае я хотел бы остаться. Норман Оуэн сразу согласился со мной. Это и решило вопрос.
   Позже в тот день мы узнали, что наши коллеги из французского консульства сделали такой же выбор.
   Когда мы сообщили американцам, что не воспользуемся их предложением, они любезно разрешили нам отправиться на их склады и взять столько еды и бензина, сколько мы можем увезти. Припасы могли нам понадобиться. Они бросали на произвол судьбы все, так что нам не надо было ничего платить. Мы с благодарностью воспользовались их любезностью и на следующий день запасались всем необходимым, готовясь к длительной осаде.
   Ближе к вечеру, когда мы в последний раз ехали со склада на «джипе», набитом консервами, коробками с чаем и канистрами бензина, на город опустилась зловещая тишина, нарушаемая лишь отдаленным глухим грохотом орудий. Улицы почти опустели, лишь изредка встречался случайный грузовик с солдатами. Американцы уехали. Сотни бланков с государственным гербом, которые избежали торопливого сжигания, с шелестом кружились на сухом теплом ветру, покрывая тротуар, как облетевшие листья. Больше ничего не осталось от царивших в городе еще два дня назад символов американского могущества. Телефонная и телеграфная компания тоже уехала, и даже если из Лондона нам были посланы инструкции, они уже не могли дойти до адресата.
   Вечером к нам присоединились трое решивших остаться в Сеуле миссионеров. Мистер Холт предложил им для большей безопасности временно переселиться в его дом. Норман Оуэн и я переехали туда же. Орудийные выстрелы звучали ближе, и теперь то здесь, то там слышались автоматные очереди. Около полуночи раздались два сильных взрыва, и вспыхнул огонь в стороне реки — были взорваны железная дорога и мосты. Даже если бы мы и захотели уехать, теперь пути к отступлению были отрезаны.
   В эту ночь мы не ложились спать, стоял несмолкаемый гул сражения. В одном месте группа отступающих солдат-южан закрепилась на небольшом плацдарме, но вскоре они ушли, так и не сделав ни одного выстрела. Ближе к утру бой стих, и город замер. Слуги, которые сновали туда и сюда, сказали нам, что Сеул теперь в руках северокорейских войск. Многие из них разместились на телерадиостанции, окна которой выходили на территорию миссии. Мы решили, что самое правильное сейчас — не высовываться на улицу и положиться в плане информации на слуг. Прямо за воротами, на узенькой дорожке, которая вела к нам, лежал труп корейского солдата. Днем от жары он начал разлагаться, и стояла невыносимая вонь. У нас не было другого выхода, кроме как похоронить его в углу сада. Это была неприятная и тяжелая задача.
   В тот же вечер мы ужинали все вместе в большой столовой мистера Холта, а потом слушали новости Би-би-си. Услышанное было так неожиданно, что вызвало настоящий шок. Мистер Эттли предпринял в парламенте настоящую атаку, заклеймив Северную Корею как агрессора, и объявил, что Великобритания посылает солдат на помощь США, которые вводят войска под флагом ООН, чтобы поддержать правительство Южной Кореи. Мы оказались в ловушке, так как были уже не нейтралами, а представителями воюющей армии на территории врага. Я не винил СИС в таком развитии событий. Уверен, что английское правительство не собиралось вступать в войну, но его вовлекли Соединенные Штаты. Не думаю, что и американцы планировали свое участие, скорее всего, их втянул в авантюру генерал Макартур.
   Ночь мы провели, сжигая в укромном уголке сада шифровки и секретные документы в надежде, что костер не привлечет внимание солдат. Все прошло нормально. Утром мы снова занялись делом — выливали запасы спиртного в ванну, ведь нельзя было исключить возможность того, что ночью возбужденная толпа ворвется на территорию миссии и если они найдут выпивку, то неизвестно, чем кончится дело. Понемногу мы смирились с новой жизнью, и оставалось только ждать, как будут развиваться события. Погода стояла отличная, и мы провели остаток дня, сидя на лужайке, читая и беседуя за чаем.
   Вокруг раскинулся спокойный, тихий город. Высоко на флагштоке от легкого ветерка развевался флаг Соединенного Королевства. Все выглядело на редкость мирно. Никто, увидев нас, не поверил бы, что мы находимся в самом центре опасного военного конфликта.
   На следующее утро у наших ворот появился северокорейский офицер с двумя солдатами. Через слугу, вышедшего на звонок, он вежливо передал просьбу спустить флаг, который может привлечь внимание самолета. Мистер Холт немедленно отдал приказ сделать это. Военные ушли. Это был наш первый контакт с врагом, и он казался обнадеживающим. Наступило воскресенье, война шла целую неделю. Утром епископ отслужил в столовой коротенькую службу, и остаток дня мы лениво слонялись по саду. Сразу после чаепития у ворот остановились три «джипа» с солдатами, они потребовали впустить их, подъехали к дому, где нас собрали и приказали сесть в «джип», мы даже не успели взять с собой самое необходимое. Нас отвезли в штаб сеульской полиции, который пользовался дурной репутацией. В штабе нас допросил говоривший по-английски офицер северокорейских войск, он хотел знать, кто мы. У нас не было с собой никаких документов, поэтому мистеру Холту и мне разрешили под конвоем вернуться в миссию и привезти все паспорта. Когда я сидел за узким столом напротив офицера, который меня допрашивал, внизу раздался выстрел из ружья. Пуля, пройдя через пол и стол, разнесла вдребезги чернильницу, окатив нас чернилами, и ушла в потолок, просвистев между нами. Это вызвало определенное замешательство, прервавшееся, когда привели еще двух иностранцев. Одним из них оказался штатский инженер-американец, который был мертвецки пьян в тот уик-энд, когда началась война. Когда он протрезвел, его соотечественники уже уехали, а северяне взяли город. Вторым оказался пожилой русский из белоэмигрантов, водолаз по профессии, которому я несколько недель назад отказал во въездной визе в Гонконг.
   Вечером всем нам дали немного шариков из риса, а к полуночи затолкали в кузов грузовика, туда впрыгнули и вооруженные солдаты. Грузовик остановился в небольшой долине в горах. У всех появилась одна и та же мысль: нас привезли, чтобы казнить. После всего, что мы слышали о коммунистах, такое объяснение казалось самым подходящим в данной ситуации. Даже запасная канистра бензина подтверждала дурные предчувствия — горючее было нужно, чтобы потом сжечь трупы.
   Тем не менее после томительного ожидания подъехал «джип» с двумя офицерами, и путешествие продолжилось. Всю ночь и следующий день грузовик двигался прямо на север, мы даже ни разу не останавливались поесть. Это было кошмарное путешествие через сожженные дотла деревни, мы едва успевали лавировать между воровками, и всю дорогу нас преследовал запах разлагающихся трупов. К вечеру, измученные и растрясенные, мы наконец прибыли в столицу Северной Кореи Пхеньян, где нас поместили в бывшем школьном здании за городом.
   Дней через семь после прибытия привезли коллег из французского консульства. Здесь были генеральный консул месье Перрюш, мой друг Жан Мидмор, второй вице-консул месье Мартель вместе со старой матерью и сестрой и месье Шантелу — корреспондент, которого война тоже застала в Сеуле. В течение нескольких следующих недель к нам добавилось много других иностранцев. Со временем группа выросла до семидесяти человек. Сюда входили миссионеры-католики французы и ирландцы, несколько монахинь-кармелиток, монахиня-англиканка сестра Мари Клэр, миссионерки-пресвитерианки из Америки, три семьи русских белоэмигрантов, одна татарская семья и швейцарец, управляющий отелем «Чоузен» — единственной в Сеуле гостиницей в европейском стиле. Последним к нам присоединился Филип Дин, военный корреспондент «Обсервер» с подвязанной рукой и тяжело опирающийся на палку. Он был ранен на фронте, не успел перейти за американскую линию и был захвачен в плен.
   Насколько я знаю, о нашей маленькой группе гражданских интернированных лиц, проведших три года в корейском плену, написаны по меньшей мере две книги, причем одна из них — моим другом Филипом Дином. Поэтому я не стану повторяться и подробно описывать жизнь в лагере, за исключением деталей, оказавших прямое влияние на мою дальнейшую судьбу.
   Два месяца мы провели в школе в Пхеньяне. Еда была довольно приличная, но однообразная — три раза в день миска риса и маленькая чашка капусты. Больше всего мы страдали от комаров и вшей и даже стали специалистами по вылавливанию друг у друга этих насекомых. Нас охраняли корейские солдаты, которые с нами практически не общались.
   В конце августа нас перевезли, присоединив к группе из семи сотен американцев, взятых в плен в первые недели войны. Нас доставили на поезде в Манпхо — маленький городок далеко на севере, на реке Ялуцзян, которая течет вдоль границы Кореи с Маньчжурией. Там нас разместили в заброшенных военных казармах, но условия жизни были еще сносными. Осень в Корее, как я уже говорил, самое красивое время года, и погода стояла отличная. Нас регулярно водили купаться, а иногда отпускали на прогулки. Изредка тюремщики даже предоставляли нам выбор: килограмм яблок или немного табака. Яблоки в Корее очень вкусные, и я предпочитал их куреву. С тех пор я больше не курю.
   Такое не самое скверное существование было трагически прервано, когда войска генерала Макартура пересекли 38-ю параллель и, тесня северян, стали быстро продвигаться к реке Ялуцзян, надеясь объединить всю страну под управлением американцев. Эта попытка могла удаться и почти удалась, если бы не интервенция так называемых китайских добровольцев, которые своей массой отбросили американские войска за демаркационную линию. Вся страна превратилась в огромное поле боя, и разрушения превосходили те, что я видел в Германии.
   В период хаоса и тяжелых боев перед самой интервенцией китайских добровольцев по многим признакам стало ясно, что северокорейский режим на грани гибели, а армия распадается. Нас переводили из одного заброшенного дома в окрестностях Манпхо в другой и отделили от американских пленных. Тогда и родился план с помощью двух корейских охранников попытаться достичь американских позиций и организовать группу освобождения интернированных гражданских лиц. Не помню, кто первым выдвинул идею — месье Мартель, месье Шантелу, которые свободно говорили по-японски и вели переговоры с охраной, или сами охранники, которые хотели, чтобы мы ходатайствовали за них перед американскими военными властями, и готовы были за это показать нам дорогу.
   Чтобы воплотить план в жизнь, мы организовали маленькую группу, состоявшую из трех французских дипломатов и месье Шантелу, с одной стороны, и Вивиана Холта, Филипа Дина и меня — с другой. Утром в сопровождении двух корейцев мы отправились по узким горным тропам на юг от реки Ялуцзян. Мы шли весь день, обходя дома и деревни, а ночь провели в маленькой долине. Наутро путешествие продолжалось. Примерно около полудня нам встретились три корейских солдата, они остановились и заговорили с нашими охранниками. Впятером они уселись поодаль, чтобы мы не слышали, о чем идет речь. Беседа продолжалась довольно долго, и у всех нас появилось ощущение: что-то случилось. Наконец солдаты встали и отправились своей дорогой, а наши проводники продолжали совещаться. Когда они вернулись, мы сразу заметили перемену в их поведении. Они сказали, что за последние сутки ситуация кардинально переменилась, на помощь северокорейской армии пришли китайские добровольцы, которые сейчас вступили в бой с американцами. Теперь попасть к американцам очень трудно, практически невозможно, и не остается ничего другого, как вернуться в лагерь. С тяжелым сердцем мы пустились в обратный путь. Свобода, казавшаяся такой близкой, опять стала призрачно далекой. Друзья встретили нас со смешанным чувством радости, что мы вернулись, и разочарования, что план не удался. В тот же день нас снова перевели в Манпхо и разместили в поле между рекой и дорогой. Там командование лагерем принял высокий худой корейский майор, угрюмый и неуклюжий.
   Я был ужасно разочарован, что попытка освобождения не удалась, и не был уверен, что охранники сказали нам правду. Может быть, они просто струсили? Я думал, что американцы не так уж далеко и если продолжать идти в южном направлении через горы, идти ночью, отлеживаясь днем, избегая деревень и дорог, можно дойти до американских позиций, даже если путь займет целую неделю. Стоял сентябрь, и в дороге можно было питаться ягодами и маисом.
   Я обсудил план с Мидмором и Дином и предложил им предпринять новую попытку освобождения. Они согласились, и мы решили пуститься в путь той же ночью, когда все заснут. Днем Мидмор сказал, что все обдумал и решил не идти с нами. Он считал план слишком опасным и сомневался, что мы пройдем через линию фронта, а если нас поймают, то расстреляют на месте как шпионов. Дин и я решили идти вдвоем.
   Было часов одиннадцать, когда я подполз к яме в земле, где Дин устроился на ночлег. Охранники сидели поодаль вокруг костра. Я прошептал, что готов. Идем ли мы? Дин ответил, что по серьезном размышлении понял — затея слишком опасна, и он остается. Я сказал, что в любом случае попробую, и он пожелал мне удачи. Я пополз в сторону дороги, а когда счел, что нахожусь достаточно далеко и меня не видно, встал и пошел. Вскоре я добрался до дороги, быстро перебежал ее и полез в гору. Часа через два, если не больше, я достиг вершины, и дорога пошла вниз, в долину. Не знаю, сколько времени я спускался, наверное, около часа, когда вдруг из-за кустов вышел корейский солдат и преградил мне путь винтовкой. В смутной надежде, что меня пропустят, я сказал, что я — русский. Скорее всего, он мне не поверил или решил, что мою личность должен установить начальник, и поэтому приказал следовать за ним.
   Вскоре мы пришли к пещере, внутри которой горел костер. Вокруг него сидели человек десять солдат. Один из их оказался капитаном. Он предложил мне сесть рядом и стал по-корейски спрашивать, кто я такой. Сначала я попытался уверить его, что я — заблудившийся русский, он попросил документы, а я, убедившись, что такая тактика никуда не годится, признался, что являюсь английским вице-консулом, бежавшим из лагеря для интернированных в Манпхо. Оказалось, что капитан знает о существовании лагеря. Разговор шел в основном на корейском языке (я знал всего несколько фраз по-корейски) с редкими вкраплениями русских слов. Солдаты, которые тоже вступили в беседу, смотрели на меня с огромным любопытством, будто никогда не видели белого человека. Удовлетворившись ответами, они велели мне сесть на некотором расстоянии от огня спиной к стене пещеры. Так я и провел ночь, иногда дремал, чувствуя себя усталым и подавленным из-за того, что меня поймали так быстро, будущее казалось неопределенным.