Страница:
Автобус доставил нас в Памплону — столицу провинции Наварра, там он остановился перед старинными воротами с двумя башенками по бокам. Ворота открылись, и автобус медленно въехал во двор, без сомнения, тюрьмы. Нам приказали выйти и отвели в главный корпус с высокими потолками и большими окнами, там детей и женщин отделили от мужчин. Нас, семерых, поместили в камеру и дали два одеяла на всех. Камеры не отапливались, а ночи в конце ноября в этой части Испании довольно холодные. Мы положили одно одеяло на бетонный пол, легли все вместе и укрылись вторым одеялом как можно тщательнее. Завтрак подали через окошечко в двери. Он состоял из тепловатой коричневой жидкости, в которой плавало несколько корочек хлеба. Не сговариваясь, после одной-двух ложек мы отставили похлебку — ее невозможно было есть.
Через некоторое время дверь открылась, и нас вывели во двор. В центре его стоял стул, на который мы должны были садиться по очереди, чтобы заключенный-испанец наголо побрил нам головы. Потом всех отвели обратно в камеры. Наше положение выглядело довольно безнадежно — никто не знал, что мы здесь, никто не мог нас разыскивать, а испанские власти, если хотели, могли нас держать в тюрьме сколько им угодно.
Около четырех часов звяканье оловянной посуды возвестило вторую, и последнюю, кормежку в день. На этот раз дали коричневатую бурду, в которой плавало несколько картофелин. Остальные дни были похожи на первый, и следующие три недели мы, по-прежнему ничего не зная о своей судьбе, сидели целый день, сгрудившись, страдая от холода и голода, пока в восемь часов вечера нам не разрешали лечь на пол. Со мною в камере были двое поляков, пробиравшихся из Польши, и четверо французов, которые хотели присоединиться к французским силам в Северной Африке. Мы были слишком замерзшими и голодными, чтобы много разговаривать, но, как только вдалеке слышалось позвякивание, все окружали маленькое окошко, подобно диким зверям, ждущим своей порции еды, которая не менялась день ото дня. Мы жадно проглатывали похлебку и снова впадали в безразличие.
Однажды утром нас всех вывели из камер, построили в колонну по четыре и сковали наручниками. Под конвоем вооруженных членов гражданской гвардии, в их нарядных черных наполеоновских треуголках и широких плащах, нас провели по улицам Памплоны к вокзалу, а там запихнули в пустые вагоны ждущего поезда.
Было уже довольно поздно, когда нас привезли в лагерь Миранда-де-Эбро, где содержались во время войны граждане стран-союзниц, нелегально перешедшие границу Испании. Нас поместили в пустой барак, единственную мебель в котором составляли два ряда коек, и дали рваные одеяла. На следующее утро я вышел под холодный моросящий дождь в поисках завтрака, который, оказалось, раздавали на главной площади. Дождь превратил дорожки между бараками в мокрое месиво из тяжелой грязи. Длинные очереди медленно двигались к нескольким большим черным котлам, откуда заключенные черпали ту же коричневую бурду, с которой я уже был знаком по тюрьме. Я встал в одну из очередей, но еще раньше, чем дошел до кастрюли, она уже опустела.
Я уныло стал бродить вокруг, думая, как выжить здесь, где можно было получить пищу, только оказавшись одним из первых в очереди. Испанские власти ограничивали всю заботу о нас охраной и раздачей два раза в день коричневой похлебки, которая сходила за пищу. В остальном нас предо-« ставили самим себе. Но все оказалось не так уж безнадежно, об этом я узнал от двух французских младших офицеров ВВС, которые прибыли в Миранду-де-Эбро на неделю раньше меня. Они рассказали, что каждая национальность имеет в лагере представителя, который защищает интересы соотечественников перед руководством лагеря и может связаться с консульством. Я нашел представителя Великобритании в маленькой комнатушке, сделанной из джута и дощечек от ящиков из-под чая. Установить мою личность оказалось для него нетрудно, так как, к моему удивлению, представителем оказался не кто иной, как молодой человек из американского консульства в Лионе, который недавно выправлял мне документы. Он прибыл в лагерь на неделю раньше и был только что выбран английским представителем. Я сразу получил право на хорошее питание, которое поставляло британское посольство в Мадриде. Мне выдали пачки печенья, банки сардин, чай, кофе, молоко, сахар, сигареты и шоколад. Призрак голодной смерти, который преследовал меня утром, мгновенно исчез, и жизнь снова стала казаться довольно сносной. В приподнятом настроении я вернулся к своим новым французским друзьям и разделил с ними неожиданные яства. Теперь мы не только не зависели от пищи, которой испанцы кормили заключенных, но даже могли купить такие вещи, как примус, чайник, кастрюлю, чтобы что-нибудь себе готовить. Позже мы добыли немного досок от ящиков и выгородили себе маленькую комнату.
В лагере содержались люди примерно двадцати шести национальностей, и они составляли довольно колоритное общество. Некоторые предприимчивые заключенные открыли маленькие рестораны и кафе, а некоторые бараки напоминали восточный базар. Процветал оживленный черный рынок продуктов и предметов первой необходимости. Они попадали в лагерь двумя способами: через посольства более богатых стран, откуда приходили посылки, и через людей, у которых были деньги и которые могли купить что-нибудь на воле. Больше всего в лагере было поляков, они составляли сплоченную и дисциплинированную общину, по существу, управляли лагерем, потому что были здесь дольше всех. Более сильные страны могли заставить испанское правительство освободить своих соотечественников, более слабые — нет.
В середине января 1943 года, когда я уже был в лагере около двух месяцев, растущее недовольство и озлобление против испанских властей, которые держали беженцев в неопределенности и скверных условиях, вылилось в открытое сопротивление. Движение, которое началось среди поляков, быстро перекинулось и на другие национальные группы. Мы решили объявить голодовку, которая, как все надеялись, должна была привлечь внимание международной общественности к нашему положению, заставить испанские власти изменить политику освобождения пленников и улучшить быт заключенных.
Голодовка длилась целую неделю. Ее организовали поляки, которые формировали пикеты и проверяли, чтобы никто ничего не ел. Чтобы доказать, что голодовка существует, национальным представителям запретили раздавать еду, были прекращены все закупки за пределами лагеря. Прервавший голодовку подвергал себя риску быть сильно избитым группой польских боевиков. Уже через несколько дней администрация лагеря попыталась подкупить заключенных, улучшив пищу. Нам приказали построиться и ходить мимо котлов, хотя все и отказывались от еды.
Ровно через неделю после начала голодовки группа из четырех дипломатов, среди которых был и англичанин, приехала на переговоры со стачечным комитетом. Они советовали снять голодовку, так как были получены заверения от испанских властей, что условия улучшатся, а освобождение ускорится. Условия были приняты.
Не могу сказать, что перенес эту неделю очень тяжело. Сначала я страдал от головных болей, а потом, казалось, организм приспособился жить без еды. Чувство голода исчезло, сменившись странным ощущением освобождения, легкости и энергии. Мне это так понравилось, что в будущем я иногда практиковал несколько дней голодания, чтобы ощутить сладкое чувство эйфории. К тому же я теперь мог без затруднений и неудобств пропустить прием пищи, если так складывались обстоятельства.
Через несколько дней после прекращения голодовки я и еще несколько человек были неожиданно освобождены. Не знаю, по какому принципу отобрали этих пятнадцать, но я и молодой голландец были включены в список как самые юные. За нами приехал сотрудник британского посольства и отвез на поезде в Мадрид. Там нас поместили в отель, который запретили покидать. Через два дня нас в сопровождении двух сотрудников посольства отвезли на поезде до Гибралтара, а на следующий день мы прибыли в Ла-Линеа. Несколько формальностей на испанской таможне, и шлагбаум поднялся. Мы перешли на другую сторону. Там стояли английские солдаты, нас встретили синие формы полицейских. Цель была достигнута — я стоял на британской территории.
Приготовленные автобусы отвезли нас на пристань, где мы поднялись на пассажирский лайнер «Повелительница Австралии», который стоял на рейде рядом с другими королями. Конвой был готов, и мы должны были через несколько часов отплыть в Англию. Путешествие прошло без приключений, но все время нас не покидала опасность встречи с подводными лодками или самолетами врага.
Когда корабль встал на причал в Гриноке, на борт поднялись офицеры иммиграционной службы. Нас построили и по очереди опросили. Я показал свои документы и сказал, что моя мать и сестры живут в Англии, но где — я не знаю. В тот же день нас отвезли в Лондон на поезде в сопровождении солдат. Со станции Кингз-кросс автобусы доставили нас в Королевскую Викторианскую патриотическую школу.
Название вводило в заблуждение. Я подумал, что это своего рода специальное учебное заведение, где читают лекции по патриотизму и сдавших экзамены отпускают по домам. Конечно, я ошибался, но не так уж сильно, потому что реквизированное здание женской школы служило проверочным пунктом для беженцев, чтобы не пропустить среди них в Англию немецких шпионов и других сомнительных личностей.
Через несколько дней меня вызвали для допроса. Его проводил молодой темноволосый капитан разведки с острыми чертами лица, он был вежлив, но суховат. Я рассказал ему свою биографию и особенно подробно о побеге с оккупированной территории. Он все тщательно записывал, лишь иногда прерывая меня вопросами, рассказ занял целых два дня. На третий день он снова позвал меня уточнить некоторые детали. Я повторил то, что уже рассказывал: именно так, как все происходило.
Больше меня не вызывали. После обеда показывали фильм «Великий диктатор» с Чарли Чаплином, но мне не пришлось его посмотреть. Фильм только начался, как меня пригласили к начальнику заведения. Высокий седой полковник сообщил, что мне повезло — они нашли мою мать и мне можно уйти. Он взял телефон и набрал номер, на другом конце провода ответила моя мать. Он сказал, что это говорит офицер иммиграционной службы, и спросил, есть ли у нее сын в Голландии. Она подтвердила, и он попросил кратко описать меня, а потом, удовлетворенный, сказал: «У меня есть для вас добрые новости — он сейчас со мной, я передаю ему трубку, чтобы вы могли поговорить с ним сами».
Я не помню, что мы говорили друг другу, но в итоге условились, что мать встретит меня через час на станции Нортвуд, где она жила. Полковник дал мне полкроны на дорогу, и мы пожали друг другу руки. Я был свободен. Час спустя после нескольких пересадок, расспрашивая дорогу, я доехал до Нортвуда. Было темно, и шел дождь, но в конце платформы я сразу узнал фигуру матери. Я был дома.
Глава четвертая
Через некоторое время дверь открылась, и нас вывели во двор. В центре его стоял стул, на который мы должны были садиться по очереди, чтобы заключенный-испанец наголо побрил нам головы. Потом всех отвели обратно в камеры. Наше положение выглядело довольно безнадежно — никто не знал, что мы здесь, никто не мог нас разыскивать, а испанские власти, если хотели, могли нас держать в тюрьме сколько им угодно.
Около четырех часов звяканье оловянной посуды возвестило вторую, и последнюю, кормежку в день. На этот раз дали коричневатую бурду, в которой плавало несколько картофелин. Остальные дни были похожи на первый, и следующие три недели мы, по-прежнему ничего не зная о своей судьбе, сидели целый день, сгрудившись, страдая от холода и голода, пока в восемь часов вечера нам не разрешали лечь на пол. Со мною в камере были двое поляков, пробиравшихся из Польши, и четверо французов, которые хотели присоединиться к французским силам в Северной Африке. Мы были слишком замерзшими и голодными, чтобы много разговаривать, но, как только вдалеке слышалось позвякивание, все окружали маленькое окошко, подобно диким зверям, ждущим своей порции еды, которая не менялась день ото дня. Мы жадно проглатывали похлебку и снова впадали в безразличие.
Однажды утром нас всех вывели из камер, построили в колонну по четыре и сковали наручниками. Под конвоем вооруженных членов гражданской гвардии, в их нарядных черных наполеоновских треуголках и широких плащах, нас провели по улицам Памплоны к вокзалу, а там запихнули в пустые вагоны ждущего поезда.
Было уже довольно поздно, когда нас привезли в лагерь Миранда-де-Эбро, где содержались во время войны граждане стран-союзниц, нелегально перешедшие границу Испании. Нас поместили в пустой барак, единственную мебель в котором составляли два ряда коек, и дали рваные одеяла. На следующее утро я вышел под холодный моросящий дождь в поисках завтрака, который, оказалось, раздавали на главной площади. Дождь превратил дорожки между бараками в мокрое месиво из тяжелой грязи. Длинные очереди медленно двигались к нескольким большим черным котлам, откуда заключенные черпали ту же коричневую бурду, с которой я уже был знаком по тюрьме. Я встал в одну из очередей, но еще раньше, чем дошел до кастрюли, она уже опустела.
Я уныло стал бродить вокруг, думая, как выжить здесь, где можно было получить пищу, только оказавшись одним из первых в очереди. Испанские власти ограничивали всю заботу о нас охраной и раздачей два раза в день коричневой похлебки, которая сходила за пищу. В остальном нас предо-« ставили самим себе. Но все оказалось не так уж безнадежно, об этом я узнал от двух французских младших офицеров ВВС, которые прибыли в Миранду-де-Эбро на неделю раньше меня. Они рассказали, что каждая национальность имеет в лагере представителя, который защищает интересы соотечественников перед руководством лагеря и может связаться с консульством. Я нашел представителя Великобритании в маленькой комнатушке, сделанной из джута и дощечек от ящиков из-под чая. Установить мою личность оказалось для него нетрудно, так как, к моему удивлению, представителем оказался не кто иной, как молодой человек из американского консульства в Лионе, который недавно выправлял мне документы. Он прибыл в лагерь на неделю раньше и был только что выбран английским представителем. Я сразу получил право на хорошее питание, которое поставляло британское посольство в Мадриде. Мне выдали пачки печенья, банки сардин, чай, кофе, молоко, сахар, сигареты и шоколад. Призрак голодной смерти, который преследовал меня утром, мгновенно исчез, и жизнь снова стала казаться довольно сносной. В приподнятом настроении я вернулся к своим новым французским друзьям и разделил с ними неожиданные яства. Теперь мы не только не зависели от пищи, которой испанцы кормили заключенных, но даже могли купить такие вещи, как примус, чайник, кастрюлю, чтобы что-нибудь себе готовить. Позже мы добыли немного досок от ящиков и выгородили себе маленькую комнату.
В лагере содержались люди примерно двадцати шести национальностей, и они составляли довольно колоритное общество. Некоторые предприимчивые заключенные открыли маленькие рестораны и кафе, а некоторые бараки напоминали восточный базар. Процветал оживленный черный рынок продуктов и предметов первой необходимости. Они попадали в лагерь двумя способами: через посольства более богатых стран, откуда приходили посылки, и через людей, у которых были деньги и которые могли купить что-нибудь на воле. Больше всего в лагере было поляков, они составляли сплоченную и дисциплинированную общину, по существу, управляли лагерем, потому что были здесь дольше всех. Более сильные страны могли заставить испанское правительство освободить своих соотечественников, более слабые — нет.
В середине января 1943 года, когда я уже был в лагере около двух месяцев, растущее недовольство и озлобление против испанских властей, которые держали беженцев в неопределенности и скверных условиях, вылилось в открытое сопротивление. Движение, которое началось среди поляков, быстро перекинулось и на другие национальные группы. Мы решили объявить голодовку, которая, как все надеялись, должна была привлечь внимание международной общественности к нашему положению, заставить испанские власти изменить политику освобождения пленников и улучшить быт заключенных.
Голодовка длилась целую неделю. Ее организовали поляки, которые формировали пикеты и проверяли, чтобы никто ничего не ел. Чтобы доказать, что голодовка существует, национальным представителям запретили раздавать еду, были прекращены все закупки за пределами лагеря. Прервавший голодовку подвергал себя риску быть сильно избитым группой польских боевиков. Уже через несколько дней администрация лагеря попыталась подкупить заключенных, улучшив пищу. Нам приказали построиться и ходить мимо котлов, хотя все и отказывались от еды.
Ровно через неделю после начала голодовки группа из четырех дипломатов, среди которых был и англичанин, приехала на переговоры со стачечным комитетом. Они советовали снять голодовку, так как были получены заверения от испанских властей, что условия улучшатся, а освобождение ускорится. Условия были приняты.
Не могу сказать, что перенес эту неделю очень тяжело. Сначала я страдал от головных болей, а потом, казалось, организм приспособился жить без еды. Чувство голода исчезло, сменившись странным ощущением освобождения, легкости и энергии. Мне это так понравилось, что в будущем я иногда практиковал несколько дней голодания, чтобы ощутить сладкое чувство эйфории. К тому же я теперь мог без затруднений и неудобств пропустить прием пищи, если так складывались обстоятельства.
Через несколько дней после прекращения голодовки я и еще несколько человек были неожиданно освобождены. Не знаю, по какому принципу отобрали этих пятнадцать, но я и молодой голландец были включены в список как самые юные. За нами приехал сотрудник британского посольства и отвез на поезде в Мадрид. Там нас поместили в отель, который запретили покидать. Через два дня нас в сопровождении двух сотрудников посольства отвезли на поезде до Гибралтара, а на следующий день мы прибыли в Ла-Линеа. Несколько формальностей на испанской таможне, и шлагбаум поднялся. Мы перешли на другую сторону. Там стояли английские солдаты, нас встретили синие формы полицейских. Цель была достигнута — я стоял на британской территории.
Приготовленные автобусы отвезли нас на пристань, где мы поднялись на пассажирский лайнер «Повелительница Австралии», который стоял на рейде рядом с другими королями. Конвой был готов, и мы должны были через несколько часов отплыть в Англию. Путешествие прошло без приключений, но все время нас не покидала опасность встречи с подводными лодками или самолетами врага.
Когда корабль встал на причал в Гриноке, на борт поднялись офицеры иммиграционной службы. Нас построили и по очереди опросили. Я показал свои документы и сказал, что моя мать и сестры живут в Англии, но где — я не знаю. В тот же день нас отвезли в Лондон на поезде в сопровождении солдат. Со станции Кингз-кросс автобусы доставили нас в Королевскую Викторианскую патриотическую школу.
Название вводило в заблуждение. Я подумал, что это своего рода специальное учебное заведение, где читают лекции по патриотизму и сдавших экзамены отпускают по домам. Конечно, я ошибался, но не так уж сильно, потому что реквизированное здание женской школы служило проверочным пунктом для беженцев, чтобы не пропустить среди них в Англию немецких шпионов и других сомнительных личностей.
Через несколько дней меня вызвали для допроса. Его проводил молодой темноволосый капитан разведки с острыми чертами лица, он был вежлив, но суховат. Я рассказал ему свою биографию и особенно подробно о побеге с оккупированной территории. Он все тщательно записывал, лишь иногда прерывая меня вопросами, рассказ занял целых два дня. На третий день он снова позвал меня уточнить некоторые детали. Я повторил то, что уже рассказывал: именно так, как все происходило.
Больше меня не вызывали. После обеда показывали фильм «Великий диктатор» с Чарли Чаплином, но мне не пришлось его посмотреть. Фильм только начался, как меня пригласили к начальнику заведения. Высокий седой полковник сообщил, что мне повезло — они нашли мою мать и мне можно уйти. Он взял телефон и набрал номер, на другом конце провода ответила моя мать. Он сказал, что это говорит офицер иммиграционной службы, и спросил, есть ли у нее сын в Голландии. Она подтвердила, и он попросил кратко описать меня, а потом, удовлетворенный, сказал: «У меня есть для вас добрые новости — он сейчас со мной, я передаю ему трубку, чтобы вы могли поговорить с ним сами».
Я не помню, что мы говорили друг другу, но в итоге условились, что мать встретит меня через час на станции Нортвуд, где она жила. Полковник дал мне полкроны на дорогу, и мы пожали друг другу руки. Я был свободен. Час спустя после нескольких пересадок, расспрашивая дорогу, я доехал до Нортвуда. Было темно, и шел дождь, но в конце платформы я сразу узнал фигуру матери. Я был дома.
Глава четвертая
Первые несколько дней после моего возвращения пролетели в суете. Сестры, которые работали в лондонских госпиталях, приехали на выходные повидать меня, и это был один из немногих случаев, таких редких в будущей жизни, когда мы были все вместе дома. Мой неожиданный приезд с оккупированного континента очень интересовал маминых друзей, и мне пришлось много раз рассказывать с начала и до конца всю историю моего чудесного спасения. Когда первое возбуждение улеглось, у меня появилось свободное время осмотреть воюющую Англию и узнать Лондон. Меня сразу поразили солидарность людей, их дружелюбие и желание помочь друг другу. Дух того, что все делали общее дело, спокойная дисциплинированность, которая проявлялась в том, как все выстраивались в аккуратные очереди у магазинов и тщательно соблюдали светомаскировку; острое чувство долга, которое заставляло пожилых женщин работать на передвижных кухнях или в госпиталях, а тех, кто помоложе, делать маскировочный материал; бодрое мужество, с которым встречали воздушные налеты противника; стоицизм, с которым люди хоронили своих погибших близких… Это произвело на меня огромное впечатление. С особенным восхищением я смотрел на английских женщин — они охотно и ловко брались за труд, который обычно выполняет мужчина. Видя их за работой, часто с сигаретой, я сначала сделал совершенно неверные умозаключения. Голландия до войны была довольно пуританской страной, женщины здесь мало употребляли помаду и косметику и, конечно, не курили. Насколько я знал, это было в обычае лишь у женщин легкого поведения, поэтому в первые дни искренне удивлялся, гуляя по Лондону, когда встречал здесь так много представительниц первой древнейшей профессии. Прошло немного времени, и я понял, что в Лондоне даже женщины высочайшего морального уровня курят и красятся.
Кажется, здесь полностью отсутствовал и черный рынок, который составлял одну из неотъемлемых сторон жизни в Европе того времени. Большинство считали это непатриотичным, нечестным и полагали своим долгом не иметь со спекулянтами ничего общего. Правда, положение с продуктами в Англии было гораздо лучше, чем на оккупированных территориях. Бывали перебои и с хлебом, и с картошкой, но никто не голодал. Гуляя, я с удовольствием останавливался выпить чаю в маленьких кафе, которые обычно держала пара пожилых незамужних женщин, здесь можно было съесть вкусную домашнюю лепешку с джемом. В этих кафе было что-то типично английское и очень приятное, теперь уже совершенно исчезнувшее из жизни.
Я был уверен, что меня скоро призовут, но шли недели, а я все не получал повестку. Я уже соскучился по волнующей и напряженной жизни, к которой привык за два года нелегального существования, и мысли все чаще стали обращаться к планам возможного возвращения.
Устав от ожидания повестки, я решил поступить добровольцем на флот. В те дни контора, вербующая добровольцев в Королевский морской флот, находилась на Трафальгарской площади, и я обратился туда за необходимыми анкетами. Через две недели меня пригласили на собеседование. Вместе с несколькими другими молодыми людьми я впервые в жизни держал письменный экзамен, состоявший из математических задач, вопросов по общим знаниям и теста на сообразительность. За экзаменом следовало собеседование, а через несколько недель пришло письмо, в котором говорилось, что я принят и в дальнейшем получу дополнительные инструкции, когда и куда прибыть.
Пока тянулось время, я почувствовал, что больше не могу сидеть дома без дела. Наш друг в голландском правительстве был готов мне помочь и предложил временную работу в голландском министерстве экономики. Оно располагалось в Арлингтон-хаус, в районе Сент-Джеймс, и около пяти месяцев — все лето 1943 года — я ежедневно ездил на службу из Нортвуда в Вест-Энд. Вскоре мне пришлось убедиться, что, как я и подозревал, конторская работа с девяти до пяти не по мне.
Наконец в октябре пришла повестка. Я должен был прибыть для обучения в Коллингвуд — большой лагерь неподалеку от Портсмута. Я провел там десять интересных, но трудных недель. Все время мы тренировались, и к концу я оказался намного худее, чем вначале. Те из нас, кто записался добровольцем в морской резерв и был отмечен как претендент на офицерское звание, пользовались особым вниманием, и поэтому приходилось все время соответствовать непростым требованиям.
Я закончил курс с высокими отметками и получил так называемую рекомендацию капитана на вторую часть обучения — занятия на крейсере, который базировался в Розите. Могу объяснить эту рекомендацию только тем, что хорошо прошел заключительное собеседование.
Поздним вечером в начале января наш набор приехал в Розит, где посыльное судно переправило группу на крейсер «Диомед». В кромешной тьме и при сильном морозе мы с трудом карабкались по обледеневшему веревочному трапу. Это было первым знакомством с жизнью на море, которое продолжалось все время обучения. Если начальный период в Коллингвуде был всего, лишь беспокойным, то обучение здесь было не просто интенсивным, но и очень тяжелым, почти мучительным. Думаю, что ведущая идея этого курса состояла в том, чтобы воспроизвести морскую службу XVIII века настолько точно, насколько это было возможно в XX веке, и через это воскресить и вселить в нас дух адмирала Нельсона.
За шестью неделями на крейсере последовали два месяца в Лансинг-колледже — известной частной школе с его похожей на собор часовней, высоко поднимавшейся над холмами. Флот использовал школу как заведение для подготовки офицерского состава. Особое внимание здесь уделялось манерам — из нас делали не просто офицеров, но джентльменов. Хотя мы были по-прежнему обычными моряками, одетыми в робы, но обедали вместе с офицерами командования в зале, обшитом деревом, с высокими потолками, и нас обслуживали, как офицеров Королевского флота. Раз в неделю устраивались званые обеды, на которых дотошно соблюдался соответствующий этикет. Обычно этим вечеринкам предшествовала беседа или лекция, которую читал почетный гость.
Начальник курсов где-то слышал о моем путешествии из оккупированной Европы. Однажды он вызвал меня в свой кабинет и попросил сделать об этом сообщение на ближайшем званом вечере. У меня еще не было опыта публичных выступлений, и эта перспектива здорово напугала меня.
Во вторник, когда обычно проходили вечера, начальник провел меня к подиуму через большой зал, где собралась вся команда. Я нервничал, волнение росло с каждой минутой по мере неумолимого приближения выступления. Уже заканчивалась короткая вступительная речь, мне вот-вот надо было начинать. К счастью, я заранее приготовил первые предложения, и когда произнес их, волнение исчезло само собой. Выступление имело успех, и я заслужил громкие аплодисменты.
На последнем этапе обучения нас перевели в школу «Король Альфред» возле Хова. В противоположность Лансингу, готическому и псевдосредневековому, «Король Альфред» был сделан очень современно, из стекла и металла. До войны здесь был спортивный комплекс с ресторанами и бассейнами, которые теперь использовались как залы для тренировок и классы. Здесь мы должны были сдавать последний экзамен перед присвоением звания.
Напряжение стало постоянным. Конечно, оно было неотъемлемой частью всего обучения и поддерживалось тщательно отработанной системой экзаменов и еженедельных тестов, провалив которые слушатель немедленно отчислялся с курса. Теперь, когда до выпускного экзамена оставалось всего несколько недель, волнение достигло предела.
Когда вывесили листы с результатами, я нашел свое имя среди счастливцев и поспешил получить форму.
Церемонию присвоения звания вел старый отставной адмирал, приглашаемый специально для таких случаев, а сам ритуал сопровождался сложным церемониалом. Надо было подойти к адмиралу, стать по стойке смирно, отдать честь, снять фуражку, прижать ее под мышкой, принять офицерский диплом, сунуть его туда же, где фуражка, пожать адмиральскую руку, надеть фуражку, не уронив диплома, снова отдать честь и, четко повернувшись, отойти. Мы несколько раз репетировали процедуру, но я все-таки боялся, что от волнения положу на голову диплом и протяну адмиралу фуражку.
Несмотря на волнение, все прошло хорошо, и тем же вечером я с другими счастливыми и наконец свободными молодыми офицерами ехал в первом классе лондонского поезда на несколько дней домой, чтобы показаться гордым родителям, сестрам и знакомым девушкам.
По окончании отпуска нам надо было вернуться для дальнейшего двухнедельного обучения в «Короле Альфреде». Там человек, присланный из Адмиралтейства, прочитал нам лекцию о различных видах морской службы, из которых нам предстояло выбрать дело по душе. Он начал с краткого описания жизни на боевых кораблях, прошелся по крейсерам, эсминцам, подводным лодкам, торпедным катерам, минным тральщикам и десантным судам. В конце речи он добавил: «Есть еще одно подразделение, о котором я должен упомянуть. Оно называется „спецслужба“, но я не могу сообщить о ней никаких подробностей, поскольку она засекречена. Что касается сотрудников, то люди, которые поступают туда, исчезают из нашего поля зрения».
Я сразу навострил уши, ведь это было так похоже на то, о чем я мечтал. Спецслужба, секретность, люди, о которых никто ничего не знает. Это должна была быть разведывательная работа, высадка агентов на вражеском берегу. В тот же день я записался в раздел «спецслужба», выбрав как запасной вариант эсминцы.
Я хорошо успевал по навигации и до получения окончательного назначения был послан с несколькими другими в Королевский морской колледж в Гринвиче на трехнедельный курс по навигации. Пребывание в колледже оказалось весьма приятным: сам по себе курс в сравнении с тем, что мы уже прошли, был нетрудным, и каждый вечер мы отправлялись гулять в город.
По окончании курса я получил короткий отпуск, а уже дома пришло уведомление, предписывающее явиться в штаб подводных лодок в Портсмуте для прохождения спецслужбы. Я был разочарован. Меньше всего я думал о подводных лодках, они меня совсем не привлекали, а лектор, перечисляя открывающиеся перед нами возможности, не говорил, что спецслужба как-либо связана с этим видом вооруженных сил. Но пути назад не было, пришлось подчиняться — я сам выбрал кота в мешке, следовало идти до конца.
Штаб располагался в большом форте, построенном французскими пленными во времена войны с Наполеоном. Он защищал западную часть входа в портсмутский порт. По прибытии мне сообщили, что я — член маленькой группы военных разных рангов, которых будут обучать на водолазов.
Группа, насчитывавшая всего двенадцать человек, была смешанной — офицеры и матросы обучались вместе, причем в процессе обучения не проводилось никакого различия между ними. Командиром был офицер медицинской службы. Оказалось, что на начальной стадии обучения нас скорее проверяли и тренировали на выносливость, чем давали знания и определенные навыки. Постоянный медицинский контроль нужен был для того, чтобы следить, как учащиеся реагируют на длительное пребывание под водой.
После нескольких недель тренировок в глубоком водоеме нас перевели на базу на одном из островов возле западного побережья Шотландии, с тем чтобы начать стажировку непосредственно на лодке. Но для начала надо было пройти трудное испытание. Дело в том, что ниже определенной глубины давление таково, что у многих возникает кессонная болезнь и человек теряет сознание.
Мы обязательно должны были пройти этот тест перед переходом к следующему этапу обучения. Никогда не мог понять, почему нельзя было провести испытание в начале тренировок и зачем было ждать, когда человек пройдет определенную практику.
Если бы было по-иному, результат теста, по крайней мере для меня, сразу прояснил бы ситуацию. Когда я достиг предельной глубины, то потерял сознание, и меня тут же вытащили на поверхность.
Снятый с курса, я до нового назначения получил работу вахтенного штабного офицера. Теперь я проводил часы дежурства, прохаживаясь туда-сюда по пристани с длинной оптической трубой под мышкой и перебрасываясь любезностями с хорошенькими женщинами-военнослужащими, которые ездили на моторных лодках, курсирующих между разными флотскими соединениями и кораблями в порту. Я должен был следить за тем, чтобы вовремя поднимался и опускался флаг, в установленное время звучал гонг и раздавался свисток, когда на пристани появлялись командиры кораблей… Однажды капитан «Дельфина» вызвал меня в кабинет и спросил, интересуюсь ли я быстроходными катерами и не хочу ли более живого дела. Я ответил, что это звучит привлекательно и я готов попробовать. «В таком случае, — сказал он, — вам надо поехать в Лондон завтра утром и явиться на Пэлэс-стрит, сразу за улицей Виктории».
Когда я туда попал, вахтер дал мне заполнить пропуск и проводил на второй этаж, где молодой лейтенант указал нужную комнату. За большим столом у окна сидел капитан. Он был маленький, щуплый, с желтоватым цветом лица и темными редеющими волосами. Говорил он отрывисто, но был вполне любезен.
Он задал множество вопросов о моем происхождении, бегстве из Голландии и обучении, потом велел в подробностях изложить биографию. Закончив, я отдал ему бумагу, а капитан велел мне снова зайти после ленча.
Когда я вернулся, капитан надел фуражку, взял трость черного дерева с серебряным набалдашником и предложил мне следовать за ним. Мы прошли до высокого узкого здания напротив станции метро «Сент-Джеймс».
Я снова заполнил пропуск, и капитан отвел меня в маленькую комнату на верхнем этаже. Здесь было чердачное окно, а помещение почти полностью занимали два больших стола, стоявших друг против друга. За одним сидел майор — симпатичный мужчина с очень густыми светлыми волосами. Так как он был без кителя, то я не мог определить род войск, однако решил, что он тоже морской пехотинец. В конце концов со мной вели речь о службе на быстроходных катерах, поэтому я и подумал, что нахожусь в одном из зданий Адмиралтейства.
Оказалось, что майор свободно говорит по-голландски, хотя и с заметным английским акцентом. Он разговаривал со мной именно на этом языке и задавал в основном те же вопросы, на которые я уже отвечал утром, но особенно интересовался моей работой в голландском подполье.
Когда собеседование закончилось, капитан отвел меня в маленькую пустую комнату на втором этаже, где мне пришлось заполнить четырехстраничную, отпечатанную типографским способом анкету, где было множество вопросов о родителях, обучении, увлечениях и другой личной информации.
Кажется, здесь полностью отсутствовал и черный рынок, который составлял одну из неотъемлемых сторон жизни в Европе того времени. Большинство считали это непатриотичным, нечестным и полагали своим долгом не иметь со спекулянтами ничего общего. Правда, положение с продуктами в Англии было гораздо лучше, чем на оккупированных территориях. Бывали перебои и с хлебом, и с картошкой, но никто не голодал. Гуляя, я с удовольствием останавливался выпить чаю в маленьких кафе, которые обычно держала пара пожилых незамужних женщин, здесь можно было съесть вкусную домашнюю лепешку с джемом. В этих кафе было что-то типично английское и очень приятное, теперь уже совершенно исчезнувшее из жизни.
Я был уверен, что меня скоро призовут, но шли недели, а я все не получал повестку. Я уже соскучился по волнующей и напряженной жизни, к которой привык за два года нелегального существования, и мысли все чаще стали обращаться к планам возможного возвращения.
Устав от ожидания повестки, я решил поступить добровольцем на флот. В те дни контора, вербующая добровольцев в Королевский морской флот, находилась на Трафальгарской площади, и я обратился туда за необходимыми анкетами. Через две недели меня пригласили на собеседование. Вместе с несколькими другими молодыми людьми я впервые в жизни держал письменный экзамен, состоявший из математических задач, вопросов по общим знаниям и теста на сообразительность. За экзаменом следовало собеседование, а через несколько недель пришло письмо, в котором говорилось, что я принят и в дальнейшем получу дополнительные инструкции, когда и куда прибыть.
Пока тянулось время, я почувствовал, что больше не могу сидеть дома без дела. Наш друг в голландском правительстве был готов мне помочь и предложил временную работу в голландском министерстве экономики. Оно располагалось в Арлингтон-хаус, в районе Сент-Джеймс, и около пяти месяцев — все лето 1943 года — я ежедневно ездил на службу из Нортвуда в Вест-Энд. Вскоре мне пришлось убедиться, что, как я и подозревал, конторская работа с девяти до пяти не по мне.
Наконец в октябре пришла повестка. Я должен был прибыть для обучения в Коллингвуд — большой лагерь неподалеку от Портсмута. Я провел там десять интересных, но трудных недель. Все время мы тренировались, и к концу я оказался намного худее, чем вначале. Те из нас, кто записался добровольцем в морской резерв и был отмечен как претендент на офицерское звание, пользовались особым вниманием, и поэтому приходилось все время соответствовать непростым требованиям.
Я закончил курс с высокими отметками и получил так называемую рекомендацию капитана на вторую часть обучения — занятия на крейсере, который базировался в Розите. Могу объяснить эту рекомендацию только тем, что хорошо прошел заключительное собеседование.
Поздним вечером в начале января наш набор приехал в Розит, где посыльное судно переправило группу на крейсер «Диомед». В кромешной тьме и при сильном морозе мы с трудом карабкались по обледеневшему веревочному трапу. Это было первым знакомством с жизнью на море, которое продолжалось все время обучения. Если начальный период в Коллингвуде был всего, лишь беспокойным, то обучение здесь было не просто интенсивным, но и очень тяжелым, почти мучительным. Думаю, что ведущая идея этого курса состояла в том, чтобы воспроизвести морскую службу XVIII века настолько точно, насколько это было возможно в XX веке, и через это воскресить и вселить в нас дух адмирала Нельсона.
За шестью неделями на крейсере последовали два месяца в Лансинг-колледже — известной частной школе с его похожей на собор часовней, высоко поднимавшейся над холмами. Флот использовал школу как заведение для подготовки офицерского состава. Особое внимание здесь уделялось манерам — из нас делали не просто офицеров, но джентльменов. Хотя мы были по-прежнему обычными моряками, одетыми в робы, но обедали вместе с офицерами командования в зале, обшитом деревом, с высокими потолками, и нас обслуживали, как офицеров Королевского флота. Раз в неделю устраивались званые обеды, на которых дотошно соблюдался соответствующий этикет. Обычно этим вечеринкам предшествовала беседа или лекция, которую читал почетный гость.
Начальник курсов где-то слышал о моем путешествии из оккупированной Европы. Однажды он вызвал меня в свой кабинет и попросил сделать об этом сообщение на ближайшем званом вечере. У меня еще не было опыта публичных выступлений, и эта перспектива здорово напугала меня.
Во вторник, когда обычно проходили вечера, начальник провел меня к подиуму через большой зал, где собралась вся команда. Я нервничал, волнение росло с каждой минутой по мере неумолимого приближения выступления. Уже заканчивалась короткая вступительная речь, мне вот-вот надо было начинать. К счастью, я заранее приготовил первые предложения, и когда произнес их, волнение исчезло само собой. Выступление имело успех, и я заслужил громкие аплодисменты.
На последнем этапе обучения нас перевели в школу «Король Альфред» возле Хова. В противоположность Лансингу, готическому и псевдосредневековому, «Король Альфред» был сделан очень современно, из стекла и металла. До войны здесь был спортивный комплекс с ресторанами и бассейнами, которые теперь использовались как залы для тренировок и классы. Здесь мы должны были сдавать последний экзамен перед присвоением звания.
Напряжение стало постоянным. Конечно, оно было неотъемлемой частью всего обучения и поддерживалось тщательно отработанной системой экзаменов и еженедельных тестов, провалив которые слушатель немедленно отчислялся с курса. Теперь, когда до выпускного экзамена оставалось всего несколько недель, волнение достигло предела.
Когда вывесили листы с результатами, я нашел свое имя среди счастливцев и поспешил получить форму.
Церемонию присвоения звания вел старый отставной адмирал, приглашаемый специально для таких случаев, а сам ритуал сопровождался сложным церемониалом. Надо было подойти к адмиралу, стать по стойке смирно, отдать честь, снять фуражку, прижать ее под мышкой, принять офицерский диплом, сунуть его туда же, где фуражка, пожать адмиральскую руку, надеть фуражку, не уронив диплома, снова отдать честь и, четко повернувшись, отойти. Мы несколько раз репетировали процедуру, но я все-таки боялся, что от волнения положу на голову диплом и протяну адмиралу фуражку.
Несмотря на волнение, все прошло хорошо, и тем же вечером я с другими счастливыми и наконец свободными молодыми офицерами ехал в первом классе лондонского поезда на несколько дней домой, чтобы показаться гордым родителям, сестрам и знакомым девушкам.
По окончании отпуска нам надо было вернуться для дальнейшего двухнедельного обучения в «Короле Альфреде». Там человек, присланный из Адмиралтейства, прочитал нам лекцию о различных видах морской службы, из которых нам предстояло выбрать дело по душе. Он начал с краткого описания жизни на боевых кораблях, прошелся по крейсерам, эсминцам, подводным лодкам, торпедным катерам, минным тральщикам и десантным судам. В конце речи он добавил: «Есть еще одно подразделение, о котором я должен упомянуть. Оно называется „спецслужба“, но я не могу сообщить о ней никаких подробностей, поскольку она засекречена. Что касается сотрудников, то люди, которые поступают туда, исчезают из нашего поля зрения».
Я сразу навострил уши, ведь это было так похоже на то, о чем я мечтал. Спецслужба, секретность, люди, о которых никто ничего не знает. Это должна была быть разведывательная работа, высадка агентов на вражеском берегу. В тот же день я записался в раздел «спецслужба», выбрав как запасной вариант эсминцы.
Я хорошо успевал по навигации и до получения окончательного назначения был послан с несколькими другими в Королевский морской колледж в Гринвиче на трехнедельный курс по навигации. Пребывание в колледже оказалось весьма приятным: сам по себе курс в сравнении с тем, что мы уже прошли, был нетрудным, и каждый вечер мы отправлялись гулять в город.
По окончании курса я получил короткий отпуск, а уже дома пришло уведомление, предписывающее явиться в штаб подводных лодок в Портсмуте для прохождения спецслужбы. Я был разочарован. Меньше всего я думал о подводных лодках, они меня совсем не привлекали, а лектор, перечисляя открывающиеся перед нами возможности, не говорил, что спецслужба как-либо связана с этим видом вооруженных сил. Но пути назад не было, пришлось подчиняться — я сам выбрал кота в мешке, следовало идти до конца.
Штаб располагался в большом форте, построенном французскими пленными во времена войны с Наполеоном. Он защищал западную часть входа в портсмутский порт. По прибытии мне сообщили, что я — член маленькой группы военных разных рангов, которых будут обучать на водолазов.
Группа, насчитывавшая всего двенадцать человек, была смешанной — офицеры и матросы обучались вместе, причем в процессе обучения не проводилось никакого различия между ними. Командиром был офицер медицинской службы. Оказалось, что на начальной стадии обучения нас скорее проверяли и тренировали на выносливость, чем давали знания и определенные навыки. Постоянный медицинский контроль нужен был для того, чтобы следить, как учащиеся реагируют на длительное пребывание под водой.
После нескольких недель тренировок в глубоком водоеме нас перевели на базу на одном из островов возле западного побережья Шотландии, с тем чтобы начать стажировку непосредственно на лодке. Но для начала надо было пройти трудное испытание. Дело в том, что ниже определенной глубины давление таково, что у многих возникает кессонная болезнь и человек теряет сознание.
Мы обязательно должны были пройти этот тест перед переходом к следующему этапу обучения. Никогда не мог понять, почему нельзя было провести испытание в начале тренировок и зачем было ждать, когда человек пройдет определенную практику.
Если бы было по-иному, результат теста, по крайней мере для меня, сразу прояснил бы ситуацию. Когда я достиг предельной глубины, то потерял сознание, и меня тут же вытащили на поверхность.
Снятый с курса, я до нового назначения получил работу вахтенного штабного офицера. Теперь я проводил часы дежурства, прохаживаясь туда-сюда по пристани с длинной оптической трубой под мышкой и перебрасываясь любезностями с хорошенькими женщинами-военнослужащими, которые ездили на моторных лодках, курсирующих между разными флотскими соединениями и кораблями в порту. Я должен был следить за тем, чтобы вовремя поднимался и опускался флаг, в установленное время звучал гонг и раздавался свисток, когда на пристани появлялись командиры кораблей… Однажды капитан «Дельфина» вызвал меня в кабинет и спросил, интересуюсь ли я быстроходными катерами и не хочу ли более живого дела. Я ответил, что это звучит привлекательно и я готов попробовать. «В таком случае, — сказал он, — вам надо поехать в Лондон завтра утром и явиться на Пэлэс-стрит, сразу за улицей Виктории».
Когда я туда попал, вахтер дал мне заполнить пропуск и проводил на второй этаж, где молодой лейтенант указал нужную комнату. За большим столом у окна сидел капитан. Он был маленький, щуплый, с желтоватым цветом лица и темными редеющими волосами. Говорил он отрывисто, но был вполне любезен.
Он задал множество вопросов о моем происхождении, бегстве из Голландии и обучении, потом велел в подробностях изложить биографию. Закончив, я отдал ему бумагу, а капитан велел мне снова зайти после ленча.
Когда я вернулся, капитан надел фуражку, взял трость черного дерева с серебряным набалдашником и предложил мне следовать за ним. Мы прошли до высокого узкого здания напротив станции метро «Сент-Джеймс».
Я снова заполнил пропуск, и капитан отвел меня в маленькую комнату на верхнем этаже. Здесь было чердачное окно, а помещение почти полностью занимали два больших стола, стоявших друг против друга. За одним сидел майор — симпатичный мужчина с очень густыми светлыми волосами. Так как он был без кителя, то я не мог определить род войск, однако решил, что он тоже морской пехотинец. В конце концов со мной вели речь о службе на быстроходных катерах, поэтому я и подумал, что нахожусь в одном из зданий Адмиралтейства.
Оказалось, что майор свободно говорит по-голландски, хотя и с заметным английским акцентом. Он разговаривал со мной именно на этом языке и задавал в основном те же вопросы, на которые я уже отвечал утром, но особенно интересовался моей работой в голландском подполье.
Когда собеседование закончилось, капитан отвел меня в маленькую пустую комнату на втором этаже, где мне пришлось заполнить четырехстраничную, отпечатанную типографским способом анкету, где было множество вопросов о родителях, обучении, увлечениях и другой личной информации.