Страница:
Другим «наследством» корейского плена было почти помешательство на еде. Три года подряд я не видел ничего, кроме маленькой чашки риса и вареной капусты три раза в день, иногда не доставалось и этого. Тогда-то я и стал ценить гастрономические радости. Я взял за правило два-три раза в неделю посещать разные рестораны, особенно маленькие и уютные, которые один за другим появлялись в Челси и Кенсингтоне. Конечно, я ходил туда не один, а в компании друзей или приятельниц. Одной из них была Джиллиан Аллан, самая молодая из секретарш, высокая и привлекательная, чье общество мне очень нравилось, поэтому я приглашал ее чаще других. Я тогда был неплохо обеспечен и мог позволить себе дорогие удовольствия: после освобождения мне выплатили все жалованье за три года плена и еще 500 фунтов компенсации. Это сделало меня, как никогда, состоятельным, хотя по нынешним временам мой тогдашний банковский счет кажется довольно скромным.
Прошло всего две недели моей работы в отделе, когда однажды в середине сентября я получил срочный запрос из отдела СИС, занимавшегося контрразведкой. Мелинда Маклейн, жена пропавшего дипломата Дональда Маклейна, исчезла со своими тремя детьми из квартиры в Швейцарии, где она жила вместе с матерью. Подозревали, что она бежала в Советский Союз к мужу. Существовала вероятность того, что она могла переехать из Швейцарии в советскую зону в Австрии и оттуда была доставлена военным самолетом в Москву. Нас просили обращать внимание на все необычные телефонные разговоры, которые могли бы это подтвердить. Мы проверили весь материал, но никаких намеков на то, что Мелинда и ее дети проследовали через Австрию, не нашли. Через много лет в Москве, когда мы подружились, я рассказал ей об этом. Ее очень развеселило, что я, пусть даже очень косвенно, имел отношение к ее розыску. Она в самом деле проехала через Австрию, оттуда на машине ее доставили в Прагу, а затем самолетом в Москву.
В октябре 1953 года я впервые встретился с советским агентом в Англии.
Я покинул офис, как обычно, после шести вечера и не спеша прошелся через Сохо на Оксфорд-стрит. Времени еще оставалось достаточно. В одном из кафетериев ABC я выпил чашку чаю с пирожным. Ужинать не хотелось. Я все время смотрел, не следят ли за мной, хотя причин для этого не было. Я проверил, на месте ли во внутреннем кармане сложенный листок, который собирался передать. Выйдя из кафе, я вошел в метро на Чаринг-кросс. Когда подошел поезд, подождал, чтобы в него вошли все пассажиры, и вскочил в вагон в последний момент. На следующей станции выбежал, когда двери уже закрывались, переждал два поезда, сел в третий, наблюдая, нет ли чего-либо подозрительного. На Белсайз-парк я выскочил опять за секунду до того, как двери закрылись. Теперь я был уверен, что за мной нет слежки, и гораздо спокойнее направился к выходу, зажав в левой руке газету — знак того, что все в порядке. В это время людей на улице было немного, и чем больше я удалялся от станции, тем становилось малолюднее. Из тумана навстречу мне появился мужчина тоже с газетой в левой руке. В мягкой серой фетровой шляпе и элегантном сером плаще, он казался частью тумана. Я узнал в нем того человека, с которым впервые встретился в Отпоре — станции на границе СССР и Китая, когда ехал по Транссибирской магистрали из Кореи в Англию.
Мы остановились, поздоровались и вместе пошли в ту сторону, куда я шел.
Это был плотный мужчина среднего роста, лет пятидесяти, он говорил по-английски хорошо, но с заметным славянским акцентом. Когда мы вышли на тихую улицу, я протянул ему сложенный лист бумаги, который он спрятал во внутренний карман. Не дожидаясь вопросов, я объяснил, что это список строго секретных операций, проводимых английской разведкой на советских объектах, с точным описанием их сути и указанием места. Операции были двух видов: перехват телефонных разговоров и записи с помощью встроенных микрофонов. Первые были более важными, так как сосредоточивались в Вене. Как и Германия, Австрия после войны была разделена на четыре оккупационные зоны — американскую, советскую, английскую и французскую. Но, в отличие от Берлина, четыре части которого управлялись независимо друг от друга, Веной, хотя и разделенной, управляли совместно все державы-победительницы, и улицы всегда патрулировались «джипами» военной полиции, в которых сидели американский, советский, французский и английский солдаты. Это внешнее единство тем не менее не могло скрыть острого антагонизма между западными странами и Советским Союзом, антагонизма столь сильного, что он справедливо был назван «холодной войной». Война велась по всем правилам этой новой формы боевых действий: с использованием огромного количества лжи и всяческой грязи в открытую и с непрерывной беспощадной борьбой за кулисами, главным образом между различными разведывательными службами — реальными армиями этой битвы.
Микрофонные операции, перечисленные в записке, проводились посредством установки микрофонов в советских и восточноевропейских миссиях в Великобритании и других западных странах.
После того как я объяснил суть операций и ответил еще на несколько вопросов, мы договорились встретиться снова примерно через месяц в другом лондонском предместье и установили резервные даты и места встреч на случай, если один из нас не сможет прийти. Пока мы шли по пустынным улицам, увлеченные разговором, все время поворачивали направо, чтобы в конечном счете маршрут закончился на той же дороге, где и начался. Я чувствовал, что отношение спутника ко мне постепенно теплеет. Это было понятно: я предложил свои услуги Советам, и, естественно, они согласились. Но поскольку до этой встречи они не получали от меня никакой информации, то не могли определить, было ли мое предложение искренним или я действовал по инструкции британской секретной службы. Будучи опытным офицером разведки, каким, как я позже выяснил, оказался мой спутник, он, должно быть, сразу понял, что сведения, которые я ему передал, слишком ценные и секретные, чтобы какая-то разведка могла с ними добровольно расстаться. Поэтому было непохоже, чтобы я вел двойную игру. Что касается его лично, то, как мне кажется, его подозрения улетучились тогда раз и навсегда.
Спустя час я сидел за ужином и рюмкой вина в гостиной у матери. Я не был женат и жил в ее квартире на Баронз-корт. Моя мать замечательно готовит, а этот ужин остался в памяти не только потому, что еда была вкусной, но главным образом из-за того, что комната мне показалась особенно уютной и надежной после влажного ночного тумана улицы и опасностей тайной встречи, которые я только что пережил.
Я предупредил мать, что задержусь в тот вечер, потому что встречаюсь со старым другом. Теперь она спрашивала, как я нашел его после стольких лет разлуки. Пришлось в деталях описать ей, как несколько дней назад встретил коллегу из Германии, которого не видел со времен возвращения из Кореи. Я рассказал все, как было, единственным отступлением от истины было время, когда встреча состоялась. Хотя мне приходилось вести жизнь, в которой многое надо было скрывать, я старался говорить как можно больше правды или, еще лучше, не говорить ничего. Мой начальник в Корее, покойный Вивиан Холт, посланник Великобритании в Сеуле, дал мне однажды хороший совет. Он обратил мое внимание на то, что люди не очень-то интересуются твоим мнением или тем, что ты им хочешь рассказать, а предпочитают рассуждать сами. Им нравится, когда их внимательно слушают, ограничиваясь поощрительными замечаниями или уточняющими вопросами. Они уйдут с убеждением, что вы — прекрасный собеседник, разделяющий их взгляды, хотя на самом деле вы вообще не высказывались, а лишь внимательно слушали. Я старался следовать этому совету, и во многих случаях успешно.
Именно в этот вечер я полностью осознал, что, передав сверхсекретную информацию советской разведке, я окончательно отрезал себе пути к отступлению. Как ни странно, это принесло мне чувство облегчения, подобное тому, которое я испытал после первого прыжка с парашютом. Радостное чувство приходит всегда, когда преодолены страхи и сомнения.
В следующий раз он принес мне маленькую камеру «Минокс» на брелке в виде рулетки. Он объяснил мне, как она действует, это оказалось довольно просто. Сначала я был ошарашен, когда увидел аппарат, — он выглядел большим и неуклюжим. Я ожидал, что это будет нечто миниатюрное и хитроумное, вроде камеры, вмонтированной в пуговицу или зажигалку. Мой советский коллега объяснил, что все эти штучки только выглядят впечатляюще, а на самом деле с ними не так просто управляться и они не всегда точны. По его мнению, «Минске» был лучшим и самым простым в обращении аппаратом для нашей работы. Он меня убедил, я взял камеру, и с тех пор, идя каждый день на службу, клал «Минске» в задний карман брюк, как привычно совал бумажник во внутренний карман пиджака. В любой момент на моем столе мог оказаться интересный документ, а второй возможности его сфотографировать могло не представиться.
Фотографией я никогда не увлекался. Когда я ехал в отпуск, никогда не брал с собой камеру, оставляя другим заботу о снимках. Конечно, мои первые опыты не все оказались Удачными, и нужны были практика и терпеливые объяснения моего русского друга, прежде чем результаты стали удовлетворительными.
Весь первый год после возвращения на работу я продолжал встречаться с советским резидентом каждые две-три недели.
Встречи всегда происходили после работы в заранее условленном месте недалеко от метро на окраине, обычно в северной части Лондона. Уже во вторую или третью встречу я передал ему экземпляр последнего бюллетеня отдела «Y» о советских вооруженных силах в Австрии. Это была копия доклада на 30—40 страницах с высоким грифом секретности, который рассылали избранным сотрудникам Военного министерства, Министерства авиации, Объединенного управления разведки и Министерства иностранных дел. Один экземпляр посылался в Вашингтон для ЦРУ. Теперь вот копия попала и в Москву, в КГБ. Так как копии бюллетеней были пронумерованы и за ними следили, мне пришлось собирать доклад по отдельным страницам, напечатанным сверх нужного количества и подлежавшим уничтожению.
Между тем ободренные успехами, которые знаменовали вступление британской разведки в эру техники, сотрудники отдела «Y» задумали гораздо более дерзкое предприятие. В случае удачи это должно было превратить отдел в обширную организацию, не имевшую себе равных по объему информации о Советской Армии.
К середине 1953 года, когда поток телефонной информации стал постоянным и репутация Питера Ланна упрочилась, он стал одной из самых влиятельных фигур в разведке, и его назначили берлинским резидентом. Если пост вашингтонского представителя СИС был заманчив с точки зрения престижа, то глава берлинской резидентуры был наиболее важен в оперативном аспекте.
Неудивительно, что после успеха в Вене Питер Ланн взялся за проблему сбора информации в Восточной Германии точно таким же образом. Со свойственной ему энергией он сначала занялся организацией специального технического отдела, во главе которого поставил офицера связи. Этот отдел получил задание изучать разведданные, поступающие от осведомителей из телефонной службы Восточной Германии, с прицелом на разработку в будущем операций по подслушиванию. Вскоре отдел внес три конкретных предложения. Самым многообещающим из них был план операции с тремя советскими кабелями, проходящими рядом с границей американского сектора в Альтглинике под Берлином, где американский сектор глубоко вдавался в территорию, контролируемую СССР. Чтобы провести эту операцию, требовались две вещи: прорыть туннель по территории ГДР длиной более 600 ярдов и обеспечить сотрудничество с американцами.
Количество и протяженность кабелей, а также расстояние до них делали эту операцию гораздо более сложной, чем та, которая проводилась в Вене. Кроме того, из-за постоянной напряженности вокруг «берлинского вопроса» она была гораздо опаснее в политическом отношении. Когда закончилось предварительное обсуждение в СИС и проект в принципе был одобрен, обратились за консультацией в МИД и соответствующие министерства. На этот план возлагались столь большие надежды, что сомнения были отброшены и все согласились с тем, что результаты должны окупить риск и затраты.
Следующим шагом был контакт с ЦРУ. Так как в Америке получали венские бюллетени и сразу поняли, что берлинский план, получивший название «Золотой секундомер», предоставит неизмеримо большие возможности, то соответственно уговоров не потребовалось. В феврале 1954 года ЦРУ прислало в Лондон сильную группу экспертов для детального обсуждения и разработки плана будущего сотрудничества. Группу, состоявшую из пяти офицеров, возглавил Роулетт, который был начальником советского отдела ЦРУ. Был в ней и Билл Харви — берлинский резидент ЦРУ. Этому техасцу был свойствен подход к разведке в духе «дикого Запада», и, как бы желая привлечь внимание к этому, он всегда носил в кобуре под мышкой шестизарядный револьвер. Неприличное вздутие, которое образовывалось из-за этого на его тесном пиджаке, совершенно не соответствовало элегантной обстановке офиса Тома Джимсона на Карлтон-гарденз, где проходили встречи.
Со стороны британской разведки присутствовали Джордж Янг, тогда еще начальник аналитического отделения, скоро ставший первым заместителем главного; Питер Ланн как инициатор проекта; Том Джимсон, эксперт по обработке материалов. Остальных английских специалистов приглашали по мере необходимости. Я вел протоколы встреч.
Сначала наметили общие контуры сотрудничества. Американцы должны были предоставить деньги, необходимые средства прикрытия в Берлине и рабочие руки. Англичане обеспечивали техническое оснащение, экспертов в разных областях и штат станции прослушивания. Обработка и оценка информации должны были выполняться командами, составленными из сотрудников ЦРУ и СИС. Результатами же могли пользоваться обе разведки. Так как центр руководства операцией разместился в Лондоне, то начальником должен был стать офицер английской разведки, а его заместителем — американец,
В Берлине на территории Альтглинике решено было построить американские военные склады, чтобы скрыть раскоп и разместить большую станцию подслушивания. Туннель должен был пройти на глубине 24 футов от склада мимо кладбища к дороге на Шёнефельд, под которой проходили три военных кабеля. Среди них были прямой провод, соединявший штаб в Карлсхорсте с Москвой, и много других важных телефонных линий. Сами перехватчики должны были разместиться в шахте на глубине в несколько футов. Станцию перехвата, оборудованную трансформаторами, усилителями, записывающими устройствами и самой разнообразной современной электроникой, предполагалось поместить под складами. Сложная система тревоги должна была давать мгновенный сигнал, если в туннеле окажется кто-либо посторонний. Тяжелые стальные двери делали туннель непроницаемым с востока. На пересечении туннеля с границей между зонами он согласно плану перекрывался мешками с песком. И наконец, специальная воздушная служба получала задание перевозить ежедневный «улов» в Лондон для изучения.
Здесь уместно рассказать об отношениях между СИС и ЦРУ в то время.
В целом сотрудничество между этими двумя службами было тесным, но до известных пределов, ибо по причинам, вытекающим из характера деятельности подобных организаций, каждая сторона имела от другой определенные тайны. Действительно, СИС с ее исторической репутацией и огромным опытом сыграла роль повивальной бабки при рождении ЦРУ сразу после войны, когда США ощутили необходимость в постоянной разведслужбе. В лице Кима Филби американцы получили наставника, направлявшего их деятельность, и в свете последовавших событий это, возможно, была не единственная направляющая рука. Но вскоре ученик перерос учителя и, имея в своем распоряжении гораздо больше людских и материальных ресурсов, превратился в старшего партнера. Методы ЦРУ были в целом не по душе большинству офицеров английской разведки, которые по традиции применяли более тонкие подходы и предпочитали осторожные способы добывания данных. Однако ЦРУ одной только силой денег и численности могло получать такую информацию, о которой СИС с ее опытом и отработанными методами не могла и мечтать.
Контакт между СИС и ЦРУ открывал широкое поле деятельности, и многие крупномасштабные операции велись совместно. Например, американцы и англичане вместе финансировали и контролировали в целях шпионажа антисоветскую эмигрантскую организацию НТС («Народно-трудовой союз»). Операция под названием «Шрапнель» обошлась довольно дорого и принесла мизерные результаты. Придя к выводу, что НТС почти полностью контролируется властями Советского Союза, СИС в 1955 году решила выйти из игры и оставить неблагодарную работу общения с русскими эмигрантами американскому партнеру.
Взаимодействие между английской и американской разведками осуществлялось через резидентуру СИС в Вашингтоне и ЦРУ — в Лондоне. У лондонской резидентуры был офис с большим штатом, связанным со многими министерствами и департаментами (МИ-5[2], Объединенным управлением разведки, Министерством иностранных дел и др.). Но больше всего они контактировали с СИС, которая, по большому счету, отвечала за деятельность ЦРУ в Соединенном Королевстве.
До того как поставить в известность госдепартамент, ЦРУ всегда обсуждало свои планы с СИС. Приходилось следить за тем, чтобы в телеграммах английского МИД не упоминались совместные планы ЦРУ — СИС. Бывало, что эта предосторожность не соблюдалась и в госдепартаменте узнавали о планах ЦРУ раньше, чем они представлялись на его одобрение. Это создавало трудности в отношениях между ЦРУ и СИС.
Существовала договоренность, что ЦРУ не будет вербовать граждан Великобритании без согласия СИС, и наоборот. Также ЦРУ не должно было проводить операций на территории Соединенного Королевства без согласования с СИС.
Не все в Интеллидженс сервис приветствовали такие тесные связи с американцами. Джордж Янг, как-то беседуя со старшими офицерами СИС об англо-американских отношениях в целом и между двумя разведками в частности, сказал: «Если бы Англия была той же, что и во времена Елизаветы I, а мы были бы столь же неразборчивы в средствах, как авантюристы-елизаветинцы, то правительству было бы проще… Но Великобритании надо было бы сохранять свободу действий, как была свободна в отношениях с Испанией, Францией, Нидерландами и Московией Елизавета. Плохо это или хорошо, но мы делим судьбу с американцами, взаимозависимость ведет к тому, что мы все чаще и чаще в каждом большом проекте сталкиваемся с ЦРУ. Такова политика премьер-министра — как говорится, „тащить с собой американцев“. Проблема заключается в том, что в некоторых сферах кооперации коллеги могут тянуть нас назад или даже вместе с собой на дно. Это весьма деликатная и трудная проблема».
Без сомнения, это личные взгляды Джорджа Янга, но, думаю, они точно отражали молчаливое мнение большинства офицеров СИС.
Хочу также отметить, что, кроме участия в подготовительной стадии операции «Золотой секундомер», я никогда больше по работе в СИС не контактировал с ЦРУ и не был задействован в объединенных акциях этих двух разведок.
Уезжая, американцы взяли с собой в Вашингтон детальные планы каждой части операции. Получилось так, что через два дня после их отъезда я вышел на связь с советским резидентом. Я передал ему пленку с протоколами совещания, а также набросками и планами, которые мне удалось сфотографировать накануне во время обеденного перерыва. Я рассказал ему в общих чертах о берлинском проекте и обратил внимание на секретность, которой была окружена операция, а также на необходимость позаботиться о том, чтобы контрмеры советской стороны выглядели естественно и не вызывали подозрений. Мой советский коллега был поражен дерзостью и размахом плана и попросил меня о скорейшей новой встрече, чтобы обсудить все более подробно, а я бы информировал его о новостях.
Когда мы встретились через неделю, он сообщил мне, что ввиду важности материала он лично отвез в Москву сфотографированные документы. Теперь они там изучаются с целью выработки соответствующих защитных мер. Для начала наиболее важные и секретные сообщения предполагалось рассредоточить по другим каналам. Но ему специально поручили заверить меня: не будет предпринято шагов, которые могли бы навести на мысль о том, что советская сторона что-либо знает или хотя бы подозревает. Моей безопасности придавалось первостепенное значение. Поэтому операция должна идти своим чередом. Более того, ее можно было даже использовать в интересах СССР.
Как же получилось, что я, который был так горд в то утро в августе 1944 года, когда полковник королевской морской пехоты Кордо, начальник управления Северной Европы, сообщил мне в своем кабинете на девятом этаже дома 54 по Бродвею, что я теперь сотрудник легендарной британской разведки, я, который с трудом верил в свое счастье, теперь по доброй воле открывал тайны самых секретных операций своей службы представителю Советского Союза? Чтобы объяснить это, мне придется начать с истории моей жизни, и прежде всего рассказать о том, как формировались мои религиозные и идейные убеждения и как я попал в ситуацию, в которой теперь находился.
Глава вторая
Прошло всего две недели моей работы в отделе, когда однажды в середине сентября я получил срочный запрос из отдела СИС, занимавшегося контрразведкой. Мелинда Маклейн, жена пропавшего дипломата Дональда Маклейна, исчезла со своими тремя детьми из квартиры в Швейцарии, где она жила вместе с матерью. Подозревали, что она бежала в Советский Союз к мужу. Существовала вероятность того, что она могла переехать из Швейцарии в советскую зону в Австрии и оттуда была доставлена военным самолетом в Москву. Нас просили обращать внимание на все необычные телефонные разговоры, которые могли бы это подтвердить. Мы проверили весь материал, но никаких намеков на то, что Мелинда и ее дети проследовали через Австрию, не нашли. Через много лет в Москве, когда мы подружились, я рассказал ей об этом. Ее очень развеселило, что я, пусть даже очень косвенно, имел отношение к ее розыску. Она в самом деле проехала через Австрию, оттуда на машине ее доставили в Прагу, а затем самолетом в Москву.
В октябре 1953 года я впервые встретился с советским агентом в Англии.
Я покинул офис, как обычно, после шести вечера и не спеша прошелся через Сохо на Оксфорд-стрит. Времени еще оставалось достаточно. В одном из кафетериев ABC я выпил чашку чаю с пирожным. Ужинать не хотелось. Я все время смотрел, не следят ли за мной, хотя причин для этого не было. Я проверил, на месте ли во внутреннем кармане сложенный листок, который собирался передать. Выйдя из кафе, я вошел в метро на Чаринг-кросс. Когда подошел поезд, подождал, чтобы в него вошли все пассажиры, и вскочил в вагон в последний момент. На следующей станции выбежал, когда двери уже закрывались, переждал два поезда, сел в третий, наблюдая, нет ли чего-либо подозрительного. На Белсайз-парк я выскочил опять за секунду до того, как двери закрылись. Теперь я был уверен, что за мной нет слежки, и гораздо спокойнее направился к выходу, зажав в левой руке газету — знак того, что все в порядке. В это время людей на улице было немного, и чем больше я удалялся от станции, тем становилось малолюднее. Из тумана навстречу мне появился мужчина тоже с газетой в левой руке. В мягкой серой фетровой шляпе и элегантном сером плаще, он казался частью тумана. Я узнал в нем того человека, с которым впервые встретился в Отпоре — станции на границе СССР и Китая, когда ехал по Транссибирской магистрали из Кореи в Англию.
Мы остановились, поздоровались и вместе пошли в ту сторону, куда я шел.
Это был плотный мужчина среднего роста, лет пятидесяти, он говорил по-английски хорошо, но с заметным славянским акцентом. Когда мы вышли на тихую улицу, я протянул ему сложенный лист бумаги, который он спрятал во внутренний карман. Не дожидаясь вопросов, я объяснил, что это список строго секретных операций, проводимых английской разведкой на советских объектах, с точным описанием их сути и указанием места. Операции были двух видов: перехват телефонных разговоров и записи с помощью встроенных микрофонов. Первые были более важными, так как сосредоточивались в Вене. Как и Германия, Австрия после войны была разделена на четыре оккупационные зоны — американскую, советскую, английскую и французскую. Но, в отличие от Берлина, четыре части которого управлялись независимо друг от друга, Веной, хотя и разделенной, управляли совместно все державы-победительницы, и улицы всегда патрулировались «джипами» военной полиции, в которых сидели американский, советский, французский и английский солдаты. Это внешнее единство тем не менее не могло скрыть острого антагонизма между западными странами и Советским Союзом, антагонизма столь сильного, что он справедливо был назван «холодной войной». Война велась по всем правилам этой новой формы боевых действий: с использованием огромного количества лжи и всяческой грязи в открытую и с непрерывной беспощадной борьбой за кулисами, главным образом между различными разведывательными службами — реальными армиями этой битвы.
Микрофонные операции, перечисленные в записке, проводились посредством установки микрофонов в советских и восточноевропейских миссиях в Великобритании и других западных странах.
После того как я объяснил суть операций и ответил еще на несколько вопросов, мы договорились встретиться снова примерно через месяц в другом лондонском предместье и установили резервные даты и места встреч на случай, если один из нас не сможет прийти. Пока мы шли по пустынным улицам, увлеченные разговором, все время поворачивали направо, чтобы в конечном счете маршрут закончился на той же дороге, где и начался. Я чувствовал, что отношение спутника ко мне постепенно теплеет. Это было понятно: я предложил свои услуги Советам, и, естественно, они согласились. Но поскольку до этой встречи они не получали от меня никакой информации, то не могли определить, было ли мое предложение искренним или я действовал по инструкции британской секретной службы. Будучи опытным офицером разведки, каким, как я позже выяснил, оказался мой спутник, он, должно быть, сразу понял, что сведения, которые я ему передал, слишком ценные и секретные, чтобы какая-то разведка могла с ними добровольно расстаться. Поэтому было непохоже, чтобы я вел двойную игру. Что касается его лично, то, как мне кажется, его подозрения улетучились тогда раз и навсегда.
Спустя час я сидел за ужином и рюмкой вина в гостиной у матери. Я не был женат и жил в ее квартире на Баронз-корт. Моя мать замечательно готовит, а этот ужин остался в памяти не только потому, что еда была вкусной, но главным образом из-за того, что комната мне показалась особенно уютной и надежной после влажного ночного тумана улицы и опасностей тайной встречи, которые я только что пережил.
Я предупредил мать, что задержусь в тот вечер, потому что встречаюсь со старым другом. Теперь она спрашивала, как я нашел его после стольких лет разлуки. Пришлось в деталях описать ей, как несколько дней назад встретил коллегу из Германии, которого не видел со времен возвращения из Кореи. Я рассказал все, как было, единственным отступлением от истины было время, когда встреча состоялась. Хотя мне приходилось вести жизнь, в которой многое надо было скрывать, я старался говорить как можно больше правды или, еще лучше, не говорить ничего. Мой начальник в Корее, покойный Вивиан Холт, посланник Великобритании в Сеуле, дал мне однажды хороший совет. Он обратил мое внимание на то, что люди не очень-то интересуются твоим мнением или тем, что ты им хочешь рассказать, а предпочитают рассуждать сами. Им нравится, когда их внимательно слушают, ограничиваясь поощрительными замечаниями или уточняющими вопросами. Они уйдут с убеждением, что вы — прекрасный собеседник, разделяющий их взгляды, хотя на самом деле вы вообще не высказывались, а лишь внимательно слушали. Я старался следовать этому совету, и во многих случаях успешно.
Именно в этот вечер я полностью осознал, что, передав сверхсекретную информацию советской разведке, я окончательно отрезал себе пути к отступлению. Как ни странно, это принесло мне чувство облегчения, подобное тому, которое я испытал после первого прыжка с парашютом. Радостное чувство приходит всегда, когда преодолены страхи и сомнения.
В следующий раз он принес мне маленькую камеру «Минокс» на брелке в виде рулетки. Он объяснил мне, как она действует, это оказалось довольно просто. Сначала я был ошарашен, когда увидел аппарат, — он выглядел большим и неуклюжим. Я ожидал, что это будет нечто миниатюрное и хитроумное, вроде камеры, вмонтированной в пуговицу или зажигалку. Мой советский коллега объяснил, что все эти штучки только выглядят впечатляюще, а на самом деле с ними не так просто управляться и они не всегда точны. По его мнению, «Минске» был лучшим и самым простым в обращении аппаратом для нашей работы. Он меня убедил, я взял камеру, и с тех пор, идя каждый день на службу, клал «Минске» в задний карман брюк, как привычно совал бумажник во внутренний карман пиджака. В любой момент на моем столе мог оказаться интересный документ, а второй возможности его сфотографировать могло не представиться.
Фотографией я никогда не увлекался. Когда я ехал в отпуск, никогда не брал с собой камеру, оставляя другим заботу о снимках. Конечно, мои первые опыты не все оказались Удачными, и нужны были практика и терпеливые объяснения моего русского друга, прежде чем результаты стали удовлетворительными.
Весь первый год после возвращения на работу я продолжал встречаться с советским резидентом каждые две-три недели.
Встречи всегда происходили после работы в заранее условленном месте недалеко от метро на окраине, обычно в северной части Лондона. Уже во вторую или третью встречу я передал ему экземпляр последнего бюллетеня отдела «Y» о советских вооруженных силах в Австрии. Это была копия доклада на 30—40 страницах с высоким грифом секретности, который рассылали избранным сотрудникам Военного министерства, Министерства авиации, Объединенного управления разведки и Министерства иностранных дел. Один экземпляр посылался в Вашингтон для ЦРУ. Теперь вот копия попала и в Москву, в КГБ. Так как копии бюллетеней были пронумерованы и за ними следили, мне пришлось собирать доклад по отдельным страницам, напечатанным сверх нужного количества и подлежавшим уничтожению.
Между тем ободренные успехами, которые знаменовали вступление британской разведки в эру техники, сотрудники отдела «Y» задумали гораздо более дерзкое предприятие. В случае удачи это должно было превратить отдел в обширную организацию, не имевшую себе равных по объему информации о Советской Армии.
К середине 1953 года, когда поток телефонной информации стал постоянным и репутация Питера Ланна упрочилась, он стал одной из самых влиятельных фигур в разведке, и его назначили берлинским резидентом. Если пост вашингтонского представителя СИС был заманчив с точки зрения престижа, то глава берлинской резидентуры был наиболее важен в оперативном аспекте.
Неудивительно, что после успеха в Вене Питер Ланн взялся за проблему сбора информации в Восточной Германии точно таким же образом. Со свойственной ему энергией он сначала занялся организацией специального технического отдела, во главе которого поставил офицера связи. Этот отдел получил задание изучать разведданные, поступающие от осведомителей из телефонной службы Восточной Германии, с прицелом на разработку в будущем операций по подслушиванию. Вскоре отдел внес три конкретных предложения. Самым многообещающим из них был план операции с тремя советскими кабелями, проходящими рядом с границей американского сектора в Альтглинике под Берлином, где американский сектор глубоко вдавался в территорию, контролируемую СССР. Чтобы провести эту операцию, требовались две вещи: прорыть туннель по территории ГДР длиной более 600 ярдов и обеспечить сотрудничество с американцами.
Количество и протяженность кабелей, а также расстояние до них делали эту операцию гораздо более сложной, чем та, которая проводилась в Вене. Кроме того, из-за постоянной напряженности вокруг «берлинского вопроса» она была гораздо опаснее в политическом отношении. Когда закончилось предварительное обсуждение в СИС и проект в принципе был одобрен, обратились за консультацией в МИД и соответствующие министерства. На этот план возлагались столь большие надежды, что сомнения были отброшены и все согласились с тем, что результаты должны окупить риск и затраты.
Следующим шагом был контакт с ЦРУ. Так как в Америке получали венские бюллетени и сразу поняли, что берлинский план, получивший название «Золотой секундомер», предоставит неизмеримо большие возможности, то соответственно уговоров не потребовалось. В феврале 1954 года ЦРУ прислало в Лондон сильную группу экспертов для детального обсуждения и разработки плана будущего сотрудничества. Группу, состоявшую из пяти офицеров, возглавил Роулетт, который был начальником советского отдела ЦРУ. Был в ней и Билл Харви — берлинский резидент ЦРУ. Этому техасцу был свойствен подход к разведке в духе «дикого Запада», и, как бы желая привлечь внимание к этому, он всегда носил в кобуре под мышкой шестизарядный револьвер. Неприличное вздутие, которое образовывалось из-за этого на его тесном пиджаке, совершенно не соответствовало элегантной обстановке офиса Тома Джимсона на Карлтон-гарденз, где проходили встречи.
Со стороны британской разведки присутствовали Джордж Янг, тогда еще начальник аналитического отделения, скоро ставший первым заместителем главного; Питер Ланн как инициатор проекта; Том Джимсон, эксперт по обработке материалов. Остальных английских специалистов приглашали по мере необходимости. Я вел протоколы встреч.
Сначала наметили общие контуры сотрудничества. Американцы должны были предоставить деньги, необходимые средства прикрытия в Берлине и рабочие руки. Англичане обеспечивали техническое оснащение, экспертов в разных областях и штат станции прослушивания. Обработка и оценка информации должны были выполняться командами, составленными из сотрудников ЦРУ и СИС. Результатами же могли пользоваться обе разведки. Так как центр руководства операцией разместился в Лондоне, то начальником должен был стать офицер английской разведки, а его заместителем — американец,
В Берлине на территории Альтглинике решено было построить американские военные склады, чтобы скрыть раскоп и разместить большую станцию подслушивания. Туннель должен был пройти на глубине 24 футов от склада мимо кладбища к дороге на Шёнефельд, под которой проходили три военных кабеля. Среди них были прямой провод, соединявший штаб в Карлсхорсте с Москвой, и много других важных телефонных линий. Сами перехватчики должны были разместиться в шахте на глубине в несколько футов. Станцию перехвата, оборудованную трансформаторами, усилителями, записывающими устройствами и самой разнообразной современной электроникой, предполагалось поместить под складами. Сложная система тревоги должна была давать мгновенный сигнал, если в туннеле окажется кто-либо посторонний. Тяжелые стальные двери делали туннель непроницаемым с востока. На пересечении туннеля с границей между зонами он согласно плану перекрывался мешками с песком. И наконец, специальная воздушная служба получала задание перевозить ежедневный «улов» в Лондон для изучения.
Здесь уместно рассказать об отношениях между СИС и ЦРУ в то время.
В целом сотрудничество между этими двумя службами было тесным, но до известных пределов, ибо по причинам, вытекающим из характера деятельности подобных организаций, каждая сторона имела от другой определенные тайны. Действительно, СИС с ее исторической репутацией и огромным опытом сыграла роль повивальной бабки при рождении ЦРУ сразу после войны, когда США ощутили необходимость в постоянной разведслужбе. В лице Кима Филби американцы получили наставника, направлявшего их деятельность, и в свете последовавших событий это, возможно, была не единственная направляющая рука. Но вскоре ученик перерос учителя и, имея в своем распоряжении гораздо больше людских и материальных ресурсов, превратился в старшего партнера. Методы ЦРУ были в целом не по душе большинству офицеров английской разведки, которые по традиции применяли более тонкие подходы и предпочитали осторожные способы добывания данных. Однако ЦРУ одной только силой денег и численности могло получать такую информацию, о которой СИС с ее опытом и отработанными методами не могла и мечтать.
Контакт между СИС и ЦРУ открывал широкое поле деятельности, и многие крупномасштабные операции велись совместно. Например, американцы и англичане вместе финансировали и контролировали в целях шпионажа антисоветскую эмигрантскую организацию НТС («Народно-трудовой союз»). Операция под названием «Шрапнель» обошлась довольно дорого и принесла мизерные результаты. Придя к выводу, что НТС почти полностью контролируется властями Советского Союза, СИС в 1955 году решила выйти из игры и оставить неблагодарную работу общения с русскими эмигрантами американскому партнеру.
Взаимодействие между английской и американской разведками осуществлялось через резидентуру СИС в Вашингтоне и ЦРУ — в Лондоне. У лондонской резидентуры был офис с большим штатом, связанным со многими министерствами и департаментами (МИ-5[2], Объединенным управлением разведки, Министерством иностранных дел и др.). Но больше всего они контактировали с СИС, которая, по большому счету, отвечала за деятельность ЦРУ в Соединенном Королевстве.
До того как поставить в известность госдепартамент, ЦРУ всегда обсуждало свои планы с СИС. Приходилось следить за тем, чтобы в телеграммах английского МИД не упоминались совместные планы ЦРУ — СИС. Бывало, что эта предосторожность не соблюдалась и в госдепартаменте узнавали о планах ЦРУ раньше, чем они представлялись на его одобрение. Это создавало трудности в отношениях между ЦРУ и СИС.
Существовала договоренность, что ЦРУ не будет вербовать граждан Великобритании без согласия СИС, и наоборот. Также ЦРУ не должно было проводить операций на территории Соединенного Королевства без согласования с СИС.
Не все в Интеллидженс сервис приветствовали такие тесные связи с американцами. Джордж Янг, как-то беседуя со старшими офицерами СИС об англо-американских отношениях в целом и между двумя разведками в частности, сказал: «Если бы Англия была той же, что и во времена Елизаветы I, а мы были бы столь же неразборчивы в средствах, как авантюристы-елизаветинцы, то правительству было бы проще… Но Великобритании надо было бы сохранять свободу действий, как была свободна в отношениях с Испанией, Францией, Нидерландами и Московией Елизавета. Плохо это или хорошо, но мы делим судьбу с американцами, взаимозависимость ведет к тому, что мы все чаще и чаще в каждом большом проекте сталкиваемся с ЦРУ. Такова политика премьер-министра — как говорится, „тащить с собой американцев“. Проблема заключается в том, что в некоторых сферах кооперации коллеги могут тянуть нас назад или даже вместе с собой на дно. Это весьма деликатная и трудная проблема».
Без сомнения, это личные взгляды Джорджа Янга, но, думаю, они точно отражали молчаливое мнение большинства офицеров СИС.
Хочу также отметить, что, кроме участия в подготовительной стадии операции «Золотой секундомер», я никогда больше по работе в СИС не контактировал с ЦРУ и не был задействован в объединенных акциях этих двух разведок.
Уезжая, американцы взяли с собой в Вашингтон детальные планы каждой части операции. Получилось так, что через два дня после их отъезда я вышел на связь с советским резидентом. Я передал ему пленку с протоколами совещания, а также набросками и планами, которые мне удалось сфотографировать накануне во время обеденного перерыва. Я рассказал ему в общих чертах о берлинском проекте и обратил внимание на секретность, которой была окружена операция, а также на необходимость позаботиться о том, чтобы контрмеры советской стороны выглядели естественно и не вызывали подозрений. Мой советский коллега был поражен дерзостью и размахом плана и попросил меня о скорейшей новой встрече, чтобы обсудить все более подробно, а я бы информировал его о новостях.
Когда мы встретились через неделю, он сообщил мне, что ввиду важности материала он лично отвез в Москву сфотографированные документы. Теперь они там изучаются с целью выработки соответствующих защитных мер. Для начала наиболее важные и секретные сообщения предполагалось рассредоточить по другим каналам. Но ему специально поручили заверить меня: не будет предпринято шагов, которые могли бы навести на мысль о том, что советская сторона что-либо знает или хотя бы подозревает. Моей безопасности придавалось первостепенное значение. Поэтому операция должна идти своим чередом. Более того, ее можно было даже использовать в интересах СССР.
Как же получилось, что я, который был так горд в то утро в августе 1944 года, когда полковник королевской морской пехоты Кордо, начальник управления Северной Европы, сообщил мне в своем кабинете на девятом этаже дома 54 по Бродвею, что я теперь сотрудник легендарной британской разведки, я, который с трудом верил в свое счастье, теперь по доброй воле открывал тайны самых секретных операций своей службы представителю Советского Союза? Чтобы объяснить это, мне придется начать с истории моей жизни, и прежде всего рассказать о том, как формировались мои религиозные и идейные убеждения и как я попал в ситуацию, в которой теперь находился.
Глава вторая
Первые изменения в моей жизни произошли, когда мне было двенадцать, — умер отец. До этого вся семья, состоявшая из родителей, двух младших сестер и меня, жила в достатке в Роттердаме, а позже в Шевенингене — модном морском курорте неподалеку от Гааги. Отец владел маленьким заводом по изготовлению кожаных рукавиц для клепальщиков роттердамской судоверфи. Последним годам его жизни сопутствовали болезни и волнения из-за тяжелого кризиса в судостроении, последовавшего за катастрофой на Уолл-стрите. Переживания из-за нехватки денег ускорили его кончину. На нас, детях, семейные неурядицы почти не отражались, так как, несмотря на сгущавшиеся тучи, маме всегда удавалось сохранять в доме спокойную атмосферу.
Мой отец, Альберт Бехар, родился в Константинополе, где его предки нашли убежище после изгнания евреев из Испании в конце XV века. Дед был богатым купцом, торговавшим коврами, имел много сыновей и дочерей. Процветание семьи длилось до смерти деда, затем старшие сыновья ухитрились быстро промотать его значительное состояние. В доме отца на Босфоре говорили по-испански, но бабушка писала своим многочисленным детям, которые после первой мировой войны поселились в разных странах Европы и Ближнего Востока, по-испански в транскрипции иврита.
Подобно большинству богатых и образованных евреев с Востока, родственники отца воспринимали Францию как колыбель цивилизации, культуры и хорошего вкуса. Они преклонялись перед всем французским и, будучи равнодушными к стране, в которой жили, были готовы принести любую жертву во имя Франции. Но мой дед, который умер до войны, был человеком достаточно осмотрительным, и, несомненно, из-за сильного влияния Германии в Турции того времени он послал одних сыновей учиться в немецкие университеты, а других — во французские. Отец — младший из сыновей — учился в Сорбонне. Я так никогда и не узнал, чему он там учился. Он едва успел начать курс, как разразилась первая мировая война. Настроенный страстно профранцузски, он сразу бросил университет и вступил добровольцем в Иностранный легион. Для турецкого подданного это была единственная возможность сражаться на стороне французской армии. Многое из того, о чем я говорю, — мои предположения, потому что отец никогда не распространялся о своем происхождении и прошлой жизни. Я знаю, что он служил в Иностранном легионе, потому что он говорил об этом матери и сохранилась его фотография в форме.
Мой отец, Альберт Бехар, родился в Константинополе, где его предки нашли убежище после изгнания евреев из Испании в конце XV века. Дед был богатым купцом, торговавшим коврами, имел много сыновей и дочерей. Процветание семьи длилось до смерти деда, затем старшие сыновья ухитрились быстро промотать его значительное состояние. В доме отца на Босфоре говорили по-испански, но бабушка писала своим многочисленным детям, которые после первой мировой войны поселились в разных странах Европы и Ближнего Востока, по-испански в транскрипции иврита.
Подобно большинству богатых и образованных евреев с Востока, родственники отца воспринимали Францию как колыбель цивилизации, культуры и хорошего вкуса. Они преклонялись перед всем французским и, будучи равнодушными к стране, в которой жили, были готовы принести любую жертву во имя Франции. Но мой дед, который умер до войны, был человеком достаточно осмотрительным, и, несомненно, из-за сильного влияния Германии в Турции того времени он послал одних сыновей учиться в немецкие университеты, а других — во французские. Отец — младший из сыновей — учился в Сорбонне. Я так никогда и не узнал, чему он там учился. Он едва успел начать курс, как разразилась первая мировая война. Настроенный страстно профранцузски, он сразу бросил университет и вступил добровольцем в Иностранный легион. Для турецкого подданного это была единственная возможность сражаться на стороне французской армии. Многое из того, о чем я говорю, — мои предположения, потому что отец никогда не распространялся о своем происхождении и прошлой жизни. Я знаю, что он служил в Иностранном легионе, потому что он говорил об этом матери и сохранилась его фотография в форме.