Следуя инструкциям, Пьеро четко произносит: «Доктор… доктор…» — и цепляется за стену, чтобы не упасть.
   — Что с вами? Вам плохо?
   В ответ Пьеро медленно сползает вниз и со стоном вытягивается на полу. Сыграно великолепно. Эффект гарантирован.
   И действительно, все происходит, как я задумал: сначала отодвигается верхний засов, затем нижний, вслед поворачивается ключ в замке, дверь открывается, и вперед бросается фигура в ночном халате.
   — Вы ранены?
   Ну конечно же, дурья твоя башка! Разве это похоже на утреннюю серенаду?
   Наконец-то этот ученый муж увидел дырку, пропитанные кровью брюки. «Вот черт!» — говорит. И, подгоняемый чувством долга, начинает действовать.
   Подхватывает Пьеро и, пятясь, тащит его внутрь квартиры, открывая двери и зажигая свет. Оказавшись в отделанной кафелем комнате, Пьеро наконец-то может пачкать, сколько влезет.
   Тогда я потихоньку следую за ними и располагаюсь в салоне, где лежит масса иллюстрированных изданий. Лекарь мне не виден. Слышу только, как он возвращается и запирает дверь на засовы и прочую хреновину. Тем временем я быстро обследую его хату, чтобы знать расположение комнат и состав жильцов.
   К счастью, квартира невелика. Квартирка начинающего, делающего первые шаги доктора. В одной комнате нары для детей, в другой — взлохмаченная, сонная бабенка, спрятавшаяся от света под одеялом. То малое, что я успел разглядеть, не возбуждало никаких эмоций. Типичная мать семейства. Да в ее конуре еще и воняло. При закрытых-то окнах не удивительно!
   — Кто это был? — спрашивает, принимая меня за муженька, отца детей, свою половину.
   Не испытывая ни желания продлить недоразумение, ни залезть к ней в постель, чтобы посягнуть на ее вонючую пасть, я быстренько смываюсь.
   Два сосунка и никакой прислуги. Я знаю достаточно. Пора было засвидетельствовать свое почтение доктору Лорага.
* * *
   Ну и рожа у него, когда он видит меня входящим в его кабинет с пушкой в руке. Он даже выпускает Пьеро, который падает на пол.
   Доктор застывает, как повешенный, с обвисшими руками и круглыми глазами. Он похож на усталого, непроснувшегося человека, у которого нет сил даже сдрейфить. Несмотря на свой спортивный махровый халат, он выглядел скорее потрепанным, чем молодым мужиком. Лет ему тридцать пять, не больше. Но уже с брюшком, сильно облысевший, с помятым лицом. По-моему, все из-за жратвы. Жратвы и выпивки. У него вид человека, который помрет, не достигнув сорока лет. Который может, как последний мудак, застрять на шоссе во время отпуска, ибо у него плохие рефлексы, слишком много вина в венах и плохо накачанные шины. Смахивая на приговоренного к казни, он выглядел даже симпатично.
   — Кто вы такой? — спрашивает.
   Я указываю на Пьеро, неподвижно лежащего на полу и взирающего на нас снизу вверх.
   — Это мой кореш, — поясняю. — Он ранен. И уже потерял много крови. Ему надо оказать помощь.
   Он молчит и с тревогой смотрит на меня. Уперся, как в кобру. Я завораживаю этого трусишку. Ведь он попал в ЧП, я не был похож на клиента за десять кусков. Проходят секунды, а он все не трогается с места. Словно потерял дар речи. Будто я его парализовал, и он все позабыл. И это человек действий, бесстрашный хирург, призванный ободрять своих пациентов, прежде чем уложить на свой бильярд? У него дрожали руки, и было совсем невдомек, что он опять на фронте, что он мобилизован, что ему снова надо иметь дело с неприятелем. Но, по-моему, руки у него дрожали не от страха, а из-за разных излишеств, недосыпания, курения. Короче, от всего того, что называют сутью современного мира.
   — Что вы намерены делать? — спрашивает.
   Месье притворяется, будто не видит перед собой двух опасных преступников. А так как я вовсе не собираюсь вести себя с ним как фраер — он мог оказаться и посильнее меня, — то решаю поставить все точки над «i».
   — Мой приятель налетел на пулю, она у него в бедре. Но если вы будете стоять как столб, у него начнется заражение, и я набью вам морду, выбью зубы и нагажу в доме, так что дети на всю жизнь запомнят своего папочку, который ползает на коленях, умоляя о пощаде. Что касается их мамочки, дрыхнущей голенькой в постельке, то лучше мне не рассказывать, что я проделаю с нею на ваших глазах. Вы даже представить не можете тот конфликт поколений, который может последовать за этим.
   Все это я произношу тихо, как в исповедальне, чтобы не разбудить милых деток. У меня и так достаточно неприятностей, но я предпочел бы не видеть его мелюзгу у себя под ногами.
   Лекарь, похоже, начинает соображать.
   — Хорошо, — говорит. — Я сейчас достану эту чертову пулю. Помогите мне.
   И началось! Мы отнесли Пьеро на диван для обследований. С большими предосторожностями стащили с него пропитанные кровью штаны. И вот он лежит, основательно перепачканный, голозадый, на белой клеенке. Под определенным углом кажется, будто его мошонка превратилась в мочалку, просто ужас! Политые киноварью бубенчики наводили на мысль о вампире, религиозной резне или последствиях трагического климакса. Лекарь морщится: локализовать рану невозможно. Я отворачиваюсь — моя чувствительная душа не выдерживает этого зрелища. Меня начинает тошнить. Чтобы отвлечься, я обрываю телефонный провод.
   Пьеро стонет все меньше. Но зато, когда лекарь начал протирать его хозяйство ватой с большим количеством спирта, встрепенулся, как новорожденный! Пришлось его уложить, чтобы не сбежал.
   Постепенно на черной поверхности бедра появляются акварельные тона и волосы по краям. Красная дыра смахивает на порядочный кратер.
   — Необходимо переливание крови, — говорит лекарь. — Надо найти кровь.
   — Ладно, — отвечаю. — Пусть ваша жена сбегает.
   Капнув на пластинку, он устанавливает группу крови.
   — Группа «А», — объявляет. — Повезло. Такую нетрудно найти.
   Ну и повезло! Проклятая ночь, за которую приходится расплачиваться. Несчастный я мудак! Но мне не до смеха.
   Иду за ним в спальню. На пороге в нос опять шибает знакомый запах мадам. Наслаждаюсь церемонией пробуждения. Он ее толкает, а она ворчит, он ее поворачивает, а она назад. Ей кажется, что в воздухе запахло сексом. Но тут я включаю свет. Она садится на постели и протирает глаза. У нее волосы под мышками. Чувствую, что лекарю здорово неприятно: ведь я могу разглядеть сиськи его жены. Да, с таким хозяйством на конкурсе не победишь! Здорово они у нее вислые, а вскоре станут еще больше. Особенно левая, которая ниже правой. С огромными полукружьями величиной с блюдечко.
   — Пора вставать? — говорит. — Я не слышала будильника…
   Он похлопывает ее по щекам.
   — Проснись, Соланж. Мне нужна твоя помощь. В моем кабинете раненый, надо сходить за кровью.
   В этот момент она как раз обнаруживает в моих руках направленный ей прямо в грудь пистолет. Но эта женщина меня потрясла. Не сказала ни слова, не вскрикнула, не задала вопросов. Оказалась здорово на высоте. Классная баба. Внезапно она совершенно проснулась, откинула одеяло и вскочила на ноги.
   — Одежду, — говорит. — В ванной.
   — Пока ее муж ходил за ней, она стояла передо мной совершенно голая. Ей было на это наплевать. Как и на мою пушку. Смотрела на меня, как на сына, и из нас двоих я чувствовал себя более неловко, чем она.
   — Пожалуйста, — говорит она мне, — не разбудите детей…
   — Не засоряйте мне мозги вашими сосунками, — отвечаю.
   Я вложил в эти слова все свое красноречие. Если бы она погладила меня по головке, я бы разревелся. От раздражения.
   К счастью, она этого не сделала. Тем временем муж вернулся с вещами и стал их передавать ей по очереди. Она оделась очень быстро, не проявляя суеты, ловко, спокойно и умело. Надела только большие трусы, пуловер и брюки. Бюстгальтер и чулки отбросила в сторону. Я и не знал, как это красиво, когда женщина одевается. Затем сунула голые ноги в туфли, взбила волосы, взяла с туалетного столика очки и нацепила на нос. Это ее совершенно преобразило. Она вдруг стала похожа на серьезную училку.
   Тем временем лекарь проинструктировал ее, что делать: «Дежурная аптека у Дютура. Спросишь группу "А", резус положительный. Три бутылки. Они в холодильнике».
   Я перехватил ее у входной двери.
   — Конечно, вы можете предупредить полицию. Но ведь и я могу слинять с одним из ваших сосунков, самым младшим, для примера.
   Та только пожала плечами.
* * *
   Уже через четверть часа она вернулась. Это время я весьма интересно провел с милейшим доктором. Он несколько раз просил не будить детей, вытащил свой врачебный чемодан, надел стерильные перчатки. Мне пришлось также принять меры и потрясти его казну, чтобы он окончательно успокоился. Ведь когда у тебя нет бабок, сразу становится легче на душе. Тогда и двери можно оставлять открытыми.
   Идея потрясти его пришла мне в голову, когда он открывал шкаф, чтобы взять свои причиндалы. Ведь этому сквалыге пришлось вытащить ключи. И тут я вспомнил систему запоров на его двери, и меня словно озарило. Кроме того, я подумал о том, что будет с нами — мной и Пьеро, ведь нам придется где-то прятаться, пока он поправится. Значит, направляю на лекаря свою пушку и спрашиваю: «Сколько у вас дома бабок?» Грожу ему, что если стану стрелять, то могу здорово напугать его деток. Итак, усек он, что меня интересует? Есть ли в доме наличные?
   Этот мудак Лорага преглупо среагировал.
   — Мне очень жаль, — заблеял он, как козел, стараясь казаться искренним. — В доме нет ни гроша!
   Но я уже все понял и поэтому спрашиваю его, не собирается ли он надо мной посмеяться.
   Представьте, сей камикадзе продолжает стоять на своем и все более запутывается в объяснениях. «Уверяю вас, — говорит, — я как раз взял в банке тридцать тысяч перед уик-эндом, и мы все вчера прокутили в ресторане, в довольно похабном заведении какого-то эмигранта из Алжира». Ну, мне только не хватает, чтобы он перечислил, что они ели, и услышать попурри из рассказанных анекдотов. Я уже представлял себе жен этих экскулапов, покуривающих «Пэл-Мэл», в облаках дыма.
   В общем, я стал пятиться в сторону детской.
   — Стойте! — орет.
   Смотрю, он с искаженным лицом, в ярости бросается к столу и наклоняется над ящиком.
   Не спускаю с него глаз на случай, если ему придет в голову вытащить пистолет или газовую гранату. При этом с ужасом констатирую, что способен запросто выстрелить и убить человека. Конечно, не хладнокровно, но под влиянием страха попасть в тюрьму.
   Однако он вытаскивает лишь бумажник, из которого слишком поспешно для честного человека достает две купюры по 10 тысяч и бросает на стол.
   — Вот все, что у меня есть!..
   — Минуточку, — говорю, видя, что он спешит спрятать кошелек.
   Нет, честное слово, он принимает меня за фраера! Ничего не поделаешь, придется заняться самообслуживанием. В бумажнике еще 8 билетов такого же достоинства да всякая мелочь. То есть сто кусков. Конечно, он в ярости.
   — Бери, бери, мелочевка, — плюется он сквозь зубы.
   Я взял девять штук, а десятую бросил ему в харю.
   — Это твой гонорар. Без вычетов!'
   Тот все же наклоняется, чтобы подобрать деньги. Ну чистая падаль этот лекарь! Теперь надо быть с ним поосторожнее. Такие типы способны на все. Ради денег, а не чего-нибудь другого.
   Вернувшись с бутылками, его бабенка первое, что спрашивает: «Дети спят?» Еле сдерживаю желание, чтобы не сходить за ними, вытащить из постелек пинками под зад и показать им окровавленное брюхо моего друга — такого они по телику не увидят. Но воздерживаюсь, ибо сеанс разделки туши начался.
   Они прицепили бутылку над диваном, а шланг ввели в вену Пьеро. Затем она сделала ему укол, чтобы не орал, и лекарь начал рыться в пузе в поисках пули. Жена передавала ему инструменты. Пьеро спал, как младенец. Ему было хорошо. Меня же мутило от запаха крови. По этой причине я всегда отказывался быть донором. Чтобы не облевать стены и портрет мадам Лорага, которая наблюдала за мной недобрым глазом, я отвернулся.
   — На кухне есть виски, — предлагает она.
   — Нет, спасибо, — отвечаю.
   Лорага вытаскивает пулю. Беру ее и кладу в карман.
   — А как его яйца? — спрашиваю. — Он переживал за них.
   — Там все в порядке. Только левое яичко слегка поцарапано. Я наложу шов. Ему здорово повезло. Еще сантиметр, и от его мошонки ничего бы не осталось. Хорошо, что не затронута и феморальная артерия.
   Послушать его, так наш Пьер настоящий везунчик. Из золотой молодежи…
   Пришлось зашить рану, наложить повязку. Только когда все было закончено, я заметил, что рассвело.
   — Как только он проснется, чтобы духу вашего тут не было, — говорит лекарь. А жена его, закурив, отправилась приготовить кофе.
   Через кухонное окно слышно, как работают сборщики мусора и хлопают двери. Кофе был светлый, с цикорием. Тем временем в соседней комнате раздался смех. «Дети, — объявляет мамаша. — Сейчас они придут сюда». И с беспокойством посматривает в мою сторону.
   Я сунул револьвер в карман, а она дрожащей рукой протянула мне пирожное.
   Появились сосунки и уставились на меня еще заспанными глазами. «Поздоровайтесь», — приказывает мамочка, и они говорят «здравствуйте» и подают руки, как их обучали делать в таких случаях.
   — Как тебя зовут? — спрашивает младшая, лет пяти, наверное.
   Пирожное застревает у меня в горле. Чувствую себя полным мудилой. За меня отвечает мать. «Это гангстер», — говорит.
   Девчушка приходит в восторг. Мальчик же, лет семи, ведет себя иначе. С видом бывалого человека он скептически посматривает на меня. Его, мол, на мякине не проведешь!
   — На гангстера, — говорит, — он не похож.
   — Почему? — спрашивает мать.
   — Гангстер внушает страх, и он обычно толстый. И еще: у него должен быть револьвер.
   — Он у него есть.
   Я просто не знал, что делать — начать хохотать или наподдать этому сопляку. А еще я испытывал более смутное, но явное желание остаться тут, на этой кухне, с салфетными кольцами, на одном из которых будет написано мое имя.
   — Тогда вытаскивай-ка револьвер! — приказывает малыш.
   Исполняю. Тот в полном отпаде, особенно когда я сую дуло ему в пузо.
   Мать продолжает лыбиться. Эта улыбка начинает действовать мне на нервы, как и ее доброта, ее вежливость, вся эта атмосфера на кухне. Задрав его пижамную куртку, я прижимаю дуло к телу.
   — Руки вверх! Иначе — стреляю!
   Тот радостно, словно убогий, задирает руки. Мать тоже смеется.
   — А чего вы все время улыбаетесь? — спрашиваю. — У вас это так заведено?
   В ответ она кивает. И задает вопрос, сколько мне лет. Я уж собирался ответить: «А вам какое дело?» — как в кухне появляется ее муженек. Ну и выражение у него на лице, когда он видит мою пушку, приставленную к белому пузику сыночка!
   Он так и застывает в дверях, а затем кивает в сторону кабинета:
   — Ваш приятель проснулся. Он зовет вас.
   И тут малыш говорит: «А у меня есть кольт».
   — Сходи-ка за ним, — говорю. — Попугай своего старика.
   Допив кофе, следую за до смерти напуганным лекарем в его кабинет.
   Пьеро как-то странно поглядывает на меня.
   — Все в порядке, — говорю ему. — Без паники.
   Но ему не удается расслабиться. Он так и сжался, увидев вокруг столько незнакомых физиономий. Особенно когда маленький зануда направил на него свой игрушечный кольт.
   — А он тоже гангстер?
   Поморщившись от боли, Пьер садится, натягивая на себя одеяло. Ну, как вы и догадываетесь, его интересует, на месте ли его яйца. Щупает себя, но ничего не может понять из-за повязки.
   Я говорю ему, что они у него целехоньки, что с этой стороны у него все тип-топ.
   А так как малыш тычет ему в аппендикс свой пистолет, мать отводит сына в сторону. Но тут в бой рвется сестренка.
   Словом, все ясно: пора сматываться. Протягиваю руку Пьеро. Тот кое-как поднимается, опираясь на мое плечо.
   — Голова кружится, — говорит.
   — На воздухе полегчает.
   Помогаю ему натянуть брюки, и мы направляемся к двери. Приходится его поддерживать, как парня с перепоя. За нами следует вся семейка Лорага — месье, мадам и двое херувимчиков.
   Добираемся до двери. Пора прощаться. Еще немного, и хоть платки доставай.
   — Вы собираетесь предупредить полицию? — спрашиваю.
   — Естественно, — отвечает лекарь.
   Что за дрянь этот тип! Поняв, что мы наконец уходим, он решает отыграться за все. Я решительно хватаю его за ворот халата и говорю:
   — Подумай. Мы ведь можем вернуться. Тогда у нас хватит времени, чтобы заняться тобой всерьез. Тобой и твоими.
   Но тут вмешивается его жена.
   — Мы обязаны позвонить в полицию, — говорит. — Но обождем часок. В течение часа ничего не предпримем.
   Как ни смешно, но я поверил старухе. Эта бабешка мне, честно, нравилась. Я был не прочь потолковать с ней о том о сем, посоветовать сменить мужика, уехать куда-нибудь подальше, пополнеть. Но не успел, так как этот вонючий лекарь уже увел в квартиру все свое семейство. Однако я не дал ему сделать последнее свинство:
   — Эй, ты, а антибиотики где? — ору я. — Нарочно забыл? Хочешь, чтобы мой друг сгнил заживо?
   Тот без звука вручает три флакона пенициллина, и мы кое-как топаем дальше, только успев расслышать вопрос малыша: «Скажи, мама, а почему эти гангстеры уходят?»
   Обернувшись, я помахал ему рукой. По правде говоря, уходить очень не хотелось, но так уж было нам на роду написано, чтобы мы убрались оттуда подобру-поздорову, что нам и дальше придется все время куда-то сматываться. Это и получило подтверждение в дальнейшем.

III

   — Откуда взялась эта деваха? С ней можно делать что хочешь, ей плевать. Она не царапается и не кусается. Раздевается и спокойно так ждет, считая мух на потолке. Разрази ее душу! Ни крика, ни слезинки. Ничего ее не волнует!.. И это баба? Все равно что кукла. Да еще у нее сисек нет. Интеллигентка!..
   Вот какими словами встретил нас Карно, когда мы добрались до его халупы. Мы только открыли дверь, даже не присели, не закурили, как этот мудак начал на нас орать. Да совершенно искренно! От всего сердца. И так и эдак обзывал, разве что не жмуриками.
   — Ну чего разошелся? — говорит девица, не поднимая глаз. — Разве ты не получил чего хотел? Чего кобенишься? Чем ты недоволен?
   Ей-богу, создавалось впечатление, что она издевается. Развалившись голой на походной кровати с несвежей простыней, она полировала свои ногти, демонстрируя полную беззаботность. Нет, не то. Скорее, безразличие человека, которому на все наплевать. У нее в ногах с видом довольного гуляки лежала немецкая овчарка. Высунув язык, она коротко дышала.
   — А ну пошевеливайся! — говорю девице. — Моему корешу надо отдохнуть.
   Бедняга Пьеро… Он был не в лучшей форме. Рухнув при входе на здоровенную канистру, он был бледен, щеки ввалились, под глазами синяки. Не украшала его и щетина на подбородке. Он с отсутствующим видом рассматривал деваху.
   Не торопясь та встает, пересекает комнату, подбирает разбросанные на покрышках вещички и с полным равнодушием к окружающим, словно никого кругом нет, начинает одеваться.
   Беру Пьеро за руку и укладываю на постель, подложив под голову подушку. Только после этого оборачиваюсь к Карно.
   Краем глаза я уже давно заметил, что он как-то странно поглядывает вокруг. Гнев его прошел, он даже позабыл о своих жалобах и переживаниях, ну обо всем таком. Теперь, увидев брюки в крови, он думал только, в какое дерьмо вляпался по нашей вине. Не мог оторваться от них. Его страх нарастал с каждой минутой. Это было четко видно по его глазам, которые становились все более круглыми, по раскрытой от удивления пасти.
   — Откуда кровь? — наконец выдавливает он слабым голосом.
   — Обычная кровь, — объясняю, — группа «А», резус положительный. Ты ничего не видел!
   — Ясно, не видел. Но мне это не нравится.
   И обрушивается на нас с новой силой.
   — Вам надо скорее смыться. Я не хочу иметь неприятности с фараонами.
   — Ты прав, Карно, ты прав…
   Хлебнув бурды, которую он держал в дорожной фляге, я снова пытаюсь его унять.
   — Ты не думай, мы никого не убивали. Просто взяли напрокат тачку и попались одному придурку, приятелю мадам.
   Веки Пьеро закрылись сами собой. Бессонная ночь, операция, страх и укол были уж слишком большим испытанием для его нежного сердца. Он закрыл свою лавочку. Даже голая девка больше не интересовала его. Та же, сука, как нарочно, медленно одевалась и тщательно причесывалась. А затем с полным бесстыдством натянула свои высокие сапоги и черный свитер. Мне было неприятно на все это смотреть. Здорово неприятно и как-то неловко рассматривать ее треугольник. Зная, что Карно следит за мной, я не смел поднять на него глаза. Как же было ему не потешаться над моим смущенным видом. Тем более что я уже не отрывал глаз от ее вздутого лобка и выглядел ну заправской целочкой. В конце концов она натянула свою короткую юбку, ничего не надев под нее.
   — Вы только поглядите на эту шлюху, — с отвращением произнес Карно. — У нее даже трусов нет.
   А та поднимает свою меховую шубку и спрашивает, может ли она наконец уйти.
   — Почему у тебя нет трусов?
   Это неожиданно спрашивает Пьеро. Чтобы задать вопрос, он открыл один глаз.
   Девица вздыхает и просит отпустить ее. Ей, мол, все обрыдло. Нам тоже все обрыдло.
   — А ты не торопись, — говорю. — С тобой мы еще не разобрались.
   — Отвечай на мой вопрос! — орет Пьеро, внезапно выпрямившись на своем ложе.
   — Не вставай, — говорю ему. — Не дури. Тебе надо отдохнуть.
   Он не желает ничего слушать. И в ярости вскакивает.
   — Вот! Смотри, что наделал твой дружок! — показывает он, начиная отдирать пластырь, прикрывающий пах. Я пытаюсь его усадить, уложить. Ничего не выходит. Он требует, чтобы от него отстали, и орет все громче и громче.
   — А если у меня он больше не встанет? Никогда! Пусть эта шлюха смотрит! Нет никаких сил его унять.
   — Перестань орать, — говорю. — У тебя там все в порядке.
   И тут голос подает деваха:
   — Да при чем тут я, черт возьми! Не я же стреляла! Мне было начхать, что у него сперли «ДС»!
   — Кто этот мужик?
   — Мой хозяин.
   — Ты с ним спишь?
   — Уверяю вас, без всякого удовольствия…
   — Поэтому ты ничего не носишь под юбкой?
   — Конечно! Он хочет, чтобы я всегда так ходила. Даже по улице. Это его возбуждает.
   — Какая падла!..
   Та пожимает плечами, будто ей наплевать. Как и на все прочее.
   Пьеро утих. Размахивая руками, он разбередил рану и теперь, сжав зубы, держался за бедро.
   Спрашиваю у девахи, чем она занимается в жизни.
   — Мою голову клиентам, — отвечает.
   — У этого типа?
   — Ну да! Сами видели, какой у него салон! Вы же стояли рядом!
   Такое впечатление, что она говорит с полным ртом. Что у нее в горле что-то застряло. Представляю, как она орудует шампунем, намыливая головы пахучей пеной.
   — Я хотела бы вернуться домой, — говорит, — поспать хоть часок перед работой.
   На что Пьеро говорит «нет». И это «нет» падает, как нож гильотины. Мы с Карно смотрим на него, ничего не понимая. С чего это Пьеро так завелся? Теперь у него вид одержимого навязчивой идеей человека, который ни о чем другом уже думать не может. Видя, как он сияет, я начинаю догадываться, что он задумал. Как воскресший, словно обретя новые силы, тот бегом пересекает помещение. Чуть-чуть прихрамывая, как бы давая понять, что не забыл о своей ране. С гримасами от боли покончено.
   С загадочным видом останавливается в дверях и оборачивается к нам, будто к своим апостолам. «Следуйте за мной», — говорит. И направляется к выходу, словно инвалид, лишенный костылей. Бросаюсь помочь ему спуститься по лесенке с узкими ступенями. Карно топает за мной. «Ее можно оставить одну?» — спрашиваю я, кивая на девчонку. «С Ринго нет проблем», — осклабившись, отвечает тот. Ринго — это немецкая овчарка. Под ее охрану и оставляем деваху, чтобы не слиняла.
   Пьеро тащит нас через гараж. Заинтригованные, следуем за ним. Оберегаю его от новых повреждений. И тут он застывает перед окаянной «ДС».
   — Догадываетесь, какой подарок мы сделаем парикмахеру? — усмехается он лукаво.
   — Понятия не имею, — отвечаю ему.
   — Так слушай.
   И, впившись рукой мне в плечо, с наслаждением объясняет свой план.
   — Раз этот мужик так привязан к своей тачке и даже готов пустить в ход револьвер, лишь бы мы не коснулись ее своими грязными лапами, мы, конечно, вернем ее. Не будем свиньями! Оставим где-нибудь на обочине дороги. Фараоны подберут, и тот явится за ней в комиссариат. Там он убедится, что она целехонькая, только немного крови на заднем сиденье, и, посвистывая, отправится домой. Этому мудачку невдомек, что мы поколдовали над его машиной и просто-напросто подпилили тягу.
   На него приятно смотреть, так он сияет.
   — Мы подпилим ось, но так, чтобы колесо не сорвалось сразу. Ясно? Однако наступит момент, когда он будет ехать по шоссе, потеряв бдительность, со скоростью сто пятьдесят километров в час, слушая радио и наслаждаясь комфортом. И вдруг — трах! — колесо слетает. Здорово придумано?
   — Ты прав, — говорю. — Этот подонок того заслуживает. Ты бы присел, старина. А то еще свалишься…
   Он садится в «ДС» и корчится от смеха. Мне тоже весело. Только Карно не разделяет нашего настроения. Он дрейфит при мысли, что мы застрянем у него надолго.
   — Вы что, собираетесь это проделать сейчас же? Вам бы лучше смыться. Вот-вот сюда заявятся фараоны!
   — Пока ты будешь открывать ворота, мы смоемся через другие на «дофине».
   — А деваха? Что с ней делать? Похищение карается законом.