- Есть! - обрадовался Карпа. - Там они, голубчики. Поплыли.
Ребята, торопясь, съехали по песку к берегу.
- Надо повыше зайти, - сказал Никита. - Течение сильное, сносить будет. Не выгрести.
Они пошли вверх метров сто, увязая в песке.
- Ну хватит уже, нетерпеливо сказал Карпа. - Давай скорее, а то уйдут.
Он скинул трусы и повесил их на куст.
- Чтоб видно было, - объяснил он. - Как бы без трусов нам не остаться.
Никита повесил свои рядом. Карпа пощупал пяткой воду.
- Ой и теплая, - сказал он. - Ровно молоко парное. Иди, не бойся.
- Тихо теперь, - сказал Никита. - И там ни звука, смотри!
Они осторожно вошли в воду и поплыли, стараясь не плескать.
Вода легко подхватила их тощие тела и понесла прямо к черному остову. Корпус судна вырастал на глазах, делался все более зловещим и мрачным. Лунный свет бросал тусклый отблеск на отчетливо видные уже поручни и кран-балки. Никита подгребал руками, стараясь попасть прямо к носу, задранному высоко в небо. Карпа поспевал за ним.
Через мгновение черный высокий нос закрыл от них луну. Никита оседлал плавный обвод, ощущая животом наросшую на него речную слизь. Свободной рукой он ухватил Карпу, которого течение чуть не пронесло мимо. Карпа ухватился ему за плечи, и оба замерли.
- Лодка, лодка где? - шептал Карпа Никите на самое ухо.
- Не видать, - сказал Никита. - Надо сбоку глянуть.
- Подержи, погляжу, - шепнул Карпа.
Никита ухватил его за скользкую лодыжку, а Карпа стал отгребаться вбок, стараясь увидеть, что делается вдоль борта.
- Есть, - сказал Карпа, вновь ухватив его за плечо. - С той стороны стоит. Ближе к корме. Нам отсюда надо.
Никита отпустил руку и, подгребаясь, начал скользить вдоль борта. Течение сильно тащило его, зацепиться не удавалось. Рука ощущала только гладкий и скользкий металл корпуса. Никита уже греб против течения изо всех сил, но корпус медленно уходил. Ржавые заклепки проплывали перед глазами. Тут Никита заметил, что высокий поначалу корпус делается все ниже и ниже - судно косо сидело на грунте, осев кормой. Скоро край борта сравнялся с уровнем воды. Два сильных гребка, и Никита ухватился за гнутые поручни. Тут же его за ногу ухватил Карпа.
Цепляясь за поручни, они вылезли на палубу и осмотрелись. Их окружало мертвое покореженное железо. Прямо над ними косо и мрачно нависала изуродованная надстройка. Толстый обломок стальной мачты упирался в борт.
Никита тоже дрожал и стучал зубами.
- Никого не видно, - сказал он хриплым шепотом.
Никита оглянулся, приложил палец к губам и махнул рукой вперед, что означало: "Молчи и следуй за мной". Он стал медленно продвигаться вдоль борта, через каждый шаг останавливаясь и прислушиваясь. Карпа шел следом, громко дыша ему в затылок.
За надстройкой у противоположного борта громко брякнуло, и кто-то хрипло выругался. Ребята замерли. Никита чувствовал, что весь колотится то ли от холода, то ли от страха. Он отпустил поручень и, стараясь не поскользнуться мокрыми ногами, осторожно пошел к надстройке. Там Никита присел и выглянул из-за стенки. Луна ярко светила, и все было отчетливо видно. Два человека возились у открытой люковины трюма. Один толстый, одетый в длинный, до пят, плащ, что-то делал, нагнувшись над большим продолговатым ящиком. Другой, высокий и тощий, подскакивал на одной ноге и надевал брюки. Ноги его скользили, и он никак не мог попасть носком в штанину.
- Готово, - распрямляясь, сказал тот, что возился у ящика. Никита увидел, что он обвязал его толстой веревкой. - Да скоро ты? Грузить пора.
- Сейчас, сейчас, - торопился тощий.
Он наконец справился со штаниной, надел рубаху. Потом сел прямо на палубу и натянул сапоги.
- Давай подымай! Да шевелись ты, дохлик! - скомандовал толстый, натягивая веревки.
Высокий подошел к нему, ухватился за веревки с другой стороны ящика и, крякнув, поднял свой край. Они медленно понесли ящик вдоль борта. Высокий пятился задом, осторожно щупая палубу ногой. Сапог его зацепился за острый рваный лист железа. Он покачнулся, выпустил веревку, и ящик краем грохнулся на палубу.
- Черт! - выругался толстый. - Недотепа! Держать крепко и то не можешь!
Они снова потащили, придерживаясь за поручни. С ящика капала вода, проблескивая в лунном свете. Ближе к носу толстый перегнулся через поручень и негромко крикнул:
- Эй, в лодке! Принимай помалу.
Натужно кряхтя, они подняли ящик на уровень поручней, перевалили его за борт и стали осторожно спускать, подтравливая веревки. Послышался удар.
- Эй, вы, осторожней! - крикнули снизу. Там забрякало, видно, ворочали ящик, пристраивая поудобней.
Тот, который в плаще, вернулся к надстройке, на секунду скрылся в узком проеме и тотчас вышел, неся под мышкой что-то неплотно завернутое в мешковину. Когда он повернулся к борту и начал передавать ему свою ношу, мешковина развернулась и в лунном свете ярко блеснул красновато-желтый металл.
- "Золото!" - подумал Никита и почувствовал, как Карпа сильнее сжал ему плечо.
- Все, что ли? - спросил голос снизу.
- Слава богу. Сейчас и мы, сейчас, - заторопился толстый, перегибаясь за борт. Он первым начал карабкаться через поручни, путаясь в длинном плаще. За ним перелез высокий.
- Ну с богом! - послышалось снизу, и плеснули весла.
Никита обернулся. Карпа глядел на него, приоткрыв рот и дрожа синими губами.
- Скорей! - шепнул Никита. - Скорей на берег!
Они пробежали к тому месту, где палуба полого уходила в воду, и поплыли к черному берегу, изо всех сил работая руками. Оглядываясь назад, Никита несколько раз видел лодку. Она быстро уходила против течения. А их неудержимо несло вниз.
Когда ноги почувствовали дно, они, тяжело дыша, вылезли на берег. Место было незнакомое, все завалено корягами. Далеко вверху угадывался корпус затонувшего судна, но лодки нигде не было видно.
Не сговариваясь, они перелезли через коряги, царапая кожу, и побежали по берегу в ту сторону, куда шла лодка. Пробежали знакомый спуск, причал. У куста, где висели их трусы, задержались на минуту. Прыгая на одной ноге, натянули их и пустились дальше. Лодки нигде не было. Пустынная поверхность воды сверкала в лунном свете.
- Как под воду провалились, - сказал Карпа, останавливаясь и переводя дух.
- Может, они к другому берегу ушли, - сказал Никита, задыхаясь. Они постояли, успокаивая дыхание. Потом Карпа сказал:
- Пошли по домам, делать больше нечего. Упустили мы их...
Они медленно потащились в гору, а потом по знакомой тропинке.
По дороге Карпа рассуждал:
- Это они два дня ящики из трюма из-под воды доставали. Тот голый и синий нырял, а толстый их вытягивал. Теперь все небось вытащили и больше не придут. Или, может, не все, а?
Никита ничего не отвечал. В лагере они подождали, пока часовой повернется к ним спиной, и юркнули по своим палаткам.
Их отсутствия никто не заметил.
Глава 27
"ЭСМЕРАЛЬДА-2"
На следующее утро в лагерь приехал отец Никиты. Он сказал, что редакция газеты "Волна" поручила ему написать большую статью про первый пионерский лагерь. Весь день Никита видел то в одной, то в другой части лагеря его широкоплечую фигуру в длинной, до пят, кавалерийской шинели. Володя всюду водил его и все показывал.
Вместе с "чайками" отец ловил бреднем рыбу. Он заходил с сеткой на самое глубокое место и споро шел к берегу, волоча бредень и покрикивая:
- А ну шибче! Шибче, юнармия!
Потом начал шарить под берегом обеими руками и вытащил из-под коряг двух здоровенных налимов.
Ему очень понравился пионерский обед.
- В нашей столовой так не умеют, - сказал он Леньке, который был дежурным.
Вот только, как "Серп и молот" чистит картошку, ему не понравилось.
- Мы в ссылке не так чистили. Картошка там была на вес золота. Дай-ка нож, - попросил он у Леньки. И быстро снял кожуру с клубня так тонко, что длинная ее лента была почти прозрачной.
Вечером отец сидел рядом с Никитой у лагерного костра и пел вместе со всеми "Картошку" и частушки про Колчака.
- А теперь, хотите, я вам спою песни, которые революционеры по тюрьмам певали, - предложил он.
- Хотим, хотим, - зашумели вокруг.
- Только это невеселые песни, - сказал отец и запел негромким голосом:
Как дело измены, как совесть тирана,
Осенняя ночка темна.
Темнее той ночи встает из тумана
Видением мрачным тюрьма...
Это была песня, которую Никита помнил еще с того времени, когда они жили втроем в Смоленске. Мама говорила тогда, что за такие песни в тюрьму сажают.
Кругом часовые шагают лениво.
В ночной тишине, то и знай,
Порой раздается протяжно, тоскливо:
"Слу-у-ушай!"
Чуть слышно скрипнула, подаваясь, подпиленная решетка. Вдоль тюремной стены осторожно крадется человек в арестантской одежде. Взлетает веревочная петля, цепляясь за зубец стены. Бесшумно по веревке подтягивается на стену человек. Только бы луна не выглянула! Только бы не спугнуть тишину!..
Лишь только из туч край луны показался,
Два раза щелкнул курок.
"Кто идет?" Тень мелькнула, и выстрел раздался.
И ожил мгновенно острог.
Огни замелькали, забегали люди...
А ты у стены умирай.
И вырвалось стоном из раненой груди:
"Прощай, жизнь! Свобода, прощай!"
И вырвалось стоном из раненой груди:
"Прощай, жизнь! Свобода, прощай!"
И снова все тихо. На небе несмело
Луна показалась на миг.
Печально из тучи на мир поглядела
И скрыла заплаканный лик.
И вновь ночь тюрьму в темноту погрузило.
А ты, часовой, не плошай.
В ночной тишине раздается уныло:
"Слу-у-ушай!"...
Песня кончилась. Стало тихо. Только костер трещал, выбрасывая в черное небо красные искры. К Никите прокрался Карпа, пристроился рядом и тихо спросил:
- Никита, как ты думаешь, будет правильно: "Совести рана" или "Совесть тирана"? Вроде и так и так можно.
Никита подумал и ничего не смог придумать, а отец услышал, повернулся к Карпе и сказал:
- Совесть тирана, конечно. Совесть тирана - она чернее ночи. Сколько народа погублено, сколько преступлений совершено... А рана совести, она хоть и темная, но ведь рана. А значит, болит. Значит, беспокоит, мучает. Человеку хочется стать лучше, чище, чтобы не болела эта рана... Так, наверное? У вас разве никогда не болит совесть?
Карпа посмотрел на Никиту и ничего не сказал. Никита тут же вспомнил вчерашнее ночное купание, но тоже ничего не сказал. А отец начал другую песню:
Дзынь-бом! Дзынь-бом!
Слышен звон кандальный.
Дзынь-бом! Дзынь-бом!
Путь сибирский дальний.
Дзынь-бом! Дзынь-бом!
Слышно там и тут.
Нашего товарища на каторгу ведут...
Отец остался ночевать в штабной палатке. Никита выходил ночью по своим делам и видел, что там все еще горела свечка и две большие тени двигались по полотну.
* * *
А утром отец уезжал в Архангельск.
После завтрака его провожали к "макарке" все трое: Карпа, Никита и Ленька. Володя уезжал вместе с ним, его вызывали в губком комсомола.
Стоя на шатком причале, все трое долго махали руками "макарке" вслед, пока он не скрылся за излучиной реки. Потом повернули и медленно побрели назад, увязая в песке. Никита бросил случайный взгляд на берег и вдруг замер как вкопанный.
- Ты чего? - спросил Карпа.
- Ребята, да это же та самая лодка! - сказал Никита и показал пальцем на лодку, стоящую ближе к ним от причала. На ее борту отчетливо белело название: "Эсмеральда-2".
- На этой лодке приплывал к Павлику на встречу поручик Любкин, сказал Никита. - Помните, на Зеленую Кошку ходили. Вы тогда прибежали, а он уплыл... Я название запомнил. Больно мудреное... "Эсмеральда-2".
- Так, - засуетился Карпа. - Все ясно. Поручик Любкин приехал сюда клад искать на "Святителе Михаиле". Клад он с дружками спер и увез на этой лодке, это мы знаем. А дальше... А дальше что?
Он озадаченно уставился на друзей, дальше ему фантазии не хватало.
- А откуда ты знаешь, что он увез клад? - спросил Ленька.
- Да мы сами видели, - выпалил Карпа и осекся.
- Плавали вчера! - догадался Ленька. - Эх бы!
- Да мы их зато застукали на месте, Ленька! Мы же для дела! рассказывал возбужденно Карпа. - Они золото и ящики в лодку погрузили. Здоровые! А лодку мы потеряли в темноте. А лодочка - вот она! Будем теперь за ней присматривать. Тут всех и накроем. За лодкой-то они обязательно придут!
Ленька неодобрительно покачал головой.
- Верность! - прошептал хитрый Карпа.
- Честь! - ответили хором Ленька и Никита.
Теперь каждую свободную минуту ребята бегали смотреть, на месте ли лодка.
В этот раз Володя вместо себя оставил Никиту, поэтому ему было не до "Эсмеральды" - только поспевай. Он выделял продукты для дежурных, командовал на линейке, распределял задания на день, бегал в деревню договариваться о работах.
Однако "Эсмеральда" стояла на месте, примкнутая к ржавой скобе большим висячим замком. Карпа внимательно осмотрел лодку, но ничего интересного не обнаружил. В нее потихоньку набиралась через швы вода, было ясно, что в этот день лодкой никто не пользовался. Ничего не происходило и на "Святителе Михаиле".
Утром следующего дня Никита проснулся раньше всех - ему нужно было развесить крупу и сахар для завтрака. Он разбудил дежурное звено - своих "чаек"; помог Маше развести огонь на кухне и мотнулся на берег.
"Эсмеральды" не было!
Никита спустился к лодочной стоянке. Скоба была на месте, остальные лодки стояли как вчера, а "Эсмеральда" исчезла. Вода еще не размыла след от ее носа на песке.
Никита примчался в лагерь и разбудил Карпу и Леньку.
- Упустили! Упустили! - горестно причитал Карпа.
Договорились не спускать с причала глаз ни на минуту.
До двенадцати Карпа и Ленька ухитрялись сменять друг друга у камня. Лодки не было. В двенадцать Карпа должен был вести свое звено за грибами на ужин Маняша обещала жареную грибницу с картошкой. Ленька со своими ребятами уже ушел в деревню ворошить сено.
К обрыву отправился Никита.
Он лежал под камнем и смотрел на сверкающую реку, положив подбородок на сцепленные руки. Солнце грело, ветерок обдувал. Глаза сами собой закрывались. Никита задремывал. Потом с усилием разлеплял их и снова таращился на реку.
Река слепила расплавленным солнцем, и глаза закрывались снова...
Глава 28
СПАСЕНИЕ ПОД ПАРУСОМ
...Кто-то сильно тряс его за плечо и кричал над ухом:
- Никита! Да Никита же!
Никита вскочил. Рядом стояла Машка-моряк.
- Ой, Никита! - закричала она, глядя на него круглыми, как вишни, глазами. - Ой, Никита, бежим скорее! Сережка себе руку оттяпал!
Уже на бегу Никита спросил:
- Как оттяпал-то?
- Топором, - сказала Маша, не отставая.
Еще издалека он увидел, что рука на месте. Бледный Сережка Тыров сидел на скамье за пустым обеденным столом и держал ее поднятой вверх. Из черной раны от запястья к локтю текла густая кровь. Две девочки из Машиного звена суетились вокруг него, накладывая жгут по всем правилам санитарного искусства.
- Пальцы все шевелятся? - спросил Никита, подбегая.
Сережка чуть-чуть подвигал ими и сказал:
- Вроде все.
- Тогда еще ничего, - сказал Никита. - Остальное заживет.
Санитарки затянули жгут, и кровь постепенно перестала сочиться из раны. Они осторожно вытерли ее ватой с перекисью водорода и забинтовали руку.
Жгут нельзя держать больше часа, - сказала Маша, отводя Никиту в сторону. - Омертвение может начаться... Рана глубокая, ее зашивать надо.
- Ой, а "макарка" будет только к обеду, - заохали девчонки.
- Пойдем на катере, - решительно сказал Никита Маше. - Тут пять километров ниже больница есть. Володя говорил. Давайте ведите Сережку, сказал он девчонкам.
- Я сам, - сказал раненый.
Его усадили на среднюю банку. Маша встала к парусам. Никита оттолкнулся багром, и катер медленно тронулся.
Вдвоем с Машей они осторожно провели катер по узкости, отталкиваясь баграми от заросших берегов маленькой речки. Никита последний раз оттолкнулся от дна, и мощное двинское течение подхватило легкое суденышко.
- Поднять грот! - скомандовал капитан.
Маняша повисла на фалах всем телом и быстро подняла парус. Ветер подхватил его, выровнял, наполнил. И "Будь готов!" понесся вперед, взбивая крутым носом пенные брызги.
- Терпи, Серега, - сказал Никита. - Вмиг домчим.
- Я ничего, - ответил Сережка, подняв раненую руку вверх и придерживая локоть здоровой ладонью.
* * *
Через полчаса седая врачиха уже осматривала Сережкину руку и одобрительно хмыкала.
- Правильно обработана рана. Кто это у вас такой опытный?
- У нас санитары есть, - сказала Маша. - А вообще-то у нас каждый умеет...
- Ну, ну, - сказала докторша. - Подождите в коридоре. Сейчас заштопаю вашего пациента. И сможете забрать его обратно. Кость не задета.
Она отошла к белому столику и стала набирать в шприц прозрачную жидкость. Бледный Сережка побледнел еще больше и проводил Никиту с Машей жалобным взлядом.
Они сидели на скамейке, смотрели на дверь и слушали. Слабо пискнул Сережка и замолчал надолго. Звякнуло что-то. Опять тихо.
- Хорошо, быстро успели, - сказала Маша.
- Как же это ты меня нашла, Маняша? - спросил Никита.
- Да все знают, что вы на обрыве несколько дней уже кого-то ждете, ответила она.
- Кого ждем? - опешил Никита.
- Не знаю, - сказала Маша. - Ты, например, Эрну.
Никита вытаращил глаза.
- А про Эрну откуда знаешь?
- Я про тебя, Никита, все знаю, - сказала тихо Маша, наклонив голову и ковыряя носком тапка щель в чистых половицах. - И что ты в цирке работал... И как в бойскаутах был... И как к этой задаваке на день рождения ходил...
Пораженный Никита не успел ничего сказать.
Открылась дверь, и докторша вывела повеселевшего Сережку. Рука у него была заново забинтована и висела у груди на марлевой петле.
- Получайте вашего раненого, - сказала докторша. - И топорами там поосторожней орудуйте. А то у меня ниток не хватит всех зашивать.
Обратно шли галсами, ловя ветер. Через час стал виден знакомый косогор и черный косой корпус "Святителя Михаила". Никита ловко загнал катер в устье. Маша спустила парус. Еще минут двадцать толкали баграми на место постоянной стоянки.
- Вылазь, приехали! - наконец весело сказал Никита.
Все звенья уже собрались к лагерю - приближалось время обеда. Встречать их на берег высыпал весь отряд. Когда улеглись крики и суета, Карпа тронул Никиту за рукав:
- А "Эсмеральда"-то, - сказал он грустно, - опять у причала стоит... Опять прозевали.
* * *
Вечером этого суматошного дня, когда они все трое, как обычно, залегли под камнем над обрывом, с "макарки" сошел Володя. Он вскарабкался к ним и сказал:
- А тебе письмо, Никита.
- От кого это? - удивился Никита. - От отца, что ли?
- Не знаю от кого. Знаю только, что не от отца, - сказал Володя, улыбнувшись. - Девчонка какая-то подошла у клуба. Спрашивает так вежливо: "Вы не в пионерский лагерь едете?" Я говорю: "В пионерский". - "Не будете ли вы так любезны передать письмо звеньевому Никите Лепехину". Я говорю: "Буду любезен". Она и передала. И книксен сделала.
- Чего сделала? - спросил Ленька подозрительно.
- Ну присела, как раньше барышни делали. Симпатичная...
- Эрна, - сказал Ленька уверенно.
Никита взял письмо дрогнувшей рукой.
"Здравствуй, Никита!
Я пишу, чтобы попрощаться с тобой, потому что мы сегодня ночью уезжаем. Насовсем. Сначала на пароходе в Мурманск, а потом еще дальше. Я не могла прийти в сквер, как мы договорились, потому что заболела. Извини!
Никита, я желаю тебе счастья.
Прощай. Эрна".
- Ты что? - спросил Карпа, забеспокоившись.
- Мне в город надо, ребята. Сейчас! - забормотал Никита. - Мне надо...
- Да зачем? Что случилось-то? - закричали Карпа с Ленькой.
- Она уезжает, - сказала Никита. - Насовсем! Сегодня ночью...
Володя посмотрел на растерянное лицо Никиты и все понял.
- Вот тебе на билет, - сказал он, вынул деньги. - Дуй на "макарку". Еще успеешь.
Никита схватил деньги и кубарем скатился вниз.
- Стой! Никита, стой! - закричал вдруг Володя, свешиваясь над обрывом.
Никита остановился и задрал вверх голову.
- Когда, там сказано, она уезжает, в письме? - спросил Володя.
- Сегодня. Написано, сегодня ночью.
- Не надо никуда ездить, - сказал Володя тихо. - Извини брат. Я не знал, что срочно. Это письмо я получил вчера, сразу как приехал. Вчера, понимаешь, а не сегодня...
Никита сначала ничего не мог сообразить. А потом наконец понял. Это было вчера! Вчера ночью Эрна уехала. И ее больше нет.
Он посмотрел, как молодой матрос в рваной тельняшке убирает с причала сходни. "Макарка" отваливал от берега. Потом Никита начал медленно карабкаться обратно. Ленька протянул ему руку и втащил наверх.
- Пошли-ка в лагерь. Уже поздно, - сказал Володя и положил ему ладонь на плечо.
Глава 29
ТРЕТИЙ СОН НИКИТЫ
В эту ночь Никита долго не мог заснуть. Все вокруг давно уже спали, а он все лежал на спине с открытыми глазами и смотрел в матерчатый покатый потолок. Полная луна стояла прямо над палаткой. От ее света ткань отсвечивала голубым, на ней дрожали тени сосновых ветвей. С соседних коек доносилось разнотонное сопение и чмоканье. Кто-то ворочался в темноте и бормотал непонятное.
"Все спят, - думал Никита. - Один я не сплю. Небось во всем лагере. И чего это мне не спится?.. Я в палатке лежу, в потолок гляжу... Над палаткой луна, а вокруг тишина..."
Все ребята спят,
Я один не сплю.
Я в палатке лежу,
В потолок гляжу.
Над палаткой луна,
Кругом сосны стоят.
А вокруг тишина.
Все ребята спят...
"Да это же стихи! - подумал Никита. - Надо же, сам придумал!"
Никита еще немножко поворочался на узкой койке, а потом все-таки заснул. И ему приснился сон.
* * *
Играет музыка. Гордо и смело стоит Никита на узкой площадке высоко-высоко над ареной. Светлое ее кольцо отсюда кажется бледным пятном, чуть побольше блюдца. А вокруг блюдца расширяющимися кольцами застыли бледные пятнышки лиц. Они в темноте, освещена только арена и Никита над ней, но оттуда доносится непрекращающееся движение, дыхание, шелест. На Никиту направлены два самых сильных прожектора. В их режущем свете серебристый костюм его пускает ярких зайчиков.
Никита уже приготовился. Он привычно проводит рукой по поясу, проверяя крепление карабина лонжи к кожаному широкому ремню, и поднимает правую руку. Он бросает взгляд вниз, где у правого занавеса на страховке стоит Щуль и неотрывно смотрит на Никиту. Щуль кивает: "Пошел!"
Музыка замирает на несколько секунд. Затихает движение в публике, будто там, внизу, перестали дышать. Барабан начинает бить тревожную дробь. Все громче и быстрее. С противоположной стороны купола плавно летит к Никите трапеция. Никита ловит ее гриф поднятой рукой, удобнее прилаживает на нем ладони, крепче сжимает их и отталкивается от площадки обеими ногами.
Его сверкающее тело пролетает через весь купол, лучи прожекторов плавно сопровождают его полет. Никита делает три длинных маха, забирая все шире и шире. Под ним проносится взад и вперед желтое блюдце арены, бледные пятна лиц сливаются в размытые кольца.
В самой верхней точке третьего маха, когда он видит начало встречного движения второй трапеции, тело его делает широкий замах, и руки отпускают горячий гриф. Барабан смолкает. Никита подтягивает ноги к голове и начинает первый переворот.
Сальто - раз! Сальто - два! Сальто - три!
Он распрямляется, протягивает вверх руки. В эту секунду отполированный гриф встречной трапеции должен лечь в его ладони. Громко и торжествующе гремит оркестр. Смертельный номер закончен!
Вот она, перекладина! Вот сейчас!..
Но гриф необъяснимо уплывает мимо и вверх, ладони пусты, а тело Никиты начинает медленное, все убыстряющееся падение. И привычный ужас уже стискивает ему голову. Но лонжа, знает Никита, есть же лонжа! Сейчас будет спасительный болезненный удар в поясе, падение прекратится, и начнется медленный спуск. Сейчас! Сейчас!
Оркестр вразнобой замолкает.
Никита смотрит туда, где только что стоял на страховке Щуль, и видит, что у правого занавеса никого нет. Барабан троса, как бешеный, крутится, распуская лонжу. И Щуль бежит по опилкам через всю арену, закрыв голову руками...
Никита падает все стремительней. Страх захлестывает его. Вот сейчас уже ничего не будет больше, кроме этого ужаса, и останется только крикнуть последним отчаянным криком.
"Нет! - вдруг говорит он себе. - Нет! Нет! Нет!"
И ужас отступает.
Это же просто, понимает Никита. Это же так легко. Надо лететь! Просто надо лететь, и все...
Он вытягивается в струнку, напрягает тело, раскидывает в стороны руки, отводит ладони немножко назад и толкает себя вверх.
Вот и все!
Встречный воздух уже не так сильно сжимает щеки, арена больше не мчится, вращаясь, в лицо. И Никита летит, парит в плотном воздухе, раскинув руки, плавно поворачивая по контуру арены. Растерявшиеся было прожекторы ловят его полет и теперь уже сверху провожают каждое его движение. Никита видит две свои тени, проплывающие по рядам зрителей. Их лица уже так близко, что можно различить машущие руки и открытые в восторженном крике рты.
Музыка снова гремит туш. Никита чуть управляет руками, совершая последний медленный круг. И среди поднятых к нему ликующих лиц, ему кажется, он различает Леньку, размахивающего вечной кепкой. Рядом с с Ленькой вскочил с места и подпрыгивает от восторга Карпа. Никита летит дальше, и прожектор высвечивает на мгновение прекрасное лицо Эрны. А вон там Сонька маленькая и Сенька Шпрот, Леха Рваный. Вот и Маша-моряк, и Сережка - все его звено... Все они здесь, все смотрят вверх.
Ребята, торопясь, съехали по песку к берегу.
- Надо повыше зайти, - сказал Никита. - Течение сильное, сносить будет. Не выгрести.
Они пошли вверх метров сто, увязая в песке.
- Ну хватит уже, нетерпеливо сказал Карпа. - Давай скорее, а то уйдут.
Он скинул трусы и повесил их на куст.
- Чтоб видно было, - объяснил он. - Как бы без трусов нам не остаться.
Никита повесил свои рядом. Карпа пощупал пяткой воду.
- Ой и теплая, - сказал он. - Ровно молоко парное. Иди, не бойся.
- Тихо теперь, - сказал Никита. - И там ни звука, смотри!
Они осторожно вошли в воду и поплыли, стараясь не плескать.
Вода легко подхватила их тощие тела и понесла прямо к черному остову. Корпус судна вырастал на глазах, делался все более зловещим и мрачным. Лунный свет бросал тусклый отблеск на отчетливо видные уже поручни и кран-балки. Никита подгребал руками, стараясь попасть прямо к носу, задранному высоко в небо. Карпа поспевал за ним.
Через мгновение черный высокий нос закрыл от них луну. Никита оседлал плавный обвод, ощущая животом наросшую на него речную слизь. Свободной рукой он ухватил Карпу, которого течение чуть не пронесло мимо. Карпа ухватился ему за плечи, и оба замерли.
- Лодка, лодка где? - шептал Карпа Никите на самое ухо.
- Не видать, - сказал Никита. - Надо сбоку глянуть.
- Подержи, погляжу, - шепнул Карпа.
Никита ухватил его за скользкую лодыжку, а Карпа стал отгребаться вбок, стараясь увидеть, что делается вдоль борта.
- Есть, - сказал Карпа, вновь ухватив его за плечо. - С той стороны стоит. Ближе к корме. Нам отсюда надо.
Никита отпустил руку и, подгребаясь, начал скользить вдоль борта. Течение сильно тащило его, зацепиться не удавалось. Рука ощущала только гладкий и скользкий металл корпуса. Никита уже греб против течения изо всех сил, но корпус медленно уходил. Ржавые заклепки проплывали перед глазами. Тут Никита заметил, что высокий поначалу корпус делается все ниже и ниже - судно косо сидело на грунте, осев кормой. Скоро край борта сравнялся с уровнем воды. Два сильных гребка, и Никита ухватился за гнутые поручни. Тут же его за ногу ухватил Карпа.
Цепляясь за поручни, они вылезли на палубу и осмотрелись. Их окружало мертвое покореженное железо. Прямо над ними косо и мрачно нависала изуродованная надстройка. Толстый обломок стальной мачты упирался в борт.
Никита тоже дрожал и стучал зубами.
- Никого не видно, - сказал он хриплым шепотом.
Никита оглянулся, приложил палец к губам и махнул рукой вперед, что означало: "Молчи и следуй за мной". Он стал медленно продвигаться вдоль борта, через каждый шаг останавливаясь и прислушиваясь. Карпа шел следом, громко дыша ему в затылок.
За надстройкой у противоположного борта громко брякнуло, и кто-то хрипло выругался. Ребята замерли. Никита чувствовал, что весь колотится то ли от холода, то ли от страха. Он отпустил поручень и, стараясь не поскользнуться мокрыми ногами, осторожно пошел к надстройке. Там Никита присел и выглянул из-за стенки. Луна ярко светила, и все было отчетливо видно. Два человека возились у открытой люковины трюма. Один толстый, одетый в длинный, до пят, плащ, что-то делал, нагнувшись над большим продолговатым ящиком. Другой, высокий и тощий, подскакивал на одной ноге и надевал брюки. Ноги его скользили, и он никак не мог попасть носком в штанину.
- Готово, - распрямляясь, сказал тот, что возился у ящика. Никита увидел, что он обвязал его толстой веревкой. - Да скоро ты? Грузить пора.
- Сейчас, сейчас, - торопился тощий.
Он наконец справился со штаниной, надел рубаху. Потом сел прямо на палубу и натянул сапоги.
- Давай подымай! Да шевелись ты, дохлик! - скомандовал толстый, натягивая веревки.
Высокий подошел к нему, ухватился за веревки с другой стороны ящика и, крякнув, поднял свой край. Они медленно понесли ящик вдоль борта. Высокий пятился задом, осторожно щупая палубу ногой. Сапог его зацепился за острый рваный лист железа. Он покачнулся, выпустил веревку, и ящик краем грохнулся на палубу.
- Черт! - выругался толстый. - Недотепа! Держать крепко и то не можешь!
Они снова потащили, придерживаясь за поручни. С ящика капала вода, проблескивая в лунном свете. Ближе к носу толстый перегнулся через поручень и негромко крикнул:
- Эй, в лодке! Принимай помалу.
Натужно кряхтя, они подняли ящик на уровень поручней, перевалили его за борт и стали осторожно спускать, подтравливая веревки. Послышался удар.
- Эй, вы, осторожней! - крикнули снизу. Там забрякало, видно, ворочали ящик, пристраивая поудобней.
Тот, который в плаще, вернулся к надстройке, на секунду скрылся в узком проеме и тотчас вышел, неся под мышкой что-то неплотно завернутое в мешковину. Когда он повернулся к борту и начал передавать ему свою ношу, мешковина развернулась и в лунном свете ярко блеснул красновато-желтый металл.
- "Золото!" - подумал Никита и почувствовал, как Карпа сильнее сжал ему плечо.
- Все, что ли? - спросил голос снизу.
- Слава богу. Сейчас и мы, сейчас, - заторопился толстый, перегибаясь за борт. Он первым начал карабкаться через поручни, путаясь в длинном плаще. За ним перелез высокий.
- Ну с богом! - послышалось снизу, и плеснули весла.
Никита обернулся. Карпа глядел на него, приоткрыв рот и дрожа синими губами.
- Скорей! - шепнул Никита. - Скорей на берег!
Они пробежали к тому месту, где палуба полого уходила в воду, и поплыли к черному берегу, изо всех сил работая руками. Оглядываясь назад, Никита несколько раз видел лодку. Она быстро уходила против течения. А их неудержимо несло вниз.
Когда ноги почувствовали дно, они, тяжело дыша, вылезли на берег. Место было незнакомое, все завалено корягами. Далеко вверху угадывался корпус затонувшего судна, но лодки нигде не было видно.
Не сговариваясь, они перелезли через коряги, царапая кожу, и побежали по берегу в ту сторону, куда шла лодка. Пробежали знакомый спуск, причал. У куста, где висели их трусы, задержались на минуту. Прыгая на одной ноге, натянули их и пустились дальше. Лодки нигде не было. Пустынная поверхность воды сверкала в лунном свете.
- Как под воду провалились, - сказал Карпа, останавливаясь и переводя дух.
- Может, они к другому берегу ушли, - сказал Никита, задыхаясь. Они постояли, успокаивая дыхание. Потом Карпа сказал:
- Пошли по домам, делать больше нечего. Упустили мы их...
Они медленно потащились в гору, а потом по знакомой тропинке.
По дороге Карпа рассуждал:
- Это они два дня ящики из трюма из-под воды доставали. Тот голый и синий нырял, а толстый их вытягивал. Теперь все небось вытащили и больше не придут. Или, может, не все, а?
Никита ничего не отвечал. В лагере они подождали, пока часовой повернется к ним спиной, и юркнули по своим палаткам.
Их отсутствия никто не заметил.
Глава 27
"ЭСМЕРАЛЬДА-2"
На следующее утро в лагерь приехал отец Никиты. Он сказал, что редакция газеты "Волна" поручила ему написать большую статью про первый пионерский лагерь. Весь день Никита видел то в одной, то в другой части лагеря его широкоплечую фигуру в длинной, до пят, кавалерийской шинели. Володя всюду водил его и все показывал.
Вместе с "чайками" отец ловил бреднем рыбу. Он заходил с сеткой на самое глубокое место и споро шел к берегу, волоча бредень и покрикивая:
- А ну шибче! Шибче, юнармия!
Потом начал шарить под берегом обеими руками и вытащил из-под коряг двух здоровенных налимов.
Ему очень понравился пионерский обед.
- В нашей столовой так не умеют, - сказал он Леньке, который был дежурным.
Вот только, как "Серп и молот" чистит картошку, ему не понравилось.
- Мы в ссылке не так чистили. Картошка там была на вес золота. Дай-ка нож, - попросил он у Леньки. И быстро снял кожуру с клубня так тонко, что длинная ее лента была почти прозрачной.
Вечером отец сидел рядом с Никитой у лагерного костра и пел вместе со всеми "Картошку" и частушки про Колчака.
- А теперь, хотите, я вам спою песни, которые революционеры по тюрьмам певали, - предложил он.
- Хотим, хотим, - зашумели вокруг.
- Только это невеселые песни, - сказал отец и запел негромким голосом:
Как дело измены, как совесть тирана,
Осенняя ночка темна.
Темнее той ночи встает из тумана
Видением мрачным тюрьма...
Это была песня, которую Никита помнил еще с того времени, когда они жили втроем в Смоленске. Мама говорила тогда, что за такие песни в тюрьму сажают.
Кругом часовые шагают лениво.
В ночной тишине, то и знай,
Порой раздается протяжно, тоскливо:
"Слу-у-ушай!"
Чуть слышно скрипнула, подаваясь, подпиленная решетка. Вдоль тюремной стены осторожно крадется человек в арестантской одежде. Взлетает веревочная петля, цепляясь за зубец стены. Бесшумно по веревке подтягивается на стену человек. Только бы луна не выглянула! Только бы не спугнуть тишину!..
Лишь только из туч край луны показался,
Два раза щелкнул курок.
"Кто идет?" Тень мелькнула, и выстрел раздался.
И ожил мгновенно острог.
Огни замелькали, забегали люди...
А ты у стены умирай.
И вырвалось стоном из раненой груди:
"Прощай, жизнь! Свобода, прощай!"
И вырвалось стоном из раненой груди:
"Прощай, жизнь! Свобода, прощай!"
И снова все тихо. На небе несмело
Луна показалась на миг.
Печально из тучи на мир поглядела
И скрыла заплаканный лик.
И вновь ночь тюрьму в темноту погрузило.
А ты, часовой, не плошай.
В ночной тишине раздается уныло:
"Слу-у-ушай!"...
Песня кончилась. Стало тихо. Только костер трещал, выбрасывая в черное небо красные искры. К Никите прокрался Карпа, пристроился рядом и тихо спросил:
- Никита, как ты думаешь, будет правильно: "Совести рана" или "Совесть тирана"? Вроде и так и так можно.
Никита подумал и ничего не смог придумать, а отец услышал, повернулся к Карпе и сказал:
- Совесть тирана, конечно. Совесть тирана - она чернее ночи. Сколько народа погублено, сколько преступлений совершено... А рана совести, она хоть и темная, но ведь рана. А значит, болит. Значит, беспокоит, мучает. Человеку хочется стать лучше, чище, чтобы не болела эта рана... Так, наверное? У вас разве никогда не болит совесть?
Карпа посмотрел на Никиту и ничего не сказал. Никита тут же вспомнил вчерашнее ночное купание, но тоже ничего не сказал. А отец начал другую песню:
Дзынь-бом! Дзынь-бом!
Слышен звон кандальный.
Дзынь-бом! Дзынь-бом!
Путь сибирский дальний.
Дзынь-бом! Дзынь-бом!
Слышно там и тут.
Нашего товарища на каторгу ведут...
Отец остался ночевать в штабной палатке. Никита выходил ночью по своим делам и видел, что там все еще горела свечка и две большие тени двигались по полотну.
* * *
А утром отец уезжал в Архангельск.
После завтрака его провожали к "макарке" все трое: Карпа, Никита и Ленька. Володя уезжал вместе с ним, его вызывали в губком комсомола.
Стоя на шатком причале, все трое долго махали руками "макарке" вслед, пока он не скрылся за излучиной реки. Потом повернули и медленно побрели назад, увязая в песке. Никита бросил случайный взгляд на берег и вдруг замер как вкопанный.
- Ты чего? - спросил Карпа.
- Ребята, да это же та самая лодка! - сказал Никита и показал пальцем на лодку, стоящую ближе к ним от причала. На ее борту отчетливо белело название: "Эсмеральда-2".
- На этой лодке приплывал к Павлику на встречу поручик Любкин, сказал Никита. - Помните, на Зеленую Кошку ходили. Вы тогда прибежали, а он уплыл... Я название запомнил. Больно мудреное... "Эсмеральда-2".
- Так, - засуетился Карпа. - Все ясно. Поручик Любкин приехал сюда клад искать на "Святителе Михаиле". Клад он с дружками спер и увез на этой лодке, это мы знаем. А дальше... А дальше что?
Он озадаченно уставился на друзей, дальше ему фантазии не хватало.
- А откуда ты знаешь, что он увез клад? - спросил Ленька.
- Да мы сами видели, - выпалил Карпа и осекся.
- Плавали вчера! - догадался Ленька. - Эх бы!
- Да мы их зато застукали на месте, Ленька! Мы же для дела! рассказывал возбужденно Карпа. - Они золото и ящики в лодку погрузили. Здоровые! А лодку мы потеряли в темноте. А лодочка - вот она! Будем теперь за ней присматривать. Тут всех и накроем. За лодкой-то они обязательно придут!
Ленька неодобрительно покачал головой.
- Верность! - прошептал хитрый Карпа.
- Честь! - ответили хором Ленька и Никита.
Теперь каждую свободную минуту ребята бегали смотреть, на месте ли лодка.
В этот раз Володя вместо себя оставил Никиту, поэтому ему было не до "Эсмеральды" - только поспевай. Он выделял продукты для дежурных, командовал на линейке, распределял задания на день, бегал в деревню договариваться о работах.
Однако "Эсмеральда" стояла на месте, примкнутая к ржавой скобе большим висячим замком. Карпа внимательно осмотрел лодку, но ничего интересного не обнаружил. В нее потихоньку набиралась через швы вода, было ясно, что в этот день лодкой никто не пользовался. Ничего не происходило и на "Святителе Михаиле".
Утром следующего дня Никита проснулся раньше всех - ему нужно было развесить крупу и сахар для завтрака. Он разбудил дежурное звено - своих "чаек"; помог Маше развести огонь на кухне и мотнулся на берег.
"Эсмеральды" не было!
Никита спустился к лодочной стоянке. Скоба была на месте, остальные лодки стояли как вчера, а "Эсмеральда" исчезла. Вода еще не размыла след от ее носа на песке.
Никита примчался в лагерь и разбудил Карпу и Леньку.
- Упустили! Упустили! - горестно причитал Карпа.
Договорились не спускать с причала глаз ни на минуту.
До двенадцати Карпа и Ленька ухитрялись сменять друг друга у камня. Лодки не было. В двенадцать Карпа должен был вести свое звено за грибами на ужин Маняша обещала жареную грибницу с картошкой. Ленька со своими ребятами уже ушел в деревню ворошить сено.
К обрыву отправился Никита.
Он лежал под камнем и смотрел на сверкающую реку, положив подбородок на сцепленные руки. Солнце грело, ветерок обдувал. Глаза сами собой закрывались. Никита задремывал. Потом с усилием разлеплял их и снова таращился на реку.
Река слепила расплавленным солнцем, и глаза закрывались снова...
Глава 28
СПАСЕНИЕ ПОД ПАРУСОМ
...Кто-то сильно тряс его за плечо и кричал над ухом:
- Никита! Да Никита же!
Никита вскочил. Рядом стояла Машка-моряк.
- Ой, Никита! - закричала она, глядя на него круглыми, как вишни, глазами. - Ой, Никита, бежим скорее! Сережка себе руку оттяпал!
Уже на бегу Никита спросил:
- Как оттяпал-то?
- Топором, - сказала Маша, не отставая.
Еще издалека он увидел, что рука на месте. Бледный Сережка Тыров сидел на скамье за пустым обеденным столом и держал ее поднятой вверх. Из черной раны от запястья к локтю текла густая кровь. Две девочки из Машиного звена суетились вокруг него, накладывая жгут по всем правилам санитарного искусства.
- Пальцы все шевелятся? - спросил Никита, подбегая.
Сережка чуть-чуть подвигал ими и сказал:
- Вроде все.
- Тогда еще ничего, - сказал Никита. - Остальное заживет.
Санитарки затянули жгут, и кровь постепенно перестала сочиться из раны. Они осторожно вытерли ее ватой с перекисью водорода и забинтовали руку.
Жгут нельзя держать больше часа, - сказала Маша, отводя Никиту в сторону. - Омертвение может начаться... Рана глубокая, ее зашивать надо.
- Ой, а "макарка" будет только к обеду, - заохали девчонки.
- Пойдем на катере, - решительно сказал Никита Маше. - Тут пять километров ниже больница есть. Володя говорил. Давайте ведите Сережку, сказал он девчонкам.
- Я сам, - сказал раненый.
Его усадили на среднюю банку. Маша встала к парусам. Никита оттолкнулся багром, и катер медленно тронулся.
Вдвоем с Машей они осторожно провели катер по узкости, отталкиваясь баграми от заросших берегов маленькой речки. Никита последний раз оттолкнулся от дна, и мощное двинское течение подхватило легкое суденышко.
- Поднять грот! - скомандовал капитан.
Маняша повисла на фалах всем телом и быстро подняла парус. Ветер подхватил его, выровнял, наполнил. И "Будь готов!" понесся вперед, взбивая крутым носом пенные брызги.
- Терпи, Серега, - сказал Никита. - Вмиг домчим.
- Я ничего, - ответил Сережка, подняв раненую руку вверх и придерживая локоть здоровой ладонью.
* * *
Через полчаса седая врачиха уже осматривала Сережкину руку и одобрительно хмыкала.
- Правильно обработана рана. Кто это у вас такой опытный?
- У нас санитары есть, - сказала Маша. - А вообще-то у нас каждый умеет...
- Ну, ну, - сказала докторша. - Подождите в коридоре. Сейчас заштопаю вашего пациента. И сможете забрать его обратно. Кость не задета.
Она отошла к белому столику и стала набирать в шприц прозрачную жидкость. Бледный Сережка побледнел еще больше и проводил Никиту с Машей жалобным взлядом.
Они сидели на скамейке, смотрели на дверь и слушали. Слабо пискнул Сережка и замолчал надолго. Звякнуло что-то. Опять тихо.
- Хорошо, быстро успели, - сказала Маша.
- Как же это ты меня нашла, Маняша? - спросил Никита.
- Да все знают, что вы на обрыве несколько дней уже кого-то ждете, ответила она.
- Кого ждем? - опешил Никита.
- Не знаю, - сказала Маша. - Ты, например, Эрну.
Никита вытаращил глаза.
- А про Эрну откуда знаешь?
- Я про тебя, Никита, все знаю, - сказала тихо Маша, наклонив голову и ковыряя носком тапка щель в чистых половицах. - И что ты в цирке работал... И как в бойскаутах был... И как к этой задаваке на день рождения ходил...
Пораженный Никита не успел ничего сказать.
Открылась дверь, и докторша вывела повеселевшего Сережку. Рука у него была заново забинтована и висела у груди на марлевой петле.
- Получайте вашего раненого, - сказала докторша. - И топорами там поосторожней орудуйте. А то у меня ниток не хватит всех зашивать.
Обратно шли галсами, ловя ветер. Через час стал виден знакомый косогор и черный косой корпус "Святителя Михаила". Никита ловко загнал катер в устье. Маша спустила парус. Еще минут двадцать толкали баграми на место постоянной стоянки.
- Вылазь, приехали! - наконец весело сказал Никита.
Все звенья уже собрались к лагерю - приближалось время обеда. Встречать их на берег высыпал весь отряд. Когда улеглись крики и суета, Карпа тронул Никиту за рукав:
- А "Эсмеральда"-то, - сказал он грустно, - опять у причала стоит... Опять прозевали.
* * *
Вечером этого суматошного дня, когда они все трое, как обычно, залегли под камнем над обрывом, с "макарки" сошел Володя. Он вскарабкался к ним и сказал:
- А тебе письмо, Никита.
- От кого это? - удивился Никита. - От отца, что ли?
- Не знаю от кого. Знаю только, что не от отца, - сказал Володя, улыбнувшись. - Девчонка какая-то подошла у клуба. Спрашивает так вежливо: "Вы не в пионерский лагерь едете?" Я говорю: "В пионерский". - "Не будете ли вы так любезны передать письмо звеньевому Никите Лепехину". Я говорю: "Буду любезен". Она и передала. И книксен сделала.
- Чего сделала? - спросил Ленька подозрительно.
- Ну присела, как раньше барышни делали. Симпатичная...
- Эрна, - сказал Ленька уверенно.
Никита взял письмо дрогнувшей рукой.
"Здравствуй, Никита!
Я пишу, чтобы попрощаться с тобой, потому что мы сегодня ночью уезжаем. Насовсем. Сначала на пароходе в Мурманск, а потом еще дальше. Я не могла прийти в сквер, как мы договорились, потому что заболела. Извини!
Никита, я желаю тебе счастья.
Прощай. Эрна".
- Ты что? - спросил Карпа, забеспокоившись.
- Мне в город надо, ребята. Сейчас! - забормотал Никита. - Мне надо...
- Да зачем? Что случилось-то? - закричали Карпа с Ленькой.
- Она уезжает, - сказала Никита. - Насовсем! Сегодня ночью...
Володя посмотрел на растерянное лицо Никиты и все понял.
- Вот тебе на билет, - сказал он, вынул деньги. - Дуй на "макарку". Еще успеешь.
Никита схватил деньги и кубарем скатился вниз.
- Стой! Никита, стой! - закричал вдруг Володя, свешиваясь над обрывом.
Никита остановился и задрал вверх голову.
- Когда, там сказано, она уезжает, в письме? - спросил Володя.
- Сегодня. Написано, сегодня ночью.
- Не надо никуда ездить, - сказал Володя тихо. - Извини брат. Я не знал, что срочно. Это письмо я получил вчера, сразу как приехал. Вчера, понимаешь, а не сегодня...
Никита сначала ничего не мог сообразить. А потом наконец понял. Это было вчера! Вчера ночью Эрна уехала. И ее больше нет.
Он посмотрел, как молодой матрос в рваной тельняшке убирает с причала сходни. "Макарка" отваливал от берега. Потом Никита начал медленно карабкаться обратно. Ленька протянул ему руку и втащил наверх.
- Пошли-ка в лагерь. Уже поздно, - сказал Володя и положил ему ладонь на плечо.
Глава 29
ТРЕТИЙ СОН НИКИТЫ
В эту ночь Никита долго не мог заснуть. Все вокруг давно уже спали, а он все лежал на спине с открытыми глазами и смотрел в матерчатый покатый потолок. Полная луна стояла прямо над палаткой. От ее света ткань отсвечивала голубым, на ней дрожали тени сосновых ветвей. С соседних коек доносилось разнотонное сопение и чмоканье. Кто-то ворочался в темноте и бормотал непонятное.
"Все спят, - думал Никита. - Один я не сплю. Небось во всем лагере. И чего это мне не спится?.. Я в палатке лежу, в потолок гляжу... Над палаткой луна, а вокруг тишина..."
Все ребята спят,
Я один не сплю.
Я в палатке лежу,
В потолок гляжу.
Над палаткой луна,
Кругом сосны стоят.
А вокруг тишина.
Все ребята спят...
"Да это же стихи! - подумал Никита. - Надо же, сам придумал!"
Никита еще немножко поворочался на узкой койке, а потом все-таки заснул. И ему приснился сон.
* * *
Играет музыка. Гордо и смело стоит Никита на узкой площадке высоко-высоко над ареной. Светлое ее кольцо отсюда кажется бледным пятном, чуть побольше блюдца. А вокруг блюдца расширяющимися кольцами застыли бледные пятнышки лиц. Они в темноте, освещена только арена и Никита над ней, но оттуда доносится непрекращающееся движение, дыхание, шелест. На Никиту направлены два самых сильных прожектора. В их режущем свете серебристый костюм его пускает ярких зайчиков.
Никита уже приготовился. Он привычно проводит рукой по поясу, проверяя крепление карабина лонжи к кожаному широкому ремню, и поднимает правую руку. Он бросает взгляд вниз, где у правого занавеса на страховке стоит Щуль и неотрывно смотрит на Никиту. Щуль кивает: "Пошел!"
Музыка замирает на несколько секунд. Затихает движение в публике, будто там, внизу, перестали дышать. Барабан начинает бить тревожную дробь. Все громче и быстрее. С противоположной стороны купола плавно летит к Никите трапеция. Никита ловит ее гриф поднятой рукой, удобнее прилаживает на нем ладони, крепче сжимает их и отталкивается от площадки обеими ногами.
Его сверкающее тело пролетает через весь купол, лучи прожекторов плавно сопровождают его полет. Никита делает три длинных маха, забирая все шире и шире. Под ним проносится взад и вперед желтое блюдце арены, бледные пятна лиц сливаются в размытые кольца.
В самой верхней точке третьего маха, когда он видит начало встречного движения второй трапеции, тело его делает широкий замах, и руки отпускают горячий гриф. Барабан смолкает. Никита подтягивает ноги к голове и начинает первый переворот.
Сальто - раз! Сальто - два! Сальто - три!
Он распрямляется, протягивает вверх руки. В эту секунду отполированный гриф встречной трапеции должен лечь в его ладони. Громко и торжествующе гремит оркестр. Смертельный номер закончен!
Вот она, перекладина! Вот сейчас!..
Но гриф необъяснимо уплывает мимо и вверх, ладони пусты, а тело Никиты начинает медленное, все убыстряющееся падение. И привычный ужас уже стискивает ему голову. Но лонжа, знает Никита, есть же лонжа! Сейчас будет спасительный болезненный удар в поясе, падение прекратится, и начнется медленный спуск. Сейчас! Сейчас!
Оркестр вразнобой замолкает.
Никита смотрит туда, где только что стоял на страховке Щуль, и видит, что у правого занавеса никого нет. Барабан троса, как бешеный, крутится, распуская лонжу. И Щуль бежит по опилкам через всю арену, закрыв голову руками...
Никита падает все стремительней. Страх захлестывает его. Вот сейчас уже ничего не будет больше, кроме этого ужаса, и останется только крикнуть последним отчаянным криком.
"Нет! - вдруг говорит он себе. - Нет! Нет! Нет!"
И ужас отступает.
Это же просто, понимает Никита. Это же так легко. Надо лететь! Просто надо лететь, и все...
Он вытягивается в струнку, напрягает тело, раскидывает в стороны руки, отводит ладони немножко назад и толкает себя вверх.
Вот и все!
Встречный воздух уже не так сильно сжимает щеки, арена больше не мчится, вращаясь, в лицо. И Никита летит, парит в плотном воздухе, раскинув руки, плавно поворачивая по контуру арены. Растерявшиеся было прожекторы ловят его полет и теперь уже сверху провожают каждое его движение. Никита видит две свои тени, проплывающие по рядам зрителей. Их лица уже так близко, что можно различить машущие руки и открытые в восторженном крике рты.
Музыка снова гремит туш. Никита чуть управляет руками, совершая последний медленный круг. И среди поднятых к нему ликующих лиц, ему кажется, он различает Леньку, размахивающего вечной кепкой. Рядом с с Ленькой вскочил с места и подпрыгивает от восторга Карпа. Никита летит дальше, и прожектор высвечивает на мгновение прекрасное лицо Эрны. А вон там Сонька маленькая и Сенька Шпрот, Леха Рваный. Вот и Маша-моряк, и Сережка - все его звено... Все они здесь, все смотрят вверх.