— Оставьте ваш номер, — сказал Беллами. — Позвоню, как только получу протокол.
— Разум был не в силах удержать меня трезвым, — говорил он. — Из-за своей бестолковой головы я постоянно оказывался в переделках. Трезвым оставался только благодаря ногам. Они словно несли меня на собрания, а уж голове приходилось за ними следовать. Так что если и есть у меня что-то ценное, то это умные ноги.
Мои ноги этим вечером сами привели меня к Грогану. Весь день я шатался по городу, не задумываясь, куда и зачем иду. И все это время я размышлял об Эдди Данфи. Наконец остановился и осмотрелся вокруг. И что же?! Я стоял на углу Десятой авеню и Пятидесятой улицы, прямо напротив грогановского «Открытого дома».
Я вспомнил, как Эдди однажды перешел через улицу, чтобы обойти это место стороной. Мне, напротив, пришлось пересечь улицу, чтобы туда войти.
Пожалуй, там не было ничего интересного. Как входишь, по левую руку вдоль стены тянется бар. Справа расположились кабинеты с отделкой из темного дерева, а между ними и баром — три-четыре столика. Пол покрыт старомодным кафелем: обшитый штампованным цинковым листом потолок явно нуждался в ремонте.
Женщин среди посетителей я не заметил. В первом кабинете двое стариков молча следили за тем, как опускалась пена в пивных кружках. Двумя кабинетами дальше юноша в лыжном свитере читал газету. В глубине помещения на стене висела доска для игры в дартс, и мужчина в безрукавке и бейсбольной фуражке соревновался сам с собой.
У стойки, прямо у входа, рядом с телевизором, не обращая внимания на передачу, сидели двое мужиков. Их разделял свободный табурет. Чуть дальше перелистывал газету бармен. Она была из тех, где рассказывается, что Элвис и Гитлер все еще живы, а картофельные чипсы уберегают от рака.
Подойдя к стойке, я поставил ногу на бронзовый бордюр. Прежде чем приблизиться, бармен внимательно меня осмотрел. Я заказал кока-колу. Он еще раз настороженно на меня взглянул. Его голубые глаза казались непроницаемыми, а лицо было напрочь лишено выражения. Узкое, треугольное, оно было таким бледным, будто бармен всю жизнь провел в четырех стенах.
Сначала он бросил в стакан ледяные кубики и только потом налил коку. Я положил на стойку десятку. Он отнес ее к кассе, пробил со звяканьем чек «без скидки» и вернулся, протягивая восемь однодолларовых бумажек и мелочь. Мелочь я не стал класть в карман. Отхлебнул кока-колу.
По телевизору показывали «След из Санта-Фе» с Эрролом Флинном и Оливией де Хавилленд. Флинн исполнял роль Джо Стюарта, а немыслимо юный Рональд Рейган играл Джорджа Армстронга Костера. Сам фильм был черно-белым, а реклама — цветной.
Потягивая коку, я смотрел фильм. Когда стали крутить рекламный ролик, повернулся на табурете и стал наблюдать за игроком в дартс. Он едва не переступал линию и так далеко наклонялся вперед, что я все время опасался, не потеряет ли он равновесие. Очевидно, он знал, что делает, — на ногах держался крепко, и дротики то и дело вонзались в доску.
Я пробыл в баре уже минут двадцать, когда туда вошел негр, одетый в шоферский комбинезон, и спросил, как добраться до средней школы имени Клинтона. Бармен заявил, что не слышал о такой. Это казалось маловероятным. Я знал туда дорогу, но решил не высовываться. Помалкивали и остальные.
— Вроде бы она тут где-то, рядом — говорил водитель. — У меня груз, а адрес мне дали неточный. Раз уж зашел, выпью пива.
— У меня нелады с бочкой. Нет давления. Кроме пены, ничего не выходит.
— Сойдет и бутылочное.
— У нас только бочковое.
— А парень в кабинете пьет из бутылки.
— Наверное, принес с собой.
Наконец до шоферюги дошло.
— Ну и дерьмо!.. — произнес он. — Видно, у вас здесь «Клуб остервенелых». Если уж меня занесло сюда, придется быть осторожным.
Он возмущенно посмотрел на бармена. Тот ответил ему совершенно пустым взглядом. Резко повернувшись, черный, опустив голову, быстро вышел. Дверь захлопнулась.
Чуть погодя, игрок в дартс неторопливо подошел к стойке, и бармен накачал ему пинту густого, темного, с плотной каштановой пеной бочкового «Гинесса». Тот сказал:
— Спасибо, Том.
Выпив, он рукавом вытер пену с губ.
— Эти черномазые, — произнес он, — лезут во все щели.
Не ответив, бармен забрал деньги и вернул сдачу. Игрок в дартс отхлебнул еще пива и снова провел рукавом по губам. Его футболка рекламировала таверну под названием «Веснушчатый мальчуган» на Фордхэм-роуд в Бронксе, а картуз прославлял пиво «Старый Милуоки».
Мне он предложил:
— Может, сыграем партию? Не на деньги — я слишком сильный игрок. Просто чтобы убить время.
— Я даже не знаю, как это делается.
— Всего-то и нужно — направить острие в доску.
— Скорее всего я попаду в рыбу.
На стене, над доской для игры в дартс, были прикреплены рыба и покосившаяся голова оленя. Еще одну рыбу поместили над баром; это была то ли рыба-парусник, то ли марлин, в общем — одна из тех, у которых высокий спинной плавник.
— Просто убьем время, — снова повторил он.
Когда в последний раз я метал дротики? Это было так давно, что, пожалуй, и не вспомнить. Но и тогда я не достигал в этой игре успехов. Время же не повысило моего уровня. Мы начали партию, и, как он ни старался выглядеть плохим игроком, я все равно не мог сойти за сносного соперника. И все же, выиграв помимо воли партию, он сказал:
— А вы играете совсем неплохо.
— Да бросьте вы!
— У вас легкая рука. Конечно, давно не играли и плохо целитесь, но запястье у вас гибкое. Позвольте угостить вас пивом.
— Я пью кока-колу.
— Так вот почему вы не попадаете! Пиво, знаете ли, снимает напряжение, помогает сконцентрироваться на том, что дротик должен попасть в цель. Лучше всего действует темное — «Гинесс». Словно полировка с серебра, снимает всю муть с мозгов. Ну так что — возьмете «Гинесс» или вам заказать «Харп»?
— Спасибо, не буду изменять кока-коле.
Себе он взял еще одну пинту темного, а мне заказал коку. Он сказал, что зовут его Энди Бакли. Я назвал ему свое имя. Мы сыграли еще одну партию. Несколько раз он заступал за линию, проявляя неуклюжесть, которой я не заметил, когда он тренировался. Когда он оступился вторично, я кинул на него взгляд, и он принужденно засмеялся.
— Мэтт, не подумайте, что я хочу вас обставить, — сказал он. — Знаете, почему так происходит? Сила привычки.
Он быстро выиграл партию и не настаивал, когда я отказался ее повторить. Теперь была моя очередь угощать. Ему я взял «Гинесс», а себе содовую. Бармен снова прогремел на кассовом аппарате «без скидки», взяв деньги из моей мелочи.
Бакли устроился на табуретке рядом со мной. На экране Эррол Флинн все еще завоевывал сердце де Хавилленд, а Рейган демонстрировал умение сохранять хорошую мину при плохой игре.
— Он был редкий красавчик, — заметил Бакли.
— Кто? Рейган?
— Нет, Флинн. Ну, Рейгану тоже достаточно было посмотреть на девиц, как они начинали мочиться в трусики. Мэтт, не помню, чтобы встречал тебя здесь раньше.
— Я редко сюда заглядываю.
— Живешь поблизости?
— Да, неподалеку. А ты?
— Тоже. Здесь тихо. И чудесное пиво. Да и дартс я люблю.
Немного погодя он вернулся к доске. Я остался на своем месте. Чуть погодя подошел бармен и, не спрашивая, наполнил мой стакан содовой. За счет бара.
Пара посетителей ушла. Появился еще один, вполголоса переговорил с Томом и вышел. Затем заскочил мужчина в тройке, при галстуке. Он заказал двойную порцию водки, залпом выпил, попросил повторить и снова проглотил ее в один миг; бросил на стойку десятку и вышел. Он с барменом не обменялся ни единым словом.
На экране Флинн и Рейган в это время столкнулись с Реймондом Масси, который повторил подвиг Джона Брауна в Харперс-Ферри по захвату арсенала. В результате жалкий приспособленец Ван Хоффлин наконец получил по заслугам.
Я стал собираться домой, когда на экране появился длинный список действующих лиц боевика. Забрав мелочь, я оставил на стойке пару баксов для Тома и вышел.
Однако получилось так, что, попав в обычную забегаловку, я там застрял.
Странно!..
— Я как раз любовалась твоими цветами, — сказала она.
— Они твои, — возразил я. — Я подарил их тебе.
— Без всяких условий?
— Какие могут быть условия! Скажи, у тебя нет настроения сходить в кино?
— На какой фильм?
— Сам не знаю. Я бы зашел за тобой около шести или чуть позже. Посмотрим, что идет на Бродвее, а потом перекусим.
— С одной оговоркой.
— Что еще?
— Угощаю я.
— Ты платила прошлой ночью.
— Что у нас было? А, китайская еда!.. Разве я платила?
— Ты настояла на своем.
— Ну что же. Тогда теперь ты заплатишь за ужин.
— Я не против.
— Но кино — за мой счет.
— Нет, пополам.
— Ладно, разберемся потом. Когда встречаемся? В шесть?
— Да, около того.
— Они разные!.. — удивился я.
— Наверное, я старовата для такой прически.
— Что за чушь!
— Вообще-то мне все равно. Раньше я обычно носила короткие стрижки. А потом поняла, что приятно иметь возможность делать разные прически.
Мы поцеловались. Ее дыхание отдавало запахом виски. Но сегодня это не показалось мне неприятным. Вероятно, я уже привык к тому, что она выпивает, и это больше не выбивало меня из колеи.
Мы снова поцеловались. Я слегка коснулся губами ее уха, а потом — шеи. Она всем телом прижалась ко мне, от нее исходил жар.
Вилла спросила:
— На какой сеанс мы идем?
— Фильм крутят без перерыва.
— Значит, мы можем не торопиться?
Ужинать мы отправились снова в «Парижскую зелень». На этот раз она попробовала филе камбалы, и оно оказалось неплохим. Я же опять заказал чизбургер, жареную картошку и салат.
К рыбе она попросила стакан белого вина — всего один, а к кофе — рюмку бренди. За кофе я вдруг поймал себя на том, что рассказываю ей о Джейн и о нашей размолвке.
— Хорошо, что ты оставил за собой номер в гостинице, — заметила она. — Представь, во что бы он обошелся тебе сейчас, если бы ты от него отказался.
— Снять его за новую цену мне было бы не по карману. А пока я плачу сравнительно недорого. Самый дешевый одноместный номер стоит теперь шестьдесят пять долларов. И это на одну ночь. За месяц набежало бы примерно две тысячи.
— Не меньше.
— Конечно, мне бы пошли навстречу и разрешили по определенной ставке платить помесячно. Но в любом случае плата превысила бы тысячу долларов. Если бы я оттуда съехал, то скорее всего вернуться бы уже не смог. Мне пришлось бы искать квартиру. А на Манхэттене, наверное, непросто найти что-нибудь приличное по сходной цене. — Я задумался. — Разве что я наконец возьмусь за настоящую работу.
— А ты мог бы?
— Не знаю. Примерно год назад знакомый предлагал мне поработать с ним — открыть частное детективное агентство. Он хотел заняться делами, связанными с борьбой против использования чужих торговых марок, с несунами, промышленным шпионажем и чем-то в этом роде.
— Тебя не заинтересовало его предложение?
— Ну почему же? Добиться успеха в той области непросто. Это была бы сенсация! Но меня устраивает мой образ жизни. Мне нравится иметь возможность распоряжаться своим временем. Нравится ходить на собрания, гулять в парке или часами читать газеты. Мне вполне подходит и мое жилье. Конечно, кому-то оно кажется трущобой, но мне оно нравится!..
— Ты мог бы открыть собственное дело, но продолжать жить, где сейчас.
Я кивнул.
— Если бы я знал, что мой образ жизни не изменится... Дело в том, что добившиеся успеха люди обычно обзаводятся некими атрибутами, которые должны свидетельствовать об их процветании. Это как бы оправдывает многолетние усилия. Они расходуют массу денег, привыкают к этому и постепенно начинают нуждаться в роскоши. Мои же потребности скромны. Квартплата невысока, и мне действительно нравится нынешний уклад моей жизни.
— Как все-таки странно!
— Что именно?
— Влияние этого города. Он действует на всех примерно одинаково. О чем ни заговоришь, в конце концов переходишь к обсуждению ситуации с недвижимостью.
— Ты права.
— Избежать этой темы просто невозможно. Я поместила у дверного звонка объявление «Свободных квартир нет».
— Я это уже заметил.
— И что же? Мне постоянно звонят трое болванов, чтобы справиться, не сдаю ли я квартиру.
— Они это делают на всякий случай — вдруг ты передумаешь?..
— Уж не кажется ли им, что я вывесила объявление только для того, чтобы ко мне не приставали с вопросами? Один из них, во всяком случае, точно знает, что я потеряла жильца. Вероятно, он вообразил, что я просто забыла снять объявление. Сегодня в «Таймс» видела заметку о том, что один из крупнейших дельцов заявил о намерении заняться строительством домов для семей с доходом до пятидесяти тысяч долларов. Он хочет воздвигнуть их на западной стороне Одиннадцатой улицы. Одному Богу известно, сколько людей нуждается в таком жилье, но не думаю, что его планы способны серьезно повлиять на положение.
— Ты права. Мы начали говорить о наших отношениях, а теперь почему-то беседуем о квартирах.
Она прикрыла ладонью мою руку.
— Какой сегодня день? Четверг?
— До полуночи осталось около часа.
— А когда мы впервые встретились? Во вторник вечером? Невозможно!
— Я понимаю, что ты хочешь сказать. И я чувствую то же.
— Не стоит торопиться. Но и строить наши отношения с оглядкой на время я не желаю. Что бы с нами ни произошло...
— Да?
— Сохрани комнату в гостинице.
Проводив Виллу, я отправился туда на полуночное собрание. Теперь я появлялся на Таймс-сквер нечасто. На эти встречи в основном приходит молодежь, и обычно там обсуждаются проблемы наркоманов.
Впрочем, сегодня мне не приходилось выбирать. На собраниях я не показывался со вторника. Даже в собственной группе пропустил две встречи подряд, чего раньше со мной не случалось. Несколько дней не заходил, чтобы получить поддержку, и на дневные собрания. Я понимал, что за последние пятьдесят шесть часов провел недопустимо много времени в критической обстановке. Я спал с пьющей женщиной, а после обеда заходил в кабак, да к тому же низкопробный. Теперь мне следовало бы пойти на собрание и выступить там с рассказом об этом, если я собирался придерживаться программы.
Вот почему, расставшись с Виллой, я поторопился на встречу, куда пришел буквально за минуту до начала, но все же успел схватить чашку кофе и стул.
Выступавший бросил пить меньше шести месяцев назад, мысли у него путались и разбегались. Следить за его жизнеописанием было трудно, я то и дело отвлекался, вспоминая о собственных заботах.
Позже я просто не смог поднять руку и попросить слова. Представил, как эти трезвые до глупости ослы забросают меня советами, в которых я не нуждался и которых не просил. Мне было прекрасно известно, что сказал бы Джимми Фабер или, например, Фрэнк: «Если не хотите оступиться, держитесь подальше от злачных мест, без причины в бар не заходите. Ведь в барах только и делают, то выпивают. Если хотите посмотреть телевизор, делайте у себя дома. Если вам нравится играть в дартс, купите себе доску».
Господи, да я ведь почти наизусть выучил программу, а значит — в том, что может сказать мне каждый, кто несколько лет живет по ней, для меня не будет ничего нового. Я и сам знал, что следует делать человеку в моем положении: "Позвони своему попечителю, следуй программе. Будь усерден на собраниях. По утрам, поднявшись, моли Бога помочь тебе оставаться трезвым. Вечерами, перед сном, благодари Его. Если не можешь пойти на собрание, читай Библию, сними трубку и кому-нибудь позвони. Не уединяйся, потому что, оставаясь наедине с самим собой, оказываешься в дурной компании. Пусть все знают о том, что происходит с тобой, ибо чем ты скрытнее, тем твоя болезнь сильнее. И запомни еще вот что: ты — горький пьяница, тебе не стало лучше, тебе никогда не излечиться. Ты был и останешься пьяницей — всего одна рюмка может привести к запою".
Зачем мне слушать весь этот бред?
По дороге домой я думал о Джордже Бохене, который предлагал мне открыть вместе с ним сыскное агентство. Мы познакомились давно, в Бруклине. Я был его напарником, когда впервые получил золотую бляху детектива. Позднее он вышел в отставку и долго проработал на одно из национальных сыскных агентств, чтобы досконально изучить этот бизнес и получить лицензию частного сыщика.
Когда в мою дверь постучал этот шанс, я не отозвался. А ведь мне давно следовало бы заняться чем-то подобным. Может, я просто застрял в своих проблемах, как граммофонная игла в бороздке заигранной пластинки? Конечно, моя жизнь в целом не лишена приятности, однако в последнее время месяцы стали так быстро мелькать, что я встревожился — не успеешь оглянуться, как пролетят годы... А что впереди? Неужели мне действительно придется закончить свои дни одиноким, отирающимся в гостинице стариком, который толкается в очередях за горячей едой в центре для престарелых и топчется в хвостах за талонами на питание?
Иисусе, что за мысли!..
Я шел по Бродвею, не обращая внимания на попрошаек. Меня одолевали сомнения. Если бы я работал в детективном агентстве, вероятно, мог бы оказывать клиентам куда больше услуг за их деньги, чем сейчас. Наверняка я бы действовал энергичнее и эффективнее, не теряя попусту время, страдая от беспомощности, подобно жалкому беженцу из известного фильма сороковых годов. Если бы, скажем, мне пришла в голову мысль, что Паула Хольдтке выехала из страны, я мог бы связаться с Вашингтоном и выяснить, оформляла ли она загранпаспорт. Я нанял бы столько оперативников, сколько позволило бы состояние ее отца, чтобы проверить все списки авиапассажиров, вылетевших из страны примерно тогда, когда она исчезла. Мог бы я и...
Проклятие, как много я мог бы сделать!
Впрочем, даже в этом случае новые попытки разыскать Паулу Хольдтке могли бы оказаться напрасной тратой времени и денег. Тогда мне пришлось бы прекратить расследование и заняться чем-нибудь другим.
Теперь же, поскольку я работаю в одиночку, неофициально, вынужден цепляться за треклятое расследование, потому что ничего лучшего у меня нет. Деркин заметил, что я напоминаю ему собаку с костью. И он был прав, хотя следовало бы уточнить: я — пес, у которого есть только одна-единственная кость. Урони я ее, у меня не будет другого выхода, как вцепиться в нее с новой силой.
Я не мог отделаться от мысли, что моя жизнь стала страшно глупой. Она обрекала меня на бессмысленные поступки. Ну, что я мог сделать? Пропустить через сито воздух, в котором растворилась девушка? Потревожить сон мертвого друга пошлыми попытками выяснить, умер ли он трезвым? Причем он ушел из жизни, вероятно, только потому, что я оказался не способен ничем ему помочь.
И еще эти собрания. Не стоило отрицать очевидного: на них я укрывался от реальной жизни, как будто не мог противостоять трудностям в одиночку.
Нам внушали: программа — это мост, соединяющий вас с жизнью. Для некоторых, возможно, так и было. Что же касается меня, то программа постепенно все больше напоминала мне тоннель, в конце которого меня ожидало... еще одно собрание.
Нам снова и снова повторяли: невозможно посетить слишком много собраний. Чем чаще вы будете на них ходить, тем быстрее и легче произойдет ваше воскрешение.
Впрочем, эти наставления были рассчитаны на новичков. После пары лет воздержания большинство алкоголиков реже появлялись на собраниях. Вначале почти все мы вообще не решались отрываться от встреч и посещали четыре-пять ежедневно. Но никто не выдерживал этого ритма долго. Каждому надо устраивать свою жизнь, и в конце концов он за это принимается.
Теперь я задавал себе вопрос: «Что могу я услышать на собрании, кроме того, что не слышал раньше?» Вот уже три года, как там бываю. И все это время мне повторяли одни и те же прописные истины, пока они у меня из ушей не полезли. Будь у меня своя жизнь, рассчитывай я на то, Что смогу все в ней изменить, именно сейчас и следовало бы этим заняться.
Вот что я хотел бы сказать Джимми, однако звонить ему было уже слишком поздно. К тому же в ответ я наверняка услышал бы обычную проповедь: "Относись к этому легче — и справишься. Живи проще. Один день — это всего лишь один день. Пусть свершится Божья воля. Живи и жить давай другим".
О пошлая мудрость веков!
Конечно, я мог бы еще посидеть на собрании. У этих двадцатилетних наркоманов наверняка нашлось бы для меня немало ценных советов. Беда в том, что мне не хотелось их слушать. Уж лучше поболтать с комнатными растениями!
Я еще немного побродил по Бродвею, высказывая самому себе эти крамольные мысли.
Черт возьми, я всегда чувствовал себя в кабаках, как дома. Мне совсем не обязательно напиваться, чтобы наслаждаться их атмосферой.
Так почему бы и не заглянуть?
Глава 11
* * *
Я слышал, как однажды в Виллидже приезжий австралиец рассказывал о себе.— Разум был не в силах удержать меня трезвым, — говорил он. — Из-за своей бестолковой головы я постоянно оказывался в переделках. Трезвым оставался только благодаря ногам. Они словно несли меня на собрания, а уж голове приходилось за ними следовать. Так что если и есть у меня что-то ценное, то это умные ноги.
Мои ноги этим вечером сами привели меня к Грогану. Весь день я шатался по городу, не задумываясь, куда и зачем иду. И все это время я размышлял об Эдди Данфи. Наконец остановился и осмотрелся вокруг. И что же?! Я стоял на углу Десятой авеню и Пятидесятой улицы, прямо напротив грогановского «Открытого дома».
Я вспомнил, как Эдди однажды перешел через улицу, чтобы обойти это место стороной. Мне, напротив, пришлось пересечь улицу, чтобы туда войти.
Пожалуй, там не было ничего интересного. Как входишь, по левую руку вдоль стены тянется бар. Справа расположились кабинеты с отделкой из темного дерева, а между ними и баром — три-четыре столика. Пол покрыт старомодным кафелем: обшитый штампованным цинковым листом потолок явно нуждался в ремонте.
Женщин среди посетителей я не заметил. В первом кабинете двое стариков молча следили за тем, как опускалась пена в пивных кружках. Двумя кабинетами дальше юноша в лыжном свитере читал газету. В глубине помещения на стене висела доска для игры в дартс, и мужчина в безрукавке и бейсбольной фуражке соревновался сам с собой.
У стойки, прямо у входа, рядом с телевизором, не обращая внимания на передачу, сидели двое мужиков. Их разделял свободный табурет. Чуть дальше перелистывал газету бармен. Она была из тех, где рассказывается, что Элвис и Гитлер все еще живы, а картофельные чипсы уберегают от рака.
Подойдя к стойке, я поставил ногу на бронзовый бордюр. Прежде чем приблизиться, бармен внимательно меня осмотрел. Я заказал кока-колу. Он еще раз настороженно на меня взглянул. Его голубые глаза казались непроницаемыми, а лицо было напрочь лишено выражения. Узкое, треугольное, оно было таким бледным, будто бармен всю жизнь провел в четырех стенах.
Сначала он бросил в стакан ледяные кубики и только потом налил коку. Я положил на стойку десятку. Он отнес ее к кассе, пробил со звяканьем чек «без скидки» и вернулся, протягивая восемь однодолларовых бумажек и мелочь. Мелочь я не стал класть в карман. Отхлебнул кока-колу.
По телевизору показывали «След из Санта-Фе» с Эрролом Флинном и Оливией де Хавилленд. Флинн исполнял роль Джо Стюарта, а немыслимо юный Рональд Рейган играл Джорджа Армстронга Костера. Сам фильм был черно-белым, а реклама — цветной.
Потягивая коку, я смотрел фильм. Когда стали крутить рекламный ролик, повернулся на табурете и стал наблюдать за игроком в дартс. Он едва не переступал линию и так далеко наклонялся вперед, что я все время опасался, не потеряет ли он равновесие. Очевидно, он знал, что делает, — на ногах держался крепко, и дротики то и дело вонзались в доску.
Я пробыл в баре уже минут двадцать, когда туда вошел негр, одетый в шоферский комбинезон, и спросил, как добраться до средней школы имени Клинтона. Бармен заявил, что не слышал о такой. Это казалось маловероятным. Я знал туда дорогу, но решил не высовываться. Помалкивали и остальные.
— Вроде бы она тут где-то, рядом — говорил водитель. — У меня груз, а адрес мне дали неточный. Раз уж зашел, выпью пива.
— У меня нелады с бочкой. Нет давления. Кроме пены, ничего не выходит.
— Сойдет и бутылочное.
— У нас только бочковое.
— А парень в кабинете пьет из бутылки.
— Наверное, принес с собой.
Наконец до шоферюги дошло.
— Ну и дерьмо!.. — произнес он. — Видно, у вас здесь «Клуб остервенелых». Если уж меня занесло сюда, придется быть осторожным.
Он возмущенно посмотрел на бармена. Тот ответил ему совершенно пустым взглядом. Резко повернувшись, черный, опустив голову, быстро вышел. Дверь захлопнулась.
Чуть погодя, игрок в дартс неторопливо подошел к стойке, и бармен накачал ему пинту густого, темного, с плотной каштановой пеной бочкового «Гинесса». Тот сказал:
— Спасибо, Том.
Выпив, он рукавом вытер пену с губ.
— Эти черномазые, — произнес он, — лезут во все щели.
Не ответив, бармен забрал деньги и вернул сдачу. Игрок в дартс отхлебнул еще пива и снова провел рукавом по губам. Его футболка рекламировала таверну под названием «Веснушчатый мальчуган» на Фордхэм-роуд в Бронксе, а картуз прославлял пиво «Старый Милуоки».
Мне он предложил:
— Может, сыграем партию? Не на деньги — я слишком сильный игрок. Просто чтобы убить время.
— Я даже не знаю, как это делается.
— Всего-то и нужно — направить острие в доску.
— Скорее всего я попаду в рыбу.
На стене, над доской для игры в дартс, были прикреплены рыба и покосившаяся голова оленя. Еще одну рыбу поместили над баром; это была то ли рыба-парусник, то ли марлин, в общем — одна из тех, у которых высокий спинной плавник.
— Просто убьем время, — снова повторил он.
Когда в последний раз я метал дротики? Это было так давно, что, пожалуй, и не вспомнить. Но и тогда я не достигал в этой игре успехов. Время же не повысило моего уровня. Мы начали партию, и, как он ни старался выглядеть плохим игроком, я все равно не мог сойти за сносного соперника. И все же, выиграв помимо воли партию, он сказал:
— А вы играете совсем неплохо.
— Да бросьте вы!
— У вас легкая рука. Конечно, давно не играли и плохо целитесь, но запястье у вас гибкое. Позвольте угостить вас пивом.
— Я пью кока-колу.
— Так вот почему вы не попадаете! Пиво, знаете ли, снимает напряжение, помогает сконцентрироваться на том, что дротик должен попасть в цель. Лучше всего действует темное — «Гинесс». Словно полировка с серебра, снимает всю муть с мозгов. Ну так что — возьмете «Гинесс» или вам заказать «Харп»?
— Спасибо, не буду изменять кока-коле.
Себе он взял еще одну пинту темного, а мне заказал коку. Он сказал, что зовут его Энди Бакли. Я назвал ему свое имя. Мы сыграли еще одну партию. Несколько раз он заступал за линию, проявляя неуклюжесть, которой я не заметил, когда он тренировался. Когда он оступился вторично, я кинул на него взгляд, и он принужденно засмеялся.
— Мэтт, не подумайте, что я хочу вас обставить, — сказал он. — Знаете, почему так происходит? Сила привычки.
Он быстро выиграл партию и не настаивал, когда я отказался ее повторить. Теперь была моя очередь угощать. Ему я взял «Гинесс», а себе содовую. Бармен снова прогремел на кассовом аппарате «без скидки», взяв деньги из моей мелочи.
Бакли устроился на табуретке рядом со мной. На экране Эррол Флинн все еще завоевывал сердце де Хавилленд, а Рейган демонстрировал умение сохранять хорошую мину при плохой игре.
— Он был редкий красавчик, — заметил Бакли.
— Кто? Рейган?
— Нет, Флинн. Ну, Рейгану тоже достаточно было посмотреть на девиц, как они начинали мочиться в трусики. Мэтт, не помню, чтобы встречал тебя здесь раньше.
— Я редко сюда заглядываю.
— Живешь поблизости?
— Да, неподалеку. А ты?
— Тоже. Здесь тихо. И чудесное пиво. Да и дартс я люблю.
Немного погодя он вернулся к доске. Я остался на своем месте. Чуть погодя подошел бармен и, не спрашивая, наполнил мой стакан содовой. За счет бара.
Пара посетителей ушла. Появился еще один, вполголоса переговорил с Томом и вышел. Затем заскочил мужчина в тройке, при галстуке. Он заказал двойную порцию водки, залпом выпил, попросил повторить и снова проглотил ее в один миг; бросил на стойку десятку и вышел. Он с барменом не обменялся ни единым словом.
На экране Флинн и Рейган в это время столкнулись с Реймондом Масси, который повторил подвиг Джона Брауна в Харперс-Ферри по захвату арсенала. В результате жалкий приспособленец Ван Хоффлин наконец получил по заслугам.
Я стал собираться домой, когда на экране появился длинный список действующих лиц боевика. Забрав мелочь, я оставил на стойке пару баксов для Тома и вышел.
* * *
Какого черта мне там было надо, спросил я себя, оказавшись на улице. Что я там искал? Днем мои мысли крутились вокруг Эдди, а очнувшись, я понял, что нахожусь перед заведением, к которому тот боялся даже близко подойти. Вероятно, я зашел туда, чтобы почувствовать, каким он был прежде, до того, как мы познакомились. А может, я рассчитывал взглянуть на самого Подручного Мясника, скандально известного Микки Баллу?Однако получилось так, что, попав в обычную забегаловку, я там застрял.
Странно!..
* * *
Из номера позвонил Вилле.— Я как раз любовалась твоими цветами, — сказала она.
— Они твои, — возразил я. — Я подарил их тебе.
— Без всяких условий?
— Какие могут быть условия! Скажи, у тебя нет настроения сходить в кино?
— На какой фильм?
— Сам не знаю. Я бы зашел за тобой около шести или чуть позже. Посмотрим, что идет на Бродвее, а потом перекусим.
— С одной оговоркой.
— Что еще?
— Угощаю я.
— Ты платила прошлой ночью.
— Что у нас было? А, китайская еда!.. Разве я платила?
— Ты настояла на своем.
— Ну что же. Тогда теперь ты заплатишь за ужин.
— Я не против.
— Но кино — за мой счет.
— Нет, пополам.
— Ладно, разберемся потом. Когда встречаемся? В шесть?
— Да, около того.
* * *
Она снова была в светло-голубой блузке, на этот раз надетой поверх солдатской рубахи цвета хаки со стянутыми тесемкой манжетами. Волосы заплела в две косы — на манер женщины из индейского племени. Я приподнял косы и развел их в стороны.— Они разные!.. — удивился я.
— Наверное, я старовата для такой прически.
— Что за чушь!
— Вообще-то мне все равно. Раньше я обычно носила короткие стрижки. А потом поняла, что приятно иметь возможность делать разные прически.
Мы поцеловались. Ее дыхание отдавало запахом виски. Но сегодня это не показалось мне неприятным. Вероятно, я уже привык к тому, что она выпивает, и это больше не выбивало меня из колеи.
Мы снова поцеловались. Я слегка коснулся губами ее уха, а потом — шеи. Она всем телом прижалась ко мне, от нее исходил жар.
Вилла спросила:
— На какой сеанс мы идем?
— Фильм крутят без перерыва.
— Значит, мы можем не торопиться?
* * *
Мы выбрали кинотеатр на Таймс-сквер, где обычно идут только новые фильмы. Гаррисон Форд боролся с палестинскими террористами. До Эррола Флинна ему, конечно, было далеко, но Рейгана он превосходил на порядок.Ужинать мы отправились снова в «Парижскую зелень». На этот раз она попробовала филе камбалы, и оно оказалось неплохим. Я же опять заказал чизбургер, жареную картошку и салат.
К рыбе она попросила стакан белого вина — всего один, а к кофе — рюмку бренди. За кофе я вдруг поймал себя на том, что рассказываю ей о Джейн и о нашей размолвке.
— Хорошо, что ты оставил за собой номер в гостинице, — заметила она. — Представь, во что бы он обошелся тебе сейчас, если бы ты от него отказался.
— Снять его за новую цену мне было бы не по карману. А пока я плачу сравнительно недорого. Самый дешевый одноместный номер стоит теперь шестьдесят пять долларов. И это на одну ночь. За месяц набежало бы примерно две тысячи.
— Не меньше.
— Конечно, мне бы пошли навстречу и разрешили по определенной ставке платить помесячно. Но в любом случае плата превысила бы тысячу долларов. Если бы я оттуда съехал, то скорее всего вернуться бы уже не смог. Мне пришлось бы искать квартиру. А на Манхэттене, наверное, непросто найти что-нибудь приличное по сходной цене. — Я задумался. — Разве что я наконец возьмусь за настоящую работу.
— А ты мог бы?
— Не знаю. Примерно год назад знакомый предлагал мне поработать с ним — открыть частное детективное агентство. Он хотел заняться делами, связанными с борьбой против использования чужих торговых марок, с несунами, промышленным шпионажем и чем-то в этом роде.
— Тебя не заинтересовало его предложение?
— Ну почему же? Добиться успеха в той области непросто. Это была бы сенсация! Но меня устраивает мой образ жизни. Мне нравится иметь возможность распоряжаться своим временем. Нравится ходить на собрания, гулять в парке или часами читать газеты. Мне вполне подходит и мое жилье. Конечно, кому-то оно кажется трущобой, но мне оно нравится!..
— Ты мог бы открыть собственное дело, но продолжать жить, где сейчас.
Я кивнул.
— Если бы я знал, что мой образ жизни не изменится... Дело в том, что добившиеся успеха люди обычно обзаводятся некими атрибутами, которые должны свидетельствовать об их процветании. Это как бы оправдывает многолетние усилия. Они расходуют массу денег, привыкают к этому и постепенно начинают нуждаться в роскоши. Мои же потребности скромны. Квартплата невысока, и мне действительно нравится нынешний уклад моей жизни.
— Как все-таки странно!
— Что именно?
— Влияние этого города. Он действует на всех примерно одинаково. О чем ни заговоришь, в конце концов переходишь к обсуждению ситуации с недвижимостью.
— Ты права.
— Избежать этой темы просто невозможно. Я поместила у дверного звонка объявление «Свободных квартир нет».
— Я это уже заметил.
— И что же? Мне постоянно звонят трое болванов, чтобы справиться, не сдаю ли я квартиру.
— Они это делают на всякий случай — вдруг ты передумаешь?..
— Уж не кажется ли им, что я вывесила объявление только для того, чтобы ко мне не приставали с вопросами? Один из них, во всяком случае, точно знает, что я потеряла жильца. Вероятно, он вообразил, что я просто забыла снять объявление. Сегодня в «Таймс» видела заметку о том, что один из крупнейших дельцов заявил о намерении заняться строительством домов для семей с доходом до пятидесяти тысяч долларов. Он хочет воздвигнуть их на западной стороне Одиннадцатой улицы. Одному Богу известно, сколько людей нуждается в таком жилье, но не думаю, что его планы способны серьезно повлиять на положение.
— Ты права. Мы начали говорить о наших отношениях, а теперь почему-то беседуем о квартирах.
Она прикрыла ладонью мою руку.
— Какой сегодня день? Четверг?
— До полуночи осталось около часа.
— А когда мы впервые встретились? Во вторник вечером? Невозможно!
— Я понимаю, что ты хочешь сказать. И я чувствую то же.
— Не стоит торопиться. Но и строить наши отношения с оглядкой на время я не желаю. Что бы с нами ни произошло...
— Да?
— Сохрани комнату в гостинице.
* * *
В те времена, когда я только пытался бросить пить, в Моравской церкви, что на углу Тринадцатой улицы и Лексингтонской авеню, встречи анонимных алкоголиков начинались в полночь. Позднее, потеряв это помещение, группа перебралась в Аланон-хаус, рядом с Таймс-сквер, где общество заняло офисное помещение.Проводив Виллу, я отправился туда на полуночное собрание. Теперь я появлялся на Таймс-сквер нечасто. На эти встречи в основном приходит молодежь, и обычно там обсуждаются проблемы наркоманов.
Впрочем, сегодня мне не приходилось выбирать. На собраниях я не показывался со вторника. Даже в собственной группе пропустил две встречи подряд, чего раньше со мной не случалось. Несколько дней не заходил, чтобы получить поддержку, и на дневные собрания. Я понимал, что за последние пятьдесят шесть часов провел недопустимо много времени в критической обстановке. Я спал с пьющей женщиной, а после обеда заходил в кабак, да к тому же низкопробный. Теперь мне следовало бы пойти на собрание и выступить там с рассказом об этом, если я собирался придерживаться программы.
Вот почему, расставшись с Виллой, я поторопился на встречу, куда пришел буквально за минуту до начала, но все же успел схватить чашку кофе и стул.
Выступавший бросил пить меньше шести месяцев назад, мысли у него путались и разбегались. Следить за его жизнеописанием было трудно, я то и дело отвлекался, вспоминая о собственных заботах.
Позже я просто не смог поднять руку и попросить слова. Представил, как эти трезвые до глупости ослы забросают меня советами, в которых я не нуждался и которых не просил. Мне было прекрасно известно, что сказал бы Джимми Фабер или, например, Фрэнк: «Если не хотите оступиться, держитесь подальше от злачных мест, без причины в бар не заходите. Ведь в барах только и делают, то выпивают. Если хотите посмотреть телевизор, делайте у себя дома. Если вам нравится играть в дартс, купите себе доску».
Господи, да я ведь почти наизусть выучил программу, а значит — в том, что может сказать мне каждый, кто несколько лет живет по ней, для меня не будет ничего нового. Я и сам знал, что следует делать человеку в моем положении: "Позвони своему попечителю, следуй программе. Будь усерден на собраниях. По утрам, поднявшись, моли Бога помочь тебе оставаться трезвым. Вечерами, перед сном, благодари Его. Если не можешь пойти на собрание, читай Библию, сними трубку и кому-нибудь позвони. Не уединяйся, потому что, оставаясь наедине с самим собой, оказываешься в дурной компании. Пусть все знают о том, что происходит с тобой, ибо чем ты скрытнее, тем твоя болезнь сильнее. И запомни еще вот что: ты — горький пьяница, тебе не стало лучше, тебе никогда не излечиться. Ты был и останешься пьяницей — всего одна рюмка может привести к запою".
Зачем мне слушать весь этот бред?
* * *
Дождавшись перерыва, я покинул собрание. Раньше я этого никогда не делал. Но я устал, было поздно. К тому же на этой встрече я чувствовал себя неловко. Прежние полуночные сборы мне нравились больше. На них я приезжал, даже если приходилось раскошеливаться на такси.По дороге домой я думал о Джордже Бохене, который предлагал мне открыть вместе с ним сыскное агентство. Мы познакомились давно, в Бруклине. Я был его напарником, когда впервые получил золотую бляху детектива. Позднее он вышел в отставку и долго проработал на одно из национальных сыскных агентств, чтобы досконально изучить этот бизнес и получить лицензию частного сыщика.
Когда в мою дверь постучал этот шанс, я не отозвался. А ведь мне давно следовало бы заняться чем-то подобным. Может, я просто застрял в своих проблемах, как граммофонная игла в бороздке заигранной пластинки? Конечно, моя жизнь в целом не лишена приятности, однако в последнее время месяцы стали так быстро мелькать, что я встревожился — не успеешь оглянуться, как пролетят годы... А что впереди? Неужели мне действительно придется закончить свои дни одиноким, отирающимся в гостинице стариком, который толкается в очередях за горячей едой в центре для престарелых и топчется в хвостах за талонами на питание?
Иисусе, что за мысли!..
Я шел по Бродвею, не обращая внимания на попрошаек. Меня одолевали сомнения. Если бы я работал в детективном агентстве, вероятно, мог бы оказывать клиентам куда больше услуг за их деньги, чем сейчас. Наверняка я бы действовал энергичнее и эффективнее, не теряя попусту время, страдая от беспомощности, подобно жалкому беженцу из известного фильма сороковых годов. Если бы, скажем, мне пришла в голову мысль, что Паула Хольдтке выехала из страны, я мог бы связаться с Вашингтоном и выяснить, оформляла ли она загранпаспорт. Я нанял бы столько оперативников, сколько позволило бы состояние ее отца, чтобы проверить все списки авиапассажиров, вылетевших из страны примерно тогда, когда она исчезла. Мог бы я и...
Проклятие, как много я мог бы сделать!
Впрочем, даже в этом случае новые попытки разыскать Паулу Хольдтке могли бы оказаться напрасной тратой времени и денег. Тогда мне пришлось бы прекратить расследование и заняться чем-нибудь другим.
Теперь же, поскольку я работаю в одиночку, неофициально, вынужден цепляться за треклятое расследование, потому что ничего лучшего у меня нет. Деркин заметил, что я напоминаю ему собаку с костью. И он был прав, хотя следовало бы уточнить: я — пес, у которого есть только одна-единственная кость. Урони я ее, у меня не будет другого выхода, как вцепиться в нее с новой силой.
Я не мог отделаться от мысли, что моя жизнь стала страшно глупой. Она обрекала меня на бессмысленные поступки. Ну, что я мог сделать? Пропустить через сито воздух, в котором растворилась девушка? Потревожить сон мертвого друга пошлыми попытками выяснить, умер ли он трезвым? Причем он ушел из жизни, вероятно, только потому, что я оказался не способен ничем ему помочь.
И еще эти собрания. Не стоило отрицать очевидного: на них я укрывался от реальной жизни, как будто не мог противостоять трудностям в одиночку.
Нам внушали: программа — это мост, соединяющий вас с жизнью. Для некоторых, возможно, так и было. Что же касается меня, то программа постепенно все больше напоминала мне тоннель, в конце которого меня ожидало... еще одно собрание.
Нам снова и снова повторяли: невозможно посетить слишком много собраний. Чем чаще вы будете на них ходить, тем быстрее и легче произойдет ваше воскрешение.
Впрочем, эти наставления были рассчитаны на новичков. После пары лет воздержания большинство алкоголиков реже появлялись на собраниях. Вначале почти все мы вообще не решались отрываться от встреч и посещали четыре-пять ежедневно. Но никто не выдерживал этого ритма долго. Каждому надо устраивать свою жизнь, и в конце концов он за это принимается.
Теперь я задавал себе вопрос: «Что могу я услышать на собрании, кроме того, что не слышал раньше?» Вот уже три года, как там бываю. И все это время мне повторяли одни и те же прописные истины, пока они у меня из ушей не полезли. Будь у меня своя жизнь, рассчитывай я на то, Что смогу все в ней изменить, именно сейчас и следовало бы этим заняться.
Вот что я хотел бы сказать Джимми, однако звонить ему было уже слишком поздно. К тому же в ответ я наверняка услышал бы обычную проповедь: "Относись к этому легче — и справишься. Живи проще. Один день — это всего лишь один день. Пусть свершится Божья воля. Живи и жить давай другим".
О пошлая мудрость веков!
Конечно, я мог бы еще посидеть на собрании. У этих двадцатилетних наркоманов наверняка нашлось бы для меня немало ценных советов. Беда в том, что мне не хотелось их слушать. Уж лучше поболтать с комнатными растениями!
Я еще немного побродил по Бродвею, высказывая самому себе эти крамольные мысли.
* * *
На Пятидесятой, задержавшись у светофора в ожидании зеленого света, я подумал, что было бы интересно узнать, как грогановская забегаловка выглядит в это время. Еще не было и часа ночи. Я вполне успею туда добраться и выпить коки до закрытия.Черт возьми, я всегда чувствовал себя в кабаках, как дома. Мне совсем не обязательно напиваться, чтобы наслаждаться их атмосферой.
Так почему бы и не заглянуть?
Глава 11
— В крови — нулевое содержание алкоголя, — сообщил Беллами. — Я даже не подозревал, что в этом городе у кого-нибудь может быть такой показатель.
Я мог бы познакомить его с сотнями таких людей, включая себя самого. Конечно, если бы накануне я поддался искушению и заглянул к Грогану, то сегодня наверняка выпал бы из их монолитных рядов. Звавший меня туда внутренний голос был разумен и логичен, так что я не стал с ним спорить. Просто продолжал шагать в северном направлении, так и не сделав окончательный выбор, а на Пятьдесят седьмой резко повернул налево, добрался до гостиницы, сразу же поднялся к себе и лег спать... Я приводил себя в порядок, когда рано утром Беллами позвонил мне и сообщил, что они получили результаты экспертизы.
Я поинтересовался, какие еще данные упомянуты в протоколе вскрытия, и одно обстоятельство привлекло мое внимание. Попросив уточнить кое-что, задал несколько дополнительных вопросов.
Часом позже я уже сидел в буфете больницы в районе двадцатых улиц и пил кофе. Он был только немного лучше, чем у Виллы, но заметить разницу мне все же удалось.
Проводивший вскрытие ассистент патологоанатома Майкл Стернлихт достиг примерно того же возраста, что и Эдди. Круглые стекла в тяжелой роговой оправе очков делали его похожим на сову. Он начинал лысеть и зачесывал остатки волос на залысину, чем еще больше притекал к ней внимание.
— В его крови обнаружили только следы хлорала, — сказал он мне. — Причем едва заметные.
— Странно! Он же не пользовался никакими препаратами, чтобы бросить пить.
— Вы думаете, он вообще отказался от лекарств? Даже от снотворных?
Он отхлебнул кофе и поморщился:
— Вы уверены, что ваш знакомый всегда так жестко к этому подходил? Могу заверить: он принял лекарство не для того, чтобы себя одурманить: слишком низок уровень его содержания в крови. Да и в любом случае хлоралгидрат в отличие от барбитуратов и легких успокоительных средств почти не годится для использования в качестве наркотического средства. Знаете, некоторые люди принимают огромные дозы снотворного, а затем усилием воли заставляют себя не поддаваться его действию. Они добиваются парадоксального результата: лекарство их возбуждает и взбадривает. Напротив, если принять большую дозу хлорала, то можно лишь свалиться, потеряв сознание.
— Однако он принял слишком мало для того, чтобы это случилось?
Вы совершенно правы. Если судить по содержанию в крови, он проглотил менее тысячи миллиграммов. Этого достаточно, чтобы уснуть. После приема препарата у него должна была появиться сонливость, а ночью он хорошо бы поспал. Причем его не мучили бы кошмары, если, конечно, он вообще от них страдал.
Я мог бы познакомить его с сотнями таких людей, включая себя самого. Конечно, если бы накануне я поддался искушению и заглянул к Грогану, то сегодня наверняка выпал бы из их монолитных рядов. Звавший меня туда внутренний голос был разумен и логичен, так что я не стал с ним спорить. Просто продолжал шагать в северном направлении, так и не сделав окончательный выбор, а на Пятьдесят седьмой резко повернул налево, добрался до гостиницы, сразу же поднялся к себе и лег спать... Я приводил себя в порядок, когда рано утром Беллами позвонил мне и сообщил, что они получили результаты экспертизы.
Я поинтересовался, какие еще данные упомянуты в протоколе вскрытия, и одно обстоятельство привлекло мое внимание. Попросив уточнить кое-что, задал несколько дополнительных вопросов.
Часом позже я уже сидел в буфете больницы в районе двадцатых улиц и пил кофе. Он был только немного лучше, чем у Виллы, но заметить разницу мне все же удалось.
Проводивший вскрытие ассистент патологоанатома Майкл Стернлихт достиг примерно того же возраста, что и Эдди. Круглые стекла в тяжелой роговой оправе очков делали его похожим на сову. Он начинал лысеть и зачесывал остатки волос на залысину, чем еще больше притекал к ней внимание.
— В его крови обнаружили только следы хлорала, — сказал он мне. — Причем едва заметные.
— Странно! Он же не пользовался никакими препаратами, чтобы бросить пить.
— Вы думаете, он вообще отказался от лекарств? Даже от снотворных?
Он отхлебнул кофе и поморщился:
— Вы уверены, что ваш знакомый всегда так жестко к этому подходил? Могу заверить: он принял лекарство не для того, чтобы себя одурманить: слишком низок уровень его содержания в крови. Да и в любом случае хлоралгидрат в отличие от барбитуратов и легких успокоительных средств почти не годится для использования в качестве наркотического средства. Знаете, некоторые люди принимают огромные дозы снотворного, а затем усилием воли заставляют себя не поддаваться его действию. Они добиваются парадоксального результата: лекарство их возбуждает и взбадривает. Напротив, если принять большую дозу хлорала, то можно лишь свалиться, потеряв сознание.
— Однако он принял слишком мало для того, чтобы это случилось?
Вы совершенно правы. Если судить по содержанию в крови, он проглотил менее тысячи миллиграммов. Этого достаточно, чтобы уснуть. После приема препарата у него должна была появиться сонливость, а ночью он хорошо бы поспал. Причем его не мучили бы кошмары, если, конечно, он вообще от них страдал.