— Здравствуйте, говорит Беттина Хольдтке. Мне нужен Мэттью Скаддер.
Я представился, и она сообщила о своем разговоре с мужем.
— Передо мной июльский счет, — сказала она, — в нем отмечены три звонка к Пауле. Два из них — двухминутные, а один почему-то длился три минуты. Мне не совсем понятно: неужели мы целых три минуты просили ее, нам перезвонить? Конечно, сначала нужно было выслушать автоответчик, но все же у меня складывается впечатление, что компьютер телефонной компании завышает продолжительность разговоров.
— Госпожа Хольдтке, на какие числа приходятся эти три звонка?
— На пятое, двенадцатое и семнадцатое июля. Я проверила также июньские счета. Мы разговаривали с самой Паулой девятнадцатого июня. Звонок включен в наш счет, потому что после того, как она связалась с нами, мы сразу же перезвонили ей.
— Да, ваш муж рассказывал мне о вашей маленькой хитрости.
— Я чувствую себя немного неловко, но, право, мы не хотели что-то выгадать, хотя выглядит, наверное, это так.
— Госпожа Хольдтке, какого числа вы сами в последний раз звонили Пауле?
— Семнадцатого июля. Обычно она звонила по воскресеньям. Пятое июля было воскресеньем. Неделей позже воскресенье пришлось на двенадцатое. А вот семнадцатое... Дайте сообразить... Семнадцатого была пятница, и...
— Семнадцатого июля вы услышали автоответчик?
— Должно быть, так. Разговор продолжался три минуты, потому что я оставила ей сообщение подлиннее. Я рассказала о нашем отъезде в Дакоту и попросила обязательно нам перезвонить.
— Позвольте, я кое-что запишу, — сказал я, внося в блокнот новые сведения. Концы с концами по-прежнему не сходились. Скорее всего происходило это только потому, что кто-то ошибся в датах. Но, подобно банковскому счетоводу, который, не раздумывая, потратит три часа, чтобы найти пропавшие в балансе десять центов, я не пожалею времени, чтобы выяснить, отчего появилась эта неувязка.
— Господин Скаддер, что случилось с Паулой?
— Пока не знаю, госпожа Хольдтке.
— Чувствую, произошло что-то страшное. Не могу избавиться от мысли, что она... — молчание затягивалось, — ...мертва, — наконец выговорила она.
— Я не нашел ничего, что подтверждало бы это предположение.
— А есть ли у вас подтверждение тому, что она жива?
— Я знаю только, что она собрала вещи и съехала с квартиры по собственной воле. Это хороший признак. Я был бы настроен пессимистически, если бы она оставила одежду в шкафу.
— Да, конечно. Понимаю, что вы хотите сказать.
— Есть у меня, впрочем, два вопроса, на которые никак не найду ответа: куда она направилась и как жила в последние несколько месяцев, продолжая снимать комнату на Западной Сорок четвертой улице. Может, она хотя бы намекала, чем занята? Не упоминала она о каком-либо приятеле?
Я задал госпоже Хольдтке много вопросов, но мне не удалось выудить у нее что-нибудь действительно интересное. Наконец я сказал:
— Госпожа Хольдтке, мне сложно заниматься ее поисками еще и потому, что я представляю, как ваша дочь выглядит, но почти не знаю, какова она. О чем она мечтала? С кем дружила? Как проводила свободное время?
— Мне было бы легче ответить на эти вопросы, если бы вы расспрашивали меня о других моих детях. Паула была мечтательной девочкой, но я даже не догадываюсь, какие планы она строила, что ее увлекало. В старших классах она казалась самой обычной девочкой, ничем не выделялась. Но, думаю, так было только потому, что тогда она еще не решалась показать себя. Она скрывала ото всех, даже, пожалуй, от себя, какой была в действительности.
Госпожа Хольдтке вздохнула.
— У нее были увлечения, как и у всех старшеклассниц. Ничего серьезного. Да и в колледже, думаю, у нее не было настоящего друга после того, как погиб Скотт. Она сохранила...
Я остановил ее, чтобы спросить, кем был этот Скотт и что с ним произошло. Выяснилось, что на втором курсе он стал другом Паулы, а затем и ее женихом, правда, неофициально. Однажды на мотоцикле он не справился с поворотом.
— Погиб мгновенно, — вспоминала мать Паулы. — Думаю, после этого несчастья Паула переменилась. У нее по-прежнему появлялись приятели, и именно тогда она серьезно заинтересовалась театром. Все ее новые друзья учились на актерском отделении. Но это было нечто иное, не романы. Мне даже кажется, что она чаще проводила время с парнями, которых не очень интересовали девушки.
— Понятно.
— Я постоянно переживала за нее, когда она отправилась в Нью-Йорк. Вы ведь знаете: из всех наших детей только она нас покинула. Остальные остались с нами. Я скрывала свои страхи. Прежде всего от нее, но, думаю, даже Уоррен не догадывался, как я встревожена. А теперь она исчезла...
— Столь же внезапно она может и объявиться, — заметил я.
— Я всегда думала, что она поехала в Нью-Йорк, чтобы обрести себя. Дело было не в том, чтобы стать актрисой. Ей самой никогда не казалось это важным. Ей действительно надо было обрести себя. А теперь я боюсь, что она навсегда потеряна.
Как всегда по четвергам, в больнице Святой Клары в полдень должно было состояться собрание. Я вспомнил: Эдди говорил, что постоянно там бывает. Добрался я туда с опозданием, но пробыл до общей молитвы. Эдди, однако, так и не появился.
Позвонив в гостиницу, я справился, не было ли для меня сообщений. Ничего.
Сам не пойму, что заставило меня заняться его поиском. Вероятно, сработал инстинкт ищейки. Вчера вечером я и не ожидал его встретить в соборе. Что из того, что он не пришел? Может, решил пройти пятую ступень без меня? А может, ему не хватило уик-энда, чтобы разобраться в себе? Наконец, возможно, он не захотел появляться на собрании, потому что мог встретиться там со мной, а для этого он пока не был готов. Кроме того, вполне вероятно, что он просто предпочел посмотреть этим вечером телевизор, отправиться на другое собрание или решил пройтись.
Не стоило забывать и о том, что он все еще оставался алкоголиком, был взвинчен и легко мог забыть мудрые наставления друзей по несчастью, которые удерживали его от выпивки. Но даже если он снова стал выпивать, это еще не было достаточным основанием бросаться на его розыски. Я считаю, что лишь в том случае, когда человек сам просит о помощи, ему следует помочь. А если он этого не делает, то лучшее, что вы можете предпринять, — это оставить его в покое.
Я, вероятно, занялся поисками Данфи потому, что просто устал от попыток нащупать след Паулы Хольдтке, и вообразил, что отыскать Эдди смогу легко и быстро.
Я знал только название улицы, на которой он живет; номер своего дома он мне не сообщил. Обходить дома квартира за квартирой, разбирая имена на почтовых ящиках и у дверных звонков, у меня не было настроения. Я заглянул в телефонную книгу, надеясь, что его фамилия там упоминается, несмотря на временно отключенный телефон. К сожалению, это ничего мне не дало.
Тогда я позвонил в справочную службу телефонной компании, прикинувшись полицейским и сообщив липовый личный номер. Вообще-то таким образом я совершил правонарушение, но не думаю, что такие проступки серьезно наказываются. В конце концов я не подталкивал их к чему-то противозаконному, а лишь просил оказать мне услугу, в которой почти наверняка было бы отказано простому гражданину. Я объяснил дежурной, что пытаюсь разыскать сведения годичной или двухгодичной давности об их клиенте. В компьютере не осталось никаких данных об Эдди Данфи; тогда она отыскала старый справочник и воспользовалась им.
Я сказал, что ищу Э. Данфи из дома номер четыреста по Западной Пятьдесят первой улице. Его инициалов она не обнаружила, но зато нашла П.Дж.Данфи в доме под номером пятьсот семь на Западной Пятьдесят первой, то есть неподалеку от Десятой авеню. Что ж, квартира раньше принадлежала его матери, и скорее всего он не удосужился проследить за тем, чтобы в справочник затем внесли его имя.
Этот дом ничуть не отличался от соседних. Обычное старое шестиэтажное строение. Не все квартирные звонки и почтовые ящики были снабжены табличками с именами владельцев, но в паз рядом со звонком в квартиру 4-С был вставлен кусочек белого картона с надписью: «ДАНФИ».
Я позвонил. Прошло несколько минут, и я позвонил снова. Немного подождал еще.
Затем нажал кнопку с надписью «ДОМОУПРАВ». Когда раздался ответный звонок, толкнул дверь и оказался в пахнувшем мышами и прокисшей капустой затхлом, полутемном коридоре. В глубине помещения распахнулась дверь, и я увидел женщину. Высокая, с перехваченными резинкой прямыми светлыми волосами, одетая в потертые джинсы и фланелевую ковбойку с закатанными до локтей рукавами; она вопросительно смотрела на меня.
— Меня зовут Скаддер, — представился я. — Пытаюсь разыскать одного из ваших жильцов, Эдуарда Данфи.
— Я знаю его, — ответила она. — Господин Данфи живет на четвертом этаже, в конце коридора. Кажется, в квартире 4-С.
— Я ему позвонил, но никто не ответил.
— Вероятно, его нет дома. Он должен был вас дождаться?
— Честно говоря, это я его ждал.
Она посмотрела на меня. Издали она показалась мне моложе, но сейчас я понял, что ей перевалило за сорок. Впрочем, для своих лет она держалась молодцом. У нее был высокий и широкий лоб с явным треугольником волос посередине — примета раннего вдовства. Выразительный, но не жесткий подбородок, аккуратно очерченные скулы — привлекательное лицо. Я достаточно долго общался со скульптором, чтобы научиться видеть женские лица глазами Джейн Кин, а поскольку разрыв произошел недавно, я еще не утратил этот навык.
Она спросила:
— Вы думаете, он наверху и не отвечает на вызов? Возможно, звонок просто испорчен. Я приглашаю мастера, когда жильцы об этом просят, но если к вам заглядывают редко, то можно не заметить, что звонок сломан. Наверное, стоит пойти наверх и постучать?
— Пожалуй, я так и сделаю.
— Вас что-то тревожит, — заметила она. — Не так ли?
— Да, хотя не могу сказать, что именно.
Она быстро приняла решение.
— У меня есть ключ, — сказала женщина. — Он, конечно, мог сменить замок или поставить еще один. В таком городе, как этот, я бы именно так и поступила.
Заглянув в свою квартиру, она тут же вернулась со связкой ключей, затем закрыла дверь и повела меня наверх. Дойдя до лестницы, кроме капустной и мышиной вони, я почувствовал другие запахи: застоялого пива, мочи, марихуаны, южноамериканской кухни.
— По правилам, жильцы должны давать ключи, если меняют замки или вставляют дополнительные. В договоре об аренде есть даже специальная статья об этом. Кроме того, домовладелец имеет право входить в любое помещение. Никто, конечно, не обращает на договор внимания, да и самому владельцу нет до этого дела. А мне уж тем более. Так что, хотя у меня есть ключ с номерком 4-С, это совсем не означает, что мы сможем открыть квартиру господина Данфи.
— И все-таки попробуем.
— Это единственное, что нам остается.
— Не совсем так, — усмехнулся я. — Иногда мне удается открывать двери и без ключей.
— Действительно? — Она обернулась, чтобы внимательнее меня рассмотреть. — Наверное, это необходимо в вашей работе. Вы кто — слесарь или взломщик?
— Когда-то был полицейским.
— А теперь?
— Бывший полицейский.
— Кроме шуток? Вы назвали свою фамилию, но я ее не запомнила.
Я снова представился. Пока мы взбирались наверх, я узнал, что ее зовут Вилла Росситер и она вот уже двенадцать месяцев работает домоуправом, поэтому не платит за жилье.
— В сущности, домовладельцу эта квартира ничего не стоит, — сообщила она, — потому что в любом случае он не стал бы ее сдавать. Кроме моей, в доме пустуют еще три квартиры, а он их не сдает.
— Думаю, желающих поселиться здесь нашлось бы немало.
— Еще бы! Да их заняли бы моментально. Вы не поверите — каждая приносила бы по тысяче в месяц. Однако он предпочитает, чтобы они пустовали. В его планы входит превратить дом в кооперативное совладение, и то, что квартиры не сданы, играет ему на руку. Со временем он сможет их продать за огромные деньги.
— А пока теряет по куску в месяц на каждой?
— Думаю, в конечном счете ему это выгодно. Если мы станем кооперативом, то он заработает по сотне тысяч на каждом из этих кроличьих загонов. Ведь это же Нью-Йорк! Едва ли где-то еще можно было бы получить больше сотни кусков за все здание целиком.
— В любом другом городе оно было бы обречено.
— Ну, не обязательно. Дом еще крепкий, хотя ему больше ста лет. Когда-то такие дома строили для рабочих. Они совсем не похожи на каменные здания в Парк-Слоупе или на Клинтон-Хилле, которые в свое время были просто шикарными. И все же это — прочное сооружение. А вот и квартира господина Данфи.
Подойдя к двери, она решительно постучала. Не дождавшись ответа, постучала снова, еще громче. Мы переглянулись, и, пожав плечами, она вставила ключ в замочную скважину. Повернула его дважды, чтобы сначала высвободить задвижку, а затем отодвинуть пружинную защелку.
Едва она приоткрыла дверь, я тут же понял, что мы там увидим. Удерживая, я схватил ее за плечо.
— Позвольте сначала мне, — сказал я. — Вам нелегко будет это увидеть.
— Что здесь за странный запах?
Я проскользнул в полуоткрытую дверь и прошел вперед, чтобы осмотреть труп.
Следующая дверь вела на кухню. Вдоль стены здесь были установлены плита, мойка и холодильник. Над мойкой располагалось окно, выходившее на вентиляционную шахту. В стороне стояла старая ванна на изогнутых ножках. Эмаль кое-где пообилась, обнажив черный литой чугун. Лист окрашенной блестящей белой краской фанеры покрывал ванну, превращая ее в обеденный стол. Тут Эдди поставил кофейную чашку и еще одну пепельницу. В мойке лежала грязная посуда; несколько тарелок, уже вымытых, были расставлены на проволочной сушилке.
В последней комнате — спальне — я нашел Эдди. Наклонившись вперед, он сидел на неразобранной постели, одетый в белую безрукавку. Больше на нем ничего не было. На кровати лежала кипа крикливых журналов, а внизу, прямо перед ним, на покрытом линолеумом полу я увидел разворот с фотографией молодой женщины со связанными локтями и запястьями, веревка обвивала ее тело. Крупные груди были туго затянуты электропроводом или чем-то вроде него; лицо ее искажала гримаса боли и ужаса.
Вокруг шеи Эдди обвилась бельевая веревка в пластиковой обмотке. Из нее же была сделана и петля. Другой конец веревки кто-то привязал к трубе под потолком.
— Боже мой!..
Невольное восклицание вырвалось у женщины, которая все-таки вошла в квартиру вслед за мной.
— Что случилось? — спросила она. — Господи Иисусе, как это произошло?!
Я знал, как это обычно бывает.
Глава 6
Я представился, и она сообщила о своем разговоре с мужем.
— Передо мной июльский счет, — сказала она, — в нем отмечены три звонка к Пауле. Два из них — двухминутные, а один почему-то длился три минуты. Мне не совсем понятно: неужели мы целых три минуты просили ее, нам перезвонить? Конечно, сначала нужно было выслушать автоответчик, но все же у меня складывается впечатление, что компьютер телефонной компании завышает продолжительность разговоров.
— Госпожа Хольдтке, на какие числа приходятся эти три звонка?
— На пятое, двенадцатое и семнадцатое июля. Я проверила также июньские счета. Мы разговаривали с самой Паулой девятнадцатого июня. Звонок включен в наш счет, потому что после того, как она связалась с нами, мы сразу же перезвонили ей.
— Да, ваш муж рассказывал мне о вашей маленькой хитрости.
— Я чувствую себя немного неловко, но, право, мы не хотели что-то выгадать, хотя выглядит, наверное, это так.
— Госпожа Хольдтке, какого числа вы сами в последний раз звонили Пауле?
— Семнадцатого июля. Обычно она звонила по воскресеньям. Пятое июля было воскресеньем. Неделей позже воскресенье пришлось на двенадцатое. А вот семнадцатое... Дайте сообразить... Семнадцатого была пятница, и...
— Семнадцатого июля вы услышали автоответчик?
— Должно быть, так. Разговор продолжался три минуты, потому что я оставила ей сообщение подлиннее. Я рассказала о нашем отъезде в Дакоту и попросила обязательно нам перезвонить.
— Позвольте, я кое-что запишу, — сказал я, внося в блокнот новые сведения. Концы с концами по-прежнему не сходились. Скорее всего происходило это только потому, что кто-то ошибся в датах. Но, подобно банковскому счетоводу, который, не раздумывая, потратит три часа, чтобы найти пропавшие в балансе десять центов, я не пожалею времени, чтобы выяснить, отчего появилась эта неувязка.
— Господин Скаддер, что случилось с Паулой?
— Пока не знаю, госпожа Хольдтке.
— Чувствую, произошло что-то страшное. Не могу избавиться от мысли, что она... — молчание затягивалось, — ...мертва, — наконец выговорила она.
— Я не нашел ничего, что подтверждало бы это предположение.
— А есть ли у вас подтверждение тому, что она жива?
— Я знаю только, что она собрала вещи и съехала с квартиры по собственной воле. Это хороший признак. Я был бы настроен пессимистически, если бы она оставила одежду в шкафу.
— Да, конечно. Понимаю, что вы хотите сказать.
— Есть у меня, впрочем, два вопроса, на которые никак не найду ответа: куда она направилась и как жила в последние несколько месяцев, продолжая снимать комнату на Западной Сорок четвертой улице. Может, она хотя бы намекала, чем занята? Не упоминала она о каком-либо приятеле?
Я задал госпоже Хольдтке много вопросов, но мне не удалось выудить у нее что-нибудь действительно интересное. Наконец я сказал:
— Госпожа Хольдтке, мне сложно заниматься ее поисками еще и потому, что я представляю, как ваша дочь выглядит, но почти не знаю, какова она. О чем она мечтала? С кем дружила? Как проводила свободное время?
— Мне было бы легче ответить на эти вопросы, если бы вы расспрашивали меня о других моих детях. Паула была мечтательной девочкой, но я даже не догадываюсь, какие планы она строила, что ее увлекало. В старших классах она казалась самой обычной девочкой, ничем не выделялась. Но, думаю, так было только потому, что тогда она еще не решалась показать себя. Она скрывала ото всех, даже, пожалуй, от себя, какой была в действительности.
Госпожа Хольдтке вздохнула.
— У нее были увлечения, как и у всех старшеклассниц. Ничего серьезного. Да и в колледже, думаю, у нее не было настоящего друга после того, как погиб Скотт. Она сохранила...
Я остановил ее, чтобы спросить, кем был этот Скотт и что с ним произошло. Выяснилось, что на втором курсе он стал другом Паулы, а затем и ее женихом, правда, неофициально. Однажды на мотоцикле он не справился с поворотом.
— Погиб мгновенно, — вспоминала мать Паулы. — Думаю, после этого несчастья Паула переменилась. У нее по-прежнему появлялись приятели, и именно тогда она серьезно заинтересовалась театром. Все ее новые друзья учились на актерском отделении. Но это было нечто иное, не романы. Мне даже кажется, что она чаще проводила время с парнями, которых не очень интересовали девушки.
— Понятно.
— Я постоянно переживала за нее, когда она отправилась в Нью-Йорк. Вы ведь знаете: из всех наших детей только она нас покинула. Остальные остались с нами. Я скрывала свои страхи. Прежде всего от нее, но, думаю, даже Уоррен не догадывался, как я встревожена. А теперь она исчезла...
— Столь же внезапно она может и объявиться, — заметил я.
— Я всегда думала, что она поехала в Нью-Йорк, чтобы обрести себя. Дело было не в том, чтобы стать актрисой. Ей самой никогда не казалось это важным. Ей действительно надо было обрести себя. А теперь я боюсь, что она навсегда потеряна.
* * *
Пообедал я на Восьмой авеню. Мне отрезали толстый ломоть сицилийской пиццы. Я щедро украсил его толченым красным перцем, перед тем как съесть у прилавка и запить кока-колой. Мне показалось, что так будет быстрее и надежнее, чем, скажем, в «Замке друидов», где рискуешь нарваться на «жабу в дыре» или что-нибудь похлеще.Как всегда по четвергам, в больнице Святой Клары в полдень должно было состояться собрание. Я вспомнил: Эдди говорил, что постоянно там бывает. Добрался я туда с опозданием, но пробыл до общей молитвы. Эдди, однако, так и не появился.
Позвонив в гостиницу, я справился, не было ли для меня сообщений. Ничего.
Сам не пойму, что заставило меня заняться его поиском. Вероятно, сработал инстинкт ищейки. Вчера вечером я и не ожидал его встретить в соборе. Что из того, что он не пришел? Может, решил пройти пятую ступень без меня? А может, ему не хватило уик-энда, чтобы разобраться в себе? Наконец, возможно, он не захотел появляться на собрании, потому что мог встретиться там со мной, а для этого он пока не был готов. Кроме того, вполне вероятно, что он просто предпочел посмотреть этим вечером телевизор, отправиться на другое собрание или решил пройтись.
Не стоило забывать и о том, что он все еще оставался алкоголиком, был взвинчен и легко мог забыть мудрые наставления друзей по несчастью, которые удерживали его от выпивки. Но даже если он снова стал выпивать, это еще не было достаточным основанием бросаться на его розыски. Я считаю, что лишь в том случае, когда человек сам просит о помощи, ему следует помочь. А если он этого не делает, то лучшее, что вы можете предпринять, — это оставить его в покое.
Я, вероятно, занялся поисками Данфи потому, что просто устал от попыток нащупать след Паулы Хольдтке, и вообразил, что отыскать Эдди смогу легко и быстро.
* * *
Очень скоро, однако, я убедился, что это не так. Потребовались усилия. И немалые.Я знал только название улицы, на которой он живет; номер своего дома он мне не сообщил. Обходить дома квартира за квартирой, разбирая имена на почтовых ящиках и у дверных звонков, у меня не было настроения. Я заглянул в телефонную книгу, надеясь, что его фамилия там упоминается, несмотря на временно отключенный телефон. К сожалению, это ничего мне не дало.
Тогда я позвонил в справочную службу телефонной компании, прикинувшись полицейским и сообщив липовый личный номер. Вообще-то таким образом я совершил правонарушение, но не думаю, что такие проступки серьезно наказываются. В конце концов я не подталкивал их к чему-то противозаконному, а лишь просил оказать мне услугу, в которой почти наверняка было бы отказано простому гражданину. Я объяснил дежурной, что пытаюсь разыскать сведения годичной или двухгодичной давности об их клиенте. В компьютере не осталось никаких данных об Эдди Данфи; тогда она отыскала старый справочник и воспользовалась им.
Я сказал, что ищу Э. Данфи из дома номер четыреста по Западной Пятьдесят первой улице. Его инициалов она не обнаружила, но зато нашла П.Дж.Данфи в доме под номером пятьсот семь на Западной Пятьдесят первой, то есть неподалеку от Десятой авеню. Что ж, квартира раньше принадлежала его матери, и скорее всего он не удосужился проследить за тем, чтобы в справочник затем внесли его имя.
Этот дом ничуть не отличался от соседних. Обычное старое шестиэтажное строение. Не все квартирные звонки и почтовые ящики были снабжены табличками с именами владельцев, но в паз рядом со звонком в квартиру 4-С был вставлен кусочек белого картона с надписью: «ДАНФИ».
Я позвонил. Прошло несколько минут, и я позвонил снова. Немного подождал еще.
Затем нажал кнопку с надписью «ДОМОУПРАВ». Когда раздался ответный звонок, толкнул дверь и оказался в пахнувшем мышами и прокисшей капустой затхлом, полутемном коридоре. В глубине помещения распахнулась дверь, и я увидел женщину. Высокая, с перехваченными резинкой прямыми светлыми волосами, одетая в потертые джинсы и фланелевую ковбойку с закатанными до локтей рукавами; она вопросительно смотрела на меня.
— Меня зовут Скаддер, — представился я. — Пытаюсь разыскать одного из ваших жильцов, Эдуарда Данфи.
— Я знаю его, — ответила она. — Господин Данфи живет на четвертом этаже, в конце коридора. Кажется, в квартире 4-С.
— Я ему позвонил, но никто не ответил.
— Вероятно, его нет дома. Он должен был вас дождаться?
— Честно говоря, это я его ждал.
Она посмотрела на меня. Издали она показалась мне моложе, но сейчас я понял, что ей перевалило за сорок. Впрочем, для своих лет она держалась молодцом. У нее был высокий и широкий лоб с явным треугольником волос посередине — примета раннего вдовства. Выразительный, но не жесткий подбородок, аккуратно очерченные скулы — привлекательное лицо. Я достаточно долго общался со скульптором, чтобы научиться видеть женские лица глазами Джейн Кин, а поскольку разрыв произошел недавно, я еще не утратил этот навык.
Она спросила:
— Вы думаете, он наверху и не отвечает на вызов? Возможно, звонок просто испорчен. Я приглашаю мастера, когда жильцы об этом просят, но если к вам заглядывают редко, то можно не заметить, что звонок сломан. Наверное, стоит пойти наверх и постучать?
— Пожалуй, я так и сделаю.
— Вас что-то тревожит, — заметила она. — Не так ли?
— Да, хотя не могу сказать, что именно.
Она быстро приняла решение.
— У меня есть ключ, — сказала женщина. — Он, конечно, мог сменить замок или поставить еще один. В таком городе, как этот, я бы именно так и поступила.
Заглянув в свою квартиру, она тут же вернулась со связкой ключей, затем закрыла дверь и повела меня наверх. Дойдя до лестницы, кроме капустной и мышиной вони, я почувствовал другие запахи: застоялого пива, мочи, марихуаны, южноамериканской кухни.
— По правилам, жильцы должны давать ключи, если меняют замки или вставляют дополнительные. В договоре об аренде есть даже специальная статья об этом. Кроме того, домовладелец имеет право входить в любое помещение. Никто, конечно, не обращает на договор внимания, да и самому владельцу нет до этого дела. А мне уж тем более. Так что, хотя у меня есть ключ с номерком 4-С, это совсем не означает, что мы сможем открыть квартиру господина Данфи.
— И все-таки попробуем.
— Это единственное, что нам остается.
— Не совсем так, — усмехнулся я. — Иногда мне удается открывать двери и без ключей.
— Действительно? — Она обернулась, чтобы внимательнее меня рассмотреть. — Наверное, это необходимо в вашей работе. Вы кто — слесарь или взломщик?
— Когда-то был полицейским.
— А теперь?
— Бывший полицейский.
— Кроме шуток? Вы назвали свою фамилию, но я ее не запомнила.
Я снова представился. Пока мы взбирались наверх, я узнал, что ее зовут Вилла Росситер и она вот уже двенадцать месяцев работает домоуправом, поэтому не платит за жилье.
— В сущности, домовладельцу эта квартира ничего не стоит, — сообщила она, — потому что в любом случае он не стал бы ее сдавать. Кроме моей, в доме пустуют еще три квартиры, а он их не сдает.
— Думаю, желающих поселиться здесь нашлось бы немало.
— Еще бы! Да их заняли бы моментально. Вы не поверите — каждая приносила бы по тысяче в месяц. Однако он предпочитает, чтобы они пустовали. В его планы входит превратить дом в кооперативное совладение, и то, что квартиры не сданы, играет ему на руку. Со временем он сможет их продать за огромные деньги.
— А пока теряет по куску в месяц на каждой?
— Думаю, в конечном счете ему это выгодно. Если мы станем кооперативом, то он заработает по сотне тысяч на каждом из этих кроличьих загонов. Ведь это же Нью-Йорк! Едва ли где-то еще можно было бы получить больше сотни кусков за все здание целиком.
— В любом другом городе оно было бы обречено.
— Ну, не обязательно. Дом еще крепкий, хотя ему больше ста лет. Когда-то такие дома строили для рабочих. Они совсем не похожи на каменные здания в Парк-Слоупе или на Клинтон-Хилле, которые в свое время были просто шикарными. И все же это — прочное сооружение. А вот и квартира господина Данфи.
Подойдя к двери, она решительно постучала. Не дождавшись ответа, постучала снова, еще громче. Мы переглянулись, и, пожав плечами, она вставила ключ в замочную скважину. Повернула его дважды, чтобы сначала высвободить задвижку, а затем отодвинуть пружинную защелку.
Едва она приоткрыла дверь, я тут же понял, что мы там увидим. Удерживая, я схватил ее за плечо.
— Позвольте сначала мне, — сказал я. — Вам нелегко будет это увидеть.
— Что здесь за странный запах?
Я проскользнул в полуоткрытую дверь и прошел вперед, чтобы осмотреть труп.
* * *
Квартирка с тремя, будто выстроившимися в ряд, комнатушками смахивала на железнодорожный вагон. Из прихожей дверь вела в гостиную, где стояли кресло, кушетка и стол с телевизором. Спинка кресла была поднята. Ткань на подлокотниках кресла и валиках кушетки сильно износилась. На столе рядом с телевизором стояла пепельница с парой окурков.Следующая дверь вела на кухню. Вдоль стены здесь были установлены плита, мойка и холодильник. Над мойкой располагалось окно, выходившее на вентиляционную шахту. В стороне стояла старая ванна на изогнутых ножках. Эмаль кое-где пообилась, обнажив черный литой чугун. Лист окрашенной блестящей белой краской фанеры покрывал ванну, превращая ее в обеденный стол. Тут Эдди поставил кофейную чашку и еще одну пепельницу. В мойке лежала грязная посуда; несколько тарелок, уже вымытых, были расставлены на проволочной сушилке.
В последней комнате — спальне — я нашел Эдди. Наклонившись вперед, он сидел на неразобранной постели, одетый в белую безрукавку. Больше на нем ничего не было. На кровати лежала кипа крикливых журналов, а внизу, прямо перед ним, на покрытом линолеумом полу я увидел разворот с фотографией молодой женщины со связанными локтями и запястьями, веревка обвивала ее тело. Крупные груди были туго затянуты электропроводом или чем-то вроде него; лицо ее искажала гримаса боли и ужаса.
Вокруг шеи Эдди обвилась бельевая веревка в пластиковой обмотке. Из нее же была сделана и петля. Другой конец веревки кто-то привязал к трубе под потолком.
— Боже мой!..
Невольное восклицание вырвалось у женщины, которая все-таки вошла в квартиру вслед за мной.
— Что случилось? — спросила она. — Господи Иисусе, как это произошло?!
Я знал, как это обычно бывает.
Глава 6
Полицейского звали Андреотти. Грива черных волос и кустистые брови при тяжеловесной, громоздкой фигуре усиливали сходство Андреотти с медведем. Вместе со мной он поднялся в квартиру Эдди. Его напарник, светлокожий афроамериканец, в это время записывал внизу показания Виллы.
Андреотти сказал:
— Помню, вы и сами когда-то занимались нашим делом, так что, полагаю, знаете правила. Ни к чему не прикасались и ничего не передвигали?
— Совершенно верно.
— Вы упомянули, что он был вашим другом и внезапно куда-то пропал. Что же произошло? Вы договаривались встретиться?
— Я ждал его еще вчера.
— Ну, он уже явно был не в состоянии прийти. Экспертиза уточнит время смерти, но и сейчас могу заверить, что с ее момента прошло больше двадцати четырех часов. Плевать на правила — я все-таки открою окно. Почему бы вам не заняться окном на кухне?
Я распахнул окно там, а потом и в гостиной. Когда вернулся, он спросил:
— Итак, ваш друг не появился. И что дальше? Вы ему позвонили?
— У него нет телефона.
— А это что такое?
Он показал на перевернутый оранжевый ящик, заменявший прикроватную тумбочку. На нем стоял черный телефонный аппарат устаревшей модели. Я сказал, что он сломан.
— Разве?
Он прижал трубку к уху, потом снова положил ее на рычаг.
— Действительно! Может, он просто не включен в розетку?
— Я знаю, что он отключен уже довольно давно.
— Для чего же покойный его держал у изголовья? Любовался как произведением искусства? Черт! Мне не следовало к нему прикасаться. Ну, да все равно! Никому не придет в голову снимать здесь отпечатки пальцев! Мы быстренько закроем дело. Ведь оно кажется совершенно ясным, как вы думаете?
— На первый взгляд — да.
— Я и раньше сталкивался с подобными случаями. Дети старших классов, студенты... Впервые увидев такое, я подумал, что нельзя уходить из жизни столь нелепо. Совсем еще мальчик... Мы нашли его в платяном шкафу, можете себе представить? Он сидел на перевернутом пластиковом ящике, в каких перевозят молоко. А вокруг шеи была затянута простыня, привязанная к перекладине, — черт ее знает, как она называется! — На нее обычно вешают плечики для одежды. Ну, разве вы станете так поступать, если вдруг решите повеситься? Предположим, вам не хватит духа. Тогда достаточно встать на ноги и ослабить натяжение веревки или, как в его случае, простыни. Если же, напротив, всей своей тяжестью натянуть веревку, чтобы побыстрее задохнуться и переломить себе шею, то, пожалуй, перекладина не выдержит и сорвется.
— Так бы я и ушел тогда в растерянности, решив, что кто-то пытался задушить мальчишку и выдать его смерть за самоубийство, но напарник, к счастью, меня просветил. Прежде всего он обратил мое внимание на то, что малыш был голым.
— "Эротическая самоасфиксация", — сказал он мне.
Помолчав с минуту, Андреотти продолжил:
— Никогда не слышал ни о чем подобном. Оказалось, это новый способ мастурбации. Если, перехватив себе горло, ограничить доступ воздуха в легкие, то удовольствие вроде бы возрастает. Конечно, не в том случае, когда у вас подвертывается нога, как у того бедняги. При таком повороте дела вы рискуете превратиться в труп, а семья обнаружит вас с выскочившими из орбит глазами, в самом непотребном виде.
Он покачал головой.
— Он был вашим другом, но, могу поспорить, вы не догадывались, в каком дерьме он увяз.
— Да уж.
— Никто никогда ничего не знает. Старшеклассники иной раз делятся между собой. Но взрослые! Вы можете вообразить мужика, говорящего другому: «Послушай, я тут нашел новый великолепный способ себя подбодрить»? Бьюсь об заклад — вы не ожидали увидеть подобное. Вы, конечно, подумали, что с ним произошел сердечный приступ или что-то в этом роде?
— Я просто беспокоился за него.
— Итак, она открыла вам дверь своим ключом? А дверь-то была заперта?
— Да, на задвижку и защелку.
— И все окна закрыты? Ну, что же. Если вас интересует мое мнение, все кажется достаточно ясным. У него есть семья или кто-то, кого следовало бы известить?
— Его родители умерли. Если у него и были родственники, то я ничего об этом не знаю.
— Господи, стоит только проявить слабинку, и нелепая смерть одинокого человека может разорвать сердце. Посмотрите, какой он изможденный! Несчастный сукин сын!
В гостиной он спросил:
— Не хотите формально его опознать? При отсутствии ближайших родственников нам нужно найти кого-то, кто мог бы это сделать.
— Это Эдди Данфи.
— О'кей, — сказал он. — Достаточно.
— У меня только растворимый, — сказала она. — Да и тот без кофеина. Может, лучше выпьете пива?
— Кофе без кофеина тоже сойдет.
— Себе я налью чего-нибудь покрепче. Посмотрите — меня всю трясет.
Она вытянула вперед руку. Если та и дрожала, я этого не заметил. Подойдя к шкафчику над мойкой, она достала бутылку виски «Тичер'с» и плеснула граммов пятьдесят в банку из-под джема «Флинстоун». Затем снова присела к столу. Взяв банку, она зачем-то на нее внимательно посмотрела, а потом залпом выпила половину. Закашлявшись, передернула плечами и тяжело вздохнула.
— Так-то лучше, — заметила она.
Мне было нетрудно в это поверить.
Засвистел чайник, и она приготовила мне кофе. Если, конечно, эту бурду можно было так назвать. Помешав, я оставил ложечку в чашке — говорят, так быстрее остывает, но я очень в этом сомневаюсь.
Помолчав, Вилла сказала:
— Даже молока не могу вам предложить.
— Я пью черный кофе.
— Правда, есть сахар. В этом я совершенно уверена.
— Не употребляю.
— Неужели боитесь испортить вкус растворимого, да еще без кофеина, кофе?
— Пожалуй.
Допив виски, она заметила:
— Вы сразу распознали запах. Поэтому тут же и догадались?
— Ошибиться было невозможно.
— Наверное, теперь и я этот запах никогда не забуду. Когда были полицейским, часто оказывались в подобных ситуациях?
— Если вы имеете в виду квартиры с трупами, то, боюсь, ответ будет утвердительным. Не раз приходилось сталкиваться с подобным.
— Привыкли?
— Сомневаюсь, что к этому вообще можно привыкнуть. Просто со временем лучше получается скрывать эмоции от других и от себя.
— Интересно, как вам это удается?
— Ну, выпивка помогает.
— Вы точно не хотите?
— Спасибо, нет. Как еще можно избавиться от эмоций? Некоторые полицейские злятся на умерших или нарочито демонстрируют свое безразличие и пренебрежение. Вынося тело, они порой волокут мешок так, что тот бьется о ступени. Конечно, когда в мешке тело вашего друга, смотреть на это непереносимо. Но таким образом полицейские пытаются как бы обезличить прах. Стоит отнестись к нему, как к какому-то хламу, и перестаешь мучиться из-за того, что случилось с этим человеком, прекращаешь задумываться над тем, что подобное однажды произойдет и с тобой.
— Боже!.. — сказала она, доливая виски в банку. С этикетки смотрела тупо улыбающаяся физиономия Фреда Флинстоуна. Закупорив бутылку, Вилла отхлебнула виски. — Мэтт, давно вы были полицейским?
— Несколько лет назад.
— А чем теперь занимаетесь? Вы слишком молоды, чтобы бездельничать.
— Я стал кем-то вроде частного детектива.
— Кем-то вроде?
— Ну, у меня нет лицензии. Нет офиса, обо мне не упоминают на желтых страницах справочника. Нет и работы, если на то пошло. Хотя время от времени люди обращаются ко мне с просьбой чем-нибудь им помочь.
— И вы беретесь?
— Если думаю, что смогу помочь. Как раз сейчас работаю на клиента из Индианы. Его дочь приехала в Нью-Йорк, чтобы стать актрисой. Она жила в меблированном доме совсем неподалеку, а пару месяцев назад исчезла.
— Что же с ней произошло?
— Как раз это я и пытаюсь выяснить. Но с тех пор, как взялся за это дело, узнать удалось чертовски мало.
— Потому-то вы и хотели повидать Эдди Данфи? Он был с ней знаком?
— Нет, между ними — ничего общего.
— Вот и лопнула моя теория. Я было подумала, что он попросил ее позировать для какого-то из тех похабных журнальчиков. А потом, не успев опомниться, она попала и на съемки фильмов для извращенцев. Ну, дальше вы и сами догадываетесь. Неужели их действительно снимают?
— Такие фильмы? Насколько мне известно, это вполне вероятно. Но мне попадались только грубые подделки.
— А вы стали бы смотреть настоящий фильм? Если бы нашлась хорошая копия и вас пригласили на просмотр?
— Без веской причины — никогда.
— А любопытства ради? Разве это не веская причина?
— Не думаю. Мое любопытство не простирается так далеко.
— А как бы я поступила? Вероятно, посмотрела бы, а потом казнила себя за то, что сделала это. Или же воздержалась бы, а потом все-таки жалела, что не воспользовалась возможностью. Как ее звали?
— Пропавшую девушку? Паула Хольдтке.
— Между Эдди и ней ничего не было?
Я подтвердил, что они не знали друг друга.
— В таком случае зачем вы хотели его повидать?
— Мы были друзьями.
— Давними?
— Нет.
— Чем же вы занимались вдвоем? Вместе ходили по магазинам? Извините, это бессердечно с моей стороны. Бедняга мертв. Он был вашим другом, и он умер. Но вы такие разные, что трудно поверить в вашу дружбу.
— У полицейских и преступников бывает много общего. Иногда.
— Так он был преступником?
— Когда-то. Мелким жуликом. Болтаясь на этих улицах, трудно стать кем-то еще. Конечно, прежде район был совсем другим.
Андреотти сказал:
— Помню, вы и сами когда-то занимались нашим делом, так что, полагаю, знаете правила. Ни к чему не прикасались и ничего не передвигали?
— Совершенно верно.
— Вы упомянули, что он был вашим другом и внезапно куда-то пропал. Что же произошло? Вы договаривались встретиться?
— Я ждал его еще вчера.
— Ну, он уже явно был не в состоянии прийти. Экспертиза уточнит время смерти, но и сейчас могу заверить, что с ее момента прошло больше двадцати четырех часов. Плевать на правила — я все-таки открою окно. Почему бы вам не заняться окном на кухне?
Я распахнул окно там, а потом и в гостиной. Когда вернулся, он спросил:
— Итак, ваш друг не появился. И что дальше? Вы ему позвонили?
— У него нет телефона.
— А это что такое?
Он показал на перевернутый оранжевый ящик, заменявший прикроватную тумбочку. На нем стоял черный телефонный аппарат устаревшей модели. Я сказал, что он сломан.
— Разве?
Он прижал трубку к уху, потом снова положил ее на рычаг.
— Действительно! Может, он просто не включен в розетку?
— Я знаю, что он отключен уже довольно давно.
— Для чего же покойный его держал у изголовья? Любовался как произведением искусства? Черт! Мне не следовало к нему прикасаться. Ну, да все равно! Никому не придет в голову снимать здесь отпечатки пальцев! Мы быстренько закроем дело. Ведь оно кажется совершенно ясным, как вы думаете?
— На первый взгляд — да.
— Я и раньше сталкивался с подобными случаями. Дети старших классов, студенты... Впервые увидев такое, я подумал, что нельзя уходить из жизни столь нелепо. Совсем еще мальчик... Мы нашли его в платяном шкафу, можете себе представить? Он сидел на перевернутом пластиковом ящике, в каких перевозят молоко. А вокруг шеи была затянута простыня, привязанная к перекладине, — черт ее знает, как она называется! — На нее обычно вешают плечики для одежды. Ну, разве вы станете так поступать, если вдруг решите повеситься? Предположим, вам не хватит духа. Тогда достаточно встать на ноги и ослабить натяжение веревки или, как в его случае, простыни. Если же, напротив, всей своей тяжестью натянуть веревку, чтобы побыстрее задохнуться и переломить себе шею, то, пожалуй, перекладина не выдержит и сорвется.
— Так бы я и ушел тогда в растерянности, решив, что кто-то пытался задушить мальчишку и выдать его смерть за самоубийство, но напарник, к счастью, меня просветил. Прежде всего он обратил мое внимание на то, что малыш был голым.
— "Эротическая самоасфиксация", — сказал он мне.
Помолчав с минуту, Андреотти продолжил:
— Никогда не слышал ни о чем подобном. Оказалось, это новый способ мастурбации. Если, перехватив себе горло, ограничить доступ воздуха в легкие, то удовольствие вроде бы возрастает. Конечно, не в том случае, когда у вас подвертывается нога, как у того бедняги. При таком повороте дела вы рискуете превратиться в труп, а семья обнаружит вас с выскочившими из орбит глазами, в самом непотребном виде.
Он покачал головой.
— Он был вашим другом, но, могу поспорить, вы не догадывались, в каком дерьме он увяз.
— Да уж.
— Никто никогда ничего не знает. Старшеклассники иной раз делятся между собой. Но взрослые! Вы можете вообразить мужика, говорящего другому: «Послушай, я тут нашел новый великолепный способ себя подбодрить»? Бьюсь об заклад — вы не ожидали увидеть подобное. Вы, конечно, подумали, что с ним произошел сердечный приступ или что-то в этом роде?
— Я просто беспокоился за него.
— Итак, она открыла вам дверь своим ключом? А дверь-то была заперта?
— Да, на задвижку и защелку.
— И все окна закрыты? Ну, что же. Если вас интересует мое мнение, все кажется достаточно ясным. У него есть семья или кто-то, кого следовало бы известить?
— Его родители умерли. Если у него и были родственники, то я ничего об этом не знаю.
— Господи, стоит только проявить слабинку, и нелепая смерть одинокого человека может разорвать сердце. Посмотрите, какой он изможденный! Несчастный сукин сын!
В гостиной он спросил:
— Не хотите формально его опознать? При отсутствии ближайших родственников нам нужно найти кого-то, кто мог бы это сделать.
— Это Эдди Данфи.
— О'кей, — сказал он. — Достаточно.
* * *
Вилла Росситер жила в квартире под номером 1-В. Как и жилище Эдди, она располагалась в глубине коридора и имела такую же планировку. Однако квартира Виллы находилась в восточном крыле здания и казалась из-за этого как бы зеркально перевернутой. К тому же в ней обновили санузел, а на кухне не было ванны. Небольшая, в два квадратных фута душевая была устроена в углу спальни. Мы сидели на кухне за старым оцинкованным столом. Вилла спросила, хочу ли я что-нибудь выпить, и я ответил, что не откажусь от чашки кофе.— У меня только растворимый, — сказала она. — Да и тот без кофеина. Может, лучше выпьете пива?
— Кофе без кофеина тоже сойдет.
— Себе я налью чего-нибудь покрепче. Посмотрите — меня всю трясет.
Она вытянула вперед руку. Если та и дрожала, я этого не заметил. Подойдя к шкафчику над мойкой, она достала бутылку виски «Тичер'с» и плеснула граммов пятьдесят в банку из-под джема «Флинстоун». Затем снова присела к столу. Взяв банку, она зачем-то на нее внимательно посмотрела, а потом залпом выпила половину. Закашлявшись, передернула плечами и тяжело вздохнула.
— Так-то лучше, — заметила она.
Мне было нетрудно в это поверить.
Засвистел чайник, и она приготовила мне кофе. Если, конечно, эту бурду можно было так назвать. Помешав, я оставил ложечку в чашке — говорят, так быстрее остывает, но я очень в этом сомневаюсь.
Помолчав, Вилла сказала:
— Даже молока не могу вам предложить.
— Я пью черный кофе.
— Правда, есть сахар. В этом я совершенно уверена.
— Не употребляю.
— Неужели боитесь испортить вкус растворимого, да еще без кофеина, кофе?
— Пожалуй.
Допив виски, она заметила:
— Вы сразу распознали запах. Поэтому тут же и догадались?
— Ошибиться было невозможно.
— Наверное, теперь и я этот запах никогда не забуду. Когда были полицейским, часто оказывались в подобных ситуациях?
— Если вы имеете в виду квартиры с трупами, то, боюсь, ответ будет утвердительным. Не раз приходилось сталкиваться с подобным.
— Привыкли?
— Сомневаюсь, что к этому вообще можно привыкнуть. Просто со временем лучше получается скрывать эмоции от других и от себя.
— Интересно, как вам это удается?
— Ну, выпивка помогает.
— Вы точно не хотите?
— Спасибо, нет. Как еще можно избавиться от эмоций? Некоторые полицейские злятся на умерших или нарочито демонстрируют свое безразличие и пренебрежение. Вынося тело, они порой волокут мешок так, что тот бьется о ступени. Конечно, когда в мешке тело вашего друга, смотреть на это непереносимо. Но таким образом полицейские пытаются как бы обезличить прах. Стоит отнестись к нему, как к какому-то хламу, и перестаешь мучиться из-за того, что случилось с этим человеком, прекращаешь задумываться над тем, что подобное однажды произойдет и с тобой.
— Боже!.. — сказала она, доливая виски в банку. С этикетки смотрела тупо улыбающаяся физиономия Фреда Флинстоуна. Закупорив бутылку, Вилла отхлебнула виски. — Мэтт, давно вы были полицейским?
— Несколько лет назад.
— А чем теперь занимаетесь? Вы слишком молоды, чтобы бездельничать.
— Я стал кем-то вроде частного детектива.
— Кем-то вроде?
— Ну, у меня нет лицензии. Нет офиса, обо мне не упоминают на желтых страницах справочника. Нет и работы, если на то пошло. Хотя время от времени люди обращаются ко мне с просьбой чем-нибудь им помочь.
— И вы беретесь?
— Если думаю, что смогу помочь. Как раз сейчас работаю на клиента из Индианы. Его дочь приехала в Нью-Йорк, чтобы стать актрисой. Она жила в меблированном доме совсем неподалеку, а пару месяцев назад исчезла.
— Что же с ней произошло?
— Как раз это я и пытаюсь выяснить. Но с тех пор, как взялся за это дело, узнать удалось чертовски мало.
— Потому-то вы и хотели повидать Эдди Данфи? Он был с ней знаком?
— Нет, между ними — ничего общего.
— Вот и лопнула моя теория. Я было подумала, что он попросил ее позировать для какого-то из тех похабных журнальчиков. А потом, не успев опомниться, она попала и на съемки фильмов для извращенцев. Ну, дальше вы и сами догадываетесь. Неужели их действительно снимают?
— Такие фильмы? Насколько мне известно, это вполне вероятно. Но мне попадались только грубые подделки.
— А вы стали бы смотреть настоящий фильм? Если бы нашлась хорошая копия и вас пригласили на просмотр?
— Без веской причины — никогда.
— А любопытства ради? Разве это не веская причина?
— Не думаю. Мое любопытство не простирается так далеко.
— А как бы я поступила? Вероятно, посмотрела бы, а потом казнила себя за то, что сделала это. Или же воздержалась бы, а потом все-таки жалела, что не воспользовалась возможностью. Как ее звали?
— Пропавшую девушку? Паула Хольдтке.
— Между Эдди и ней ничего не было?
Я подтвердил, что они не знали друг друга.
— В таком случае зачем вы хотели его повидать?
— Мы были друзьями.
— Давними?
— Нет.
— Чем же вы занимались вдвоем? Вместе ходили по магазинам? Извините, это бессердечно с моей стороны. Бедняга мертв. Он был вашим другом, и он умер. Но вы такие разные, что трудно поверить в вашу дружбу.
— У полицейских и преступников бывает много общего. Иногда.
— Так он был преступником?
— Когда-то. Мелким жуликом. Болтаясь на этих улицах, трудно стать кем-то еще. Конечно, прежде район был совсем другим.