— Никакого обмана тут не было, — объяснил Хольдтке, — потому что разговор стоил столько же, как если бы это она звонила нам. Только счет присылали нам, а не ей. Дочь же в результате, не торопясь, могла рассказать о своих новостях, так что компания даже выгадывала.
Но на этот раз молчание Паулы затянулось. Не реагировала она и на просьбы, записанные автоответчиком. В конце июля сам Хольдтке, его жена и младшая дочь, залив бензин в одну из «субару», отправились в путешествие по Северной и Южной Дакоте, где покатались на лошадях, затем посетили Дурные земли и гору Рашмор. Домой вернулись только в середине августа. Снова попытались созвониться с Паулой, но на этот раз вместо автоответчика прослушали запись телефонной станции, сообщившую, что номер временно отключен.
— Если она выбралась из города на все лето, — предположил Хольдтке, — то, конечно, могла ради экономии отключить телефон. Но почему она уехала, никого не предупредив? На нее это не похоже. Конечно, иногда она принимает импульсивные решения, но у нее всегда было чувство ответственности, и она непременно связалась бы с нами, чтобы сообщить о своих планах.
С этим можно было бы и поспорить, я не осмелился бы проверять по ее действиям часы. За три года, что прошли после окончания Боллстейтского колледжа, Паула иногда пропускала куда больше двух-трех недель, не удосуживаясь позвонить родителям. Вполне возможно, что и на этот раз она куда-то уехала на лето и была слишком занята, чтобы связаться с ними. Кроме того, она могла позвонить как раз в то время, когда ее отец и мать скакали на лошадях или шагали по тропам Национального парка Ветряной пещеры.
— Десять дней назад мы отмечали день рождения маты, — сказал Уоррен Хольдтке, — а она не позвонила.
— Вы думаете, она не могла забыть об этой дате?
— Никогда! Она бы позвонила обязательно. Ну, если не в тот же день, так на следующий.
Он не знал, что и думать. Обратился в нью-йоркскую полицию. Как и следовало ожидать, ничего там не добился. Побывал в мансийском отделении общенационального детективного агентства. Служащий из нью-йоркского офиса заглянул в дом, где жила Паула, и установил, что она оттуда съехала. Если он соблаговолит внести — существенный! — задаток, детективы будут рады продолжить поиски.
— Я проверил, что они проделали, получив мои деньги. Побывали там, где она жила, и убедились, что ее там нет. Но я и сам мог бы это сделать! Поэтому сел в самолет и отправился в Нью-Йорк.
Он зашел в дом, где раньше жила Паула. Выяснил, что она съехала в начале июля, не оставив нового адреса. Телефонная компания отказалась сообщить ему что-либо, кроме того, что ее телефон отключен. А это он уже знал. Посетил он и ресторан, где его дочь работала. Там ему сказали, что она уволилась еще в апреле.
— Возможно, она нам даже об этом рассказывала, — говорил он. — После переезда в Нью-Йорк она сменила шесть или семь мест. Она могла уйти из-за того, что ее не устраивали чаевые, или потому, что с кем-то не сошлась характерами; ей могло не понравиться и то, что ее не отпустили на прослушивание. Конечно, Паула могла расстаться с последней должностью и устроиться где-то еще, ничего не сказав нам, но, возможно, мы сами не обратили внимания на эту новость.
Он не знал, что еще предпринять, поэтому снова пошел в полицию. Там ему сказали, что прежде всего это дело не для них; по всей видимости, девушка просто переехала, не известив об этом родителей. Поскольку она совершеннолетняя, то у нее есть полное право так поступить. Ему также заметили, что он слишком долго ждал, прежде чем к ним обратиться: прошло более трех месяцев после исчезновения Паулы, и ее следы уже почти невозможно отыскать.
Офицер полиции посоветовал нанять частного детектива, если он все-таки надумает разобраться в том, что произошло. Правила запрещают им рекомендовать кого-либо конкретно. Тем не менее, заметил полицейский, ему представляется, что он вправе рассказать, как бы поступил сам, оказавшись в положении господина Хольдтке. Есть парень по фамилии Скаддер, к слову сказать, бывший полицейский. Он и живет в том же районе, где раньше проживала Паула Хольдтке, и...
— Что же это за полицейский?
— Его фамилия Деркин.
— Значит, Джо Деркин, — сказал я. — Очень любезно с его стороны.
— Мне он понравился.
— Да, парень что надо, — заметил я.
Мы расположились в кафе на Пятьдесят седьмой улице, совсем недалеко от моей гостиницы. Обеденное время закончилось до того, как мы там появились, поэтому нам дали спокойно посидеть за кофе. Я попросил еще чашечку. Кофе Хольдтке остывал, но он не замечал этого.
— Господин Хольдтке, не уверен, что я именно тот человек, который вам нужен.
— Деркин говорил...
— Знаю, что он мог сказать. Думаю, что вы добьетесь большего от людей, которым платили прежде. Тем, у которых контора в Манси. Они могли бы поручить ваше дело сразу нескольким оперативникам, им удалось бы охватить его шире, чем это смогу сделать я.
— Вы утверждаете, что они способны поработать лучше, чем вы?
Я подумал над его словами:
— Нет. Но они смогут лучше преподнести свою работу. Они будут снабжать вас подробными отчетами, сообщая, что именно ими сделано, с кем они разговаривали и что выяснили. Они тщательно, статья за статьей, подсчитают расходы и учтут каждый час, отданный вашему делу.
Отпив кофе, я поставил чашечку и, наклонившись вперед, сказал:
— Господин Хольдтке, я вполне приличный детектив, но у меня нет никакого официального положения. Чтобы заниматься сыскной работой в этом штате, нужна лицензия, а у меня ее нет. Никогда не чувствовал, что смогу выдержать волокиту, чтобы ее получить. Я не составляю постатейных перечней расходов, не обращаю внимания на время, не представляю отчетов. У меня даже нет офиса. Вот почему, кстати, мы пьем кофе здесь. У меня, конечно, есть приобретенные с годами нюх и опыт, но я не уверен, что именно для этих качеств вы нашли бы применение.
— Деркин не упоминал, что у вас нет лицензии.
— Ну, так мог бы. Секрета в этом нет.
— Как вы думаете, почему он посоветовал обратиться именно к вам.
Наверное, у меня был приступ совестливости. А может, просто не хотелось браться за эту работу.
— Отчасти потому, что он надеялся получить вознаграждение за свою рекомендацию, — ответил я.
Лицо Хольдтке помрачнело:
— Об этом он тоже ничего не сказал.
— Меня это не удивляет.
— Не слишком-то этично, — заметил он. — Ведь так?
— Вы правы. Впрочем, с его стороны было вообще не очень-то этично кого-то рекомендовать. Но отдам ему должное: он не направил бы вас ко мне, если бы не думал, что я самый подходящий детектив. Вероятно, он считает, что вы не прогадаете, вложив в меня деньги, а я вас не подведу.
— Вы с этим согласны?
Я кивнул.
— Прежде всего должен вас предупредить, что скорее всего вы понапрасну потратите свои деньги.
— Потому что...
— Потому что она объявится сама или не объявится никогда.
Задумавшись над моими словами, он помолчал. Никто из нас не говорил о том, что его дочь, возможно, мертва, но избавиться от этой мысли мы оба не могли.
Затем он спросил:
— И сколько же я выброшу на ветер?
— Предположим, вы мне выдадите тысячу долларов.
— Это будет предоплата, задаток или что-то другое?
— Не знаю, как вы это назовете. Поденной таксы у меня нет, и я не хронометрирую свое время. Просто иду, куда надо, предпринимаю то, что мне представляется разумным. В нашей работе, правда, всегда надо сделать и несколько обязательных шагов. Для начала я займусь тем, что полагается в таких случаях, хотя, честно признаюсь, не верю, что это окажется полезным. Да, и вот еще что!.. Возможно, мне придется кое-куда съездить, а это, как вы понимаете, тоже стоит денег. Когда, на мой взгляд, от вашей тысячи ничего не останется, я попрошу вас опять субсидировать меня, а вы уж решите, намерены ли это сделать.
Он принужденно рассмеялся:
— Не очень-то деловой подход.
— Знаю. Боюсь, я вообще не деловой человек.
— И все же вы внушаете мне доверие. Тысяча долларов... Полагаю, ваши личные расходы не войдут в эту сумму?
Я отрицательно покачал головой.
— Не думаю, что мне предстоят большие траты. И обычно я предпочитаю покрывать их сам, чтобы потом не приходилось отчитываться.
— Может быть, стоило бы поместить объявления в газетах, в колонках частных извещений? Или подать их в виде рекламы. С фотографией и обещанием вознаграждения. Конечно, мы бы оплатили их отдельно, не из вашей тысячи. Я знаю, что публикация подобных объявлений обходится дорого.
Мне не понравилась эта идея.
— Паула уже вышла из того возраста, когда ее фотографию целесообразно было бы поместить на молочных пакетах или среди объявлений о распродаже колготок, — сказал я. — Не думаю, что публикации в газетах вообще помогут нам. Вы только привлечете к себе внимание мошенников и охотников за вознаграждением, а от них больше хлопот, чем проку.
— Не могу избавиться от мысли, что у нее амнезия. Если она увидит свою фотографию в газете... А вдруг кто-то еще ее узнает?!
— Это не исключено, — сказал я, — но лучше пока отказаться от этой затеи.
Он перечислил мне названия ресторанов, где она работала. Кроме того, Хольдтке, оставил мне обе программки, заверив, что их у него еще много. Я записал его адрес и номера телефонов в Манси.
— Звоните в любое время, — несколько раз повторил он перед уходом.
Я сказал ему, что, вероятно, не стану звонить, пока не обнаружу что-нибудь конкретное.
Он заплатил за кофе и оставил официантке доллар. Уже в дверях Хольдтке произнес:
— Знаете, у меня появилось ощущение, что я приехал сюда не напрасно. Думаю, я сделал верный шаг: вы кажетесь честным и прямым человеком. Я это ценю.
У входа в кафе мастак по игре в три листика охмурял зевак, советуя не сводить глаз с красной масти, а сам то и дело озирался, опасаясь полиции.
— Я читал об этой игре, — заметил Хольдтке.
— Это не игра, — ответил я, — а чистой воды надувательство, наглое мошенничество. Выиграть у них невозможно.
— Именно так и было написано. И все же люди надеются, что им повезет.
— Знаю, — сказал я. — Это трудно понять.
Жилой дом из красного кирпича, где до исчезновения жила Паула Хольдтке, находился на Пятьдесят четвертой улице, неподалеку от Девятой авеню. Я отправился туда сразу после пяти; на улицах было полно возвращавшихся домой служащих. В вестибюле я насчитал более пятидесяти кнопок звонков, а рядом увидел отдельный звонок с табличкой «ДОМОУПРАВ». Прежде чем позвонить, я просмотрел список жильцов; имени Паулы Хольдтке там не было.
Домоуправом оказалась высокая, довольно худая женщина. Лоб ее был широковат, а подбородок казался чересчур узким, отчего лицо ее напоминало клин. Она была в цветастом домашнем платье, в руке дымилась сигарета. Как следует рассмотрев меня, женщина сказала:
— Простите, но сейчас у меня нет свободных мест. Если в ближайшие пару недель ничего подходящего не найдете, позвоните мне.
— А сколько вы берете за комнату?
— Сто двадцать в неделю, включая плату за электричество, но у нас есть комнаты и получше, они обходятся дороже. Формально в нашем доме жильцам не разрешается готовить в номерах, но если вы поставите у себя маленькую плитку, никто не будет против. В каждой комнате есть холодильник. Он совсем крошечный, но для молока места хватит.
— Я пью черный кофе.
— Тогда холодильник вам, наверное, не понадобится. Впрочем, это неважно. Все равно свободных комнат нет и в ближайшее время, вероятно, не будет.
— А у Паулы Хольдтке была плитка?
— Она работала официанткой и скорее всего питалась на работе. Знаете, я сначала подумала, что вы полицейский, но потом поняла, что ошиблась. Пару недель назад ко мне заходил легавый, а совсем недавно заглянул мужчина, назвавшийся ее отцом. У него приятное лицо, а волосы рыжие, седина почти не заметна... Что же случилось с Паулой?
— Как раз это я и пытаюсь выяснить.
— Не хотите ли зайти? Полицейскому, правда, я рассказала все, что знала, потом примерно то же самое сообщила ее отцу, но, наверное, у вас есть еще какие-то вопросы? Ведь так?..
Я спустился вслед за ней по длинному лестничному пролету. Мы остановились внизу, у стола, заваленного конвертами.
— Здесь жильцы разбирают почту, — сказала женщина. — Почтальон не раскладывает письма по ящикам, а просто оставляет корреспонденцию здесь. Хотите верьте — хотите нет, но так надежнее. В соседних домах почтовые ящики находятся в вестибюле, а туда часто вламываются бродяги. Они ищут чеки пособий по бедности, заодно воруют и письма... Прямо, пожалуйста. Последняя дверь налево — моя.
Ее комната была небольшой, но очень аккуратной. Ничего лишнего: только кушетка, стул с прямой спинкой кресло, небольшой кленовый письменный стол с откидной доской и комод, на котором стоял телевизор. На полу, покрытом линолеумом «под кирпич», лежал овальный коврик с кистями.
Я опустился на стул, а она принялась листать толстенный гроссбух. Через пару минут она нашла нужную запись и сказала:
— Смотрите: в последний раз мы виделись, когда Паула принесла квартплату. Это было шестого июля, понедельник. Как обычно, она заплатила сто тридцать пять долларов. У нее была чудесная, чуть побольше обычной, комнатка прямо над моей. В следующий понедельник она у меня не появилась, хотя обычно вовремя платила за жилье. Поэтому в среду я попыталась найти ее сама. Я всегда жду до среды, а потом обхожу тех, кто задолжал. Если кто-то просрочит два дня с оплатой, это не беда: я никого из дома не выбрасываю, а просто напоминаю, что пора заплатить. Знаете, есть люди, которые ни за что не заплатят, если им не напомнить.
Так вот, я постучала в ее дверь, но мне никто не открыл. На обратном пути, возвращаясь к себе, я снова к ней заглянула; Паулы по-прежнему не было. На следующее утро, а это уже был четверг, я снова попыталась достучаться до нее, а поскольку она не отозвалась, воспользовалась своим ключом.
Тут она нахмурилась.
— Не пойму, почему я так поступила. Я знала, что девушка по утрам обычно бывала дома, хотя и не всегда, конечно. Вроде бы беспокоиться не было оснований: квартплату она задерживала всего на три дня... Ах, да, припоминаю! Паула несколько дней не забирала письма — это показалось мне странным. Подумайте сами: письма, а тут еще и квартплата... Одним словом, я решила открыть ее комнату.
— Что же вы обнаружили?
— Слава Богу, не то, чего опасалась. Знаете, как противно вламываться к людям! Думаю, вы меня понимаете. Когда человек живет один в меблированной комнате, то, открывая его дверь, боишься увидеть самое худшее. На этот раз, к счастью, все обошлось: ее комната была пуста.
— Как — совершенно пуста?
— Нет, конечно. Мебель, естественно, стояла где положено. И еще она оставила постельное белье. Мои жильцы пользуются своим постельным бельем. Когда-то давно я его выдавала, но вот уже лет пятнадцать не делаю этого. Одеяло, простыни, наволочки Паулы были на кровати. Однако в шкафу оказалось пусто. Ничего не было и в холодильнике. Мне стало ясно, что она съехала.
— Не пойму, почему все-таки она бросила постельное белье?..
— Может быть, она нашла комнату в доме, где в квартплату включают стоимость белья? А может, она уехала из города надолго и не смогла забрать все. Впрочем, девушка могла просто о нем забыть. Вы же не забираете с собой простыни и одеяла, уезжая из мотеля, если вы не вор! Живя в меблирашках, люди привыкают к этому.
Я спросил:
— Вы говорите, она служила официанткой?
— Да, так она зарабатывала на жизнь. Вообще-то она была актрисой. А может, только мечтала ею стать? Большинство моих жильцов пробуют силы в шоу-бизнесе. Я имею в виду тех, кто помоложе. Но у меня живут и несколько стариков, они получают пенсии и пособия — этого им хватает. Вы не поверите, но одна жиличка платит за комнату всего семнадцать долларов тридцать центов в неделю, а у нее одна из лучших комнат в доме! Когда я по средам карабкаюсь к ней на шестой этаж за квартплатой, то, скажу вам, мне иногда кажется, что овчинка не стоит выделки...
— Вы не знаете, где Паула работала перед тем, как уйти?
— Я вообще не уверена, что она в то время работала. Не помню, говорила ли она мне об этом. Вряд ли. Знаете, я стараюсь с ними не сближаться. День прошел — и ладно. Жильцы ведь приходят и уходят. Только старики остаются со мной, пока их Господь не призовет, а молодежь день здесь — день там. Одни возвращаются домой, к родителям, другие подсоберут деньжат и перебираются на приличную, настоящую квартиру, третьи заводят семьи или просто с кем-то сходятся. Да мало ли что с ними может произойти!
— А Паула долго у вас прожила?
— Года три, пожалуй. Да, на этой неделе будет ровно три года, как она появилась. Помню, об этом спрашивал ее отец, когда заходил. Но раз прошло уже два месяца с тех пор, как она съехала, то полных трех лет не наберется. И все же она жила у меня дольше многих других, исключая, конечно, стариков, для которых квартплата заморожена. Мало кто прожил здесь столько же.
— Расскажите мне о ней.
— А что вас интересует?
— Не знаю точно. Ну, например, с кем она дружила? Как проводила свободное время? Вы — женщина наблюдательная, многое могли подметить.
— Так-то оно так, наблюдательная, да на многое закрываю глаза. Вам понятно?
— Думаю, да.
— Я сдаю пятьдесят четыре комнаты. Иногда девушки сбрасываются и вдвоем снимают комнату побольше. Сейчас у меня шестьдесят шесть жильцов. Я требую от них не так много: вести себя тихо, держаться прилично и платить за квартиру в срок. Но меня не касается то, как они зарабатывают деньги.
— Не была ли Паула мошенницей?
— У меня нет оснований так думать и подозревать ее в этом, хотя клясться на Библии я бы не стала. Одно скажу: по меньшей мере четверо из моих жильцов зарабатывают на хлеб подобным образом. Впрочем, их может быть и больше. Однако я не представляю, кто эти люди. Я только вижу, что женщина встает рано утром и отправляется на работу. Откуда же мне знать, чем она занимается? Она может разносить подносы в ресторане или обслуживать клиентов в массажном кабинете — или как там еще называются эти заведения. У меня правило: жильцы не должны принимать гостей в своих комнатах. За этим я строго слежу. Но то, чем они занимаются вне дома, — их личное дело.
— Вы никогда не встречали кого-либо из приятелей девушки..
— Она здесь с ними не появлялась. Это не разрешается. Я не дура: догадываюсь, конечно, что некоторые тайком проводят к себе гостей. Однако никто этим не злоупотребляет, зная, что я этого не потерплю. Если же у нее были подруга или приятель в моем доме, то я об этом ничего не слышала.
— Значит, нового адреса она не оставила?
— Нет. После того как Паула в последний раз внесла деньги за комнату, я больше ее не видела.
— А что вы делали с ее корреспонденцией?
— Возвращала почтальону с пометкой: «Уехала, не оставив адреса». Вообще-то она получала мало писем. В основном приходили телефонные счета да рекламный мусор, который бросают каждому.
— Какие у вас были отношения?
— Пожалуй, нормальные. Она девушка спокойная, вежливая, чистоплотная. Деньги за комнату отдавала в срок. Все это время у меня не было с ней никаких проблем.
Она полистала гроссбух.
— Как-то Паула заплатила сразу за две недели, а однажды пропустила чуть ли не месяц, но потом каждый понедельник вносила дополнительно по пятьдесят долларов, пока не рассчиталась со мной. Если человек прожил у меня какое-то время и я вижу, что он аккуратный и порядочный, то я иду ему навстречу. Конечно, это не должно превращаться в привычку, но иногда людей надо поддерживать: у каждого бывают трудные времена.
— Как вы думаете, почему она съехала, ничего не сказав вам.
— Не знаю, — ответила она.
— И нет никаких догадок?
— Бывает, иногда на них будто что-то накатывает. Они могут прямо посреди ночи собраться и исчезнуть, проскользнув за дверь с чемоданами. Правда, в таких случаях они «забывают» заплатить мне как минимум за неделю. Паула же ничего не была должна. Я даже не знаю точно, когда она ушла. Могу только предположить, что в понедельник она внесла деньги, а днем позже выехала. Она дней десять не попадалась мне на глаза после того, как принесла квартплату.
— Как-то странно, что она съехала, не сказав вам ни слова.
— Может быть, было уже поздно, когда она выходила, и она не захотела меня тревожить. Или, наоборот, чересчур рано. Кроме того, я могла выйти из дома. Знаете, я часто хожу в кино. Больше всего люблю смотреть фильмы в будни, примерно в середине недели, после полудня. В это время в зале почти пусто, и так приятно посидеть перед большим экраном. Я подумывала купить себе видик, чтобы смотреть фильмы дома, в своей комнате, в любое время. Да и прокат обошелся бы всего в два-три доллара за день, но этот крошечный экран... Это все равно что молиться дома перед иконой, а не в храме.
Глава 3
Но на этот раз молчание Паулы затянулось. Не реагировала она и на просьбы, записанные автоответчиком. В конце июля сам Хольдтке, его жена и младшая дочь, залив бензин в одну из «субару», отправились в путешествие по Северной и Южной Дакоте, где покатались на лошадях, затем посетили Дурные земли и гору Рашмор. Домой вернулись только в середине августа. Снова попытались созвониться с Паулой, но на этот раз вместо автоответчика прослушали запись телефонной станции, сообщившую, что номер временно отключен.
— Если она выбралась из города на все лето, — предположил Хольдтке, — то, конечно, могла ради экономии отключить телефон. Но почему она уехала, никого не предупредив? На нее это не похоже. Конечно, иногда она принимает импульсивные решения, но у нее всегда было чувство ответственности, и она непременно связалась бы с нами, чтобы сообщить о своих планах.
С этим можно было бы и поспорить, я не осмелился бы проверять по ее действиям часы. За три года, что прошли после окончания Боллстейтского колледжа, Паула иногда пропускала куда больше двух-трех недель, не удосуживаясь позвонить родителям. Вполне возможно, что и на этот раз она куда-то уехала на лето и была слишком занята, чтобы связаться с ними. Кроме того, она могла позвонить как раз в то время, когда ее отец и мать скакали на лошадях или шагали по тропам Национального парка Ветряной пещеры.
— Десять дней назад мы отмечали день рождения маты, — сказал Уоррен Хольдтке, — а она не позвонила.
— Вы думаете, она не могла забыть об этой дате?
— Никогда! Она бы позвонила обязательно. Ну, если не в тот же день, так на следующий.
Он не знал, что и думать. Обратился в нью-йоркскую полицию. Как и следовало ожидать, ничего там не добился. Побывал в мансийском отделении общенационального детективного агентства. Служащий из нью-йоркского офиса заглянул в дом, где жила Паула, и установил, что она оттуда съехала. Если он соблаговолит внести — существенный! — задаток, детективы будут рады продолжить поиски.
— Я проверил, что они проделали, получив мои деньги. Побывали там, где она жила, и убедились, что ее там нет. Но я и сам мог бы это сделать! Поэтому сел в самолет и отправился в Нью-Йорк.
Он зашел в дом, где раньше жила Паула. Выяснил, что она съехала в начале июля, не оставив нового адреса. Телефонная компания отказалась сообщить ему что-либо, кроме того, что ее телефон отключен. А это он уже знал. Посетил он и ресторан, где его дочь работала. Там ему сказали, что она уволилась еще в апреле.
— Возможно, она нам даже об этом рассказывала, — говорил он. — После переезда в Нью-Йорк она сменила шесть или семь мест. Она могла уйти из-за того, что ее не устраивали чаевые, или потому, что с кем-то не сошлась характерами; ей могло не понравиться и то, что ее не отпустили на прослушивание. Конечно, Паула могла расстаться с последней должностью и устроиться где-то еще, ничего не сказав нам, но, возможно, мы сами не обратили внимания на эту новость.
Он не знал, что еще предпринять, поэтому снова пошел в полицию. Там ему сказали, что прежде всего это дело не для них; по всей видимости, девушка просто переехала, не известив об этом родителей. Поскольку она совершеннолетняя, то у нее есть полное право так поступить. Ему также заметили, что он слишком долго ждал, прежде чем к ним обратиться: прошло более трех месяцев после исчезновения Паулы, и ее следы уже почти невозможно отыскать.
Офицер полиции посоветовал нанять частного детектива, если он все-таки надумает разобраться в том, что произошло. Правила запрещают им рекомендовать кого-либо конкретно. Тем не менее, заметил полицейский, ему представляется, что он вправе рассказать, как бы поступил сам, оказавшись в положении господина Хольдтке. Есть парень по фамилии Скаддер, к слову сказать, бывший полицейский. Он и живет в том же районе, где раньше проживала Паула Хольдтке, и...
— Что же это за полицейский?
— Его фамилия Деркин.
— Значит, Джо Деркин, — сказал я. — Очень любезно с его стороны.
— Мне он понравился.
— Да, парень что надо, — заметил я.
Мы расположились в кафе на Пятьдесят седьмой улице, совсем недалеко от моей гостиницы. Обеденное время закончилось до того, как мы там появились, поэтому нам дали спокойно посидеть за кофе. Я попросил еще чашечку. Кофе Хольдтке остывал, но он не замечал этого.
— Господин Хольдтке, не уверен, что я именно тот человек, который вам нужен.
— Деркин говорил...
— Знаю, что он мог сказать. Думаю, что вы добьетесь большего от людей, которым платили прежде. Тем, у которых контора в Манси. Они могли бы поручить ваше дело сразу нескольким оперативникам, им удалось бы охватить его шире, чем это смогу сделать я.
— Вы утверждаете, что они способны поработать лучше, чем вы?
Я подумал над его словами:
— Нет. Но они смогут лучше преподнести свою работу. Они будут снабжать вас подробными отчетами, сообщая, что именно ими сделано, с кем они разговаривали и что выяснили. Они тщательно, статья за статьей, подсчитают расходы и учтут каждый час, отданный вашему делу.
Отпив кофе, я поставил чашечку и, наклонившись вперед, сказал:
— Господин Хольдтке, я вполне приличный детектив, но у меня нет никакого официального положения. Чтобы заниматься сыскной работой в этом штате, нужна лицензия, а у меня ее нет. Никогда не чувствовал, что смогу выдержать волокиту, чтобы ее получить. Я не составляю постатейных перечней расходов, не обращаю внимания на время, не представляю отчетов. У меня даже нет офиса. Вот почему, кстати, мы пьем кофе здесь. У меня, конечно, есть приобретенные с годами нюх и опыт, но я не уверен, что именно для этих качеств вы нашли бы применение.
— Деркин не упоминал, что у вас нет лицензии.
— Ну, так мог бы. Секрета в этом нет.
— Как вы думаете, почему он посоветовал обратиться именно к вам.
Наверное, у меня был приступ совестливости. А может, просто не хотелось браться за эту работу.
— Отчасти потому, что он надеялся получить вознаграждение за свою рекомендацию, — ответил я.
Лицо Хольдтке помрачнело:
— Об этом он тоже ничего не сказал.
— Меня это не удивляет.
— Не слишком-то этично, — заметил он. — Ведь так?
— Вы правы. Впрочем, с его стороны было вообще не очень-то этично кого-то рекомендовать. Но отдам ему должное: он не направил бы вас ко мне, если бы не думал, что я самый подходящий детектив. Вероятно, он считает, что вы не прогадаете, вложив в меня деньги, а я вас не подведу.
— Вы с этим согласны?
Я кивнул.
— Прежде всего должен вас предупредить, что скорее всего вы понапрасну потратите свои деньги.
— Потому что...
— Потому что она объявится сама или не объявится никогда.
Задумавшись над моими словами, он помолчал. Никто из нас не говорил о том, что его дочь, возможно, мертва, но избавиться от этой мысли мы оба не могли.
Затем он спросил:
— И сколько же я выброшу на ветер?
— Предположим, вы мне выдадите тысячу долларов.
— Это будет предоплата, задаток или что-то другое?
— Не знаю, как вы это назовете. Поденной таксы у меня нет, и я не хронометрирую свое время. Просто иду, куда надо, предпринимаю то, что мне представляется разумным. В нашей работе, правда, всегда надо сделать и несколько обязательных шагов. Для начала я займусь тем, что полагается в таких случаях, хотя, честно признаюсь, не верю, что это окажется полезным. Да, и вот еще что!.. Возможно, мне придется кое-куда съездить, а это, как вы понимаете, тоже стоит денег. Когда, на мой взгляд, от вашей тысячи ничего не останется, я попрошу вас опять субсидировать меня, а вы уж решите, намерены ли это сделать.
Он принужденно рассмеялся:
— Не очень-то деловой подход.
— Знаю. Боюсь, я вообще не деловой человек.
— И все же вы внушаете мне доверие. Тысяча долларов... Полагаю, ваши личные расходы не войдут в эту сумму?
Я отрицательно покачал головой.
— Не думаю, что мне предстоят большие траты. И обычно я предпочитаю покрывать их сам, чтобы потом не приходилось отчитываться.
— Может быть, стоило бы поместить объявления в газетах, в колонках частных извещений? Или подать их в виде рекламы. С фотографией и обещанием вознаграждения. Конечно, мы бы оплатили их отдельно, не из вашей тысячи. Я знаю, что публикация подобных объявлений обходится дорого.
Мне не понравилась эта идея.
— Паула уже вышла из того возраста, когда ее фотографию целесообразно было бы поместить на молочных пакетах или среди объявлений о распродаже колготок, — сказал я. — Не думаю, что публикации в газетах вообще помогут нам. Вы только привлечете к себе внимание мошенников и охотников за вознаграждением, а от них больше хлопот, чем проку.
— Не могу избавиться от мысли, что у нее амнезия. Если она увидит свою фотографию в газете... А вдруг кто-то еще ее узнает?!
— Это не исключено, — сказал я, — но лучше пока отказаться от этой затеи.
* * *
На прощание он вручил мне чек на тысячу долларов, пару снимков дочери и листок с ее последним адресом.Он перечислил мне названия ресторанов, где она работала. Кроме того, Хольдтке, оставил мне обе программки, заверив, что их у него еще много. Я записал его адрес и номера телефонов в Манси.
— Звоните в любое время, — несколько раз повторил он перед уходом.
Я сказал ему, что, вероятно, не стану звонить, пока не обнаружу что-нибудь конкретное.
Он заплатил за кофе и оставил официантке доллар. Уже в дверях Хольдтке произнес:
— Знаете, у меня появилось ощущение, что я приехал сюда не напрасно. Думаю, я сделал верный шаг: вы кажетесь честным и прямым человеком. Я это ценю.
У входа в кафе мастак по игре в три листика охмурял зевак, советуя не сводить глаз с красной масти, а сам то и дело озирался, опасаясь полиции.
— Я читал об этой игре, — заметил Хольдтке.
— Это не игра, — ответил я, — а чистой воды надувательство, наглое мошенничество. Выиграть у них невозможно.
— Именно так и было написано. И все же люди надеются, что им повезет.
— Знаю, — сказал я. — Это трудно понять.
* * *
После его ухода я зашел в копировальную мастерскую и заказал сотню отпечатков фотографии девушки. Затем вернулся в гостиницу и на обратную сторону каждого снимка шлепнул штамп с моим именем и телефоном...Жилой дом из красного кирпича, где до исчезновения жила Паула Хольдтке, находился на Пятьдесят четвертой улице, неподалеку от Девятой авеню. Я отправился туда сразу после пяти; на улицах было полно возвращавшихся домой служащих. В вестибюле я насчитал более пятидесяти кнопок звонков, а рядом увидел отдельный звонок с табличкой «ДОМОУПРАВ». Прежде чем позвонить, я просмотрел список жильцов; имени Паулы Хольдтке там не было.
Домоуправом оказалась высокая, довольно худая женщина. Лоб ее был широковат, а подбородок казался чересчур узким, отчего лицо ее напоминало клин. Она была в цветастом домашнем платье, в руке дымилась сигарета. Как следует рассмотрев меня, женщина сказала:
— Простите, но сейчас у меня нет свободных мест. Если в ближайшие пару недель ничего подходящего не найдете, позвоните мне.
— А сколько вы берете за комнату?
— Сто двадцать в неделю, включая плату за электричество, но у нас есть комнаты и получше, они обходятся дороже. Формально в нашем доме жильцам не разрешается готовить в номерах, но если вы поставите у себя маленькую плитку, никто не будет против. В каждой комнате есть холодильник. Он совсем крошечный, но для молока места хватит.
— Я пью черный кофе.
— Тогда холодильник вам, наверное, не понадобится. Впрочем, это неважно. Все равно свободных комнат нет и в ближайшее время, вероятно, не будет.
— А у Паулы Хольдтке была плитка?
— Она работала официанткой и скорее всего питалась на работе. Знаете, я сначала подумала, что вы полицейский, но потом поняла, что ошиблась. Пару недель назад ко мне заходил легавый, а совсем недавно заглянул мужчина, назвавшийся ее отцом. У него приятное лицо, а волосы рыжие, седина почти не заметна... Что же случилось с Паулой?
— Как раз это я и пытаюсь выяснить.
— Не хотите ли зайти? Полицейскому, правда, я рассказала все, что знала, потом примерно то же самое сообщила ее отцу, но, наверное, у вас есть еще какие-то вопросы? Ведь так?..
Я спустился вслед за ней по длинному лестничному пролету. Мы остановились внизу, у стола, заваленного конвертами.
— Здесь жильцы разбирают почту, — сказала женщина. — Почтальон не раскладывает письма по ящикам, а просто оставляет корреспонденцию здесь. Хотите верьте — хотите нет, но так надежнее. В соседних домах почтовые ящики находятся в вестибюле, а туда часто вламываются бродяги. Они ищут чеки пособий по бедности, заодно воруют и письма... Прямо, пожалуйста. Последняя дверь налево — моя.
Ее комната была небольшой, но очень аккуратной. Ничего лишнего: только кушетка, стул с прямой спинкой кресло, небольшой кленовый письменный стол с откидной доской и комод, на котором стоял телевизор. На полу, покрытом линолеумом «под кирпич», лежал овальный коврик с кистями.
Я опустился на стул, а она принялась листать толстенный гроссбух. Через пару минут она нашла нужную запись и сказала:
— Смотрите: в последний раз мы виделись, когда Паула принесла квартплату. Это было шестого июля, понедельник. Как обычно, она заплатила сто тридцать пять долларов. У нее была чудесная, чуть побольше обычной, комнатка прямо над моей. В следующий понедельник она у меня не появилась, хотя обычно вовремя платила за жилье. Поэтому в среду я попыталась найти ее сама. Я всегда жду до среды, а потом обхожу тех, кто задолжал. Если кто-то просрочит два дня с оплатой, это не беда: я никого из дома не выбрасываю, а просто напоминаю, что пора заплатить. Знаете, есть люди, которые ни за что не заплатят, если им не напомнить.
Так вот, я постучала в ее дверь, но мне никто не открыл. На обратном пути, возвращаясь к себе, я снова к ней заглянула; Паулы по-прежнему не было. На следующее утро, а это уже был четверг, я снова попыталась достучаться до нее, а поскольку она не отозвалась, воспользовалась своим ключом.
Тут она нахмурилась.
— Не пойму, почему я так поступила. Я знала, что девушка по утрам обычно бывала дома, хотя и не всегда, конечно. Вроде бы беспокоиться не было оснований: квартплату она задерживала всего на три дня... Ах, да, припоминаю! Паула несколько дней не забирала письма — это показалось мне странным. Подумайте сами: письма, а тут еще и квартплата... Одним словом, я решила открыть ее комнату.
— Что же вы обнаружили?
— Слава Богу, не то, чего опасалась. Знаете, как противно вламываться к людям! Думаю, вы меня понимаете. Когда человек живет один в меблированной комнате, то, открывая его дверь, боишься увидеть самое худшее. На этот раз, к счастью, все обошлось: ее комната была пуста.
— Как — совершенно пуста?
— Нет, конечно. Мебель, естественно, стояла где положено. И еще она оставила постельное белье. Мои жильцы пользуются своим постельным бельем. Когда-то давно я его выдавала, но вот уже лет пятнадцать не делаю этого. Одеяло, простыни, наволочки Паулы были на кровати. Однако в шкафу оказалось пусто. Ничего не было и в холодильнике. Мне стало ясно, что она съехала.
— Не пойму, почему все-таки она бросила постельное белье?..
— Может быть, она нашла комнату в доме, где в квартплату включают стоимость белья? А может, она уехала из города надолго и не смогла забрать все. Впрочем, девушка могла просто о нем забыть. Вы же не забираете с собой простыни и одеяла, уезжая из мотеля, если вы не вор! Живя в меблирашках, люди привыкают к этому.
Я спросил:
— Вы говорите, она служила официанткой?
— Да, так она зарабатывала на жизнь. Вообще-то она была актрисой. А может, только мечтала ею стать? Большинство моих жильцов пробуют силы в шоу-бизнесе. Я имею в виду тех, кто помоложе. Но у меня живут и несколько стариков, они получают пенсии и пособия — этого им хватает. Вы не поверите, но одна жиличка платит за комнату всего семнадцать долларов тридцать центов в неделю, а у нее одна из лучших комнат в доме! Когда я по средам карабкаюсь к ней на шестой этаж за квартплатой, то, скажу вам, мне иногда кажется, что овчинка не стоит выделки...
— Вы не знаете, где Паула работала перед тем, как уйти?
— Я вообще не уверена, что она в то время работала. Не помню, говорила ли она мне об этом. Вряд ли. Знаете, я стараюсь с ними не сближаться. День прошел — и ладно. Жильцы ведь приходят и уходят. Только старики остаются со мной, пока их Господь не призовет, а молодежь день здесь — день там. Одни возвращаются домой, к родителям, другие подсоберут деньжат и перебираются на приличную, настоящую квартиру, третьи заводят семьи или просто с кем-то сходятся. Да мало ли что с ними может произойти!
— А Паула долго у вас прожила?
— Года три, пожалуй. Да, на этой неделе будет ровно три года, как она появилась. Помню, об этом спрашивал ее отец, когда заходил. Но раз прошло уже два месяца с тех пор, как она съехала, то полных трех лет не наберется. И все же она жила у меня дольше многих других, исключая, конечно, стариков, для которых квартплата заморожена. Мало кто прожил здесь столько же.
— Расскажите мне о ней.
— А что вас интересует?
— Не знаю точно. Ну, например, с кем она дружила? Как проводила свободное время? Вы — женщина наблюдательная, многое могли подметить.
— Так-то оно так, наблюдательная, да на многое закрываю глаза. Вам понятно?
— Думаю, да.
— Я сдаю пятьдесят четыре комнаты. Иногда девушки сбрасываются и вдвоем снимают комнату побольше. Сейчас у меня шестьдесят шесть жильцов. Я требую от них не так много: вести себя тихо, держаться прилично и платить за квартиру в срок. Но меня не касается то, как они зарабатывают деньги.
— Не была ли Паула мошенницей?
— У меня нет оснований так думать и подозревать ее в этом, хотя клясться на Библии я бы не стала. Одно скажу: по меньшей мере четверо из моих жильцов зарабатывают на хлеб подобным образом. Впрочем, их может быть и больше. Однако я не представляю, кто эти люди. Я только вижу, что женщина встает рано утром и отправляется на работу. Откуда же мне знать, чем она занимается? Она может разносить подносы в ресторане или обслуживать клиентов в массажном кабинете — или как там еще называются эти заведения. У меня правило: жильцы не должны принимать гостей в своих комнатах. За этим я строго слежу. Но то, чем они занимаются вне дома, — их личное дело.
— Вы никогда не встречали кого-либо из приятелей девушки..
— Она здесь с ними не появлялась. Это не разрешается. Я не дура: догадываюсь, конечно, что некоторые тайком проводят к себе гостей. Однако никто этим не злоупотребляет, зная, что я этого не потерплю. Если же у нее были подруга или приятель в моем доме, то я об этом ничего не слышала.
— Значит, нового адреса она не оставила?
— Нет. После того как Паула в последний раз внесла деньги за комнату, я больше ее не видела.
— А что вы делали с ее корреспонденцией?
— Возвращала почтальону с пометкой: «Уехала, не оставив адреса». Вообще-то она получала мало писем. В основном приходили телефонные счета да рекламный мусор, который бросают каждому.
— Какие у вас были отношения?
— Пожалуй, нормальные. Она девушка спокойная, вежливая, чистоплотная. Деньги за комнату отдавала в срок. Все это время у меня не было с ней никаких проблем.
Она полистала гроссбух.
— Как-то Паула заплатила сразу за две недели, а однажды пропустила чуть ли не месяц, но потом каждый понедельник вносила дополнительно по пятьдесят долларов, пока не рассчиталась со мной. Если человек прожил у меня какое-то время и я вижу, что он аккуратный и порядочный, то я иду ему навстречу. Конечно, это не должно превращаться в привычку, но иногда людей надо поддерживать: у каждого бывают трудные времена.
— Как вы думаете, почему она съехала, ничего не сказав вам.
— Не знаю, — ответила она.
— И нет никаких догадок?
— Бывает, иногда на них будто что-то накатывает. Они могут прямо посреди ночи собраться и исчезнуть, проскользнув за дверь с чемоданами. Правда, в таких случаях они «забывают» заплатить мне как минимум за неделю. Паула же ничего не была должна. Я даже не знаю точно, когда она ушла. Могу только предположить, что в понедельник она внесла деньги, а днем позже выехала. Она дней десять не попадалась мне на глаза после того, как принесла квартплату.
— Как-то странно, что она съехала, не сказав вам ни слова.
— Может быть, было уже поздно, когда она выходила, и она не захотела меня тревожить. Или, наоборот, чересчур рано. Кроме того, я могла выйти из дома. Знаете, я часто хожу в кино. Больше всего люблю смотреть фильмы в будни, примерно в середине недели, после полудня. В это время в зале почти пусто, и так приятно посидеть перед большим экраном. Я подумывала купить себе видик, чтобы смотреть фильмы дома, в своей комнате, в любое время. Да и прокат обошелся бы всего в два-три доллара за день, но этот крошечный экран... Это все равно что молиться дома перед иконой, а не в храме.
Глава 3
Той ночью примерно за час, стучась в каждую дверь, я обошел весь дом с верхнего по нижний этаж. Но многих жильцов не застал. Беседы с шестью или семью соседями Паулы ничего мне не дали. Лишь одна квартирантка смогла опознать Паулу по фотографии, но и она не имела ни малейшего представления о том, что девушка отказалась от комнаты и съехала.
Решив наконец, что сегодня пора заканчивать, я собрался уходить, но напоследок снова заглянул к хозяйке. Она не спала: по телеку показывали детектив с продолжением — «Под угрозой». Женщина была настолько увлечена сюжетом, что мне пришлось подождать, пока не начнется реклама.
— Отличный фильм! — сказала она, отключая звук. — Интрига закручена так, что соображать надо быстро, а то потеряешь нить.
Я спросил, в какой комнате жила Паула.
— Думаю, в двенадцатой. — Она посмотрела вверх. — Да, точно, в двенадцатой. Этажом выше.
— Наверное, эта комната уже занята?
Она рассмеялась:
— Разве я вам не говорила, что сейчас у меня нет свободных комнат? Думаю, прошло не больше суток после того, как я узнала, что Паула съехала, и комнату снова заняли. Позвольте, я опять загляну в свою книгу. Видите. Прайс въехала в двенадцатый номер восемнадцатого июля. А когда Паула ушла?..
— Я точно не знаю. Это вы обнаружили шестнадцатого, что она съехала.
— Так вот: комната Паулы снова была сдана восемнадцатого числа, а может, даже семнадцатого. Свободные комнаты я сдаю практически сразу же: у меня и сейчас очередь в полдюжины из тех, кто хочет здесь поселиться.
— Вы сказали, новую квартирантку зовут Прайс?
— Да, Джорджия Прайс. Она танцовщица. В прошлом году, знаете ли, танцовщицы тоже шли чуть ли не косяком.
— Пожалуй, проверю, дома ли она. — Уходя, протянул хозяйке снимок. — Вдруг вы что-то еще вспомните. Мой номер на обороте.
Едва взглянув на фотографию, она сказала:
— Вылитая Паула! Очень похожа. А ваша фамилия — Скаддер? Подождите минуточку — вот моя визитка.
«Флоренс Эддерлинг, — было написано на карточке. — Сдача комнат».
— Зовите меня просто Фло, — произнесла она. — Или Флоренс. Неважно.
На следующее утро я отнес чек Уоррена Хольдтке в банк и часть денег взял наличными. Причем сотню — купюрами по одному доллару. Их я положил в правый карман брюк — на тот случай, если придется снова подать какому-нибудь попрошайке.
Иногда я от них отделываюсь, но порой запускаю руку в карман и даю-таки доллар особенно настойчивым.
Эта привычка появилась у меня давно. Дело в том, что несколько лет назад я оставил службу в полиции, бросил жену и сыновей, а жить перебрался в гостиницу. Примерно тогда же я стал откладывать десятую часть заработка, предназначая эти деньги тому молитвенному дому, который подвернется первым. Так уж вышло, что все чаще и чаше я проводил время в храмах. Не знаю, что я там искал, не уверен, нашел ли что, но почему-то мне казалось вполне нормальным отдавать десять процентов заработка за то, что я там получал. Что бы это ни было!
Став трезвенником, какое-то время я продолжал жертвовать свою «десятину» церкви, но у меня вдруг пропало чувство, что это правильно. И я завязал. Но ощущение, что уж теперь-то я все делаю верно, почему-то не появилось. Сначала я хотел отдавать эти деньги обществу «Анонимных алкоголиков». Однако выяснилось, что там в средствах особенно не нуждаются. Просто на собрании пускают кружку по кругу, чтобы покрыть свои расходы на его проведение, и самое большее, что от вас требуется, это положить в нее доллар.
Тогда-то я и решил раздавать деньги людям, которые просят на улицах. Я почему-то испытывал неловкость, сберегая «десятину» лично для себя. А разве не лучший способ отделаться от денег — поделиться ими с нуждающимися?
Решив наконец, что сегодня пора заканчивать, я собрался уходить, но напоследок снова заглянул к хозяйке. Она не спала: по телеку показывали детектив с продолжением — «Под угрозой». Женщина была настолько увлечена сюжетом, что мне пришлось подождать, пока не начнется реклама.
— Отличный фильм! — сказала она, отключая звук. — Интрига закручена так, что соображать надо быстро, а то потеряешь нить.
Я спросил, в какой комнате жила Паула.
— Думаю, в двенадцатой. — Она посмотрела вверх. — Да, точно, в двенадцатой. Этажом выше.
— Наверное, эта комната уже занята?
Она рассмеялась:
— Разве я вам не говорила, что сейчас у меня нет свободных комнат? Думаю, прошло не больше суток после того, как я узнала, что Паула съехала, и комнату снова заняли. Позвольте, я опять загляну в свою книгу. Видите. Прайс въехала в двенадцатый номер восемнадцатого июля. А когда Паула ушла?..
— Я точно не знаю. Это вы обнаружили шестнадцатого, что она съехала.
— Так вот: комната Паулы снова была сдана восемнадцатого числа, а может, даже семнадцатого. Свободные комнаты я сдаю практически сразу же: у меня и сейчас очередь в полдюжины из тех, кто хочет здесь поселиться.
— Вы сказали, новую квартирантку зовут Прайс?
— Да, Джорджия Прайс. Она танцовщица. В прошлом году, знаете ли, танцовщицы тоже шли чуть ли не косяком.
— Пожалуй, проверю, дома ли она. — Уходя, протянул хозяйке снимок. — Вдруг вы что-то еще вспомните. Мой номер на обороте.
Едва взглянув на фотографию, она сказала:
— Вылитая Паула! Очень похожа. А ваша фамилия — Скаддер? Подождите минуточку — вот моя визитка.
«Флоренс Эддерлинг, — было написано на карточке. — Сдача комнат».
— Зовите меня просто Фло, — произнесла она. — Или Флоренс. Неважно.
* * *
Джорджии Прайс в комнате не оказалось. И я, теперь уже окончательно решив, что сегодня пора остановиться, вышел на улицу. Неподалеку, в кулинарии, купил бутерброд и съел его по дороге на собрание.На следующее утро я отнес чек Уоррена Хольдтке в банк и часть денег взял наличными. Причем сотню — купюрами по одному доллару. Их я положил в правый карман брюк — на тот случай, если придется снова подать какому-нибудь попрошайке.
Иногда я от них отделываюсь, но порой запускаю руку в карман и даю-таки доллар особенно настойчивым.
Эта привычка появилась у меня давно. Дело в том, что несколько лет назад я оставил службу в полиции, бросил жену и сыновей, а жить перебрался в гостиницу. Примерно тогда же я стал откладывать десятую часть заработка, предназначая эти деньги тому молитвенному дому, который подвернется первым. Так уж вышло, что все чаще и чаше я проводил время в храмах. Не знаю, что я там искал, не уверен, нашел ли что, но почему-то мне казалось вполне нормальным отдавать десять процентов заработка за то, что я там получал. Что бы это ни было!
Став трезвенником, какое-то время я продолжал жертвовать свою «десятину» церкви, но у меня вдруг пропало чувство, что это правильно. И я завязал. Но ощущение, что уж теперь-то я все делаю верно, почему-то не появилось. Сначала я хотел отдавать эти деньги обществу «Анонимных алкоголиков». Однако выяснилось, что там в средствах особенно не нуждаются. Просто на собрании пускают кружку по кругу, чтобы покрыть свои расходы на его проведение, и самое большее, что от вас требуется, это положить в нее доллар.
Тогда-то я и решил раздавать деньги людям, которые просят на улицах. Я почему-то испытывал неловкость, сберегая «десятину» лично для себя. А разве не лучший способ отделаться от денег — поделиться ими с нуждающимися?