– А если он спросит о монете?..
– Скажу, что она у тебя.
– Хорошо.
– Вы меня во что-то впутываете, – вмешалась Дениз. – Ты так и не бросил свое прежнее ремесло, Берни? Верно говорят, горбатого могила исправит. Тигр тоже до смерти полосатый. И преступник не желает отказываться от полосатого халата.
– В тюрьмах больше не носят полосатых халатов.
– Не носят? Вот жалость! Они придают фигуре удивительную стройность. Однако ты знаешь, что там носят и чего не носят. Еще бы, тюрьма тебе как дом родной... Значит, крадем потихоньку? Может, еще и убиваем, а? – Дениз перешла на Каролин. – А вы, милочка, кем при нем? Уж не оруженосцем ли?
– Каролин тебе все объяснит, – бросил я на ходу.
Каролин я не завидовал.
Я подождал, пока он свернет за угол, и легкой рысцой пересек улицу. На ногах у меня были «пумы», пусть чрезмерно широкие. Стоял яркий солнечный день, по улице сновали прохожие, но это меня нисколько не беспокоило. Я знал, который из моих ключей-отмычек подходит к замку на дверце, так как запомнил это с того вечера вторника, и держал ключ наготове. Отпереть замок и запереть его за собой было делом нескольких секунд.
Резиновых перчаток на этот раз я не взял: отпечатки пальцев меня тоже не беспокоили. Если дело сорвется, то мне будет не до отпечатков. Если выгорит, то всем другим тоже будет не до них.
Войдя в арку, я открыл дипломат и достал пистолет. Неприятные штуковины, эти пистолеты. Тот, который был у меня в руке, как и положено, переливался синеватым блеском, но я не чувствовал холодящей тяжести металла. Пистолет был из какой-то пластмассы, с таким и в самолет пройдешь. Я сжал рукоятку поудобнее, проверил заряд и пошел вперед.
Я держал пистолет наготове на тот случай, если во внутреннем дворе прогуливается Астрид. Эту сучку приучили кидаться на людей, а меня кидаться на собак не приучили. Выйдя из-под арки, я огляделся.
Никакой Астрид не было видно. Вообще ни одной живой души. Я сунул пистолет за пояс под пиджак и быстро пошел по плиточной дорожке, не глядя ни на тюльпаны с нарциссами, ни на фонтан с полукруглой скамьей.
При таком-то дворике что еще человеку надо? Зачем ему гоняться за какой-то паршивой монетой? Правда, это райское местечко, может быть, принадлежит не ему, а владельцу одного из двух выходящих на улицу домов, но посидеть-то здесь ему вряд ли запрещают. Поднявшись по ступенькам крыльца, я позвонил. Да, Колкэннон ушел, но откуда мне знать, один ли он был. Я приложил ухо к двери и услышал собачий лай, который я услышал бы, и никуда не прикладывая ухо. Потом послышался какой-то грохот, как будто с лестницы скатился комод или огромная овчарка. Лай повторился – громче и пронзительней, Меня и Астрид разделяла дверная перегородка толщиной два дюйма.
Не теряя ни секунды, я начал отпирать замки.
Замки легко поддались в первый раз, а сейчас и подавно. Мои пальцы помнили их устройство. Первый, второй, третий – и вся дверь отперта, может быть, даже быстрее, чем я об этом рассказываю. Если паче чаяния кто-нибудь и выглянул из окна дома напротив, он не заметил бы ничего подозрительного.
Повернув ручку, я приоткрыл дверь на полдюйма. Собака заливалась лаем, буквально захлебывалась от бешенства – так по крайней мере мне казалось.
Я вытащил пистолет из-за пояса, проверил заряд.
Была ли у меня возможность не делать этого? Не лучше ли запереть дверь и убраться подобру-поздорову? Может быть, мы нашли бы с Колкэнноном общий язык – там, в кафе на углу Мэдисон и Семьдесят девятой? Может быть, мы...
Не дрейфь, Роденбарр!
Я поднял правую руку с пистолетом, левой взялся за ручку двери и одним толчком раскрыл ее настежь. Огромный черный, оскаливший клыки зверь инстинктивно отпрянул, но тут же изготовился к прыжку.
Я прицелился и нажал на курок.
Глава 18
Глава 19
Глава 20
– Скажу, что она у тебя.
– Хорошо.
– Вы меня во что-то впутываете, – вмешалась Дениз. – Ты так и не бросил свое прежнее ремесло, Берни? Верно говорят, горбатого могила исправит. Тигр тоже до смерти полосатый. И преступник не желает отказываться от полосатого халата.
– В тюрьмах больше не носят полосатых халатов.
– Не носят? Вот жалость! Они придают фигуре удивительную стройность. Однако ты знаешь, что там носят и чего не носят. Еще бы, тюрьма тебе как дом родной... Значит, крадем потихоньку? Может, еще и убиваем, а? – Дениз перешла на Каролин. – А вы, милочка, кем при нем? Уж не оруженосцем ли?
– Каролин тебе все объяснит, – бросил я на ходу.
Каролин я не завидовал.
* * *
Черт, сколько денег приходится гробить, подумал я, останавливая третье в тот день такси на углу Восемнадцатой улицы и Девятой авеню. Время было рассчитано точно. В два пятнадцать я вылез из машины напротив тяжелых чугунных ворот, на которых значился № 442 1/2. В этот самый момент он должен быть на телефоне. Очевидно, так оно и было, потому что десять минут спустя дверца в воротах открылась, и оттуда вышел Герберт Франклин Колкэннон. Я стоял в тени подъезда, где меня не было видно, но он даже не посмотрел в мою сторону, а, повернув налево, зашагал к Десятой авеню, чтобы поймать такси, или, может быть, у него была там припаркована машина.Я подождал, пока он свернет за угол, и легкой рысцой пересек улицу. На ногах у меня были «пумы», пусть чрезмерно широкие. Стоял яркий солнечный день, по улице сновали прохожие, но это меня нисколько не беспокоило. Я знал, который из моих ключей-отмычек подходит к замку на дверце, так как запомнил это с того вечера вторника, и держал ключ наготове. Отпереть замок и запереть его за собой было делом нескольких секунд.
Резиновых перчаток на этот раз я не взял: отпечатки пальцев меня тоже не беспокоили. Если дело сорвется, то мне будет не до отпечатков. Если выгорит, то всем другим тоже будет не до них.
Войдя в арку, я открыл дипломат и достал пистолет. Неприятные штуковины, эти пистолеты. Тот, который был у меня в руке, как и положено, переливался синеватым блеском, но я не чувствовал холодящей тяжести металла. Пистолет был из какой-то пластмассы, с таким и в самолет пройдешь. Я сжал рукоятку поудобнее, проверил заряд и пошел вперед.
Я держал пистолет наготове на тот случай, если во внутреннем дворе прогуливается Астрид. Эту сучку приучили кидаться на людей, а меня кидаться на собак не приучили. Выйдя из-под арки, я огляделся.
Никакой Астрид не было видно. Вообще ни одной живой души. Я сунул пистолет за пояс под пиджак и быстро пошел по плиточной дорожке, не глядя ни на тюльпаны с нарциссами, ни на фонтан с полукруглой скамьей.
При таком-то дворике что еще человеку надо? Зачем ему гоняться за какой-то паршивой монетой? Правда, это райское местечко, может быть, принадлежит не ему, а владельцу одного из двух выходящих на улицу домов, но посидеть-то здесь ему вряд ли запрещают. Поднявшись по ступенькам крыльца, я позвонил. Да, Колкэннон ушел, но откуда мне знать, один ли он был. Я приложил ухо к двери и услышал собачий лай, который я услышал бы, и никуда не прикладывая ухо. Потом послышался какой-то грохот, как будто с лестницы скатился комод или огромная овчарка. Лай повторился – громче и пронзительней, Меня и Астрид разделяла дверная перегородка толщиной два дюйма.
Не теряя ни секунды, я начал отпирать замки.
Замки легко поддались в первый раз, а сейчас и подавно. Мои пальцы помнили их устройство. Первый, второй, третий – и вся дверь отперта, может быть, даже быстрее, чем я об этом рассказываю. Если паче чаяния кто-нибудь и выглянул из окна дома напротив, он не заметил бы ничего подозрительного.
Повернув ручку, я приоткрыл дверь на полдюйма. Собака заливалась лаем, буквально захлебывалась от бешенства – так по крайней мере мне казалось.
Я вытащил пистолет из-за пояса, проверил заряд.
Была ли у меня возможность не делать этого? Не лучше ли запереть дверь и убраться подобру-поздорову? Может быть, мы нашли бы с Колкэнноном общий язык – там, в кафе на углу Мэдисон и Семьдесят девятой? Может быть, мы...
Не дрейфь, Роденбарр!
Я поднял правую руку с пистолетом, левой взялся за ручку двери и одним толчком раскрыл ее настежь. Огромный черный, оскаливший клыки зверь инстинктивно отпрянул, но тут же изготовился к прыжку.
Я прицелился и нажал на курок.
Глава 18
Шприц попал точно в то место, куда я целил – над левой передней лапой. У овчарок плотная густая шерсть, да и шприц мог в полете отклониться в сторону. Сначала я подумал, что так оно и случилось, ибо собака, как говорится, и ухом не повела.
Но тут же транквилизатор подействовал, застигнув Астрид в момент толчка. Она отчаянно замолотила в воздухе передними лапами, глаза ее остекленели, пасть беспомощно закрылась. Потом она опустилась на пол, покачнулась, словно маленькая девочка на высоких каблуках, и, жалобно заскулив, повалилась набок.
Как слушают пульс у собак? Я попытался это сделать, нащупывая запястье на лапе, хотя у собак это называется, наверное, как-то иначе, но тут же бросил, поняв, что это бессмысленно. Да и какая разница? Если Астрид жива, то через некоторое время проснется. Если же мертва, то ей уже ничем не помочь. Мне же в любом случае надо приступать к тому, что задумал.
Вдобавок времени у меня было не так уж и много. Я взбежал по лестнице. Спальня теперь была в порядке. Листы фанеры прикрывали разбитые стекла в крыше. Пасторальный пейзаж снова висел на стене, а в том месте, где был сделан сейф, я снял с крючка картину – розовощекую пастушку со стадом овец, и положил ее на кровать.
По пути сюда я старался вспомнить код сейфа, но как только пальцы прикоснулись к наборному механизму, я целиком доверился рукам, и руки не подвели. Руки помнили. Они сами набрали код, словно прочитав письмена на стене.
Пять минут спустя, ну от силы десять, я уже вешал пастушку на место. Сделав еще пару дел, я перешел в библиотеку, где на письменном столе красовался сделанный под старину тяжелый бронзовый телефон. Присев к столу, я позвонил в галерею «Нэрроубэк», доложил о ходе операции. Каролин, в свою очередь, сообщила, что Колкэннон из кафе на углу Мэдисон и Семьдесят девятой не звонил. Я спросил, когда очухается Астрид.
– Понятия не имею, – ответила Каролин. – Я эту пушку купила по случаю, думала, может пригодиться, но сама ни разу ею не пользовалась. Думала, она и тебе не понадобится. Астрид – настоящая леди, даже не рычит, когда я ее купаю.
– Эта леди чуть не перегрызла мне глотку.
– Наверное, она охраняла свою территорию. В другом месте была бы паинькой.
– В другом месте мне ничего не нужно. Сколько у меня еще времени?
– Лучше особо не задерживаться. На маленьких собак это снотворное дольше действует, а Астрид не какая-нибудь моська.
– Шутишь? Да она настоящая собака Баскервилей!
– Ну и давай в темпе. Второй шприц может ее погубить, а может и не подействовать, не знаю.
Потом я позвонил в кафе «Сквирс». Подошедшую к автомату женщину я попросил позвать мистера Мэдисона, объяснив, что он должен сидеть за дальним столиком.
– Ну, где вы? – спросил он через полминуты.
– Я звоню из автомата, тоже из кафе. И обойдемся без имен, хорошо? Не хочу, чтобы нас подслушали.
– Тогда почему не пришли сюда, как было условлено?
– Побаиваюсь я вас, вот почему. Вы обо мне, видать, все знаете, а я о вас ничего. Говорят, вы крутой мужик, я не хочу рисковать.
– Монета при вас?
– Утром ее достал. Но при себе нету: не хочу, говорю, рисковать. Теперь она в надежном месте, в любую минуту можно забрать. Я, собственно, и звоню, чтобы договориться об условиях.
– Назовите цену.
– Сколько можете дать?
– Так у нас дело не пойдет, дражайший. – Голос у него звучал сейчас уверенно, как будто он всю жизнь только тем и занимался, что торговался. – Говорите, какую хотите цену, а я скажу «да» или «нет».
– Пятьдесят тысяч.
– Нет.
– Нет?
– Газеты пишут, что там убили женщину.
– Да, но никто не знает, что там была похищена монета. Никто, кроме вас, меня, ну и, конечно, мужа убитой.
– Верно. Плачу десять тысяч. Не люблю торговаться.
– Я тоже. Двадцать.
– Невозможно.
В конце концов мы сошлись на двенадцати. Я мог бы выговорить и больше, но мои таланты в части выгодной купли-продажи сильно проигрывали от сознания того, что никакого никеля у меня не было. А коли так, чего из кожи лезть? Мой покупатель согласился вручить мне деньги сотенными купюрами, не больше, и чтобы номера шли не по порядку. Не знаю, где он раздобудет такие бумажки: банки уже закрылись, – очевидно, займет у приятеля или извлечет из загашника, поскольку в сейфе наличности не было. Не могу сказать, что я прочесал весь дом, как я это сделал у Абеля. Лежавшая внизу в отключке Астрид не оставляла мне много времени.
– Обмен мы произведем завтра, – сказал я. – Тут на днях у меня приятель отдал Богу душу, и в воскресенье в Бруклине устраивают панихиду. Это очень удобно. Меня там никто не знает, да и вас, думаю, тоже. Конечно, стопроцентной уверенности у меня нет, потому как я и сам вас не знаю. У вас много знакомых на Булыжном Холме?
– Не очень.
– Тогда порядок. Панихида состоится завтра в два тридцать дня в церкви Христа Спасителя. Это на улице Генри, между улицами Конгресса и Согласия, знаете? Как туда добираться, я и сам не представляю. Монету я положу в конверт, и вы деньги положите в конверт. Так будет удобно. Зайдем в сортир – в церкви обычно бывает сортир, и я вам никель, а вы мне деньги. Там и проверить можно, чтобы все было в ажуре.
– Я все-таки не понимаю, почему нужно тащиться в Бруклин?
– Потому что мне так и так туда тащиться, и потому что я монету возьму только по пути. И еще потому, что я хочу, чтобы мы встретились в людном месте, но, ясно, не на виду у полиции. Если вас это не устраивает, я ведь могу плюнуть на все. И вообще, двенадцать косых – разве это деньги? Особенно за вещь, которая, может быть, миллион стоит? Да я лучше спущу этот паршивый никель в автомат со жвачкой! Или мы делаем, как я говорю, или кончен разговор. – Я умолк, давая ему возможность сказать, чтобы я не заводился. Я человек отходчивый, тем более что завелся я самую малость, можно сказать, понарошку. Но он молчал. Тогда я продолжал как ни в чем не бывало: – Постой, постой, а как мы узнаем друг друга?
– Я вас узнаю. Видел фотографию.
Видел он не только мою фотографию. Он видел и меня самого сквозь так называемое зеркало, и я его тоже видел, о чем он и не подозревал. Посему я повел игру дальше, заявив, что на карточках я совсем иначе выгляжу и что я тоже хочу узнать его. Что, если нам обоим вдеть в петлицу по красной гвоздике? Он согласился, и я посоветовал ему купить цветок сегодня же, поскольку в воскресенье цветочные магазины, как правило, закрыты.
На протяжении всей этой болтовни я внимательно прислушивался, не очнулась ли Астрид. А то заявится как снег на голову, чтобы продемонстрировать свои сторожевые качества.
– Значит, до завтра, – сказал он. – До двух тридцати. Поскорей бы покончить с этим делом, Р-р... Черт, чуть было не назвал вас.
– Ничего.
– Надеюсь, что завтра все кончится.
Он был не единственным, кто на это надеялся.
Я проверил, вставлен ли в пистолет пластиковый шприц, сбежал по лестнице и подошел к Астрид. Она лежала, как и прежде, на боку и тяжело дышала. Пока я стоял над ней, собака тихонько взвизгнула и дернула передними лапами. Рядом валялся использованный шприц. Я поднял его и сунул в дипломат.
Мне надо было позвонить множеству людей, но, снова взбежав наверх, я ограничился тремя междугородными звонками. Ни один разговор не затянулся, и через несколько минут я окончательно спустился вниз. Астрид почти пришла в себя, но на лапы еще не могла подняться. Она смотрела на меня мутным и печальным взглядом. Однако я не мог забыть ее бешеный лай и несостоявшийся прыжок.
К приходу хозяина она опять будет на стреме, как и положено сторожевой собаке.
Я вышел из дома, аккуратно запер за собой дверь и пошел по плиточной дорожке, опять гадая, водится в фонтанчике рыба или нет. Потом я оглядел клумбы в тщетной надежде увидеть гвоздику, хотя бы даже не красную. Вот досада, надо было условиться о тюльпанах.
И что это мне взбрело в голову насчет гвоздик? Правдоподобие – вещь замечательная, но теперь оно добавляло мне хлопот. Надо было купить гвоздику до закрытия лавок. Дело, понятно, не хитрое, но ведь это только одно из великого множества неотложных дел, которые мне еще предстояли. И на все у меня оставалось меньше двадцати четырех часов.
Не мешкай, Роденбарр!
Я прошел под аркой, приблизился к воротам, посмотрел налево, потом направо, открыл дверцу, вышел.
Дел, дел невпроворот!..
Но тут же транквилизатор подействовал, застигнув Астрид в момент толчка. Она отчаянно замолотила в воздухе передними лапами, глаза ее остекленели, пасть беспомощно закрылась. Потом она опустилась на пол, покачнулась, словно маленькая девочка на высоких каблуках, и, жалобно заскулив, повалилась набок.
Как слушают пульс у собак? Я попытался это сделать, нащупывая запястье на лапе, хотя у собак это называется, наверное, как-то иначе, но тут же бросил, поняв, что это бессмысленно. Да и какая разница? Если Астрид жива, то через некоторое время проснется. Если же мертва, то ей уже ничем не помочь. Мне же в любом случае надо приступать к тому, что задумал.
Вдобавок времени у меня было не так уж и много. Я взбежал по лестнице. Спальня теперь была в порядке. Листы фанеры прикрывали разбитые стекла в крыше. Пасторальный пейзаж снова висел на стене, а в том месте, где был сделан сейф, я снял с крючка картину – розовощекую пастушку со стадом овец, и положил ее на кровать.
По пути сюда я старался вспомнить код сейфа, но как только пальцы прикоснулись к наборному механизму, я целиком доверился рукам, и руки не подвели. Руки помнили. Они сами набрали код, словно прочитав письмена на стене.
Пять минут спустя, ну от силы десять, я уже вешал пастушку на место. Сделав еще пару дел, я перешел в библиотеку, где на письменном столе красовался сделанный под старину тяжелый бронзовый телефон. Присев к столу, я позвонил в галерею «Нэрроубэк», доложил о ходе операции. Каролин, в свою очередь, сообщила, что Колкэннон из кафе на углу Мэдисон и Семьдесят девятой не звонил. Я спросил, когда очухается Астрид.
– Понятия не имею, – ответила Каролин. – Я эту пушку купила по случаю, думала, может пригодиться, но сама ни разу ею не пользовалась. Думала, она и тебе не понадобится. Астрид – настоящая леди, даже не рычит, когда я ее купаю.
– Эта леди чуть не перегрызла мне глотку.
– Наверное, она охраняла свою территорию. В другом месте была бы паинькой.
– В другом месте мне ничего не нужно. Сколько у меня еще времени?
– Лучше особо не задерживаться. На маленьких собак это снотворное дольше действует, а Астрид не какая-нибудь моська.
– Шутишь? Да она настоящая собака Баскервилей!
– Ну и давай в темпе. Второй шприц может ее погубить, а может и не подействовать, не знаю.
Потом я позвонил в кафе «Сквирс». Подошедшую к автомату женщину я попросил позвать мистера Мэдисона, объяснив, что он должен сидеть за дальним столиком.
– Ну, где вы? – спросил он через полминуты.
– Я звоню из автомата, тоже из кафе. И обойдемся без имен, хорошо? Не хочу, чтобы нас подслушали.
– Тогда почему не пришли сюда, как было условлено?
– Побаиваюсь я вас, вот почему. Вы обо мне, видать, все знаете, а я о вас ничего. Говорят, вы крутой мужик, я не хочу рисковать.
– Монета при вас?
– Утром ее достал. Но при себе нету: не хочу, говорю, рисковать. Теперь она в надежном месте, в любую минуту можно забрать. Я, собственно, и звоню, чтобы договориться об условиях.
– Назовите цену.
– Сколько можете дать?
– Так у нас дело не пойдет, дражайший. – Голос у него звучал сейчас уверенно, как будто он всю жизнь только тем и занимался, что торговался. – Говорите, какую хотите цену, а я скажу «да» или «нет».
– Пятьдесят тысяч.
– Нет.
– Нет?
– Газеты пишут, что там убили женщину.
– Да, но никто не знает, что там была похищена монета. Никто, кроме вас, меня, ну и, конечно, мужа убитой.
– Верно. Плачу десять тысяч. Не люблю торговаться.
– Я тоже. Двадцать.
– Невозможно.
В конце концов мы сошлись на двенадцати. Я мог бы выговорить и больше, но мои таланты в части выгодной купли-продажи сильно проигрывали от сознания того, что никакого никеля у меня не было. А коли так, чего из кожи лезть? Мой покупатель согласился вручить мне деньги сотенными купюрами, не больше, и чтобы номера шли не по порядку. Не знаю, где он раздобудет такие бумажки: банки уже закрылись, – очевидно, займет у приятеля или извлечет из загашника, поскольку в сейфе наличности не было. Не могу сказать, что я прочесал весь дом, как я это сделал у Абеля. Лежавшая внизу в отключке Астрид не оставляла мне много времени.
– Обмен мы произведем завтра, – сказал я. – Тут на днях у меня приятель отдал Богу душу, и в воскресенье в Бруклине устраивают панихиду. Это очень удобно. Меня там никто не знает, да и вас, думаю, тоже. Конечно, стопроцентной уверенности у меня нет, потому как я и сам вас не знаю. У вас много знакомых на Булыжном Холме?
– Не очень.
– Тогда порядок. Панихида состоится завтра в два тридцать дня в церкви Христа Спасителя. Это на улице Генри, между улицами Конгресса и Согласия, знаете? Как туда добираться, я и сам не представляю. Монету я положу в конверт, и вы деньги положите в конверт. Так будет удобно. Зайдем в сортир – в церкви обычно бывает сортир, и я вам никель, а вы мне деньги. Там и проверить можно, чтобы все было в ажуре.
– Я все-таки не понимаю, почему нужно тащиться в Бруклин?
– Потому что мне так и так туда тащиться, и потому что я монету возьму только по пути. И еще потому, что я хочу, чтобы мы встретились в людном месте, но, ясно, не на виду у полиции. Если вас это не устраивает, я ведь могу плюнуть на все. И вообще, двенадцать косых – разве это деньги? Особенно за вещь, которая, может быть, миллион стоит? Да я лучше спущу этот паршивый никель в автомат со жвачкой! Или мы делаем, как я говорю, или кончен разговор. – Я умолк, давая ему возможность сказать, чтобы я не заводился. Я человек отходчивый, тем более что завелся я самую малость, можно сказать, понарошку. Но он молчал. Тогда я продолжал как ни в чем не бывало: – Постой, постой, а как мы узнаем друг друга?
– Я вас узнаю. Видел фотографию.
Видел он не только мою фотографию. Он видел и меня самого сквозь так называемое зеркало, и я его тоже видел, о чем он и не подозревал. Посему я повел игру дальше, заявив, что на карточках я совсем иначе выгляжу и что я тоже хочу узнать его. Что, если нам обоим вдеть в петлицу по красной гвоздике? Он согласился, и я посоветовал ему купить цветок сегодня же, поскольку в воскресенье цветочные магазины, как правило, закрыты.
На протяжении всей этой болтовни я внимательно прислушивался, не очнулась ли Астрид. А то заявится как снег на голову, чтобы продемонстрировать свои сторожевые качества.
– Значит, до завтра, – сказал он. – До двух тридцати. Поскорей бы покончить с этим делом, Р-р... Черт, чуть было не назвал вас.
– Ничего.
– Надеюсь, что завтра все кончится.
Он был не единственным, кто на это надеялся.
Я проверил, вставлен ли в пистолет пластиковый шприц, сбежал по лестнице и подошел к Астрид. Она лежала, как и прежде, на боку и тяжело дышала. Пока я стоял над ней, собака тихонько взвизгнула и дернула передними лапами. Рядом валялся использованный шприц. Я поднял его и сунул в дипломат.
Мне надо было позвонить множеству людей, но, снова взбежав наверх, я ограничился тремя междугородными звонками. Ни один разговор не затянулся, и через несколько минут я окончательно спустился вниз. Астрид почти пришла в себя, но на лапы еще не могла подняться. Она смотрела на меня мутным и печальным взглядом. Однако я не мог забыть ее бешеный лай и несостоявшийся прыжок.
К приходу хозяина она опять будет на стреме, как и положено сторожевой собаке.
Я вышел из дома, аккуратно запер за собой дверь и пошел по плиточной дорожке, опять гадая, водится в фонтанчике рыба или нет. Потом я оглядел клумбы в тщетной надежде увидеть гвоздику, хотя бы даже не красную. Вот досада, надо было условиться о тюльпанах.
И что это мне взбрело в голову насчет гвоздик? Правдоподобие – вещь замечательная, но теперь оно добавляло мне хлопот. Надо было купить гвоздику до закрытия лавок. Дело, понятно, не хитрое, но ведь это только одно из великого множества неотложных дел, которые мне еще предстояли. И на все у меня оставалось меньше двадцати четырех часов.
Не мешкай, Роденбарр!
Я прошел под аркой, приблизился к воротам, посмотрел налево, потом направо, открыл дверцу, вышел.
Дел, дел невпроворот!..
Глава 19
– Не знаю, Берни, не знаю... Похоже, опять ты что-то сложное затеваешь.
– Ты же сам этого хотел. Прекрасно знаешь, что я не имею никакого касательства ни к ограблению Колкэннона, ни к смерти Абеля Крау, и тем не менее ходишь, что-то вынюхиваешь.
– Не имеешь касательства? Да ты по уши в обоих делах, только я об этом ничего не знаю, вот и все.
У Рэя Киршмана был выходной день, и по этому случаю он вырядился в бежевые габардиновые брюки и спортивную хлопчатобумажную рубашку. Сзади брюки у него висели мешком, а на поясе едва сходились. Что до рубашки, то это была светло-зеленая корейская тряпка с темно-зеленым воротником и такой же накладкой на кармане. Жаль, что он не берет с собой жену, когда отправляется покупать себе одежду.
– Что тут знать, Рэй? – продолжал я. – Я даю тебе шанс загрести парочку преступников, прояснить кое-какие старые, нераскрытые дела и положить в карман приличную сумму долларов. Что тебе еще нужно? Поразить дракона и уделать принцессу?
– Драконы меня не интересуют, Берни.
– И от принцесс никакого удовольствия! Они от одной-единственной горошины под матрацем всю ночь динамо крутят.
– Знаю я эту сказочку. Ты мне лучше про приличную сумму долларов, которые я должен положить в карман.
– Один человек разыскивает свою вещь и готов заплатить хорошее вознаграждение.
– Какой человек?
– Ты его завтра увидишь.
– А какую вещь?
– Тоже завтра узнаешь.
– И как я ее возвращу – тоже завтра узнаю? Знаешь, что все это напоминает? Старые радиопередачи о Джеке Крепкая Рука. «Настройте завтра свои приемники на нашу волну, и вы узнаете, что произошло с Джеком Крепкая Рука, настоящим американцем!» Помнишь Джека Крепкая Рука, Берни? И что с ним все-таки случилось?
– Отбывает срок в Аттике.
– Господи Иисусе, скажешь тоже... И о каком же вознаграждении идет речь?
– Десять штук.
Рэй кивнул, пощелкал языком.
– Да, но вознаграждение – это ведь неофициально? А он не зажмет?
– Раз неофициально, значит, и в протоколе не будет. Значит, налог не надо платить и начальникам в управлении не надо отстегивать.
На лице его появилось хитрое выражение, в глазах блеснул жадный огонек. Спиноза отзывается об алчности в высшей степени презрительно, но жадность – все-таки безотказный двигатель человеческого поведения, без нее все колесики в машине остановятся.
– Черт с тобой! Посмотрим, как это все получится.
– Ты список захватил?
Он кивнул и достал из нагрудного кармана сложенный вчетверо листок.
– Вот перечень ограблений, совершенных за последние два года и по почерку похожих на дело Колкэннонов: взлом, насильственное проникновение в жилище и полный его разгром, как будто смерч пронесся. И район тот, который ты указал, – между Сорок второй и Четырнадцатой и западнее Пятой авеню. Компьютеры – это вещь! Говоришь, что тебе нужно, они тут же выдают.
– Ты даже не представляешь, с каким облегчением узнаешь, что в полиции есть такие умные машины.
– Очень даже представляю. Между прочим, ты не первый считаешь, что эти налеты – Кролика работа. Наши ребята стараются, копают, пока по отдельности, но все равно допросы продолжаются.
– И есть результаты?
– Кролик все еще героя из себя строит.
– Ты его завтра приведешь?
– Вообще-то не положено. Если попытается сбежать, мне придется объясняться... Хорошо, попробую. Будь что будет.
– И ты не знаешь, кто с ним работал?
– Пока нет. Но он у нас заговорит.
– Тогда до завтра, – сказал я и напомнил Рэю адрес и время.
– Еще чего-нибудь надо захватить? Кроме Кролика?
– Пистолет.
– Оружие всегда при мне.
– Даже когда под душ лезешь? Погоди, дай подумать... Да, наручники. Возьми побольше наручников.
– Можно подумать, что я заарестую самого Джесса Джеймса со всей его бандой. Ладно, Берни, до сих пор на тебя можно было положиться, поэтому я с тобой. Самому-то тебе ничего не надо? Может, подбросить куда? Или еще чем помочь?
Я подумал-подумал и преодолел искушение.
– Нет, спасибо. Сам управлюсь.
– ...Он не скрывает, что спит с женой, но уверяет, что никакого удовольствия при этом не испытывает. Что он это делает только из чувства долга. Но они все так говорят. Вот и не знаешь, кому верить.
– Ах, я вас так понимаю! – сочувственно вздохнула Мэрилин.
Улучив минуту, я отозвал ее в сторону и вручил листок бумаги, где был указан адрес и время панихиды по Абелю.
– Очень важно, чтобы вы пришли, – сказал я. – И приведите Харлана Риза.
– Харлана? Значит, вы думаете, это он убил Ванду? На Харлана это не похоже.
– Надо, чтобы он тоже был.
– Не знаю, как я это сделаю. Он хочет на тихоокеанское побережье податься, пока, говорит, меня полиция не накрыла. Он даже из комнаты не выходит, не то что тащиться в Бруклин на похороны какого-то старикана.
– Сделайте так, чтобы он пришел. Ваш брат тоже там будет.
– Кролик? Там? Его что, отпустят?
– Отпустят на панихиду. Я все устроил.
– Вы?! – Она вытаращила глаза и, было видно, зауважала меня. – А наш адвокат ничегошеньки пока не добился. О залоге в полиции и слышать не хотят. Надо будет ему сказать.
– Ничего никому не говорите.
– А-а... Ну, не буду.
– Просто приходите завтра вместе с Харланом.
– Раз Кролик там будет, то и я должна. И Харлана приведу.
Потом я позвонил в галерею «Нэрроубэк». К телефону подошла Дениз.
– Ты завтра свободна? – спросил я. – Был бы признателен, если бы ты приехала в Бруклин на панихиду.
– Свободна, приеду. Хочешь поговорить со своей сообщницей?
– Будь добра.
Она передала трубку Каролин, и я доложил ей, что дела идут нормально, хотя и немного суматошно.
– Мне нужно пройти в дом Абеля, – сказал я. – Решил отказаться от услуг Рэя. Не хочу, чтобы он заранее знал о моих планах. Тебе что-нибудь приходит в голову?
– К доктору на прием вроде бы уже поздновато.
– К тому же сегодня суббота. Да, этот номер не пройдет.
– Я ничем не могу помочь?
– Навряд ли... Если я пройду в дом, то буду там занят почти всю ночь. Я вот о чем подумал. Может, заскочить к тебе, когда освобожусь?
– Э-э... У меня тут встреча назначена.
– А-а... Тогда встретимся завтра на панихиде. Запиши адрес, не помню, давал ли я тебе его раньше.
Я повторил адрес. Каролин записала. Затем я попросил позвать Дениз.
– У Каролин адрес завтрашней панихиды. Надеюсь, вы хоть разговариваете?
– "Надежды юношей питают".
– Классика?.. Я вот что хотел сказать. У меня вечером куча дел, но в конце концов я освобожусь. Что, если заскочу потом к тебе?
– Э-э...
– Хочется повидаться, правда?
– Нет, сегодня неподходящее время, Берни.
– А-а... Ну ладно, тогда увидимся завтра в Бруклине.
– До завтра, Берни. Ничего, если я приглашу Гора и Трумена?
– Да, они есть в моем списке.
– Доктор Файнзингер? Говорит Бернард Роденбарр. Я был у вас вчера днем с ногой...
– Ко мне все ходят с ногой, мистер Роденбарр. Но сейчас неприемные часы, кабинет закрыт, и...
– Наверное, вы меня не помните. У меня синдром Мортона, и вы посоветовали мне заказать ортоэластики.
– Вы рано звоните. Они будут готовы через две недели.
– Да-да, я понимаю. Но дело в том, что я внес некоторую сумму, не очень крупную...
– Боюсь, что заказ уже сделан, мистер Роденбарр. В чем проблема?
– Никакой проблемы, доктор. Просто сегодня днем мне кое-что подвалило, понимаете? Удачный денек на скачках, ну и все такое. Вот я и подумал, может, мне заплатить остаток, пока я не потратился. Я тут поблизости нахожусь, мог бы подняться к вам. С меня, как я понимаю, причитается двести семьдесят долларов, поскольку тридцать я уже внес и...
– Вы очень любезны, мистер Роденбарр, но давайте отложим до понедельника.
– Понедельник у меня трудный день. Вдобавок к понедельнику я могу просадить деньги. Для меня это минутное дело – подняться к вам.
– Я, собственно, не имею права получать с клиентов деньги в неприемные часы, – ответил он, уже менее уверенно. – Вы звоните в мою квартиру, а служебное помещение находится на другом конце коридора, и оно закрыто. Мне совсем не хочется идти туда сейчас, выписывать вам квитанцию, делать запись в бухгалтерской книге...
– Не надо мне никакой квитанции. Я просто поднимусь на лифте, передам вам деньги и отвалю.
Файнзингер молчал. Видимо, он окончательно уверился, что имеет дело с ненормальным, а ненормальных в дом не приглашают. Очевидно, я что-то недодумал, не нашел верного подхода. Если стану продолжать в том же духе, будет еще хуже.
– Ну хорошо, отложим до понедельника. Надеюсь, деньги у меня еще останутся. Я их для верности в ботинок суну.
– Это Берни Роденбарр, – сказал я. – На панихиде завтра буду. Звоню, чтобы проверить время и место. Два тридцать, церковь Христа Спасителя, верно?
– Совершенно верно.
– Отлично! Да, вот еще что. Не могли бы вы позвонить двум соседям вашего деда?
– Я повесила объявление в вестибюле, но вы приглашайте, кого считаете нужным.
– Я так и делаю, но надо, чтобы этих двоих вы пригласили лично. Запишите, будьте добры.
Я сообщил имена и номера телефонов и что надо сказать.
Пока Джессика записывала, мне пришло в голову, что ей, может быть, разрешено бывать в квартире Абеля. Визит туда вдвоем – не самый хороший вариант, но лучше, чем ничего. Я спросил, была ли она у деда после его убийства. Оказалось, что нет.
– У меня нет ключей, – сказала она. – Швейцар сказал, что полиция строго-настрого приказала никого туда пока не пускать. Может, вообще не позволят, не знаю. А почему вы спрашиваете?
– Просто так, – сказал я. – Так вы позвоните тем людям?
– Сейчас же позвоню.
Пистолет у меня был с собой. Правда, не под рукой, а в дипломате, вместе с отмычками, новенькой парой резиновых перчаток с вырезанными ладонями и моими широченными «пумами». Для разнообразия я надел тупоносые ботинки со шнуровкой. Ботинки были тяжелые, на кожаной подошве, не очень удобные, но они больше, чем мокасины или «пумы», шли к черному двубортному костюму и строгому, темному галстуку с едва заметными полосками.
– Священник Роденбарр, – объявил я. – Я к миссис Померанц из 11-Д. Она меня ждет.
– Ты же сам этого хотел. Прекрасно знаешь, что я не имею никакого касательства ни к ограблению Колкэннона, ни к смерти Абеля Крау, и тем не менее ходишь, что-то вынюхиваешь.
– Не имеешь касательства? Да ты по уши в обоих делах, только я об этом ничего не знаю, вот и все.
У Рэя Киршмана был выходной день, и по этому случаю он вырядился в бежевые габардиновые брюки и спортивную хлопчатобумажную рубашку. Сзади брюки у него висели мешком, а на поясе едва сходились. Что до рубашки, то это была светло-зеленая корейская тряпка с темно-зеленым воротником и такой же накладкой на кармане. Жаль, что он не берет с собой жену, когда отправляется покупать себе одежду.
– Что тут знать, Рэй? – продолжал я. – Я даю тебе шанс загрести парочку преступников, прояснить кое-какие старые, нераскрытые дела и положить в карман приличную сумму долларов. Что тебе еще нужно? Поразить дракона и уделать принцессу?
– Драконы меня не интересуют, Берни.
– И от принцесс никакого удовольствия! Они от одной-единственной горошины под матрацем всю ночь динамо крутят.
– Знаю я эту сказочку. Ты мне лучше про приличную сумму долларов, которые я должен положить в карман.
– Один человек разыскивает свою вещь и готов заплатить хорошее вознаграждение.
– Какой человек?
– Ты его завтра увидишь.
– А какую вещь?
– Тоже завтра узнаешь.
– И как я ее возвращу – тоже завтра узнаю? Знаешь, что все это напоминает? Старые радиопередачи о Джеке Крепкая Рука. «Настройте завтра свои приемники на нашу волну, и вы узнаете, что произошло с Джеком Крепкая Рука, настоящим американцем!» Помнишь Джека Крепкая Рука, Берни? И что с ним все-таки случилось?
– Отбывает срок в Аттике.
– Господи Иисусе, скажешь тоже... И о каком же вознаграждении идет речь?
– Десять штук.
Рэй кивнул, пощелкал языком.
– Да, но вознаграждение – это ведь неофициально? А он не зажмет?
– Раз неофициально, значит, и в протоколе не будет. Значит, налог не надо платить и начальникам в управлении не надо отстегивать.
На лице его появилось хитрое выражение, в глазах блеснул жадный огонек. Спиноза отзывается об алчности в высшей степени презрительно, но жадность – все-таки безотказный двигатель человеческого поведения, без нее все колесики в машине остановятся.
– Черт с тобой! Посмотрим, как это все получится.
– Ты список захватил?
Он кивнул и достал из нагрудного кармана сложенный вчетверо листок.
– Вот перечень ограблений, совершенных за последние два года и по почерку похожих на дело Колкэннонов: взлом, насильственное проникновение в жилище и полный его разгром, как будто смерч пронесся. И район тот, который ты указал, – между Сорок второй и Четырнадцатой и западнее Пятой авеню. Компьютеры – это вещь! Говоришь, что тебе нужно, они тут же выдают.
– Ты даже не представляешь, с каким облегчением узнаешь, что в полиции есть такие умные машины.
– Очень даже представляю. Между прочим, ты не первый считаешь, что эти налеты – Кролика работа. Наши ребята стараются, копают, пока по отдельности, но все равно допросы продолжаются.
– И есть результаты?
– Кролик все еще героя из себя строит.
– Ты его завтра приведешь?
– Вообще-то не положено. Если попытается сбежать, мне придется объясняться... Хорошо, попробую. Будь что будет.
– И ты не знаешь, кто с ним работал?
– Пока нет. Но он у нас заговорит.
– Тогда до завтра, – сказал я и напомнил Рэю адрес и время.
– Еще чего-нибудь надо захватить? Кроме Кролика?
– Пистолет.
– Оружие всегда при мне.
– Даже когда под душ лезешь? Погоди, дай подумать... Да, наручники. Возьми побольше наручников.
– Можно подумать, что я заарестую самого Джесса Джеймса со всей его бандой. Ладно, Берни, до сих пор на тебя можно было положиться, поэтому я с тобой. Самому-то тебе ничего не надо? Может, подбросить куда? Или еще чем помочь?
Я подумал-подумал и преодолел искушение.
– Нет, спасибо. Сам управлюсь.
* * *
Мэрилин Маргейт была в своей лавочке «Волос великолепие». Когда я пришел, она трудилась над неправдоподобно золотистой головой некой дамы с суровым лицом.– ...Он не скрывает, что спит с женой, но уверяет, что никакого удовольствия при этом не испытывает. Что он это делает только из чувства долга. Но они все так говорят. Вот и не знаешь, кому верить.
– Ах, я вас так понимаю! – сочувственно вздохнула Мэрилин.
Улучив минуту, я отозвал ее в сторону и вручил листок бумаги, где был указан адрес и время панихиды по Абелю.
– Очень важно, чтобы вы пришли, – сказал я. – И приведите Харлана Риза.
– Харлана? Значит, вы думаете, это он убил Ванду? На Харлана это не похоже.
– Надо, чтобы он тоже был.
– Не знаю, как я это сделаю. Он хочет на тихоокеанское побережье податься, пока, говорит, меня полиция не накрыла. Он даже из комнаты не выходит, не то что тащиться в Бруклин на похороны какого-то старикана.
– Сделайте так, чтобы он пришел. Ваш брат тоже там будет.
– Кролик? Там? Его что, отпустят?
– Отпустят на панихиду. Я все устроил.
– Вы?! – Она вытаращила глаза и, было видно, зауважала меня. – А наш адвокат ничегошеньки пока не добился. О залоге в полиции и слышать не хотят. Надо будет ему сказать.
– Ничего никому не говорите.
– А-а... Ну, не буду.
– Просто приходите завтра вместе с Харланом.
– Раз Кролик там будет, то и я должна. И Харлана приведу.
Потом я позвонил в галерею «Нэрроубэк». К телефону подошла Дениз.
– Ты завтра свободна? – спросил я. – Был бы признателен, если бы ты приехала в Бруклин на панихиду.
– Свободна, приеду. Хочешь поговорить со своей сообщницей?
– Будь добра.
Она передала трубку Каролин, и я доложил ей, что дела идут нормально, хотя и немного суматошно.
– Мне нужно пройти в дом Абеля, – сказал я. – Решил отказаться от услуг Рэя. Не хочу, чтобы он заранее знал о моих планах. Тебе что-нибудь приходит в голову?
– К доктору на прием вроде бы уже поздновато.
– К тому же сегодня суббота. Да, этот номер не пройдет.
– Я ничем не могу помочь?
– Навряд ли... Если я пройду в дом, то буду там занят почти всю ночь. Я вот о чем подумал. Может, заскочить к тебе, когда освобожусь?
– Э-э... У меня тут встреча назначена.
– А-а... Тогда встретимся завтра на панихиде. Запиши адрес, не помню, давал ли я тебе его раньше.
Я повторил адрес. Каролин записала. Затем я попросил позвать Дениз.
– У Каролин адрес завтрашней панихиды. Надеюсь, вы хоть разговариваете?
– "Надежды юношей питают".
– Классика?.. Я вот что хотел сказать. У меня вечером куча дел, но в конце концов я освобожусь. Что, если заскочу потом к тебе?
– Э-э...
– Хочется повидаться, правда?
– Нет, сегодня неподходящее время, Берни.
– А-а... Ну ладно, тогда увидимся завтра в Бруклине.
– До завтра, Берни. Ничего, если я приглашу Гора и Трумена?
– Да, они есть в моем списке.
* * *
Автоответчик в приемной Меррея Файнзингера предложил мне назваться и оставить номер телефона или позвонить в понедельник в девять утра. Я молча положил трубку и взял телефонную книгу. Среди множества Файнзингеров я нашел Дороти Файнзингер, проживающую по знакомому мне адресу. Я набрал номер; к телефону подошел хозяин дома.– Доктор Файнзингер? Говорит Бернард Роденбарр. Я был у вас вчера днем с ногой...
– Ко мне все ходят с ногой, мистер Роденбарр. Но сейчас неприемные часы, кабинет закрыт, и...
– Наверное, вы меня не помните. У меня синдром Мортона, и вы посоветовали мне заказать ортоэластики.
– Вы рано звоните. Они будут готовы через две недели.
– Да-да, я понимаю. Но дело в том, что я внес некоторую сумму, не очень крупную...
– Боюсь, что заказ уже сделан, мистер Роденбарр. В чем проблема?
– Никакой проблемы, доктор. Просто сегодня днем мне кое-что подвалило, понимаете? Удачный денек на скачках, ну и все такое. Вот я и подумал, может, мне заплатить остаток, пока я не потратился. Я тут поблизости нахожусь, мог бы подняться к вам. С меня, как я понимаю, причитается двести семьдесят долларов, поскольку тридцать я уже внес и...
– Вы очень любезны, мистер Роденбарр, но давайте отложим до понедельника.
– Понедельник у меня трудный день. Вдобавок к понедельнику я могу просадить деньги. Для меня это минутное дело – подняться к вам.
– Я, собственно, не имею права получать с клиентов деньги в неприемные часы, – ответил он, уже менее уверенно. – Вы звоните в мою квартиру, а служебное помещение находится на другом конце коридора, и оно закрыто. Мне совсем не хочется идти туда сейчас, выписывать вам квитанцию, делать запись в бухгалтерской книге...
– Не надо мне никакой квитанции. Я просто поднимусь на лифте, передам вам деньги и отвалю.
Файнзингер молчал. Видимо, он окончательно уверился, что имеет дело с ненормальным, а ненормальных в дом не приглашают. Очевидно, я что-то недодумал, не нашел верного подхода. Если стану продолжать в том же духе, будет еще хуже.
– Ну хорошо, отложим до понедельника. Надеюсь, деньги у меня еще останутся. Я их для верности в ботинок суну.
* * *
В бруклинской справочной сообщили, что у них значится Дж. Л. Гарланд со сквера Чивер, но телефонистка не знала, где этот сквер, на Булыжном Холме или где-то еще, однако сказала, что номер как будто подходит. Я набрал этот номер. К телефону подошел мужчина с высоким голосом, и я попросил позвать Джессику.– Это Берни Роденбарр, – сказал я. – На панихиде завтра буду. Звоню, чтобы проверить время и место. Два тридцать, церковь Христа Спасителя, верно?
– Совершенно верно.
– Отлично! Да, вот еще что. Не могли бы вы позвонить двум соседям вашего деда?
– Я повесила объявление в вестибюле, но вы приглашайте, кого считаете нужным.
– Я так и делаю, но надо, чтобы этих двоих вы пригласили лично. Запишите, будьте добры.
Я сообщил имена и номера телефонов и что надо сказать.
Пока Джессика записывала, мне пришло в голову, что ей, может быть, разрешено бывать в квартире Абеля. Визит туда вдвоем – не самый хороший вариант, но лучше, чем ничего. Я спросил, была ли она у деда после его убийства. Оказалось, что нет.
– У меня нет ключей, – сказала она. – Швейцар сказал, что полиция строго-настрого приказала никого туда пока не пускать. Может, вообще не позволят, не знаю. А почему вы спрашиваете?
– Просто так, – сказал я. – Так вы позвоните тем людям?
– Сейчас же позвоню.
* * *
В начале девятого я вошел в подъезд дома, где жил Абель Крау. Меня встретил незнакомый швейцар. Меня он тоже, судя по всему, не знал. Вид у него был грозный, как у овчарки бувье. «Хорошо бы не пришлось стрелять в него шприцем», – мелькнула мысль.Пистолет у меня был с собой. Правда, не под рукой, а в дипломате, вместе с отмычками, новенькой парой резиновых перчаток с вырезанными ладонями и моими широченными «пумами». Для разнообразия я надел тупоносые ботинки со шнуровкой. Ботинки были тяжелые, на кожаной подошве, не очень удобные, но они больше, чем мокасины или «пумы», шли к черному двубортному костюму и строгому, темному галстуку с едва заметными полосками.
– Священник Роденбарр, – объявил я. – Я к миссис Померанц из 11-Д. Она меня ждет.
Глава 20
– Манеры у него были непривычные, европейские, – говорила миссис Померанц. – Встретишь его, обязательно улыбнется, справится о здоровье. Жару он плохо переносил, это правда, да и ноги, видать, иногда беспокоили. Но чтобы пожаловаться – нет, никогда, не то что другие.
Я записал в книжечке: «настоящий джент.» и «не жаловался» и, подняв голову, поймал пытливый взгляд своей собеседницы. Она не могла взять в толк, почему мое лицо ей знакомо, и это не давало ей покоя. Поскольку я был бруклинским проповедником, собирающим материал для прощального слова по Абелю Крау, и о его визите ей предварительно позвонила внучка усопшего, то ей и в голову не могло прийти, что я одновременно и сын миссис Стеттнер, с которым она вчера ехала в лифте. Но если я достопочтенный Роденбарр с Булыжного Холма, почему ей кажется, будто она видела меня раньше?
Мы сидели на приземистых, с чехлами, стульях в ее небольшой, тесно заставленной мебелью гостиной. С фотографий на стенах на нас глядели ясные глазенки ее многочисленных внучат, а на полках и полочках в несметном множестве были расставлены глиняные фигурки. За двадцать минут она успела перемыть косточки всем соседям, причем о мертвых говорила только хорошее, а о живых только плохое. Вот так она и живет, одна-одинешенька, потому что ее незабвенный Мо давно портняжит в небесной мастерской.
Я записал в книжечке: «настоящий джент.» и «не жаловался» и, подняв голову, поймал пытливый взгляд своей собеседницы. Она не могла взять в толк, почему мое лицо ей знакомо, и это не давало ей покоя. Поскольку я был бруклинским проповедником, собирающим материал для прощального слова по Абелю Крау, и о его визите ей предварительно позвонила внучка усопшего, то ей и в голову не могло прийти, что я одновременно и сын миссис Стеттнер, с которым она вчера ехала в лифте. Но если я достопочтенный Роденбарр с Булыжного Холма, почему ей кажется, будто она видела меня раньше?
Мы сидели на приземистых, с чехлами, стульях в ее небольшой, тесно заставленной мебелью гостиной. С фотографий на стенах на нас глядели ясные глазенки ее многочисленных внучат, а на полках и полочках в несметном множестве были расставлены глиняные фигурки. За двадцать минут она успела перемыть косточки всем соседям, причем о мертвых говорила только хорошее, а о живых только плохое. Вот так она и живет, одна-одинешенька, потому что ее незабвенный Мо давно портняжит в небесной мастерской.