Я мог вполне перенять метод той шпаны, что перевернула дом Колкэннонов, то есть плюнуть на все и ворошить вещи как Бог на душу положит. Однако зачем полиции знать, что здесь кто-то был. Мне, конечно, это без разницы, но я по натуре человек аккуратный и вовсе не склонен осквернять жилище умершего друга.
Абель тоже был человеком аккуратным. У него каждая вещь знала свое место, и поэтому мне пришлось каждую просмотренную вещь класть обратно на место. Все это безумно затягивало поиски. Иголка в стоге сена из известной пословицы – не сравнится с никелем в квартире Абеля.
Осмотр я начал с мест, куда прячут деньги и ценные предметы даже те, кто понимает, какая это неслыханная глупость. Но я не обнаружил ничего, кроме воды и дезодоранта в сливном бачке, ничего, кроме стирального порошка в коробке для стирального порошка, ничего, кроме пустоты, в пустотелых вешалках для полотенец, которые мне пришлось для этой цели отвинтить от стены, а потом привинтить снова. Я исследовал каждый ящик и каждую полку в кухне и убедился, что ни к задней стенке, ни к дну ничего не прилеплено клейкой лентой. Я обшарил каждый шкаф, вывернул каждый карман, сунул руки в каждую пару ботинок или сапог, заглянул под каждый коврик.
Я мог бы исписать десяток страниц, рассказывая о своих поисках и находках, но кому это интересно? В квартире Абеля не нашлось только трех вещей: философского камня, святого Грааля и золотого руна. Четвертой отсутствующей вещью был никель тринадцатого года.
Среди интересных находок упомяну книги на нескольких языках, иные стоимостью за тысячу. Собственно, их не нужно было искать, ибо они стояли рядком на полках, составляя личную библиотеку Абеля Крау.
Перетряхивая книгу за книгой, я нашел в «Левиафане» Гоббса мальтийские и кипрские марки, выпущенные в прошлом столетии. В «Сарторе Ресартусе» Томаса Карлейля мне попались пятьсот английских фунтов. За тремя переплетенными в кожу томами Байрона, Шелли и Китса, на верхней полке, я обнаружил три древние монеты, похоже, эпохи Сасанидов.
В спальне стояли два телефона – один на столике возле кровати, другой – на трюмо. Ненужная роскошь! От каждого шел провод к штепселю, но второй не работал. Я отвинтил у него нижнюю крышку и увидел, что все внутреннее устройство вынуто и вместо него засунута пачка сотенных и полусотенных банкнот. Я насчитал двадцать тысяч и бросил, не досчитав до конца. Думаю, в пачке было примерно двадцать три тысячи. Я сунул ее назад в корпус и привинтил крышку.
Ну, достаточно, – думаю, вы уже получили представление. Ценной добычи здесь было навалом, как и следовало ожидать в доме цивилизованного и процветающего барыги. Мне снова и снова попадались деньги, марки, монеты, драгоценности и в их числе часы и пара сережек, уведенные у миссис Колкэннон. (Часы и сережки, завернутые в папиросную бумагу, лежали в коробке под слоем сигар. Наткнувшись на них, я обрадовался, надеясь тут же найти и никель, но никеля там не оказалось. Не думал, что Абель баловался сигарами.)
На кухне я отрезал себе кусок шоколадного торта, кажется, того, который Абель называл шварцвальдским, и выпил стакан молока. Это было все, что я позволил себе взять у Абеля.
Такая щепетильность давала богатую пищу для размышлений. Всякий раз, обнаружив очередную дорогую вещь, я пытался уговорить себя взять ее – и не мог, хотя доводов «за» была куча. Насколько мне известно, у Абеля нет родственников. Если вдруг и обнаружится какой-нибудь наследник, он просто не найдет добрую половину имущества, поскольку оно рассовано по тайникам. Библиотеку скорее всего продадут en blok[7] первому попавшемуся книготорговцу, и тот хорошо наживется на распродаже ее отдельными изданиями, не подозревая, какие деньги могли бы принести некоторые из них в придачу. Золотые часы и серьги станут собственностью случайного любителя сигар, а двадцать три тысячи долларов навечно останутся в выпотрошенном телефоне. Интересно, когда умирает человек, куда деваются его телефоны? Их забирает телефонная компания? А если аппарат неисправен, кто-нибудь его чинит? Мастера, который будет ремонтировать этот аппарат, ожидает такой сюрприз, о котором он не смел и мечтать.
Короче, почему не попользоваться?
Похоже, что я просто не созрел для того, чтобы грабить мертвого. Во всяком случае, только что умершего. К тому же друга. Вот и все, точка. Будь я проклят, если я смогу найти хоть один весомый логический аргумент против ограбления мертвого. Как ни крути, мертвые не возражают против этого, не то что живые. Если они не берут туда свое земное имущество, то какая им разница, к кому оно перейдет?
И видит Бог, мертвецов грабят сплошь и рядом. Грабят полицейские. Когда в какой-нибудь вонючей дыре в Бауэри умирает очередной доходяга, стражи порядка первым делом опустошают его карманы. Конечно, у меня более высокие нравственные критерии, чем у полицейского, но и я – не совершенство.
Самое трудное – отказаться от живых денег. Когда я забираюсь в чужой дом или контору, я неизменно забираю всю наличность. Даже придя за другим, я машинально кладу в карман попавшиеся на глаза деньги. При этом я даже не задумываюсь, у меня как бы срабатывает условный рефлекс.
На этот раз я не взял ни цента. Был, правда, момент, когда я заколебался и чуть было не сунул в карман золотые часики и изумрудные сережки. Не потому, что эти вещички представляли какой-то особый соблазн. Мне показалось, что я могу это сделать почти на законном основании. В конце концов именно мы с Каролин их увели, а не кто-то другой.
Но ведь нам за них уже заплатили, правда? Так что они не наши. Они принадлежат Абелю и останутся в его квартире.
Когда я понял, что искать никель дальше бесполезно, я снял с полки подаренную мной книгу Спинозы и перелистал ее. Абель поставил сюда книгу в последние часы своей жизни. Наверное, перед этим он тоже перелистал ее, останавливаясь, чтобы пробежать глазами какое-нибудь изречение, а то и целый абзац.
«Легко может статься, – прочитал я, – что тщеславный возгордится и вообразит, что угоден окружающим, тогда как в действительности он давно всем надоел».
Уходя, я взял Спинозу с собой, сам не знаю, почему. В конце концов книга принадлежала Абелю, подарок есть подарок, но мне отчего-то казалось, что я должен взять его назад.
Может быть, мне просто жутко не хотелось уходить с пустыми руками.
Глава 13
Глава 14
Абель тоже был человеком аккуратным. У него каждая вещь знала свое место, и поэтому мне пришлось каждую просмотренную вещь класть обратно на место. Все это безумно затягивало поиски. Иголка в стоге сена из известной пословицы – не сравнится с никелем в квартире Абеля.
Осмотр я начал с мест, куда прячут деньги и ценные предметы даже те, кто понимает, какая это неслыханная глупость. Но я не обнаружил ничего, кроме воды и дезодоранта в сливном бачке, ничего, кроме стирального порошка в коробке для стирального порошка, ничего, кроме пустоты, в пустотелых вешалках для полотенец, которые мне пришлось для этой цели отвинтить от стены, а потом привинтить снова. Я исследовал каждый ящик и каждую полку в кухне и убедился, что ни к задней стенке, ни к дну ничего не прилеплено клейкой лентой. Я обшарил каждый шкаф, вывернул каждый карман, сунул руки в каждую пару ботинок или сапог, заглянул под каждый коврик.
Я мог бы исписать десяток страниц, рассказывая о своих поисках и находках, но кому это интересно? В квартире Абеля не нашлось только трех вещей: философского камня, святого Грааля и золотого руна. Четвертой отсутствующей вещью был никель тринадцатого года.
Среди интересных находок упомяну книги на нескольких языках, иные стоимостью за тысячу. Собственно, их не нужно было искать, ибо они стояли рядком на полках, составляя личную библиотеку Абеля Крау.
Перетряхивая книгу за книгой, я нашел в «Левиафане» Гоббса мальтийские и кипрские марки, выпущенные в прошлом столетии. В «Сарторе Ресартусе» Томаса Карлейля мне попались пятьсот английских фунтов. За тремя переплетенными в кожу томами Байрона, Шелли и Китса, на верхней полке, я обнаружил три древние монеты, похоже, эпохи Сасанидов.
В спальне стояли два телефона – один на столике возле кровати, другой – на трюмо. Ненужная роскошь! От каждого шел провод к штепселю, но второй не работал. Я отвинтил у него нижнюю крышку и увидел, что все внутреннее устройство вынуто и вместо него засунута пачка сотенных и полусотенных банкнот. Я насчитал двадцать тысяч и бросил, не досчитав до конца. Думаю, в пачке было примерно двадцать три тысячи. Я сунул ее назад в корпус и привинтил крышку.
Ну, достаточно, – думаю, вы уже получили представление. Ценной добычи здесь было навалом, как и следовало ожидать в доме цивилизованного и процветающего барыги. Мне снова и снова попадались деньги, марки, монеты, драгоценности и в их числе часы и пара сережек, уведенные у миссис Колкэннон. (Часы и сережки, завернутые в папиросную бумагу, лежали в коробке под слоем сигар. Наткнувшись на них, я обрадовался, надеясь тут же найти и никель, но никеля там не оказалось. Не думал, что Абель баловался сигарами.)
На кухне я отрезал себе кусок шоколадного торта, кажется, того, который Абель называл шварцвальдским, и выпил стакан молока. Это было все, что я позволил себе взять у Абеля.
Такая щепетильность давала богатую пищу для размышлений. Всякий раз, обнаружив очередную дорогую вещь, я пытался уговорить себя взять ее – и не мог, хотя доводов «за» была куча. Насколько мне известно, у Абеля нет родственников. Если вдруг и обнаружится какой-нибудь наследник, он просто не найдет добрую половину имущества, поскольку оно рассовано по тайникам. Библиотеку скорее всего продадут en blok[7] первому попавшемуся книготорговцу, и тот хорошо наживется на распродаже ее отдельными изданиями, не подозревая, какие деньги могли бы принести некоторые из них в придачу. Золотые часы и серьги станут собственностью случайного любителя сигар, а двадцать три тысячи долларов навечно останутся в выпотрошенном телефоне. Интересно, когда умирает человек, куда деваются его телефоны? Их забирает телефонная компания? А если аппарат неисправен, кто-нибудь его чинит? Мастера, который будет ремонтировать этот аппарат, ожидает такой сюрприз, о котором он не смел и мечтать.
Короче, почему не попользоваться?
Похоже, что я просто не созрел для того, чтобы грабить мертвого. Во всяком случае, только что умершего. К тому же друга. Вот и все, точка. Будь я проклят, если я смогу найти хоть один весомый логический аргумент против ограбления мертвого. Как ни крути, мертвые не возражают против этого, не то что живые. Если они не берут туда свое земное имущество, то какая им разница, к кому оно перейдет?
И видит Бог, мертвецов грабят сплошь и рядом. Грабят полицейские. Когда в какой-нибудь вонючей дыре в Бауэри умирает очередной доходяга, стражи порядка первым делом опустошают его карманы. Конечно, у меня более высокие нравственные критерии, чем у полицейского, но и я – не совершенство.
Самое трудное – отказаться от живых денег. Когда я забираюсь в чужой дом или контору, я неизменно забираю всю наличность. Даже придя за другим, я машинально кладу в карман попавшиеся на глаза деньги. При этом я даже не задумываюсь, у меня как бы срабатывает условный рефлекс.
На этот раз я не взял ни цента. Был, правда, момент, когда я заколебался и чуть было не сунул в карман золотые часики и изумрудные сережки. Не потому, что эти вещички представляли какой-то особый соблазн. Мне показалось, что я могу это сделать почти на законном основании. В конце концов именно мы с Каролин их увели, а не кто-то другой.
Но ведь нам за них уже заплатили, правда? Так что они не наши. Они принадлежат Абелю и останутся в его квартире.
Когда я понял, что искать никель дальше бесполезно, я снял с полки подаренную мной книгу Спинозы и перелистал ее. Абель поставил сюда книгу в последние часы своей жизни. Наверное, перед этим он тоже перелистал ее, останавливаясь, чтобы пробежать глазами какое-нибудь изречение, а то и целый абзац.
«Легко может статься, – прочитал я, – что тщеславный возгордится и вообразит, что угоден окружающим, тогда как в действительности он давно всем надоел».
Уходя, я взял Спинозу с собой, сам не знаю, почему. В конце концов книга принадлежала Абелю, подарок есть подарок, но мне отчего-то казалось, что я должен взять его назад.
Может быть, мне просто жутко не хотелось уходить с пустыми руками.
Глава 13
Чтобы не попадаться на глаза тому же лифтеру, я хотел спуститься по лестнице до четвертого этажа, где жил Меррей Файнзингер. Кто его знает, может, у служивого память работает сверхурочно. Но едва я поравнялся с лифтом, меня кивком и улыбкой остановила пожилая дама в черном каракулевом жакете с маленькой собачонкой на руках. Собачонка была, кажется, мальтийской породы. Каролин сразу бы определила.
– Попадете под дождь, – сказала она. – Вернитесь, возьмите плащ.
– Да нет, я и так опаздываю.
– У меня пластиковая накидка всегда с собой. – Она похлопала по сумке, висевшей на плече. – Вы ведь сын миссис Стеттнер, правда? Как мама?
– Спасибо, хорошо.
– Как ее горло, лучше?
– О да, гораздо лучше!
– Приятно слышать, – сказала дама и почесала собачку за ухом. – Радости, должно быть, ей, что вы приехали ее навестить! Долго пробудете? Только выходные или подольше?
– Постараюсь как можно дольше.
– Очень правильно, – одобрила она. Прибыл лифт, дверцы раскрылись. Я вошел за дамой в кабину. Лифтер был тот же, но по его глазам я видел, что он меня не узнает. – Вы, пожалуй, не помните меня. Я – миссис Померанц из 11-К.
– Ну как же, миссис Померанц, прекрасно помню.
– Значит, мама лучше себя чувствует? Когда же мы с ней говорили? Такая жалость – случившееся с ее братом. С вашим дядей.
«А что с ним, интересно, случилось?»
– Что же делать, – пробормотал я, сжимая Спинозу.
– Кажется, сердце?
– Совершенно верно, сердце.
– Это еще не самое худшее. Должно быть, слышали о нашем соседе? О мистере Крау из 11-Д?
– Слышал. И это случилось только вчера, верно?
– Говорят, позавчера. И знаете, еще что говорят? Что он покупал вещи у жуликов. Об этом даже в газетах было. Вообразите, в этом самом доме, после создания кооператива и вообще, оказывается, что один из жильцов знался с жуликами. А потом его взяли и убили в собственной квартире.
– Да, это ужасно!
Лифт остановился на первом этаже, и мы вместе прошли вестибюль. В дверях миссис Померанц опустила собачку на пол и пристегнула поводок к ее ошейнику. Она достала из сумки дождевик:
– Возьму на руку, чтобы не возиться, когда польет... Да, случай с мистером Крау – тут призадумаешься. Такой обходительный мужчина, я от него ничего, кроме доброго слова, не слышала. Может, он и преступник, но все равно хороший был сосед.
Пройдя мимо швейцара, мы остановились под навесом. Собачонка отчаянно тянула хозяйку к парку, а мне не терпелось пуститься в противоположном направлении.
– И все-таки он был барыгой, – сказал я.
– Да, да, их так называют – «барыга».
– И знаете, что говорят? Будто хорошие барыги – всегда добрые соседи.
Почтовый ящик был набит счетами и рекламой. Поднявшись к себе, я рассортировал ворох бумаг. Предложения продать – в мусорный ящик, требования оплатить – в аккуратную пачку. Зарабатывать и тратить – вот куда уходят наши физические и духовные силы, подумал я и поставил Спинозу на полку рядом с Вордсвортом.
Потом я позвонил Каролин домой. Телефон молчал. Набрал номер Дениз, и подошедший Джаред сказал, что ее нет дома. Сделал звонок в «Салон для пуделей», услышал автоответчик, но мне не хотелось общаться с машиной, и я повесил трубку. Едва я отошел, зазвонил телефон. Я взял трубку, сказал «алло». Молчание. Я еще раз сказал «алло», но раздался легкий щелчок: на другом конце провода повесили трубку.
Ошибка. Или это тот, кто звонил мне вчера вечером. Или какая-нибудь бывшая подружка, решившая в последний момент, что ей не о чем говорить со мной. Может быть, кто-то хотел узнать, дома ли я.
Я взял зонтик и пошел к выходу. Телефон зазвонил опять. Я вышел и аккуратно запер дверь на все замки. Звонки провожали меня до самого лифта.
Домой я шел под дождем. Луны не было видно, и я не мог узнать, есть вокруг нее ореол или нет.
Когда я вошел в свой подъезд, обычно флегматичный Арманд назвал меня по имени. Я сегодня уже дважды проходил мимо него, и он умудрялся меня не замечать. Он и Феликс – два сапога пара, оба сонные, вялые, а третий швейцар, дежуривший по ночам, взял себе за правило появляться на людях только под градусом. Их бы всех на месячную переподготовку на Восемьдесят девятую или Риверсайд-драйв.
Из кресла с цветастой обивкой навстречу мне поднялась женщина лет двадцати восьми с копной черных волос, спадавших ниже плеч. Суживающееся книзу лицо, похожее на опрокинутый треугольник, заканчивалось острым подбородком. Ее маленький рот горел глянцевой губной помадой, глаза были сильно обведены тенями, а на ресницы, если они свои, ушли килограммы химических удобрений.
– Мистер Роденбарр? Мне нужно поговорить с вами.
Ага, вот чем объясняется приветствие Арманда! Таким тонким способом он указал ей на меня. Надеюсь, его хорошо отблагодарили за услугу, потому что он только что вылетел из списка тех, кому надо сделать рождественские подарки.
– Слушаю вас.
– Я по важному делу. Ничего, если мы поднимемся наверх, к вам?
Она помахала своими фантастическими ресницами. Над ними виднелись две маленькие дужки, заменявшие Богом данные брови. Если бровь твоя вредит тебе, выщипли ее, как гласит переиначенное евангельское изречение.
Воистину она была живым воплощением «девушки моей мечты», как она рисуется воспаленному воображению подростка. Туфли на высоченных каблуках-шпильках с ремешком на лодыжке. Черные блестящие штаны, сидевшие на ней так плотно, что искусственная кожа, из которой они были сделаны, казалась ее собственной. Кроваво-красная блузка из переливающейся на свету синтетической ткани так туго обтягивала ее бюст, что это не позволяло ни на секунду забыть, что человек принадлежит к классу млекопитающих животных. Черная блестящая сумка. Свернутый черно-красный зонт.
Золотые клипсы. Изумрудные сережки, которые мы украли у Колкэннонов и продали Абелю, смотрелись бы на ее крошечных мочках потрясающе, и мне неожиданно подумалось, будто она хочет, чтобы я вызволил их для нее из квартиры Абеля.
– Ко мне? – неопределенно промычал я.
– Можно?
– А почему нет?
В замкнутом пространстве лифта меня всего обдало запахом ее духов – ароматом мускуса и пачулей, и этот смешанный запах одновременно возбуждал и отталкивал. Я не мог отделаться от ощущения, что она не надушилась, а так пахнет с самого рождения.
Кабина остановилась на моем этаже, дверцы раскрылись. Мы шли по узкому коридору, и мне казалось, что все соседи прильнули к глазкам, чтобы посмотреть, кого их жилец и взломщик привел к себе на ночь. Проходя мимо квартиры миссис Хеш, я как будто услышал, как она неодобрительно зацокала языком.
Ни в лифте, ни в коридоре мы не обменялись ни словом. У своей двери я с трудом удержался, чтобы не продемонстрировать свое искусство отпирать замки без ключей. Войдя, я засуетился, зажигая всюду свет и втайне сожалея, что не переменил простыни после Дениз. Моя гостья вряд ли стала бы возражать против того, чтобы лечь в постель, где недавно была другая женщина, но все же...
– Хотите выпить? – предложил я. – Что вам смешать?
– Ничего.
– Может быть, чашку кофе? Или чай? У меня есть обычный и цветочный.
Она помотала головой.
– Садитесь, устраивайтесь поудобнее. Мы, кажется, незнакомы, и я не знаю, как вас зовут.
Я никогда не испытывал ничего подобного. Дешевка, пробу ставить негде и вместе с тем совершенно неотразима! Не припомню, чтобы какая-нибудь женщина так распалила меня. Мне хотелось стать на четвереньки и завыть.
Незнакомка не села и не сказала, как ее зовут. Лицо ее помрачнело, она опустила глаза и полезла в сумочку. Через секунду в руке у нее был пистолет.
– Сучий ты сын, – сказала она. – Стой там, где стоишь, а то я прострелю твою поганую башку!..
– Попадете под дождь, – сказала она. – Вернитесь, возьмите плащ.
– Да нет, я и так опаздываю.
– У меня пластиковая накидка всегда с собой. – Она похлопала по сумке, висевшей на плече. – Вы ведь сын миссис Стеттнер, правда? Как мама?
– Спасибо, хорошо.
– Как ее горло, лучше?
– О да, гораздо лучше!
– Приятно слышать, – сказала дама и почесала собачку за ухом. – Радости, должно быть, ей, что вы приехали ее навестить! Долго пробудете? Только выходные или подольше?
– Постараюсь как можно дольше.
– Очень правильно, – одобрила она. Прибыл лифт, дверцы раскрылись. Я вошел за дамой в кабину. Лифтер был тот же, но по его глазам я видел, что он меня не узнает. – Вы, пожалуй, не помните меня. Я – миссис Померанц из 11-К.
– Ну как же, миссис Померанц, прекрасно помню.
– Значит, мама лучше себя чувствует? Когда же мы с ней говорили? Такая жалость – случившееся с ее братом. С вашим дядей.
«А что с ним, интересно, случилось?»
– Что же делать, – пробормотал я, сжимая Спинозу.
– Кажется, сердце?
– Совершенно верно, сердце.
– Это еще не самое худшее. Должно быть, слышали о нашем соседе? О мистере Крау из 11-Д?
– Слышал. И это случилось только вчера, верно?
– Говорят, позавчера. И знаете, еще что говорят? Что он покупал вещи у жуликов. Об этом даже в газетах было. Вообразите, в этом самом доме, после создания кооператива и вообще, оказывается, что один из жильцов знался с жуликами. А потом его взяли и убили в собственной квартире.
– Да, это ужасно!
Лифт остановился на первом этаже, и мы вместе прошли вестибюль. В дверях миссис Померанц опустила собачку на пол и пристегнула поводок к ее ошейнику. Она достала из сумки дождевик:
– Возьму на руку, чтобы не возиться, когда польет... Да, случай с мистером Крау – тут призадумаешься. Такой обходительный мужчина, я от него ничего, кроме доброго слова, не слышала. Может, он и преступник, но все равно хороший был сосед.
Пройдя мимо швейцара, мы остановились под навесом. Собачонка отчаянно тянула хозяйку к парку, а мне не терпелось пуститься в противоположном направлении.
– И все-таки он был барыгой, – сказал я.
– Да, да, их так называют – «барыга».
– И знаете, что говорят? Будто хорошие барыги – всегда добрые соседи.
* * *
Ехать в Нижний Манхэттен не было смысла. Когда я вышел из квартиры Абеля, рабочий день уже закончился. Опасаясь попасть под дождь и подмочить Спинозу, я на Бродвее сел в автобус. Потом сошел на своей Семьдесят второй и пошел домой. Дождя все еще не было.Почтовый ящик был набит счетами и рекламой. Поднявшись к себе, я рассортировал ворох бумаг. Предложения продать – в мусорный ящик, требования оплатить – в аккуратную пачку. Зарабатывать и тратить – вот куда уходят наши физические и духовные силы, подумал я и поставил Спинозу на полку рядом с Вордсвортом.
Потом я позвонил Каролин домой. Телефон молчал. Набрал номер Дениз, и подошедший Джаред сказал, что ее нет дома. Сделал звонок в «Салон для пуделей», услышал автоответчик, но мне не хотелось общаться с машиной, и я повесил трубку. Едва я отошел, зазвонил телефон. Я взял трубку, сказал «алло». Молчание. Я еще раз сказал «алло», но раздался легкий щелчок: на другом конце провода повесили трубку.
Ошибка. Или это тот, кто звонил мне вчера вечером. Или какая-нибудь бывшая подружка, решившая в последний момент, что ей не о чем говорить со мной. Может быть, кто-то хотел узнать, дома ли я.
Я взял зонтик и пошел к выходу. Телефон зазвонил опять. Я вышел и аккуратно запер дверь на все замки. Звонки провожали меня до самого лифта.
* * *
В итальянском заведении на Бродвее я заказал тарелку спагетти и большую порцию салата с растительным маслом и уксусом. Как-никак с самого утра ничего не ел, кроме кусочка торта и стакана молока у Абеля. Я испытывал голод, досаду, одиночество и усталость, и сейчас мог избавиться хотя бы от чувства голода. Взятое на десерт тортони, как всегда, оказалось менее вкусным, чем ожидаешь от блюда с таким заманчивым названием. Вдобавок я никогда не мог понять, что это такое – мороженое или охлажденный мусс. Зато от выпитых подряд четырех чашечек чернильного кофе «эспрессо» с добавкой нескольких капель анисовой настойки усталость как рукой сняло. К этому времени я почти забыл, что меня так раздосадовало. Не прошло только чувство одиночества, но с одиночеством можно жить.Домой я шел под дождем. Луны не было видно, и я не мог узнать, есть вокруг нее ореол или нет.
Когда я вошел в свой подъезд, обычно флегматичный Арманд назвал меня по имени. Я сегодня уже дважды проходил мимо него, и он умудрялся меня не замечать. Он и Феликс – два сапога пара, оба сонные, вялые, а третий швейцар, дежуривший по ночам, взял себе за правило появляться на людях только под градусом. Их бы всех на месячную переподготовку на Восемьдесят девятую или Риверсайд-драйв.
Из кресла с цветастой обивкой навстречу мне поднялась женщина лет двадцати восьми с копной черных волос, спадавших ниже плеч. Суживающееся книзу лицо, похожее на опрокинутый треугольник, заканчивалось острым подбородком. Ее маленький рот горел глянцевой губной помадой, глаза были сильно обведены тенями, а на ресницы, если они свои, ушли килограммы химических удобрений.
– Мистер Роденбарр? Мне нужно поговорить с вами.
Ага, вот чем объясняется приветствие Арманда! Таким тонким способом он указал ей на меня. Надеюсь, его хорошо отблагодарили за услугу, потому что он только что вылетел из списка тех, кому надо сделать рождественские подарки.
– Слушаю вас.
– Я по важному делу. Ничего, если мы поднимемся наверх, к вам?
Она помахала своими фантастическими ресницами. Над ними виднелись две маленькие дужки, заменявшие Богом данные брови. Если бровь твоя вредит тебе, выщипли ее, как гласит переиначенное евангельское изречение.
Воистину она была живым воплощением «девушки моей мечты», как она рисуется воспаленному воображению подростка. Туфли на высоченных каблуках-шпильках с ремешком на лодыжке. Черные блестящие штаны, сидевшие на ней так плотно, что искусственная кожа, из которой они были сделаны, казалась ее собственной. Кроваво-красная блузка из переливающейся на свету синтетической ткани так туго обтягивала ее бюст, что это не позволяло ни на секунду забыть, что человек принадлежит к классу млекопитающих животных. Черная блестящая сумка. Свернутый черно-красный зонт.
Золотые клипсы. Изумрудные сережки, которые мы украли у Колкэннонов и продали Абелю, смотрелись бы на ее крошечных мочках потрясающе, и мне неожиданно подумалось, будто она хочет, чтобы я вызволил их для нее из квартиры Абеля.
– Ко мне? – неопределенно промычал я.
– Можно?
– А почему нет?
В замкнутом пространстве лифта меня всего обдало запахом ее духов – ароматом мускуса и пачулей, и этот смешанный запах одновременно возбуждал и отталкивал. Я не мог отделаться от ощущения, что она не надушилась, а так пахнет с самого рождения.
Кабина остановилась на моем этаже, дверцы раскрылись. Мы шли по узкому коридору, и мне казалось, что все соседи прильнули к глазкам, чтобы посмотреть, кого их жилец и взломщик привел к себе на ночь. Проходя мимо квартиры миссис Хеш, я как будто услышал, как она неодобрительно зацокала языком.
Ни в лифте, ни в коридоре мы не обменялись ни словом. У своей двери я с трудом удержался, чтобы не продемонстрировать свое искусство отпирать замки без ключей. Войдя, я засуетился, зажигая всюду свет и втайне сожалея, что не переменил простыни после Дениз. Моя гостья вряд ли стала бы возражать против того, чтобы лечь в постель, где недавно была другая женщина, но все же...
– Хотите выпить? – предложил я. – Что вам смешать?
– Ничего.
– Может быть, чашку кофе? Или чай? У меня есть обычный и цветочный.
Она помотала головой.
– Садитесь, устраивайтесь поудобнее. Мы, кажется, незнакомы, и я не знаю, как вас зовут.
Я никогда не испытывал ничего подобного. Дешевка, пробу ставить негде и вместе с тем совершенно неотразима! Не припомню, чтобы какая-нибудь женщина так распалила меня. Мне хотелось стать на четвереньки и завыть.
Незнакомка не села и не сказала, как ее зовут. Лицо ее помрачнело, она опустила глаза и полезла в сумочку. Через секунду в руке у нее был пистолет.
– Сучий ты сын, – сказала она. – Стой там, где стоишь, а то я прострелю твою поганую башку!..
Глава 14
Я застыл на месте, и она не двигалась со своим пистолетом, нацеленным на меня. Рука ее вздрагивала, но не сильно.
Пистолет был не такой, каким целятся в сыщиков в кино – большой, похожий на пушку, с отверстием в дуле, как жерло. Он был маленький, как раз по ее руке. Только сейчас я заметил, какая красивая у нее рука, а ногти – точно такого же цвета, как блузка и губная помада. Пистолет, разумеется, был черный – плоский черный автоматический пистолет с коротким, не больше двух дюймов, стволом. В этой особе все было черное или красное. Наверняка ее любимые птицы – краснокрылый черный дрозд и алая танагра, а любимый писатель – Стендаль.
Зазвонил телефон. Она кинула на него быстрый взгляд и снова уставилась на меня.
– Мне лучше ответить, – сказал я.
– Только двинешься – стреляю.
– Может быть, это что-нибудь срочное. Что, если крупный выигрыш в телефонной лотерее?
Она прижала палец к спусковому курку, или мне это показалось, не знаю. Телефон продолжал звонить. Она больше не смотрела на аппарат, а я не мог отвести взгляд от пистолета.
Не люблю пистолеты! Пистолет – это небольшое хитроумное устройство, придуманное для того, чтобы убивать людей, а я принципиально против убийства. От пистолетов я нервничаю, стараюсь держаться от них подальше, и потому мало что смыслю в огнестрельном оружии. Мне, правда, известно, что у револьверов есть поворачивающиеся барабаны, чем они и удобны для «русской рулетки» и что автоматические пистолеты снабжены предохранительным механизмом, который в рабочем положении не дает нажать на курок и произвести выстрел. Наверное, мне был виден этот самый предохранитель в задней части ствола. Из книг я знал, что люди, привыкшие обращаться с оружием, часто забывают поставить его на взвод. Если бы я мог разглядеть, как он стоит, предохранитель, тогда, может быть...
– Он заряжен. Смотри, если чего задумал!
– Ничего я не задумал.
– Нет задумал, – сказала она, потом тихо охнула и щелкнула предохранителем. – Ну вот, теперь не рыпайся, понял?
– Понял. Не могли бы вы наставить эту штуку... куда-нибудь еще?
– Мне это ни к чему. Мне в тебя нужно стрелять.
– Зачем вы это говорите? – Телефон перестал звонить. – Вы меня не знаете, и я вас не знаю. Даже как вас зовут, не знаю.
– Это не имеет значения!
– Я просто подумал...
– Зовут Мэрилин.
– Очень приятно! – Я постарался изобразить самую обезоруживающую улыбку. – А я Берни.
– Я знаю, кто ты, а кто я, ты не знаешь.
– Вы Мэрилин.
– Мэрилин Маргейт.
– Вы не актриса?
– Какая актриса?
Я пожал плечами.
– Вы так сказали, будто я должен знать ваше имя. К сожалению, в первый раз слышу. Кстати, вы не допускаете, что вам нужен другой Бернард Роденбарр? Я знаю, фамилия у меня не совсем обычная, это правда, но вряд ли я единственный Роденбарр. Бернард Граймс Роденбарр – вот мое полное имя. Граймс – это девичья фамилия моей мамы, как, например, Бувье Фландерс, поэтому...
– Сукин ты сын!
– Я сказал что-нибудь не то?
– Хватит заливать – Бувье, Фландерс!.. Это ты пришил Ванду?
Это не было игрой моего воображения. Палец незнакомки определенно давил на спусковой курок. И эта проклятая штукенция в ее руке теперь и вправду напоминала пушку.
– Постойте, – взмолился я, – вы совершаете чудовищную ошибку! Я в жизни никого не убивал! Мне на таракана наступить страшно. Вам известно, что я самого Ганди учил ненасилию? По сравнению со мной Альберт Швейцер был маньяком-убийцей. Я...
– Заткнись!
Я заткнулся.
– Значит, ты не знаешь меня, да? Я думала, что моя фамилия что-то тебе скажет: Кролик Маргейт – мой брат.
– Кролик Маргейт?
– Ну!..
– Не знаю такого.
– Джордж Эдвард Маргейт, но все зовут его Кроликом. Его сегодня арестовали по обвинению в ограблении и убийстве. Говорят, что он убил Ванду. Это во вторник было. Но он никого не убивал.
– И я никого не убивал. Послушайте...
– Заткнись! Ты либо сам убил, либо знаешь, кто это сделал. Ты еще за это заплатишь! Думаешь, я дам, чтобы моему брату ни за что шили дело? Не на такую напал. Признавайся, сукин ты сын, а то башку прострелю!..
Какая разница, подумал я, и телефон тут же замолк.
– Джордж Эдвард Маргейт по прозвищу Кролик Маргейт. А вы, значит, сестра Кролика, Мэрилин?
– Значит, ты его все-таки знаешь?
– Не-а. Первый раз это имя слышу. Зато теперь я знаю, что он из себя представляет. Это он забрался во вторник к Колкэннонам и не выключил приемник.
– Ага, выходит, ты там был! Признаешься?
– И Кролик был, верно?
Она замялась.
– Какое ты имеешь право задавать вопросы? Ты не «фараон».
– Да, не «фараон». Но и не убийца. И я никого во вторник не убивал. Ваш брат тоже никого не убивал.
– Ну вот, сам говоришь, что он ничего такого не сделал!
– Да, не сделал. Просто обчистил дом, верно? Проломил стеклянную крышу и влез в спальню. Он был один?
– Нет... Эй, ты опять спрашиваешь! Я не обязана тебе вообще говорить, что он был там и один он там был или нет.
– Вы не обязаны ничего говорить. Не волнуйтесь, Мэрилин, Кролик никого не убивал. – Я перевел дух, чувствуя, что настал момент искренностью расположить ее в свою пользу. – Да, я там был. Был после Кролика и его дружков. Когда они обчищали дом, Колкэннонов не было. И когда я пришел, их тоже там не было. Они еще не вернулись.
– Как ты это докажешь?
– Кто докажет, что я там был? А я могу доказать, что Колкэннон меня никогда не видел. На другое утро в Управлении устроили опознание через одностороннее зеркало, и Герберт Колкэннон сказал, что я не тот, кого ищут.
Она кивнула.
– Да, они так и сказали, что был еще один подозреваемый, по фамилии Роденбарр, но Колкэннон не признал его. Но зачем Колкэннон показал на Кролика? Ведь он его тоже в глаза не видел! Я это точно знаю. Вот я и подумала, что это какая-то ошибка, что ты дал на лапу или еще чего-нибудь. Ну, я даже не знаю, о чем я подумала. Я одно знаю, что брата загребли ни за что, и если я не найду того, кто это сделал...
– Я этого не делал, Мэрилин.
– Но тогда кто же, кто?..
– Не знаю.
– И я не знаю, и... – Она внезапно умолкла и поглядела на пистолет, словно бы удивляясь, как он попал к ней в руки. – Он заряженный.
– Я так и понял.
– Чуть было не застрелила тебя. Для этого и шла. Как будто это бы что-нибудь решило для Кролика.
– Для Кролика ничего бы не решило, зато для меня – все. Только не в том смысле.
– Угу. Слушай, ты... это самое... не...
В дверь вдруг забарабанили. Было ясно, что кто-то ломился ко мне. Я предостерегающе приложил палец к губам, потом, шагнув к Мэрилин, приблизил эти самые губы к ее надушенному ушку с клипсой.
– Полиция, – шепнул я и показал на дверь ванной.
Она не стала терять времени на глупые вопросы и шмыгнула туда с пистолетом в руке. Едва щелкнул запор, как уже второй за сегодняшний день незваный гость забарабанил снова.
Я спросил, кто там.
– Тот, о ком ты подумал, Берни. Может, откроешь, а?
Я отпер все свои замки и впустил Рэя Киршмана. На нем был тот же костюм, что и вчера, только сейчас он намок и сидел на моем друге соответственно.
– Дождичек, – сказал Рэй, снимая шляпу и выливая на пол всю воду, которая там собралась.
– Спасибо.
– Чего?
– Да у меня тут проблема – паркетины рассохлись. Но я верно рассчитал, что кто-нибудь придет и их смочит. Рэй, знаешь, что бы ты мог иногда сделать? Предварительно позвонить.
– Звонил, было занято.
– Странно, я ни с кем не разговаривал. – Может, его звонок совпал с чьим-то еще? – Что тебя привело ко мне, Рэй?
– Исключительно широта души, – ответил он. – Эти дни я только и делаю, что оказываю тебе всевозможные услуги. Два раза подвозил тебя в магазин. А сегодня вот заскочил сообщить, что с тебя сняты все подозрения в связи с делом об убийстве. Мы уже взяли одного.
– Дану?
Рэй кивнул.
– Его Джордж Маргейт зовут. Молодой парень, но за ним уже кое-что числится. Налеты, кражи. Но ни в одном мокром деле не замешан, хотя ты знаешь этих молокососов. Нет в них этой, как бы сказать, основательности. Может, его дружок – любитель пускать кровь. А может, просто накурились. У него в холодильнике целый пакетик марихуаны нашли.
– Да, эта травка с ног валит.
– Точно. Но мы не только марихуану при обыске нашли. Он две комнаты имеет на Десятой авеню, в районе Сороковых. Эта пара кварталов от Адской кухни, где он вырос. Теперь эту дыру, конечно, по-другому называют – Клинтон. Но трущобы и есть трущобы, как их ни называй. Так вот, он половину дома Колкэннонов к себе перетащил. Первым делом – серебро. Целый сервиз на двенадцать персон, вазы разные, подносы. Целое состояние, доложу я тебе.
– В мое время на серебро никто и глядеть не хотел, – ностальгически вздохнул я. – Всего доллар двадцать девять давали за унцию. А теперь серебро по четыре десятки идет – с ума сойти! Я помню деньки, когда золото и то меньше стоило, тридцать пять – тридцать восемь за унцию.
– Было дело. Потом мехов навалом. Норковые шкурки, шубка на кунице, еще что-то, всего и не упомнить. Все точно по списку, представленному потерпевшим. Даже скорняжьи ярлыки совпадают. Собственно говоря, мы изъяли больше половины того, что он перечислил, плюс еще кое-что. Оно и понятно: для полной инвентаризации нужно время. В целом мы так считаем: преступники поделили добычу пополам. Вторая половина, видать, у Маргейтова дружка находится, если только они ее уже не загнали.
Пистолет был не такой, каким целятся в сыщиков в кино – большой, похожий на пушку, с отверстием в дуле, как жерло. Он был маленький, как раз по ее руке. Только сейчас я заметил, какая красивая у нее рука, а ногти – точно такого же цвета, как блузка и губная помада. Пистолет, разумеется, был черный – плоский черный автоматический пистолет с коротким, не больше двух дюймов, стволом. В этой особе все было черное или красное. Наверняка ее любимые птицы – краснокрылый черный дрозд и алая танагра, а любимый писатель – Стендаль.
Зазвонил телефон. Она кинула на него быстрый взгляд и снова уставилась на меня.
– Мне лучше ответить, – сказал я.
– Только двинешься – стреляю.
– Может быть, это что-нибудь срочное. Что, если крупный выигрыш в телефонной лотерее?
Она прижала палец к спусковому курку, или мне это показалось, не знаю. Телефон продолжал звонить. Она больше не смотрела на аппарат, а я не мог отвести взгляд от пистолета.
Не люблю пистолеты! Пистолет – это небольшое хитроумное устройство, придуманное для того, чтобы убивать людей, а я принципиально против убийства. От пистолетов я нервничаю, стараюсь держаться от них подальше, и потому мало что смыслю в огнестрельном оружии. Мне, правда, известно, что у револьверов есть поворачивающиеся барабаны, чем они и удобны для «русской рулетки» и что автоматические пистолеты снабжены предохранительным механизмом, который в рабочем положении не дает нажать на курок и произвести выстрел. Наверное, мне был виден этот самый предохранитель в задней части ствола. Из книг я знал, что люди, привыкшие обращаться с оружием, часто забывают поставить его на взвод. Если бы я мог разглядеть, как он стоит, предохранитель, тогда, может быть...
– Он заряжен. Смотри, если чего задумал!
– Ничего я не задумал.
– Нет задумал, – сказала она, потом тихо охнула и щелкнула предохранителем. – Ну вот, теперь не рыпайся, понял?
– Понял. Не могли бы вы наставить эту штуку... куда-нибудь еще?
– Мне это ни к чему. Мне в тебя нужно стрелять.
– Зачем вы это говорите? – Телефон перестал звонить. – Вы меня не знаете, и я вас не знаю. Даже как вас зовут, не знаю.
– Это не имеет значения!
– Я просто подумал...
– Зовут Мэрилин.
– Очень приятно! – Я постарался изобразить самую обезоруживающую улыбку. – А я Берни.
– Я знаю, кто ты, а кто я, ты не знаешь.
– Вы Мэрилин.
– Мэрилин Маргейт.
– Вы не актриса?
– Какая актриса?
Я пожал плечами.
– Вы так сказали, будто я должен знать ваше имя. К сожалению, в первый раз слышу. Кстати, вы не допускаете, что вам нужен другой Бернард Роденбарр? Я знаю, фамилия у меня не совсем обычная, это правда, но вряд ли я единственный Роденбарр. Бернард Граймс Роденбарр – вот мое полное имя. Граймс – это девичья фамилия моей мамы, как, например, Бувье Фландерс, поэтому...
– Сукин ты сын!
– Я сказал что-нибудь не то?
– Хватит заливать – Бувье, Фландерс!.. Это ты пришил Ванду?
Это не было игрой моего воображения. Палец незнакомки определенно давил на спусковой курок. И эта проклятая штукенция в ее руке теперь и вправду напоминала пушку.
– Постойте, – взмолился я, – вы совершаете чудовищную ошибку! Я в жизни никого не убивал! Мне на таракана наступить страшно. Вам известно, что я самого Ганди учил ненасилию? По сравнению со мной Альберт Швейцер был маньяком-убийцей. Я...
– Заткнись!
Я заткнулся.
– Значит, ты не знаешь меня, да? Я думала, что моя фамилия что-то тебе скажет: Кролик Маргейт – мой брат.
– Кролик Маргейт?
– Ну!..
– Не знаю такого.
– Джордж Эдвард Маргейт, но все зовут его Кроликом. Его сегодня арестовали по обвинению в ограблении и убийстве. Говорят, что он убил Ванду. Это во вторник было. Но он никого не убивал.
– И я никого не убивал. Послушайте...
– Заткнись! Ты либо сам убил, либо знаешь, кто это сделал. Ты еще за это заплатишь! Думаешь, я дам, чтобы моему брату ни за что шили дело? Не на такую напал. Признавайся, сукин ты сын, а то башку прострелю!..
* * *
Телефон снова зазвонил. Она и бровью не повела. Мне тоже было не до телефонных разговоров. Однако я невольно подумал, кто бы это мог быть. Тот, кто звонил несколько минут назад? Или тот, на чей звонок я не ответил, когда уходил поесть? Может быть, тот, кто позвонил и повесил трубку? Или тот, кто хочет купить мой никель? Вполне вероятно, что это одно и то же лицо. С такой же вероятностью это мог быть кто угодно помимо этих четверых.Какая разница, подумал я, и телефон тут же замолк.
– Джордж Эдвард Маргейт по прозвищу Кролик Маргейт. А вы, значит, сестра Кролика, Мэрилин?
– Значит, ты его все-таки знаешь?
– Не-а. Первый раз это имя слышу. Зато теперь я знаю, что он из себя представляет. Это он забрался во вторник к Колкэннонам и не выключил приемник.
– Ага, выходит, ты там был! Признаешься?
– И Кролик был, верно?
Она замялась.
– Какое ты имеешь право задавать вопросы? Ты не «фараон».
– Да, не «фараон». Но и не убийца. И я никого во вторник не убивал. Ваш брат тоже никого не убивал.
– Ну вот, сам говоришь, что он ничего такого не сделал!
– Да, не сделал. Просто обчистил дом, верно? Проломил стеклянную крышу и влез в спальню. Он был один?
– Нет... Эй, ты опять спрашиваешь! Я не обязана тебе вообще говорить, что он был там и один он там был или нет.
– Вы не обязаны ничего говорить. Не волнуйтесь, Мэрилин, Кролик никого не убивал. – Я перевел дух, чувствуя, что настал момент искренностью расположить ее в свою пользу. – Да, я там был. Был после Кролика и его дружков. Когда они обчищали дом, Колкэннонов не было. И когда я пришел, их тоже там не было. Они еще не вернулись.
– Как ты это докажешь?
– Кто докажет, что я там был? А я могу доказать, что Колкэннон меня никогда не видел. На другое утро в Управлении устроили опознание через одностороннее зеркало, и Герберт Колкэннон сказал, что я не тот, кого ищут.
Она кивнула.
– Да, они так и сказали, что был еще один подозреваемый, по фамилии Роденбарр, но Колкэннон не признал его. Но зачем Колкэннон показал на Кролика? Ведь он его тоже в глаза не видел! Я это точно знаю. Вот я и подумала, что это какая-то ошибка, что ты дал на лапу или еще чего-нибудь. Ну, я даже не знаю, о чем я подумала. Я одно знаю, что брата загребли ни за что, и если я не найду того, кто это сделал...
– Я этого не делал, Мэрилин.
– Но тогда кто же, кто?..
– Не знаю.
– И я не знаю, и... – Она внезапно умолкла и поглядела на пистолет, словно бы удивляясь, как он попал к ней в руки. – Он заряженный.
– Я так и понял.
– Чуть было не застрелила тебя. Для этого и шла. Как будто это бы что-нибудь решило для Кролика.
– Для Кролика ничего бы не решило, зато для меня – все. Только не в том смысле.
– Угу. Слушай, ты... это самое... не...
В дверь вдруг забарабанили. Было ясно, что кто-то ломился ко мне. Я предостерегающе приложил палец к губам, потом, шагнув к Мэрилин, приблизил эти самые губы к ее надушенному ушку с клипсой.
– Полиция, – шепнул я и показал на дверь ванной.
Она не стала терять времени на глупые вопросы и шмыгнула туда с пистолетом в руке. Едва щелкнул запор, как уже второй за сегодняшний день незваный гость забарабанил снова.
Я спросил, кто там.
– Тот, о ком ты подумал, Берни. Может, откроешь, а?
Я отпер все свои замки и впустил Рэя Киршмана. На нем был тот же костюм, что и вчера, только сейчас он намок и сидел на моем друге соответственно.
– Дождичек, – сказал Рэй, снимая шляпу и выливая на пол всю воду, которая там собралась.
– Спасибо.
– Чего?
– Да у меня тут проблема – паркетины рассохлись. Но я верно рассчитал, что кто-нибудь придет и их смочит. Рэй, знаешь, что бы ты мог иногда сделать? Предварительно позвонить.
– Звонил, было занято.
– Странно, я ни с кем не разговаривал. – Может, его звонок совпал с чьим-то еще? – Что тебя привело ко мне, Рэй?
– Исключительно широта души, – ответил он. – Эти дни я только и делаю, что оказываю тебе всевозможные услуги. Два раза подвозил тебя в магазин. А сегодня вот заскочил сообщить, что с тебя сняты все подозрения в связи с делом об убийстве. Мы уже взяли одного.
– Дану?
Рэй кивнул.
– Его Джордж Маргейт зовут. Молодой парень, но за ним уже кое-что числится. Налеты, кражи. Но ни в одном мокром деле не замешан, хотя ты знаешь этих молокососов. Нет в них этой, как бы сказать, основательности. Может, его дружок – любитель пускать кровь. А может, просто накурились. У него в холодильнике целый пакетик марихуаны нашли.
– Да, эта травка с ног валит.
– Точно. Но мы не только марихуану при обыске нашли. Он две комнаты имеет на Десятой авеню, в районе Сороковых. Эта пара кварталов от Адской кухни, где он вырос. Теперь эту дыру, конечно, по-другому называют – Клинтон. Но трущобы и есть трущобы, как их ни называй. Так вот, он половину дома Колкэннонов к себе перетащил. Первым делом – серебро. Целый сервиз на двенадцать персон, вазы разные, подносы. Целое состояние, доложу я тебе.
– В мое время на серебро никто и глядеть не хотел, – ностальгически вздохнул я. – Всего доллар двадцать девять давали за унцию. А теперь серебро по четыре десятки идет – с ума сойти! Я помню деньки, когда золото и то меньше стоило, тридцать пять – тридцать восемь за унцию.
– Было дело. Потом мехов навалом. Норковые шкурки, шубка на кунице, еще что-то, всего и не упомнить. Все точно по списку, представленному потерпевшим. Даже скорняжьи ярлыки совпадают. Собственно говоря, мы изъяли больше половины того, что он перечислил, плюс еще кое-что. Оно и понятно: для полной инвентаризации нужно время. В целом мы так считаем: преступники поделили добычу пополам. Вторая половина, видать, у Маргейтова дружка находится, если только они ее уже не загнали.