В четверть одиннадцатого я открыл магазин, и через двадцать минут зашел первый покупатель – бородатый тип с трубкой. Он купил две книги по истории Англии. Затем еще трое-четверо взяли кое-что со стола с уцененной литературой, и поток посетителей схлынул. Без ущерба для дела я мог взяться за книгу, которую читал вчера. Старина Спенсер все так же выкладывался в физических упражнениях. В этот раз он проделывал жимы с перекладиной (понятия не имею, что это такое!) на универсальном тренажере (тем более).
Около одиннадцати в лавку вошли двое. Обоим под сорок, оба в темных костюмах и тупоносых башмаках. У одного были баки, длинноватые на мой взгляд, мог бы и подбрить. Он сразу же прошел в глубь лавки, а другой проявил неожиданный интерес к стенду с поэзией у входа.
В бумажнике у меня лежали тринадцать сотенных, полученных от Абеля, плюс тысяча, которую я всегда ношу при себе на случай, если придется откупаться. Но я рассчитывал, что их устроит выручка в кассовом аппарате. Я надеялся, что оттопырившийся пиджак у малого с бачками – это не пистолет, а если все-таки пистолет, то он не станет стрелять в меня. Я поспешно вознес короткую молитву святому Иоанну, покровителю книготорговцев, чье изображение в рамке висело в конторке со времен мистера Литзауера. Кому же еще молиться? Не Дисмасу же. Я сейчас не грабил, а торговал книгами.
Мне ничего не оставалось, как дожидаться, когда эти двое примутся за дело. И они не заставили себя ждать. Тот, что с бачками, шел ко мне из глубины лавки, второй двинулся от стенда с поэзией, не выпуская из рук книжку стихов Роберта Сервиса. Передо мной мелькнуло странное видение: один стреляет в меня, а другой декламирует в это время «Кремацию Сэма Макги».
Они приблизились к прилавку одновременно. Любитель поэзии сказал:
– Ты – Роденбарр? Бернард Роденбарр?
Я не стал отпираться.
– Бери пиджак. Поедем в Управление, есть разговор.
– Слава Богу! – облегченно вздохнул я.
Как вы уже догадались и как я должен был догадаться прежде вас, это были не грабители, а полицейские. Хотя стражи порядка иногда тоже занимаются грабежом, они это делают под дулом пистолета. Терпеть не могу находиться под дулом пистолета!
– Смотри-ка, – сказал тот, что с бачками. – Он рад нас видеть.
– Ну да, – кивнул другой, – а то мучился неизвестностью.
– Точно. Да еще совесть бедного мучила, всю ночь ворочался.
– Вот-вот, Фил. Ведь парень как парень. Ну, подворовывает по малости, тоже работенка, зато ничего такого за ним не числится. Значит, поддается исправлению. И вот нате вам – связался с каким-то психом.
– Тут ты попал в самую точку, Дэн. Все от дурных дружков идет.
– Дружки всегда виной – это факт. Но из дерьма все равно вылазить надо. Свалить все на сообщника, натурально назвать его, представить доказательства и ходатайствовать, чтобы обвинение было помягче. Спорю, что ему и светит-то всего три годика. Это при ловком адвокате и примерном поведении.
– Точно, Фил. Три, ну, от силы четыре. Ты не хочешь запереть свою лавку, Берни? Управление не в соседнем дворе.
Туман постепенно рассеивался. Я так обрадовался, что меня не грабят, что прошло несколько минут, прежде чем я сообразил, что меня арестовывают. Конечно, это тоже не сахар, но все же.
Они говорили так, будто меня не было рядом, но яснее ясного, что именно я был героем этого веселенького диалога между Филом и Дэном (Фил – это тот, который с бачками, а Дэн – любитель поэзии). Милая сценка разыгрывалась так, чтобы у меня душа ушла в пятки, то бишь в «пумы».
Должен признаться, что сценарий сработал.
– А в чем, собственно, дело? – выдавил я.
– Кое-кто хочет поговорить с тобой, – ответил Дэн.
– О чем?
– О небольшом визите, который ты нанес ночью в дом на Восемнадцатой улице, – сказал Фил. – Незваным гостем.
«Черт, – подумал я. – Как они нас выследили?» Внутри у меня все похолодело. По опыту знаю, до чего неприятно, когда тебя обвиняют в преступлении, которое ты действительно совершил. Меньше оснований для справедливого негодования.
– Ну, двигаем, – сказал Дэн, кладя книжку стихов на прилавок. «Вот если бы его фамилия была Макги и Фил пальнул бы в него!» – подумал я.
– Только что открыл магазин, и вот закрывай! – бурчал я. – Это что, арест?
– Хочешь, чтобы был арест?
– Да нет, не особенно.
– Если добровольно поедешь, обойдемся без формальностей.
Это по совести и по закону. Фил помог мне втащить внутрь стол с уцененной литературой, из чего я заключил, что Дэн выше него по чину. Я запер дверь, опустил железные створки. Каждое мое движение сопровождалось ехидными шуточками насчет того, что взломщик запирает свое собственное хозяйство и если забудет ключи – не беда. Очень смешно, скажу я вам, животики надорвешь.
За углом стояла обычная сине-белая полицейская машина. Фил сел за руль, а мы с Дэном – на заднее сиденье. Через пару кварталов я осмелел.
– А в чем все-таки меня подозревают?
– Как будто не знаешь.
– Как будто не знаю. И действительно не знаю. Уж сделайте одолжение, скажите, какое обвинение.
– Гляди-ка, Фил, он еще права качает, – сказал Дэн. – Чувствуется бывалый «медвежатник». Сначала для виду струхнул, а теперь форс держит. – Он обернулся ко мне. – Какое обвинение? Обвинение – это когда производится арест, разве не знаешь? А ты не под арестом.
– Ну а если бы был под арестом – по какому обвинению?
– Могу только предположительно.
– Давай предположительно.
– Грабеж с причинением ущерба – это раз. Умышленное убийство – два. – Он покачал головой. – Да, вляпался ты, парень, в ба-альшое дерьмо! А ведь раньше вроде в мокрых делах не был замечен, верно я говорю?
Глава 6
Глава 7
Около одиннадцати в лавку вошли двое. Обоим под сорок, оба в темных костюмах и тупоносых башмаках. У одного были баки, длинноватые на мой взгляд, мог бы и подбрить. Он сразу же прошел в глубь лавки, а другой проявил неожиданный интерес к стенду с поэзией у входа.
В бумажнике у меня лежали тринадцать сотенных, полученных от Абеля, плюс тысяча, которую я всегда ношу при себе на случай, если придется откупаться. Но я рассчитывал, что их устроит выручка в кассовом аппарате. Я надеялся, что оттопырившийся пиджак у малого с бачками – это не пистолет, а если все-таки пистолет, то он не станет стрелять в меня. Я поспешно вознес короткую молитву святому Иоанну, покровителю книготорговцев, чье изображение в рамке висело в конторке со времен мистера Литзауера. Кому же еще молиться? Не Дисмасу же. Я сейчас не грабил, а торговал книгами.
Мне ничего не оставалось, как дожидаться, когда эти двое примутся за дело. И они не заставили себя ждать. Тот, что с бачками, шел ко мне из глубины лавки, второй двинулся от стенда с поэзией, не выпуская из рук книжку стихов Роберта Сервиса. Передо мной мелькнуло странное видение: один стреляет в меня, а другой декламирует в это время «Кремацию Сэма Макги».
Они приблизились к прилавку одновременно. Любитель поэзии сказал:
– Ты – Роденбарр? Бернард Роденбарр?
Я не стал отпираться.
– Бери пиджак. Поедем в Управление, есть разговор.
– Слава Богу! – облегченно вздохнул я.
Как вы уже догадались и как я должен был догадаться прежде вас, это были не грабители, а полицейские. Хотя стражи порядка иногда тоже занимаются грабежом, они это делают под дулом пистолета. Терпеть не могу находиться под дулом пистолета!
– Смотри-ка, – сказал тот, что с бачками. – Он рад нас видеть.
– Ну да, – кивнул другой, – а то мучился неизвестностью.
– Точно. Да еще совесть бедного мучила, всю ночь ворочался.
– Вот-вот, Фил. Ведь парень как парень. Ну, подворовывает по малости, тоже работенка, зато ничего такого за ним не числится. Значит, поддается исправлению. И вот нате вам – связался с каким-то психом.
– Тут ты попал в самую точку, Дэн. Все от дурных дружков идет.
– Дружки всегда виной – это факт. Но из дерьма все равно вылазить надо. Свалить все на сообщника, натурально назвать его, представить доказательства и ходатайствовать, чтобы обвинение было помягче. Спорю, что ему и светит-то всего три годика. Это при ловком адвокате и примерном поведении.
– Точно, Фил. Три, ну, от силы четыре. Ты не хочешь запереть свою лавку, Берни? Управление не в соседнем дворе.
Туман постепенно рассеивался. Я так обрадовался, что меня не грабят, что прошло несколько минут, прежде чем я сообразил, что меня арестовывают. Конечно, это тоже не сахар, но все же.
Они говорили так, будто меня не было рядом, но яснее ясного, что именно я был героем этого веселенького диалога между Филом и Дэном (Фил – это тот, который с бачками, а Дэн – любитель поэзии). Милая сценка разыгрывалась так, чтобы у меня душа ушла в пятки, то бишь в «пумы».
Должен признаться, что сценарий сработал.
– А в чем, собственно, дело? – выдавил я.
– Кое-кто хочет поговорить с тобой, – ответил Дэн.
– О чем?
– О небольшом визите, который ты нанес ночью в дом на Восемнадцатой улице, – сказал Фил. – Незваным гостем.
«Черт, – подумал я. – Как они нас выследили?» Внутри у меня все похолодело. По опыту знаю, до чего неприятно, когда тебя обвиняют в преступлении, которое ты действительно совершил. Меньше оснований для справедливого негодования.
– Ну, двигаем, – сказал Дэн, кладя книжку стихов на прилавок. «Вот если бы его фамилия была Макги и Фил пальнул бы в него!» – подумал я.
– Только что открыл магазин, и вот закрывай! – бурчал я. – Это что, арест?
– Хочешь, чтобы был арест?
– Да нет, не особенно.
– Если добровольно поедешь, обойдемся без формальностей.
Это по совести и по закону. Фил помог мне втащить внутрь стол с уцененной литературой, из чего я заключил, что Дэн выше него по чину. Я запер дверь, опустил железные створки. Каждое мое движение сопровождалось ехидными шуточками насчет того, что взломщик запирает свое собственное хозяйство и если забудет ключи – не беда. Очень смешно, скажу я вам, животики надорвешь.
За углом стояла обычная сине-белая полицейская машина. Фил сел за руль, а мы с Дэном – на заднее сиденье. Через пару кварталов я осмелел.
– А в чем все-таки меня подозревают?
– Как будто не знаешь.
– Как будто не знаю. И действительно не знаю. Уж сделайте одолжение, скажите, какое обвинение.
– Гляди-ка, Фил, он еще права качает, – сказал Дэн. – Чувствуется бывалый «медвежатник». Сначала для виду струхнул, а теперь форс держит. – Он обернулся ко мне. – Какое обвинение? Обвинение – это когда производится арест, разве не знаешь? А ты не под арестом.
– Ну а если бы был под арестом – по какому обвинению?
– Могу только предположительно.
– Давай предположительно.
– Грабеж с причинением ущерба – это раз. Умышленное убийство – два. – Он покачал головой. – Да, вляпался ты, парень, в ба-альшое дерьмо! А ведь раньше вроде в мокрых делах не был замечен, верно я говорю?
Глава 6
Как выяснилось, Герберт и Ванда Колкэнноны все-таки не ночевали в Пенсильвании. Они действительно приехали в графство Беркс, где свели свою любимую овчарку с чемпионом-производителем. Потом они оставили Астрид у хозяина кобеля для вторичной вязки, а сами покатили в Нью-Йорк – на обед с коллегами Герберта и для последующего посещения театра. По окончании спектакля они припозднились за выпивкой и вернулись домой уже после полуночи с твердым намерением выспаться и с утра поехать в Пенсильванию.
К своему ужасу, они застали в доме грабителей. Те отобрали у Герба всю наличность, сняли с Ванды драгоценности, а потом хотели связать их. Герб начал было сопротивляться, но ему двинули в зубы. Ванда закричала, за что ее стукнули пару раз по голове. Герб видел только, как она упала без чувств – и все потому, что сам получил такой же удар.
Придя в себя, он обнаружил, что связан, и с трудом освободился от веревок. Ванда тоже была связана, но освободиться не пыталась: она была мертва. Ее ударили чем-то тяжелым, и удар, проломивший ей голову, оказался роковым.
– Это дело рук твоего сообщника, – говорил Сэм Ришлер, следователь, которому поручили вести дело и кому Дэн и Фил сдали меня по прибытии в Городское управление полиции. – Нам известно, что ты по натуре не склонен к насильственным действиям, Роденбарр. Нам также известно, что ты обычно работаешь один. Что заставило тебя снюхаться с головорезами?
– Нет у меня никаких сообщников, – отвечал я. – Я даже один больше не работаю. Занимаюсь теперь законным бизнесом. Держу книжный магазин, лицензия есть.
– Говори, кто твой сообщник, слышишь? Господи Иисусе, какой тебе смысл его выгораживать? Это из-за него ты попал в эту переделку. В общем-то, я могу представить, как это было. Ты завязал, начал новую жизнь, даже вот книжным бизнесом занялся... – Он не поверил мне, но ему надо было расколоть уголовника. – Тут объявляется этот ненормальный и уговаривает пойти еще на одно дело. Очевидно, он высмотрел квартиру, и ему нужен был специалист по замкам. Ладно, говоришь ты себе, схожу последний раз, пока не встал на ноги, надо же поддержать коммерцию. А что получилось? Мертвая женщина, твой дружок гуляет на свободе с денежками, а тебя сунули мордой в унитаз. У тебя один выход: вытащить голову, пока кто-нибудь не спустил воду.
– Страшное зрелище...
– Страшное, говоришь? Сейчас я покажу тебе действительно страшное зрелище. – Он открыл ящик стола, порылся там и вытащил большую глянцевую фотографию. Мертвая женщина, блондинка, в вечернем платье полусидела, прислоненная к стене, очевидно, в гостиной; лодыжки перевязаны веревкой, туфли валяются рядом, руки за спиной, тоже, вероятно, связанные. Фотография была черно-белая, но и на ней был виден большой кровоподтек на лбу, куда был нанесен смертельный удар. Ужасно, ничего не скажешь! Каролин говорила, что Ванда – красавица, а на фотографии – жутко смотреть.
– Это ведь не ты ее угробил? Не ты?
– Я? Да я даже смотреть на это не могу.
– Так назови, кто это сделал, Роденбарр. При хорошем адвокате можешь условным сроком отделаться. – «Еще как могу!» – подумал я. – Мы же все равно его схватим, с твоей помощью или без нее. Наверняка проболтается где-нибудь по пьянке. У нас уши везде есть, учти. Или же Колкэннон узнает его физию в наших альбомчиках. Так или иначе мы его заарканим. Вся разница лишь в том, что ты не только нам, но и себе можешь помочь.
– Справедливо.
– Вот именно, чертовски справедливо! К тому же ты ничем ему не обязан. Ну, так кто втянул тебя в эту историю?
– Вопрос естественный.
– Вот и отвечай.
– Только есть одно «но».
– Чего еще?
– Я там не был. Я слыхом не слыхивал о человеке по имени Колкэннон. Меня и близко от Западной Восемнадцатой не было. Я бросил прежние дела, когда купил магазин.
– Гнешь свое?
– Да, гну. Но не загибаю. Это – чистая правда.
– У нас есть веские доказательства, что ты был в этом особняке.
– Какие именно?
– А вот этого я тебе не скажу. Потом узнаешь. И у нас есть показания Колкэннона. Думаю, ты не знал, что она мертва, иначе ты бы и его кокнул. Если не ты, то уж твой сообщник обязательно. Он из тех, кто ни перед чем не останавливается. Не исключено, что она была еще жива, когда вы смылись. И умерла до того, как он пришел в себя. У нас пока нет результатов медицинского анализа. Но главное, что Колкэннон жив и может опознать и тебя, и твоего приятеля. Чего ты цепляешься за свою версию? Не вижу смысла.
– Другой у меня нет.
– Может, у тебя еще и алиби есть?
«Это было бы замечательно – иметь алиби, – подумал я. – Слишком многого хочешь!»
– Я сидел дома, смотрел телевизор, – сказал я. – Несколько банок пива выпил. Полежал.
– То есть всю ночь дома провел, так?
Я почувствовал в вопросе подвох.
– Весь вечер, – поправил я его. – После одиннадцатичасовых известий я ушел.
– И вломился в особняк Колкэннонов?
– Нет. У меня была назначена встреча.
– С кем конкретно?
– С женщиной.
– Что ж это за женщина, к которой можно завалиться в одиннадцать вечера?
– Было уже около двенадцати, когда я пришел к ней.
– Имя-то есть у твоей дамы?
– Имеется. Но вам я его скажу только в крайнем случае. Эта женщина и есть мое алиби. Я был у нее с полуночи и до сегодняшнего завтрака. Вы сами можете допросить ее, если у меня не будет другого выхода, но только в этом случае. Она разошлась с мужем, у нее двое маленьких детей, и ей вовсе ни к чему, чтобы трепали ее имя. Но я был у нее, это факт.
Следователь нахмурился, задумался.
– Тебя не было ночью дома, – сказал он. – Это нам известно.
– Я и говорю.
– Угу. Мы проверили твою квартиру в полпятого утра. Потом поставили ее под наблюдение, но ты не объявился. Но я все равно не верю в твою таинственную незнакомку-разведенку.
– Она не разведена. Она разошлась с мужем.
– Ну да, ну да!..
– Вам и не нужно в нее верить. Устройте опознание, пусть Колкэннон посмотрит. Мне домой хочется.
– Я, кажется, ничего не говорил тебе об опознании.
– А чего тут говорить? Почему меня привезли сюда, а не в участок? Потому что именно у вас, в Управлении, альбомы с картинками уголовников. И в это самое время Колкэннон их просматривает. Формально вы не взяли меня под арест, потому что он не признал меня по моей карточке, которую вы ему показали. Но, может быть, у меня не фотогеничная внешность и ему следует посмотреть на меня живого. Затем меня и притащили сюда. Что ж, я готов. Посадите рядком трех-четырех гавриков и меня в их числе, проведите опознание. Увидите, он опять скажет, что не видел такого. Потом я вернусь к себе и постараюсь продать хотя бы несколько книг. Трудно торговать при закрытой лавке.
– Думаешь, он тебя не опознает?
– Ни за что!
– Не понимаю я тебя, Роденбарр, – сказал следователь, вставая. – Топай за мной.
Мы прошли коридор и остановились у двери с матовым стеклом и без всякой таблички.
– Не знаю, стоит ли устраивать опознание, – сказал он, открыв дверь. – Ты присядь тут на стульчик, а я поговорю с начальством.
Я вошел, и он закрыл за мной дверь. В комнате был один-единственный стул, и он стоял перед большим зеркалом. Нет, что ни говори, миссис Роденбарр не круглых дураков вырастила. Я сразу понял, почему мне велено посидеть в этой каморке. Хотят провести одиночное неофициальное опознание. Если оно не даст результатов, оно не попадет в протоколы по делу Бернарда Граймса Роденбарра, если штат Нью-Йорк возбудит таковое.
Да, леди и джентльмены, у меня достало ума сообразить, что зеркало не простое, а особое. С лицевой стороны – зеркало как зеркало, зато с другой – прозрачное, сквозь него все видно. Колкэннона поставят сзади, и он будет рассматривать меня, а я его не увижу.
Что ж, это меня устраивает. «Больше чем устраивает», – добавил я, подумав секунду-другую. Теперь мне нужно одно – чтобы Колкэннон хорошенько разглядел меня, так, чтобы с уверенностью утверждать, что видит меня впервые в жизни.
Я встал и подошел к зеркалу, как будто это было обычное зеркало, и только. Мне хотелось скорчить гримасу, но я подавил в себе это желание и ограничился тем, что поправил галстук.
Такие зеркала – хитрая штука. Чем дальше от него, тем лучше отражение. Если же подойти совсем близко, то начинаешь видеть насквозь, как и с обратной стороны. Видишь смутно, расплывчато, потому что отражательный эффект все равно сохраняется. В результате получается двойное изображение, как на фотопленке, отснятой два раза. Я смотрел в зеркало и видел и то, что было передо мной, и то, что было позади меня одновременно.
Некоторое время впереди была только пустая комната, а потом я увидел, что дверь открылась, и Ришлер ввел человека в сером костюме с повязкой на голове. Лицо его было в синяках и ссадинах.
Он подошел к зеркалу и стал внимательно меня разглядывать. Я тоже смотрел на него. Я едва удерживался, чтобы не подмигнуть ему, не высунуть язык, вообще не выкинуть какую-нибудь дурацкую шутку. Чтобы не поддаться искушению, я принялся изучать мистера Колкэннона.
Особого впечатления он не производил: на дюйм или два ниже среднего роста, лет пятидесяти пяти, овальное лицо, наполовину седые волосы, коротко подстриженные усики с пробивающейся сединой, курносый нос, маленький рот, неопределенного цвета глаза – не то карие, не то зеленые. Его можно было принять за банковского служащего или ходатая по налоговым делам. Ничто в этом человеке не указывало на то, что он только что потерял красавицу-жену и полмиллионную монету. Впрочем, он и не был похож на счастливого обладателя такой жены и такой монеты.
С минуту он смотрел на меня, в то время как я смотрел на него. Потом он важно, как индюк, помотал головой.
Кажется, я удержался и не улыбнулся в тот момент, но когда Ришлер тронул Колкэннона за рукав и тот пошел за ним из комнаты, я ощерился, как тыквенная рожа в канун Дня Всех Святых. Вскорости Ришлер вернулся. Я сидел на стуле и чистил ногти тупым концом зубочистки. Увидев его, я невинно поинтересовался, когда же будет опознание.
– Тоже мне умник выискался!
– Прошу прощения?..
– Галстук, видите ли, вздумал поправить. Никакого опознания не будет. Можешь топать домой.
– Полиция поняла, что ошиблась?
– Ни хрена мы не ошиблись! Я по-прежнему считаю, что ты участвовал в ограблении. Ты был наверху, возился с сейфом, а твои дружки тем временем расправлялись с Колкэннонами. Поэтому он тебя и не видел. Думаешь отделаться легким испугом? Не выйдет, голубчик! Как только мы схватим твоих сообщников, против тебя сразу появится куча улик. Сядешь как миленький, причем на больший срок, и намного больший, чем если бы сам признался. Спета твоя песенка, умник!
– Я всего лишь скромный букинист.
– Как же, букинист... Убирайся-ка подобру-поздорову. Не сечешь, когда тебе хотят помочь. Мозгов не хватает. Если наберешься ума в ближайшие два часа, звякни. Впрочем, в твоих же интересах не тянуть резину. Если мы накроем кого-нибудь из твоей компании, он тут же расколется и свалит все на тебя. Придется умнику за других сидеть, а он даже не был на месте убийства. Какой в этом смысл? Лучше уж начистоту с нами.
– Я и так начистоту.
– Угу, начистоту. Проваливай отсюда, Роденбарр!
– Не я буду, если это не Берни Роденбарр! Кого только не встретишь на Площади полиции, дом один!
– Привет, Рэй.
– Привет, привет, Берни! – Рэй Киршман загадочно ухмылялся. Костюм на нем сидел, как всегда, плохо. «На взятки, которые вымогаешь, мог бы и получше одеваться», – мелькнуло у меня в голове.
– Утречко что надо, правда, Берни?
– Что правда, то правда, Рэй.
– Хотя уже первый час пошел. Знаешь, Берни, кажется, я выиграл пари, которое сам с собой заключил. Тебя отпустили.
– Ты в курсе?
– А как же? Колкэнноны, так? Я сразу понял, что это не ты. Где это видано, чтобы ты работал не один? Где это видано, чтобы ты силу применял? Разве что однажды сбил меня с ног. – Во взгляде Рэя читался упрек. – Помнишь, Берни, что у Флэксфорда было?
– Я тогда запаниковал, Рэй.
– Я это крепко запомнил.
– Я не хотел ничего такого, Рэй. Только смыться хотел.
– Да уж... Знаешь, они уверены, что ты тут тоже руку приложил. Ришлер имел право хоть сейчас тебя забрать в камеру. Но он считает, что выгоднее дать тебе погулять на воле.
Мы стояли на тротуаре у кирпичного здания полицейского управления. Напротив, через улицу, высилась арка муниципалитета. Рэй загородил ладонью зажигалку, затянулся, закашлялся, опять затянулся.
– Хороший денек, – сказал он. – Просто замечательный!
– Почему они думают, что я замешан в налете на Колкэннонов?
– Видят твой М.О., Берни.
– Ты шутишь! Разве я когда-нибудь громил квартиры? Я хоть раз пальцем кого тронул? Разве не давал тягу, как жулик, если объявлялись хозяева? Разве бил стеклянные крыши, чтобы попасть в дом? Нет, брат, все это не согласуется с моим modus operandi[6].
– Они из того исходят, что это твои сообщники так грубо работали. Но и против тебя есть улика. Очень даже подходящая улика.
– Ты о чем?
– А вот о чем. – Рэй достал из кармана резиновую перчатку. Он держал ее осторожно, двумя пальцами, словно она кусалась. Ладонь на перчатке была вырезана.
– И это твоя улика?
– Их улика, не моя. В досье на тебя что записано? «Для совершения преступных деяний надевает резиновые перчатки с отверстиями на ладонях». Как тебе нравится это – «с отверстиями на ладонях»? Нет чтобы сказать по-человечески, что ты вырезаешь в них ладони.
– Где ты это раздобыл?
– Перед домом Колкэннонов. Там у них садик, в садике и валялась.
– Дай посмотреть.
– Эй, это улика!
– Хрустальная туфелька тоже была улика, – сказал я, взяв у него перчатку и пытаясь натянуть ее на руку. – А я, должно быть, одна из злых Золушкиных сестер, потому что она мне не подходит, твоя улика. Резиновые перчатки тоже ведь разных размеров делают. Эта на несколько размеров меньше.
Рэй даже наклонился, чтобы рассмотреть получше.
– Погоди, погоди, похоже, ты прав...
Я вернул ему перчатку.
– Береги. Можешь даже сказать кому надо, что на мою руку перчатка не налезает. Пусть поищут какого-нибудь раззяву с маленькой рукой.
– Передам. Ты к себе, в магазин? Могу подбросить.
– Это тоже входит в стоимость услуг?
– Да брось ты, просто по пути!
Назад я ехал уже не в полицейской машине. По пути поговорили о том, о сем, о новом игроке в городской бейсбольной команде, о возможной забастовке муниципальных мусорщиков, о перетряске кадров в окружной прокуратуре Куинса. Полицейским и ворам есть о чем поговорить, стоит им только подняться выше взаимной вражды. У них много общего. Хотя ни те, ни другие не хотят этого признавать. Без формы Фил и Дэн совсем не похожи на полицейских. Недаром я сначала принял их за бандитов.
Рэй высадил меня у дверей «Барнегатских книг» и, посоветовав смотреть в оба и подмигнув на прощание, укатил. Я начал было отпирать замки, потом, убедившись, что он уехал, плюнул и снова их запер. Были дела поважнее продажи книг.
Я не был в шайке, которая прикончила Ванду Колкэннон. Ее муж не только не опознал меня, но и твердо заявил, что не знает такого. Если перчатка – это все, что у них есть, то такая улика гроша ломаного не стоит.
Тем не менее Ришлер считает, что я замешан в преступлении.
Я чувствовал, что есть что-то странное в этой истории. Рэй, кажется, тоже так думал.
К своему ужасу, они застали в доме грабителей. Те отобрали у Герба всю наличность, сняли с Ванды драгоценности, а потом хотели связать их. Герб начал было сопротивляться, но ему двинули в зубы. Ванда закричала, за что ее стукнули пару раз по голове. Герб видел только, как она упала без чувств – и все потому, что сам получил такой же удар.
Придя в себя, он обнаружил, что связан, и с трудом освободился от веревок. Ванда тоже была связана, но освободиться не пыталась: она была мертва. Ее ударили чем-то тяжелым, и удар, проломивший ей голову, оказался роковым.
– Это дело рук твоего сообщника, – говорил Сэм Ришлер, следователь, которому поручили вести дело и кому Дэн и Фил сдали меня по прибытии в Городское управление полиции. – Нам известно, что ты по натуре не склонен к насильственным действиям, Роденбарр. Нам также известно, что ты обычно работаешь один. Что заставило тебя снюхаться с головорезами?
– Нет у меня никаких сообщников, – отвечал я. – Я даже один больше не работаю. Занимаюсь теперь законным бизнесом. Держу книжный магазин, лицензия есть.
– Говори, кто твой сообщник, слышишь? Господи Иисусе, какой тебе смысл его выгораживать? Это из-за него ты попал в эту переделку. В общем-то, я могу представить, как это было. Ты завязал, начал новую жизнь, даже вот книжным бизнесом занялся... – Он не поверил мне, но ему надо было расколоть уголовника. – Тут объявляется этот ненормальный и уговаривает пойти еще на одно дело. Очевидно, он высмотрел квартиру, и ему нужен был специалист по замкам. Ладно, говоришь ты себе, схожу последний раз, пока не встал на ноги, надо же поддержать коммерцию. А что получилось? Мертвая женщина, твой дружок гуляет на свободе с денежками, а тебя сунули мордой в унитаз. У тебя один выход: вытащить голову, пока кто-нибудь не спустил воду.
– Страшное зрелище...
– Страшное, говоришь? Сейчас я покажу тебе действительно страшное зрелище. – Он открыл ящик стола, порылся там и вытащил большую глянцевую фотографию. Мертвая женщина, блондинка, в вечернем платье полусидела, прислоненная к стене, очевидно, в гостиной; лодыжки перевязаны веревкой, туфли валяются рядом, руки за спиной, тоже, вероятно, связанные. Фотография была черно-белая, но и на ней был виден большой кровоподтек на лбу, куда был нанесен смертельный удар. Ужасно, ничего не скажешь! Каролин говорила, что Ванда – красавица, а на фотографии – жутко смотреть.
– Это ведь не ты ее угробил? Не ты?
– Я? Да я даже смотреть на это не могу.
– Так назови, кто это сделал, Роденбарр. При хорошем адвокате можешь условным сроком отделаться. – «Еще как могу!» – подумал я. – Мы же все равно его схватим, с твоей помощью или без нее. Наверняка проболтается где-нибудь по пьянке. У нас уши везде есть, учти. Или же Колкэннон узнает его физию в наших альбомчиках. Так или иначе мы его заарканим. Вся разница лишь в том, что ты не только нам, но и себе можешь помочь.
– Справедливо.
– Вот именно, чертовски справедливо! К тому же ты ничем ему не обязан. Ну, так кто втянул тебя в эту историю?
– Вопрос естественный.
– Вот и отвечай.
– Только есть одно «но».
– Чего еще?
– Я там не был. Я слыхом не слыхивал о человеке по имени Колкэннон. Меня и близко от Западной Восемнадцатой не было. Я бросил прежние дела, когда купил магазин.
– Гнешь свое?
– Да, гну. Но не загибаю. Это – чистая правда.
– У нас есть веские доказательства, что ты был в этом особняке.
– Какие именно?
– А вот этого я тебе не скажу. Потом узнаешь. И у нас есть показания Колкэннона. Думаю, ты не знал, что она мертва, иначе ты бы и его кокнул. Если не ты, то уж твой сообщник обязательно. Он из тех, кто ни перед чем не останавливается. Не исключено, что она была еще жива, когда вы смылись. И умерла до того, как он пришел в себя. У нас пока нет результатов медицинского анализа. Но главное, что Колкэннон жив и может опознать и тебя, и твоего приятеля. Чего ты цепляешься за свою версию? Не вижу смысла.
– Другой у меня нет.
– Может, у тебя еще и алиби есть?
«Это было бы замечательно – иметь алиби, – подумал я. – Слишком многого хочешь!»
– Я сидел дома, смотрел телевизор, – сказал я. – Несколько банок пива выпил. Полежал.
– То есть всю ночь дома провел, так?
Я почувствовал в вопросе подвох.
– Весь вечер, – поправил я его. – После одиннадцатичасовых известий я ушел.
– И вломился в особняк Колкэннонов?
– Нет. У меня была назначена встреча.
– С кем конкретно?
– С женщиной.
– Что ж это за женщина, к которой можно завалиться в одиннадцать вечера?
– Было уже около двенадцати, когда я пришел к ней.
– Имя-то есть у твоей дамы?
– Имеется. Но вам я его скажу только в крайнем случае. Эта женщина и есть мое алиби. Я был у нее с полуночи и до сегодняшнего завтрака. Вы сами можете допросить ее, если у меня не будет другого выхода, но только в этом случае. Она разошлась с мужем, у нее двое маленьких детей, и ей вовсе ни к чему, чтобы трепали ее имя. Но я был у нее, это факт.
Следователь нахмурился, задумался.
– Тебя не было ночью дома, – сказал он. – Это нам известно.
– Я и говорю.
– Угу. Мы проверили твою квартиру в полпятого утра. Потом поставили ее под наблюдение, но ты не объявился. Но я все равно не верю в твою таинственную незнакомку-разведенку.
– Она не разведена. Она разошлась с мужем.
– Ну да, ну да!..
– Вам и не нужно в нее верить. Устройте опознание, пусть Колкэннон посмотрит. Мне домой хочется.
– Я, кажется, ничего не говорил тебе об опознании.
– А чего тут говорить? Почему меня привезли сюда, а не в участок? Потому что именно у вас, в Управлении, альбомы с картинками уголовников. И в это самое время Колкэннон их просматривает. Формально вы не взяли меня под арест, потому что он не признал меня по моей карточке, которую вы ему показали. Но, может быть, у меня не фотогеничная внешность и ему следует посмотреть на меня живого. Затем меня и притащили сюда. Что ж, я готов. Посадите рядком трех-четырех гавриков и меня в их числе, проведите опознание. Увидите, он опять скажет, что не видел такого. Потом я вернусь к себе и постараюсь продать хотя бы несколько книг. Трудно торговать при закрытой лавке.
– Думаешь, он тебя не опознает?
– Ни за что!
– Не понимаю я тебя, Роденбарр, – сказал следователь, вставая. – Топай за мной.
Мы прошли коридор и остановились у двери с матовым стеклом и без всякой таблички.
– Не знаю, стоит ли устраивать опознание, – сказал он, открыв дверь. – Ты присядь тут на стульчик, а я поговорю с начальством.
Я вошел, и он закрыл за мной дверь. В комнате был один-единственный стул, и он стоял перед большим зеркалом. Нет, что ни говори, миссис Роденбарр не круглых дураков вырастила. Я сразу понял, почему мне велено посидеть в этой каморке. Хотят провести одиночное неофициальное опознание. Если оно не даст результатов, оно не попадет в протоколы по делу Бернарда Граймса Роденбарра, если штат Нью-Йорк возбудит таковое.
Да, леди и джентльмены, у меня достало ума сообразить, что зеркало не простое, а особое. С лицевой стороны – зеркало как зеркало, зато с другой – прозрачное, сквозь него все видно. Колкэннона поставят сзади, и он будет рассматривать меня, а я его не увижу.
Что ж, это меня устраивает. «Больше чем устраивает», – добавил я, подумав секунду-другую. Теперь мне нужно одно – чтобы Колкэннон хорошенько разглядел меня, так, чтобы с уверенностью утверждать, что видит меня впервые в жизни.
Я встал и подошел к зеркалу, как будто это было обычное зеркало, и только. Мне хотелось скорчить гримасу, но я подавил в себе это желание и ограничился тем, что поправил галстук.
Такие зеркала – хитрая штука. Чем дальше от него, тем лучше отражение. Если же подойти совсем близко, то начинаешь видеть насквозь, как и с обратной стороны. Видишь смутно, расплывчато, потому что отражательный эффект все равно сохраняется. В результате получается двойное изображение, как на фотопленке, отснятой два раза. Я смотрел в зеркало и видел и то, что было передо мной, и то, что было позади меня одновременно.
Некоторое время впереди была только пустая комната, а потом я увидел, что дверь открылась, и Ришлер ввел человека в сером костюме с повязкой на голове. Лицо его было в синяках и ссадинах.
Он подошел к зеркалу и стал внимательно меня разглядывать. Я тоже смотрел на него. Я едва удерживался, чтобы не подмигнуть ему, не высунуть язык, вообще не выкинуть какую-нибудь дурацкую шутку. Чтобы не поддаться искушению, я принялся изучать мистера Колкэннона.
Особого впечатления он не производил: на дюйм или два ниже среднего роста, лет пятидесяти пяти, овальное лицо, наполовину седые волосы, коротко подстриженные усики с пробивающейся сединой, курносый нос, маленький рот, неопределенного цвета глаза – не то карие, не то зеленые. Его можно было принять за банковского служащего или ходатая по налоговым делам. Ничто в этом человеке не указывало на то, что он только что потерял красавицу-жену и полмиллионную монету. Впрочем, он и не был похож на счастливого обладателя такой жены и такой монеты.
С минуту он смотрел на меня, в то время как я смотрел на него. Потом он важно, как индюк, помотал головой.
Кажется, я удержался и не улыбнулся в тот момент, но когда Ришлер тронул Колкэннона за рукав и тот пошел за ним из комнаты, я ощерился, как тыквенная рожа в канун Дня Всех Святых. Вскорости Ришлер вернулся. Я сидел на стуле и чистил ногти тупым концом зубочистки. Увидев его, я невинно поинтересовался, когда же будет опознание.
– Тоже мне умник выискался!
– Прошу прощения?..
– Галстук, видите ли, вздумал поправить. Никакого опознания не будет. Можешь топать домой.
– Полиция поняла, что ошиблась?
– Ни хрена мы не ошиблись! Я по-прежнему считаю, что ты участвовал в ограблении. Ты был наверху, возился с сейфом, а твои дружки тем временем расправлялись с Колкэннонами. Поэтому он тебя и не видел. Думаешь отделаться легким испугом? Не выйдет, голубчик! Как только мы схватим твоих сообщников, против тебя сразу появится куча улик. Сядешь как миленький, причем на больший срок, и намного больший, чем если бы сам признался. Спета твоя песенка, умник!
– Я всего лишь скромный букинист.
– Как же, букинист... Убирайся-ка подобру-поздорову. Не сечешь, когда тебе хотят помочь. Мозгов не хватает. Если наберешься ума в ближайшие два часа, звякни. Впрочем, в твоих же интересах не тянуть резину. Если мы накроем кого-нибудь из твоей компании, он тут же расколется и свалит все на тебя. Придется умнику за других сидеть, а он даже не был на месте убийства. Какой в этом смысл? Лучше уж начистоту с нами.
– Я и так начистоту.
– Угу, начистоту. Проваливай отсюда, Роденбарр!
* * *
Я выходил из здания, когда меня окликнул знакомый голос:– Не я буду, если это не Берни Роденбарр! Кого только не встретишь на Площади полиции, дом один!
– Привет, Рэй.
– Привет, привет, Берни! – Рэй Киршман загадочно ухмылялся. Костюм на нем сидел, как всегда, плохо. «На взятки, которые вымогаешь, мог бы и получше одеваться», – мелькнуло у меня в голове.
– Утречко что надо, правда, Берни?
– Что правда, то правда, Рэй.
– Хотя уже первый час пошел. Знаешь, Берни, кажется, я выиграл пари, которое сам с собой заключил. Тебя отпустили.
– Ты в курсе?
– А как же? Колкэнноны, так? Я сразу понял, что это не ты. Где это видано, чтобы ты работал не один? Где это видано, чтобы ты силу применял? Разве что однажды сбил меня с ног. – Во взгляде Рэя читался упрек. – Помнишь, Берни, что у Флэксфорда было?
– Я тогда запаниковал, Рэй.
– Я это крепко запомнил.
– Я не хотел ничего такого, Рэй. Только смыться хотел.
– Да уж... Знаешь, они уверены, что ты тут тоже руку приложил. Ришлер имел право хоть сейчас тебя забрать в камеру. Но он считает, что выгоднее дать тебе погулять на воле.
Мы стояли на тротуаре у кирпичного здания полицейского управления. Напротив, через улицу, высилась арка муниципалитета. Рэй загородил ладонью зажигалку, затянулся, закашлялся, опять затянулся.
– Хороший денек, – сказал он. – Просто замечательный!
– Почему они думают, что я замешан в налете на Колкэннонов?
– Видят твой М.О., Берни.
– Ты шутишь! Разве я когда-нибудь громил квартиры? Я хоть раз пальцем кого тронул? Разве не давал тягу, как жулик, если объявлялись хозяева? Разве бил стеклянные крыши, чтобы попасть в дом? Нет, брат, все это не согласуется с моим modus operandi[6].
– Они из того исходят, что это твои сообщники так грубо работали. Но и против тебя есть улика. Очень даже подходящая улика.
– Ты о чем?
– А вот о чем. – Рэй достал из кармана резиновую перчатку. Он держал ее осторожно, двумя пальцами, словно она кусалась. Ладонь на перчатке была вырезана.
– И это твоя улика?
– Их улика, не моя. В досье на тебя что записано? «Для совершения преступных деяний надевает резиновые перчатки с отверстиями на ладонях». Как тебе нравится это – «с отверстиями на ладонях»? Нет чтобы сказать по-человечески, что ты вырезаешь в них ладони.
– Где ты это раздобыл?
– Перед домом Колкэннонов. Там у них садик, в садике и валялась.
– Дай посмотреть.
– Эй, это улика!
– Хрустальная туфелька тоже была улика, – сказал я, взяв у него перчатку и пытаясь натянуть ее на руку. – А я, должно быть, одна из злых Золушкиных сестер, потому что она мне не подходит, твоя улика. Резиновые перчатки тоже ведь разных размеров делают. Эта на несколько размеров меньше.
Рэй даже наклонился, чтобы рассмотреть получше.
– Погоди, погоди, похоже, ты прав...
Я вернул ему перчатку.
– Береги. Можешь даже сказать кому надо, что на мою руку перчатка не налезает. Пусть поищут какого-нибудь раззяву с маленькой рукой.
– Передам. Ты к себе, в магазин? Могу подбросить.
– Это тоже входит в стоимость услуг?
– Да брось ты, просто по пути!
Назад я ехал уже не в полицейской машине. По пути поговорили о том, о сем, о новом игроке в городской бейсбольной команде, о возможной забастовке муниципальных мусорщиков, о перетряске кадров в окружной прокуратуре Куинса. Полицейским и ворам есть о чем поговорить, стоит им только подняться выше взаимной вражды. У них много общего. Хотя ни те, ни другие не хотят этого признавать. Без формы Фил и Дэн совсем не похожи на полицейских. Недаром я сначала принял их за бандитов.
Рэй высадил меня у дверей «Барнегатских книг» и, посоветовав смотреть в оба и подмигнув на прощание, укатил. Я начал было отпирать замки, потом, убедившись, что он уехал, плюнул и снова их запер. Были дела поважнее продажи книг.
Я не был в шайке, которая прикончила Ванду Колкэннон. Ее муж не только не опознал меня, но и твердо заявил, что не знает такого. Если перчатка – это все, что у них есть, то такая улика гроша ломаного не стоит.
Тем не менее Ришлер считает, что я замешан в преступлении.
Я чувствовал, что есть что-то странное в этой истории. Рэй, кажется, тоже так думал.
Глава 7
Ленч у нас с Каролин обычно общий. По понедельникам и средам продукты закупаю я, и мы едим в ее собачьем салоне. По вторникам и четвергам еду приносит она, и мы закусываем в «Барнегатских книгах». По пятницам мы, как правило, закатываемся в какой-нибудь недорогой ресторанчик с национальным колоритом и гуляем. Естественно, этот распорядок всегда можно было нарушить, если у меня или у нее менялись планы. Сегодня была среда, и когда я не явился к ней в полдень, она поняла, что у меня что-то изменилось, и махнула поесть одна. «Салон для пуделей» был заперт, изнутри на стеклянной двери висела картонка и циферблат с передвижными стрелками. На картонке была надпись: «Вернусь в...» – стрелки показывали половину второго.
Я заглянул в кафе у поворота на Бродвей, но Каролин там не было. Хотел оттуда же сделать звонок, но телефон-автомат висел на людном месте. Пришлось пройти еще квартал и заглянуть в восточный ресторанчик – и снова никого, зато автомат находился в укромном уголке. Я заказал чашку кофе и сандвич с пряностями. Голоден я не был, но, помимо булочки на завтрак, с утра не ел и потому решил, что стоит подкрепиться. Сандвич я не доел, кофе выпил весь и попросил десятицентовиков, когда мне давали сдачу.
Первый звонок я сделал Абелю Крау. Дневная «Пост» была уже в киосках, но я даже не посмотрел на нее – знал, что вся третья полоса занята Вандой Колкэннон. Убийство ее могло попасть и на первую полосу, если его оттуда не потеснит что-нибудь чрезвычайное, вроде прогнозируемого вторжения из Южной Америки каких-нибудь жалящих насмерть пчел. Помню, когда было шумное дело Сэма Берковица, «Пост» поместила во всю первую полосу фотографию спящего в камере маньяка, сопроводив ее кричащей надписью: «Сэм спит!!!»
Слух об убийстве наверняка разнесся повсеместно и должен был дойти до Абеля по радио, телексу или с печатной страницы. Любая краденая вещь стоимостью, исчисляемой шестизначным числом, – штука довольно горячая, можно и обжечься. А тут убийство! Считай, пожар разгорелся. От такого Абель будет не в восторге. Хорошего настроения ему мой звонок не прибавит, зато хоть я ему повторю еще раз, что, может быть, мы и плохие, но в мокром деле не участники.
Я держал трубку ровно двенадцать гудков, пока мой десятицентовик не выскочил из аппарата назад. Подумав полминуты, я набрал номер снова. Бывает, что ткнешь палец не туда, куда надо, или вдруг связь забарахлит.
Нет, молчит. Я набрал его номер по памяти, телефонной книги под рукой не было, поэтому я на всякий случай позвонил в «Справочную», и выяснил, что память меня не подвела. Я позвонил Абелю в третий раз, но результат был тот же самый. Может быть, как раз в это время он торгуется с покупателем из-за нашего никеля. Может быть, он зашел в свою любимую кондитерскую на Западной Семьдесят второй и скупает все, что попадается на глаза. Или дрыхнет, прикрыв телефон подушкой. Или мокнет в ванной. Или же прогуливается в Риверсайдском парке, искушая тамошнее хулиганье... Все может быть.
Я снова позвонил по 411 и попросил номер галереи «Нэрроубэк» на Западном Бродвее в Сохо. После четырех гудков я уже подумал, что мне вообще не суждено сегодня до кого-нибудь дозвониться, но тут услышал хриплый от беспрерывного курения голос Дениз Рафаэлсон.
– Привет, – сказал я. – Мы готовы к ужину?
– Берни?
– Он самый.
Последовала небольшая пауза.
– Что-то я перепутала, – сказала она наконец. – Работаю, как зверь, голова от красок раскалывается. Мы что, на сегодняшний вечер договаривались?
– Вроде так. В прошлый раз идея родилась. Значит, умерла, не успев родиться.
– Надо записывать, – сказала она. – А я этого не делаю. Извини, Берни.
– У тебя другие планы?
– Планы? Да нет. Хотя, если я забыла о свидании с тобой, то уж о прочем и подавно. Насколько я помню, сегодня у меня вечеринка. Придут Трумен и Гор, Хилтон хотел посмотреть мои последние работы – ему предстоит писать обзор в воскресную «Таймс». Энди обещал привести Мэрилин, если только она в городе. Ты знаешь, что это такое – принадлежать к кругу людей, которых узнают по одному имени? Я? Что я? Да будь я хоть Джеки, все равно спросят документы, если захочу получить в банке деньги по чеку.
Я заглянул в кафе у поворота на Бродвей, но Каролин там не было. Хотел оттуда же сделать звонок, но телефон-автомат висел на людном месте. Пришлось пройти еще квартал и заглянуть в восточный ресторанчик – и снова никого, зато автомат находился в укромном уголке. Я заказал чашку кофе и сандвич с пряностями. Голоден я не был, но, помимо булочки на завтрак, с утра не ел и потому решил, что стоит подкрепиться. Сандвич я не доел, кофе выпил весь и попросил десятицентовиков, когда мне давали сдачу.
Первый звонок я сделал Абелю Крау. Дневная «Пост» была уже в киосках, но я даже не посмотрел на нее – знал, что вся третья полоса занята Вандой Колкэннон. Убийство ее могло попасть и на первую полосу, если его оттуда не потеснит что-нибудь чрезвычайное, вроде прогнозируемого вторжения из Южной Америки каких-нибудь жалящих насмерть пчел. Помню, когда было шумное дело Сэма Берковица, «Пост» поместила во всю первую полосу фотографию спящего в камере маньяка, сопроводив ее кричащей надписью: «Сэм спит!!!»
Слух об убийстве наверняка разнесся повсеместно и должен был дойти до Абеля по радио, телексу или с печатной страницы. Любая краденая вещь стоимостью, исчисляемой шестизначным числом, – штука довольно горячая, можно и обжечься. А тут убийство! Считай, пожар разгорелся. От такого Абель будет не в восторге. Хорошего настроения ему мой звонок не прибавит, зато хоть я ему повторю еще раз, что, может быть, мы и плохие, но в мокром деле не участники.
Я держал трубку ровно двенадцать гудков, пока мой десятицентовик не выскочил из аппарата назад. Подумав полминуты, я набрал номер снова. Бывает, что ткнешь палец не туда, куда надо, или вдруг связь забарахлит.
Нет, молчит. Я набрал его номер по памяти, телефонной книги под рукой не было, поэтому я на всякий случай позвонил в «Справочную», и выяснил, что память меня не подвела. Я позвонил Абелю в третий раз, но результат был тот же самый. Может быть, как раз в это время он торгуется с покупателем из-за нашего никеля. Может быть, он зашел в свою любимую кондитерскую на Западной Семьдесят второй и скупает все, что попадается на глаза. Или дрыхнет, прикрыв телефон подушкой. Или мокнет в ванной. Или же прогуливается в Риверсайдском парке, искушая тамошнее хулиганье... Все может быть.
Я снова позвонил по 411 и попросил номер галереи «Нэрроубэк» на Западном Бродвее в Сохо. После четырех гудков я уже подумал, что мне вообще не суждено сегодня до кого-нибудь дозвониться, но тут услышал хриплый от беспрерывного курения голос Дениз Рафаэлсон.
– Привет, – сказал я. – Мы готовы к ужину?
– Берни?
– Он самый.
Последовала небольшая пауза.
– Что-то я перепутала, – сказала она наконец. – Работаю, как зверь, голова от красок раскалывается. Мы что, на сегодняшний вечер договаривались?
– Вроде так. В прошлый раз идея родилась. Значит, умерла, не успев родиться.
– Надо записывать, – сказала она. – А я этого не делаю. Извини, Берни.
– У тебя другие планы?
– Планы? Да нет. Хотя, если я забыла о свидании с тобой, то уж о прочем и подавно. Насколько я помню, сегодня у меня вечеринка. Придут Трумен и Гор, Хилтон хотел посмотреть мои последние работы – ему предстоит писать обзор в воскресную «Таймс». Энди обещал привести Мэрилин, если только она в городе. Ты знаешь, что это такое – принадлежать к кругу людей, которых узнают по одному имени? Я? Что я? Да будь я хоть Джеки, все равно спросят документы, если захочу получить в банке деньги по чеку.