Страница:
[144]промеж ушей ответственного товарища, после чего тот выбивает головой оконную раму и выпрыгивает в окно. В противоположное, вылетает еще какой-то, не менее ответственный, "упал-намоченный".
– И высоко летели товарищи?
– Да нет, Павел Андреевич, третий этаж – что там прыгать… Перепуганную маму, вместе с фибровым чемоданом, кидают на заднее сиденье драндулетки союзников и весело везут в направлении славной Крындычёвки, лет десять уже как переименованной в Красный Луч – к родителям отца. На окраине Таганрога молодых вяжут и кидают в каталажку. Дело к трибуналу: дезертирство в военное время, самоуправство, тяжкие телесные и что там ещё контора навояла.
– Сорок шестой говоришь, Деркулов? Могли и – к стеночке…
– Могли… Приехало отцово начальство, приволокли настоящего многозвездного генерала, отдали джип, трофейное оружие, еще какие-то презенты. Отмазали, одним словом. Но папе такого залёта не простили и с благодатной Германии отправили служить под Читу, где он, схватив еще пару обморожений и сдвинув засевшие в плече пули, как раз, в год прощания с Иосиф Виссарионычем, был демобилизован по болезни. Даже "инвалида войны", к слову, не дали, хотя понятно, откуда у паралича – ноги росли. Такая романтика, товарищ полковник.
– Да, были люди… давай Деркулов, за отцов наших – стоя!
Подмораживало. Шебурша по крыше вагончика, слепой промозглый дождик сменился мокрой ледяной крупой. Два масляных радиатора и внутренний подогрев позволяли двум тяжеловесам не обращать внимания на шалости природы.
– То-то и оно, Павел Андреевич. Посмотришь вокруг, сличишь с прошлым, благо есть с чем сравнивать и – диву даешься, как все обмельчало, удешевилось. Понимаете, мы – жили в Стране и, вдруг, попали на задворки цивилизации. В государство второго сорта…
– Как ты сегодня сказал, Кирилл Аркадьевич: эра лилипутов? Похоже… Все рожденные в пятидесятые-семидесятые сюда угодили. Как принято обозначать у наших модных публицистов – "еще одно потерянное поколение".
– Да нет, товарищ полковник. Не просто – эра лилипутов. Глубже… Даже не так… Намного хуже! Время обострившегося выбора – хочешь изменить что-то к лучшему – готовься к жертве, к кресту. Топай собственными ножками на персональную Голгофу. И теперь – только так. Альтернатива – вскрыв вены, тихо умри в подвале неотомщенной жертвой: без яиц и с порванным очком. Это не я придумал, это универсальный закон бытия. Так уж повелось на нашем шарике – все на заклании держится. Только сейчас – все сконцентрировалось до предела и мы все попали на обычную стезю обреченных. Либо – с гранатой под танк – героем, либо под нож мясника – бараном. Так что, нет теперь никакой проблемы "потерянного поколения". Всё, о чем мы говорим – категории потерянной эпохи. Понимаете?! Эпохи мертворожденных!
***
Бешеная жара раскаляет машину до состояния "сижу в духовке". Не то, что задница – даже бронежилет промок сквозь титано-победитовые пластины. Сколько не заливай воды в пузо, всё тут же входит белыми хрустящими пластами на штанах, майке и разгрузке. Представляю, как от меня воняет. Кроссовки, не иначе, сами по себе – химико-бактериологическое оружие – вместо гранат можно использовать. Мы-то уже принюхались, не замечаем – неделю сидим на окраинах Луганска, встречаем колонны ополчения, блокируем смычку Краснодонской и Большой Объездной трасс. Наша зона ответственности – Острая Могила, но гоняют в преддверии неминуемого штурма Луганска, как мальчиков, по всему городу. Со дня на день – завертится мясорубка, а я еще граниками, как следует, не затарился! Да и ни помыться, толком, ни поспать, ни подготовиться – то туда, то сюда: сделай, обеспечь, прикрой, смотайся. Вот где прочувствовал разницу: Воропаев – это тебе не Колодий. Тот хоть связей моих побаивается, даром что уже комбриг, а этот – черту на клык даст, не перекрестится. Еще и не напоишь лосяру, как заведется: сам не расслабляется и другим не даёт.
Только вернулся из расположенного в развалинах аккумуляторного завода штаба группировки, как опять дёргают. На этот раз, какого-то хрена, Ваня Погорелов – очкатый корректор из моей бывшей контрпропаганды, домахался до СОМовцев из блокпоста аэропортовской трассы – найти меня по связи и попросить подъехать к госпиталю. Что там за движение, не представляю…
Ну, приехал, дальше – что? Где тебя искать, Ванечка? Ау! Бывшая областная больница – не полевой лазаретишка… О! увидел редакционный "Шеврон" [145]с огромными синими буквами PRESS. Подъезжаю напрямки по бывшему газону.
Возле открытой машины никого. Пороги задней правой двери, полы и весь диван – залиты почерневшей кровью. На полу – обрывки заскорузлых тряпок. Вот блядь! Кого?!
Ждал минут пятнадцать – искать по больнице бесполезно. Это раньше было по отделениям – теперь одна огромная военная травматология. Девять этажей забиты и, раненых, какого-то хрена, до сих пор не эвакуируют. С другой стороны – куда их вывозить? Только в Россию, ближе – некуда.
Гридницкий увалился в тени и тупо вырубился. Намотался за эти дни пацаненок, что тот Шарик. Пусть поспит…
Наконец, из центрального входа появляется долговязая нескладная фигура. Бежит вниз по лестнице, как цапля – растопырками костлявых локтей, словно крыльями, справляться с несвойственными задачами телу помогает. Не дружил со спортом в свое время наш ботан, совсем не дружил.
Подлетает. Очки перекосились, сам растрепан, штаны перепачканы засохшими бордовыми пятнами, глаза дурные, шалые.
– Кирилл Аркадьевич, хорошо, что вы приехали…
– Слюной не брызгай, Вань… Что стряслось?
– Екатерина Романовна подорвалась…
Поднятый с поджопника Лёха, протирая красные кроличьи глаза, долго не мог уяснить – зачем ему просыпаться и сторожить нашу закрытую машину.
Пока шли в отделение, выслушал сбивчивый рассказ о банальной невезухе. Остановились "по ветру". Отошла девка за угол полуразрушенного здания. Взрыв. Ноги нет. Вся в кровище. Никого рядом. С Вани, водителя и еще одного журналиста, толку, как от телевизоров в туалете. Ели успели довезти.
Начальник реанимационного отделения с порога взревел матом, но потом вспомнил, как штопал меня под Александровском и смилостивился: заставил снять амуницию, надеть халат, колпак и закрыть ноги. Полиэтиленовые одноразовые бахилы налазить на воловьи говноступы сорок пятого размера, естественно, отказались. Пришлось обуться в обыкновенные пакеты и замотать собранные гармошкой концы скотчем. Ваню, дабы не дергался, посадили в уголок – успокаиваться.
Пошёл…
Катя, уткнувшись огромными кукольными глазами в засранный мухами потолок, лежала в углу под стеночкой. Местами влажная, пятнистая простыня закрывала ее от подбородка до бедер. В двух местах на груди она аккуратно бугрилась, просвечивающими через тонкую ткань сосочками. Одной ноги не было чуть выше колена. Второй – чуть ниже. Левую руку ампутировали как раз посередине меж локтем и запястьем. Правая, с вогнанным в вену катетером, мертвой белой рыбой расслабленно лежала на краю, сияющей никелем рычагов и домкратов кровати. В прозрачной колбе капельницы беззвучно отсчитывались мгновения надежды. Повязки, намокши грязной бордово-желтой охрой, только подчеркивали отсутствие конечностей. Между ног, из-под простыни, тянулись за кровать какие-то трубки.
Медсестра услужливо забегая вперед, поставила мне табурет. Сел, взял за руку:
– Катенька, слышишь меня, солнышко?
Она медленно повернула голову. Потерявшийся во времени взгляд неторопливо вернулся в действительность.
– Ты, Кирьянчик? Не ожидала… – она прикрыла наполненные безысходностью глаза на отчетливо осязаемую паузу… – Всё, воюешь? – слабая, обезволенная рука, прохладным резиновым шлангом обмякла в моих лапах.
– Да так, Кать. Не без этого.
– Хорошо. Я, как видишь, своё отвоевала.
Всё ушло в прошлое, потеряло всякое значение и цену. Передо мной лежала девочка, почти подросток – изувеченная по полной программе, изуродованный на всю жизнь несчастный ребенок. Лицо перекрутило, из глаз посыпались соленые градины. Я ничего не мог с собой поделать. Прижав ее руку к лицу, беззвучно плакал, как впервые жестоко наказанный Судьбой сопливый мальчишка. Господи, мне полтинник почти уже, сколько же еще – проходить, через всё это?!
– Чего ты, перестань. Тебе нельзя.
– Катюш, прости, зайка. Прости…
– Так, нечего прощать. Сама заработала. Знала – на что шла.
– Себя только не изводи, хорошо, солнце. Бороться сейчас надо. Выживать. Пойми! Начнешь себя жалеть – погибнешь.
– А зачем, Кирьян, зачем? Посмотри! – она глянула вниз себя и вновь перевела на меня, огромные обрамленные темными кругами, горящие беспощадным пламенем сдерживаемой ярости глаза… – Жить такой?! Да я не хочу! Понимаешь?! Не из-за того, что стала калечью, а из-за того, что проиграла…
– Катя, успокойся. Меня сейчас выгонят на хер отсюда. Не поговорим.
– Поговорим. Не ссы, не выгонят. Я все еще – любимая шлюшка Президента. Или ты забыл? И хватит слезы лить! Нашел – место…
Внутри неё бушевала свирепая битва и только физическая слабость, само состояние – стоящего на грани тяжелораненого человека – позволяло по взгляду считывать происходящее внутри. И я, здесь, – всего лишь свидетель. Причем, пристрастный – всей душой фанатично болеющий за команду "выжить". Взрослая рубка идет. Страшнее и опаснее схватки, чем с самим собой – нет. Цена – смешная: жизнь.
– Перестань, Кать, что ты такое говоришь…
– Да правду, говорю… Мне сейчас – можно. И ведь знаешь, что это – так… Ты сейчас не из-за меня сердце рвешь, а за себя. За ненависть ко мне корчишься. Не протестуй, так и есть! Я вот что тебе скажу, Кирилл, раз уж ты оказался моим исповедником… Единственная ваша вина это – близорукость. Вы как меня звали, помнишь? Катя-трактор! Всегда смотрели на окровавленные гусеницы, которыми я вас переехала, а вот в кабину – никто заглянуть не удосужился… – она вдруг тепло, человечно улыбнулась спекшейся шоколадной коркой губ и закончила… – а там сидела девочка, желавшая лишь одного – вырваться из этого, в душу ёбанного, Старобельского быдляка. От спившихся в ухнарь родаков, выродков братьев и конченой сестры. От вечно синих соседей и их измордованных слабоумием детей. Единственное, чего хотела эта маленькая принцесса – съебаться от своего неминуемого будущего: от превращения в быка с пиздой, на которую даже фалоимитатор – не встанет. Ты знаешь другой путь, Кирилл, кроме как безжалостно сражаться за свою свободу? Правильно головой мотаешь – нет другого пути. Вот и все – ничего личного. Подумаешь, не заметили… Не рви душу, мужик.
Сзади выросла тумба нашего доктора…
– Закругляемся. Время!
– Давай, зайка, держись!
– Ты тоже, Кирьянчик. Не бойся за меня. Я сильная, справлюсь… – она, вновь просветлела наполнившимися симпатией глазами: – Сам держись!
Врач, выйдя из блока интенсивной терапии, тут же попал под мой пресс. Оказалось, что подрыв, судя по осколкам, произошел на мощной "поминалке". Вторую ногу и руку спасти не удалось – их буквально изорвало в клочья кусками обуви и фрагментами костей, наступившей на мину, левой стопы. Удивительно, как она вообще выжила. Там весу то – пятьдесят с копейками. Цыпленочек!
Как выяснилось, самое страшное даже не в самих повреждениях, а в том, что она сдалась внутренне. Вернее, вообще отказывается жить: её организм, одной за другой, отключает жизненные системы.
– Наширяйте ее антидепрессантами, наркотиками, снотворным – я, там, знаю!
Врач снисходительно посмотрел на меня, как на настырного карапуза:
– Звонил Секретарь Военсовета. Мы делаем все возможное…
В коридоре мелькнуло знакомое лицо одного из Дёминых пацанов. На улице, возле стоящей под парами микроколонны реанимобилей с российскими государственными номерами, увидел еще пару ребятишек.
Понятно – Стас своих не бросает.
Машины, чуть ли не на ходу высаживая офицеров, сразу расползались по территории аккумуляторного завода. На улице никто не шарится – люди быстро спускаются в подвал штаба. Город долбят круглосуточно. Вот-вот стальные колонны Объединенных Сил затрещат гусеницами по щебню разбитых вдрызг улиц. Жара не падает – наоборот, еще чуть поднялась над сорокоградусной отметкой.
Началось заседание. Одну высокоточную авиабомбу – сюда, и битва для фашиков закончится сокрушительной победой. Все здесь, начиная от Кравеца с командованием – Буслаевым и Опанасенко, кончая Воропаевскими полевиками.
Замысел операции лично мне не понятен. Какой смысл, спрашивается, в процессе обороны поэтапно отводить регулярные части и дрочить фашиков силами полевых отрядов и полувоенным ополчением? Ведь это, по сути, – сдать город?! Сижу, прячу глаза, помалкиваю в тряпочку. Статус личного друга Верховного обязывает.
Последняя ювелирная выкладка еще более высохшего, словно в одну жилу спекшегося, Шурпалыча. Матерный рокот напутственного слова Команданте. Рикошетящие в бетоне подвала, ревущие ускоряющими подсрачниками команды Нельсона. Народ поехал по своим позициям…
Остались с Колодой. Ему у Буслаева, напоследок что-нито – выклянчить, мне – со Стасом перетереть.
– Ну, як, Батько, поколядуемо з хфашистамы?
– Побачимо… Цэ у тэбэ – гуп-ца-ца, а у мэнэ – брыгада. Ты ж, панэ, як курка: зъив, сэрнув, пишов – а кому за усэ видповыдаты трэба? Чи – не так? – прищурился хитрый хохол.
– Да ладно, Батя, то ты Буслаеву будешь плакаться, мне – на кой. Нормально все будет. Асфальт на полтора метра вглубь кровью твоих "зэмлячкив" пропитаем, та свалим к границе… Делов?!
Хлопнув вытянувшегося рожей Колоду по широченной спине, пошел к Демьяну в машину – под кондиционер. Посидели, остыл чуток, вижу – появилась "головка" Военсовета. Выполз навстречу. Субординация, как-никак, ведь армия жеть, а не очумевшие от страха неминуемого возмездия "бандытськи угруповання", как ЦУРюкина пресса пишет.
– Здравия желаю, товарищ Верховный Главнокомандующий!
– Издеваешься, жопа?! – Обнялись…- Ты как, Кириллыч, насчет – пообедать?
– Легко…
Через полчаса засели в уцелевшем кабачке под бывшим кукольным театром. Заведение – только для белых, то бишь – для высшего командного состава. Слышал о нем многое, но попал впервые. Ничего так, словно в довоенные годы вернулся… Только блядей не видно да "милитари стайл" со всех сторон – с перегрузом.
Пока готовили, хлобыстнули по рюмочке кофейку да переговорили с глазу на глаз в отдельном кабинете.
– Что с Катькой, Стас?
– В Ростове. Из кризы – вывели. Состояние стабильно тяжелое, но жить будет – девяносто девять процентов.
– Как бы крышу у девки не сорвало…
– Все нормально будет. Когда протезирую в Германии – еще стрекозой поскачет. Ты ведь знаешь – там характера на троих хватит. Не сломается.
– Был у нее. Ушел просто в шоке. Жалко девку до слез.
– Я знаю, брат. Спасибо. Давай еще по рюмахе.
Перешли к теме сегодняшнего совещания.
– Понимаешь, Кириллыч, ты уперся рогом в термин "оборона" и поэтому не можешь въехать в установки Опанасенко. Не будет никакой обороны, к примеру, как в Лисичанске. Въезжаешь?! Все это – убедительные для стороннего наблюдателя декорации нарисованные Александром Павловичем. Стоит задача: сдать город с максимальными разрушениями – раз. Сохранить боеспособные части Республики – два. Нанести противнику тяжелый урон в личном составе и технике – три. На закусь – неплохо бы проваландаться с этой, якобы, обороной дней семь-восемь.
– У-у-у… вот оно что… – я скривил тупоумное выражение лица… – Тоды ты, Стасище, забыл еще пару пунктов… – я выдержал паузу, но на благожелательном лице друга не дрогнул ни один мускул. Дипломат, однако! Вырос, красавец… – Например, добиться впечатляющих потерь в своих небоеспособных частях, в виде спешно сформированных и необстрелянных фольксдойче, а ля народное ополчение. Или дать возможность фашикам изысканно нашинковать раненых в так и не эвакуированном госпитале.
– Не накручивай себя, дружище! Раненых вывезем. Областную, обязательно разнесут. Кто-то под отгребалово попадет. Некуда деваться. Нет у нас другой такой больницы. Осветим событие – привлечем внимание мировой, так сказать, общественности к зверствам, так называемых, Объединенных Сил. Только ты, сучара, не передергивай: не мы – подставляем. Мы лишь точно знаем, как именно будут развиваться события.
– Ладно – толку спорить… Зачем сдаем столицу Республики и самый удобный для обороны город?
Кравец наклонился ко мне, внимательно посмотрел в глаза и сказал:
– Ты был в Краснодоне? Видел новые части?
– Ну, видел… Два мотострелковых полка на старой технике и что?
– Вот ты стал тормозить, брат… Не задумывался почему русские нас, словно на резиночке, – то подтянут, то отпустят: поставили С300 – свернули; прислали саперов – забрали. Все время и со всем: с оружием, военспецами, техникой. Почему?
– Да не врубились еще, что они – следующие.
– Почти правильно, Кирьян. Про – "следующие". Но не совсем… Задай себе вопрос – каков мобилизационный потенциал всех наших беженцев? И, заодно, почему Эр-Фэ их держит в трех приграничных областях и внутрь страны впускает лишь детей и абитуриентов да и то – по великому блату?
Ну, ни хрена себе – тема у другана! Внимательно посмотрел Кравецу в глаза. Бесполезно! Ни прочтешь ничего. Время студенческих тёрок безвозвратно ушло в прошлое. Передо мной сидел решительный и упорный в достижении поставленных целей, тотально заточенный на победу, Секретарь Военного Совета воюющей с половиной мира Республики Восточная Малороссия.
– Стас! Ты говоришь о вторжении?
– Какое "вторжение", дружище?! Возвращение людей согнанных с родной земли! Да – на старой бронетехнике да – с автоматами Калашникова в руках да – озверевших от ненависти к окраинцам. Ну и что? Это – не агрессия одной независимой державы на территорию другого суверенного государства. Нет! Это – адекватный ответ народа на военное вмешательство извне и на предательство части собственного населения. Льготные десять процентов от пяти миллиона – считай сам, это – возможная численность армии. Правда, у нас за границей и народа побольше выйдет, и мобилизационная политика будет иной. Как и подход к формированию добровольцев и спецов. России тоже надо где-то свой пассионарный потенциал утилизировать? Начинаешь втыкаться, брат?
– Хух… Ну – круто! Ты точно уверен, что россияне решатся на такой конкретный шаг?
– А куда им деваться?! С тысяча девятьсот девяносто первого, как минимум, окончательно стало ясно: русские будут воевать с украинцами. Априори! Вопрос лишь – "когда"?! После поражения в холодной войне – добивание правопреемницы СССР стало неминуемым. Ну, а столкнуть один народ лбами – святое дело. И горе побежденным. Ты же хорошо учил уроки Югославии. Знаешь ведь, утвержденный Штатами сценарий!
– Знаю… Плюс раскол Европы на два лагеря. Тут – понятно. Даже не спорю. Но насколько Россия готова дать сдачи? Ей бы самой – консолидироваться да с национальной идеей разобраться.
– Ты хоть не грузи! Какая, нах, национальная идея?! Кто владеет Евразией – владеет миром! Россия – ровно половина Европы и добрячий шмат Азии – в одном лице. Это – перекресток миров. Она и есть – ключ к мировому господству. Да как приятное дополнение к супер прайзу еще и хозяйка медной горы. И будут ее рвать зубами, пока не разорвут на куски и не сожрут, если она, конечно, не опомнится и вновь не покажет всем "кузькину мать". Тут же – такая возможность, чужими руками. Вот посмотришь на тон ООНовских педрил, когда наши танки будут под Варшавой…
– Я не про государственных мужей. Кроме хохлогона [146]да и то – когда народ началом войны нахлобучило, особых подвижек в деле всеобщего осознания проблематики национального спасения у русских как-то не наблюдается.
– Пиздатый аргумент! Я тебя не узнаю… Ау – родной!!! Цвет ты нашей журналистики… Когда и кто спрашивал народ?! Ну, ты дал – стране угля…
– Не заводись… С танками в Европе – не боитесь до ядерного холокоста доиграться?
– Дети хлопали в ладоши – папа в козыря попал!!! Кто это говорит? Гуманист Деркулов… Не смеши, брат! Пока туземцы в Европе, Азии, на Дальнем Востоке режут друг-друга, то пусть – хоть на корне изведут. Другое дело оружие массового поражения. Экологию не тронь – святое.
– Ладно. Посмотрим…
– Ты не торопись, я тебя не на политинформацию пригласил!
– Что еще?
– Говорю прямо, без экивоков… Мне бы не хотелось, что бы ты участвовал в этой затее. Я имею в виду – оборону Луганска.
– Как это?
– Понимаешь… Нужна твоя голова, а не руки. И не только мне – Республике. Официально говорю – можешь распустить отряд. Кого надо – эвакуируем. Хоть всех. Денежное довольствие на каждого выдам из личного фонда. Возвращайся. Задач – немеряно. Например, нужно проработать тему "Знамени". Ну… – Станислав Львович, щелкнул в воздухе пальцами… – "Иконы", "Борца". У нас героев – немеряно. Только шлифануть да раскрутить. Ясно, о чем – я?
– Да. Понимаю, Стас… Я попробую отправить ребят по домам. Но мои пацаны намерены насмерть биться. Они твоих пасьянсов не поймут и не примут. Если останется хоть одна гранатометная пара – остаюсь и я. Ты меня знаешь и, надеюсь, переубеждать не будешь. Для всех нас уже давно эта война – дело глубоко личное. Важнее всего на свете, даже собственной семьи.
– Ясно, Кирьян, чего уж тут. Только трезво посмотри на свой расклад, без двух лап [147]. Солдат на войне – расходный материал, после – отработанный. Республика уже не нуждается в подвиге твоих пацанов. Да и хочется, знаешь, хоть раз поступить не как государственный деятель, а как нормальный мужик. Помнишь, сколько мы с тобой перетерли на первых курсах за войну? Ну, и меркантильные интересы Республики, как без этого… Твои бойцы, точно – как ты их волкодавами кличешь – за каждым шлейф тянется. У каждого из пасти – выдранные с мясом гортани и трахеи свисают. Куда же их миру показывать, вот таких героев, с окровавленными мордами… Бывшие беженцы – другое дело – чистенькие чудо-богатыри. Никого не резали, не вешали с отрубленными пальцами на будках ГАИ, как некоторые… – старый друг хитро прищурился… – Вернулись воины, воздать захватчикам по заслугам. Суть, агнцы, клыки отрастившие… – он, хлопнул меня по плечу… – Отправляй своих по домам. Хватит, брат. Повоевали…
– Ладно, Стас, посмотрим. А "знамя" я тебе нарисую, тут ты – не сомневайся. Уже знаю – как…
Бахнули водочки, похлебали гражданской солянки; на столе хлебная выпечка, салатики, креветочки, нарезочка, шашлычок… Круто! Нам так и не снилось. Стас не удержался, что бы не подколоть:
– Видишь, какой ты жизни лишился со своей партизанщиной.
– Это не партизанщина, это комплексная программа эффективного сдерживания веса.
– Тю, Кириллыч… Попросил бы меня, я шикарную диету для похудения знаю: подвал-наручники-батарея.
На следующее утро построил своих пацанов.
– Давеча разговаривал не скажу с кем. Неважно… Тема следующая. В обороне участвуют только добровольцы. Точнее, даже, не добровольцы, а смертники. Я – серьезно… Поэтому! Каждый, у кого есть хоть какие-то, любые! причины отложить собственные похороны – валят домой. Деньги, эвакуационный коридор, пропуски и бакшиши на дорогу – под мои личные гарантии. Всё будет, как положено и, даже, сверх того. Это – первое. Далее… Часть людей я отправляю на дембель лично – по собственному приказу – на свое усмотрение. Ни о каких базарах, типа "струсили", "отказники" и прочего гамна – даже слышать не хочу. Это – не моя прихоть! Всем: час на размышления. Можете считать, что официальное заявление о роспуске батальона Деркулова – прозвучало. Вольно! Разойтись!!!
Замерший в недоумении, нестройный ряд полусотни родных рож сразу заволновался, загомонил на все лады. Жихарев, удивленно задрав верхнюю бровь, протяжно посмотрел на меня и отошел в сторонку… Пусть думает. Считается, что это полезно.
Избегая ненужных мне сейчас объяснений, сел на Патрол и укатил к Воропаеву – добирать остатки вооружения. За мной, хвостиком, увязался Гридницкий. Ну, этого – гони не гони – без толку. Лёха и один останется – пойдет на войну… не со мной, так с любым другим отрядом. Еще не отыграли в жопе пионерские зорьки.
– И высоко летели товарищи?
– Да нет, Павел Андреевич, третий этаж – что там прыгать… Перепуганную маму, вместе с фибровым чемоданом, кидают на заднее сиденье драндулетки союзников и весело везут в направлении славной Крындычёвки, лет десять уже как переименованной в Красный Луч – к родителям отца. На окраине Таганрога молодых вяжут и кидают в каталажку. Дело к трибуналу: дезертирство в военное время, самоуправство, тяжкие телесные и что там ещё контора навояла.
– Сорок шестой говоришь, Деркулов? Могли и – к стеночке…
– Могли… Приехало отцово начальство, приволокли настоящего многозвездного генерала, отдали джип, трофейное оружие, еще какие-то презенты. Отмазали, одним словом. Но папе такого залёта не простили и с благодатной Германии отправили служить под Читу, где он, схватив еще пару обморожений и сдвинув засевшие в плече пули, как раз, в год прощания с Иосиф Виссарионычем, был демобилизован по болезни. Даже "инвалида войны", к слову, не дали, хотя понятно, откуда у паралича – ноги росли. Такая романтика, товарищ полковник.
– Да, были люди… давай Деркулов, за отцов наших – стоя!
Подмораживало. Шебурша по крыше вагончика, слепой промозглый дождик сменился мокрой ледяной крупой. Два масляных радиатора и внутренний подогрев позволяли двум тяжеловесам не обращать внимания на шалости природы.
– То-то и оно, Павел Андреевич. Посмотришь вокруг, сличишь с прошлым, благо есть с чем сравнивать и – диву даешься, как все обмельчало, удешевилось. Понимаете, мы – жили в Стране и, вдруг, попали на задворки цивилизации. В государство второго сорта…
– Как ты сегодня сказал, Кирилл Аркадьевич: эра лилипутов? Похоже… Все рожденные в пятидесятые-семидесятые сюда угодили. Как принято обозначать у наших модных публицистов – "еще одно потерянное поколение".
– Да нет, товарищ полковник. Не просто – эра лилипутов. Глубже… Даже не так… Намного хуже! Время обострившегося выбора – хочешь изменить что-то к лучшему – готовься к жертве, к кресту. Топай собственными ножками на персональную Голгофу. И теперь – только так. Альтернатива – вскрыв вены, тихо умри в подвале неотомщенной жертвой: без яиц и с порванным очком. Это не я придумал, это универсальный закон бытия. Так уж повелось на нашем шарике – все на заклании держится. Только сейчас – все сконцентрировалось до предела и мы все попали на обычную стезю обреченных. Либо – с гранатой под танк – героем, либо под нож мясника – бараном. Так что, нет теперь никакой проблемы "потерянного поколения". Всё, о чем мы говорим – категории потерянной эпохи. Понимаете?! Эпохи мертворожденных!
***
Бешеная жара раскаляет машину до состояния "сижу в духовке". Не то, что задница – даже бронежилет промок сквозь титано-победитовые пластины. Сколько не заливай воды в пузо, всё тут же входит белыми хрустящими пластами на штанах, майке и разгрузке. Представляю, как от меня воняет. Кроссовки, не иначе, сами по себе – химико-бактериологическое оружие – вместо гранат можно использовать. Мы-то уже принюхались, не замечаем – неделю сидим на окраинах Луганска, встречаем колонны ополчения, блокируем смычку Краснодонской и Большой Объездной трасс. Наша зона ответственности – Острая Могила, но гоняют в преддверии неминуемого штурма Луганска, как мальчиков, по всему городу. Со дня на день – завертится мясорубка, а я еще граниками, как следует, не затарился! Да и ни помыться, толком, ни поспать, ни подготовиться – то туда, то сюда: сделай, обеспечь, прикрой, смотайся. Вот где прочувствовал разницу: Воропаев – это тебе не Колодий. Тот хоть связей моих побаивается, даром что уже комбриг, а этот – черту на клык даст, не перекрестится. Еще и не напоишь лосяру, как заведется: сам не расслабляется и другим не даёт.
Только вернулся из расположенного в развалинах аккумуляторного завода штаба группировки, как опять дёргают. На этот раз, какого-то хрена, Ваня Погорелов – очкатый корректор из моей бывшей контрпропаганды, домахался до СОМовцев из блокпоста аэропортовской трассы – найти меня по связи и попросить подъехать к госпиталю. Что там за движение, не представляю…
Ну, приехал, дальше – что? Где тебя искать, Ванечка? Ау! Бывшая областная больница – не полевой лазаретишка… О! увидел редакционный "Шеврон" [145]с огромными синими буквами PRESS. Подъезжаю напрямки по бывшему газону.
Возле открытой машины никого. Пороги задней правой двери, полы и весь диван – залиты почерневшей кровью. На полу – обрывки заскорузлых тряпок. Вот блядь! Кого?!
Ждал минут пятнадцать – искать по больнице бесполезно. Это раньше было по отделениям – теперь одна огромная военная травматология. Девять этажей забиты и, раненых, какого-то хрена, до сих пор не эвакуируют. С другой стороны – куда их вывозить? Только в Россию, ближе – некуда.
Гридницкий увалился в тени и тупо вырубился. Намотался за эти дни пацаненок, что тот Шарик. Пусть поспит…
Наконец, из центрального входа появляется долговязая нескладная фигура. Бежит вниз по лестнице, как цапля – растопырками костлявых локтей, словно крыльями, справляться с несвойственными задачами телу помогает. Не дружил со спортом в свое время наш ботан, совсем не дружил.
Подлетает. Очки перекосились, сам растрепан, штаны перепачканы засохшими бордовыми пятнами, глаза дурные, шалые.
– Кирилл Аркадьевич, хорошо, что вы приехали…
– Слюной не брызгай, Вань… Что стряслось?
– Екатерина Романовна подорвалась…
Поднятый с поджопника Лёха, протирая красные кроличьи глаза, долго не мог уяснить – зачем ему просыпаться и сторожить нашу закрытую машину.
Пока шли в отделение, выслушал сбивчивый рассказ о банальной невезухе. Остановились "по ветру". Отошла девка за угол полуразрушенного здания. Взрыв. Ноги нет. Вся в кровище. Никого рядом. С Вани, водителя и еще одного журналиста, толку, как от телевизоров в туалете. Ели успели довезти.
Начальник реанимационного отделения с порога взревел матом, но потом вспомнил, как штопал меня под Александровском и смилостивился: заставил снять амуницию, надеть халат, колпак и закрыть ноги. Полиэтиленовые одноразовые бахилы налазить на воловьи говноступы сорок пятого размера, естественно, отказались. Пришлось обуться в обыкновенные пакеты и замотать собранные гармошкой концы скотчем. Ваню, дабы не дергался, посадили в уголок – успокаиваться.
Пошёл…
Катя, уткнувшись огромными кукольными глазами в засранный мухами потолок, лежала в углу под стеночкой. Местами влажная, пятнистая простыня закрывала ее от подбородка до бедер. В двух местах на груди она аккуратно бугрилась, просвечивающими через тонкую ткань сосочками. Одной ноги не было чуть выше колена. Второй – чуть ниже. Левую руку ампутировали как раз посередине меж локтем и запястьем. Правая, с вогнанным в вену катетером, мертвой белой рыбой расслабленно лежала на краю, сияющей никелем рычагов и домкратов кровати. В прозрачной колбе капельницы беззвучно отсчитывались мгновения надежды. Повязки, намокши грязной бордово-желтой охрой, только подчеркивали отсутствие конечностей. Между ног, из-под простыни, тянулись за кровать какие-то трубки.
Медсестра услужливо забегая вперед, поставила мне табурет. Сел, взял за руку:
– Катенька, слышишь меня, солнышко?
Она медленно повернула голову. Потерявшийся во времени взгляд неторопливо вернулся в действительность.
– Ты, Кирьянчик? Не ожидала… – она прикрыла наполненные безысходностью глаза на отчетливо осязаемую паузу… – Всё, воюешь? – слабая, обезволенная рука, прохладным резиновым шлангом обмякла в моих лапах.
– Да так, Кать. Не без этого.
– Хорошо. Я, как видишь, своё отвоевала.
Всё ушло в прошлое, потеряло всякое значение и цену. Передо мной лежала девочка, почти подросток – изувеченная по полной программе, изуродованный на всю жизнь несчастный ребенок. Лицо перекрутило, из глаз посыпались соленые градины. Я ничего не мог с собой поделать. Прижав ее руку к лицу, беззвучно плакал, как впервые жестоко наказанный Судьбой сопливый мальчишка. Господи, мне полтинник почти уже, сколько же еще – проходить, через всё это?!
– Чего ты, перестань. Тебе нельзя.
– Катюш, прости, зайка. Прости…
– Так, нечего прощать. Сама заработала. Знала – на что шла.
– Себя только не изводи, хорошо, солнце. Бороться сейчас надо. Выживать. Пойми! Начнешь себя жалеть – погибнешь.
– А зачем, Кирьян, зачем? Посмотри! – она глянула вниз себя и вновь перевела на меня, огромные обрамленные темными кругами, горящие беспощадным пламенем сдерживаемой ярости глаза… – Жить такой?! Да я не хочу! Понимаешь?! Не из-за того, что стала калечью, а из-за того, что проиграла…
– Катя, успокойся. Меня сейчас выгонят на хер отсюда. Не поговорим.
– Поговорим. Не ссы, не выгонят. Я все еще – любимая шлюшка Президента. Или ты забыл? И хватит слезы лить! Нашел – место…
Внутри неё бушевала свирепая битва и только физическая слабость, само состояние – стоящего на грани тяжелораненого человека – позволяло по взгляду считывать происходящее внутри. И я, здесь, – всего лишь свидетель. Причем, пристрастный – всей душой фанатично болеющий за команду "выжить". Взрослая рубка идет. Страшнее и опаснее схватки, чем с самим собой – нет. Цена – смешная: жизнь.
– Перестань, Кать, что ты такое говоришь…
– Да правду, говорю… Мне сейчас – можно. И ведь знаешь, что это – так… Ты сейчас не из-за меня сердце рвешь, а за себя. За ненависть ко мне корчишься. Не протестуй, так и есть! Я вот что тебе скажу, Кирилл, раз уж ты оказался моим исповедником… Единственная ваша вина это – близорукость. Вы как меня звали, помнишь? Катя-трактор! Всегда смотрели на окровавленные гусеницы, которыми я вас переехала, а вот в кабину – никто заглянуть не удосужился… – она вдруг тепло, человечно улыбнулась спекшейся шоколадной коркой губ и закончила… – а там сидела девочка, желавшая лишь одного – вырваться из этого, в душу ёбанного, Старобельского быдляка. От спившихся в ухнарь родаков, выродков братьев и конченой сестры. От вечно синих соседей и их измордованных слабоумием детей. Единственное, чего хотела эта маленькая принцесса – съебаться от своего неминуемого будущего: от превращения в быка с пиздой, на которую даже фалоимитатор – не встанет. Ты знаешь другой путь, Кирилл, кроме как безжалостно сражаться за свою свободу? Правильно головой мотаешь – нет другого пути. Вот и все – ничего личного. Подумаешь, не заметили… Не рви душу, мужик.
Сзади выросла тумба нашего доктора…
– Закругляемся. Время!
– Давай, зайка, держись!
– Ты тоже, Кирьянчик. Не бойся за меня. Я сильная, справлюсь… – она, вновь просветлела наполнившимися симпатией глазами: – Сам держись!
Врач, выйдя из блока интенсивной терапии, тут же попал под мой пресс. Оказалось, что подрыв, судя по осколкам, произошел на мощной "поминалке". Вторую ногу и руку спасти не удалось – их буквально изорвало в клочья кусками обуви и фрагментами костей, наступившей на мину, левой стопы. Удивительно, как она вообще выжила. Там весу то – пятьдесят с копейками. Цыпленочек!
Как выяснилось, самое страшное даже не в самих повреждениях, а в том, что она сдалась внутренне. Вернее, вообще отказывается жить: её организм, одной за другой, отключает жизненные системы.
– Наширяйте ее антидепрессантами, наркотиками, снотворным – я, там, знаю!
Врач снисходительно посмотрел на меня, как на настырного карапуза:
– Звонил Секретарь Военсовета. Мы делаем все возможное…
В коридоре мелькнуло знакомое лицо одного из Дёминых пацанов. На улице, возле стоящей под парами микроколонны реанимобилей с российскими государственными номерами, увидел еще пару ребятишек.
Понятно – Стас своих не бросает.
Машины, чуть ли не на ходу высаживая офицеров, сразу расползались по территории аккумуляторного завода. На улице никто не шарится – люди быстро спускаются в подвал штаба. Город долбят круглосуточно. Вот-вот стальные колонны Объединенных Сил затрещат гусеницами по щебню разбитых вдрызг улиц. Жара не падает – наоборот, еще чуть поднялась над сорокоградусной отметкой.
Началось заседание. Одну высокоточную авиабомбу – сюда, и битва для фашиков закончится сокрушительной победой. Все здесь, начиная от Кравеца с командованием – Буслаевым и Опанасенко, кончая Воропаевскими полевиками.
Замысел операции лично мне не понятен. Какой смысл, спрашивается, в процессе обороны поэтапно отводить регулярные части и дрочить фашиков силами полевых отрядов и полувоенным ополчением? Ведь это, по сути, – сдать город?! Сижу, прячу глаза, помалкиваю в тряпочку. Статус личного друга Верховного обязывает.
Последняя ювелирная выкладка еще более высохшего, словно в одну жилу спекшегося, Шурпалыча. Матерный рокот напутственного слова Команданте. Рикошетящие в бетоне подвала, ревущие ускоряющими подсрачниками команды Нельсона. Народ поехал по своим позициям…
Остались с Колодой. Ему у Буслаева, напоследок что-нито – выклянчить, мне – со Стасом перетереть.
– Ну, як, Батько, поколядуемо з хфашистамы?
– Побачимо… Цэ у тэбэ – гуп-ца-ца, а у мэнэ – брыгада. Ты ж, панэ, як курка: зъив, сэрнув, пишов – а кому за усэ видповыдаты трэба? Чи – не так? – прищурился хитрый хохол.
– Да ладно, Батя, то ты Буслаеву будешь плакаться, мне – на кой. Нормально все будет. Асфальт на полтора метра вглубь кровью твоих "зэмлячкив" пропитаем, та свалим к границе… Делов?!
Хлопнув вытянувшегося рожей Колоду по широченной спине, пошел к Демьяну в машину – под кондиционер. Посидели, остыл чуток, вижу – появилась "головка" Военсовета. Выполз навстречу. Субординация, как-никак, ведь армия жеть, а не очумевшие от страха неминуемого возмездия "бандытськи угруповання", как ЦУРюкина пресса пишет.
– Здравия желаю, товарищ Верховный Главнокомандующий!
– Издеваешься, жопа?! – Обнялись…- Ты как, Кириллыч, насчет – пообедать?
– Легко…
Через полчаса засели в уцелевшем кабачке под бывшим кукольным театром. Заведение – только для белых, то бишь – для высшего командного состава. Слышал о нем многое, но попал впервые. Ничего так, словно в довоенные годы вернулся… Только блядей не видно да "милитари стайл" со всех сторон – с перегрузом.
Пока готовили, хлобыстнули по рюмочке кофейку да переговорили с глазу на глаз в отдельном кабинете.
– Что с Катькой, Стас?
– В Ростове. Из кризы – вывели. Состояние стабильно тяжелое, но жить будет – девяносто девять процентов.
– Как бы крышу у девки не сорвало…
– Все нормально будет. Когда протезирую в Германии – еще стрекозой поскачет. Ты ведь знаешь – там характера на троих хватит. Не сломается.
– Был у нее. Ушел просто в шоке. Жалко девку до слез.
– Я знаю, брат. Спасибо. Давай еще по рюмахе.
Перешли к теме сегодняшнего совещания.
– Понимаешь, Кириллыч, ты уперся рогом в термин "оборона" и поэтому не можешь въехать в установки Опанасенко. Не будет никакой обороны, к примеру, как в Лисичанске. Въезжаешь?! Все это – убедительные для стороннего наблюдателя декорации нарисованные Александром Павловичем. Стоит задача: сдать город с максимальными разрушениями – раз. Сохранить боеспособные части Республики – два. Нанести противнику тяжелый урон в личном составе и технике – три. На закусь – неплохо бы проваландаться с этой, якобы, обороной дней семь-восемь.
– У-у-у… вот оно что… – я скривил тупоумное выражение лица… – Тоды ты, Стасище, забыл еще пару пунктов… – я выдержал паузу, но на благожелательном лице друга не дрогнул ни один мускул. Дипломат, однако! Вырос, красавец… – Например, добиться впечатляющих потерь в своих небоеспособных частях, в виде спешно сформированных и необстрелянных фольксдойче, а ля народное ополчение. Или дать возможность фашикам изысканно нашинковать раненых в так и не эвакуированном госпитале.
– Не накручивай себя, дружище! Раненых вывезем. Областную, обязательно разнесут. Кто-то под отгребалово попадет. Некуда деваться. Нет у нас другой такой больницы. Осветим событие – привлечем внимание мировой, так сказать, общественности к зверствам, так называемых, Объединенных Сил. Только ты, сучара, не передергивай: не мы – подставляем. Мы лишь точно знаем, как именно будут развиваться события.
– Ладно – толку спорить… Зачем сдаем столицу Республики и самый удобный для обороны город?
Кравец наклонился ко мне, внимательно посмотрел в глаза и сказал:
– Ты был в Краснодоне? Видел новые части?
– Ну, видел… Два мотострелковых полка на старой технике и что?
– Вот ты стал тормозить, брат… Не задумывался почему русские нас, словно на резиночке, – то подтянут, то отпустят: поставили С300 – свернули; прислали саперов – забрали. Все время и со всем: с оружием, военспецами, техникой. Почему?
– Да не врубились еще, что они – следующие.
– Почти правильно, Кирьян. Про – "следующие". Но не совсем… Задай себе вопрос – каков мобилизационный потенциал всех наших беженцев? И, заодно, почему Эр-Фэ их держит в трех приграничных областях и внутрь страны впускает лишь детей и абитуриентов да и то – по великому блату?
Ну, ни хрена себе – тема у другана! Внимательно посмотрел Кравецу в глаза. Бесполезно! Ни прочтешь ничего. Время студенческих тёрок безвозвратно ушло в прошлое. Передо мной сидел решительный и упорный в достижении поставленных целей, тотально заточенный на победу, Секретарь Военного Совета воюющей с половиной мира Республики Восточная Малороссия.
– Стас! Ты говоришь о вторжении?
– Какое "вторжение", дружище?! Возвращение людей согнанных с родной земли! Да – на старой бронетехнике да – с автоматами Калашникова в руках да – озверевших от ненависти к окраинцам. Ну и что? Это – не агрессия одной независимой державы на территорию другого суверенного государства. Нет! Это – адекватный ответ народа на военное вмешательство извне и на предательство части собственного населения. Льготные десять процентов от пяти миллиона – считай сам, это – возможная численность армии. Правда, у нас за границей и народа побольше выйдет, и мобилизационная политика будет иной. Как и подход к формированию добровольцев и спецов. России тоже надо где-то свой пассионарный потенциал утилизировать? Начинаешь втыкаться, брат?
– Хух… Ну – круто! Ты точно уверен, что россияне решатся на такой конкретный шаг?
– А куда им деваться?! С тысяча девятьсот девяносто первого, как минимум, окончательно стало ясно: русские будут воевать с украинцами. Априори! Вопрос лишь – "когда"?! После поражения в холодной войне – добивание правопреемницы СССР стало неминуемым. Ну, а столкнуть один народ лбами – святое дело. И горе побежденным. Ты же хорошо учил уроки Югославии. Знаешь ведь, утвержденный Штатами сценарий!
– Знаю… Плюс раскол Европы на два лагеря. Тут – понятно. Даже не спорю. Но насколько Россия готова дать сдачи? Ей бы самой – консолидироваться да с национальной идеей разобраться.
– Ты хоть не грузи! Какая, нах, национальная идея?! Кто владеет Евразией – владеет миром! Россия – ровно половина Европы и добрячий шмат Азии – в одном лице. Это – перекресток миров. Она и есть – ключ к мировому господству. Да как приятное дополнение к супер прайзу еще и хозяйка медной горы. И будут ее рвать зубами, пока не разорвут на куски и не сожрут, если она, конечно, не опомнится и вновь не покажет всем "кузькину мать". Тут же – такая возможность, чужими руками. Вот посмотришь на тон ООНовских педрил, когда наши танки будут под Варшавой…
– Я не про государственных мужей. Кроме хохлогона [146]да и то – когда народ началом войны нахлобучило, особых подвижек в деле всеобщего осознания проблематики национального спасения у русских как-то не наблюдается.
– Пиздатый аргумент! Я тебя не узнаю… Ау – родной!!! Цвет ты нашей журналистики… Когда и кто спрашивал народ?! Ну, ты дал – стране угля…
– Не заводись… С танками в Европе – не боитесь до ядерного холокоста доиграться?
– Дети хлопали в ладоши – папа в козыря попал!!! Кто это говорит? Гуманист Деркулов… Не смеши, брат! Пока туземцы в Европе, Азии, на Дальнем Востоке режут друг-друга, то пусть – хоть на корне изведут. Другое дело оружие массового поражения. Экологию не тронь – святое.
– Ладно. Посмотрим…
– Ты не торопись, я тебя не на политинформацию пригласил!
– Что еще?
– Говорю прямо, без экивоков… Мне бы не хотелось, что бы ты участвовал в этой затее. Я имею в виду – оборону Луганска.
– Как это?
– Понимаешь… Нужна твоя голова, а не руки. И не только мне – Республике. Официально говорю – можешь распустить отряд. Кого надо – эвакуируем. Хоть всех. Денежное довольствие на каждого выдам из личного фонда. Возвращайся. Задач – немеряно. Например, нужно проработать тему "Знамени". Ну… – Станислав Львович, щелкнул в воздухе пальцами… – "Иконы", "Борца". У нас героев – немеряно. Только шлифануть да раскрутить. Ясно, о чем – я?
– Да. Понимаю, Стас… Я попробую отправить ребят по домам. Но мои пацаны намерены насмерть биться. Они твоих пасьянсов не поймут и не примут. Если останется хоть одна гранатометная пара – остаюсь и я. Ты меня знаешь и, надеюсь, переубеждать не будешь. Для всех нас уже давно эта война – дело глубоко личное. Важнее всего на свете, даже собственной семьи.
– Ясно, Кирьян, чего уж тут. Только трезво посмотри на свой расклад, без двух лап [147]. Солдат на войне – расходный материал, после – отработанный. Республика уже не нуждается в подвиге твоих пацанов. Да и хочется, знаешь, хоть раз поступить не как государственный деятель, а как нормальный мужик. Помнишь, сколько мы с тобой перетерли на первых курсах за войну? Ну, и меркантильные интересы Республики, как без этого… Твои бойцы, точно – как ты их волкодавами кличешь – за каждым шлейф тянется. У каждого из пасти – выдранные с мясом гортани и трахеи свисают. Куда же их миру показывать, вот таких героев, с окровавленными мордами… Бывшие беженцы – другое дело – чистенькие чудо-богатыри. Никого не резали, не вешали с отрубленными пальцами на будках ГАИ, как некоторые… – старый друг хитро прищурился… – Вернулись воины, воздать захватчикам по заслугам. Суть, агнцы, клыки отрастившие… – он, хлопнул меня по плечу… – Отправляй своих по домам. Хватит, брат. Повоевали…
– Ладно, Стас, посмотрим. А "знамя" я тебе нарисую, тут ты – не сомневайся. Уже знаю – как…
Бахнули водочки, похлебали гражданской солянки; на столе хлебная выпечка, салатики, креветочки, нарезочка, шашлычок… Круто! Нам так и не снилось. Стас не удержался, что бы не подколоть:
– Видишь, какой ты жизни лишился со своей партизанщиной.
– Это не партизанщина, это комплексная программа эффективного сдерживания веса.
– Тю, Кириллыч… Попросил бы меня, я шикарную диету для похудения знаю: подвал-наручники-батарея.
На следующее утро построил своих пацанов.
– Давеча разговаривал не скажу с кем. Неважно… Тема следующая. В обороне участвуют только добровольцы. Точнее, даже, не добровольцы, а смертники. Я – серьезно… Поэтому! Каждый, у кого есть хоть какие-то, любые! причины отложить собственные похороны – валят домой. Деньги, эвакуационный коридор, пропуски и бакшиши на дорогу – под мои личные гарантии. Всё будет, как положено и, даже, сверх того. Это – первое. Далее… Часть людей я отправляю на дембель лично – по собственному приказу – на свое усмотрение. Ни о каких базарах, типа "струсили", "отказники" и прочего гамна – даже слышать не хочу. Это – не моя прихоть! Всем: час на размышления. Можете считать, что официальное заявление о роспуске батальона Деркулова – прозвучало. Вольно! Разойтись!!!
Замерший в недоумении, нестройный ряд полусотни родных рож сразу заволновался, загомонил на все лады. Жихарев, удивленно задрав верхнюю бровь, протяжно посмотрел на меня и отошел в сторонку… Пусть думает. Считается, что это полезно.
Избегая ненужных мне сейчас объяснений, сел на Патрол и укатил к Воропаеву – добирать остатки вооружения. За мной, хвостиком, увязался Гридницкий. Ну, этого – гони не гони – без толку. Лёха и один останется – пойдет на войну… не со мной, так с любым другим отрядом. Еще не отыграли в жопе пионерские зорьки.