Страница:
– С ума – сойти!
– Думаешь – всё? Ага – щаз! Половину вторых суток он обкладывал АЗС мешками с песком и щебнем, бетонными блоками, обломками колон, противовесами – всем говном, которое смог дотащить автокраном. В результате получился открытый в одну сторону деревенский погреб высотой чуть ли не с развалины самого цеха. Свободную сторону заложили кусками брезента, рубероида, картона, всем – чем нашли, и присыпали пылью и мусором.
– Круто! – Лёха, искренне переживая, болел за коллегу.
– С утра подвалили фашики. Ждали, наверное, пока мы – закончим. Шли колонной, нехотя щелкали из орудий по сторонам. Заигрались фраера в железный блицкриг, одним словом. Доехали до фугаса. Григорьич что-то там насчитал по-своему, пропустил первый "Чизет" [73], две чешские БМП [74]и гахнул – перед носом первого бронетранспортера эстонских легионеров.
– Ну – и? – Петренко, скользнув пустым взглядом по обожженным пальцам, бросил под ноги истлевшую до фильтра, но так и не удостоенную затяжкой, сигарету и сразу подкурил новую.
– Даже не знаю, как тебе, дружище, рассказать об ощущениях. Честно говоря, я – обосрался. Вначале, мне показалось, что снесло всё вокруг, включая наши позиции. Мы-то первый очаг обороны – в линии. От заводского угла, где заложили фугас до нас – заморишься идти. Народ за бетоном на позициях бывшей ТЭЦ. Ну, во-первых, трухануло – чуть зубы не повылетали на фиг да накрыло взрывной волной – оглох напрочь. Тем паче, первую контузию поймал еще в молодости, а знаешь, обновлять раз за разом – херовая практика, однако. Повезло – не высовывался никто: там еще железа прошелестело над головой – мама моя родная. Огня и дыма – до небес. Грохот, наверное, в Луганске услышали.
– Это – понятно! Что на месте подрыва?
– Там – труба. Танк отбросило. Первую БМПшку – зашвырнуло носом к нему на корму. Вторую и два БТРа сзади – прокрутило кубарем и уложило на башни. Пехоту – просто сдуло. "Чизету", перестраховавшись, Дэн тут же, по горячему, макнул с "Конкурса" [75]. Наступление остановилось на два дня по всем направлениям.
– Обалдеть, можно! Смотрели повреждения?
– Да какой – там! Ты – что?! Добили и то – с трудом. Одна группа ходила. Пока бронетехника не подошла, спрятавшись за БТРом, из РПГ и "Мухами" пожгли все машины. Ели успел вернуть пацанов. Хорошо, что сами не выхватили из граников.
– Круто, вообще!
– Ха! Еще бы! И заметь – без потерь… Когда в обороне попали под окраинский "Оплот" [76], пока сожгли – троих положили, только убитыми. Пол группы – раненых. Тут же – пять единиц брони – враз! Мы за все время из боевой техники ровно на единицу больше подбили всего. И то – неизвестно, сколько потом восстановили и какие потери по экипажам. У нас же как: укусил – ушел…
– Да… "уперся – лёг"… И какой, Кирилл, счет – на сегодня?
– Говорю же тебе – одиннадцать. В "полевых" больше только у Гирмана. Но Боря – вольный охотник – заточен только на это.
– А танков?
– Два. "Чизет" и "Оплот". Правда, еще одну "Тварыну" под занавес обороны неплохо обстреляли – у меня, как раз, первый РПГ-29 тогда появился, но – не срослось. Отбились пшеки. Потом, на месте что-то с катками сделали и уползли. Повезло! Мы бы его добили, сто пудов да слишком много вокруг пехоты было. Ну, и добровольцы, как обычно. Вот упертые ребята, не то, что регулярка ЦУРюков.
– Дед – маладца!
– Ему – скажи. Вон, с твоими – возвращается.
– Как его – правильно?
– Иван Григорьевич…
Подошла группа. Старшие секторов, получив инструкции, разошлись по зонам ответственности. Сапёры, вместе с офицером спецназа связи, пошли ставить дымовухи. Передерий и Педалик остались с нами на КПП. Со стороны Родаково к бугру подтянулась мини-колонна остальной инженерной техники.
– Мне Деркулов рассказал о вашем, Иван Григорьевич, эксперименте на заводе "Заря". Красивая работа. Творчески подошли к делу. Поздравляю с заслуженным успехом!
Дед, услышав такое от Петренко, за малым – на зад не сел…
– Спасибо! Признателен за оценку.
– Да, еще… Я вам обещал подкинуть инженерных боеприпасов, помните? – наивный! Да чтобы Дед – забыл?!
– Да! Да! Конечно…
– Пойдете со мной. Получите обещанные "Охоты". Ну и я, от себя – кое-что приготовил. Три комплекта "Вербы" [77], на случай диверсионных задач. Два ящика "Поминалок" [78]нового поколения. Вам – понравится! Все, как во "второй", только корпус – камуфлированный пластик сложной геометрии. Препятствует идентификации объекта, как мины. Народ "Кляксой" окрестил. Несколько сосредоточенных зарядов, просто взрывчатки и так – по мелочам.
– Григорьич, Жука – возьми. Сложите все возле Жихаря, назад двинем – заберем.
С утра поехал в штаб. Своих приказал не поднимать до одиннадцати. Пусть отоспятся. Кобеняке настрого запретил гонять народ. Заниматься, но не выкладываться. Самое главное – психологическая подготовка. Чтоб припухшими мышами лежали мне до команды "Огонь". Пусть лекции лучше читает, а люди хотя бы физически отдохнут. В семнадцать – отбой, в полночь – подъем. До часу смотр и выдвигаемся. До позиций еще дойти надо. Тяжелое вооружение и большую часть боеприпасов с ночи загрузили в ниши, под присмотр снайперских секретов, но и того, что осталось – с головой.
В Родаково дорога проходит под железнодорожными рельсами через ряд туннелей – центральный узел обороны полка. Туннели не очень большие, не каждая фура под ними пройдет да еще и под разными углами друг к другу. Со встречными машинами не разойтись – кто-то должен принять в бок и пропустить. Пока проехал, увидел Знак.
Из поселка в сторону Бахмутки шел скотовоз с бычками – какой-то не шибко расторопный хозяин надумал, наконец-то, ноги уносить. Навстречу – КАМаз с последней партией, обещанного Колодию, подкрепления. Буслаев умный мужик, если бы он мне "такое" прислал – поимел бы конкретный скандалище.
Пока два грузовика пытаются разминуться и отирают бортами кладку дикаря, пассажиры осматриваются. Там – два десятка телят, и здесь – два десятка телят. Глаза – один в один: испуганные, потерянные, по-собачьи несчастные да еще и с печатью какой-то запредельной обреченности. Словно понимают, что одних – на бойню, и других – на бойню. Пусть внешне и отличную, но такую же – конкретную живодерню, только для двуногих.
Просто – отрыв башки, как озарение какое-то… Надо Колоде сказать, нехай заворачивает назад – к такой-то матери. С них – толку?! Телята, блядь, одно слово! Под первым же арт ударом подорвутся и побегут, кто – куда. Потом под них, двадцать ям копать. Сколько можно уже – копать… Достало! Не… Сдам сейчас "Команданте". Вот, пусть он попробует Богданыча уболтать.
Майор о пополнении и о его качественном составе уже знал и на мои провокации не поддался:
– А шо зробышь? Е, яки – е!
– Ну, и куда ты этих щенков – сунешь?
– По пидроздилам – пидуть…
– Да они у тебя "по пидроздилам" – лягут!
Но Богданычу, видать, уже не до разговоров и подкрепления.
– Та видчепысь ты!
Приехал Буслаев. Вежливо и душевно обложил меня в три этажа. Нашел отдельные, особо добрые слова морально-матерной поддержки для комполка. Прочел краткую, но эмоционально заряженную лекцию на тему: "Выбор места и времени для ё-рефлексий. Что со всем этим дерьмом делать и кому куда идти – персонально". После долго и методично занимались вопросами подготовки и проведения операции.
Мои мужики неспешно отрабатывают смены позиций, сигналы, слаженность расчетов – все то, что вчера не успели. Половина бойцов, которые постарше, все как один увлеченно учат свои огневые карточки. Причем, чем ближе мы подходим, тем – увлеченней.
Буслаев, задрав бровь вверх, вопросительно зыркнул.
– Отдохнуть бы людям, Дмитрий Иванович…
– Так, на кой – вывел?
– Взаимодействие номеров еще раз прогнать. Да и, не расхолаживались – чтобы…
– Лады. Все – у тебя?
– Да – вроде…
Буслаев, словно оттаял на мгновение.
– Тогда – удачи тебе, дорогой! Все что надо – сказано. Дело за малым – разорви их на этом холме. Порви, Деркулов, так, как ты можешь. Вложись! Ни думай ни о чем – только рви. Или – здесь и сейчас, или – уже никогда. Облажаемся мы, тогда – все! Не будет у нас с тобой больше такого шанса. Никогда не будет. Понимаешь – никогда! Не устоим, не удушим – считай, просрали и себя, и войну, и страну. Сколько потом не бегай по миру – будут отлавливать, пидарасить почём зря и, как бешеных собак, вешать по одиночке. Так, что нет у нас с тобой, Деркулов, другого шанса. Помни – это! Давай, братишка – удачи в бою!
– И тебе, батя!
Обнялись, хлопнули по плечам и спинам. Тепло попрощались с подошедшим Богданычем и направились – каждый в свою сторону. Все что можно – сделано, что нужно – сказано. Пути назад – нет. Каждому осталось сыграть сольную партию.
В двадцать четыре ноль-ноль подняли людей. За час собрались, по три раза все перепроверили. Осталось последнее…
– Василь Степанович! Строй отряд.
Черная непроглядная ночь. Мокрый влажный снег валится тяжелыми отвесными ледышками и тут же тает в жидком месиве. Под ногами чавкающая грязь перемолотого взрывами щебня, угля и дробленого мусора под ледяной кашей. Внутренний дворик, меж полуразрушенной управой базы и хламной горой бывшей диспетчерской. По середине железный короб моих бойцов. На каждом – до полусотни килограммов самой смертоносной и безжалостной стали. Нам всем идти в ночь и в бой. Что будет через несколько часов – не знает никто. Кому-то из них, а, вполне возможно, что и всем нам, уже не встретить завтрашний день. И они – смотрят на меня…
Я был солдатом. Давно – четверть века назад – но был. Настоящим солдатом
на настоящей войне. Тогда было тяжело, очень тяжело – до крика, до потери себя, до бреда тяжело – но не так! Никогда от моего слова, от одной единственной, крошечной и незаметной ошибки не зависела жизнь сотен товарищей. И никогда так выжидательно, с такой надеждой и верой в своего командира, столько людей не пыталось заглянуть мне в глаза, в самую душу.
Теперь я должен им сказать слова. Найти такие, которые заставят взрослых мужиков, в большинстве отцов семейств, лежать в ледяных норах много часов подряд – мочиться под себя, ни курить, ни разговаривать, ни есть, ни пить, ни дышать. Потом, взять в озябшие руки свое оружие, и по одной единственной команде – встать грудью перед колонной танков, бронетранспортеров, самоходных минометов и зенитных установок. И, разрывая горло, выхаркивая со смертным криком гланды – выстрелить в них. И попасть. И упасть, если повезет. И снова встать – новый выстрел и новое везение. Или – нет. И так до самого конца – яркой вспышки перед глазами, или команды "отставить огонь" – с нелюдской яростью убивать, калечить и уродовать друг друга.
Таких слов – миллион. Половину жизни после первой войны я находил нужные обороты в правильных предложениях. Для – места, события, времени. Для отдельного человека и для большого коллектива. Это – моя профессия. Только здесь не то место и не то время. Да и люди – другие.
Это – мои братья. Больше, чем просто – родня. Никого сюда не звали – сами пришли. Их никто и ничему не может заставить силком. Каждый хозяин собственной и чужой жизни – у каждого ствол. Здесь все условно – власть, должности, приказы, дисциплина. Они – добровольцы. Сами выбрали этот путь. Поверили своим военачальникам. Без принуждения решили подчиниться и идут за нами в этот зимний мрак, грязь и смерть. Это их выбор.
Поэтому нужных слов – мало. Каждое – ценой в слезы победы, или в ужас поражения. И мне сейчас ошибиться в словах опасней, чем любому из них – с первым прицеливанием. И думать тут некогда да и не за чем. Логика, рассудок нужны были раньше – при подготовке. Теперь рефлексы интуиция пусть правят битвой. В рубке, оно – надежнее.
Отсекая сомнения, как первый знак замершему строю, резко поддернул всем корпусом – поправил ремень "Таволги". Мог бы и на БТРе довезти, но – пусть видят, что командир с ними во всем. Мои-то знают, что я за спинами пацанов никогда не отсиживался, но сейчас половина – новички. Пусть врубаются.
Пару раз хапнуть незаметно – воздуха побольше и… понеслась:
– Отряд! Мужики!!! Перед тем, как выступать на позиции, я скажу вам то, что вы должны знать. Не просто понимать – знать. Мы идем для того, чтобы завтра – победить. Проиграть мы – не можем. Не потому, что у нас в три раза больше граников, чем они смогут напихать брони на бугре. Не потому, что со ста пятидесяти метров невозможно промахнуться по неподвижной машине. И не потому, что нас закрывают холмы и промоины, непроходимые минные поля и минометы бригады. Нет – не по этому! Только лишь потому, браты, что иначе – всё напрасно. По-другому нам незачем иметь свою Родину, собственные семьи и вообще носить штаны. Завтра решится – чего мы стоим. Место называется "Сутоган". В переводе с татарского, означает "глубокий котел". Вот – знак свыше! Мы не пустим их дальше, а в самом котле – устроим кровавую баню на все времена. Чтобы опять и надолго отбить охоту нас лечить. Последний раз на танках Европа везла нам свою цивилизацию в Великую Отечественную. Все помнят, чем учеба закончилась?! Нам и сейчас не в падлу сесть на БМПшки и прошвырнуться по их автобанам – пошмонать дуканы [79]Варшавы, Таллинна и Праги! Но это – потом. Сейчас же надо тормознуть ребятишек – вот тут. Здесь они – приплыли. Дальше пропустить – не можем! Вот и всё! И им на этот холм – не подняться! Тут дело не в их железе, а в силе нашей решимости. Вы, мужики, знаете разницу между фашиками и нами. Мы уровняем правила – вернем их в прошлое. Сойдемся накоротке – за грудки, глаза в глаза. Вцепимся им в глотку и тогда посмотрим: кто – кого. Покажем всему прогрессивному мировому сообществу, у кого яйца – стальные, а у кого так – серебрянкой присыпаны! Вершится новая история. И пишется она нашими руками. И мы покажем, кто истинный хозяин этой земли. Сделаем их! Удачи в бою, братья!
ГЛАВА IV. СУТОГАН
– Думаешь – всё? Ага – щаз! Половину вторых суток он обкладывал АЗС мешками с песком и щебнем, бетонными блоками, обломками колон, противовесами – всем говном, которое смог дотащить автокраном. В результате получился открытый в одну сторону деревенский погреб высотой чуть ли не с развалины самого цеха. Свободную сторону заложили кусками брезента, рубероида, картона, всем – чем нашли, и присыпали пылью и мусором.
– Круто! – Лёха, искренне переживая, болел за коллегу.
– С утра подвалили фашики. Ждали, наверное, пока мы – закончим. Шли колонной, нехотя щелкали из орудий по сторонам. Заигрались фраера в железный блицкриг, одним словом. Доехали до фугаса. Григорьич что-то там насчитал по-своему, пропустил первый "Чизет" [73], две чешские БМП [74]и гахнул – перед носом первого бронетранспортера эстонских легионеров.
– Ну – и? – Петренко, скользнув пустым взглядом по обожженным пальцам, бросил под ноги истлевшую до фильтра, но так и не удостоенную затяжкой, сигарету и сразу подкурил новую.
– Даже не знаю, как тебе, дружище, рассказать об ощущениях. Честно говоря, я – обосрался. Вначале, мне показалось, что снесло всё вокруг, включая наши позиции. Мы-то первый очаг обороны – в линии. От заводского угла, где заложили фугас до нас – заморишься идти. Народ за бетоном на позициях бывшей ТЭЦ. Ну, во-первых, трухануло – чуть зубы не повылетали на фиг да накрыло взрывной волной – оглох напрочь. Тем паче, первую контузию поймал еще в молодости, а знаешь, обновлять раз за разом – херовая практика, однако. Повезло – не высовывался никто: там еще железа прошелестело над головой – мама моя родная. Огня и дыма – до небес. Грохот, наверное, в Луганске услышали.
– Это – понятно! Что на месте подрыва?
– Там – труба. Танк отбросило. Первую БМПшку – зашвырнуло носом к нему на корму. Вторую и два БТРа сзади – прокрутило кубарем и уложило на башни. Пехоту – просто сдуло. "Чизету", перестраховавшись, Дэн тут же, по горячему, макнул с "Конкурса" [75]. Наступление остановилось на два дня по всем направлениям.
– Обалдеть, можно! Смотрели повреждения?
– Да какой – там! Ты – что?! Добили и то – с трудом. Одна группа ходила. Пока бронетехника не подошла, спрятавшись за БТРом, из РПГ и "Мухами" пожгли все машины. Ели успел вернуть пацанов. Хорошо, что сами не выхватили из граников.
– Круто, вообще!
– Ха! Еще бы! И заметь – без потерь… Когда в обороне попали под окраинский "Оплот" [76], пока сожгли – троих положили, только убитыми. Пол группы – раненых. Тут же – пять единиц брони – враз! Мы за все время из боевой техники ровно на единицу больше подбили всего. И то – неизвестно, сколько потом восстановили и какие потери по экипажам. У нас же как: укусил – ушел…
– Да… "уперся – лёг"… И какой, Кирилл, счет – на сегодня?
– Говорю же тебе – одиннадцать. В "полевых" больше только у Гирмана. Но Боря – вольный охотник – заточен только на это.
– А танков?
– Два. "Чизет" и "Оплот". Правда, еще одну "Тварыну" под занавес обороны неплохо обстреляли – у меня, как раз, первый РПГ-29 тогда появился, но – не срослось. Отбились пшеки. Потом, на месте что-то с катками сделали и уползли. Повезло! Мы бы его добили, сто пудов да слишком много вокруг пехоты было. Ну, и добровольцы, как обычно. Вот упертые ребята, не то, что регулярка ЦУРюков.
– Дед – маладца!
– Ему – скажи. Вон, с твоими – возвращается.
– Как его – правильно?
– Иван Григорьевич…
Подошла группа. Старшие секторов, получив инструкции, разошлись по зонам ответственности. Сапёры, вместе с офицером спецназа связи, пошли ставить дымовухи. Передерий и Педалик остались с нами на КПП. Со стороны Родаково к бугру подтянулась мини-колонна остальной инженерной техники.
– Мне Деркулов рассказал о вашем, Иван Григорьевич, эксперименте на заводе "Заря". Красивая работа. Творчески подошли к делу. Поздравляю с заслуженным успехом!
Дед, услышав такое от Петренко, за малым – на зад не сел…
– Спасибо! Признателен за оценку.
– Да, еще… Я вам обещал подкинуть инженерных боеприпасов, помните? – наивный! Да чтобы Дед – забыл?!
– Да! Да! Конечно…
– Пойдете со мной. Получите обещанные "Охоты". Ну и я, от себя – кое-что приготовил. Три комплекта "Вербы" [77], на случай диверсионных задач. Два ящика "Поминалок" [78]нового поколения. Вам – понравится! Все, как во "второй", только корпус – камуфлированный пластик сложной геометрии. Препятствует идентификации объекта, как мины. Народ "Кляксой" окрестил. Несколько сосредоточенных зарядов, просто взрывчатки и так – по мелочам.
– Григорьич, Жука – возьми. Сложите все возле Жихаря, назад двинем – заберем.
С утра поехал в штаб. Своих приказал не поднимать до одиннадцати. Пусть отоспятся. Кобеняке настрого запретил гонять народ. Заниматься, но не выкладываться. Самое главное – психологическая подготовка. Чтоб припухшими мышами лежали мне до команды "Огонь". Пусть лекции лучше читает, а люди хотя бы физически отдохнут. В семнадцать – отбой, в полночь – подъем. До часу смотр и выдвигаемся. До позиций еще дойти надо. Тяжелое вооружение и большую часть боеприпасов с ночи загрузили в ниши, под присмотр снайперских секретов, но и того, что осталось – с головой.
В Родаково дорога проходит под железнодорожными рельсами через ряд туннелей – центральный узел обороны полка. Туннели не очень большие, не каждая фура под ними пройдет да еще и под разными углами друг к другу. Со встречными машинами не разойтись – кто-то должен принять в бок и пропустить. Пока проехал, увидел Знак.
Из поселка в сторону Бахмутки шел скотовоз с бычками – какой-то не шибко расторопный хозяин надумал, наконец-то, ноги уносить. Навстречу – КАМаз с последней партией, обещанного Колодию, подкрепления. Буслаев умный мужик, если бы он мне "такое" прислал – поимел бы конкретный скандалище.
Пока два грузовика пытаются разминуться и отирают бортами кладку дикаря, пассажиры осматриваются. Там – два десятка телят, и здесь – два десятка телят. Глаза – один в один: испуганные, потерянные, по-собачьи несчастные да еще и с печатью какой-то запредельной обреченности. Словно понимают, что одних – на бойню, и других – на бойню. Пусть внешне и отличную, но такую же – конкретную живодерню, только для двуногих.
Просто – отрыв башки, как озарение какое-то… Надо Колоде сказать, нехай заворачивает назад – к такой-то матери. С них – толку?! Телята, блядь, одно слово! Под первым же арт ударом подорвутся и побегут, кто – куда. Потом под них, двадцать ям копать. Сколько можно уже – копать… Достало! Не… Сдам сейчас "Команданте". Вот, пусть он попробует Богданыча уболтать.
Майор о пополнении и о его качественном составе уже знал и на мои провокации не поддался:
– А шо зробышь? Е, яки – е!
– Ну, и куда ты этих щенков – сунешь?
– По пидроздилам – пидуть…
– Да они у тебя "по пидроздилам" – лягут!
Но Богданычу, видать, уже не до разговоров и подкрепления.
– Та видчепысь ты!
Приехал Буслаев. Вежливо и душевно обложил меня в три этажа. Нашел отдельные, особо добрые слова морально-матерной поддержки для комполка. Прочел краткую, но эмоционально заряженную лекцию на тему: "Выбор места и времени для ё-рефлексий. Что со всем этим дерьмом делать и кому куда идти – персонально". После долго и методично занимались вопросами подготовки и проведения операции.
Мои мужики неспешно отрабатывают смены позиций, сигналы, слаженность расчетов – все то, что вчера не успели. Половина бойцов, которые постарше, все как один увлеченно учат свои огневые карточки. Причем, чем ближе мы подходим, тем – увлеченней.
Буслаев, задрав бровь вверх, вопросительно зыркнул.
– Отдохнуть бы людям, Дмитрий Иванович…
– Так, на кой – вывел?
– Взаимодействие номеров еще раз прогнать. Да и, не расхолаживались – чтобы…
– Лады. Все – у тебя?
– Да – вроде…
Буслаев, словно оттаял на мгновение.
– Тогда – удачи тебе, дорогой! Все что надо – сказано. Дело за малым – разорви их на этом холме. Порви, Деркулов, так, как ты можешь. Вложись! Ни думай ни о чем – только рви. Или – здесь и сейчас, или – уже никогда. Облажаемся мы, тогда – все! Не будет у нас с тобой больше такого шанса. Никогда не будет. Понимаешь – никогда! Не устоим, не удушим – считай, просрали и себя, и войну, и страну. Сколько потом не бегай по миру – будут отлавливать, пидарасить почём зря и, как бешеных собак, вешать по одиночке. Так, что нет у нас с тобой, Деркулов, другого шанса. Помни – это! Давай, братишка – удачи в бою!
– И тебе, батя!
Обнялись, хлопнули по плечам и спинам. Тепло попрощались с подошедшим Богданычем и направились – каждый в свою сторону. Все что можно – сделано, что нужно – сказано. Пути назад – нет. Каждому осталось сыграть сольную партию.
В двадцать четыре ноль-ноль подняли людей. За час собрались, по три раза все перепроверили. Осталось последнее…
– Василь Степанович! Строй отряд.
Черная непроглядная ночь. Мокрый влажный снег валится тяжелыми отвесными ледышками и тут же тает в жидком месиве. Под ногами чавкающая грязь перемолотого взрывами щебня, угля и дробленого мусора под ледяной кашей. Внутренний дворик, меж полуразрушенной управой базы и хламной горой бывшей диспетчерской. По середине железный короб моих бойцов. На каждом – до полусотни килограммов самой смертоносной и безжалостной стали. Нам всем идти в ночь и в бой. Что будет через несколько часов – не знает никто. Кому-то из них, а, вполне возможно, что и всем нам, уже не встретить завтрашний день. И они – смотрят на меня…
Я был солдатом. Давно – четверть века назад – но был. Настоящим солдатом
на настоящей войне. Тогда было тяжело, очень тяжело – до крика, до потери себя, до бреда тяжело – но не так! Никогда от моего слова, от одной единственной, крошечной и незаметной ошибки не зависела жизнь сотен товарищей. И никогда так выжидательно, с такой надеждой и верой в своего командира, столько людей не пыталось заглянуть мне в глаза, в самую душу.
Теперь я должен им сказать слова. Найти такие, которые заставят взрослых мужиков, в большинстве отцов семейств, лежать в ледяных норах много часов подряд – мочиться под себя, ни курить, ни разговаривать, ни есть, ни пить, ни дышать. Потом, взять в озябшие руки свое оружие, и по одной единственной команде – встать грудью перед колонной танков, бронетранспортеров, самоходных минометов и зенитных установок. И, разрывая горло, выхаркивая со смертным криком гланды – выстрелить в них. И попасть. И упасть, если повезет. И снова встать – новый выстрел и новое везение. Или – нет. И так до самого конца – яркой вспышки перед глазами, или команды "отставить огонь" – с нелюдской яростью убивать, калечить и уродовать друг друга.
Таких слов – миллион. Половину жизни после первой войны я находил нужные обороты в правильных предложениях. Для – места, события, времени. Для отдельного человека и для большого коллектива. Это – моя профессия. Только здесь не то место и не то время. Да и люди – другие.
Это – мои братья. Больше, чем просто – родня. Никого сюда не звали – сами пришли. Их никто и ничему не может заставить силком. Каждый хозяин собственной и чужой жизни – у каждого ствол. Здесь все условно – власть, должности, приказы, дисциплина. Они – добровольцы. Сами выбрали этот путь. Поверили своим военачальникам. Без принуждения решили подчиниться и идут за нами в этот зимний мрак, грязь и смерть. Это их выбор.
Поэтому нужных слов – мало. Каждое – ценой в слезы победы, или в ужас поражения. И мне сейчас ошибиться в словах опасней, чем любому из них – с первым прицеливанием. И думать тут некогда да и не за чем. Логика, рассудок нужны были раньше – при подготовке. Теперь рефлексы интуиция пусть правят битвой. В рубке, оно – надежнее.
Отсекая сомнения, как первый знак замершему строю, резко поддернул всем корпусом – поправил ремень "Таволги". Мог бы и на БТРе довезти, но – пусть видят, что командир с ними во всем. Мои-то знают, что я за спинами пацанов никогда не отсиживался, но сейчас половина – новички. Пусть врубаются.
Пару раз хапнуть незаметно – воздуха побольше и… понеслась:
– Отряд! Мужики!!! Перед тем, как выступать на позиции, я скажу вам то, что вы должны знать. Не просто понимать – знать. Мы идем для того, чтобы завтра – победить. Проиграть мы – не можем. Не потому, что у нас в три раза больше граников, чем они смогут напихать брони на бугре. Не потому, что со ста пятидесяти метров невозможно промахнуться по неподвижной машине. И не потому, что нас закрывают холмы и промоины, непроходимые минные поля и минометы бригады. Нет – не по этому! Только лишь потому, браты, что иначе – всё напрасно. По-другому нам незачем иметь свою Родину, собственные семьи и вообще носить штаны. Завтра решится – чего мы стоим. Место называется "Сутоган". В переводе с татарского, означает "глубокий котел". Вот – знак свыше! Мы не пустим их дальше, а в самом котле – устроим кровавую баню на все времена. Чтобы опять и надолго отбить охоту нас лечить. Последний раз на танках Европа везла нам свою цивилизацию в Великую Отечественную. Все помнят, чем учеба закончилась?! Нам и сейчас не в падлу сесть на БМПшки и прошвырнуться по их автобанам – пошмонать дуканы [79]Варшавы, Таллинна и Праги! Но это – потом. Сейчас же надо тормознуть ребятишек – вот тут. Здесь они – приплыли. Дальше пропустить – не можем! Вот и всё! И им на этот холм – не подняться! Тут дело не в их железе, а в силе нашей решимости. Вы, мужики, знаете разницу между фашиками и нами. Мы уровняем правила – вернем их в прошлое. Сойдемся накоротке – за грудки, глаза в глаза. Вцепимся им в глотку и тогда посмотрим: кто – кого. Покажем всему прогрессивному мировому сообществу, у кого яйца – стальные, а у кого так – серебрянкой присыпаны! Вершится новая история. И пишется она нашими руками. И мы покажем, кто истинный хозяин этой земли. Сделаем их! Удачи в бою, братья!
ГЛАВА IV. СУТОГАН
В моей берлоге сыро и холодно. Коченеют ноги. Лежать неудобно, сидеть – просто не могу. Если не грохнут и все же доеду до санчасти, новая порция чиряков во всю сраку каждый – обеспечена. Спальник и куски брезента особо не спасают. С массети – все еще капает, хотя морозец крепчает. Без дураков – ниже нуля. И снег!
Боже, как я на это надеялся – до последнего, до сегодняшней ночи, отказывался верить благоприятным прогнозам. Свершилось! Главная моя надежда беспрестанно летит с неба. Туч не видно, но они есть. Их не может – не быть! Все эти дни непроглядная синюшно-серая муть висела над самой головой, выдавливая из себя морось и крупу. Сейчас же, пусть не валит, но сыпет, как надо. Утром все будет белым-бело, ни одного следа.
– Командир! – Спецназовец Костя с полуночи весел и разговорчив. Волнуется, наверное, но вида подать – боится. Правильно – бойся! Какая хрень со связью случиться, ты у меня, сынок, не так испугаешься. Думаешь, если вы ребятки – россияне, хотя все и кивают согласно – "резерв Главнокомандующего", то вас это спасет? Тут вам не – "геологоразведка" [80]. Никого не волнует – откуда вы.
Повернул голову в сторону их спаренной ниши под единой сетью КП.
– Ну?
– Сеть бы еще подпереть да подложить. Столько снега не выдержит – просядет.
– Давай. Только с командного уже не выходи. Всё – проехали гульки.
– Та, то понятно. Мне бы от тебя – от тот кусок тента. Две свои плащ-палатки по углам пустим… – послать бы, конечно, куда подальше, но прав, что поделать. Такое количество снега, опасаясь сглазить, не предусмотрел.
– Забирай. Только аккуратно. Что навалило – не сбросьте.
– Сделаем…
– Жук! Помоги мужикам.
Оставил Педалика у себя за связного. Все толковые – на позициях. Этот… зато – шустрый. Стовбура на ГАЗон пока посадил. Больше кандидатов на перебежки под огнем у меня нет.
Народ засопел, зашурудел добрыми домовыми. Через пару минут наш полуовражек превратился в форменную землянку. Только очень сырую и холодную.
– Командир, не замерзнешь?
– Нормально…
– Как нервишки?
– Мне-то чего? Это вам, спецуре – связь обеспечивать. Вот вы – и волнуйтесь, а я присну, пока.
В темноте шевельнулся намек на тень…
– Послушай, Деркулов. Я вот смотрю на тебя эти дни и думаю: а за что ты спецназ ненавидишь?
– Ты чё – бредишь, Костик? Вы-то, с какого боку в этой каше?
– Я не про нашу группу. Я про войска специально назначения, в целом…
– О! Еще один… Ты там не с Жихарем спелся, часом?
– А что Жихарь? Нормальный мужик. Наш человек.
– Да уж. На всю голову…
Помолчали. Даже проваливаться в дрёму начал. Но Костя, видно, поймав правильную нить, заинтересовался всерьез. Не унимается…
– Кирилл Аркадьич!
– Ну?
– Ты не сопи. Ответь! Тебе жалко – что-ли?
– Что ты хочешь услышать?
– За что – не любишь. Ты же сам – спецназовец!
– Кто – я?! Ты – прикалываешься?! Сравнил – с пальцем! Я – партизан, полевик. Вот – комбатант! Нас теперь – так матюгать стали. От ваших рембов я, обычно, бегаю. Причем, до усрачки, – быстро. Если время позволяет – минирую отход. Ну, иногда отстреливаюсь. Любой спецназёр, догнав, с наслаждением отрежет мне голову – по плечи и, удовлетворившись, еще и насрёт в грудную клетку. Нашел себе, блядь, спецназовца…
– Не! Тут – понятно. Задачи-то у тебя – самого, ведь чисто спецназовские?
– Чисто партизанские, ты хотел сказать.
– Какая разница?
– Большая. Спецназ, в первую очередь, герои. Дух победителя! Крылатые демоны войны! Супермены из кремния и стали! Потом все остальное… А мы – пехота из говна и соломы, что нам с вами ровняться?
– Да ладно! Ты – расскажешь. Скажи еще – обидно!
– Да нет! Ты не понял, Костя. Не в родах и названиях суть. В духе. Понимаешь? Вас изначально затачивают на подвиг. Вы – легенда, еще из учебки не выйдя. Сам факт наличия берета – как нимб. Само слово – вслушайся: "спецназ!" Каково?! – чуть помолчал, в углу не протестовали… – У меня, брат, уже была одна война, давно. Сейчас вторая… Полгода людей, один за одним теряю. Знаешь, что понял?
– Что? – голос глухой, но без обиды…
– Единственный подвиг здесь – достойно сдохнуть. Лег, не облажавшись, не подставив пацанов – герой! Остальное – пакость одна… Понимаешь, о чем – я?
– Да. У меня – пятая командировка…
– Четыре первые – где?
– Бывший Союз и Чечня, в основном.
– С Жихарем поговори. Он тоже – с тех краев.
– Говорил… Я тебе так скажу, командир. Мы – не герои, поверь. Дело свое – знаем. Служим – честно. И умирать – не собираемся. Однозначно – не герои, Аркадьич.
– Ну, и славно… Самое главное.
– А я – домой хочу… – Негромкий голос Педалика рванул в нашей импровизированной землянке какой-то старательно удушенной болью, с мясом вырванного, забытого мира. Нет, ну – каково! Ты мне, сученок, заплачь еще сейчас!
– Жук! На лирику потянуло?!
– Нет, Кирилл Аркадьевич. Домой хочу. У меня там мама, сестренка малая. Они боятся за меня… И я – боюсь…
Он говорил тихо, с каким-то пугающим спокойствием и умиротворенностью. Есть такая хрень, не знаю, как назвать – бывает человек заранее умирает. Потом, в первом же бою, его любая пуля – попутно приберет, походя. Вариантов лечения – два. Бить смертным боем: сразу с порога – нос набок и зубы долой, чтобы реле в балде переключить. Или, наоборот, успокоить. Только, вот, попробуй – утешь его сейчас – за пару часов до начала долгожданной, большой мясорубки!
– Ты когда дома последний раз был?
– Не помню, уже…
– Слышь, Педаля – мозг включи!
– Ну, когда вы Стовбура на склады посылали. Еще на Трехизбенке.
– Слышь, чудо! Это было месяц назад! – Он несколько мгновений молчал. Потом дрогнувший голос выдал: – Я боюсь, Кирилл Аркадьевич. Страшно…
Связисты упорно молчали. Молодцы! Лучшее, что они могли бы сейчас сделать.
– Виталик, послушай. Сколько ты с нами?
– Как Сергей Сергеича сожгли… – это он о Серёге Трофимове, сгоревшем в БМП в памятном бою под Белогоровкой.
– Так вот, скажи – сколько раз за эти полгода я тебя обманул?
– Не было такого, зачем вы говорите?
– Сюда – слушай! Не было и не предвидится. Делай так, как я тебе говорю. Тогда будет у тебя все нормально. Завтра после боя, поедешь домой вместе с Женькой. Захочешь – оставайся. Он – машину заберет. Отдохнешь – вернешься. Обещаю! Понял меня?
– Понял… – веры и уверенности в тоне не было и в помине. Пару раз потянул носом. Ну, начинается…
Что еще сказать ему сейчас – не знаю. Сто двадцать мужиков мерзнут в ледяных гробах. Завтра многие лягут в них навечно. В бою – сиднем не отсиживаясь на командном пункте – с граниками в руках умирать будут. Этот же щегол мне сейчас истерику закатывает – сопли ему подтирай. Нельзя мне сейчас ни прибить тебя, ни жалость показать – столько сейчас всего на мне.
– Не понял, а "так точно!", боец. Все нормально будет – не ссы, главное. Врубаешься?
– Так точно… – а голос, будто из него уже душу вынули.
– Да, командир! – подал голос противоположный угол… – Нормально всё будет. Связь мы тебе точно обеспечим, ну и – на подхвате если, что – надо будет. Понятно, в общем… – реально связист прошел свои пять горячих точек – без фантиков, с полуслова в тему въехал.
– Спасибо, Костя!
– Замётано, командир! Пусть пацанёнок отдохнет. Мы пока сами за дорогой присмотрим.
Без нескольких минут шесть послышались первые отдаленные выстрелы. В семь пятьдесят на подступах к шахте полоснули алые трассы автоматических пушек СОРа. Сигнал Василь Степанычу. В десятикратной стереотрубе видно, как он, лихо дав длинную из КПВТ, на всех парах рванул от развилки – вверх по бугру. Стремно, конечно – один точный снаряд, или ПТУР и замануха превратилась бы в пылающий гроб на колесиках. Но и показать, что дорога живая, не минированная и больше не охраняется – тоже надо.
За ночь навалило сантиметров пять. Отпечатанная в снегу колея убедительней любой видео он-лайн съемки с беспилотника. Ребятушки собственными глазками, без всяких электронных помех, воочию видят – никто не топтался по склонам подъема – нет и не было тут никого. Опять же – жизнь вокруг, первозданная краса и благодать, а то затаились, понимаешь!
В восемь двадцать мимо террикона "XIX партсъезда" продефилировала голова основной колонны. На окраинах выезда шел ленивый пристрелочный бой с бригадой. Пока – запнулся дозор разведки. Как раз, напротив шахтоуправления, машины начали перестраиваться в несколько боевых и походных порядков – сортироваться прямо на трассе. Видимость на таком расстоянии совсем никудышная, так – больше по очертаниям. Туман да морось непонятная с неба, то ли снег, то ли дождь. Нам – на руку! Точно по пословице про "дом и стены".
Еще через пятнадцать минут первая броня вступила на Родаковского дорогу. Честно сказать, даже испугался немного, что они и дальше рванут вот так – резво.
Впереди, у обочин, уступом шли два больших минных трала, а за ними танк. Настоящий немецкий "Леопард"! Не иначе дойчленды передали часть своего бронепарка СОРу. Или страны-участники коалиции закрома свои "младоевропейские" тряхнули. Видать, старая советская бронетехника на исходе. Ничего, камрады, мы вам и новые игрушки попалим – не переживайте.
Танк – картинка! Необычно камуфлированный, чистенький, с заметными крестами – как положено. Да, давненько такого не видели. Очень хорошо! Повезет – Катьку вызову. Пусть девочка снимет да во все СМИ – пульнёт. Даже за изнасилованных ею по ходу дела спецкоров – бурчать не стану. С сорок третьего не было тут угловатых катафалков под шестьдесят тонн веса с крестами на пузе. Вот это взрослый пиар будет, я представляю!
Следом шли остальные машины. Когда нитка тормознула у взорванного мостка, я только сейчас прочувствовал – сколько их. Впору бабулю вспомнить и, всплеснув себя по ляжкам, охнуть: "матушки-батюшки!". Так глазками высчитывал, конечно, способное выстроиться здесь количество техники, но "представить" и "увидеть" – две большие разницы. Тихий ужас! Покажи мне эту панораму тогда, в штабе – отказался бы, без всяких разговоров.
И пехоты! Кто тогда говорил – "батальон"? Надо будет мне точно вспомнить – кто именно! В кузовах бортовых скотовозов – строевой полк, минимум. И почти на каждом БТРе озаренные светом исторической миссии, высокоидейные рожи в дорогом НАТОвском камуфляже. Вопрос – кто? А я – знаю! ЦУРюкам такая экипировочка по сроку службы не положена – молоды ещё, из чмырей пока не выпростались. Старшие товарищи по былому Варшавскому договору, по-быстрячку, сменившие государственную ориентацию верхом не ездят. Им, как-то, внутри удобнее. Значит – наши. Правда – тоже бывшие. Ясно! так и запишем: плюс парочка добровольческих отрядов – несколько полновесных рот.
Боже, как я на это надеялся – до последнего, до сегодняшней ночи, отказывался верить благоприятным прогнозам. Свершилось! Главная моя надежда беспрестанно летит с неба. Туч не видно, но они есть. Их не может – не быть! Все эти дни непроглядная синюшно-серая муть висела над самой головой, выдавливая из себя морось и крупу. Сейчас же, пусть не валит, но сыпет, как надо. Утром все будет белым-бело, ни одного следа.
– Командир! – Спецназовец Костя с полуночи весел и разговорчив. Волнуется, наверное, но вида подать – боится. Правильно – бойся! Какая хрень со связью случиться, ты у меня, сынок, не так испугаешься. Думаешь, если вы ребятки – россияне, хотя все и кивают согласно – "резерв Главнокомандующего", то вас это спасет? Тут вам не – "геологоразведка" [80]. Никого не волнует – откуда вы.
Повернул голову в сторону их спаренной ниши под единой сетью КП.
– Ну?
– Сеть бы еще подпереть да подложить. Столько снега не выдержит – просядет.
– Давай. Только с командного уже не выходи. Всё – проехали гульки.
– Та, то понятно. Мне бы от тебя – от тот кусок тента. Две свои плащ-палатки по углам пустим… – послать бы, конечно, куда подальше, но прав, что поделать. Такое количество снега, опасаясь сглазить, не предусмотрел.
– Забирай. Только аккуратно. Что навалило – не сбросьте.
– Сделаем…
– Жук! Помоги мужикам.
Оставил Педалика у себя за связного. Все толковые – на позициях. Этот… зато – шустрый. Стовбура на ГАЗон пока посадил. Больше кандидатов на перебежки под огнем у меня нет.
Народ засопел, зашурудел добрыми домовыми. Через пару минут наш полуовражек превратился в форменную землянку. Только очень сырую и холодную.
– Командир, не замерзнешь?
– Нормально…
– Как нервишки?
– Мне-то чего? Это вам, спецуре – связь обеспечивать. Вот вы – и волнуйтесь, а я присну, пока.
В темноте шевельнулся намек на тень…
– Послушай, Деркулов. Я вот смотрю на тебя эти дни и думаю: а за что ты спецназ ненавидишь?
– Ты чё – бредишь, Костик? Вы-то, с какого боку в этой каше?
– Я не про нашу группу. Я про войска специально назначения, в целом…
– О! Еще один… Ты там не с Жихарем спелся, часом?
– А что Жихарь? Нормальный мужик. Наш человек.
– Да уж. На всю голову…
Помолчали. Даже проваливаться в дрёму начал. Но Костя, видно, поймав правильную нить, заинтересовался всерьез. Не унимается…
– Кирилл Аркадьич!
– Ну?
– Ты не сопи. Ответь! Тебе жалко – что-ли?
– Что ты хочешь услышать?
– За что – не любишь. Ты же сам – спецназовец!
– Кто – я?! Ты – прикалываешься?! Сравнил – с пальцем! Я – партизан, полевик. Вот – комбатант! Нас теперь – так матюгать стали. От ваших рембов я, обычно, бегаю. Причем, до усрачки, – быстро. Если время позволяет – минирую отход. Ну, иногда отстреливаюсь. Любой спецназёр, догнав, с наслаждением отрежет мне голову – по плечи и, удовлетворившись, еще и насрёт в грудную клетку. Нашел себе, блядь, спецназовца…
– Не! Тут – понятно. Задачи-то у тебя – самого, ведь чисто спецназовские?
– Чисто партизанские, ты хотел сказать.
– Какая разница?
– Большая. Спецназ, в первую очередь, герои. Дух победителя! Крылатые демоны войны! Супермены из кремния и стали! Потом все остальное… А мы – пехота из говна и соломы, что нам с вами ровняться?
– Да ладно! Ты – расскажешь. Скажи еще – обидно!
– Да нет! Ты не понял, Костя. Не в родах и названиях суть. В духе. Понимаешь? Вас изначально затачивают на подвиг. Вы – легенда, еще из учебки не выйдя. Сам факт наличия берета – как нимб. Само слово – вслушайся: "спецназ!" Каково?! – чуть помолчал, в углу не протестовали… – У меня, брат, уже была одна война, давно. Сейчас вторая… Полгода людей, один за одним теряю. Знаешь, что понял?
– Что? – голос глухой, но без обиды…
– Единственный подвиг здесь – достойно сдохнуть. Лег, не облажавшись, не подставив пацанов – герой! Остальное – пакость одна… Понимаешь, о чем – я?
– Да. У меня – пятая командировка…
– Четыре первые – где?
– Бывший Союз и Чечня, в основном.
– С Жихарем поговори. Он тоже – с тех краев.
– Говорил… Я тебе так скажу, командир. Мы – не герои, поверь. Дело свое – знаем. Служим – честно. И умирать – не собираемся. Однозначно – не герои, Аркадьич.
– Ну, и славно… Самое главное.
– А я – домой хочу… – Негромкий голос Педалика рванул в нашей импровизированной землянке какой-то старательно удушенной болью, с мясом вырванного, забытого мира. Нет, ну – каково! Ты мне, сученок, заплачь еще сейчас!
– Жук! На лирику потянуло?!
– Нет, Кирилл Аркадьевич. Домой хочу. У меня там мама, сестренка малая. Они боятся за меня… И я – боюсь…
Он говорил тихо, с каким-то пугающим спокойствием и умиротворенностью. Есть такая хрень, не знаю, как назвать – бывает человек заранее умирает. Потом, в первом же бою, его любая пуля – попутно приберет, походя. Вариантов лечения – два. Бить смертным боем: сразу с порога – нос набок и зубы долой, чтобы реле в балде переключить. Или, наоборот, успокоить. Только, вот, попробуй – утешь его сейчас – за пару часов до начала долгожданной, большой мясорубки!
– Ты когда дома последний раз был?
– Не помню, уже…
– Слышь, Педаля – мозг включи!
– Ну, когда вы Стовбура на склады посылали. Еще на Трехизбенке.
– Слышь, чудо! Это было месяц назад! – Он несколько мгновений молчал. Потом дрогнувший голос выдал: – Я боюсь, Кирилл Аркадьевич. Страшно…
Связисты упорно молчали. Молодцы! Лучшее, что они могли бы сейчас сделать.
– Виталик, послушай. Сколько ты с нами?
– Как Сергей Сергеича сожгли… – это он о Серёге Трофимове, сгоревшем в БМП в памятном бою под Белогоровкой.
– Так вот, скажи – сколько раз за эти полгода я тебя обманул?
– Не было такого, зачем вы говорите?
– Сюда – слушай! Не было и не предвидится. Делай так, как я тебе говорю. Тогда будет у тебя все нормально. Завтра после боя, поедешь домой вместе с Женькой. Захочешь – оставайся. Он – машину заберет. Отдохнешь – вернешься. Обещаю! Понял меня?
– Понял… – веры и уверенности в тоне не было и в помине. Пару раз потянул носом. Ну, начинается…
Что еще сказать ему сейчас – не знаю. Сто двадцать мужиков мерзнут в ледяных гробах. Завтра многие лягут в них навечно. В бою – сиднем не отсиживаясь на командном пункте – с граниками в руках умирать будут. Этот же щегол мне сейчас истерику закатывает – сопли ему подтирай. Нельзя мне сейчас ни прибить тебя, ни жалость показать – столько сейчас всего на мне.
– Не понял, а "так точно!", боец. Все нормально будет – не ссы, главное. Врубаешься?
– Так точно… – а голос, будто из него уже душу вынули.
– Да, командир! – подал голос противоположный угол… – Нормально всё будет. Связь мы тебе точно обеспечим, ну и – на подхвате если, что – надо будет. Понятно, в общем… – реально связист прошел свои пять горячих точек – без фантиков, с полуслова в тему въехал.
– Спасибо, Костя!
– Замётано, командир! Пусть пацанёнок отдохнет. Мы пока сами за дорогой присмотрим.
Без нескольких минут шесть послышались первые отдаленные выстрелы. В семь пятьдесят на подступах к шахте полоснули алые трассы автоматических пушек СОРа. Сигнал Василь Степанычу. В десятикратной стереотрубе видно, как он, лихо дав длинную из КПВТ, на всех парах рванул от развилки – вверх по бугру. Стремно, конечно – один точный снаряд, или ПТУР и замануха превратилась бы в пылающий гроб на колесиках. Но и показать, что дорога живая, не минированная и больше не охраняется – тоже надо.
За ночь навалило сантиметров пять. Отпечатанная в снегу колея убедительней любой видео он-лайн съемки с беспилотника. Ребятушки собственными глазками, без всяких электронных помех, воочию видят – никто не топтался по склонам подъема – нет и не было тут никого. Опять же – жизнь вокруг, первозданная краса и благодать, а то затаились, понимаешь!
В восемь двадцать мимо террикона "XIX партсъезда" продефилировала голова основной колонны. На окраинах выезда шел ленивый пристрелочный бой с бригадой. Пока – запнулся дозор разведки. Как раз, напротив шахтоуправления, машины начали перестраиваться в несколько боевых и походных порядков – сортироваться прямо на трассе. Видимость на таком расстоянии совсем никудышная, так – больше по очертаниям. Туман да морось непонятная с неба, то ли снег, то ли дождь. Нам – на руку! Точно по пословице про "дом и стены".
Еще через пятнадцать минут первая броня вступила на Родаковского дорогу. Честно сказать, даже испугался немного, что они и дальше рванут вот так – резво.
Впереди, у обочин, уступом шли два больших минных трала, а за ними танк. Настоящий немецкий "Леопард"! Не иначе дойчленды передали часть своего бронепарка СОРу. Или страны-участники коалиции закрома свои "младоевропейские" тряхнули. Видать, старая советская бронетехника на исходе. Ничего, камрады, мы вам и новые игрушки попалим – не переживайте.
Танк – картинка! Необычно камуфлированный, чистенький, с заметными крестами – как положено. Да, давненько такого не видели. Очень хорошо! Повезет – Катьку вызову. Пусть девочка снимет да во все СМИ – пульнёт. Даже за изнасилованных ею по ходу дела спецкоров – бурчать не стану. С сорок третьего не было тут угловатых катафалков под шестьдесят тонн веса с крестами на пузе. Вот это взрослый пиар будет, я представляю!
Следом шли остальные машины. Когда нитка тормознула у взорванного мостка, я только сейчас прочувствовал – сколько их. Впору бабулю вспомнить и, всплеснув себя по ляжкам, охнуть: "матушки-батюшки!". Так глазками высчитывал, конечно, способное выстроиться здесь количество техники, но "представить" и "увидеть" – две большие разницы. Тихий ужас! Покажи мне эту панораму тогда, в штабе – отказался бы, без всяких разговоров.
И пехоты! Кто тогда говорил – "батальон"? Надо будет мне точно вспомнить – кто именно! В кузовах бортовых скотовозов – строевой полк, минимум. И почти на каждом БТРе озаренные светом исторической миссии, высокоидейные рожи в дорогом НАТОвском камуфляже. Вопрос – кто? А я – знаю! ЦУРюкам такая экипировочка по сроку службы не положена – молоды ещё, из чмырей пока не выпростались. Старшие товарищи по былому Варшавскому договору, по-быстрячку, сменившие государственную ориентацию верхом не ездят. Им, как-то, внутри удобнее. Значит – наши. Правда – тоже бывшие. Ясно! так и запишем: плюс парочка добровольческих отрядов – несколько полновесных рот.