Страница:
– Это Божий дар, который мы растаптываем. – Он взял ее руку и, обняв за плечо, прижал к груди. Пламя лампы, качнувшись от легкого дуновения, выпрямилось. Где-то вдалеке от голода завыла собака.
Глава 5
Глава 6
Глава 5
Он развернул грубое колючее одеяло и сел, почесываясь от клопиных укусов. Серый прохладный воздух казался едким от дыма очагов и резкого запаха испражнений. «Добро пожаловать в экзотический Катманду», – пробормотал он, вспомнив самоанский пляж, темнокожую девушку в белом бикини с белой орхидеей в руке и ниже слова: «Первый день жизни».
Металлическое бряканье индийской мелодии жалобно доносилось из какого-то далекого радио, кудахтали куры, горестно кричал осел. У его изголовья лежала каменная глыба с высеченной на ней змеей, заглатывающей свой хвост. Вспомнив двухшаговую змею, он содрогнулся. «Я должен быть благодарен за то, что имею. За то, что мне не суждено было умереть там».
Пожелтевшие сандаловые листья плавали на поверхности грязной мелкой лужи; с ее дна вверх тянулись усики водорослей. По краю лужи муравьи проложили дорожку; он перешагнул через нее и посмотрел, как в пролетах между приземистыми хижинами и покосившимися стенами, наполняясь зарей, окрашивался туман. Прокричал петух. Услышав звон велосипеда на улочке за стеной, он быстро спрятался.
Свернув одеяло и засунув его между стеной и стволами магнолий, он стал затягивать шнурки на кроссовках Пола. Один шнурок лопнул, и ему пришлось перешнуровать. Забравшись на стену, он спрыгнул в проулок.
Мимо с лязганьем проехал рикша – в вязаной шапочке, тощий, тяжело дыша и шлепая мокрыми ногами по дороге, он тащил толстого неварца. Маленькая голая девочка присела на корточки, рядом нервно кружили собаки. Едва она встала, собаки бросились к желтоватой кучке, сбив ее с ног. Девочка поднялась и пошла, даже не заплакав.
Между осевшими хижинами женщины, одетые в тонкие сари, возились у очагов, от их закопченных, во вмятинах горшков распространялись запахи чатни, кэрри, чечевицы и чая. Туман скрывал дальние очертания и звуки, заглушая его собственные шаги. В этом мутном свете Катманду походил скорее на бескрайнюю деревню, чем на город. Его извилистые улочки, разветвляясь, то словно уводили из города, неожиданно открывая сельский ландшафт, то, развернувшись, возвращались обратно.
Сквозь завешенную шкурой дверь он нырнул в задымленную хижину. С балок свисали синеватые куски мяса и ломкие стебли трав. Смуглая приземистая женщина гремела горшками у низенькой печки.
– Намаете, даджу, – приветствовала она.
– Намаете, сестренка.
Двое мужчин в кожаных жилетах, не взглянув на него, продолжали пить чай, сидя за столом у незажженного очага. Другие столб! были свободны, с них только что слетели потревоженные его приходом мухи.
– Так ты был в Гималаях, даджу?
– Да, две недели.
– А где твои друзья?
– Они там остались, я вернусь к ним.
– Жена чернокожего часто сюда приходит.
– Что у тебя сегодня, сестренка? Она улыбнулась, обнажая золотой зуб.
– Есть бейси, яйца, рис и даже козлятина, но она недельной давности.
– А кофе?
– Тоже есть.
Прислонившись спиной к шероховатой стене, он смотрел, как грубое стекло единственного в хижине оконца, преломляя свет, придавало силуэтам прохожих неузнаваемые формы и цвета. Она принесла ему толстые куски бейси, буйволиное мясо в соусе кэрри с шалфеем, рис, чашку горячей воды, банку растворимого кофе и ржавую ложку.
Помешивая, он растворял темный порошок в воде, едва чувствуя его слабый кофейный аромат, весьма далекий от парижского. Конечно, это был не «экспресс-кофе» там, солнечным утром в кафе, где официант выметал каштановые листья, где стройная красивая женщина в коричневом трико, выйдя из метро, направлялась к его столику.
Она наклонилась поцеловать его, ее темные волосы кольцами опустились ему на грудь. – Qu'ils sont salauds. Негодяи! Ils sont vaches,fils de putains, couillons – merde! Ils sont pas gentils.
Улыбнувшись, он поддержал стол, пока она садилась.
– Ты не получила эту роль?
– Si tu peux voir, the bete, собака, они отдали ее – посмотрел бы ты на нее! – швырнув сумку на стол, она начала рыться в ней в поисках расчески. – J'ai pas faim.
– Это потому, что ты взбудоражена, Сильвия. Выпей кофе с булочкой... Хорошо, что ты не получила эту роль.
– T'es fou?
– У меня есть кое-что поинтереснее.
– Mais je 1'ai tant voulu! – Она замолчала, ее глаза цвета меди повлажнели, она придвинулась к нему. – Не люблю проигрывать. Я так хотела эту роль. Она была как раз для меня! – Она положила его руку на свою и поцеловала его пальцы. – Mais que je t'aime! И я никому не отдам тебя. Jamais, jamais, jamais. Я единственная, кому можно тебя любить. Так что это за прекрасная идея?
– Давай вернемся. У меня ничего не получится с европейским футболом – ногам не хватает проворства. И в Канаде я не смогу играть из-за своего плеча, но я смогу работать тренером. Я хочу вернуться в Канаду и тренировать. А может быть, теперь, когда Вьетнам закончился, меня перестанут бойкотировать в Штатах. Я люблю Париж, но должен признать, что у меня здесь ничего не выйдет.
– Не торопись, Сэмюэл. Тебе очень не хватает терпения!
– Давай вернемся в Квебек и там поженимся. Твой отец будет доволен. Мои старики прилетят из Монтаны – они познакомятся. – Он дотронулся кончиками пальцев до ее щечки, чувствуя тепло. – Надоело заниматься ерундой. Кроме тебя мне никто не нужен во всем белом свете. Футбол – только предлог. Что ты улыбаешься?
– Думаю, как отец будет рассказывать посетителям своего бара о том, что его дочь возвращается из Парижа домой в Квебек, чтобы выйти замуж. Ты прав, он бы очень обрадовался.
– Ну как, наелся? – раздался голос у его плеча.
– Хоу, я сыт, сестренка. Но мне нужно еще кое-что.
– Что же?
– "Вечный снег", что приходит с вашей земли.
Женщина засмеялась.
– Все чужестранцы только и думают о гашише! – Она убрала тарелку. – Скоро тот, кто тебе нужен, будет здесь.
Наблюдая за дверью, он выпил еще кофе. Комната наполнялась темнокожими людьми в накидках из овчины или грязных шерстяных одеял, их лица были обветрены и в шрамах, черные волосы за спиной заплетены в косички. Через стол к нему наклонился высокий худощавый мужчина.
– Я тот, кого ты ищешь.
– Кофе?
– Хоу.
По тому, как неуклюже он сел, было видно, что он не привык к скамейкам. Хозяйка принесла чашку горячей воды. Коэн размешал кофе в воде и подвинул ему чашку.
– "Вечный снег", – сказал Коэн, – как и многие другие прелести, приходит только с Тибета. – Нагнувшись, мужчина отпил. Коэн подождал, пока он выпрямился, и продолжал: – Я ищу того, у кого он есть.
– В каком количестве?
– Как можно больше.
– В...
Тибетец сделал характерное движение руками, пытаясь найти нужное слово на непали.
– ...в обмен на что? – подсказал Коэн.
– Хоу. В обмен на что? – Подняв подбородок, мужчина пристально смотрел на Коэна черными щелками глаз, брови вопросительно изогнулись на лице с плоскими щеками, выступающим носом и ровной прорезью рта.
– Что больше всего ценится в Тибете?
– Это бедная страна... – Руками он попытался помочь себе выразиться.
– Сестренка, – позвал Коэн, – пожалуйста, принеси еще горячей воды для моего гостя. – Он зачерпнул еще кофе. – Но Тибет – храбрая страна.
– Храбрость сама по себе – ничто.
– Без храбрости жизнь – ничто.
– Трудно сражаться против танков и самолетов камнями.
Коэн молчал. Откуда-то из складки своей накидки-одеяла тибетец достал маленькую глиняную трубку и кожаный мешочек. Из мешочка он вытащил комок гашиша, наскреб немного порошка в трубку и положил ее на стол, затем он подошел к печке и вернулся, держа кончиками пальцев маленький уголек, положил его сверху на трубку и предложил ее Коэну.
Сладкий дым с привкусом дерева от уголька и запахом глины от трубки был очень крепким. Затянувшись после Коэна, тибетец наскреб в трубку еще гашиша. Оконце за его плечом искрилось, словно ледяное, как будто множество звездочек взметнувшегося на солнце снега. Коэн видел мужчин с косами на ссутуленных спинах, по их лицам со впалыми щеками было трудно что-либо прочесть. Он чувствовал себя, как первобытный человек, попавший в чужое племя. «Это те, кто убил Алекса. Те, кто убьет меня, как только узнают. Но именно они могут дать мне ключ к разгадке».
– Скоро я еду за океан, – сказал он. – Я бы купил «вечного снега» для своих друзей.
Бронзовые губы тибетца раздвинулись в улыбке:
– Как ты сказал на непали, «в обмен на что»?
Коэн не отвечал. За грязным, грубо сколоченным столом воцарилось многозначительное молчание. Он почувствовал, что, если даже он никогда не заговорит, ничего не изменится. Мухи облепили края его чашки; он безразлично смотрел на них.
– У моих друзей осталось много оружия с войны во Вьетнаме.
– Я не знаю об этой войне. Она еще идет сейчас?
– Она закончилась.
– Значит, твои друзья победили?
– Хуэна.
– Откуда же у них оружие, если они проиграли эту войну?
– Там было много оружия.
– Значит, оно плохое.
– Война была проиграна не из-за оружия. Большая страна напала на маленькую, но храбрую страну, как Китай на Тибет.
Тибетец недоверчиво махнул рукой, вспугнув со стола мух.
– Слишком уж у тебя все просто.
Коэн смотрел, как мухи снова рассаживались на столе.
– Но это правда.
– Ты хочешь взять «вечный снег» за океан в обмен на оружие?
– Хоу.
– У горного можжевельника много листьев. – Тибетец повертел свою чашку, его болезненно-тонкие ногти были в пятнах смолы. – Я только листик на дереве можжевельника в Гималаях. А не само дерево. А дерево – еще не гора. – Встав, он поправил на поясе длинный нож. – Вскоре я приду сюда, в «Глоб».
– Завтра слишком поздно.
– Вы, чужестранцы, не понимаете, что такое время.
– Нам надо договориться сейчас.
– Я буду говорить теперь с можжевельником. На нашем языке его имя означает «Бессмертный». Хочешь знать почему?
– Нет.
– Он был еще мальчиком, когда китайцы перерезали ему горло на Гунтхангле, на перевале Хай Плейнз. Но его кровь осталась в нем. Еще два раза его пытались убить пулями. Тем не менее он жив, а те, кто был против него, мертвы. С ним лучше быть откровенным.
– Не бойся.
– Бояться надо не мне, а тебе. – Тибетец шагнул за дверь, отодвинув шкуру и впустив в хижину солнечный свет и городской шум.
Коэн расплатился и, осторожно выглянув, внимательно осмотрел улицу. В многоголосой и разношерстной толпе он не заметил ничего подозрительного. Его внимание привлек резной балкон над расположенным по соседству магазинчиком; он заплатил хозяину десять рупий, чтобы тот пустил его посидеть там на теплом солнце, откуда он мог наблюдать за улицей, оставаясь незамеченным. «Да, если бы мы остались в Париже, Сильвия была бы жива. И Алекс, и Гоутин. Почему мне всегда чего-то не хватает?» Он положил голову на руки и вскоре задремал, то и дело просыпаясь, чтобы взглянуть на улицу.
Послышались шаги, и рядом с ним кто-то остановился. Он увидел кожаные ботинки, отделанные голубыми бусинами, выше – потертые джинсы, на поясе висел нож с костяной рукояткой. На кожаную рубашку спускались длинные косы с вплетенными в них разноцветными ленточками и украшенные бусинками. Сверху, в ореоле неба, на него смотрело хищное лицо.
Человек опустился на корточки, высокий тибетец стоял позади. «Бессмертный» был старше, с более узким лицом и глазами, почти скрытыми под черными бровями. Присев, он приподнял подбородок, открывая блестящий шрам на шее шириной с палец, протянувшийся от уха до уха.
– Ты говорил про оружие?
Они провели его по многолюдным раскаленным на солнце улицам к пыльной дороге, по обеим сторонам которой стояли обветшалые хижины. За ними возвышались лишенные всякой растительности холмы с раскинувшимся на них лагерем тибетских беженцев – белыми палатками, присланными Швейцарией и ООН в рамках помощи. Между ними, шныряя под животами привязанных лошадей, играли в войну черноглазые дети с камнями и палками вместо гранат и ружей.
Они долго кружили среди нескончаемых палаток, и он окончательно запутался. Какой-то мальчишка в кепке, украшенной бусинками, орудуя кукри, строгал щепки. Коэн вдруг понял, что он видел его десять минут назад.
– Вы меня уже достаточно запутали, – сказал он «Бессмертному». – Ведите меня к горе.
«Бессмертный» молчал, продолжая идти, наступая мягкими подошвами своих ботинок на общипанные колючие сорняки. Молодой, по пояс голый парень чистил косматого коня, рядом с ним на траве лежал автомат Калашникова. Ощутив внезапную боль внутри, Коэн узнал в нем одного из тибетцев, который был со Стилом на Кали Гандаки. Он поспешил укрыться за высоким тибетцем. «Бессмертный» продолжал невозмутимо вышагивать впереди, его нож с торчащей из футляра костяной рукояткой свободно раскачивался при ходьбе.
Приказав Коэну жестом войти в палатку, «Бессмертный» удалился. В душной палатке пахло жиром и раскаленным на солнце брезентом. Он посмотрел на вход. «Если тот парень с автоматом видел меня, я погиб. Уже ничего не сделаешь. Погиб. Конец. Я погиб. Меня разрежут живьем на кусочки и выбросят воронью. Спокойно. Бежать. Нет, спокойно». Он почувствовал внезапную слабость в теле, покрывшемся холодным потом. Закусив губу, он ждал.
У боковой стены палатки лежала доска, на ней спал ребенок. Мухи буквально гроздьями облепили глаза малыша. Скрестив ноги, Коэн сел на землю. Тибетец, не сводя с него глаз, опустился на корточки спиной к выходу. Коэн хотел было отогнать мух от лица ребенка, но потом раздумал. Вдруг полы палатки резко распахнулись и вошел «Бессмертный», за ним – какой-то старик.
– Это он? – Во взгляде его глаз, похожих на сардониксы, под едва заметными бровями совсем не чувствовалось тепла. Его лицо с крупными редкими зубами было покрыто шрамами. Под каштановой кожей его безволосых рук жгутами выделялись мышцы. Мочку уха оттягивала болтающаяся на ней серьга с камеей.
Коэн снял очки.
– "Бессмертный" сказал тебе...
– "Бессмертный" говорит сам за себя. Что за оружие?
– М-16, кое-какие пистолеты, гранаты.
– Где?
– В двух днях от Катманду.
– Ваше оружие в Индии?
– Почему ты думаешь, что в Индии?
– Где же еще, если в двух днях отсюда?
– Собираются воевать с Пакистаном. – Коэн резко взмахнул рукой; мухи сердито зажужжали над ребенком. – Я пришел заменить Стила.
– Кто это сказал?
– Наш босс.
– Стил на Кали Гандаки.
– Он убит в Катманду.
– Всего три недели назад мы дали американцам за оружие много «вечного снега». Почему нужно больше?
– Сейчас в Америке многие предпочитают дружить с Китаем. Но в нашей стране «вечный снег» ценится все больше, а его проще найти у вас.
Старик о чем-то поговорил с «Бессмертным» по-тибетски.
– Ты, – обратился он затем к Коэну, – принесешь нам что-нибудь из оружия. Мы должны посмотреть. А потом мы поговорим о плате. – Он почесал подбородок. – Много лет американцы привозили нам русское оружие, оно лучше. Почему теперь американское?
Коэн снял очки и протер их рубашкой.
– Когда идет дождь, на жажду не жалуются. Это то, что у нас есть. Старик встал.
– Тогда через два дня.
– Через четыре. Два дня туда, два – обратно.
– Как Стил оказался в Катманду, если он должен быть с нашими людьми на Кали Гандаки?
– Потому что бомба разбилась. Он провалился и был убит.
– Что разбилось?
– Огонь, как солнце.
– Я не знаю такого.
– Бомба, чтобы убить китайцев.
– Я не слышал об этом. – Старик глянул на «Бессмертного», но тот покачал головой. – На Кали Гандаки должно было быть только оружие. Этот огонь вез Стил?
– Хоу. Она разбилась в каньоне под Муктинат. Кому из твоих людей это известно?
– Никому, если об этом не знаю я. Старик опять взглянул на «Бессмертного».
Коэн встал.
– Ты знаешь новый адрес и имя человека, с кем ты теперь будешь иметь дело?
– С кем?
– Покажи мне прежний адрес.
«Бессмертный» вынырнул из палатки. Старик повернулся к Коэну.
– Мы подождем его на улице.
– Я останусь здесь. Лучше не обнаруживать себя. Старик вернулся на свое место.
– Как хочешь. – «Бессмертный» вернулся с клочком бумаги. Старик повернулся к Коэну. – Я не могу показать тебе это без разрешения Стила.
– Теперь Стил уже ничего не может разрешить, а я не могу дать тебе новый адрес, пока ты не покажешь мне прежний.
– Почему?
Коэн счел возможным улыбнуться.
– Как я могу быть уверен, что ты именно тот, с кем следует иметь дело? – Он направился к выходу. – Не увидев прежнего адреса и имени, я не могу дать тебе нового, как и договариваться с тобой насчет оружия. – Он вышел на улицу, обесцвеченный солнцем пыльный воздух показался ему чуть ли не прохладным после душной палатки. Тибетца с «Калашниковым» уже не было. Судя по солнцу, где-то час:
Пол уже мог добраться до Фу Дордже. «Узнав имя и адрес, мы могли бы достать их всех». Старик стоял перед ним.
– У тебя есть бумага?
– Для чего?
– По инструкции я должен дать тебе новый адрес в обмен на тот, что у тебя. – Кивком головы старик показал на рассыпанные по равнине белые палатки. – Китайцы украли земли моего народа. Они убивают наших детей, уничтожают наши дома, поля, храмы. Сжигают наши священные книги. Но они ни за что не победят нас. Мы никогда не сдадимся. – Он улыбнулся. – Было бы неразумно предать нас.
– Если ты боишься, что я это сделаю, нам незачем продолжать разговор.
– Я боюсь доверять кому-либо.
Помедлив, старик протянул Коэну клочок бумаги:
КОХЛЕР ИМПОРТ-ЭКСПОРТ
293 Фултон-стрит Нью-Йорк, штат Нью-Йорк США
Коэн порвал его.
– Я напишу новый. – На бумаге, которую принес высокий тибетец, он написал печатными буквами вымышленный адрес на Аппер Ист Сайд и протянул его старику. – Напиши это на конверте и отправь – к вам придут.
– Но через четыре дня ты вернешься. – Старик сделал знак высокому тибетцу, который достал из своего одеяла кожаный мешочек с гашишем и протянул его Коэну. – Это тебе на дорогу, – он оскалился в улыбке, затем крепко схватил Коэна за локоть. – Тебе известно, как мы поступаем с теми, кто нас предает? – Он ткнул пальцами Коэну под ребра. – Мы разрезаем здесь, залезаем рукой под ребра и сдавливаем бьющееся сердце. Не слишком быстро, немного отпускаем, потом сжимаем опять. Через некоторое время, несколько часов, а может, дней, мы раздавливаем его. Это мучительная смерть.
Коэн улыбнулся.
– От того, кто боится смерти, мало толку.
– Бывает так, что жизнь становится страшнее смерти, – ухмыльнулся старик.
Металлическое бряканье индийской мелодии жалобно доносилось из какого-то далекого радио, кудахтали куры, горестно кричал осел. У его изголовья лежала каменная глыба с высеченной на ней змеей, заглатывающей свой хвост. Вспомнив двухшаговую змею, он содрогнулся. «Я должен быть благодарен за то, что имею. За то, что мне не суждено было умереть там».
Пожелтевшие сандаловые листья плавали на поверхности грязной мелкой лужи; с ее дна вверх тянулись усики водорослей. По краю лужи муравьи проложили дорожку; он перешагнул через нее и посмотрел, как в пролетах между приземистыми хижинами и покосившимися стенами, наполняясь зарей, окрашивался туман. Прокричал петух. Услышав звон велосипеда на улочке за стеной, он быстро спрятался.
Свернув одеяло и засунув его между стеной и стволами магнолий, он стал затягивать шнурки на кроссовках Пола. Один шнурок лопнул, и ему пришлось перешнуровать. Забравшись на стену, он спрыгнул в проулок.
Мимо с лязганьем проехал рикша – в вязаной шапочке, тощий, тяжело дыша и шлепая мокрыми ногами по дороге, он тащил толстого неварца. Маленькая голая девочка присела на корточки, рядом нервно кружили собаки. Едва она встала, собаки бросились к желтоватой кучке, сбив ее с ног. Девочка поднялась и пошла, даже не заплакав.
Между осевшими хижинами женщины, одетые в тонкие сари, возились у очагов, от их закопченных, во вмятинах горшков распространялись запахи чатни, кэрри, чечевицы и чая. Туман скрывал дальние очертания и звуки, заглушая его собственные шаги. В этом мутном свете Катманду походил скорее на бескрайнюю деревню, чем на город. Его извилистые улочки, разветвляясь, то словно уводили из города, неожиданно открывая сельский ландшафт, то, развернувшись, возвращались обратно.
Сквозь завешенную шкурой дверь он нырнул в задымленную хижину. С балок свисали синеватые куски мяса и ломкие стебли трав. Смуглая приземистая женщина гремела горшками у низенькой печки.
– Намаете, даджу, – приветствовала она.
– Намаете, сестренка.
Двое мужчин в кожаных жилетах, не взглянув на него, продолжали пить чай, сидя за столом у незажженного очага. Другие столб! были свободны, с них только что слетели потревоженные его приходом мухи.
– Так ты был в Гималаях, даджу?
– Да, две недели.
– А где твои друзья?
– Они там остались, я вернусь к ним.
– Жена чернокожего часто сюда приходит.
– Что у тебя сегодня, сестренка? Она улыбнулась, обнажая золотой зуб.
– Есть бейси, яйца, рис и даже козлятина, но она недельной давности.
– А кофе?
– Тоже есть.
Прислонившись спиной к шероховатой стене, он смотрел, как грубое стекло единственного в хижине оконца, преломляя свет, придавало силуэтам прохожих неузнаваемые формы и цвета. Она принесла ему толстые куски бейси, буйволиное мясо в соусе кэрри с шалфеем, рис, чашку горячей воды, банку растворимого кофе и ржавую ложку.
Помешивая, он растворял темный порошок в воде, едва чувствуя его слабый кофейный аромат, весьма далекий от парижского. Конечно, это был не «экспресс-кофе» там, солнечным утром в кафе, где официант выметал каштановые листья, где стройная красивая женщина в коричневом трико, выйдя из метро, направлялась к его столику.
Она наклонилась поцеловать его, ее темные волосы кольцами опустились ему на грудь. – Qu'ils sont salauds. Негодяи! Ils sont vaches,fils de putains, couillons – merde! Ils sont pas gentils.
Улыбнувшись, он поддержал стол, пока она садилась.
– Ты не получила эту роль?
– Si tu peux voir, the bete, собака, они отдали ее – посмотрел бы ты на нее! – швырнув сумку на стол, она начала рыться в ней в поисках расчески. – J'ai pas faim.
– Это потому, что ты взбудоражена, Сильвия. Выпей кофе с булочкой... Хорошо, что ты не получила эту роль.
– T'es fou?
– У меня есть кое-что поинтереснее.
– Mais je 1'ai tant voulu! – Она замолчала, ее глаза цвета меди повлажнели, она придвинулась к нему. – Не люблю проигрывать. Я так хотела эту роль. Она была как раз для меня! – Она положила его руку на свою и поцеловала его пальцы. – Mais que je t'aime! И я никому не отдам тебя. Jamais, jamais, jamais. Я единственная, кому можно тебя любить. Так что это за прекрасная идея?
– Давай вернемся. У меня ничего не получится с европейским футболом – ногам не хватает проворства. И в Канаде я не смогу играть из-за своего плеча, но я смогу работать тренером. Я хочу вернуться в Канаду и тренировать. А может быть, теперь, когда Вьетнам закончился, меня перестанут бойкотировать в Штатах. Я люблю Париж, но должен признать, что у меня здесь ничего не выйдет.
– Не торопись, Сэмюэл. Тебе очень не хватает терпения!
– Давай вернемся в Квебек и там поженимся. Твой отец будет доволен. Мои старики прилетят из Монтаны – они познакомятся. – Он дотронулся кончиками пальцев до ее щечки, чувствуя тепло. – Надоело заниматься ерундой. Кроме тебя мне никто не нужен во всем белом свете. Футбол – только предлог. Что ты улыбаешься?
– Думаю, как отец будет рассказывать посетителям своего бара о том, что его дочь возвращается из Парижа домой в Квебек, чтобы выйти замуж. Ты прав, он бы очень обрадовался.
– Ну как, наелся? – раздался голос у его плеча.
– Хоу, я сыт, сестренка. Но мне нужно еще кое-что.
– Что же?
– "Вечный снег", что приходит с вашей земли.
Женщина засмеялась.
– Все чужестранцы только и думают о гашише! – Она убрала тарелку. – Скоро тот, кто тебе нужен, будет здесь.
Наблюдая за дверью, он выпил еще кофе. Комната наполнялась темнокожими людьми в накидках из овчины или грязных шерстяных одеял, их лица были обветрены и в шрамах, черные волосы за спиной заплетены в косички. Через стол к нему наклонился высокий худощавый мужчина.
– Я тот, кого ты ищешь.
– Кофе?
– Хоу.
По тому, как неуклюже он сел, было видно, что он не привык к скамейкам. Хозяйка принесла чашку горячей воды. Коэн размешал кофе в воде и подвинул ему чашку.
– "Вечный снег", – сказал Коэн, – как и многие другие прелести, приходит только с Тибета. – Нагнувшись, мужчина отпил. Коэн подождал, пока он выпрямился, и продолжал: – Я ищу того, у кого он есть.
– В каком количестве?
– Как можно больше.
– В...
Тибетец сделал характерное движение руками, пытаясь найти нужное слово на непали.
– ...в обмен на что? – подсказал Коэн.
– Хоу. В обмен на что? – Подняв подбородок, мужчина пристально смотрел на Коэна черными щелками глаз, брови вопросительно изогнулись на лице с плоскими щеками, выступающим носом и ровной прорезью рта.
– Что больше всего ценится в Тибете?
– Это бедная страна... – Руками он попытался помочь себе выразиться.
– Сестренка, – позвал Коэн, – пожалуйста, принеси еще горячей воды для моего гостя. – Он зачерпнул еще кофе. – Но Тибет – храбрая страна.
– Храбрость сама по себе – ничто.
– Без храбрости жизнь – ничто.
– Трудно сражаться против танков и самолетов камнями.
Коэн молчал. Откуда-то из складки своей накидки-одеяла тибетец достал маленькую глиняную трубку и кожаный мешочек. Из мешочка он вытащил комок гашиша, наскреб немного порошка в трубку и положил ее на стол, затем он подошел к печке и вернулся, держа кончиками пальцев маленький уголек, положил его сверху на трубку и предложил ее Коэну.
Сладкий дым с привкусом дерева от уголька и запахом глины от трубки был очень крепким. Затянувшись после Коэна, тибетец наскреб в трубку еще гашиша. Оконце за его плечом искрилось, словно ледяное, как будто множество звездочек взметнувшегося на солнце снега. Коэн видел мужчин с косами на ссутуленных спинах, по их лицам со впалыми щеками было трудно что-либо прочесть. Он чувствовал себя, как первобытный человек, попавший в чужое племя. «Это те, кто убил Алекса. Те, кто убьет меня, как только узнают. Но именно они могут дать мне ключ к разгадке».
– Скоро я еду за океан, – сказал он. – Я бы купил «вечного снега» для своих друзей.
Бронзовые губы тибетца раздвинулись в улыбке:
– Как ты сказал на непали, «в обмен на что»?
Коэн не отвечал. За грязным, грубо сколоченным столом воцарилось многозначительное молчание. Он почувствовал, что, если даже он никогда не заговорит, ничего не изменится. Мухи облепили края его чашки; он безразлично смотрел на них.
– У моих друзей осталось много оружия с войны во Вьетнаме.
– Я не знаю об этой войне. Она еще идет сейчас?
– Она закончилась.
– Значит, твои друзья победили?
– Хуэна.
– Откуда же у них оружие, если они проиграли эту войну?
– Там было много оружия.
– Значит, оно плохое.
– Война была проиграна не из-за оружия. Большая страна напала на маленькую, но храбрую страну, как Китай на Тибет.
Тибетец недоверчиво махнул рукой, вспугнув со стола мух.
– Слишком уж у тебя все просто.
Коэн смотрел, как мухи снова рассаживались на столе.
– Но это правда.
– Ты хочешь взять «вечный снег» за океан в обмен на оружие?
– Хоу.
– У горного можжевельника много листьев. – Тибетец повертел свою чашку, его болезненно-тонкие ногти были в пятнах смолы. – Я только листик на дереве можжевельника в Гималаях. А не само дерево. А дерево – еще не гора. – Встав, он поправил на поясе длинный нож. – Вскоре я приду сюда, в «Глоб».
– Завтра слишком поздно.
– Вы, чужестранцы, не понимаете, что такое время.
– Нам надо договориться сейчас.
– Я буду говорить теперь с можжевельником. На нашем языке его имя означает «Бессмертный». Хочешь знать почему?
– Нет.
– Он был еще мальчиком, когда китайцы перерезали ему горло на Гунтхангле, на перевале Хай Плейнз. Но его кровь осталась в нем. Еще два раза его пытались убить пулями. Тем не менее он жив, а те, кто был против него, мертвы. С ним лучше быть откровенным.
– Не бойся.
– Бояться надо не мне, а тебе. – Тибетец шагнул за дверь, отодвинув шкуру и впустив в хижину солнечный свет и городской шум.
Коэн расплатился и, осторожно выглянув, внимательно осмотрел улицу. В многоголосой и разношерстной толпе он не заметил ничего подозрительного. Его внимание привлек резной балкон над расположенным по соседству магазинчиком; он заплатил хозяину десять рупий, чтобы тот пустил его посидеть там на теплом солнце, откуда он мог наблюдать за улицей, оставаясь незамеченным. «Да, если бы мы остались в Париже, Сильвия была бы жива. И Алекс, и Гоутин. Почему мне всегда чего-то не хватает?» Он положил голову на руки и вскоре задремал, то и дело просыпаясь, чтобы взглянуть на улицу.
Послышались шаги, и рядом с ним кто-то остановился. Он увидел кожаные ботинки, отделанные голубыми бусинами, выше – потертые джинсы, на поясе висел нож с костяной рукояткой. На кожаную рубашку спускались длинные косы с вплетенными в них разноцветными ленточками и украшенные бусинками. Сверху, в ореоле неба, на него смотрело хищное лицо.
Человек опустился на корточки, высокий тибетец стоял позади. «Бессмертный» был старше, с более узким лицом и глазами, почти скрытыми под черными бровями. Присев, он приподнял подбородок, открывая блестящий шрам на шее шириной с палец, протянувшийся от уха до уха.
– Ты говорил про оружие?
Они провели его по многолюдным раскаленным на солнце улицам к пыльной дороге, по обеим сторонам которой стояли обветшалые хижины. За ними возвышались лишенные всякой растительности холмы с раскинувшимся на них лагерем тибетских беженцев – белыми палатками, присланными Швейцарией и ООН в рамках помощи. Между ними, шныряя под животами привязанных лошадей, играли в войну черноглазые дети с камнями и палками вместо гранат и ружей.
Они долго кружили среди нескончаемых палаток, и он окончательно запутался. Какой-то мальчишка в кепке, украшенной бусинками, орудуя кукри, строгал щепки. Коэн вдруг понял, что он видел его десять минут назад.
– Вы меня уже достаточно запутали, – сказал он «Бессмертному». – Ведите меня к горе.
«Бессмертный» молчал, продолжая идти, наступая мягкими подошвами своих ботинок на общипанные колючие сорняки. Молодой, по пояс голый парень чистил косматого коня, рядом с ним на траве лежал автомат Калашникова. Ощутив внезапную боль внутри, Коэн узнал в нем одного из тибетцев, который был со Стилом на Кали Гандаки. Он поспешил укрыться за высоким тибетцем. «Бессмертный» продолжал невозмутимо вышагивать впереди, его нож с торчащей из футляра костяной рукояткой свободно раскачивался при ходьбе.
Приказав Коэну жестом войти в палатку, «Бессмертный» удалился. В душной палатке пахло жиром и раскаленным на солнце брезентом. Он посмотрел на вход. «Если тот парень с автоматом видел меня, я погиб. Уже ничего не сделаешь. Погиб. Конец. Я погиб. Меня разрежут живьем на кусочки и выбросят воронью. Спокойно. Бежать. Нет, спокойно». Он почувствовал внезапную слабость в теле, покрывшемся холодным потом. Закусив губу, он ждал.
У боковой стены палатки лежала доска, на ней спал ребенок. Мухи буквально гроздьями облепили глаза малыша. Скрестив ноги, Коэн сел на землю. Тибетец, не сводя с него глаз, опустился на корточки спиной к выходу. Коэн хотел было отогнать мух от лица ребенка, но потом раздумал. Вдруг полы палатки резко распахнулись и вошел «Бессмертный», за ним – какой-то старик.
– Это он? – Во взгляде его глаз, похожих на сардониксы, под едва заметными бровями совсем не чувствовалось тепла. Его лицо с крупными редкими зубами было покрыто шрамами. Под каштановой кожей его безволосых рук жгутами выделялись мышцы. Мочку уха оттягивала болтающаяся на ней серьга с камеей.
Коэн снял очки.
– "Бессмертный" сказал тебе...
– "Бессмертный" говорит сам за себя. Что за оружие?
– М-16, кое-какие пистолеты, гранаты.
– Где?
– В двух днях от Катманду.
– Ваше оружие в Индии?
– Почему ты думаешь, что в Индии?
– Где же еще, если в двух днях отсюда?
– Собираются воевать с Пакистаном. – Коэн резко взмахнул рукой; мухи сердито зажужжали над ребенком. – Я пришел заменить Стила.
– Кто это сказал?
– Наш босс.
– Стил на Кали Гандаки.
– Он убит в Катманду.
– Всего три недели назад мы дали американцам за оружие много «вечного снега». Почему нужно больше?
– Сейчас в Америке многие предпочитают дружить с Китаем. Но в нашей стране «вечный снег» ценится все больше, а его проще найти у вас.
Старик о чем-то поговорил с «Бессмертным» по-тибетски.
– Ты, – обратился он затем к Коэну, – принесешь нам что-нибудь из оружия. Мы должны посмотреть. А потом мы поговорим о плате. – Он почесал подбородок. – Много лет американцы привозили нам русское оружие, оно лучше. Почему теперь американское?
Коэн снял очки и протер их рубашкой.
– Когда идет дождь, на жажду не жалуются. Это то, что у нас есть. Старик встал.
– Тогда через два дня.
– Через четыре. Два дня туда, два – обратно.
– Как Стил оказался в Катманду, если он должен быть с нашими людьми на Кали Гандаки?
– Потому что бомба разбилась. Он провалился и был убит.
– Что разбилось?
– Огонь, как солнце.
– Я не знаю такого.
– Бомба, чтобы убить китайцев.
– Я не слышал об этом. – Старик глянул на «Бессмертного», но тот покачал головой. – На Кали Гандаки должно было быть только оружие. Этот огонь вез Стил?
– Хоу. Она разбилась в каньоне под Муктинат. Кому из твоих людей это известно?
– Никому, если об этом не знаю я. Старик опять взглянул на «Бессмертного».
Коэн встал.
– Ты знаешь новый адрес и имя человека, с кем ты теперь будешь иметь дело?
– С кем?
– Покажи мне прежний адрес.
«Бессмертный» вынырнул из палатки. Старик повернулся к Коэну.
– Мы подождем его на улице.
– Я останусь здесь. Лучше не обнаруживать себя. Старик вернулся на свое место.
– Как хочешь. – «Бессмертный» вернулся с клочком бумаги. Старик повернулся к Коэну. – Я не могу показать тебе это без разрешения Стила.
– Теперь Стил уже ничего не может разрешить, а я не могу дать тебе новый адрес, пока ты не покажешь мне прежний.
– Почему?
Коэн счел возможным улыбнуться.
– Как я могу быть уверен, что ты именно тот, с кем следует иметь дело? – Он направился к выходу. – Не увидев прежнего адреса и имени, я не могу дать тебе нового, как и договариваться с тобой насчет оружия. – Он вышел на улицу, обесцвеченный солнцем пыльный воздух показался ему чуть ли не прохладным после душной палатки. Тибетца с «Калашниковым» уже не было. Судя по солнцу, где-то час:
Пол уже мог добраться до Фу Дордже. «Узнав имя и адрес, мы могли бы достать их всех». Старик стоял перед ним.
– У тебя есть бумага?
– Для чего?
– По инструкции я должен дать тебе новый адрес в обмен на тот, что у тебя. – Кивком головы старик показал на рассыпанные по равнине белые палатки. – Китайцы украли земли моего народа. Они убивают наших детей, уничтожают наши дома, поля, храмы. Сжигают наши священные книги. Но они ни за что не победят нас. Мы никогда не сдадимся. – Он улыбнулся. – Было бы неразумно предать нас.
– Если ты боишься, что я это сделаю, нам незачем продолжать разговор.
– Я боюсь доверять кому-либо.
Помедлив, старик протянул Коэну клочок бумаги:
КОХЛЕР ИМПОРТ-ЭКСПОРТ
293 Фултон-стрит Нью-Йорк, штат Нью-Йорк США
Коэн порвал его.
– Я напишу новый. – На бумаге, которую принес высокий тибетец, он написал печатными буквами вымышленный адрес на Аппер Ист Сайд и протянул его старику. – Напиши это на конверте и отправь – к вам придут.
– Но через четыре дня ты вернешься. – Старик сделал знак высокому тибетцу, который достал из своего одеяла кожаный мешочек с гашишем и протянул его Коэну. – Это тебе на дорогу, – он оскалился в улыбке, затем крепко схватил Коэна за локоть. – Тебе известно, как мы поступаем с теми, кто нас предает? – Он ткнул пальцами Коэну под ребра. – Мы разрезаем здесь, залезаем рукой под ребра и сдавливаем бьющееся сердце. Не слишком быстро, немного отпускаем, потом сжимаем опять. Через некоторое время, несколько часов, а может, дней, мы раздавливаем его. Это мучительная смерть.
Коэн улыбнулся.
– От того, кто боится смерти, мало толку.
– Бывает так, что жизнь становится страшнее смерти, – ухмыльнулся старик.
Глава 6
Мухи ползали здесь, по-видимому, уже несколько часов. Некоторые из них увязали в засохшей крови, другие безнаказанно разгуливали по ее запекшейся корке, местами потемневшей почти до черноты. Сирэл лежала, неестественно изогнувшись, в середине комнаты. Ее глаза остекленели, шея была перерезана до окровавленно-белой кости. Позади нее, распластавшись вниз лицом, лежали ее родители, мальчик – под телом матери.
Пошатываясь, он вышел в другую комнату и упал на пол, ощутив на лице тепло еще не потухших углей очага. К горлу подступила тошнота, он попытался подавить ее, попав не в то горло, она душила его. Он сплюнул в очаг.
«Жизнь – насмешка, Сирэл. Она была бессмысленной. Нереальной. Ее вообще не было. Не плачь по ней. Лучше умереть Смерть помогла тебе». Черные блестящие глаза Сирэл смотрели на него.
– Смерть помогла мне? – беззвучно спросили ее губы.
– Не верю! – закричал он и выбежал в другую комнату, высохшая кровь захрустела под ногами. Он поднял ее на руки – кровь издала чавкающий звук. Красная струйка брызнула из горла Сирэл. Положив ее, он опустился на колени около Фу Дордже и перерезал пестрый платок, которым был завязан его рот, потом кожаный ремешок, стягивающий его руки за спиной. Затем проделал то же с его женой.
Опомнившись, он обнаружил, что стоит на коленях, почти касаясь лбом пола, в позе человека, ожидающего казни. «Так и есть. Потому что это я убил их. Своим вчерашним приходом. Кто-то следил».
Он погладил косички Сирэл. «Когда, в какой момент они убили тебя? Когда я пил кофе с высоким тибетцем? Или когда я спокойно ел бейси и рис? Когда я нес всякую чушь в лагере беженцев? И притворялся, что я в опасности? Может, Бессмертный смеялся про себя, глядя на меня, в то время, пока это совершалось? Да и знает ли он вообще? А этот нью-йоркский адрес – „Кохлер Импорт-Экспорт“ – настоящий? А может, они играют со мной? И Бог заодно с ними? Ждут, пока я выведу их на Пола? Чтобы потом убить нас обоих? Когда... Сирэл?»
Ким! Пошатываясь, он поднялся, схватил со стены кукри и бросился на улицу, чуть не сбив двух женщин, сидевших на ступеньке.
– Намаете, сагиб! – смеясь, крикнула одна. На шерпском базаре он выхватил велосипед у какого-то неварца, который что-то возмущенно прокричал, и помчался к школе, где работала Ким. Щупленький седеющий директор в белом шлеме, то и дело кланяясь, сообщил:
– Она ушла меньше часа назад с какими-то двумя, которые за ней пришли.
– Кто они?
– Люди с далеких гор.
Когда у велосипеда лопнула цепь, он бросился бежать по шумным улицам сквозь толпы народа, сшибая и расталкивая всех, кто попадался ему на пути Калитка была приоткрыта, в доме – пусто.
– Ким! – закричал он, – Ким!
Она лежала вниз лицом под сандаловыми деревьями на резных старинных камнях, которые Пол притащил из разрушенного дворца Рана. Мухи уже собирались по краям все еще струящейся из ее горла крови. Ее запрокинутая голова с зияющей раной на шее раскачивалась из стороны в сторону, когда он внес ее в комнату и опустил под картиной со стариком и водопадом.
Мягкий свет заката упал на «Бит Сюр», осветив зеленоватый глянец Тихого океана и свежую зелень секвой, растущих на скалах. На улице послышались голоса. Он бережно положил ее на подушки и, перешагнув через козлоногий столик, подошел к окну. Какой-то ребенок, отскочив от окна, побежал к калитке, откуда с любопытством смотрели чьи-то лица.
Гуркхи в форме, казавшейся при тускневшем солнце горохово-зеленой, сверкнув эфесом, постучал своей кукри по калитке. Взгляд Коэна упал на джинсы, испачканные кровью Ким. Гуркхи уже стучал в дверь. Коэн метнулся в спальню. Опрокидывая вещи Ким, он схватил с полки футбольный мяч и ручку. Наспех написав на потертой свиной коже «Серпент – Пасха», он сунул мяч обратно на полку. В тот момент, когда гуркхи плечом распахнул дверь, Коэн выскочил с задней стороны дома и кинулся под сандаловые деревья мимо резных камней Раны и, поскользнувшись, упал в кровь Ким.
– Полицейский, он убегает! – завопил кто-то с дороги.
Перепрыгнув через стену, он оказался в небольшом загоне; старый тупорогий ранго поднялся и, покачиваясь, направился к нему; его кожаная мошонка, словно маятник, раскачивалась из стороны в сторону. Увернувшись от его рогов и прошлепав по навозной жиже, Коэн перемахнул через ворота на улицу, где, загораживая проход, стоял старик, торгующий кастрюлями, громоздившимися на деревянной раме, висевшей у него на плечах. Женщины в розовых сари, столпившись вокруг него, громко спорили. Улица была заполнена кричащими и жестикулирующими людьми. Врезавшись в толпу сгрудившихся женщин, он свалил жестянщика, который завопил сквозь грохот падавших кастрюль. За углом он метнулся вправо, за следующим – влево, понесся по улицам, забитым носильщиками, женщинами, детьми, собаками, на запад и, оставив позади центр города, повернул на север, к Покхаре.
Остановившись на первом же холме, он посмотрел на дорогу впереди в надежде увидеть Пола. Позади в пыльной дымке, усеянной слабо мерцавшими огнями Катманду, на лошадях скакали гуркхи. По направлению к нему с грохотом двигался какой-то грузовик, высаживая гуркхи по двое на склоне горы. Он сполз с дороги в заросли магнолий. Свет фар скользнул по листьям; грузовик сбавил ход и, застучав клапанами, остановился.
Послышалось шуршание травы. Вытащив кукри из ножен, он затаил дыхание. На фоне городских огней внизу показались две фигуры. Одна из них заглянула в магнолии. Шаги стали удаляться. Он убрал кукри в ножны и выдохнул.
Мягкие шаги послышались сзади и спереди. Еще шаги – теперь уже слева и справа. Он вновь выдернул кукри, ее лезвие издало металлический шелест. Он стал продираться сквозь заросли магнолий, приминаемая трава, казалось, гремела в ушах. Согнувшись, зажав кукри зубами, опираясь на пальцы рук, он спускался вниз, сопровождаемый шорохом травы, похожим на шипение. Звездный свет отразился в клинке, впереди маячили два темных силуэта. Слева от него лощина, углубляясь, уходила вниз к равнине. Он бросил камешек, который застучал по стене каньона. Силуэты, перешептываясь, остановились; когда они немного отошли к ущелью, он обошел их. Хрустнула ветка – они заорали, и он, вскочив, уже бежал вниз по каменистому склону, затем по освещенному звездами широкому рисовому полю. Позади раздавалось шлепанье ног. Он бросился вверх по склону, через двор какой-то фермы. С пронзительным писком рассыпались в разные стороны цыплята, противно визжа, шарахнулась в сторону свинья. Запутавшись в веревке, которой она была привязана, Коэн упал в выгребную яму и распорол колено. Он тут же вскочил и побежал еще быстрее вверх к лесу, где испуганные птицы подняли гвалт высоко над головой.
Пошатываясь, он вышел в другую комнату и упал на пол, ощутив на лице тепло еще не потухших углей очага. К горлу подступила тошнота, он попытался подавить ее, попав не в то горло, она душила его. Он сплюнул в очаг.
«Жизнь – насмешка, Сирэл. Она была бессмысленной. Нереальной. Ее вообще не было. Не плачь по ней. Лучше умереть Смерть помогла тебе». Черные блестящие глаза Сирэл смотрели на него.
– Смерть помогла мне? – беззвучно спросили ее губы.
– Не верю! – закричал он и выбежал в другую комнату, высохшая кровь захрустела под ногами. Он поднял ее на руки – кровь издала чавкающий звук. Красная струйка брызнула из горла Сирэл. Положив ее, он опустился на колени около Фу Дордже и перерезал пестрый платок, которым был завязан его рот, потом кожаный ремешок, стягивающий его руки за спиной. Затем проделал то же с его женой.
Опомнившись, он обнаружил, что стоит на коленях, почти касаясь лбом пола, в позе человека, ожидающего казни. «Так и есть. Потому что это я убил их. Своим вчерашним приходом. Кто-то следил».
Он погладил косички Сирэл. «Когда, в какой момент они убили тебя? Когда я пил кофе с высоким тибетцем? Или когда я спокойно ел бейси и рис? Когда я нес всякую чушь в лагере беженцев? И притворялся, что я в опасности? Может, Бессмертный смеялся про себя, глядя на меня, в то время, пока это совершалось? Да и знает ли он вообще? А этот нью-йоркский адрес – „Кохлер Импорт-Экспорт“ – настоящий? А может, они играют со мной? И Бог заодно с ними? Ждут, пока я выведу их на Пола? Чтобы потом убить нас обоих? Когда... Сирэл?»
Ким! Пошатываясь, он поднялся, схватил со стены кукри и бросился на улицу, чуть не сбив двух женщин, сидевших на ступеньке.
– Намаете, сагиб! – смеясь, крикнула одна. На шерпском базаре он выхватил велосипед у какого-то неварца, который что-то возмущенно прокричал, и помчался к школе, где работала Ким. Щупленький седеющий директор в белом шлеме, то и дело кланяясь, сообщил:
– Она ушла меньше часа назад с какими-то двумя, которые за ней пришли.
– Кто они?
– Люди с далеких гор.
Когда у велосипеда лопнула цепь, он бросился бежать по шумным улицам сквозь толпы народа, сшибая и расталкивая всех, кто попадался ему на пути Калитка была приоткрыта, в доме – пусто.
– Ким! – закричал он, – Ким!
Она лежала вниз лицом под сандаловыми деревьями на резных старинных камнях, которые Пол притащил из разрушенного дворца Рана. Мухи уже собирались по краям все еще струящейся из ее горла крови. Ее запрокинутая голова с зияющей раной на шее раскачивалась из стороны в сторону, когда он внес ее в комнату и опустил под картиной со стариком и водопадом.
Мягкий свет заката упал на «Бит Сюр», осветив зеленоватый глянец Тихого океана и свежую зелень секвой, растущих на скалах. На улице послышались голоса. Он бережно положил ее на подушки и, перешагнув через козлоногий столик, подошел к окну. Какой-то ребенок, отскочив от окна, побежал к калитке, откуда с любопытством смотрели чьи-то лица.
Гуркхи в форме, казавшейся при тускневшем солнце горохово-зеленой, сверкнув эфесом, постучал своей кукри по калитке. Взгляд Коэна упал на джинсы, испачканные кровью Ким. Гуркхи уже стучал в дверь. Коэн метнулся в спальню. Опрокидывая вещи Ким, он схватил с полки футбольный мяч и ручку. Наспех написав на потертой свиной коже «Серпент – Пасха», он сунул мяч обратно на полку. В тот момент, когда гуркхи плечом распахнул дверь, Коэн выскочил с задней стороны дома и кинулся под сандаловые деревья мимо резных камней Раны и, поскользнувшись, упал в кровь Ким.
– Полицейский, он убегает! – завопил кто-то с дороги.
Перепрыгнув через стену, он оказался в небольшом загоне; старый тупорогий ранго поднялся и, покачиваясь, направился к нему; его кожаная мошонка, словно маятник, раскачивалась из стороны в сторону. Увернувшись от его рогов и прошлепав по навозной жиже, Коэн перемахнул через ворота на улицу, где, загораживая проход, стоял старик, торгующий кастрюлями, громоздившимися на деревянной раме, висевшей у него на плечах. Женщины в розовых сари, столпившись вокруг него, громко спорили. Улица была заполнена кричащими и жестикулирующими людьми. Врезавшись в толпу сгрудившихся женщин, он свалил жестянщика, который завопил сквозь грохот падавших кастрюль. За углом он метнулся вправо, за следующим – влево, понесся по улицам, забитым носильщиками, женщинами, детьми, собаками, на запад и, оставив позади центр города, повернул на север, к Покхаре.
Остановившись на первом же холме, он посмотрел на дорогу впереди в надежде увидеть Пола. Позади в пыльной дымке, усеянной слабо мерцавшими огнями Катманду, на лошадях скакали гуркхи. По направлению к нему с грохотом двигался какой-то грузовик, высаживая гуркхи по двое на склоне горы. Он сполз с дороги в заросли магнолий. Свет фар скользнул по листьям; грузовик сбавил ход и, застучав клапанами, остановился.
Послышалось шуршание травы. Вытащив кукри из ножен, он затаил дыхание. На фоне городских огней внизу показались две фигуры. Одна из них заглянула в магнолии. Шаги стали удаляться. Он убрал кукри в ножны и выдохнул.
Мягкие шаги послышались сзади и спереди. Еще шаги – теперь уже слева и справа. Он вновь выдернул кукри, ее лезвие издало металлический шелест. Он стал продираться сквозь заросли магнолий, приминаемая трава, казалось, гремела в ушах. Согнувшись, зажав кукри зубами, опираясь на пальцы рук, он спускался вниз, сопровождаемый шорохом травы, похожим на шипение. Звездный свет отразился в клинке, впереди маячили два темных силуэта. Слева от него лощина, углубляясь, уходила вниз к равнине. Он бросил камешек, который застучал по стене каньона. Силуэты, перешептываясь, остановились; когда они немного отошли к ущелью, он обошел их. Хрустнула ветка – они заорали, и он, вскочив, уже бежал вниз по каменистому склону, затем по освещенному звездами широкому рисовому полю. Позади раздавалось шлепанье ног. Он бросился вверх по склону, через двор какой-то фермы. С пронзительным писком рассыпались в разные стороны цыплята, противно визжа, шарахнулась в сторону свинья. Запутавшись в веревке, которой она была привязана, Коэн упал в выгребную яму и распорол колено. Он тут же вскочил и побежал еще быстрее вверх к лесу, где испуганные птицы подняли гвалт высоко над головой.