Маленькие выцветшие глазки кардинала Моланали не отрывались от дамы Сибрит. Этот взгляд, смесь явного отвращения и скрытой похоти, наполнял ее чувством неловкости. Ей казалось, что укрывшийся в глубине ложи человек, как пожиратель падали, раздевал ее, срывая покровы с тела и души. Ей хотелось, чтобы муффий и император поскорее завершил свой разговор, чтобы уйти от жгучего и бесстыжего разглядывания. Она кипела нетерпением вернуться в свои новые дворцовые апартаменты, поцеловать свою дочку-проказницу, к которой уже привязалась, и подготовиться к отъезду. Ей хотелось немедленно послать шифровку брату Мулику, чтобы тот принял необходимые меры, пока Менати Анг в последний момент не изменил своего решения.
   – Мой сеньор, это место не подходит для разговора, – заметил муффий, чья живость и острота взгляда противоречили величавости его жестов. – Мы просим вашего благосклонного согласия на частную аудиенцию. И если возможно, сегодня вечером.
   Император не смог скрыть раздражения:
   – Сегодня вечером? Ваше Святейшество, вы же знаете, что сегодня последняя ночь празднеств! Я должен почтить своим присутствием вечер элегий в саду дворца. Я обязан – вечер будут транслировать на все планеты.
   – Я знаю, у вас расписано все время, но позвольте мне настаивать. То, о чем нам надо побеседовать, крайне срочно. И клянусь вам, эта беседа отнимет всего несколько минут вашего драгоценного времени.
   В устах этого старца самые невинные слова всегда звучали скрытой угрозой.
   – Ну, хорошо, Ваше Святейшество! Дайте мне только несколько мгновений отдыха. Я провожу даму Сибрит в ее апартаменты, и мы встретимся в малом зале частных приемов.
   – Нас это устраивает, мой сеньор, – пробормотал муффий с поклоном.
   Его ложа растаяла среди остальных белых сфер. Менати Анг спрашивал себя, какая извращенная мысль могла зародиться в голове Непогрешимого Пастыря. Быть может, он проведал про заговор, который плели против него Паминкс и некоторые кардиналы? Невозможно! Они приняли все предосторожности…
   Когда императорская ложа опустилась на пол из черного мрамора, несколько придворных обратились к Менати Ангу с просьбой дать частную аудиенцию, чтобы он вынес свое царственное решение по поводу запутанных вопросов почетного или семейного приоритета. Он отделался пустыми обещаниями, подкрепляя их сладкой улыбкой. Танцовщицы сохорго, выстроившиеся у рампы, с достоинством выслушивали восхищенных поклонников, чьи фразы больше походили на восторги чужаков-провинциалов. Несмотря на усилия, которых требовало их многовековое искусство, на спокойных лицах девушек не было видно ни пота, ни следов усталости. Император в сопровождении дамы Сибрит приблизился к ним и с гордой сдержанностью отпрыска знатной семьи поздравил их.
   Как только зрители покидали свою сферу, к ним тут же присоединялись их мыслехранители. Все это создавало хаотическое движение вокруг центрального бассейна – здесь мелькали напудренные лица и белые анонимные капюшоны. Менати Анг на мгновение прервал привычные формальности и лицемерные высказывания, наклонился к даме Сибрит и прошептал:
   – Полагаю, не стоит даже спрашивать, окажете ли вы любезность сопровождать меня на вечер элегий… Я заранее знаю ответ…
   Она упрямо уставилась в пол.
   – Значит, я в последний раз провожу вас в ваши апартаменты. После этого, клянусь всем самым святым, больше не буду надоедать вам!
 
   Голос его был пропитан печалью. Вокруг него теснились придворные, водоворот толпы – натянутые улыбки, манерность, бегающие глаза, голоса, крашеные, экстравагантные локоны, бледный грим. Эта атмосфера утонченного птичника, культа парадности, внешнего лоска более всего раздражала даму Сибрит, которой, как ни странно, она предпочитала резкие манеры Менати Анга. По крайней мере его поведение было до определенной степени искренним и выражало достоинство или извинение. Женщины смотрели на нее высокомерно, с аристократическим презрением, дружелюбно помахивая рукой или сдержанно улыбаясь. Они не прощали ей безраздельного внимания Анга и неприятия его ухаживаний, когда сами откровенно кокетничали с ним, принимая томные позы и бросая многозначительные взгляды. Придворные дамы всеми способами пытались привлечь внимание императора, забыв о своих безликих супругах, но тот был равнодушен, и они отчаянно завидовали ей.
   Через несколько мгновений, показавшихся даме Сибрит бесконечными, Менати Анг вырвался из тысяч щупальцев ненасытного придворного спрута. Они вышли из Амфитеатра через монументальные центральные двери. Императорская охрана, состоящая из наемников-притивов в черных масках и комбинезонах, присоединилась к мыслехранителям, уже занявшим место позади Менати.
   Чуть в стороне шли мыслехранители дамы Сибрит с лицами, спрятанными под капюшонами белых бурнусов с красной отделкой. Одним из двух ее скаитов был Гаркот, ментальный убийца, главное действующее лицо гугаттской битвы, – его восхваляли как героя, хотя он ничего особенного не совершил. Удивительно, насколько люди любили славу… Гаркот убедил своего соплеменника, главного мыслехранителя дамы Сибрит, временно уступить ему свое место. «Убедить» – было не совсем точным словом. Гипонероархат просто послал импульс и растворил жизненную спору мыслехранителя, отправив ее в конгломерат, занимающийся Планом. Гаркот считал, что его постоянное присутствие при вдове сеньора Ранта Анга было ключом к успеху замысла. Оказавшись в ее окружении, он без труда обнаружил в душе дамы Сибрит зияющую брешь: в душе этой женщины боролись влечение и отвращение к Менати. Если она отказывала императору, то не из-за отсутствия любви. Она безумно боялась собственных желаний. Более того, она обладала удивительной способностью видеть в своих сновидениях будущее. Во сне к ней приходили сцены, украденный у времени. Эта странная способность, не имевшая ничего общего с прогнозированием спор-прародителей, привлекла внимание ментального убийцы. Он сообщил муффию Церкви Крейца о результатах своего обследования. И они решили воспользоваться отсутствием коннетабля, объезжавшего планеты империи, чтобы немедленно перейти к действиям.
 
   Императорский эскорт пересек укутанный сине-красным заревом парк, едва освещенный Солнцем Сапфир, которое уходило за горизонт. Начиналась первая ночь. Светошары плыли над аллеями. За газонами и кустарниками высился гигантский голубой фасад дворца, украшенный флуоресцирующими статуями, а над ним вверх устремлялись башенки с куполами из розового опталия. Центральная лестница со ступенями из бирюзы и перламутра поднималась к парадной террасе. На лужайках чинно расхаживали хохлатые павлины, красуясь своими золотистыми крыльями. По мостикам и воздушным коридорам сновали слуги в белых пиджаках и красных облеганах, огибая пурпурных гвардейцев и агентов безопасности. Заметив императора, все замирали и отвешивали почтительный поклон.
   Дама Сибрит успешно пользовалась отсутствием уединенности, характерной для дворцовой жизни, чтобы избегать упрямых наскоков Менати. Многие слуги были агентами Церкви или коннетабля. Она сумела ему напомнить об этом в тот день, когда он, не сумев сдержать желания, был готов высадить дверь ее спальни. Хотя он и стал императором вселенной, но зависел от Барофиля Двадцать Четвертого и коннетабля Паминкса. Она старалась держать рядом одну из камеристок, веселых осгориток легкого поведения, чтобы те могли прийти ей на помощь по малейшему знаку и стать свидетелем в том случае, если император вдруг утратит ментальный контроль. Но она не знала, что осгоритские служанки довели свою преданность до того, что удовлетворяли неутоленную страсть суверена. Он яростно овладевал ими в коридоре, прижав к стене или бросив на подвесную скамью, а потом тенью исчезал со своей свитой из шести мыслехранителей.
   Теперь, когда она справилась с похотью деверя, дама Сибрит почти жалела, что одержала победу. Эта игра в обольщение между ней и Менати имела привлекательную сторону, нравилась ей, и она не могла не знать этого. Она пробудила ее от летаргии, от скуки, в которой дама Сибрит тонула долгие годы, ожидая, когда сеньор ее супруг соблаговолит обратить на нее внимание.
   Менати остановился на террасе. Его горящие глаза вонзились в глаза дамы Сибрит, и та не смогла выдержать его напряженного взгляда.
   – Дама моя, я оставляю вас, и вы сами доберетесь до своих апартаментов, – хрипло сказал он. – Желаю вам доброй ночи и… говорю вам – прощайте. Ваше самое горячее пожелание будет выполнено: вы меня больше не увидите! Вы можете уехать вместе с дочерью, когда захотите. Чем быстрее, тем лучше…
   Он повернулся так стремительно, что пурпурный плащ обвился вокруг него. Потом, борясь с невероятным искушением вернуться, он в сопровождении мыслехранителей удалился огромными шагами, направившись к боковой двери.
   Задумавшись, дама Сибрит машинально поднялась на гравиплатформе на свой этаж, потом двинулась по длинным коридорам правого крыла, в конце которого располагались ее апартаменты. Один из ее мыслехранителей внимательно следил за тончайшими переменами в ее душе. Как только император объявил о своем решении окончательно расстаться с ней, ей уже расхотелось уезжать. Она подумала, что, приди к ней император этой ночью, она, быть может, не захлопнет перед ним двери спальни. Теперь уже было поздно. Настала ее очередь испытывать муки одиночества и несбывшихся желаний.
   Гаркот немедленно связался со своим агентом, находившимся при муффии.
 
   Дворецкий провел Непогрешимого Пастыря в крохотный зал частных приемов, обшитый драгоценными, ароматными породами дерева. Погруженный в мысли, император поджидал муффия, играя с радужными каплями настенного фонтанчика.
   По протоколу эскорт мыслехранителей понтифика остался в прихожей. Символическая предосторожность: перегородка не мешала им продолжать свою двойную работу защиты и инквизиции. Барофиль Двадцать Четвертый поклонился Менати Ангу, потом протянул руку с кольцом для поцелуя.
   – Оставим это, – недовольно пробурчал Менати Анг, бесцеремонно отталкивая руку муффия. – Мы не на людях! Садитесь и говорите. Я спешу!
   Муффий усмехнулся и с удобством разместился в кресле из тканого опталия.
   – Я вижу, вы озабочены, мой сеньор… Неужели ваш дух поглощен каким-то неприятным делом?
   Менати Анг знал, что глава Церкви Крейца располагал прекрасной сетью информаторов и знал все о его любовных огорчениях. И не стал притворяться.
   – Сердечная рана есть выражение иллюзорности, как сказал один поэт… Вы обещали, что наша частная беседа не займет много времени. Давайте не будем растекаться мыслью по древу!
   По мнению муффия, раздражительность Менати свидетельствовала о полной правоте эксперта Гаркота, который положил в основу заговора плотские желания императора. Непогрешимый Пастырь укрепился в своем решении: сейчас он ставил на кон свою жизнь. До этого момента у него еще не было полной убежденности в правильности перехода на сторону Гаркота. Его черные проницательные глазки впились в собеседника. Бездонные зрачки, пылавшие ярким огнем, резко контрастировали с белым одеянием, облеганом и напудренным личиком.
   – Мой сеньор, то, о чем мы должны поговорить, может… стать решительным поворотом в ведении дел империи и Церкви…
   – Боже! Признаюсь, вы внушаете мне беспокойство, Ваше Святейшество. – В голосе Менати слышалось и любопытство, и веселье.
   Он не мог не испытывать жалости к этому старику, приговоренному к смерти, который все еще пытался управлять этим подлунным миром.
   – Речь идет о коннетабле Паминксе, – продолжил Барофиль Двадцать Четвертый. – Его присутствие рядом с вами уже не кажется нам… столь желательным, как это было в недалеком прошлом.
   С помощью ментального контроля императору удалось скрыть, как поразили его эти слова.
   – Вот вы куда клоните, Ваше Святейшество, – сумел он выговорить. – Вы не можете не знать о тех услугах, которые коннетабль оказал нашему семейству и вашей Церкви! Хотя не сиракузянин по рождению и даже не человек, он отдал нам, вам и мне, свой неоценимый дар, поставил нам на службу свои невероятные способности. Его голова занята только интересами сиракузского народа…
   – Нам это слишком хорошо известно, мой сеньор, – поспешил подтвердить муффий, желая исправить дурное впечатление, произведенное столь резким началом. – Скаит Паминкс был, похоже, верным и лояльным служителем вашей семьи, а следовательно, и нашей Церкви. И мы не собираемся оспаривать эту реальность. Но сейчас мы вспоминаем о прошлом, а нас интересует будущее. Будущее – неизведанное поле, на котором решается наша судьба. Кое-что привело нас к мысли, что у коннетабля Паминкса больше нет будущего.
   – А именно? – сухо осведомился император. – Полагаю, если вы явились ко мне для беседы, у вас есть конкретные аргументы, которые можно проверить, а вовсе не бредни, которые так любят придворные и церковники.
   Муффий сохранил ментальный контроль и не обратил внимания на язвительный намек.
   – Дело в том, что я поддерживаю особые контакты с кое-какими лицами из ближайшего окружения коннетабля, мой сеньор, и они сообщили мне, что отдельные его упущения могут привести к гибели империи. Его ментальные способности всеми
   оцениваются как исключительные, но они могут оказаться недостаточными для успешной борьбы с подлинными врагами империи. С теми, о чьем существовании мы пока не подозреваем, но которые скрытно закладывают основы мятежа…
   – Абсуратский Орден уничтожен! Полностью! – возразил Менати Анг. – Не вижу, кто еще…
   – Последние последователи индисской науки, мой сеньор!
   – Эта практика дурного волшебства? Помилуйте!
   – Коннетабль, несмотря на неоднократно данные обязательства, так и не смог пленить дочь Шри Алексу, одного из последних наставников индисской науки. Это означает, что она обладает тайной техники, позволяющей уходить от инквизиции и ментальной смерти. Вероятно, согласно вашему определению, это и есть одно из тех дурных волшебств, которое отец успел ей передать до смерти… А теперь представьте, что она поделится своими знаниями с другими, и это знание разойдется по вселенной, как волны от взрыва световой бомбы. Попытайтесь представить себе, с какими непреодолимыми трудностями нам придется столкнуться. Вы и я или кто-то другой, стоящий во главе Церкви, мы теряем ментальный контроль над нашими подданными. Мы будем не в силах предвидеть маневры наших противников!.. Мы не можем позволить себе подобную уязвимость, даже рассчитывая на полицейских и наемников-притивов. Мне сообщили о случае с мелким служащим ГКТ, который помог вышеуказанной девице и которого с тех пор не могут ни отыскать, ни засечь. Он непонятным способом сумел обмануть даже ринса, а он имел дело с моделью Тху, обеспечивающей безошибочное распознание клеток… Орден абсуратов был лишь тенью врага: вы сами видели, с какой легкостью он был раздавлен! Я узнал, как, наверное, и вы, что махди Секерам скончался более сорока лет назад, а вместо него правила директория… Истинная опасность кроется в этих невидимых рассеянных спорах оппозиции, которые коннетабль продолжает игнорировать, способствуя их развитию.
   Император нервно разглаживал черную прядь, обрамлявшую правую часть его лица.
   – Эти… приближенные Паминкса, которые сообщили вам все это, кто они, Ваше Святейшество?
   Муффий выпрямился и приблизил лицо к лицу собеседника.
   – Скаиты, которые неустанно тренировались, чтобы извлечь из своих способностей все самое лучшее… Именно им удалось засечь эти вражеские споры, и они горят желанием уничтожить их. Один из них настроен действовать весьма решительно и незамедлительно…
   Менати Анг вскочил с кресла и направился к противоположной стене комнаты. Лицо его выражало явное беспокойство.
   – Ваше Святейшество, правильно ли я понял смысл вашего демарша? – вдруг сурово заговорил он. – Вы предлагаете мне отлучить коннетабля Паминкса от его функций и заменить вашим ставленником! Признайтесь, в вашем методе не хватает элегантности: воспользоваться длительным отсутствием заинтересованного лица, прийти ко мне и обвинить его в некомпетентности. Не очень честный поступок для представителя Церкви! Могли бы дождаться его возвращения и дать ему возможность оправдаться!
   – Будь коннетабль во дворце, мой сеньор, у нас не было бы этой встречи: у него глаза и уши повсюду, в каждом углу, в каждом закоулке, за каждой стеной и каждой дверью! Он ежесекундно знает о наших малейших передвижениях. Его отсутствие как раз и дает уникальную возможность открыть глаза на мелкие недостатки, которые могут перерасти в крупные неприятности. Кроме того, мы считаем, что его значение в организации новой империи становится непомерным, и уверены, что его погоня за сосредоточием всей власти в своих руках прячет за собой проект, о котором знает только он сам!
   – Какой проект? – рявкнул Менати Анг, которого уже начали раздражать повторяющиеся инсинуации муффия.
   Слова Непогрешимого Пастыря тонкими каплями яда проникали в душу императора, и его ментальный контроль рушился при одном упоминании о растущей угрожающей тени коннетабля. По мнению Гаркота, этот подсознательный страх перед могуществом Паминкса вызывал у Менати неясное, но яростное желание вырваться из-под власти скаита и был его вторым ментальным приоритетом. Император часто спрашивал себя, что заставляло коннетабля проявлять столько рвения ради императорской семьи и сиракузского народа. И не получал вразумительного ответа на свой вопрос. Дружба, которая сблизила Паминкса с его отцом, Аргетти Ангом, не казалась ему убедительной причиной. И вообще, можно ли говорить о дружбе со скаитом Гипонероса? Муффий обрушил свою аргументацию именно на эту сторону дела:
   – Проект, повторяю вам, мой сеньор, о котором никто не знает, кроме него самого. Те же скаиты, о которых я упоминал, похоже, догадались, что коннетабль исполняет дело, в котором вы, я и все остальные только пешки! И так называемые его лояльность и верность всего лишь обманчивые покровы, наброшенные на реальность, совсем иную, чем мы вправе ожидать.
   – Все это слова, Ваше Святейшество! – возразил Менати Анг. – Слухи, разговоры… Слова часто используются в целях, о которых никто не признается. Мне нужны доказательства. Доказательства, слышите? Басня, о которой вы тут говорите, выглядит нелепостью. Ну а раз вы говорите о покровах, откройте мне, в чем ваш личный интерес!
   – Мой сеньор, божественный интерес Крейца!
   – Да, да, конечно! На пустой вопрос банальный ответ! – усмехнулся император. – Однако это слишком упрощенное объяснение, которое меня не удовлетворяет…
   – Интересы Церкви суть интересы империи, мой сеньор. Невероятный аппарат управления, недавно созданный…
   – Благодаря планам коннетабля! – едко напомнил Менати Анг.
   – Я не забываю об этом, – согласился муффий, чей взгляд становился все пронзительнее. – Мы первые поддержали проект коннетабля, когда он представил его нам. Но повторяю, это уже история… Этот аппарат управления позволяет нам нести Истинное Слово в самые далекие уголки вселенной. Туда, где до этого к нашим миссионерам относились самым ужасным образом – их изгоняли, бросали в темницы, подвергали пыткам. Истинное Слово становится Вселенским Словом! Так исполняется пророчество Салаина Благочестивого: наступит день, когда планеты, объединившиеся под общим стягом, познают бесконечное распространение Огня Божьей Любви… И наша священная обязанность уже сейчас требует заниматься этими дестабилизирующими атомами, которые могут задержать приход Истины. Долгосрочное предвидение событий —знак великого монарха, мой сеньор.
   – Вы говорите про себя, Ваше Святейшество?
   – Мы – скромный представитель Крейца в этом подлунном мире, мой сеньор! – ответил Барофиль Двадцать Четвертый. – Но вы, кто управляет делами этих миров, уже сегодня можете продемонстрировать свою мудрость, отметить свое царствование славными и нетленными делами.
   Императора охватило странное волнение, и он принялся расхаживать по комнате.
   – А вы, Ваше Святейшество, не являетесь ли игрушкой в чьих-то руках? – неуверенно спросил он. – Разве вами не воспользовались, чтобы отомстить коннетаблю?
   Муффий помолчал, чтобы придать своим словам больше веса. Ему удалось поколебать уверенность императора, а теперь надо было нанести удар милосердия.
   – Мы в силах предложить вам маленькую демонстрацию возможностей тех, кто послал нас к вам, мой сеньор.
   Менати Анг не смог скрыть любопытства.
   – Ах, демонстрация?
   – Небольшой опыт, касающийся… дамы Сибрит, – с рассчитанной медлительностью произнес Непогрешимый Пастырь.
   Император побледнел. Он утерял ментальный контроль, а потому закрыл лицо веером. Упоминание этого имени вдруг воздвигло между ними стену враждебности.
   – Мы знаем, насколько вы привязаны к дочери Аллоиста Ма-Джахи, – продолжил муффий примирительно, отбросив все предосторожности. – И мы смотрим на этот союз благожелательным взором! Он получит, не сомневайтесь в этом, всеобщее согласие и благословение Крейца…
   – Куда вы клоните? – взревел император. – Мне невыносимо, что вы впутываете в свои грязные интриги мою свояченицу!
   – Она в них не замешана, мой сеньор! А если замешана, то косвенно, – поправился муффий. – Вы желаете получить конкретные примеры эффективности наших друзей, и они готовы их предоставить. Не считайте это оскорблением, а примите как глубокое искреннее желание оказать вам услугу. Сейчас вам кажется, что дама Сибрит равнодушна к вашим чувствам, не так ли?
   – Не кажется, – буркнул Менати Анг. – Уверен!
   – О нет, мой сеньор! Наши друзья не сомневаются, что она отталкивает вас только поверхностью своего духа, а в глубине души, не признаваясь себе в этом, желает вашего союза больше всего на свете.
   – Враки! – взревел император. – Глупости! В конце представления сохорго я даже разрешил ей удалиться в провинцию Ма-Джахи, к отцу, в полном соответствии с ее пожеланием и в противовес мнению коннетабля.
   Сморщенное личико Барофиля Двадцать Четвертого словно подернулось вуалью.
   – Скажем, если… вы тайно проникнете сегодня ночью в апартаменты дамы Сибрит, то скорее всего будете поражены ее приемом…
   – Откуда эти так называемые ваши друзья узнали про тайные чувства этой дамы? – проворчал император. – Разве она, как я и вы, не защищена от взламывания мыслей?
   – Они не нарушали кодекса чести Защиты, мой сеньор, если это тревожит вас. Их тончайшие ощущения подсказали им эту информацию. Они решили поделиться ею, чтобы оказать вам услугу и одновременно показать, насколько некоторые реалии ускользают от внимания коннетабля. Разве подобный опыт не будет формальным доказательством, которого вы требуете?
   – Как правоверный крейцианец, я считал, что Церковь осуждает такое поведение! Что вы, Непогрешимый Пастырь, предлагаете мне пробраться в постель к даме… Узнай о таком совете при дворе, слухов не избежать!
   – Догмы существуют для придворных и народа, мой сеньор, а не для императоров. Нас интересует лишь экспансия Церкви. Мы уверены, что, если наше предсказание сбудется, вы прислушаетесь к нам…
   Пальцы Менати Анга крутили темный локон.
   – Ну что ж! Будь по-вашему! Я согласен, Ваше Святейшество, – выдохнул он. – Я постараюсь взломать дверь красотки! Надеюсь, вы оценили последствия возможного провала! Я навсегда стану посмешищем, а вы… вы… Мне пора отправляться на вечер элегий. Я должен предстать перед вселенной. Вы со мной? Стихи будет читать несравненная Артелит де Месгом!
   – Если разрешите, мой сеньор, мы предпочтем удалиться в тишину нашего епископского дворца, где нас ждет тяжкий труд. Мы увидимся завтра ранним утром, и вы исповедуетесь нам в своих ночных грехах, которые мы вам прощаем уже сейчас!
   Барофиль Двадцать Четвертый с трудом поднялся с кресла и прыгающей походкой, походившей на походку хохлатых павлинов, вышел из зала частных приемов. Как только захлопнулась дверь, его мыслехранители двинулись вслед за ним. Мыслехранители – слово, которое ничего не значило! Но если прочтение Гаркотом мыслей дамы Сибрит дало верный результат, то Непогрешимый Пастырь только что спас самое драгоценное – свою собственную жизнь.
   Инквизитор, которому было поручено ментально отслеживать разговор, уже передал его Гаркоту, который, стоя на другом конце дворца в одной из прихожих апартаментов дамы Сибрит и прячась под капюшоном белого бурнуса, спокойно ждал развития событий.

Глава 22

   Не говорила ли я тебе, мой любимый,
   Как рада открыть тебе
   Врата моего сердца?
 
   Знаешь ли ты, что без тебя, мой любимый,
   Я провела бы всю свою жизнь
   В узкой клетке разума?
 
   Напоминала ли я тебе, мой любимый,
   Как ты уничтожил жестокое чудовище,
   Которое жило внутри меня?
 
   Знаешь ли ты, мой любимый,
   Что благодаря тебе глаза мои смогли
   Отличить истину от иллюзии?
 
   Повторяла ли я, мой любимый,
   Чудесные хвалы тебе,
   Гиду, который вывел меня из неведения?
 
   Знаешь ли ты силу, мой любимый,
   Потока любви моей к тебе,
   Который вливается в океан бесконечности?
 
   Разве я, мой любимый, не пела тебе об этом?
Поэма, которую приписывают Наие Афикит