В толпе, обливаясь потом от страха, плелся трактирщик. Он так ослаб,
что падал на каждом шагу, и мне показалось, что какой-то черт ска-
зал ему:
-- Так тебе и надо. Выпаривай воду и не подавай нам ее заместо вина.
Один из портных, росту низкого, лицом круглый, с неприглядной
бороденкой и еще менее приглядными делами, без устали повторял:
-- Ну что я мог наворовать, коли сам все время подыхал с голоду?
А другие уверяли его (поскольку он ни за что не хотел признаться в
воровстве), что так может говорить лишь тот, кто не уважает своего ремесла.
Повстречались они с грабителями и разбойниками, которые в ужасе бежали
друг от друга, но тут черти преградили им дорогу, говоря, что разбойники по
праву могут присоединиться к шва-лям, ибо всякий из них тоже шваль, только с
большой дороги, а грабители -- к портным, ибо в одних портках своих жертв
оставляют. Между двумя этими разрядами лиходеев долго не могло установиться
согласие, ибо они стыдились идти рука об руку, но под конец все вместе
спустились в долину.
За ними шествовало Безрассудство со своей свитой стихотворцев,
музыкантов, влюбленных и бретеров -- все людей, вовсе решившихся ума. Они
остановились в стороне, где друг друга разглядывали евреи-ростовщики и
философы, и, купно взирая на святейших отцов, восседавших во славе,
воскликнули:
-- Видно, потоньше нюх был у этих пап, ибо, имей мы носы хоть в десять
локтей длиной, мы и тогда бы не разобрали, где наша выгода.
Затем появилось двое или трое поверенных, подсчитывая, сколько у них
было, смотря по обстоятельствам, образов и подобий, и дивясь тому, что у них
осталось их столько в запасе, ибо жизнь они вели самую безобразную и
неподобную.
Наконец всех заставили замолчать.
Порядок наводил соборный страж; парик на нем был что шерсть у
волкодава. Он так громоподобно стучал своим жезлом, что на шум сбежалась
тысяча всяких каноников и немалое число ризничих и прочих церковных
прихлебал и дармоедов, даже епископ, архиепископ и инквизитор -- троица
скверная и все оскверняющая, готовая перегрызть друг другу горло из-за того,
что каждый хотел присвоить себе чистую совесть, которая невзначай могла
оказаться здесь в поисках того, кто ей приглянется.
Престол являл собою творение всемогущества и чуда.
Господь был облачен так, как подобает Всевышнему, благостен праведникам
и грозен погрязшим в грехах; солнце и звезды ловили каждое его слово; ветер
затих и онемел; воды улеглись в берегах; земля замерла в тревоге за чад
своих -- человеков.
Кое-кто еще угрожал тому, кто дурным примером направил его на путь
разврата, но большинство погружено было в глубокое раздумье: праведники
размышляли о том, чем воздать им Господу и что испросить себе, а злые -- что
привести себе в оправдание.
Между воскресшими ходили ангелы-хранители; по поступи их и краске на их
ликах можно было заключить, какой отчет им предстоит дать за тех, кто был им
поручен. Демоны между тем просматривали свои списки, подсчеты и обвинения.
Наконец все защитники разместились с внутренней, а обвинители с наружной
стороны. Десять заповедей выстроились на страже райских врат, столь узких,
что даже тот, у кого от сплошного поста остались кожа да кости, должен был
кое-чем поступиться, чтобы пройти в такую щель.
С одного края собрались несчастья, болезни и печали, громко обвинявшие
врачей. Болезнь уверяла, что если она и поражала людей, то приканчивали их
все же медики; печали клялись, что не погубили никого без содействия
докторов, а несчастья ручались, что все, кого предали земле, не миновали ни
тех, ни других.
Тут медикам пришлось волей-неволей отчитываться во всех покойниках, и
тогда, хотя глупцы и уверяли, что по вине их погибло несравненно больше
народу, чем на самом деле, врачи, вооружившись чернилами и бумагой, взошли
на холм со своими списками, и как только вызывали того или иного, один из
врачей выходил вперед и громким голосом объявлял:
-- Этот человек прошел через мои руки такого-то числа такого-то месяца.
Счет начали с Адама, и, чтобы показать всем, как придирчиво при этом
поступали, скажу, что даже от райского яблока потребовали отчет, и притом
столь строгий, что Иуда не удержался и промолвил:
-- Как же отчитываться буду я, коли продал агнца его хозяину?
Прошли суд все праотцы, наступил черед Нового завета. Воссели одесную
Господа все апостолы купно со святым рыбарем. Тотчас явился дьявол и
воскликнул:
-- Вот кто всей рукой отметил того, на кого одним пальцем указал
апостол Иоанн, -- кощуна, ударившего Христа по лицу. Он сам себя осудил и
был низвергнут в преисподнюю.
Приятно было видеть, как бедняки идут на суд наравне с королями;
последние при виде того, как тонзуры, венчающие головы священников,
позволяют им проходить без малейшей задержки, спотыкались от изумления и
чуть не теряли при этом собственных венцов.
Высунули головы свои Ирод и Пилат, и каждый прочел на лице Судьи, хоть
и сиявшем дивным светом, гнев Его,-- и воскликнул Пилат:
-- Поделом мне за то, что я дал над собой власть всяким иудеям. А Ирод:
-- Да и мне не вознестись на небо, ибо в лимбе не захотят больше
довериться мне младенцы, когда узнают о делах моих. Хочешь не хочешь, а
придется отправляться в ад, который как-никак обитель знакомая.
Тут появилась огромная хмурая личность и, выставив вперед кулак,
произнесла:
-- Вот свидетельство о пройденных мною испытаниях!
Все в изумлении переглянулись. Спросили у привратников, кто это такой,
на что мрачный верзила ответствовал:
-- Я дипломированный магистр фехтования, прошедший проверку у самых
храбрых людей
всего мира, и дабы вы в этом воочию убедились -- вот свидетельства моих
подвигов.
Тут он принялся шарить у себя за пазухой с такой поспешностью и
раздражением, что бумаги, которые он хотел показать, выпали и рассыпались по
земле. Мигом подскочили подбирать их два черта и один альгуасил, но большую
прыть при этом проявил альгуасил. Тут спустился ангел и протянул руку, чтобы
взять бумаги и передать их защите, а забияка, отступив тоже, вытянул свою
руку и, одним прыжком став в позитуру, воскликнул:
-- Вот от такого удара уже спасенья нет. И раз уж я учу убивать, зовите
меня Галеном. Если бы нанесенные мною раны разъезжали на мулах, их бы
принимали за негодных врачей. Проверьте меня, испытание я выдержу с честью.
Все рассмеялись, а один несколько чернявый прокурор осведомился, что он
слышал о своей душе. Стали спрашивать у него отчет, не знаю уже в чем, но
магистр фехтования отозвался, что ни о каких приемах против врагов своей
души он не знает. Тут было ему приказано идти прямиком в ад, но и на это он
возразил, что его, верно, принимают за ученого математика, ибо сам он
понятия не имеет, что такое прямая. Это его заставили уразуметь, и, крикнув:
"Следующий", он исчез в преисподней.
Тут с грохотом ввалилась толпа кладовщиков со своими счетами (косточки
которых отнюдь не служили им для отсчитывания произнесенных молитв). Среди
всеобщего шума один из судей произнес:
-- А, отвешиватели явились. А кто-то поправил: -- Скажи лучше --
обвешиватели. Слово это привело кладовщиков в великое смятение. Тем не менее
они потребовали, чтобы им нашли защитника. На это один из дьяволов
отозвался:
-- Извольте, вот вам Иуда, отверженный апостол.
Услышав это, они обратились к другому черту, который не был занят
подбором обвинительных актов, и шепнули ему:
-- Никто на нас не смотрит. Договоримся. Мы согласны навечно остаться в
чистилище. Но черт, как опытный игрок, ответил:
-- Что, договориться хотите? Паршивая, должно быть, у вас карта,-- и
стал рассматривать их игру, а те, видя, что их раскусили, почли за благо
отдаться в руки его милости.
Но таких криков, которыми преследовали одного несчастного пирожника, не
слышали даже от четвертуемых. Люди требовали, чтобы он признался, на что
пошло их мясо, и тот вынужден был сказать, что употребил его на паштеты. Тут
же был отдан приказ, чтобы каждому были возвращены его члены, в чьем бы
желудке они ни оказались. Пирожника спросили, хочет ли он подвергаться суду,
на что тот ответил: "А как же, бог не выдаст, свинья не съест". Первая
статья обвинения касалась какой-то подмены зайца кошкой; в другой речь шла о
приблудных костях, обнаруженных не в том животном; третья имела отношение к
подмешиванию к баранине всякой козлятины, конины и собачины. Когда пирожник
убедился, что его вывели на чистую воду и в его паштетах с неопровержимостью
доказано присутствие большего числа тварей, нежели их было в Ноевом ковчеге
(ибо там не было ни мух, ни мышей, которые преизобиловали в кушаньях
обвиняемого), он повернулся спиной к суду и не стал больше слушать.
Прошли судилище и философы, и надо было видеть, как изощрения ума
своего и все свои знания они употребляют на то, чтобы строить силлогизмы
себе же во вред. Впрочем, со стихотворцами случилось нечто еще более
удивительное, ибо сумасброды сии тщились убедить Господа, что он не кто
иной, как Юпитер, и что в его честь создают они свои творения. Вергилий
ссылался на Sicelides musae(Сицилийских муз), уверяя, что возвещал рождение
Христа, но тут выскочил черт и стал напоминать ему о Меценате и об Октавии,
и то, что он тысячу раз повинен был в поклонении его рожкам, которые он
сегодня не надел лишь по случаю большого праздника. Не знаю уж, что он ему
еще наговорил. Наконец появился Орфей и в качестве старейшины поэтов взял за
всех слово, но на это ему предложили еще раз прогуляться в ад и выбраться из
него, а всем прочим пиитам составить ему компанию.
Вслед за стихотворцами подошел к вратам скупец. Его спросили, что ему
надо, и объяснили, что райскую дверь блюдут десять заповедей, дабы в нее не
проникли те, кто их не соблюдал. -- Пускай себе стерегут,-- отозвался
скряга,-- добро стеречь -- греха в этом нету.
Узнав из первой заповеди, что Господа надо любить превыше всего на
свете, он сказал, что и стремился прибрать все на свете, чтобы любить Бога
еще больше; прочитав вторую: "Не приемли имени Господа твоего всуе", он
заметил, что если и случалось ему божиться, чтобы ввести кого-либо в обман,
то делал он это лишь ради очень крупной выгоды, а следовательно, и имени
Господа своего всуе не произносил. Относительно соблюдения праздников он
высказался, что не только соблюдал их, но сверх того еще и свою выгоду. "Чти
отца твоего и матерь твою", -- он не только снимал перед ними шляпу, но даже
готов был снять с них последнюю рубашку.
"Не убий", -- чтобы соблюдать эту заповедь, он даже не ел, боясь
заморить червячка.
"Не прелюбы сотвори", -- относительно вещей, за которые приходится
платить, мнение его достаточно известно.
"Не свидетельствуй ложно..."
-- Вот тут-то, -- прервал его один дьявол, -- и закавыка, скупец. Скажи
ты, что погрешил против этой заповеди, сам на себя наклепаешь, а если
скажешь, что нет, то окажешься в глазах Всевышнего лжесвидетелем против себя
же самого.
Скупец рассердился и сказал:
-- Если в рай мне ходу нет, не будем тратить время попусту.
Ибо тратить что бы то ни было, даже время, было ему противно.
Вся его жизнь осуждала его, и был он отправлен куда заслужил. На смену
ему пришло множество разбойников, из коих несколько повешенных спаслось. Это
воодушевило писцов, стоявших перед Магометом, Лютером и Иудой: обрадовало их
то, что путь к спасению не заказан и разбойникам, -- и они толпою ринулись в
судилище под громкий смех чертей.
Стоявшие на страже ангелы стали вызывать им в качестве защитников
евангелистов.
Сначала произнесли обвинительную речь демоны. Обвинения свои они
строили не на показаниях, которые дали писцы о своих преступлениях, а на тех
преступлениях, кои они за свою жизнь облыжно приписали другим. Первое, что
они сказали, было:
-- Самая главная их вина, Господи, в том, что они пошли в писцы.
Обвиняемые при этом возопили (полагая, будто им удастся что-либо
скрыть), что они были всего лишь секретарями. Все, что могли сказать в их
пользу защищавшие их ангелы, было:
-- Они крещены и принадлежат к истинной церкви.
Немногим удалось что-либо к этому добавить. Все их речи кончались
одним: "Человек слаб. Больше делать они этого не будут, и пусть поднимут
палец".
В конце концов спаслись двое или трое, а прочим дьяволы крикнули:
-- Поняли теперь, что к чему? И подмигнули им, намекая, что-де там, на
земле, чтобы очернить человека, без них было не обойтись, а тут уж другим
пахнет.
Писцы, видя, что за то, что они христиане, с них взыскивают еще строже,
чем с язычников, стали говорить, что христианами они стали не по своей воле,
крестили их, когда они были еще младенцами, и держали их на руках
восприемники.
Должен сказать, что Магомет, Иуда и Лютер так осмелели, видя, что
спасся какой-то писец, что чуть было не вышли на судилище. Я даже удивился,
что они этого не сделали, но потом сообразил, что помешал им врач, коего
вытолкнули вперед черти и те, что влекли его за собой, а именно аптекарь и
цирюльник. Дьявол, державший списки судебных бумаг, не преминул указать на
важность этих лиц:
-- Из-за этого лекаря, при соучастии этих вот аптекаря и цирюльника,
сошло в могилу больше всего народу. Ими мы должны особенно прилежно
заняться.
Ангел попробовал было сказать в защиту аптекаря, что беднякам он
отпускал лекарства даром, но демон на это возразил, что все его лекарства
были поддельными, а клистиры его смертельней мортиры, что он стакнулся с
каким-то поветрием и при помощи своих снадобий начисто выморил две деревни.
Врач валил вину на аптекаря, и кончилось тем, что тот исчез, а с
цирюльником дело у них дошло до того, что каждый кричал: "Отдай мне моих
покойников и забирай своих!" Одного адвоката осудили за то, что право
получалось у него право, как дуга. Когда его вывели, за спиной его
обнаружили человека, который встал на четвереньки, чтобы остаться
незамеченным.
Спросили, кто он такой, и тот ответил, что комический актер.
-- Дьявол обрушился на него:
-- Какой ты комик, просто балаганный фигляр! Мог бы сюда не являться,
зная, что тут дела идут серьезные.
Тот поклялся убраться и был отпущен в ад на честное слово.
Тут подоспела на суд толпа трактирщиков. Повинны были они все как раз
по винной части, ибо у всех у них в заведении было одно заведение: плати за
вино, а пей воду. Вели они себя уверенно, ссылаясь на то, что всегда
поставляли чистое вино для причастия в одну из больниц, но это им не
помогло, равно как и портным, уверявшим, что они всю жизнь только и шили
платьица младенцу Иисусу, -- всех их отправили туда, куда им путь лежал.
На смену портным явились три или четыре богатых и важных генуэзца, они
потребовали, чтобы им дали где сесть. Тут вмешался черт:
-- Сесть хотят? Здесь им не у чего сидеть. Много они с нас не высидят.
Досиделись. Им теперь только в аду и сидеть.
И, обратившись к Богу, один из чертей воскликнул:
-- Все люди как люди -- в своем отчитываются, а эти вот -- только в
чужом.
Им вынесли приговор, толком я его не расслышал, но след их простыл
незамедлительно.
Очередь дошла до кавалера, державшегося так прямо, словно он самый
прямой христианин. Всем он учинил низкий поклон, проделав при этом рукой
такое движение, словно хотел напиться из лужи. Воротник у него был столь
пышный, что трудно было решить, есть ли вообще голова за его плойкой. Один
из привратников от имени Всевышнего спросил его, человек ли он. Тот со
всякими церемонными поклонами ответствовал, что точно, и, если угодно узнать
о нем поподробнее, да будет известно, что величают его доном Некто, и в этом
он готов поклясться честью дворянина. Ответ этот изрядно рассмешил одного из
чертей, который заметил:
-- Этому франту только в ад и дорога. Спросили молодчика, чего он
хочет, и получили в ответ:
-- Спастись.
Препоручили его чертям, дабы они намяли ему бока, но у франта была одна
забота, как бы не пострадал его воротник. Вслед за ним появился человек,
издававший громкие крики.
-- Вы не думайте, что дело мое неправое! -- восклицал он. -- Не всякий,
кто громко кричит, не прав. Сколько есть на небе святых -- из всех я пыль
выбивал.
Услышав такие речи, все решили, что перед ними по меньшей мере
какой-нибудь Диоклетиан или Нерон, но человек этот оказался всего-навсего
ризничим, вытряхивавшим пыль из облачений на статуях святых и полагавшим,
что этим он обеспечил себе спасение, Но тут один из чертей объявил, что
ризничий выпивал все масло из лампад и сваливал вину на сов, почему их всех
до единой и истребили безвинно; ощипывал, чтобы одеваться, украшения со
святых, наследуя им, так сказать, еще при жизни, да еще любил заглядывать в
церковные сосуды.
Не знаю, как он пытался оправдаться, но дорогу ему показали не направо,
а налево.
На освободившемся месте оказались весьма расфуфыренные дамы, которые,
едва увидели безобразных чертей, стали строить брезгливые мины. Ангел сказал
Богоматери, что они посвятили себя ее служению, а потому ей и надлежит
защищать их. Но бывший при сем дьявол заметил, что хоть они и почитали
богоматерь, но непорочность пресвятой девы была у них отнюдь не в почете.
-- Да, признаюсь, -- сказала одна, повинная в прелюбодеяниях.
Тут дьявол напомнил ей, что муне у нее был о восьми телах, венчалась же
она всего лишь с одним из целой тысячи. Осудили только ее одну, и, уходя,
она повторяла:
-- Знала бы я, что меня ожидает, не стала бы таскаться на мессу по
праздникам.
Судилище подходило к концу, и тут обнаружилось, что перед верховным
судьей еще не представали Иуда, Магомет и Мартин Лютер. Черт спросил, кто из
троих Иуда. Лютер и Магомет каждый отозвался, что он, чем крайне разобидел
Иуду.
-- Господи, -- возопил он. -- Иуда -- это я, и никто другой! Вы отлично
знаете, что я куда лучше их, ибо, если я вас и продал, то этим я спас мир, а
эти люди не только продались и вас продали, но и мир привели к погибели.
Всех троих приказано было пока удалить, и тут ангел, перелистывавший
списки, обнаружил, что от суда до сих пор уклоняются альгуасилы и фискалы.
Вызвали их, и они, понуря голову, произнесли:
-- Что тут говорить, наше дело ясное. : Не успели они это выговорить,
как на суд, изнемогая под тяжестью астролябий и глобусов, вбежал астролог,
крича, что произошла ошибка и время Страшного суда еще не наступило,
поскольку Сатурн не завершил своих движений, равно как не завершила их
твердь. Увидя его нагруженным таким количеством бумаги и дерева, к нему
обратился черт:
-- Вот вы и дровец себе припасли, словно предчувствовали, что сколько
бы вы о небесах ни толковали, а на небо вам не попасть и после смерти
придется вам в пекло отправиться.
--А я не пойду.
-- Ну так отведут.
Так и сделали.
На этом и закончилось судилище.
Тени устремились каждая в свою сторону, новой свежестью задышал воздух,
земля покрылась цветами, отверзлось небо, и на него вознес Христос всех
блаженных, спасенных его страстями, дабы они успокоились на лоне его, а я
остался в долине и, проходя по ней, услышал превеликий шум и стоны,
исходившие из земли.
Я полюбопытствовал узнать, в чем дело, и в глубокой пещере, уходившей в
Аверн, увидел множество осужденных, и в их числе ученого адвоката,
копавшегося более в кляузах, нежели в казусах, а также писца-буквоеда,
питавшегося теми бумагами, кои в этой жизни он не пожелал прочесть. Вся
адская утварь, все платье и прически грешников держались не на гвоздях,
булавках или шпильках, а на альгуасилах (нет никого, кто умел бы так держать
и не пущать!). Скупец так же пересчитывал тут свои муки, как считал когда-то
деньги, лекарь тужился над урыльником, а аптекарь терзался, ставя себе
клизму.
Все это так меня рассмешило, что я проснулся от собственного хохота,
весьма довольный, что мне пришлось очнуться от столь тягостного сна скорее
развеселенным, нежели напуганным. Сны эти таковы, ваша милость, что,
доведись вам уснуть за их чтением, вы убедитесь, что увидеть вещи такими,
как я их вижу, можно лишь страшась их так, как я поучаю их страшиться.
ФрансискодеКеведо, "Сновидения и рассуждения об истинах, обличающих
злоупотребления, пороки и обманы во всех профессиях и состояниях нашего
века" (1627)
Крез изгнал Солона из Сард, потому что знаменитый мудрец презирал
земные блага и придавал значение только сути вещей. Крез полагал себя
счастливейшим из смертных. За это боги решили его покарать.
Царю приснился сон, что его храбрый сын Атис погибнет, пораженный
железным копьем. Он приказал собрать дротики, копья и мечи и сложить их во
внутренних женских покоях, а также решил женить своего сына. Когда Крез был
занят свадьбой, в Сарды прибыл некий человек с руками, обагренными кровью.
Это был фригиец Адраст, внук Мидаса. Он попросил убежища и очищения, ибо
нечаянно убил своего брата и отец изгнал его. Крез оказал ему обе милости.
В то время в Мисии появился огромный вепрь, опустошавший все вокруг.
Испуганные мисийцы попросили Креза послать к ним отважного Атиса с отрядом
воинов, но царь объяснил им, что сын недавно женился и теперь у него медовый
месяц. Узнав об этом, Атис попросил отца избавить его от бесчестья. Крез
рассказал ему свой сон. "Тогда, -- сказал Атис, -- нам нечего бояться,
потому что клыки вепря не из железа". Слова юноши убедили отца, и тот
попросил Адраста сопровождать его сына. Фригиец согласился, несмотря на свой
траур, потому что считал себя обязанным Крезу. На охоте Адраст, пытаясь
поразить вепря, убил Атиса. Крез смирился с судьбой, которую предсказал ему
рок во сне, и простил Адраста. Но тот заколол себя на могиле несчастного
Атиса. Так рассказывает Геродот в первой из девяти книг своей "Истории"
Считается, что душа погруженного в сон человека на самом деле вылетает
из тела и посещает те места, видит тех людей и совершает те действия,
которые видит спящий. Например, когда бразильский или гвианский индеец
пробуждается от глубокого сна, он твердо убежден, что душа его взаправду
охотилась, ловила рыбу, рубила деревья или делала еще что-то привидившееся
ему, в то время как тело в неподвижности лежало в гамаке. Целое селение
индейцев-бороро пришло в панику и чуть не покинуло место своего обитания
из-за того, что кому-то приснилось, будто к ним украдкой приближаются враги.
Один индеец племени макуши был слаб здоровьем, и ему привиделось во сне, что
хозяин заставил его волоком поднять каноэ через каскад крутых водопадов.
Следующим утром индеец горько упрекал хозяина в бессердечии к бедному
больному, которому всю ночь пришлось тяжело работать. Индейцы Гран-Чако
часто рассказывают самые невероятные истории и выдают их за сущую правду.
Поэтому несведущие
европейцы утверждают, что эти индейцы -- лгуны. На самом же деле
индейцы глубоко убеждены в правдивости рассказываемого: ведь они не отличают
сна от яви. Отсутствие души во время сна чревато опасностями, поэтому если
по какой-либо причине душа надолго оторвется от тела, человек, лишившись
своего жизненного начала, умрет. У немцев бытует верование, согласно
которому душа выскальзывает изо рта спящего в виде белой мыши или птички;
преградить птице или животному путь к возвращению -- значит вызвать смерть
спящего. Поэтому жители Трансильвании утверждают, что не следует позволять
ребенку спать с открытым ртом; в противном случае душа его выскользнет в
виде мыши, и ребенок никогда не проснется. Задержаться душа спящего человека
может по ряду причин. Она может, к примеру, встретить душу другого спящего,
и они подерутся. Если гвинейский негр утром просыпается с ломотой в костях,
ему кажется, что душа другого человека во сне поколотила его душу. Кроме
того, душа может встретить душу недавно умершего человека, и та увлечет ее
за собой. Поэтому туземцы на островах Ару не останутся в доме на ночь после
того, как кому-то случится в нем умереть, так как считается, что душа
умершего еще пребывает в доме, и они опасаются повстречаться с ней во сне.
Далее, возвратиться в тело спящего человека душе может помешать несчастный
случай или прямое насилие. Если во сне даяку привидится, что он упал в воду,
ему кажется, что случай этот действительно приключился с его душой; он
посылает за колдуном, который сеткой ловит душу в водоеме до тех пор, пока
не поймает и не возвратит ее владельцу. Санталы рассказывают такой случай.
Одному уснувшему человеку очень захотелось пить, и душа его в виде ящерицы
покинула тело и вошла в кувшин с водой. Как раз в этот момент владелец
кувшина прикрыл его крышкой; поэтому душа не смогла вернуться в тело, и
человек умер. Пока друзья усопшего готовили его тело к сожжению, кто-то
открыл кувшин, чтобы набрать в него воды. Тут ящерица выскользнула и
возвратилась в тело, которое тотчас же ожило. Человек встал и спросил
друзей, почему они плакали. Те сказали, что считали его мертвым и готовились
сжечь его тело. Человек объяснил друзьям, что спустился в колодец за водой,
но выбраться оттуда оказалось делом трудным и он только что вернулся. Тогда
они все
поняли.
Дж. Дж. Фрэзер, "Золотая ветвь"
Некий СВЕТОЙ муж попросил Бога открыть ему, кто будет его товарищем в
Раю. Ответ пришел во сне: "Мясник из твоего квартала". Святой муж
чрезвычайно огорчился соседством такого грубого и необразованного человека.
Он начал поститься и вновь вопрошать Бога -- в молитвах. Сон повторился:
что падал на каждом шагу, и мне показалось, что какой-то черт ска-
зал ему:
-- Так тебе и надо. Выпаривай воду и не подавай нам ее заместо вина.
Один из портных, росту низкого, лицом круглый, с неприглядной
бороденкой и еще менее приглядными делами, без устали повторял:
-- Ну что я мог наворовать, коли сам все время подыхал с голоду?
А другие уверяли его (поскольку он ни за что не хотел признаться в
воровстве), что так может говорить лишь тот, кто не уважает своего ремесла.
Повстречались они с грабителями и разбойниками, которые в ужасе бежали
друг от друга, но тут черти преградили им дорогу, говоря, что разбойники по
праву могут присоединиться к шва-лям, ибо всякий из них тоже шваль, только с
большой дороги, а грабители -- к портным, ибо в одних портках своих жертв
оставляют. Между двумя этими разрядами лиходеев долго не могло установиться
согласие, ибо они стыдились идти рука об руку, но под конец все вместе
спустились в долину.
За ними шествовало Безрассудство со своей свитой стихотворцев,
музыкантов, влюбленных и бретеров -- все людей, вовсе решившихся ума. Они
остановились в стороне, где друг друга разглядывали евреи-ростовщики и
философы, и, купно взирая на святейших отцов, восседавших во славе,
воскликнули:
-- Видно, потоньше нюх был у этих пап, ибо, имей мы носы хоть в десять
локтей длиной, мы и тогда бы не разобрали, где наша выгода.
Затем появилось двое или трое поверенных, подсчитывая, сколько у них
было, смотря по обстоятельствам, образов и подобий, и дивясь тому, что у них
осталось их столько в запасе, ибо жизнь они вели самую безобразную и
неподобную.
Наконец всех заставили замолчать.
Порядок наводил соборный страж; парик на нем был что шерсть у
волкодава. Он так громоподобно стучал своим жезлом, что на шум сбежалась
тысяча всяких каноников и немалое число ризничих и прочих церковных
прихлебал и дармоедов, даже епископ, архиепископ и инквизитор -- троица
скверная и все оскверняющая, готовая перегрызть друг другу горло из-за того,
что каждый хотел присвоить себе чистую совесть, которая невзначай могла
оказаться здесь в поисках того, кто ей приглянется.
Престол являл собою творение всемогущества и чуда.
Господь был облачен так, как подобает Всевышнему, благостен праведникам
и грозен погрязшим в грехах; солнце и звезды ловили каждое его слово; ветер
затих и онемел; воды улеглись в берегах; земля замерла в тревоге за чад
своих -- человеков.
Кое-кто еще угрожал тому, кто дурным примером направил его на путь
разврата, но большинство погружено было в глубокое раздумье: праведники
размышляли о том, чем воздать им Господу и что испросить себе, а злые -- что
привести себе в оправдание.
Между воскресшими ходили ангелы-хранители; по поступи их и краске на их
ликах можно было заключить, какой отчет им предстоит дать за тех, кто был им
поручен. Демоны между тем просматривали свои списки, подсчеты и обвинения.
Наконец все защитники разместились с внутренней, а обвинители с наружной
стороны. Десять заповедей выстроились на страже райских врат, столь узких,
что даже тот, у кого от сплошного поста остались кожа да кости, должен был
кое-чем поступиться, чтобы пройти в такую щель.
С одного края собрались несчастья, болезни и печали, громко обвинявшие
врачей. Болезнь уверяла, что если она и поражала людей, то приканчивали их
все же медики; печали клялись, что не погубили никого без содействия
докторов, а несчастья ручались, что все, кого предали земле, не миновали ни
тех, ни других.
Тут медикам пришлось волей-неволей отчитываться во всех покойниках, и
тогда, хотя глупцы и уверяли, что по вине их погибло несравненно больше
народу, чем на самом деле, врачи, вооружившись чернилами и бумагой, взошли
на холм со своими списками, и как только вызывали того или иного, один из
врачей выходил вперед и громким голосом объявлял:
-- Этот человек прошел через мои руки такого-то числа такого-то месяца.
Счет начали с Адама, и, чтобы показать всем, как придирчиво при этом
поступали, скажу, что даже от райского яблока потребовали отчет, и притом
столь строгий, что Иуда не удержался и промолвил:
-- Как же отчитываться буду я, коли продал агнца его хозяину?
Прошли суд все праотцы, наступил черед Нового завета. Воссели одесную
Господа все апостолы купно со святым рыбарем. Тотчас явился дьявол и
воскликнул:
-- Вот кто всей рукой отметил того, на кого одним пальцем указал
апостол Иоанн, -- кощуна, ударившего Христа по лицу. Он сам себя осудил и
был низвергнут в преисподнюю.
Приятно было видеть, как бедняки идут на суд наравне с королями;
последние при виде того, как тонзуры, венчающие головы священников,
позволяют им проходить без малейшей задержки, спотыкались от изумления и
чуть не теряли при этом собственных венцов.
Высунули головы свои Ирод и Пилат, и каждый прочел на лице Судьи, хоть
и сиявшем дивным светом, гнев Его,-- и воскликнул Пилат:
-- Поделом мне за то, что я дал над собой власть всяким иудеям. А Ирод:
-- Да и мне не вознестись на небо, ибо в лимбе не захотят больше
довериться мне младенцы, когда узнают о делах моих. Хочешь не хочешь, а
придется отправляться в ад, который как-никак обитель знакомая.
Тут появилась огромная хмурая личность и, выставив вперед кулак,
произнесла:
-- Вот свидетельство о пройденных мною испытаниях!
Все в изумлении переглянулись. Спросили у привратников, кто это такой,
на что мрачный верзила ответствовал:
-- Я дипломированный магистр фехтования, прошедший проверку у самых
храбрых людей
всего мира, и дабы вы в этом воочию убедились -- вот свидетельства моих
подвигов.
Тут он принялся шарить у себя за пазухой с такой поспешностью и
раздражением, что бумаги, которые он хотел показать, выпали и рассыпались по
земле. Мигом подскочили подбирать их два черта и один альгуасил, но большую
прыть при этом проявил альгуасил. Тут спустился ангел и протянул руку, чтобы
взять бумаги и передать их защите, а забияка, отступив тоже, вытянул свою
руку и, одним прыжком став в позитуру, воскликнул:
-- Вот от такого удара уже спасенья нет. И раз уж я учу убивать, зовите
меня Галеном. Если бы нанесенные мною раны разъезжали на мулах, их бы
принимали за негодных врачей. Проверьте меня, испытание я выдержу с честью.
Все рассмеялись, а один несколько чернявый прокурор осведомился, что он
слышал о своей душе. Стали спрашивать у него отчет, не знаю уже в чем, но
магистр фехтования отозвался, что ни о каких приемах против врагов своей
души он не знает. Тут было ему приказано идти прямиком в ад, но и на это он
возразил, что его, верно, принимают за ученого математика, ибо сам он
понятия не имеет, что такое прямая. Это его заставили уразуметь, и, крикнув:
"Следующий", он исчез в преисподней.
Тут с грохотом ввалилась толпа кладовщиков со своими счетами (косточки
которых отнюдь не служили им для отсчитывания произнесенных молитв). Среди
всеобщего шума один из судей произнес:
-- А, отвешиватели явились. А кто-то поправил: -- Скажи лучше --
обвешиватели. Слово это привело кладовщиков в великое смятение. Тем не менее
они потребовали, чтобы им нашли защитника. На это один из дьяволов
отозвался:
-- Извольте, вот вам Иуда, отверженный апостол.
Услышав это, они обратились к другому черту, который не был занят
подбором обвинительных актов, и шепнули ему:
-- Никто на нас не смотрит. Договоримся. Мы согласны навечно остаться в
чистилище. Но черт, как опытный игрок, ответил:
-- Что, договориться хотите? Паршивая, должно быть, у вас карта,-- и
стал рассматривать их игру, а те, видя, что их раскусили, почли за благо
отдаться в руки его милости.
Но таких криков, которыми преследовали одного несчастного пирожника, не
слышали даже от четвертуемых. Люди требовали, чтобы он признался, на что
пошло их мясо, и тот вынужден был сказать, что употребил его на паштеты. Тут
же был отдан приказ, чтобы каждому были возвращены его члены, в чьем бы
желудке они ни оказались. Пирожника спросили, хочет ли он подвергаться суду,
на что тот ответил: "А как же, бог не выдаст, свинья не съест". Первая
статья обвинения касалась какой-то подмены зайца кошкой; в другой речь шла о
приблудных костях, обнаруженных не в том животном; третья имела отношение к
подмешиванию к баранине всякой козлятины, конины и собачины. Когда пирожник
убедился, что его вывели на чистую воду и в его паштетах с неопровержимостью
доказано присутствие большего числа тварей, нежели их было в Ноевом ковчеге
(ибо там не было ни мух, ни мышей, которые преизобиловали в кушаньях
обвиняемого), он повернулся спиной к суду и не стал больше слушать.
Прошли судилище и философы, и надо было видеть, как изощрения ума
своего и все свои знания они употребляют на то, чтобы строить силлогизмы
себе же во вред. Впрочем, со стихотворцами случилось нечто еще более
удивительное, ибо сумасброды сии тщились убедить Господа, что он не кто
иной, как Юпитер, и что в его честь создают они свои творения. Вергилий
ссылался на Sicelides musae(Сицилийских муз), уверяя, что возвещал рождение
Христа, но тут выскочил черт и стал напоминать ему о Меценате и об Октавии,
и то, что он тысячу раз повинен был в поклонении его рожкам, которые он
сегодня не надел лишь по случаю большого праздника. Не знаю уж, что он ему
еще наговорил. Наконец появился Орфей и в качестве старейшины поэтов взял за
всех слово, но на это ему предложили еще раз прогуляться в ад и выбраться из
него, а всем прочим пиитам составить ему компанию.
Вслед за стихотворцами подошел к вратам скупец. Его спросили, что ему
надо, и объяснили, что райскую дверь блюдут десять заповедей, дабы в нее не
проникли те, кто их не соблюдал. -- Пускай себе стерегут,-- отозвался
скряга,-- добро стеречь -- греха в этом нету.
Узнав из первой заповеди, что Господа надо любить превыше всего на
свете, он сказал, что и стремился прибрать все на свете, чтобы любить Бога
еще больше; прочитав вторую: "Не приемли имени Господа твоего всуе", он
заметил, что если и случалось ему божиться, чтобы ввести кого-либо в обман,
то делал он это лишь ради очень крупной выгоды, а следовательно, и имени
Господа своего всуе не произносил. Относительно соблюдения праздников он
высказался, что не только соблюдал их, но сверх того еще и свою выгоду. "Чти
отца твоего и матерь твою", -- он не только снимал перед ними шляпу, но даже
готов был снять с них последнюю рубашку.
"Не убий", -- чтобы соблюдать эту заповедь, он даже не ел, боясь
заморить червячка.
"Не прелюбы сотвори", -- относительно вещей, за которые приходится
платить, мнение его достаточно известно.
"Не свидетельствуй ложно..."
-- Вот тут-то, -- прервал его один дьявол, -- и закавыка, скупец. Скажи
ты, что погрешил против этой заповеди, сам на себя наклепаешь, а если
скажешь, что нет, то окажешься в глазах Всевышнего лжесвидетелем против себя
же самого.
Скупец рассердился и сказал:
-- Если в рай мне ходу нет, не будем тратить время попусту.
Ибо тратить что бы то ни было, даже время, было ему противно.
Вся его жизнь осуждала его, и был он отправлен куда заслужил. На смену
ему пришло множество разбойников, из коих несколько повешенных спаслось. Это
воодушевило писцов, стоявших перед Магометом, Лютером и Иудой: обрадовало их
то, что путь к спасению не заказан и разбойникам, -- и они толпою ринулись в
судилище под громкий смех чертей.
Стоявшие на страже ангелы стали вызывать им в качестве защитников
евангелистов.
Сначала произнесли обвинительную речь демоны. Обвинения свои они
строили не на показаниях, которые дали писцы о своих преступлениях, а на тех
преступлениях, кои они за свою жизнь облыжно приписали другим. Первое, что
они сказали, было:
-- Самая главная их вина, Господи, в том, что они пошли в писцы.
Обвиняемые при этом возопили (полагая, будто им удастся что-либо
скрыть), что они были всего лишь секретарями. Все, что могли сказать в их
пользу защищавшие их ангелы, было:
-- Они крещены и принадлежат к истинной церкви.
Немногим удалось что-либо к этому добавить. Все их речи кончались
одним: "Человек слаб. Больше делать они этого не будут, и пусть поднимут
палец".
В конце концов спаслись двое или трое, а прочим дьяволы крикнули:
-- Поняли теперь, что к чему? И подмигнули им, намекая, что-де там, на
земле, чтобы очернить человека, без них было не обойтись, а тут уж другим
пахнет.
Писцы, видя, что за то, что они христиане, с них взыскивают еще строже,
чем с язычников, стали говорить, что христианами они стали не по своей воле,
крестили их, когда они были еще младенцами, и держали их на руках
восприемники.
Должен сказать, что Магомет, Иуда и Лютер так осмелели, видя, что
спасся какой-то писец, что чуть было не вышли на судилище. Я даже удивился,
что они этого не сделали, но потом сообразил, что помешал им врач, коего
вытолкнули вперед черти и те, что влекли его за собой, а именно аптекарь и
цирюльник. Дьявол, державший списки судебных бумаг, не преминул указать на
важность этих лиц:
-- Из-за этого лекаря, при соучастии этих вот аптекаря и цирюльника,
сошло в могилу больше всего народу. Ими мы должны особенно прилежно
заняться.
Ангел попробовал было сказать в защиту аптекаря, что беднякам он
отпускал лекарства даром, но демон на это возразил, что все его лекарства
были поддельными, а клистиры его смертельней мортиры, что он стакнулся с
каким-то поветрием и при помощи своих снадобий начисто выморил две деревни.
Врач валил вину на аптекаря, и кончилось тем, что тот исчез, а с
цирюльником дело у них дошло до того, что каждый кричал: "Отдай мне моих
покойников и забирай своих!" Одного адвоката осудили за то, что право
получалось у него право, как дуга. Когда его вывели, за спиной его
обнаружили человека, который встал на четвереньки, чтобы остаться
незамеченным.
Спросили, кто он такой, и тот ответил, что комический актер.
-- Дьявол обрушился на него:
-- Какой ты комик, просто балаганный фигляр! Мог бы сюда не являться,
зная, что тут дела идут серьезные.
Тот поклялся убраться и был отпущен в ад на честное слово.
Тут подоспела на суд толпа трактирщиков. Повинны были они все как раз
по винной части, ибо у всех у них в заведении было одно заведение: плати за
вино, а пей воду. Вели они себя уверенно, ссылаясь на то, что всегда
поставляли чистое вино для причастия в одну из больниц, но это им не
помогло, равно как и портным, уверявшим, что они всю жизнь только и шили
платьица младенцу Иисусу, -- всех их отправили туда, куда им путь лежал.
На смену портным явились три или четыре богатых и важных генуэзца, они
потребовали, чтобы им дали где сесть. Тут вмешался черт:
-- Сесть хотят? Здесь им не у чего сидеть. Много они с нас не высидят.
Досиделись. Им теперь только в аду и сидеть.
И, обратившись к Богу, один из чертей воскликнул:
-- Все люди как люди -- в своем отчитываются, а эти вот -- только в
чужом.
Им вынесли приговор, толком я его не расслышал, но след их простыл
незамедлительно.
Очередь дошла до кавалера, державшегося так прямо, словно он самый
прямой христианин. Всем он учинил низкий поклон, проделав при этом рукой
такое движение, словно хотел напиться из лужи. Воротник у него был столь
пышный, что трудно было решить, есть ли вообще голова за его плойкой. Один
из привратников от имени Всевышнего спросил его, человек ли он. Тот со
всякими церемонными поклонами ответствовал, что точно, и, если угодно узнать
о нем поподробнее, да будет известно, что величают его доном Некто, и в этом
он готов поклясться честью дворянина. Ответ этот изрядно рассмешил одного из
чертей, который заметил:
-- Этому франту только в ад и дорога. Спросили молодчика, чего он
хочет, и получили в ответ:
-- Спастись.
Препоручили его чертям, дабы они намяли ему бока, но у франта была одна
забота, как бы не пострадал его воротник. Вслед за ним появился человек,
издававший громкие крики.
-- Вы не думайте, что дело мое неправое! -- восклицал он. -- Не всякий,
кто громко кричит, не прав. Сколько есть на небе святых -- из всех я пыль
выбивал.
Услышав такие речи, все решили, что перед ними по меньшей мере
какой-нибудь Диоклетиан или Нерон, но человек этот оказался всего-навсего
ризничим, вытряхивавшим пыль из облачений на статуях святых и полагавшим,
что этим он обеспечил себе спасение, Но тут один из чертей объявил, что
ризничий выпивал все масло из лампад и сваливал вину на сов, почему их всех
до единой и истребили безвинно; ощипывал, чтобы одеваться, украшения со
святых, наследуя им, так сказать, еще при жизни, да еще любил заглядывать в
церковные сосуды.
Не знаю, как он пытался оправдаться, но дорогу ему показали не направо,
а налево.
На освободившемся месте оказались весьма расфуфыренные дамы, которые,
едва увидели безобразных чертей, стали строить брезгливые мины. Ангел сказал
Богоматери, что они посвятили себя ее служению, а потому ей и надлежит
защищать их. Но бывший при сем дьявол заметил, что хоть они и почитали
богоматерь, но непорочность пресвятой девы была у них отнюдь не в почете.
-- Да, признаюсь, -- сказала одна, повинная в прелюбодеяниях.
Тут дьявол напомнил ей, что муне у нее был о восьми телах, венчалась же
она всего лишь с одним из целой тысячи. Осудили только ее одну, и, уходя,
она повторяла:
-- Знала бы я, что меня ожидает, не стала бы таскаться на мессу по
праздникам.
Судилище подходило к концу, и тут обнаружилось, что перед верховным
судьей еще не представали Иуда, Магомет и Мартин Лютер. Черт спросил, кто из
троих Иуда. Лютер и Магомет каждый отозвался, что он, чем крайне разобидел
Иуду.
-- Господи, -- возопил он. -- Иуда -- это я, и никто другой! Вы отлично
знаете, что я куда лучше их, ибо, если я вас и продал, то этим я спас мир, а
эти люди не только продались и вас продали, но и мир привели к погибели.
Всех троих приказано было пока удалить, и тут ангел, перелистывавший
списки, обнаружил, что от суда до сих пор уклоняются альгуасилы и фискалы.
Вызвали их, и они, понуря голову, произнесли:
-- Что тут говорить, наше дело ясное. : Не успели они это выговорить,
как на суд, изнемогая под тяжестью астролябий и глобусов, вбежал астролог,
крича, что произошла ошибка и время Страшного суда еще не наступило,
поскольку Сатурн не завершил своих движений, равно как не завершила их
твердь. Увидя его нагруженным таким количеством бумаги и дерева, к нему
обратился черт:
-- Вот вы и дровец себе припасли, словно предчувствовали, что сколько
бы вы о небесах ни толковали, а на небо вам не попасть и после смерти
придется вам в пекло отправиться.
--А я не пойду.
-- Ну так отведут.
Так и сделали.
На этом и закончилось судилище.
Тени устремились каждая в свою сторону, новой свежестью задышал воздух,
земля покрылась цветами, отверзлось небо, и на него вознес Христос всех
блаженных, спасенных его страстями, дабы они успокоились на лоне его, а я
остался в долине и, проходя по ней, услышал превеликий шум и стоны,
исходившие из земли.
Я полюбопытствовал узнать, в чем дело, и в глубокой пещере, уходившей в
Аверн, увидел множество осужденных, и в их числе ученого адвоката,
копавшегося более в кляузах, нежели в казусах, а также писца-буквоеда,
питавшегося теми бумагами, кои в этой жизни он не пожелал прочесть. Вся
адская утварь, все платье и прически грешников держались не на гвоздях,
булавках или шпильках, а на альгуасилах (нет никого, кто умел бы так держать
и не пущать!). Скупец так же пересчитывал тут свои муки, как считал когда-то
деньги, лекарь тужился над урыльником, а аптекарь терзался, ставя себе
клизму.
Все это так меня рассмешило, что я проснулся от собственного хохота,
весьма довольный, что мне пришлось очнуться от столь тягостного сна скорее
развеселенным, нежели напуганным. Сны эти таковы, ваша милость, что,
доведись вам уснуть за их чтением, вы убедитесь, что увидеть вещи такими,
как я их вижу, можно лишь страшась их так, как я поучаю их страшиться.
ФрансискодеКеведо, "Сновидения и рассуждения об истинах, обличающих
злоупотребления, пороки и обманы во всех профессиях и состояниях нашего
века" (1627)
Крез изгнал Солона из Сард, потому что знаменитый мудрец презирал
земные блага и придавал значение только сути вещей. Крез полагал себя
счастливейшим из смертных. За это боги решили его покарать.
Царю приснился сон, что его храбрый сын Атис погибнет, пораженный
железным копьем. Он приказал собрать дротики, копья и мечи и сложить их во
внутренних женских покоях, а также решил женить своего сына. Когда Крез был
занят свадьбой, в Сарды прибыл некий человек с руками, обагренными кровью.
Это был фригиец Адраст, внук Мидаса. Он попросил убежища и очищения, ибо
нечаянно убил своего брата и отец изгнал его. Крез оказал ему обе милости.
В то время в Мисии появился огромный вепрь, опустошавший все вокруг.
Испуганные мисийцы попросили Креза послать к ним отважного Атиса с отрядом
воинов, но царь объяснил им, что сын недавно женился и теперь у него медовый
месяц. Узнав об этом, Атис попросил отца избавить его от бесчестья. Крез
рассказал ему свой сон. "Тогда, -- сказал Атис, -- нам нечего бояться,
потому что клыки вепря не из железа". Слова юноши убедили отца, и тот
попросил Адраста сопровождать его сына. Фригиец согласился, несмотря на свой
траур, потому что считал себя обязанным Крезу. На охоте Адраст, пытаясь
поразить вепря, убил Атиса. Крез смирился с судьбой, которую предсказал ему
рок во сне, и простил Адраста. Но тот заколол себя на могиле несчастного
Атиса. Так рассказывает Геродот в первой из девяти книг своей "Истории"
Считается, что душа погруженного в сон человека на самом деле вылетает
из тела и посещает те места, видит тех людей и совершает те действия,
которые видит спящий. Например, когда бразильский или гвианский индеец
пробуждается от глубокого сна, он твердо убежден, что душа его взаправду
охотилась, ловила рыбу, рубила деревья или делала еще что-то привидившееся
ему, в то время как тело в неподвижности лежало в гамаке. Целое селение
индейцев-бороро пришло в панику и чуть не покинуло место своего обитания
из-за того, что кому-то приснилось, будто к ним украдкой приближаются враги.
Один индеец племени макуши был слаб здоровьем, и ему привиделось во сне, что
хозяин заставил его волоком поднять каноэ через каскад крутых водопадов.
Следующим утром индеец горько упрекал хозяина в бессердечии к бедному
больному, которому всю ночь пришлось тяжело работать. Индейцы Гран-Чако
часто рассказывают самые невероятные истории и выдают их за сущую правду.
Поэтому несведущие
европейцы утверждают, что эти индейцы -- лгуны. На самом же деле
индейцы глубоко убеждены в правдивости рассказываемого: ведь они не отличают
сна от яви. Отсутствие души во время сна чревато опасностями, поэтому если
по какой-либо причине душа надолго оторвется от тела, человек, лишившись
своего жизненного начала, умрет. У немцев бытует верование, согласно
которому душа выскальзывает изо рта спящего в виде белой мыши или птички;
преградить птице или животному путь к возвращению -- значит вызвать смерть
спящего. Поэтому жители Трансильвании утверждают, что не следует позволять
ребенку спать с открытым ртом; в противном случае душа его выскользнет в
виде мыши, и ребенок никогда не проснется. Задержаться душа спящего человека
может по ряду причин. Она может, к примеру, встретить душу другого спящего,
и они подерутся. Если гвинейский негр утром просыпается с ломотой в костях,
ему кажется, что душа другого человека во сне поколотила его душу. Кроме
того, душа может встретить душу недавно умершего человека, и та увлечет ее
за собой. Поэтому туземцы на островах Ару не останутся в доме на ночь после
того, как кому-то случится в нем умереть, так как считается, что душа
умершего еще пребывает в доме, и они опасаются повстречаться с ней во сне.
Далее, возвратиться в тело спящего человека душе может помешать несчастный
случай или прямое насилие. Если во сне даяку привидится, что он упал в воду,
ему кажется, что случай этот действительно приключился с его душой; он
посылает за колдуном, который сеткой ловит душу в водоеме до тех пор, пока
не поймает и не возвратит ее владельцу. Санталы рассказывают такой случай.
Одному уснувшему человеку очень захотелось пить, и душа его в виде ящерицы
покинула тело и вошла в кувшин с водой. Как раз в этот момент владелец
кувшина прикрыл его крышкой; поэтому душа не смогла вернуться в тело, и
человек умер. Пока друзья усопшего готовили его тело к сожжению, кто-то
открыл кувшин, чтобы набрать в него воды. Тут ящерица выскользнула и
возвратилась в тело, которое тотчас же ожило. Человек встал и спросил
друзей, почему они плакали. Те сказали, что считали его мертвым и готовились
сжечь его тело. Человек объяснил друзьям, что спустился в колодец за водой,
но выбраться оттуда оказалось делом трудным и он только что вернулся. Тогда
они все
поняли.
Дж. Дж. Фрэзер, "Золотая ветвь"
Некий СВЕТОЙ муж попросил Бога открыть ему, кто будет его товарищем в
Раю. Ответ пришел во сне: "Мясник из твоего квартала". Святой муж
чрезвычайно огорчился соседством такого грубого и необразованного человека.
Он начал поститься и вновь вопрошать Бога -- в молитвах. Сон повторился: