Борис Петрович Екимов. На хуторе

Борис Петрович Екимов
На хуторе
повествование в рассказах

За теплым хлебом

   В пять утра зазвенел будильник, но загодя, прежде его петушиного гласа, встала бабка. Она уж из печи выгребла и затопила ее, когда затрещал будильник и поднялся со своей кровати дед Архип.
   – Ну, как там, не потеплело? – спросил он.
   – Не чутко, – со вздохом ответила бабка.
   Дед Архип валенки надел, стеганку и вышел из дома. В первую минуту, с избяного тепла, ему показалось, что на улице теплее вчерашнего.
   Еще стояла глухая ночь. Чернели по белому снегу базы да сараи. Студеное небо светило просяным звездным инеем, а посреди – одинокая Жарничка горела льдистым огнем.
   Архип пошел на улицу. Перед самыми воротами дорожка была переметена рыхлым снегом. Значит, не во сне, а наяву гудел ночью ветер. И теперь дорогу на станцию тоже перемело, и утреннего автобуса не будет. Зябко поеживаясь, Архип заспешил домой. А в доме печь уже гудела ровным огнем.
   – Дюже тепло? – с усмешкой спросила бабка. – Телешом можно?
   – Да потеплее… – неуверенно ответил Архип.
   – Не бреши… – мягко укорила жена. – Вон на окошке вторые шипки позамерзали, а у тебя все теплеет, под носом. Уж не ездил бы, переждал погоду. Да и праздник завтра. Добрые люди в праздник по домам сидят, не шалаются.
   – А тама будут нас ждать? – указуя коротким толстым перстом в потолок, спросил Архип. – Пока мы отпразднуем? Да пока потеплеет? Тама тогда народу налетит… Туча черная… Тришкина свадьба…
   Бабка в ответ лишь вздохнула.
   – Вот так-то… – закончил Архип. – Надо сбираться, ехать. На автобус я уж не рискую. Вчера не было, а ныне и подавно. Уж развиднеется, тогда тронусь. Пойду дозоревывать.
   И Архип снова забрался в постель. Он уже вроде не спал, просто подремывал, временами проваливаясь в зыбкое забытье. И тут же возвращаясь в явь. «А может, и пойдет автобус, – думалось ему. – А я разлеживаюсь. Сейчас уже, гляди, на центральную пошел. Крутанется – и назад. Добрые люди уедут. А может, и не пойдет. Вчера и в тот день не ходил, а нынче и вовсе мело…»
   Хутор, где жили дед Архип с бабкой, лежал в тридцати километрах от райцентра. По летнему да сухому времени были те километры недалекими, тем более что дважды в день, утром и вечером, пробегал через хутор маленький шустрый автобус. После легкого дождя автобус ходил лишь по грейдеру, боясь увязнуть в хуторских колдобинах. Но то еще была не беда: до грейдера и пешком можно добраться, четыре версты всего. А вот непогода напрочь обрезала крылья. Осенняя ли, весенняя долгая грязь, зимние глубокие снега да переметы становили автобусы на прикол. И тут уж выбирайся, как говорится, своим средствием. А лучше всего – сиди и не рыпайся.
   Деду Архипу сидеть было никак нельзя: топка поджимала. В прошлом году он угля не достал и нынче дожигал остатнее. И совсем было приготовился на дровах зиму бедовать, когда узнал о постановлении. Сначала в конторе услыхал, а потом газеткой раздобылся. В газете все было написано так, как и добрые люди говорили, льгота выходила бывшим фронтовикам, облегчение в жизни. И в конце напрямик было написано: «проявлять постоянное внимание». Эти слова дед Архип теперь уже наизусть помнил.
   Почитал старик газетку, с бабкой и другими людьми посоветовался и решил: надо в район ехать и топки себе добиваться, пока закон вышел. Был он хитрым политиком и решил не откладывать, а, как сказано там, прямо с нового года идти, не тянуть. Кто рано встает, тому Бог дает, и кто раньше спохватится – легче будет.
   Первые дни января Архип годил, давая людям отпраздновать да после праздника похмелиться. А потом завернул мороз с ветром, дороги в низинах перемело, и вот уже третий день не было автобуса. Два раза ходил Архип на грейдер, но попусту. Ждать было больше нельзя. И сегодня накрепко решил Архип домой с грейдера не ворочаться. Хоть на чем да уехать. Дело было нешуточное: без угля зимовать тяжко.
   Потому и не стал Архип рисковать в потемках, к утреннему автобусу спешить. Автобус – дело ненадежное. А с центральной усадьбы машины не раньше десяти пойдут. К тому времени можно и закоченеть.
   Время подошло к семи. По радио из области начали последние известия передавать. Архип уши навострил, голос у приемника поубавил, чтобы бабка не слыхала. «По северу области до тридцати…» – наконец обрадовала дикторша. «И-и, глупая, – попенял ей дед Архип, – заталдычила одно…»
   – Чего там бубнишь? – спросила бабка. – Сколько объявили?
   – Чего сколько? – притворился непонимающим дед Архип.
   – Не придуряйся… Про погоду чего сказали?
   – А-а, слухать их… – пренебрежительно ответил дед Архип. – Они здеся были, на хуторе? Видели они нашу погоду? Сидят черт-те где, в тепле поустроились – и брешут.
   – Померзнешь на сухарь, – вздохнула бабка.
   А деду Архипу вдруг иное пришло на ум: вспомнил он про котец. Вспомнил и начал собираться.
   – Лежу, как сом на икре… И ты мне не подкажешь. Котец-то непроверенный. Так бы и умелся. А с нашими ребятами… Такие провалы, враз обчичекают. Из такого-то котца.
   «Котцами» называли ловушки для рыбы, что ладились в низах, на речке. Во льду их рубили. У деда Архипа котец был большой. Для рыбы и людей привлекательный.
   Архип быстро оделся, легкую пешню взял, мешок да черпало и подался к речке. Дорожка от базов, по меже, к саду и речке была протоптана в глубоком снегу канавой. Но теперь, поутру, после ночного ветра, замело ее наискось, а то и напрочь легким снегом.
   До солнца было далеко, лишь смуглился восток. Но уже развиднялось. Мерклые звезды еще светили, и ясно глядела луна. Деревья садов и кудлатые старые вербы по обережью лежали в сизоватом дымчатом инее. Словно дышали дерева, и тут же морозом схватывалось их теплое дыхание.
   Архип спустился к речке, подошел к своему котцу, размахнувшему камышовые «крылья» к самым берегам. Валенком осторожно он сдвинул снег с крышки котца. Но можно было не опасаться, за ночь на добрых три пальца льду намерзло. И сразу Архип увидел: есть рыба. Темное что-то ворохнулось подо льдом, большое. Архип быстро обдолбил котец, черпалом отбросил лед. И крупная, чуть не в размах величиной, щука заплескалась в темной воде. Черпак был мелковат и щуку не брал. Но старик изловчился и выбросил рыбину на снег, с радостью почуяв тяжесть ее. Щука дважды плеснулась, сгибаясь в колесо, и замерла черным поленом. Старик выцедил еще двух красноперок да окунька, подчистил котец, сложил добычу в мешок и заспешил домой, бабку обрадовать ухой и жаревом к празднику. А в доме уже кипели щи, мяса кусок бабка обжарила с картошкой, налила самогонки.
   – Ну и как? Може, обдумался? – спросила она у вошедшего старика.
   – Обдумаешься… – передразнил ее Архип. – Гляди, какого тебе анчихриста припер. Давай чашку.
   Щука скользнула из мешка в подставленный таз, колом легла поперек, выставив большое, белое, пятнистое брюхо.
   – Ху-у… – брезгливо сморщилась бабка. – Чистая гадюка. В сенцы ее, нехай замерзнет, а то биться начнет.
   Архип наскоро умылся, сел к столу. Бабка принесла с печи в полотенце завернутый горячий хлеб. Привозили хлеб на хутор редко, особенно в непогоду, но люди приспособились. Черствую буханку заворачивали в полотенце, в широкую кастрюлю воды наливали, ставили миску, а в нее хлеб. Вода в кастрюле кипела, под крышкой хлеб отпаривался, становился волглым, мягчел.
   Выпив стаканчик самогонки, Архип принялся щи хлебать. Жена сидела рядом, вздыхала.
   – Ныне-то уж не вернешься… – сказала она.
   – Дал бы Бог добраться. А на ночь-то глядя… Уж завтра.
   – У Василия ночуешь?
   – А где же…
   – Сон мне нынче привиделся, а к чему – не приложу, – задумчиво сказала жена. – Маму видела. Мама хлебы печет. Вынимает, хороший такой хлеб, чую, сладкий, и так мне хлебушка хочется. А она не дает. Я прям слезьми кричу: мамушка, родная, ну, дай хоть кусочичек, хоть чудок. А она не дает. А мне так хочется… Такой у него дух, прям донельзя сладимый. Почему не дала? – спросила бабка. – Либо чем обидела ее, не так помянула? Прям в голову не возьму.
   – Солонечиху поспрошай, – усмехнулся Архип, – она разложит.
   – Придется, – всерьез ответила жена. – Ты дюжей ешь. Щи и мясо. Я тебе и самогонки для этого дела влила. Дюжей наедайся, а то померзнешь.
   – Не замерзну, – успокоил ее Архип. – Как пододенусь, нехай тогда…
   Оделся он, как всегда, по-зимнему, по-стариковски: теплое белье, телогрейку и ватные брюки, валенки, овчинные рукавицы. Но теперь, в дорогу, он надел поверх всего зеленый плащ-болонью. Его когда-то сын за ненадобностью бросил. Но старикам плащ пришелся по нраву и впору. Он был легок и плотен, ветра не пропускал.
   – Ну, оставайся тут с богом, – сказал Архип.
   – Ты тама не задерживайся, – ответила бабка. – Праздник находит, а я – одна. И сон видишь какой нехороший видала. Родная мамушка хлебца не дала. А уж так хотелось…
   Из своего двора вышел Архип ровно в девять часов, как и располагал. В эту же пору на центральной в гараж шофера приходят. Пока они машины разогреют да соберутся, туда да сюда, пока тронутся, Архип к грейдеру подгребется. Вот и получится впору.
   Уже белый день стоял. Красное с мороза солнце только что поднялось. Багровые дымы редким лесом вздымались над хутором; легко, словно тоже с морозцу, розовело небо, и вся глубоким снегом полоненная окрестность, и даже сороки, молчаливыми стаями сидевшие на деревьях, даже сороки отдавали розовым.
   Особо не надеясь, а просто на всякий случай завернул Архип на колхозный двор. Ехали две машины на станцию, за комбикормом, но с шоферами грузчики сидели. Больше ничего не предвиделось.
   А дорога от хутора к грейдеру лежала прямая, торная, снегом ничуть не занесенная. Одет был Архип тепло, легкой была амуниция, тела не вязала, и потому шагалось хорошо. Морозу он особого не чуял, но в лицо дышала стылым холодом белая степь. Куржак кучерявился по краям шапки-ушанки. И время от времени Архип рукавичкою тер нос и щеки, чтобы не познобить их.
   Звучно скрипел снег под валенками, текли мимо высоченные снежные валы, сдвинутые с дороги бульдозером, молчаливая индевелая лесополоса тянулась. А вдалеке маячил Петипский курган, возле которого грейдер проходил. И в мыслях было хорошо, потому что день, судя по всему, должен выдаться удачный. Машины, конечно, пойдут, никуда не денутся. Так что добраться в район можно будет. И с углем должно выгореть, не зря же в газете написано черным по белому. Эту газетку с собой прихватил дед Архип на всякий случай. Раз вышло такое указание, значит, и приказ из Москвы пришел: помогать всемерно. И уж чем-чем, а топкой помогут. Тем более зима такая стоит. И собрался он сразу, вовремя сообразив что к чему. Тут ведь тоже политика, Архип ее понимал: первым надо прийти, пока гуртом не полезли. Архип это понимал и радовался своей смекалке. Все должно получиться по задуманному. И может, даже сегодня прикатит он в хутор с углем, прямо на машине. А может, и завтра. Завтра, конечно, повернее. Нынче запишут, а завтра велят прийти. Так всегда бывает. Переночует он у племянника Василия. Вечером посидит с ним, бутылочку выпьют. Василий – человек грамотный, с ним и потолковать не грех. Посидят, побеседуют. А уж завтра, с углем, прибудет Архип домой.
   Так, в добрых мечтаниях и по ровной дороге, добрался старик и до грейдера. А на грейдере, возле кирпичного строения автобусной остановки, толпился народ.
   – Здорово живете, добрые люди, – поднимаясь на полотно грейдера, весело проговорил Архип. – Заждалися меня? Я вот он, прибыл. Теперь шумите, нехай машины едут.
   – Шумим с ночи, – здороваясь, ответил знакомый из Вихляевки, – а они либо пооглохли.
   – Не было автобуса?
   – Был бы – уж уехали.
   – Какая беда, – огорчился Архип, а в душе похвалил себя, что не пошел впотьмах, удержался.
   Народу у остановки было немало. Стайка молодежи табунилась подле черного, прогоревшего кострища. Пальтушки на них были всякие: и добрые, и продувные, а прочая сбруя: брюки, юбки да чулки, а тем более обувка – никудышная. Оттого и на месте им не стоялось: топотили да бились «на любка» – грелись. Знакомый из Вихляевки был с дочкой.
   – В техникум провожаю, другой день не провожу, – объяснил он Архипу. – Харчей наклали, одна не дотянет. Другой день выходим.
   – А эти ребята – либо тоже ученики?
   – Кто откуда. С техучилища, школьники. Дубовские большинство да наши. Моей-то край надо, экзамены сдает.
   – И прямо с ночи стоите?
   – А то как же… Ныне в четыре поднялись, в полшестого здесь были. Вот и стоим дожидаемся.
   – Не было машин?
   – Проехали одни «Жигули», полные.
   – Ну, теперь скоро колхозные должны подойти.
   Народ собрался свой, с ближних хуторов, с Вихляевского, Тубы, с Малой Дубовки. Архип от одного к другому пошатался, поздоровался. От Малой Дубовки показались пароконные сани.
   – Вот и уедем! – обрадовался Архип. – Посадимся – и айда!
   – Да-а, сейчас на лошадях далеко уедешь.
   – А как же бывалоча, в старые-то времена?
   – В старое время лошади были да и одежка. Тулуп добрый одеть, тогда конечно. А эти куда? – показал мужик на ребят да девчат. – Да и тебя в твоей телогреечке быстро просифонит.
   – Это верно, – согласился Архип.
   Тем временем подъехали сани. Кроме кучера сидели в них две женщины, укутанные ковровыми платками. Заиндевевшие лошадки ткнулись к будке: возница им соломы бросил и баб начал ссаживать. Одна была помоложе с огромной, одеялом обмотанной ногой. Архип тут же к ней направился.
   – Здорово живете. Это чего с тобой сделалось?
   – Да ногу поломала. В гипсе. Теперь вот ехать надо. Велели приехать. Может, сымут.
   – Какая беда… – заохал Архип.
   Молодые ребята решили соломкой с саней подразжиться, чтобы костер запалить. Но возница их вовремя заметил.
   – Куда тянете?
   – Посогреться… Соломы, что ль, жалко?
   – Я не для вас клал. Лошадям да сидеть. А соломой все одно не согреетесь. Лишь пыхнет. В лесополосу вон, хворосту наберите. Молодые, да ленивые.
   Ребята его не послушались, за хворостом не пошли, а подожгли охапку все же унесенной соломы. Сгрудились над невысоким пламенем. Кто руки к огню тянул, кто распахнул одежонку, чтобы тепло телом почуять. А кто промерзлые башмаки грел над пламенем.
   – Гляди, штаны загорят, – остерег Архип.
   Но штаны сгореть не успели. Пламя быстро угасло.
   И наконец-то послышался гул. Он далеко был слышен, но явственно. От центральной усадьбы по грейдеру шла машина. Все разом стали выглядывать да гадать: одна ли машина идет да какая. Поклажу из кирпичной будки разобрали. А оказалось зря: зеленая «скорая помощь» с центральной усадьбы прошла и не остановилась. Правда, была она битком набитая. И через стекла видно, и шофер по горлу себе ладонью провел: дескать, полно. И укатила машина дальше.
   – Твою мать… На центральной как короли живут, понасадились.
   – Да можно бы еще взять, не схотел.
   – Хозяин…
   А в следующую минуту головы повернулись к той дороге, которой пришел Архип. Оттуда гудело. И скоро вылетели из-за лесополосы два «газона»-самосвала. Выскочили они на грейдер и встали передом к станции, куда и направлялись. Это были те самые машины, что за кормами шли. В кабинах у них, кроме шоферов, грузчики сидели. Тут и проситься было некуда. Но минут десять спустя от центральной усадьбы еще три грузовика подвалило. Тоже на станцию, за кормами.
   Начался тут гвалт и содом. Все разом бегали и просились, а проситься особо было некуда. В кабину много не поместишь, да там уж и сидели. Уехала девчонка-студентка да двое мужиков. Хотели женщину уважить, с гипсом, да она не влезла. Молодняк в кузов просился, но шофера их не взяли. И правильно сделали. По такой погоде в кузове не ездят.
   – Позатот год мы вот так-то с Петром Кривошеиным собралися, – рассказывал дед Архип, – край надо было на станцию. Машина от нас через Ярыжки шла. В кабине полон. Возьмите, Христа ради, в кузов, доедем. Залезли. Прижухли под кабиной… Поехали. А морозяка вот такой пер. Как нас закрутит. Затишки никакой. Секет ветер, до кости просекает. Слезы текут и враз обмерзают. Глаза не глядят. Кое-как до Ярыжков доехали, стучим: останови, Христа ради. Еле слезли – и в магазин. Доразу бутылку выпили, слава Богу, отдыхались. Езжайте, говорим, пропади они, все дела, жизня дороже. По такому холоду… Что вы, ребята… – доказывал Архип.
   И вправду ведь холодно было. Солнце, по-зимнему невысокое, уже поднялось из желтого тумана и сияло над миром режущей глаз стылой белью. По набитому полотну грейдера потянулась поземка. Она легко шуршала и дымилась, пересекая дорогу наискось. Она бежала волна за волной, неторопливо.
   После того как ушли машины, и долго гудели, поднимаясь в гору, и долго чернелись на белом снегу, после того как затихли они, настроение упало. Каждый думал про себя, что и он мог бы сейчас ехать в кабине, уже далеко отсюда и скоро на место прибыть. Тут еще «козел» проскочил, не остановился, за ним «Москвич», полный. Бабы прижухли под убеленными инеем платками. Мужики стали ходить по дороге взад и вперед, набирая тепло. Архип тоже прошелся. Ветерок хоть и легкий был, но лицо прихватывал; оно дубенело, а в затишке горело огнем. Молодежь притихла, не переставая курила. Наконец их совсем допекло.
   – Костер давай! Согреемся!
   И они стайкой скатились по откосу, по колено и выше увязая в мягком снегу, и стали по лесополосе сушняк собирать, ломать сухие ветки. Потом соломкой разжились, нашли газету и долго разжигали огонь. Руки уже не владали.
   К костру подошли и бабы. И тут Архип разглядел, что старая женщина под тяжелым платком – его давняя знакомая Феня Чурькова. Она лишь недавно к младшей дочери в райцентр уехала.
   – Либо ты, Феня? – подошел к ней Архип.
   – Да, а то кто же?
   – А я тебя не угадал. Укулемалась в этот платок. Ты откель же?
   Не успели они и двух слов сказать, как новая тревога поднялась: шел автобус. Востроглазые молодые ребята издали его углядели и начали костер топтать. Снова вещички свои разобрали. В автобусе должны были все поместиться. Как сельди в бочке, но влезть. Как-нибудь, но доехать, а не стоять на таком морозе.
   Тупоносый колхозный автобус, совсем пустой – это даже Архип разглядел – притормозил, остановился. А когда кинулись к нему гурьбой, он тронулся, свернул налево с грейдера к хутору Малодубовскому и поплыл неторопливо, вперевалочку, оставив на дороге еще одного бедолагу, с чемоданчиком.
   – Куда? Куда он? – накинулись тотчас на него.
   – В Малую Дубовку, собрание проводить.
   – Да он туда не проедет, – сказал возница. – На лошадях еле проехали. Хоть спросил бы. Сейчас сядет, – пообещал он, не спуская с автобуса глаз.
   Автобус и точно сел. Проехал немного, забуксовал, забуксовал. Вылез шофер, и началось обычное.
   – Вот так тебе и надо! – торжествовали на грейдере.
   – Чего он туда? Для какого бесу?
   – Собрание, говорю, проводить. Зоотехник поехал. Предвыборное собрание. За депутатов чтоб голосовали, агитировать.
   – Ёш твою… – шутливо заругался Архип. – Вот бы он в автобусе и проводил агитацию. Нас бы посадил и до самой станции читал да читал. Оттель снова взял людей, и их бы… Да мы б за него все голоса поотдавали, даже лишние, за такого хорошего. Ты нас только до места довези.
   – А кто шофер на автобусе? Может, уговорим?
   – Да чего шофер. Там зоотехник. Ему пузырь не поставишь.
   – Твою мать…
   – А пойдут еще машины с центральной? – спросили у вновь прибывшего.
   – Все ушли. Я не успел. Санитарная, за кормами. Агроном на «козле».
   – А чего ты сюда ехал?
   – Да може… Мне все равно надо. Вроде поближе. Може, с Урюпина пойдут или с комплекса…
   – Жди. С Урюпина по асфальтовому грейдеру идут. А с комплекса вечером.
   – Буду ждать.
   – Зря лишь костер тушили.
   Молодежь встала кружком, пошушукались и всем табором подались по домам: четверо в Малую Дубовку, двое в Вихляевку. Те, вдвоем, рысью помчались, застучали по набитой дороге словно коваными, промерзшими подметками башмаков.
   Остались Архип, Феня Чурькова, женщина с гипсовой ногой, муж ее на лошадях – лошади уже в белой шубе стояли, понурившись, – и еще два мужика. Глядя вослед поскакавшим в Вихляевку, кто-то сказал:
   – Застоялись…
   – Застоишься, ежели в пять – из дому, а сейчас двенадцатый. Небось все кишки проморозили.
   – Ничего. Рысью они за час доберутся.
   – Бядуни… Чистые бядуни…
   Архип всерьез начинал мерзнуть. Хоть и одет был неплохо, но полегонечку пробиралась к телу стынь. Просекал ветерок, и ноги коченели. Не шибко грела старая кровь. Но сдаваться он пока не хотел. Ребята, считай, шесть часов отстояли, а он – лишь в девять из дому. Надо было терпеть.
   – Ёш твою… – пожаловался Архип. – Дураку надо бы самогонки взять. Глотнул – и хорошо, – лицо его чугунело и стало отдавать сизостью. – А то вот стой теперь. Либо цыганочку станцевать, – хлопая себя по плечам и груди, он засеменил, на месте перебирая ногами. – Ёш твою… Так бы бечь и бечь до самой станции.
   – Тебе бы надо не сюда идти, а прямиком на Перещепной. Там Алексеевский грейдер, асфальт. Там машины всегда.
   – На Перещепной, парень, нынче не дюже доберешься. – А сколько там километров?
   – Да бес их мерил. Пять, а може, семь, а може, и все десять. Нет, десять не будет. А дорога тяжелая, по займищу. Где там лезть. Застрянешь в снегу. Потонешь навовсе. Туда я не рискую.
   – Мерзни здесь.
   – Чего ж, такая, значит, судьба, – ответил Архип и пошел к затоптанному костру, чтобы снова разжечь его.
   Сухой хворост занялся сразу же, но жидкий его огонь грел лишь ладони рук, и только. Феня Чурькова к костерку подошла, встала рядом.
   – Ты к кому же на гости ездила?
   – Не на гости. Сеструшка двоюродная, сорок ден… Вот приезжала.
   – В Малой Дубовке?
   – Ну да.
   – Это какая же сеструшка?
   – Нюра, за Петром она была, за Подураевым, конюхом он.
   – Петра-то я знаю, – вспомнил Архип. – А сама ты, так с дочкой и живешь?
   – С дочкой.
   – Пенсию платят?
   – Пенсия… – тихо ответила Феня. – Одна слава, что пенсия. Стажу колхозного нет. Зачем, мол, уходила из колхозу? А я разве по своей воле…
   Архип слушал Феню, а что сказать ей, чем утешить, не знал. Одно лишь промолвил:
   – Такая наша жизня. Прожили век за куриный пек… – И, перемолчав, сам пожаловался: – А меня топка зарезает. Бедствуем с углем. Морозяка жмет, а топить нечем. Хучь костер, такой вот, посеред хаты жги. И никому не дошумишься, никто слухать не желает.
   – Вы с бабкой вдвоем? Дети-то не при вас?
   – Нынче детей удержишь? Они к своему стремятся. Одне…
   – Оно, може, и лучше, – вздохнула Феня. – Я вот покою хочу. Чудок бы самой пожить. Отдохнуть. Весь век в чужой воле. То в мужней, то в дочериной…
   Костерок догорел, и призрачное тепло его быстро развеялось в студеном поле. Белая степь лежала вокруг, белая дорога дымилась поземкой, чернели вдоль дороги, в снегу по пояс, вязки и клены, и не было никаких машин. Лишь синий автобус как застрял на пути к Малой Дубовке, так и стоял там неприкаянно.
   Мохнатые от белого инея лошаденки стояли, покорно опустив головы, и солому не жевали. Мужик-возница, бросив окурок, сказал жене:
   – Поехали, а то вторую ногу отморозишь. Ничего боле не будет. Тетка Феня, так как? Или рискуешь?
   – Да сама не знаю. Меня ждут. Чего же это такое сделалось? Погода совсем разорилась.
   – Стихея… – ответил Архип. – Стихея.
   – А може, нам Бог поможет, – нерешительно сказала Феня.
   И, словно услышав старую женщину, издалека-издалека, со стороны Малой Дубовки, донесся слабый, но явственный рокот. Это был рокот трактора.
   – Автобус либо вытягать едут?
   – Похоже…
   – Его бы подале запихнуть, чтоб до весны сидел.
   – Машина!
   – Где?
   – Трактор машину тянет.
   – Либо из Большой Дубовки?
   – А откель еще? Из Большой. Это на станцию они едут. До грейдера – трактором, у них там балки непролазные.
   – Може, на центральную?
   – Не, на центральную прямая дорога.
   Трактор рокотал все ближе и ближе, за ним на тросу тянулась машина с крытым брезентовым верхом. И наконец они выехали на грейдер. Машину отцепили. Она шла в райцентр, на станцию. В кузове, под брезентовым тентом было людно. Но уселись все. Архипу на лавочке места не досталось. Он пристроился почти у заднего борта, на запасном колесе. Пристроился, плащ подоткнул, чтобы не поддувало, закурил.
   Машина тронулась. У заднего борта вихрило; снежная пыль клубилась и оседала на Архиповых валенках, холодила лицо. Но позади остался кирпичный теремок остановки; и вот уже сгинула в снежную бель Малая Дубовка; и белая дорога бежала из-под колес.
   Ехали долго. Заворачивали в Березовку, людей ссаживали, две свиные туши сдавали. Пока то да се, бумажки писали. Пришлось ждать. В кузове прижухли. Мужик с головой, обмотанной бабьим пуховым платком, все охал, зубами маялся.
   И в четвертом часу прибыли наконец в райцентр. Правда, Архипу подвезло. Машина остановилась неподалеку от конторы, где уголь выдавали.
   В поселке было теплее, чем в степи. Но Архипа, до нутра промерзшего за день, познабливало. Согрев был один – курево. И старик закурил, отряхнул с плаща и валенок снег и направился к воротам «Райтопа». Ему дважды приходилось покупать здесь уголь, и порядки были знакомы. По правую руку от входа стояла контора, но спешить туда Архип не стал, а прежде оглядел территорию. Уголь был. Возле рельсовых путей высился курган мелкой «семечки». Отдельно лежала куча доброго угля, антрацита. Обглядев эту картину, Архип в контору вошел. Там три стола помещались, и сидели за ними одни женщины.