Борисова Ирина. Хозяйка

вписаться, занять нишу, познать жизнь и уже с этих позиций вздыхать о
несовершенстве.
Быть идеальным человеком, не думать о себе, а только о других, не
поступаться принципами, спешить на помощь, изнуряться, беспокоиться, в конце
концов, возненавидеть пестуемых за все сделанное им добро, укоряя их с
горечью и досадой за то, о чем они не просили, или быть аморальным
человеком, делать в первую очередь то, что нравится себе, не жалеть ради
красного словца даже родных и близких, легкомысленно вставляя их куда ни
попадя в рассказы, а потом врать, скрываться и оправдываться, генерировать
при этом новые идеи, обеспечивать таким образом самоподдерживающийся процесс
как для себя, так и для тех, кем воспользовалась.
Отрицать, кривиться, презирать, считать, что все люди - уроды, движимые
низменными побуждениями, достойные поэтому соответствующего отношения, не
исключая при этом и себя, а значит, все бесполезно и ничего не надо, или
быть полной идиоткой, ходить с ряззявленной варежкой, всех понимать, всех
жалеть, оправдываться, что и Наполеон ведь не считал людей совсем уже
лишенными благородства, легко идти на контакт, безоглядно вверяться первому
встречному и, подтверждая правило, что дуракам везет, миновать, хотя бы и до
поры, неизбежные ужасы и обманы.
Все знать, просчитывать, отмеривать, размышлять, пожимать плечами,
качать головой и не решаться, или ничего не знать, бросаться очертя голову
неизвестно куда, прыгать, резать, бежать, делать, а думать уже потом,
ужасаться глупости и все же переть, как паровоз, с неизвестно откуда
берущимися убежденностью и уверенностью.
Не сделать и не узнать, думать, что если бы да кабы, смогла бы - ого-го
- и в глубине души мечтать и надеяться, что чудо еще разразится. Или
сделать, выложиться, постичь себя до конца, утратить иллюзии и раз и
навсегда уяснить, что ничего необыкновенного уже никогда не случится.


Если

Летать на самолете тоже рискованно, вообразить страшно, как там наверху
случается взрыв, и что начинают (если что-либо вообще успевают) делать люди,
соображая, что вот сейчас они упадут, и сколько минут они падают, и как, но
все равно все летают, когда столько рекламы и скидки. Я знаю только одну
женщину, которая не летает, но, все равно, она спрашивает про жаркие страны,
вздыхая и расстраиваясь, что боится. Летающие тоже боятся, при приземлении
хлопают в ладоши искреннее, чем в театре, единственное, что омрачает их
радость от благополучного приземления, так это то, что придется еще лететь
обратно.
Но вероятность здесь меньше, чем выиграть Мерседес, а вот на машине
ездить рискованнее, хотя, все равно, все ездят, а, проезжая мимо ГАИ и видя
искореженные кузова, думают, остался ли кто в живых, и как их оттуда
вынимали, а, видя на дороге аварию, легковушку, заехавшую под грузовик,
ужасаются, как ее угораздило, радуются, если у них не "Ока", но если
пристегиваться, ездить потихоньку, всех пропускать, не забывать смотреть в
боковые зеркала, и держаться подальше от дорогих машин, и эту вероятность
можно снизить.
Если сидеть дома, риск будет еще меньше, но если постоянно сидеть у
компьютера, наживешь виртуальную зависимость, и возникнут проблемы с
общением, а потом дом тоже могут взорвать как раз в тот самый момент, когда
ты сидишь и смотришь фильмы и клипы, надо обязательно собрать с жильцов
деньги и поставить в подъезде домофон, и все равно, кто-нибудь все-таки
может просочиться, наверное, даже и лучше проводить иногда ночи в клубе,
хотя там тоже может случиться пожар, но если ходить в один и тот же, можно
как следует там осмотреться и, в случае чего, сразу кинуться к пожарной
лестнице.
В театр, я думаю, в принципе, тоже можно ходить, если посчитать
вероятность того, что именно в театре, куда ты пойдешь, снова что-то
случится, она будет ничтожно мала, если прикинуть, сколько ставят по всей
стране спектаклей. Я думаю, надо совершенствовать вкус и ходить лучше на
концерты камерной музыки, мне кажется, вряд ли террористы позарятся на
камерный зал, и потом, ведь и тогда многие все же остались в живых, надо
только садиться подальше от вентиляционной решетки.
В метро ездить все равно придется, я думаю, лучше садиться в самый
хвост поезда, в самый последний вагон, мне кажется, террористам невыгодно
будет там взрывать, потому что тогда пострадает меньше всего народу,
последний вагон, в конце концов, можно отцепить, из него легче всего
выпрыгнуть и побежать назад, поэтому, хотя и некогда в него тащиться, это,
наверное, надо делать, потому что там вероятность меньше.
И если сумеешь вылавировать среди всех этих ужасов и не попасть в
опасный квадрат, то твоя жизнь тоже может считаться нормальной и
благополучной.

Тогда и теперь

Анна Ахматова когда-то сказала, что мы не знаем, в какое время мы
живем, осознание особенностей текущего приходит после. И все же я попробую
угадать: особенностью настоящего времени мне кажется всеобщая убежденность,
что ничего необыкновенного больше уже не произойдет, все, что можно, уже
случилось, остались только рутина и равнодушное примирение с ней.
В начале девяностых, наоборот, казалось, что все самое страшное и
интересное впереди, как будто во весь дух летели то ли с горы, то ли в гору,
не зная толком, куда вынесет, а теперь кажется, что вынесло на болотистую
низменность.
В девяносто первом году я написала статью о нашем предприятии, которым,
собственно, являлись Гриша да я, он - в качестве директора, конструктора и
рабочего разного профиля, и я - бухгалтера и менеджера по продажам, - и о
том, как Гриша работает дома в набитом техникой шкафу. Добрая женщина Полина
Семеновна запустила в газете статью в печать даже с нашим телефоном,
обеспечив нам бесплатную рекламу. После была масса звонков, Гришу приглашали
в разные большие фирмы, куда он добросовестно ходил и откуда без всяких
результатов возвращался - у всех приглашающих идея была одна - прибрать к
рукам приборы, а самого изобретателя задвинуть куда подальше, но у Гриши к
тому времени уже был печальный опыт работы на "дядю". Причина, побудившая
меня тогда писать статью, была скорее не материальна, а навеяна временем
надежд: казалось, надо что-то такое сделать, и все изменится, фирма наша
станет настоящая, жизнь - цивилизованная, и, вообще, будет красота
(конкретные детали терялись в тумане).
Те же чувства тогда, кажется, испытывали и другие инженеры,
пооткрывавшие научно-производственные кооперативы. Я помню, с каким
энтузиазмом мы участвовали в выставках, наскребали деньги, заказывали
стенды, все казалось таким значительным и важным, что вопрос о конкретной
пользе вообще не стоял.
Мы по-детски увлеченно играли в свое карликовое предприятие, выдавая
музей-квартиру Кржижановского, где я работала смотрителем, за офис, покупая
у бомжей купоны бесплатных объявлений и рассылая их по городам и весям,
(рука уставала писать) как единственно доступный инструмент рекламы. Самое
интересное, что приборы-то Гриша в своем шкафу производил по-настоящему. А
нелепый и несуразный антураж казался нам временным, и в этом чувстве мы были
не одиноки: по следам статьи к нам шли и шли какие-то люди с завиральными
идеями об утилизации валеночной шерсти в качестве сырья для напыления, о
строительстве в заброшенной церкви океанских яхт и спуске их в Обводный
канал или с предложением сделать в Гришином шкафу источник питания для
запускаемого тогда на орбиту марсохода.
Мы слушали пришельцев вполуха: они говорили, а мы давно уже делали,
поглощенные текучкой, мы не задумывались о дальнейшем, мы верили, что судьба
или некая сила, проведшая нас через самые трудные времена, точно также
укажет и дальнейший путь.
И вот прошло пятнадцать лет - вспомнить можно многое: как спрос на
распылители упал, это стало окончательно ясно, когда воры, стащившие из
нашей машины прибор, не смогли его продать и подкинули обратно; как мы еще
пытались воспользоваться услугами рекламных агентов - меланхоличного
восточного юноши и отставного артиста Каунасского театра, толку от которых
тоже было ноль. Как Гриша уселся разрабатывать новый прибор,
металлоискатель, а я, чтобы заткнуть финансовую дыру, пустилась во все
тяжкие - написала книгу на английском и, заманив ею в Интернете иностранных
клиентов, открыла туристический сайт. Судьба вела, а мы следовали, вернее
вприпрыжку бежали за нею. И вот теперь, через пятнадцать лет, когда несмотря
на заметно прибавившийся возраст, мы по-прежнему бегаем, как сумасшедшие,
чтобы заработать на жизнь, и это уже меньше вдохновляет, мы наблюдаем
следующую картину, оглядевшись по сторонам.
Человек, вынашивавший идею строительства яхт на Обводном канале, ездит
теперь по очереди с женой в Америку в качестве бэбиситтера к собственной
внучке и подрабатывает там еще сбором мусора после ураганов. Разработчик
марсохода там же - уехал после того, как марсоход рухнул в океан. Полина
Семеновна, добрая женщина из газеты, по выражению живущих теперь в ее
квартире людей, "переехала" в Израиль, ее дочка тоже, здесь у них не
получилось издавать детский журнал. Наш приятель-инженер, у которого
когда-то был цех в Купчине и офис на Литейном, остался в своем предприятии
один, если находит заказ, арендует свой бывший цех, выполняя заказ на всех
станках собственноручно, а если заказов нет, задвигает станки до лучших
времен в заводском дворе под навес.
Мы все же расширились: у Гриши вместо шкафа теперь целая десятиметровая
комната, где помещается наше предприятие: мы поменяли двухкомнатную квартиру
на трехкомнатную, и Гриша по-прежнему выдает дома новые приборы в режиме
нон-стоп.
В общем-то жаловаться грех, мы - сами по себе, делаем то, что нравится,
а то, что приходится много работать, так, может, это и хорошо, лучше, чем
киснуть и размышлять о бренности. Единственное, что ушло то прежнее чувство
ожидания и надежды, ясно, что так все и будет, и ничего другого уже не
произойдет. Но иногда, вспоминая слова Ахматовой, я думаю, а, может, мы все
ошибаемся, может это чувство ложное, и впереди еще Бог знает какие события,
ведь ошиблись же мы все в девяностые, думая, что вот еще чуть-чуть и ...

Недвижимость Санкт-Петербурга

Работа агента по аренде никогда не кончается, нельзя сказать: "вот
сделаю это и буду свободна", или пообещать: "во столько-то я отделаюсь".
Звонят клиенты и просят квартиру, я ищу ее по всем ресурсам, обращаюсь
к другим агентам, которые, в свою очередь, спрашивают, нет ли у меня другой
квартиры под других клиентов, и я переключаюсь на другую квартиру,
обзваниваю еще других агентов, на этом пути я могу опять ответвиться,
забрести, вообще, неведомо куда, забыть про точку отсчета, и удивительно,
что, блуждая по этому лабиринту, я все же нахожу точки пересечения, когда
удается что-то у кого-то снять и кого-то куда-то поселить и при этом
получить деньги.
Деньги, конечно, важны, но еще важна и игра, когда надо заполнить
клеточки, соединить концы, найти недостающее звено, упорядочить,
удовлетворить запрашивающего, закрыть тему, сбросить регистр и начать все
по-новой. Хотя все всегда перехлестывает, что-то еще не закончилось, а
начинается другое, невозможно разграничить, отсечь, освободиться, отвлечься,
всегда что-то висит и не дает расслабиться.
Я спускаюсь спиралями по лестнице вокруг едущего вниз лифта с двумя
трубками в руках - в лифте плохая связь, а мне надо вызвонить Александра или
Полину, потом хожу по скверику, ожидая ответа, поглядывая на сидящих на
лавочке с чемоданами клиентов, которых не знаю, куда везти, знаю только, что
нельзя упустить, потому что потрачено столько времени.
Бывают комбинации победоносные и быстрые, как переход Суворова через
Альпы - Полина откликается, и через полчаса дело в шляпе, клиенты заселены,
деньги получены и поделены, и мы с Полиной сидим во французской
кондитерской, вспоминая былые победы.
Александр, лучший агент из всех, говорит, что эта работа, вроде и
свободная, а, с другой стороны, совершенно не принадлежишь себе: только
соберешься, скажем, ни в кои годы, в лес за грибами, как кто-то свалится на
голову, и подхватишься и побежишь совсем в другую сторону.
У меня день рождения, я хочу пораньше прийти домой, но звонит телефон,
и я мчусь в аэропорт, по горящим глазам и бледному лицу убежденного
вегетарианца узнаю прилетевшего американца, везу его на квартиру, которую он
немедленно отвергает, углядев сидящего на стене комара, хоть я и убиваю
насекомое и, обойдя с американцем стены, демонстрирую полное отсутствие иных
особей.
Гости сидят за столом, пьют за меня, я же не с рюмкой, а с телефонной
трубкой в руке, между тостами прозваниваю варианты. Среди гостей и
американец, которого некуда девать, наворачивает овощи в подставленной
тарелке, а мой двоюродный брат, подкладывая ему еще баклажан, в ответ на
причитания бабушек, невозмутимо пожимает плечами: "А что ж вы хотите, это
работа. . ."
Когда ходишь по городу, смотришь уже не на фасады домов, видишь их,
скорее, в разрезе: пытаешься угадать, а что там внутри, какие лестницы,
какие двери, коммуналка или расселенная, сколько комнат, какой ремонт, сдают
или живут сами. Хотя большая часть центра уже освоена, проезжая по Мойке,
Рубинштейна или по Невскому, тут и там отмечаешь знакомые окна, и сразу
вспоминаешь длинную цепочку людей, которых туда селила.
Итальянца, приехавшего жениться в компании двенадцати друзей,
загулявшего с друзьями и оставившего невесту без ключей в темной квартире с
вырубленным электричеством.
Американца, приехавшего к русской девушке, и так и не нашедшего ее,
перепутавшего ее телефонный номер с номером заказа такси.
Англичанина, попавшего в ужасную трущобу, где его закусали блохи.
С получением денег все не кончается, услышав в трубке уже знакомые
голоса, напрягаешься и ждешь, и обычно не обманываешься: кто-то въехал в
квартиру без горячей воды, кого-то обокрали, кто-то забыл в квартире ключи и
в три часа ночи не может попасть домой, кого-то забрали в милицию. И
выругавшись словами, которые позволяет употреблять воспитание, я звоню
хозяевам и начинаю трясти с них деньги на водогрей или на железную дверь,
или бужу мужа и еду с ним ночью на машине через весь город (воспитание
позволяет ему употреблять и гораздо худшие слова), и Гриша лезет по дереву в
окно, чтобы впустить в квартиру отчаявшегося иностранца. Или воюю в милиции
с ментами, забравшими в вытрезвитель клиента-соотечественника, нигде не
зарегистрированного и поэтому постоянно попадающего в кутузку, еще к тому же
нарезавшегося с горя из-за того, что его бросила жена. И ожидая, пока, по
выражению ментов, клиент "вытрезвится" и его можно будет транспортировать
домой, я успеваю встретиться с подругой, посидеть в кафе и пожаловаться, что
нет никакой жизни, а потом еще, выжидая срок, пошататься в Апрашке по отделу
бытовой техники. И, разглядывая разного вида кофеварки, я думаю, что и этот
вечный цейтнот тоже, наверное, жизнь, только более концентрированная, как
кофе-эспрессо по сравнению с обычным кофе. Чем выше в кофеварке давление,
тем вкуснее.


Богатые люди

Первый по-настоящему богатый человек, с которым мы встретились, был
"новый русский", владелец то ли сети бензоколонок, то ли чего-то еще,
взявший в аренду Гришин прибор, потом, не отдав прибора, куда-то скрывшийся,
и Гриша с Алешей ездили к нему за прибором, готовые ко всему, но оказалось,
что он просто запил и забыл обо всем на свете, ходил по дому в халате, с
непроспавшейся физиономией, пил с похмелья кефир, прибор с готовностью
отдал, и сказал еще фразу, которую мы запомнили: трудно заработать не очень
большие деньги, а - очень большие - легко, тезис этот в его первой части в
нашей жизни подтверждается с тех пор постоянно и полностью, а во второй, - к
сожалению, нет.
Было несколько богатых иностранцев, которым я переводила: первый,
биохимик из Калифорнии, кажется, работающий на ЦРУ, с бритым яйцевидным
черепом, какой и должен быть у американского профессионала с высоким IQ, он
действовал на меня, как энергетический вампир, я сразу взяла с ним какой-то
неверный тон, то ли слишком фамильярный, то ли неравнодушный, злилась и
огрызалась, потому что он вел себя бесцеремонно, спрашивал, сколько я
возьму, чтобы кормить его домашними обедами, был послан, но не обиделся,
дивился, почему люди из России уезжают, хлестался, что у него очень скромные
потребности, и он спокойно прожил бы здесь на сто долларов в месяц, увидев у
меня в руках стодолларовую купюру, с неподдельным интересом спрашивал,
откуда у меня такие деньги, в ответ на встречный вопрос, а откуда у него дом
за полтора миллиона, хохотал и хлопал меня по плечу, в то же время
расстраивался, что у девушек, с которыми он приехал знакомиться, не хватает
мозгов, чтобы оценить его по достоинству, ходил по Питеру с женским розовым
зонтиком, который ему давала в дождь сердобольная консьержка, жалел пять
рублей на телефонный звонок (тогда не было еще в таких количествах мобильных
телефонов), в конце концов, проникся, подарил мне сто рублей в качестве
премии в знак глубокой признательности, которые я не взяла (сто долларов
взяла бы), и все равно, я с ним, в конце концов, поссорилась, потому что он
прошелся на каком-то форуме по поводу неработающего у меня в музее-квартире
туалета.
С еще одной богатой американской клиенткой я ходила по помойке, мы обе
свистали и кричали на разные голоса, подзывая живущую где-то там бездомную
собаку со сломанной ногой, увидев которую из окошка квартиры, американка
загорелась вылечить ее и увезти в Америку. Неподалеку стояла вызванная
ветеринарная помощь, чтобы отвезти не ведающего о привалившем счастье пса в
лечебницу, врачи скучали и дивились, мало ли в Америке бездомных собак, я
думала, может, это просто мы тут все очерствели, американка, в конце концов,
собаку нашла, прооперировала, купила ей собачью корзинку и билет на самолет,
но также внезапно надумав усыновлять в другом городе чьих-то детей, полетела
вместо Америки в этот город, собаку взять не смогла и оставила ее больнице,
обещая выплачивать ей содержание.
Другая богатая американка, с которой мы как-то беседовали, с чувством
рассказывала, как долго и старательно она училась стрелять, а потом, поехав
в Африку на сафари, предвкушала, как собственноручно застрелит там уже не
помню кого, но подлый проводник ее опередил, выстрелил сам, и ему досталась
вся слава, и он сделал это не иначе, как из вредности, чтобы этим ущемить ее
эго.
Был еще один клиент, человек с мрачным лицом, который никогда не
улыбался, все принимал всерьез, постоянно звонил мне, задавал дурацкие
вопросы по поводу России и просил советов, а, когда однажды я, ничтоже
сумняшеся дала ему не менее дурацкий совет, обвинил меня в манипулировании
собою, удивился, почему я обиделась, несколько раз потом пытался мириться,
и, в конце концов, написал про меня на форуме какое-то вранье, но мне было
уже без разницы, потому что я его опередила и написала про него рассказ, и
он был уже у меня на булавке в гербарии.
Были два клиента, которых я никогда не видела, общаясь по e-mail,
первый научил меня никогда ни о чем не просить, очень вежливо и обтекаемо
обойдя мою нехитрую просьбу, а второй, которому я бескорыстно старалась
помочь, прислал мне сто долларов, как намек, чтобы я от него отвязалась, я
их, конечно, взяла и потратила, но, все равно, было неприятно, и этот его
жест тоже кое-что добавил к моему жизненному опыту.
Это, пожалуй, и все, если не считать мою институтскую подругу, которая
всегда мечтала о деньгах и, в конце концов, заслуженно получила то, что
хотела, и с которой мы теперь встречаемся неизменно на нейтральной
территории, потому что, будучи однажды у нее на юбилее, мы с Гришей
опозорились, подарив какую-то недостаточно качественную бутылку, и ее
высмеял, не зная, что это мы ее подарили, другой искушенный гость, и мы
тогда обе поняли, что между нами произошло классовое расслоение.
Остальные люди, которых я встречала в своей жизни, были небогатые: с
ними мы иногда тоже ссорились, писали друг другу запальчивые письма, но
потом мирились и смотрели друг на друга с пониманием, о них (смотри
заголовок) я не буду здесь писать, это уже совсем другая тема.
Они и мы

Я узнала, откуда берутся "они", которых "мы" противопоставляем себе и
всячески обличаем: они берутся, например, из темноты двора у Приморской, где
у нас с ними назначена встреча, они никак не могут найти нужный дом,
опаздывают и сразу дают нам понять, что в этом, как и в том, что квартиру,
которую они пришли смотреть, уже сняли другие люди, виноваты мы, они полны
гнева и обиды, говорят, что так не делается, что они ехали так далеко и
полуутвердительно спрашивают, подвезем ли мы их до дома, поскольку мы на
машине. Для нас это хороший крюк, но получается, что мы, вроде, виноваты и
что наше время, конечно же, менее насыщенно и драгоценно.
Собственно, и они, и мы в данном случае в единственном числе: они - это
молодой человек в костюме и галстуке по имени Денис, чиновник пока еще в
самом начале пути, я узнаю о его принадлежности к противоположной касте по
упоминанию ведомства, в котором он служит. Вскоре в "нашем" полку прибывает,
к поиску подключается моя коллега из другого агентства, бывалая тетка,
заслуженный мастер аренды, и мы вдвоем принимаемся за дело, почему-то
чувствуя, что все другие клиенты подождут, а вот Денису мы просто обязаны
найти что-нибудь поскорей да получше, я не знаю, на чем основана эта
убежденность, может, на скрупулезной регулярности его звонков, на скорбном
молчании, с которым он выслушивает наши оправдания в том, что ничего еще
нет, на его сдержанно-обиженных интонациях. Нам обеим кажется, что на другом
конце телефонного провода птенец, раскрывающий рот и по праву требующий
пищи, мы нервничаем, нам почему-то стыдно, что две взрослые птицы не могут
его накормить. Наконец, подворачивается подходящий вариант, хотя моя коллега
сомневается, у нее есть еще претендент на найденную квартиру, она, как
Фемида с колеблющимися в две стороны весами: на одной чашечке молодец в
кожаной куртке - браток не браток, но человек явно неформальный, может, и не
из "нас", но уже точно не из "них". Он смущенно стоит перед нею, посверкивая
золотой цепью, косноязычно оправдывается, что ему нужна как раз такая
квартира, а Денис - на другой чашечке, как Чацкий на балу, стоит у
противоположной стены в костюме с кейсом, весь - благородное негодование,
ну, что это за манеры, как это можно устраивать такие смотрины, и моя
коллега все же колеблется, потому что обладатель цепи, кажется, обещает ей
что-то там еще заплатить, я, конфузясь, шиплю в ухо Денису, что ему, видимо,
следует сделать то же, и он, презрительно морщась, смотрит на мою коллегу с
брезгливой жалостью и неопределенно пожимает плечами.
Но тут в дело вступает хозяйка квартиры, простецкая бабушка, явно
принадлежащая к "нам", на нее, наверное, тоже действует общий гипноз, она,
посмотрев на обоих претендентов, безошибочно устремляется, семенит к Денису,
обходит его, осматривает и с одной, и с другой стороны, и движимая, видимо,
присущим и ей тоже врожденным почтением к "начальству", делает выбор.
И не знает старушка, на что она себя обрекла, понадеявшись на то, что
такой благопристойный молодой человек не попортит ее шифоньер и телевизор.
Заходит спор о новом диванчике, который по договору она должна приобрести
для Дениса, из Денисова портфеля немедленно появляется каталог "Икеи" с
образцом дивана, на котором, по его мнению, здоровее всего спать, и напрасно
старушка пытается доказать, что в ее комнатку не подходит по цвету такой
диван, и что он для нее дороговат, и что она-то хотела приобрести другое.
"Вы поймите, я должен хорошо отдыхать, у меня ответственная работа", -
строго внушает ей новый жилец, и пожилой сын старушки, приехавший из
Германии, тоже поддается гипнозу и с пониманием соглашается. Но напрасно он
пребывает в грезах согласительного умиления - никакой симпатии к себе он
этим не заслуживает, Денис смотрит на живущего в Германии на пособие
тунеядца с откровенным неодобрением, несколько раз еще грозится "вот сейчас
встать и уйти" и называет всю семейку хозяев "душными" за то, что они
спорили о диванчике и имели наглость обсуждать еще какие-то пункты договора.
Все, в конце концов, завершается, подписывается договор, выясняется,
что Денис снимает квартиру, потому что делает в своей евроремонт,
дополнительно заплатить моей коллеге он, конечно, забывает, и та сразу
вспоминает отвергнутого обладателя цепи. Мы выходим с Денисом на улицу, он
долго рассказывает, как тяжек его удел, как он устает, сколько часов каждый
день "фигачит" на своей ответственной работе, и это сознание собственной
исключительности так искренно и наивно, что невольно внушает симпатию.
И, распрощавшись с Денисом, я думаю, как же все же "нам" "им"
противостоять, как не давать взгромождаться себе на шею. И ничего иного не
придумываю, как не ходить больше на Приморскую, в темные дворы, а выбирать
хоть в цепях, хоть в коже, но каких-то других клиентов.
Сами

Мы давно уже сами по себе, мы не употребляем в разговорах понятие
"они", мы не ждем, что "они" дадут, разрешат и заплатят, мы не говорим: "они