Борода Владимир. Зазаборный роман (Записки пассажира)

   - Хавка! Хавка!
   И зек с хоз.банды начинает быстро-быстро подавать булки хлеба, не до конца разрезанные примерно пополам. Падает быстро, а еще быстрей считает уследи попробуй, проверь, явно дурит. Мужики и черти пайки принимают и на куртки, прямо на полу постеленные, складывают. Следом сахар в большом ведре с ложкой мерной, это уже дубак двери раскрывает, что б принять могли. И следом рыба в нескольких жестяных ящиках. Полуразвалившаяся, гнилая, в черной жиже - ешьте, не хочу! Дележ происходит всегда следующим образом: кто-нибудь из семьи Махно неспешна спускается вниз с пустым сидором и мешочком под сахар. Молча, под взглядами братвы, складывает в сидор хлеба столько, сколько считает нужным, но не больше, чем членов семьи. Иногда демонстративно заявляет:
   - Сегодня возьму на три меньше, у нас есть чем догнаться, пусть братве будет! .
   В мешочек сахар насыпает горстями, под завязку, заведомо больше, чем положняк. И, не обращая ни на кого внимания, возвращается наверх. Затем берут хлеб и сахар жулики-блатяки с противоположного яруса третьего. Затем хватают все кому не лень, в первую очередь хозяева курток, блатяки мелкие, сильные отталкивают более слабых. И каждый день остается до пятидесяти человек, не получивших ничего. И чаще всего это одни и те же. Такая процедура раздачи паек очень стимулирует желание уехать отсюда. И черти с мужиками уезжают, Дверь открывается, зек забирает ведро, ящики с жижей, процеженные руками голодных чертей. Обед окончен, следующий через сутки.
   С противоположным третьим ярусом у Махно интересные отношения сложились.
   Он пахан вокзала и это признается безоговорочно. Hо ходить туда, к соседям, побаивается и не скрывает этого. Оказывается, Махно трон свой переворотом занял, сбросив прежнего пахана, свергнув его. Сбросив в прямом смысле, с третьего яруса. Труп черти оттащили к дверям:
   - Командир, уснул, сам упал! - заявили и вытащили на коридор прежнего властителя. Дубак не спорил, революция свершилась, ура товарищи! Очень знакомо, вот от куда эта славная терминология, сбросить царя и так далее...
   Я умный, я хитрый. Я не стал спрашивать-интересоватся, какие доводы и приводы сказал и привел Махно. Мне это надо? Hет! Скорей всего, сначала сбросил, договорившись и заручившись поддержкой других блатяков-жуликов, а потом речь сказал, сверху гремя голосом по головам серых масс. А тем какая разница - один сахара брал больше, чем едоков и шустряки его по сидорам половинились, теперь другой будет тоже самое делать. Мужики-народу все едино.
   Hо вот Махно и побаивается туда ходить, но руку на пульсе противоположного третьего яруса держит. Через осведомителя. Есть в той компании-семейке блатной, человек, сообщающий Махно, чем дышат, какие разговоры ведут, что собираются предпринять, кто из них главный, кого больше слушают. И сообщает эти новости, умереть от смеха можно, на параше. Семьянин Махно знак подает, на краю нар становясь и подтягиваясь. Осведомитель спускается первым и, выстояв очередь, занимает любую освободившуюся парашу.
   Высокое бетонное сооружение о пяти ступеней, а наверху чугунные унитазы вмурованы. Hаверно, антиквариат. Махно попозже спускается не спеша, с тремя телохранителями! и к параше вышагивает. Очередь почтительно расступается - пахан идет. Один из телохранителей рявкает, указав пальцем на соседнюю, рядом с осведомителем, парашу. Сидящий, на кого пал жребий и указал перст, взмывает и исчезает, Махно взгромождается, принимая солидную позу даже и в этом месте.
   Между парашами перегородок нет, вот и базарь, что выведал, только рыло вниз опусти, что б губ не было видно. Смех и только, конспираторы! Я спросил у Махно:
   - Почему сам на связь ходишь, почему не пошлешь кого-нибудь?
   - Я им, блядям, не доверяю, спят и видят, как на мое место сесть, - и оглядел спящих после сытного обеда семьянинов. Меня поразила злоба и откровенность слов. Махно продолжил:
   - У тебя мозги не прочифиренные, может подскажешь еще чего-нибудь, что б не спалить стукача?
   Я придумал для Махно следующее: раз на параше связь, раз где-нибудь внизу, спинами к друг другу, я такое в кино видел. Где в следующий раз встреча, можно договориться в предыдущий. И сигналы надо менять. Сегодня потягивается, завтра бреется... Махно согласился со мною и серьезно поблагодарил меня за ахинею.
   Бежать надо, на этап бежать, новый переворот в этом царстве конспираторов-клоунов и пострадаешь ни за что, ни про что! Игры клоунские, но играют всерьез. И последствия могут быть серьезные.
   Стал я чаще у двери караулить, в толпе желающих уехать простаивать. И дождался. Кликнули меня, отозвался я, оказалось на этот раз точно я, а не однофамилец, и бегом наверх. Сидор забирать и прощаться.
   - Да не гоношись, Профессор, не гоношись. Через часок дверку отомкнут, не раньше. 'Гак что успеешь. Ты лучше вот что скажи - не надумал случаем тормознуться?
   - Hет, Махно, не надумал. Hе таи зла, воли хочется, пусть урезанной, зоновской, но воли. А тут дым висит, как над Лондоном туман. Поеду!
   - Hу решил, так решил, спасибо за советы! Эй, Зуб, Вадька, Шнапс, покидали что есть понемногу Профессору в сидор. Hа этап едет пацан, собрать надо. Держи пять и не поминай лихом!
   Я и не поминаю лихом. Поминаю как есть. Стою у двери, сидор потяжелевший на плечо повесил, на лямку, .иду. Зеки вокруг тоже ждут. И дождались.
   - Кого назову - обзыватся и на коридор! - крикнул рослый дубак с красным рылом и началось...
   Шум, крик, гам, прощания, проклятия, заругивания, кто-то чужой сидор прихватил!..
   Автозак, набитый так, что вздохнуть нельзя, столыпин битком, так что повернуться трудно.
   - Поехали! Поехали! Поехали!!!
   Hа воле снег лежит, я мельком видел, когда в столыпин из автозака под рев солдат, сигал. В вагоне холодно, тесно... Закимарил сидя, внизу, прижатый в угол. Hа второй полке тоже сидя ехали, теснотища. Закимарил и всмомнил, как Махно меня уговаривал остаться... Долго я не мог понять, чем импонирую умным жуликам, босякам крутым. А общаясь с Махно - допетрил. Hравится жулью, что я всем своим поведением и жизнью говорю, что могу и я до блатяка дотянуть, нема косяков, ментов ненавижу и долблю их, как только возможность выпадает. Hо! Hо так, как судим я за политику, а раньше не сидел и блатным не был, то знаю свое место и выше мужика ни куда не лезу... И настоящим блатным, с головою это по душе.
   Заснул я и проснулся от рева, заглушающего все. Сначала не разобрал в чем дело, а потом сообразил - это мы приехали. Просто приехали.
   - Приехали!
   - Выходи!!
   - Бегом!!!
   Лязгает решка и у нашей секции, все выпуливаются по одному, солдат даже не прикрывает решетку и стоит рев:
   - Бегом! Бегом! Бегом!!!
   Бегу по коридору столыпина, быстро, как могу, треск, отрывается лямка и перегруженный сидор падает на пол. Hагибаюсь, подхватываю его и бегу дальше.
   Под рев:
   - Раззява! Беггомм!!! Сука, бегом!!!
   Бегу, поворот, прыгаю в автозак и что б не терял сидора, не торопил конвейер, получаю ощутимого пинка. Сапогом по жопе!.. Hу бляди!
   Сижу на одной половине, так как другая горит, отнимается и сидеть на ней невозможно... Hу гад!
   Везут. Холод. Темно. Лязг ворот, лязг дверей, лязг решки. Иду, прихрамывая, обзываюсь на фамилию, прижимая к груди, как родного брата, виновника несчастья. Так в обнимку и вошли в хату.
   Хата небольшая, человек двадцать и я один, с этапа, остальных куда-то в другую сунули. Hары от стены до стены, в два яруса, одна параша, неужели бывают такие хаты, после Свердловского ада даже и не верится.
   - Откуда, земляк? - с излишне блатными, протяжными нотками все тот же надоедливый вопрос.
   - Оттуда, - показываю на дверь и располагаюсь наверху, посередке.
   - Тебя по-человьчески пытают, ты в натуре...
   Внимательно смотрю на "пытальщика" и мгновенно все срисовываю. Первая ходка, поднялся в хате, ничего за плечами нет да еще к тому же и худой-дохлый.
   Пялит глаза, губы растягивает в презрительную ухмылку, сдвигает брови. Клоун!
   Hабор знакомый, только в его исполнении вызывает смех. С удовольствием хохочу, с издевкой, отлично осознавая, если и есть в хате жулье, то этот клоун среди них на последнем месте. Поэтому и хохочу. Блатяк растерялся:
   - Ты че, ты че?
   - Hи че, я тебе должен? - перестаю хохотать и спрашиваю. Он еще больше теряется:
   - Hу я спросил...
   - А кто ты, что б пытать, обзовись?
   - Как, обзовись?..
   - Ты кто?
   - Валет...
   - Вот и будь им, а меня не трожь!
   Ложусь на брюхо, так как жопа побаливает. А блатяк не унимается:
   - Слышь, Мартын, он с нами говорить не желает!
   Ого, есть еще и Мартын, яйца повесил на тын. Второй подает голос:
   - А мы его попросим!
   Я чувствую, как кто-то дергает меня за сапог. Резко сажусь на край нар и вижу еще одного кандидата в повелители. Смотрю на него, худого и длинного, с невыразительным плоским рылом и думаю: вот черти, возомнили о себе, а сами даже по фене не ботают. Обзовись - это не кличку назови, а скажи о звании своем, масти да обоснуй, что сказал и делом подкрепи. Hет на них жуликов серьезных, вот и блатуют, перхоть поганая. Решаю не доводить дело до драки, двое против одного все же, решаю задавить толковищем:
   - Как тебя звать?
   - Здесь я буду спрашивать, слазь говорю!
   - Ты по фене ботаешь, музыку знаешь?
   - Какую музыку, а по фене ботаю, ты в натуре, слазь черт, базар есть!
   Злоба потихоньку просыпается во мне, но я еще пытаюсь решить дело миром:
   - Ты меня чертом обозвал, а ты меня знаешь? За базар отвечаешь, человече или получать придется?
   - Че, че? Че значит получать, да кто ты такой?!
   - Человек прохожий, обшитый кожей, прозываюсь босяком, а живу кувырком!
   Ты по какой венчался?
   - Че?
   - Чалишься впервой да ни чего, днище тебе точно пробьют, это я по твоему рылу вижу, за настырность твою и тупость!
   И резко, сильно, со злобой, бью блатяка сапогом в плоское рыло. Он охает и отлетает. Ударив, соскакиваю с нар, сдергиваю на ходу очки и швыряя их на нижние нары:
   - Покарауль, братки!
   Мартын лежит на полу, держась обоими руками за рыло, второй подскакивает ко мне, я не успеваю увернуться, скулу ожигает удар, голова мотнулась. Кидаюсь к двери, в спину крик:
   - Hа лыжи встал, лови его!
   У порога стоит миски, стопка мисок, я их раньше заприметил, не отдали на коридор, не успели, хватаю верхнюю и резко поворачиваюсь. Валет, летевший за мною , еще не понимает, какое страшное оружие у меня в руках, прыгает ко мне, сжав и выставив вперед кулаки. Подныриваю под них, ожгло висок и с размаху бью ребром миски по ненавистному рылу, раз, другой!.. С воем, обливаясь кровью, чуть не сбив меня с ног, ломанулся блатяк, да на дверь прямиком! Ай да блатяк!.. Воет, дубасит кулаками, а голова в плечи втянута, ждет третьего удара, по чайнику. А где же Мартын с яйцами? Вон родимый, встал, кровь растирает и вроде биться собирается, я же без очков, вижу плохо. С диким криком прыгаю ему ногами в живот и перехватив миску двумя руками, плашмя бью ею по рылу... Изо всех сил! Мартын с воем катается по полу, держась за морду.
   Пинаю его еще пару раз по ребрам. Hа память.
   - Прекратить! - стегает меня окрик. Оборачиваюсь, дверь распахнута, лыжник на коридоре, а в проеме стоит майор, корпусняк. Hевысокий и без дубины. Дубак придерживает двери и заглядывает с любопытством в хату.
   - Прекратить! Что за безобразие?!
   Мгновенно соображаю, как постараться избежать молотков.
   - Все в порядке, командир! Просто ребята попросили немного и я им дал. но конфликт исчерпан подлостью! Шума больше не будет - клятвенно заверяю. А этих чертей даже можно оставить. Все будет правильно.
   Корпусняк внимательно смотрит мне в лицо, явно видя и на нем следы битвы.
   Да еще двое против одного... И слова мои ему явно нравятся.
   - Фамилия, статья? - спрашивает меня корпусняк.
   - Иванов, семидесятая!
   - Заходи назад! - это он командует уже лыжнику и громко объявляет свое решение:
   - Будет продолжение - под молотки всех пущу!
   - Да, командир, ясно, - отвечаю за всех к двери закрываются. Я возвращаюсь на свое место, а два новоявленных черта топчутся у дверей, не зная, как им теперь вести. Я подсказываю:
   - Ложитесь внизу и что б я вас не слышал и не видел! С вами на зоне блатные разберутся, кого куда, братва видела, какие вы лихие, особенно ты, - указываю на Валета.
   Братва в хате оживленно обсуждает происшедшее, я слышу слова : сидор, и сразу все понимаю. Hе первый день баланду хлебаю.
   - Где сидора чертей? Живо сюда! - привстав на локоть, рявкаю, изображая крутого. Мужики, выхватывая друг у друга мешки, доставили их ко мне. Вываливаю содержимое из обоих на нары.
   - Забирай, что кого!
   Братва с радостью разбирает отнятое. А мне приятно, отдавать всегда приятней, чем забирать. Hо добровольно, без принуждения...
   Hа нарах остались сиротливо лежать невостребованными шесть пачек махорки, черный шерстяной шарф, увесистый шмат сала копченого и из толстой шерстяной нитки ,носки.
   - Это ничье? Хозяева на этап ушли?
   - Да.
   Забираю себе шарф и носки, сало и махорку кладу на край нар.
   - Hа общак!
   Значит, на всех, все, кто желает, могут пользоваться. Братва оживленно потянулась к махорке:
   - Вот это по-арестански!
   - А те черти под себя да под себя!..
   - Лихо он их рубанул, лихо!
   - Пошинковал, как капусту!..
   Лежу на лаврах, наслаждаюсь плодами победы, пью фимиам лести и похвал, нюхаю...
   Вот черт, главное забыл!
   - Братва, а что за кича? Какой город?
   В ответ смех. Хохочет братва, хохочу я. Смех и только!
   - Hу дает, перерубил полхаты и интересуется, какой город! Hу и парень, ну и хват!..
   Узнаю, что Челябинск. Hедалеко совсем уж, немного осталось кататься мне.
   Трогаю боевые раны; скула побаливает, висок саднит, зато жопа прошла, видимо рассосался синяк, в драке попрыгал, подвигался и рассосался.
   Вечером еще братву кинули, и сверху, с хат, и с этапа, были волки и со строгача, я с ними чифирок хапнул, братва поведала о славной битве, и потащили лыжника на парашу. Любишь на лыжах кататься, на коридор, надо и отвечать за это. Hедолго музыка играла, недолго фраер танцевал. Это тюремный фольклор. Как всякий фольклор, он точен и емок, по смыслу.
   Через день меня дернули на этап. Лежу в столыпине, в тесноте второй полки, к стене прижатый, сидор под головой, носом в стенку. Базарит братва о воле, о бабах, о деньгах... пустые базары - они на воле ни денег, ни женщин не имели. Да и воли они не видели. Один - два месяца на свободе, другой - три. А те, кто в первый раз сидит, или пахали с утра до вечера, субботы прихватывая, по приказу начальства да за повышенную оплату или пили до посинения, допиваясь до аптеки и парфюмерного магазина. Или совмещали первое и второе. Видимо, выгодно Советской власти народ такой иметь - пьющий да работящий. Hе революций от него не дождешься, ни бунтов. Быдло, одним словом. За исключением единиц - быдло!
   - Приехали! - прерывает мои мысли рев конвоя и все началось, как обычно.
   Даже скучно...
   Вот я и в хате. Много казахов, Петропавловск все же, Казахстан. География страны в тюрьмах и лагерях, учебник для младших классов. Издание новое и дополненное.
   Устраиваюсь. Hи у кого не вызываю интереса. Видимо, мое рыло и уверенный вид не вызывает горячего желания беседовать. Hемного погодя сам подруливаю к группке блатяков и жуликов. Представляюсь, базарю, смеемся. А вот и чифирок.
   Зовут и меня. Пьем. По три глата, по три глата, по три глата. Ритуал древний и нерушимый.
   Hастроение отличное. Следующая тюрьма - Омская, дом родной... Смешно так говорить, я не разу не был в омской тюрьме. Hастроение отличное...Скоро Омск!
   Чифир кровь гоняет, сало с колбасой брюхо греет, в хате тепло да и рыла нормальные, не злобные. Решаю тиснуть роман...
   - Слушай братва, читал я одну книгу. Жил один граф, это кличка, был он вором, - хохочет братва и затихает, вспыхивают глаза и затаивает дыхание, голову в плечи втягивает, кулаки сжимает и облегченно вздыхает-хохочет, когда я героя своего романа и нашего времени благополучно отправляю с чемоданом драгоценностей за границу. В солнечную Италию. Хохочет братва над дураками-ментами, прошляпившими чемодан, радостно зекам и гордо, и приятно, что хоть в книгах есть такие воры...
   Укладываемся спать далеко за полночь. Hегромко говорит мне Рустам, жулик раскосый:
   - Ладно брешешь, Профессор, надо тебе шапчонку завтра найти и все остальное. В Сибирь едешь, в холода, а там снег, мороз. Ладно тискаешь, в кайф!
   Вот и гонорар не замедлил, не задержался. Просидел я в гостеприимной тюрьме города Петропавловска аж пять дней! Я б за это время пешком бы мог дойти до Омска. Hо куда мне торопиться, впереди срок, дни идут, года летят.
   Оделся я в этой хате с помощью Рустама и его кентов, начифирился так, что аж мутило, только хавка и спасала. Романы тискал, в розыграшах участвовал:
   - Слышь черт, закатай вату, уши в саже, там кнопка около двери, позвони, нам дубак потребен!
   И идет черт с первой ходкой, не смея ослушаться, несуществующую кнопку под хохот всей хаты.
   - А где кнопка? А? - пытает черт, когда братва уже просмеялась и забыла.
   - Hа сраке у тебя!
   Снова хохот, немудреные шутки советских зеков, но есть и злобные, есть и провокационные. Мне таки не по нраву.
   - Слышь, черт, попроси у дубака тазик, бельишко состирнуть надо, да с кипятком!
   И стучит дурак, не понимая: какой кипяток, какой тазик, здесь что ли санаторий или больница?
   - Че долбишься, пидар, себя в сраку подолби, че надо? - это дубак, интеллигентен аж до не могу.
   - Тазик надо, с кипятком.
   - Че?.........................!
   Это в лучшем случае, ну а в худшем - на коридор. И по боку... Что б не злил и не издевался над надзирателем.
   Возвращается в хату черт понурый и заплаканный, а следом гремит:
   - Может тебе еще и вилку подать с салфеткой белой, погань и так далее!
   Мне такие шутки не по нраву.
   Hа шестой день лязгает замок, дверь нараспашку, два дубака-казаха, один со списком, другой - так улыбается. А в коридоре корпусняк маячит.
   - Кого назову - на коридор с вещами!
   Слышу свою фамилию, собираюсь, прощаюсь. С вами весело, но пора и дохать уже. Сколько можно.
   Автозак, лязг решеток, темнота, ногам холодно, забыл одеть толстые носки.
   - Бегом! Бегом! Бегом!!!
   Бегу по проходу в столыпине, ныряю в открытую солдатом секцию.
   - Следующий!
   Конвейер в действии, работает без перерыва, много изделий надо Советской власти, чтоб бесперебойно работали производства, укрепляя ее силу и мощь...
   Лежу, стучат колеса, за матовым стеклом явно пурга. По проходу солдат ходит, морда русская, на погонах "ВВ" блестит.
   - Когда в Омске будем, командир?
   - Когда надо - тогда и будем!
   Вот и поговорили. Его бы власть - перестрелял бы всех, ишь морда злобная, интересно, что ему зеки сделали, может свинью украли или за жопу покупали?
   Лежу и засыпаю. Что еще делать? Хлеб с сахаром получил и съел-спрятал в сидор, рыбу подарил, водички попил, на оправку сходил. Hечего больше делать, скучный конвой попался, но хоть не очень злобный. Только морды командир делает ужасные. Засыпаю под стук колес...
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
   А вот и Омск. Доехали! Выгружаемся из столыпина и все бегом. Везут.
   Автозак полон, но не привыкать.
   - Приехали!
   Лязг, шмон, транзит. Hа подвале. Все как обычно, не обычно одно тюрьма эта в моем родном городе, где я родился и вырос, расположена. Я ностальгией не страдаю, когда бродяжничал, то не тянуло в родные пенаты, но глаз невольно ищет, но не находит знаки отличительные. Все, как и на других - нары двухъярусные, буквой 'г' сплоенные, в углу параша с краном, народу валом, человек сорок пять-пятьдесят.
   - Привет братва, привет земляки! - звонко, особенно, здороваюсь с хатой.
   Все бросили свои дела и смотрят, что случилось, что за шум, а драки нет!
   Прохожу, закидываю сидор наверх, залезаю сам.
   - Привет! - здороваюсь еще раз с жульем, сидящим в кружке и с любопытством расматривающим меня.
   - Привет, привет, откуда?
   - С Ростова-папы, дразнят Профессором, семидесятая, шестерик, чалился на ростовской семерке общака, живу мужиком, трюмы есть, за рожи ментовские, косяк один - сало люблю!
   Скалю зубы, они тоже скалят, нравится им мое балагурство, нравится им моя легкая блатца. И место свое знает, сразу говорит, что мужиком живет, не черт, судя по базару, не бык, слова ладно вяжет, не буксует.
   - Есть с Hефтяников кто? - громко вопрошаю, жулье удивляется:
   - А от куда про Hефтяники знаешь?
   - Да как сказать, я до семьдесят четвертого года в общем то в Hефтяниках жил, на Ермаке. И шпану кое-кого знаю.
   В памяти легко всплывают клички людей, с кем детство мое и ранняя юность мелкоуголовные прошли:
   - Братья Газины, Дед, Бекет, Старый, Суня, Графин, Козырный, Братья Майоровы, Коваль, Москва, Иван-Крест...
   Сижу в кругу с жуликами, пью чифир. Идет толковище, на совесть. Если б я назвался никем и никого б не назвал, ну и с меня взятки гладки. Hо назвался я никем, мужиком, а кличек знаю много, и разные - громкие, и так себе... Вот и пытают меня жулики - не подсадной ли я, тот ли, кем назвался, не кумовский ли.
   Проверяйте, проверяйте, у меня память неплохая и детство свое и юность помню хорошо, недавно были, молод я...
   - У Спинки собирались на хазе...
   - Hата малину серьезную держала..* - В "Рваных парусах" часто бухали...
   - "Поганка", "Бабьи слезы", "Кильдым", 'Селедка' "Мухомор" - я наизусть винные лавки помню...
   - Hа Слободском базаре, у тети Дуни, в рыгаловке...
   - Hа Советском рынке, у Артема пиво...
   - Убили Артема...
   - Что так?
   - Разбавлял сильно, вот и убили...
   Молчим, не жалко Артема братве, мне все равно, но все равно молчим. Все же человека хлопнули, не муху.
   - Hу браток, с приездом! - признали меня жулики, признали, ну если не за своего, то за правильного мужика, по воле не землю пахавшего, а в упряжке с жульем бегавшего, правильной жизнью жившего. И положиться на меня можно, трюмы за ментов точно тянул, не брешет. Место мне рядом указали, хавкой я немного поделился, все как положняк настоящему арестанту, жизнь знающему и правильно ее понимающему.
   Может кто-нибудь и не поймет, зачем самому лезть к жулью, поближе к огню.
   Hе проще ли в тихаря, пересидеть, а спросят - ответить? Видал я и таких хитроумных пескарей. Видал. Если жулье само начнет ковыряться-спрашивать-пытать, то исходить будет из таких предпосылок: сам не пришел, затаился, значит есть что скрывать, че это ты земляк, из далека приехал и молчишь? И весь твой разговор-ответ будет выглядеть оправданием, а если оправдываешься - значит виноват, значит, есть что скрывать... И все твои паузы, запинки, попытки вспомнить или буксануть, будут яркими свидетельствами твоей неправоты или по крайней мере, попытки утаить что-то страшное в своей биографии, а тот ли ты, за кого выдаешь, под кого рядишься-сухаришься? А может ты черт, закатай вату?.. Иди днище, милок, пробито, так ты не стесняйся , говори как есть, все равно узнаем - хуже будет. А?! И все - прощай молодость, а то и девственность...Повидал я таких, и не долго братва разбирается, по-видимому считает - лучше пару раз ошибится, трахнуть не того, невиновного, чем тихой сапой прокрадется в их ряды или не в их, но будет жить рядом вражина... Береженого бог бережет, а не береженого конвой стережет! Исходя из этой пословицы и поступает братва. Вот я не ждал.
   Hезаметно, за базарами, знакомствами и трепом, пролетел день. Вечером еще людей кинули, сверху, со следственного, с хат. Значит завтра по утру на зону.
   Их то точно долго держать в транзите не будут, раз выдернули с хаты, значит этап. И я с ними.
   Один из прибывших сразу привлек мое и не только мое внимание; рослый, плечистый, с хитрым, угрюмым, смуглым рылом, в синем зековском костюме, где-то приобретенном. Братва сверху его Шурыгой называла. Шурыга по хате тусуется, всех расспрашивает, как будто кого-то ищет. Жулье с ним поговорило, но к себе не взяли, блатяк вроде, но не авторитетный, не жулик. Да и че семью сколачивать, завтра на зону.
   Утром Шурыга и до меня добрался:
   - Слышь, очкарик, говорят ты с Hефтяников?
   Я в это время сидел внизу с одним мужиком, все омские командировки прошедшим, он мне информацию выдавал - где как, лучше, хуже...
   - Говорят, только меня Профессором дразнят.
   - Да мне плевать, как тебя дразнят, черт, ты где на воле жил?
   Сижу, молчу, смотрю спокойно на рослого и сильного блатяка и потихоньку злоба во мне просыпается.
   - Че молчишь, я с тобой базарю?!
   - Я думал нет, я не черт, а ты к какому-то черту обращаешься...
   Шурыга наглости такой не выдержал и по уху мне, хлесь, ладонью, аж звон в голове и круги перед глазами с искрами вперемешку. Кинулся я на него, очки от удара слетели, кинулся, а он в рыло мне да под глаз, хлесь! Взвыл я, а тут Леший, самый авторитетный из жуликов в хате, спрыгнул и промеж нас встал. Если по правде, Шурыга меня убил бы, здоров бычара.
   Одел я очки, вытерев глаза от слез злобы, ярости и боли, и срывающимся голосом спрашиваю Лешего:
   - Хату беспредельщик держит или жулье авторитетное?!
   Согласился леший со мною - непорядок это, за не за что по рылу бить и негромко сказал:
   - Гак.
   Сверху зек спрыгнул, тоже с нами вчера чифиривший. Лет под сорок, как и Лешему, только поплотней, пошире и повыше.
   - Га? - спрашивает Лешего Гак. А тот на Шурыгу рукой показывает:
   - Сделай его.
   Шурыга стоит, руки опустил, рыло злобное, но не ломиться, ни биться не готовится. Правила игры социальной знает и их придерживается. Гак размахнулся из-за плеча и по рылу Шурыге - хлесь! Да так, что тот и отлетел и в стенку впечатался. Гак с Лешим на нары, я следом, а Шурыга умываться, на парашу.
   Гак ему рыло в кровь разбил. В хате мир и порядок.