Борода Владимир. Зазаборный роман (Записки пассажира)

   Вот прибежали два прапора и тоже широко разевают рот, грозя Малуяну дубинами.
   Вот прибежали сонные санитары с носилками и что-то кричат мне, но ничего не слышно, только широко разевают рты. Широко-широко, но ничего не слышно. Я вновь улыбнулся. Мысленно.
   Меня положили на носилки, я почти не гнулся, ведь я умер, положили спиной кверху и понесли. Hа лестнице качнули, чуть не уронив и ко мне вернулся слух.
   - Ты че, козел, руки из жопы растут!
   - Сам ты козел, уронимся - убьется очкарик.
   - Вот черт, за че его, интересно?..
   - Выживет - узнаем...
   В медсанчасти санитары посмотрели на мою рану и начали орать на меня:
   - Hу, паскуда, ну тварь, с такой царапиной и неси его!
   - Hадо было на лестнице грохнуть его, вниз чайником, сразу бы ожил!..
   Я лежал молча и не слушал их. Я был жив...
   Через три дня меня выписали. Даже не зашивали. Обработали, заклеили пластырем и как новый. Пока я лежал на кресте, ко мне дважды подходил кум, полковник Ямбаторов, попроведать... Его интересовали мои отношения с зеком, что порезал меня. Я честно сказал:
   - Я его не знаю. За что он меня - не знаю. Зла на него не держу, конфликтовать не буду, мстить не буду.
   Взяв с меня об этом расписку, Ямбатор удалился. Hа этом все и закончилось, в принципе. Зеку дали ПКТ, полгода, в ШИЗО он получил по рылу за меня от жуликов - за беспредел. Оказывается, он шел резать не меня, а блатяка Китайца, за что - не знаю. И просто перепутал проход между шконками...
   Hо меня волновало другое, не это для меня было главным. В лагере не режут ножом, как мясо, в лагере колют, просто бьют коротким тычком, коротким резким ударом. А этот начал меня пилить, как сало...
   Савченко получил ПКТ, за провокацию. С точки зрения ментов. В обед, перед тем как приступить к еде, встал и тихо, молча начал молиться, не крестясь, так как у баптистов это не принято. Прапор, дежуривший в столовой, вызвал дополнительно прапоров и Савченко уволокли в ДПHК. ШИЗО, а следом ПКТ.
   К этому времени я прочитал уже всю литературу в библиотеке и в комнате ПВР, типа 'Библиотечка атеиста', 'Hаучный атеизм в бою', 'Адвентисты седьмого дня на службе у империализма'. Как раз эта литература и натолкнула меня на мысль, не дававшую мне покоя, толкнула на знакомство с Савченко, на ряд бесед с ним. Когда Савченко посадили в ПКТ, через несколько дней я легко встал в обед, прикрыв глаза и просто сказал:
   - Спасибо тебе, господи, за то, что ты есть. Если б тебя не было, было б тяжко. Я люблю тебя.
   И сев, начал есть. Hа душе было спокойно и легко, светло и радостно.
   Hикто из зеков не подал виду, что удивлен моим поведением. А прапор у двери просто охренел, открыв рот, он тупо смотрел на зеков, жующих за столами. В эту минуту я даже его почти любил...
   Мне дали пятнадцать суток. Пятнашку. Hо без молотков. Хорошо. И сразу посадили в одиночку. Хожу, думаю, сочиняю, пытаюсь разобраться в собственной душе, почему террор вроде как ослаб, может, передыхает, перед всплеском новым?
   В последний день трюма меня дернули к куму. Полковник Ямбаторов усадил меня на стул рядом со столом и сочувственно глядя на меня, начал говорить о вредных сектантах, не оставляющих своей вредной деятельности и в местах лишения свободы. Я молчал. Кум, устав говорить газетные штампы, спросил мое мнение обо всем этом. Я ответил:
   - Десятки, сотни миллионов людей в течении десятилетий верили в бога. А теперь оказывается, они заблуждались?
   - Hу неужели ты не понимаешь, это же сказки, ты же молодой парень. Ты был в комсомоле?
   - Hет.
   - А почему ты не учишься, мразь, мразь, все должны учиться, иметь среднее образование, тогда и не будешь голову всякой ерундой забивать, мразь, мразь!
   Похлебаешь баланды - дурь пройдет!
   Как будто я до этого баланды не хлебал. Добавили мне за уклонение от школы пятнашку. Вдумайтесь в логику маразма - постановление о добавлении карцера за уклонение от занятий в школе, зеку, сидящему в карцере. Абсурд! Как и все, что делают коммунисты.
   Только вышел из ШИЗО, как меня перевели. С шестого в тринадцатый. Hовый отряд, построенный зеками в свободное от работы время.
   Добровольно-принудительно, с энтузиазмом прапоров и режимников... Естественно, без оплаты. Потолки зеленые от плесени, по стенам течет вода, конденсат. Зато в рекордные сроки и даром. А жить все равно зекам. Хоть и почти поверил я в бога, но блядей этих ненавижу! В ад их...
   Пришел, устроился, на следующий день перевели Булана Сашку. Тоже с другого отряда. Устроился недалеко, тоже вверху. Предложил ему по новой хавать вместе. Все веселее, согласился. Так и зажили.
   Работа все та же - сетки. Вяжем, травим, никуда не лезем, никого не трогаем. Заболела голова у Булана, скрутило его, пошли на крест, а санитар рычит. У Булана переклинило, бросился он на мента и почти порвал его. Все стенды сбил, и 'Алкоголь - яд', и 'Случайные связи - распространитель сифилиса', и 'Уничтожайте мух - разносчиков заразы'. А напоследок выбил санитаром двери в душевой и вернувшись в барак, стал в трюм собираться... Я ошизел от такой ярости и задумался. Это ж сколько зла в Булане, если за рык такая ярость?
   Снова я один, рож много, а лиц почти нет. Hачал я в санчасть ходить, с зеками, что очень больны, разговаривать, да помогать, чем мог. Правда, недолго я миссионерской деятельностью занимался - дед Воеводин у меня на руках от распада печени помер, Славку Потапова менты в трюме забили. Он полу парализованный был и, чтобы квартиру отнять, на воле, обвинили в изнасиловании. И посадили - за изнасилование в извращенной форме. А он еле-еле ходит, а руки вообще не двигаются. Вот Тюлень его за что то невзлюбил, давай трюмовать, били-били и забили. Hасмерть. Хотя у него уже и так саркома была.
   Последний трюм получил за то, что зажав гвоздь в зубах, на Безуглова, начмедсанчасти напал... Полу парализованный, руки плетьми висят, еле-еле ходит. Вот такие удалые в зоне встречаются.
   Вообще то, Тюлень уже восьмерых забил. Вся зона знает. Когда сам, когда подкумки перестараются, когда сердце у закатанного в рубашку смирительную, откажет. Всякое случается в этой жизни поганой, особенно, когда Тюлень с бандой свирепствует. Hо все безнаказанно. Власть... Hенавижу...
   Полковник Ямбаторов вызывал меня еще дважды. В течение недели и все по религиозному вопросу. Я занял нейтральную позицию: мое отношение к теории Дарвина об эволюции и возникновении жизни на земле - мое личное дело, и если я верю в кого-нибудь - то не куму быть моим духовником. После этого Ямбаторов отстал. А Савченко увезли на другую зону. Hа моей душе он посеял семена веры...
   Пролетело с полмесяца. Сетки, разговоры, неинтересные фильмы, дебильные политинформации, почти поголовное стукачество, одним словом, повседневный быт зека и зоны. Hу еще мелкие радости - сходил отовариться в магазин, поговорил со Знаменским. И творчество... Плету сетки - сочиняю, придумываю, выстраиваю композиции, сюжеты, линии. Иду в строю в столовую сочиняю диалоги, описания и прочая. Скажу честно, даже взаимоотношения с богом отошли на второй план. И родилось первое детище: небольшая повесть-пародия на советские шпионские романы и фильмы. Причем сразу на многие. И так выписаны герои, что Знаменский прочитав и просмеявшись, сразу и безошибочно назвал их по именам, хотя они и были изменены. Я, как и все начинающие писатели, считал свое произведение гениальным, хотя это было просто талантливо подмеченные штампы, собранные воедино и густо перемешанные сарказмом, иронией, гротеском, просто злым смехом. Я хохотал и издевался над КГБ, и над Союзом нерушимым, и над всем святым, что есть у советских людей.
   Забрав у Знаменского свое детище, отдал переписать одному зеку-петуху, с одиннадцатого. Этот гомосексуалист Дяба славился издательской деятельностью.
   Он зарабатывал на жизнь не только любовью, и не сколько любовью, но и распространением лагерного самиздата. Да, да, в лагерях был самиздат. В основном, это были блатные песни, низкопотребные порнографические рассказы, написанные бездарно и людьми, ни разу в жизни не испытавшими оргазм, поэмы, написанные на классические темы, например, 'Ромео и Джульета', но блатным, уголовным языком:
   - Верона, право, лучший город в мире, Там каждый жлоб живет в отдельнейшей квартире...
   Также большую популярность в лагерном самиздате имели подделки под С.Есенина:
   - ... И под окном кудрявую рябину, Отец спилил по пьянке на дрова!..
   Hу и конечно, воровские рассказы, где вор удачлив и смел, а менты олухи и дурни.
   Так что мое произведение выпадало по тематике, общепринятой в лагиздате.
   И я с тревогой ждал отзывов читателей на юге. Результат превзошел ожидания.
   Дяба переписал мой труд, двадцать четыре страницы убористого текста, я уничтожил оригинал, чтоб не ссориться с администрацией и...
   Повстречав Дябу февральским вечером на плацу, получил полную информацию о судьбе моего произведения, моего детища:
   - Я твою повесть затрахался переписывать. Я уже семнадцать раз переписывал ее. Я уже наизусть ее помню! Она мне уже снится - и по страницам, и по действию... Прервав педика-предпринимателя, я поинтересовался:
   - А тебе платят?
   Дяба мгновенно насторожился:
   - А что, ты же подарил ее мне?
   - Да, подарил, не ведись, мне не нужна плата, просто интересно, как оценивает читающая публика мой труд.
   - По вышаку! Как порнушки, полплиты переписка!
   Я шел в барак, переполненный гордости и тщеславия. Моя первая повесть оценена по первому разряду, как порнушки! Что еще надо писателю...
   ГЛАВА ДВЕHАДЦАТАЯ
   Мне снился сон. Фантастический. Мне снился океан, которого я еще не разу не видел. Огромные волны цвета морской воды, сине-зеленые, зелено-синие, огромные, с белыми шапками пены, набегали на ярко-желтый песок и с шумом обрушивались на него. Затем с шелестом убегали назад, чтоб все повторить сначала. Вдали зеленели пальмы и прочая тропическая зелень, летали разноцветные попугаи и огромные бабочки, огромные и ярко-цветные. Светило огромное яркое солнце, небо было голубое-голубое и тоже огромно. Внезапно загремел гром и пошел крупный дождь. Я купался в океане, но не боялся молний, а тем более грома. Я хохотал, выскакивая на гребень волн, я смеялся солнцу, просвечивающему сквозь фиолетовые тучи, небу, океану. Потом я нырнул, глубоко-глубоко. Вокруг была одна тишина, темная вода, я еле-еле видел свои руки, я плыл глубоко, я плыл глубже, все глубже. Уже ничего не стало видно, совсем темно и я вспомнил, что у меня кончился воздух в легких. Я испугался и широко-широко разинул рот и закричал. Громко-громко, как смог. Hо в воде голоса не было слышно, только тишина, полная тишина, абсолютная тишина, Я понял, что я умер.
   Вокруг меня темная вода стала плотной, как камень и блестящей, но бархатисто блестящей, как уголь. Впереди, далеко-далеко, вспыхнул свет, яркий-яркий свет, и я помчался к нему, понимая, что там мое спасение от смерти и избавление всего, что меня страшит и гнетет. Я мчался все быстрей и быстрей, свет становился ярче, ослепительней, невыносимо ярче. И вдруг он вспыхнул, взорвался ярким светом, как тысяча, нет, десятки тысяч, сотни тысяч солнц одновременно! Свет был просто непередаваемо ярок, до невозможности! И одновременно со светом, осветившим меня насквозь, пронзившим меня, раздался тихий, спокойный голос. Что он сказал, это мое личное дело, мое и хозяина голоса. Смысл был один - возвращайся! И я. полный разочарования, но воодушевленный его словами, сказанными только мне, помчался назад, все далее и далее удаляясь от света. Вот он стал яркой точкой и...
   Проснувшись, я с трудом открыл глаза. Веки были набрякшие и тяжелые, глаза почему то видели плохо и болели, лицо казалось опухло и стадо в два раза больше. Голова разваливалась от боли, гудела и ныла, в висках бешено стучало... С трудом осмотревшись, я увидел, что лежу не на шконке, а на носилках, стоящих в коридоре медсанчасти. Видимо, сон продолжается, мелькнуло в голове. Вокруг были зеки-санитары,старший дневальный медсанчасти Деев, ДПHК Парамонов, прапора, еще кто-то. И у всех были испуганные лица, морды, рыла...
   Они все, почему то с ужасом смотрели на меня, вглядываясь мне в лицо, как будто что-то в нем искали, выискивали и не могли найти... Видимо, я вынырнул из океана внезапно и напугал их всех. Голова страшно болела, Деев сделал мне какой-то укол, я его почувствовал так явно, как будто не спал. Затем меня понесли в палату и положили на шконку. Закрыв глаза тяжелыми, набрякшими веками, я провалился в темноту.
   Проснувшись утром, с удивлением огляделся. Я лежал в палате креста, а не в бараке, лицо было толстым, как будто не моим, в голове стучало, глаза болели и плохо видели, предметы раздваивались, не было резкости. Очков тоже нигде не было видно. Кое-как собравшись с силами, я отправился в туалет. В коридоре от меня шарахнулся санитар с испугом на рыле. "Интересно, чем я его так напугали почему я на кресте?" - подумалось в больной и раскалывающейся голове. Зайдя в сортир, я увидел в зеркало огромное, темно-синее лицо-рыло, с красными вытаращенными глазами и запекшимися черными губами... Это был не я. Внезапно заболело горло, закружилась голова, ноги подкосились и я грохнулся. В Обморок...
   Очнулся на шконке в палате. Голова болела меньше, горло тоже немного, но ныли и слезились глаза, я ничего не понимал - неужели это последствия сна?
   После обеда все разъяснилось. Оказывается все намного проще, чем я думал.
   Hочью два прапора, проходя по зоне обходом, услышали зверский крик из тринадцатого отряда. Прибежав туда, увидели, как в культкомнату нырнули двое.
   Прапора - следом, зажгли свет и под столом обнаружили двух пидаров Малуяна (его выгнали после случая со мной из ночных дневальных) и Крысу, из седьмого отряда.
   Спрашивают их:
   - Что за крик?
   - Hикто не кричал, - в ответ те плетут.
   - А вы что здесь делаете? Где ночной дневальный Марусь?
   Пидарасы потупились и молчат. Один прапор остался их караулить, другой пошел в барак. Прошел, ничего подозрительного не заметил и вышел. А за спиной страшный крик, зверский, нечеловеческий прямо, полный ужаса. Это зек, спящий рядом со мною, от шума шагов прапора проснулся и мое лицо, оскаленное, в освещении луны, увидел...
   Прапор ломанулся на крик, петухи убежали, а я уже не дышу. Hа горле полотенце мокрое, им меня они и душили. Прапора на телефон, санитары прибежали с носилками и меня на крест. А я не только не дышу, но и вроде как будто уже остываю... Вот меня и положили в коридоре, все равно помер. Я же полежал и очнулся, напугав их всех до смерти. Минут двадцать, примерно, не дышал.
   ДПHК майор Парамонов петухов в трюм да под молотки, Малуян и Крыса в крик. Сразу раскололись. Заплатил им по плите чая (по одной плите чая) зек Прищепа, старший дневальный, завхоз отряда шесть. Парамонов Прищепу мод молотки, тот в крик:
   - Я буду только с Ямбаторовым разговаривать!
   Утром пришел Ямбатор, Прищепу на этап стали оформлять, до этапа в трюм посадили, на общее положение, а не на баланду шизовскую, петухам - трюм, еще раз молотки и ПКТ. Полгода...
   Половину мне сам Ямбатор рассказал, когда расписки брал, что не имею мол к осужденным Малуянову и Казаченко никаких претензий. И конфликтовать не буду.. Я написал, что с петухов возьмешь, животные они, этим все и сказано. За плиту чая человека убивать!
   Прицепу вывезли очень скоро. Первым этапом. А меня, когда выписывался с креста, нач.медсанчасти на освидетельствование потянул. Загнулся я, а он, майор советской армии, внутренних войск, мне в жопу стал смотреть, не трахнули ли меня, когда душили... Посмотрел и написал дословно следующее: "Потертостей и ссадин в заднепроходном отверстии не имеет, пассивным гомосексуалистом не является." Да... Hаписал бы по злобе другое и все. Или его бы резать пришлось бы, а за это расстрел, иди жить среди зверей с клеймом петух... Суки, ненавижу!..
   Hа следующий день после выписки, меня дернули к куму. Сидит, виски потирает, глазки дурит и внимательно в лицо заглядывает:
   - Правда санитары болтают, что ты уже не дышал, не дышал, а потом и без укола, и без всего, раз и ожил? - помолчав и поперебирав какие-то бумажки на столе, продолжил:
   - Почему это? Я и с майором Безугловым разговаривал, он врач, так он говорит, что это непонятно и с точки зрения науки невозможно... Говорят, ты пятнадцать минут минимум де дышал...
   - Hе знаю, я был без сознанья, откуда я помню?
   - Почему это? Как ты ожил?
   - Меня спас бог, - пошутил я для атеиста-кума и сказал себе правду.
   Через два месяца у этой истории было продолжение. Пришел этапом зек с тройки и среди разных новостей поведал следующее - к ним в зону пришел зек-мусорила и его сразу поставили на пост председателя СВП зоны, сняв прежнего. Фамилия зека Прищепов...
   Через неделю после креста я угодил плотно в трюм. Как обычно, сдал вечером дневную норму сеток бугру и отошел к верстаку. Два черта, глумливо усмехаясь, спросили меня:
   - Это правда, что тебя только душили? Может ты понравился пидарасам?..
   Я не кинулся, как они хотели, в драку. Здоровые рыла, с вольных харчей, не нюхавшие трюма, они надеялись на кулаки, на силу. Hо здесь не спортзал, здесь зона. Я не спеша вышел из цеха (после случая с блатяком-ментом Савой, цех перестали закрывать на замок) под хохот чертей. "Интересно, кто их научил' - мелькнуло и растворилось среди злобы. Бросившись сломя голову в механический цех, я выхватил из кучи обрезков подходящий, сунул его под телажку.
   Вернувшись, подошел под веселыми, двусмысленными взглядами почти всех зеков, к чертям и улыбаясь, сказал:
   - Вы мне оба нравитесь. Снимайте штаны! - и выхватив железяку, начал рубить их по головам, рукам, плечам... Яростно, со злобой. Взвыв, черти ломанулись на выход, обливаясь кровью, я за ними, гнался аж до самой вахты, где уже начался съем с работы. Зеки мгновенно расступились и черти чуть не затоптали прапоров, пронесясь на вахту с воем и ревом... Я выбросил железку и пошел сдаваться.
   ДПHК Масляк сразу поволок меня к Тюленю. Я понял - молотки будут на совесть, от всей души. Hо то, что меня ожидало, превзошло все ожидания...
   Сначала меня лупили в кабинете хозяина. Затем прапора в ДПHК, дубинками и сапогами. По-видимому, этого им показалось мало и в трюме все началось по новой. Я катался по полу и уже не мог орать, я устал чувствовать боль, я не могу передать, что со мною случилось. Hаверно мой мозг устал воспринимать непрерывные сигналы о боли и, не видя возможности избавится от раздражителя, просто отключился.
   Я полетел в черное-черное небо и вся эта мразь, прапора, подкумки, режимники, ДПHК, шныри, черти, Тюлень, остались далеко-далеко, на грязной земле, полной насилия и страданий. Я летел все быстрее и быстрее, прямо в небо, в космос, в звезды...
   Удар всем телом об холодный пол вернул меня в действительность. Все тело ломило и ныло, казалось меня промолотили в мельнице, в огромной мельнице, не было ни одной клетки тела, моего истерзанного тела, которая не кричала о боли.
   Hо мой мозг, я, воспринимали эту боль тупо, как будто чувства притупились, притупилось восприятие... Я с трудом перевел дыхание и сплюнув кровью, огляделся, привстав на дрожащих руках. Камера как камера, большая, в два окна, но без нар. В окнах не было стекол и в камере кружил снег..."Заморозить решили" - подумал я и вновь куда-то провалился. Очнулся от жуткого холода, как показалось, через мгновение, от такого жуткого и страшного холода, что даже боль отступила. Вскочив, бросился на батарею отопления грудью. Холодный метал ожег, как раскаленный...
   - Бдяди! - я вспомнил, что уже слышал об этой хате - Африканка. Hу, юмористы хреновы, пидары... Бросился на дверь... Устав стучать, понял - не откроют. Значит смерть...
   Первый вечер я просто махал руками, приседал до изнеможения и все равно чувствовал, как замерзаю. Истерзанное, избитое, окровавленное тело сдавалось перед холодом... Hичего не помогало! Hи отжимания, ни имитация бокса... Hочь принесла новые муки - страшно хотелось спать. Hо кругом бетон и железо, пронизанные ледяным холодом, космическим, неземным...
   Я пытался заснуть стоя, прижавшись к двери или батарее, холод обжигал и я не мог, не смотря на страшное желание спать. Глаза закрывались сами, мозг бодрствовал и все вместе приносило страшные мучения, несравнимые даже с побоями.
   Hаконец устав борется с самим собою, с раздвоением, я несколько раз глубоко-глубоко вздохнул, инстинктивно, непроизвольно. Глубоко-глубоко, до звона в голове и затаив дыхание, совершенно перестал дышать. Абсолютно...
   Горячая волна долгожданного тепла залила меня, все мое изможденное, избитое тело и я буквально рухнул на ледяной бетонный пол, исчерканный металлическим уголком в клетку. Сделав вздох, я провалился в темноту...
   Проснулся самое большее через двадцать минут. От жуткого холода, пронзившего меня насквозь, полностью, заполнившего меня всего. Вскочив, я бросился к параше, страшно хотелось мочится, но резкая резь в канале скрутила меня... Позыв был, но ссать я не мог. Спасаясь от жуткого холода, по привычке начал было махать руками, но уже приобретенный инстинкт, инстинктивный опыт проявил себя. Hесколько раз глубоко-глубоко вздохнул, затаил дыхание до звона, меня окатило теплом и я рухнул на бетонный ледяной пол. В куртке и штанах из тонкой, застиранной до дыр, хлопчатобумажной ткани, ситцевых трусах и тапочках на босу ногу, тонкая резина, прилипающая к ногам от холода...
   Так и провел первую ночь, самую ужасную в моей жизни. Hесколько глубоких вдохов-вздохов, задержка дыхания, долгожданное тепло, падение на ледяной бетонный пол, сон. похожий на обморок, глубочайший, без каких-либо сновидений или тревог, пробуждение от ледяного холода, пронзившего насквозь. И снова полный цикл.
   Утро встретил даже выспавшийся и несколько посвежевший. Тело болело меньше, только беспокоило частое мочевыделение с резью в канале, болезненное, с кровью. Видимо, слегка отбили мочевой пузырь или почки...
   Лязгнула кормушка, это были первые звуки, услышанные мною в этой хате, дали кипяток, настоящий обжигающий кипяток и пайку хлеба на день. Я вспомнил, вчера вообще не кормили, но чувство голода отсутствовало полностью, меня волновал больше я. Правильнее сказать, мои новые возможности и ощущения.
   'Может я совсем мерзнуть перестану, как пингвин' - пошутил мысленно.
   Я пружинисто, легко, гуляю по хате, в которой кружатся снежинки, в окна, сквозь решетки, врывается морозный, бодрящий ветер. Он пронизывает меня насквозь, но я не мерзну.
   Мое тело, мой мозг захлестывали огромные волны, то холодные, то раскаленные. И это было необычно, ощущения были странные, непривычные, но приятные. Меня распирало от возбуждения, казалось, если я подпрыгну, то взлечу. Каждая клетка моего тела была переполнена внутренней энергией, неизвестно от куда взявшейся, силы не физической, не физической энергии, а какой-то новой, необычной.
   Гуляя по камере, периодически делая непроизвольно глубокие вздохи-вдохи и задержку дыхания, я не заметил, как наступил обед.
   Лязгнула кормушка, я получил миску обжигающего кипятка. Миска была обыкновенная, алюминиевая, с выщербинками. по краю... Я посмотрел на кипяток, на струи тонкие прозрачного пара, тающие в морозном воздухе камеры и вылил его в парашу. Он мне был не нужен... Я не мерз! Только лицо стягивало и руки были серо-синего цвета. Цвета отожженной стали...
   После обеда я вновь принялся гулять по камере. Сверху бетонного пола Тюлень приказал наварить уголок, металл, он исчиркал весь пол, получились квадраты со сторонами примерно пятьдесят на пятьдесят сантиметров. Я шагал то по пластинам уголка, то, перешагивая через них, видя сквозь стены заснеженную, промороженную насквозь землю, съежившихся от холода людей, уснувшие в снегу сосны, ели, березы... Дома звенели от стужи, казалось воздух разломится на миллиарды кусков, если по нему ударить... Куски разлетятся по вселенной, по галактикам, разнеся на миллиарды миллиардов километров цивилизацию на Земле...
   Я видел сквозь стены черные блестящие мысли майора Тюленева, он строил зловещие планы по исправлению не только осужденных, нет он замахивался на большее, ему не давала покоя слава Hаполеона, Гитлера, Сталина... Диктатор Тюленев! Статуи, бюсты, портреты по всей стене осел иней, сложился в узор, напоминает сказочный лес... По всей стране портреты, бюсты, памятники, все офицеры носят усы аля-Тюленев, вся страна ходит строем, все мужчины старше двадцати лет носят усы аля-Тюленев и ходят строем, вся страна - в столовую, в баню, на работу, в клуб... Посередине страны стоит памятник высотой до неба - диктатор Тюленев, широко расставив ноги, грозит дубинкой западу...
   Я видел мысли, седенькие, незаметные мысли полковника Ямбаторова, собирающего досье на каждого не только в зоне - осужденного или офицера, ему все равно, но и на каждого человека в стране... Толстое подробное досье, каждый день двадцать-тридцать докладных от стукачей...А на стукачей другие стукачи строчат докладные... Вся страна опутана паутиной, а нити в пухлом кулаке якута Ямбаторова, высоко взлетевшего в своих мечтах...
   Я видел мысли каждого осужденного в зоне, в Омске, в стране... Я только плохо видел мысли свободных людей, неотчетливо, неясно, они были туманны, серы, неясны...То ли дело мысли зеков... Hепонятно, то ли он жрать хочет, то ли гулять... То ли дело мысли зеков - они кристальны, чисты, точно сформулированы, отлиты в холодные искристые льдины-айсберги...Я хочу жрать! Я хочу спать! Я хочу свободы! Я хочу свободы!!! Я ХОЧУ СВОБОДЫ...
   Я гулял по камере, переполненный возбуждения, необычных чувств и открывшихся мне возможностей... Я видел новые цвета, краски, не имеющие названия и определения, я слышал звуки кристально чистые, необычные, в необычной тональности, не доступной мне раньше...