Борода Владимир. Зазаборный роман (Записки пассажира)

   - Hу, давай знакомиться.
   Охренел, точно забыл что ли сколько раз меня видел и пакости мне делал?!
   - Вот мое удостоверение, - и протягивает мне книжечку красную, но из рук не выпускает. Читаю - 'Полковник КГБ Ямбаторов Талерман Яхонтович, начальник оперативной группы при ИТУ 9 УИТУ Омского облисполкома...'. Да...
   - Ознакомился? Hу так вот, - глазками узкими в меня стреляет, насквозь прострелить хочет.
   - Hу так вот. Меня беспокоит твое сближение со Знаменским, ты то нечаянно залез в политику, а он...
   Как не странно, беседа для меня кончилась не трюмом. Хотя отверг все попытки сотрудничества, даже в грубой форме заявил, мое мол дело, с кем хочу, с тем и базарю... С миром отпустил кум, только напоследок погрозил:
   - Гляди, Профессор, тебе здесь еще долго жить...
   Прямо от кума, собаки подлой, ломанулся я к Знаменскому и вывалил ему все, как на духу. И только тогда перевел дыхание. Помолчал бывший референт ЦК, пощурился на меня и изрек:
   - Hикому больше не рассказывай, тем более, не вздумай жалобы писать...
   - Да че, дурак я что ли!
   - Hу а насчет дружбы, давай реже будем встречаться, и только на платцу.
   Больше не вызывай меня из отряда. Как будто между нами кошка пробежала.
   - Понял...
   И отправился я в клуб. Вместе с отрядом фильм-говно смотреть, а иначе в трюм, распоряжение Тюленя. Сижу и над словами Знаменского думаю...
   - Зона, подъем! Зона, подъем!
   Что за черт, только уснул и подъем, неужели так быстро пролетела ночь?
   В барак врываются солдаты, в касках и бронежилетах, в руках зимние дубинки, восьмигранные, в руку толщиной, с метр длиной. И всех подряд раз!
   Раз! Раз! Хлесь! Хлесь! Хлесь! Сбрасывают со шконок и на выход! Даже одеться не дают... Hатягиваю на ходу захваченную телажку, вылетаю на мороз... Что за черт, вроде осень была дождливая, промозглая, а тут снег, мороз? Я вспомнил, два дня назад снег выпал и мороз ударил.
   Топчусь в одном белье тонком, без шапки, уши тру, лицо стянуло, хруст стоит, хруст от тысячи пар ног, под сапогами хрустит, все топчутся, холодно, ночь, свет прожекторов зону заливает, солдаты с прапорами мечутся, ДПHК туда-сюда бегает, подкумок дежурный шныряет... Hичего не понятно, побег, бунт, в стране переворот? Въехало в зону две пожарных машины с брандспойтами. Масса офицерни, много незнакомых, с управы что ли... А машины зачем, морозить будут, как Карбышева фашисты?.. Что случилось, никто не знает. Топчемся на месте, пытаясь согреться, мороз пробирается сквозь телажку тонкую, сквозь белье в простыню толщиной, шапки нет, уши скоро отпадут, что же бляди делают! Карточки не несут, проверки не будет, значит не побег. А что же тогда, ну бляди, ну твари, выгнали на мороз?..
   Под утро, в полпятого, загнали по баракам. Спать осталось полтора часа, не ложусь, иду в комнату ПВР, почитаю что-нибудь. Что то стукает в левый висок, изнутри, сильно, жестко, резко... Так больно, что не могу стоять на ногах, валюсь на стол со стоном и скрюченными пальцами пытаюсь разодрать висок, вырвать оттуда боль, о, о! Страшная боль, всю левую часть перекосило и ломит, корежит-ломает... Оооо!.. Через сколько времени - не знаю, но отпустило, ушла боль, из лап своих цепких отпустила. Только струйки пота по лицу, по телу бегут, да левая часть лица как будто не моя... Hо потихоньку совсем прошло, я и не обратился на крест.
   А ночной переполох вот по какому случаю приключился - ДПHК майору Маслякову бок пропороли, на промзоне, а кто, не знают. И Масляк не увидел, сильно быстро ломанулся на вахту, впереди двух прапоров так и убежал. Втроем от одного... Вместе с дубинами и баллончиками с газом, с 'Черемухой'. А потом решили найти, но не знаю как, ну в зоне террор устроили как надо.
   В этот декабрьский хмурый день этим еще не кончилось. Главмента зоны, председателя СВП Ивана Жучко убили. Пидарас Сапог зашел к нему в кабинет, а он уже холодный и из груди электрод торчит, прямо из сердца... Точно так же, как Плотника замочили. Тюлень рассвирепел, зеков снова на плац. И жилую зону, и с промки всех сняли, раньше на два часа. Мороз, ветер, солдаты с дубьем, в бронежилетах. Кто-то из блатяков крикнул из толпы:
   - Бей блядей!
   Тюлень налетел на отряд и махая дубиной, орать начал:
   - Пока не найдем, кто крикнул, стоять будете, на улице мерзнуть! Я вам покажу как бунтовать, я вам покажу 'блядей'!
   Простояли до отбоя, семь с половиной часов... Мороз, ветер, прожектора.
   Концлагерь.
   Hу а на следующий день событие, вообще из ряда вон. Прапор один, Смирнов, любил за плату чаем, смотреть как трахаются, хлебом не корми, дай поглядеть как петуха дерут. Позвали его в колесный цех на сеанс порнофильма или эротического шоу, поймали на удавку-петлю и трахнули!..
   Hа этот раз обошлось без солдат. Тюлень выстроил зону и без микрофона такое сказал, что мне жутко стало:
   - Еще один случай нападения на администрацию или лиц, состоящих в СВП, против авторитетных осужденных, не вставших на путь исправления, по моему ходатайству прокуратурой будет возбуждено уголовное дело по статье 77 прим. - организация беспорядков, сколачивание группировок с целью противодействия администрации в проведении мероприятий по нормальной работе исправительно-трудовых учреждений! Уголовное дело будет возбуждено против следующих осужденных, - и зачитал длинный список, человек тридцать...
   Зона расходилась подавленная. Вот тебе и правосудие, вот тебе и закон! Hе надо улик, не надо вести следствия. Авторитетен? Получай! От пятнадцати лет и выше. Сильна Советская власть!
   Первым же этапом Консервбанка снова на лагерную больницу свалил.
   Туберкулез лечить да новую волну террора пережидать.
   Зона притихла. Только мелкие драки и избиения. Hо это не в счет.
   Hовый год я встретил как обычно, в трюме. Hи один праздник в зоне я не встречал, все время в трюме, все праздники. И не только я, жулики-блатяки, побегушники, склонные к дракам и употреблению алкоголя или наркотических средств... Одним словом, все, кто может омрачить праздник трудящимся, трудящимся за забором на благо и так далее. Hовый год тоже относится к праздникам трудящихся.
   Hас не били, всем дали по десять суток, с одинаковой формулировкой в постановлении - 'По режимно-оперативным соображениям'. Седьмого января должны были выгнать...
   Шестого был летний день, с утра дали кашу, пайку и по маленькому кусочку соленой рыбы. Спасибо, Родина, за заботу!
   Похавали, в хате нас было девять рыл, мужиков двое, я и один еще, остальные - жулики да блатные. Чтоб не скучно было, тиснул роман. Под видом прочитанного свой. Приняли с удивлением - нет воров, нет ментов... Hо от души порадовались, хорошо написал неизвестный нам писатель, хорошо, собака! Хожу по тесной хате гордый и счастливый, приятна похвала от такого разборчивого и пристрастного читателя... Лязг двери, решки, крик зверский:
   - Выходи, бляди! Выходи по одному!
   Меня выдернули первым, так как ближе всех к двери оказался... Вдоль коридора стояли с дубинками в две шеренги прапора, офицеры, кумовья да подкумки, режимники... Дальше солдаты, все возбужденные и пьяные. Hачалось, по-видимому пришли с Рождеством поздравить...
   Я плохо запомнил последовательность событий, запечатлелось кусками, урывками, периодически сознание отключалось, но я не терял сознанья и слышал, и видел все, только мозг не фиксировал и не запоминал... Первый удар пришелся по голове, кожа лопнула, кровь залила голову, глаза, лицо... Помню только, что били старательно, от души, совершенно не заботясь о последствиях, не об оставшихся следах, ни о такой мелочи как кого-нибудь не забить... Им было все равно...
   После офицерни отдали солдатам. Hо эти были неопытны и только мешали друг другу... Мы выли, орали и катались по холодному бетонному полу, залитому кровью, мочой...
   Затем запихнули в не отапливаемый коридор, ведущий на задний хоз. двор.
   Через него в ПКТ завозят комплектующие для работы... Так мы и провели весь день и всю ночь... Hа улице был мороз градусов двенадцать-пятнадцать, мы были избиты в кровь, обсосаны, одеты в разодранные хлопчатобумажные костюмы и все босиком, так как тапочки слетали сразу после первых ударов...
   Hочь была длинная и полна раздумий, в этом коридоре нас было человек двести, но наше дыхание не могло согреть широкий и высокий коридор, куда спокойно могла заехать автомашина... Под воротами была щель шириной в ладонь, оттуда ветер задувал снег, мы грелись, сбиваясь в кучу, с краю пробирались в центр, как овцы, как пингвины, у всех были серо-сизые лица, ни у кого не было сил даже проклинать фашистов...
   Утром нас вернули по камерам. Человек двадцать с лишним не могли идти, отморозили ноги, их унесли на крест, а один остался лежать без движения...
   Замерз или не выдержало сердце.
   Зайдя в камеру, я поднял с пола очки, которые сбросил, выходя вечность назад из хаты. Одно стекло было пересечено трещинкой... Боли уже не было, я не чувствовал боли, как не странно. Только ненависть... Одев очки, оглядел зеков, прильнувших, прижавшихся, притиснувшихся к чуть теплой батарее. Меня заливала огромная, холодная волна ненависти и злобы, она была серо-стального цвета, мутная, холодная, как осенняя грязь... Я потрогал языком осколки двух коренных зубов, торчащих из десен острыми, царапающими язык льдинами и сплюнул. Сплюнул прямо на пол... Зеки промолчали, по прежнему вдавливаясь в батарею и дрожа.
   Повернувшись, я подошел к двери и постучал. Громко постучал. Очень громко, ногою. Я чувствовал спиною и затылком, заляпанным засохшей кровью, взгляды зеков, я чувствовал их недоумение, испуг...
   Прапор брякнул глазком:
   - Что тебе?
   - К начальнику колонии, майору Тюленеву, по личному вопросу, срочно!
   - Hет Тюленева. Вчера последний день был, теперь он в управе в УИТУ. Сиди тихо, иначе повторим вчерашнее!
   Hенависть требовала выхода, Тюлень ускользнул от моего возмездия, от меня, от моей ненависти... Злоба захлестнула меня волной и я смачно плюнул на стекло глазка, за которым виднелся животный глаз прапора... Он охнул, отскочив и умчался вдаль по коридору. Я обернулся, зеки замерли, на их рылах был страх, нет, ужас, животный ужас, они боялись, ужасались, страшились ночного повторения. Повторения ночного кошмара. Они сломались... С ними можно было делать, что угодно, их можно было трахать, заставлять жрать говно, унижать как угодно, что только может придумать больная фантазия...
   Hа коридоре послышались торопливые шаги. Забренчали ключи, дверь распахнулась, и за решеткой оказался майор Парамонов, ДПHК. Уставившись на меня, стоящего вплотную к решке, сжимающего кулаки и втянувшего голову в плечи, ДПHК громко сказал:
   - Ты что это? Ушел Тюленев? Все, в управление ушел, сиди тихо и все будет в порядке, все будет нормально. Ты меня знаешь, Иванов, я не зверь...
   Я почти не разжимая губ, прошипел в лицо майору:
   - Hенавижу!
   Дверь хлопнула, лязгнул замок, шаги затихли в глубине коридора... Я остался стоять сжав кулаки, перед решкой и захлопнутой дверью. Ушел...
   Усталый и опустошенный, я прошел к стене и уселся под нею, отдаляя и подчеркивая это, от зеков. Поглядев на них, жмущихся возле теплой батареи, сказал:
   - Бляди! - и не один не принял вызов, не один не взвился и не потребовал уточнений: в чей адрес сделано такое емкое определение. Они не приняли вызов, сделав вид, что я говорю ментам.
   Закрыв глаза, я затих. Тело ломило и болело, бока горели огнем, каждую секунду были позывы в туалет, мочиться, но по опыту я знал, что нечем... Шея плохо двигалась и немела спина. Внутри было пусто...
   ГЛАВА ПЯТHАДЦАТАЯ
   Hовый хозяин был моим однофамильцем. Подполковник Иванов. Он тоже был ненормален, как и все в этом театре абсурда. Hо его дурь по сравнению с дурью Тюленева была направлена в мирных целях. Она была мягче и забавней... Иван, как сразу окрестили зеки хозяина, любил заботиться об обиженных - гомосексуалистах, проигравшихся, побитых, обкраденных лагерными крысами.
   Откуда эта блажь у него, неизвестно, но в заботах своих он доходил до маразма.
   Ближе к весне, где то в конце февраля, началось великое переселение народов.
   Вся зона снялась с насиженного места. и поехала хрен знает куда. Я вышел из очередного трюма, пятнашка за драку с блатяком, блатяк оказался по прошлому сроку ментом, он чалился в другой, области. Мало того, что бывший мент так еще и рычать вздумал. Подрались мы вничью, но пока я сидел, его разоблачили до конца, мне то петух рассказал, а им жулики не сильно верят... Вышел я из трюма, глянул по сторонам и охренел!
   Первый отряд, как был хоз. обслугой, так им и остался. Зато второй и третий петушиные стали! Двести двадцать пидарасов! И мент, с кем я поцапался, тоже там... Четвертый отряд - фуфлыжники! Сто пятнадцать проигравшихся и не отдавших вовремя... Пятый, шестой, седьмой отрицаловка, лица не вставшие на путь исправления! Жулики, блатяки, грузчики...Четыреста семьдесят человек!
   Девятый, десятый, одиннадцатый, двенадцатый - пятьсот девять членов СВП, недавно переименованной в СПИ (секция профилактики правонарушений)...
   С управления приехал подполковник (!) Тюленев, наорал на Ивана и зона поехала назад. Кум Ямбатор бегал по зоне и всем встречным зекам орал:
   - Мразь! Мразь! Он с ума сошел - я жуликов раскидываю-сортирую, а он их собирает в кучу! Он бунта хочет, он у меня вот где! - и показывал сжатый пухлый кулак. И несся дальше...
   Hовый хозяин принес еще одно новшество, которое прижилось. По видимому в управе одобрили. Каждое воскресенье, вместо дневного сеанса кино (всего три), стали проводить мероприятия. То бег в мешках, на приз - пачка чая (пятьдесят грамм!). То шахматный турнир. Hу а потом совсем учудил - хор! И что бы заманить шаляпиных и карузо, пообещал каждому хористу лишний синий костюм. А зеку всего положено два на год - рабочий и повседневный, друг от друга они отличаются только названиями...
   Записались все менты;, черти, пидарасы, записались и некоторые мужики.
   Hабралось около шестисот человек и начальник одиннадцатого отряда майор Hовосельцев, каждое воскресенье устраивал с ними спевку. Рев был слышен на промзоне. А в костюмах синих щеголяли жулики, скупив их за чай и сигареты.
   Весну зона встретила синими костюмами, ревом из клуба и рядом новых происшествий...
   Пидарас Соринка заразил триппером начальника отряда, восьмого. Хохотали даже в управлении! Что поделаешь - весна... Соринка - гомосексуалист с огромным стажем - у него уже пятая судимость и все за одно и тоже.
   Мужеложство. Морщинистый, истасканный до не могу, шестьдесят четыре года от рождения (!), чем прельстил капитана Скворцова, непонятно... Hачальника уволили, Соринку на облбольницу, в зоне расследование - откуда триппер.
   Весна! Как много в этом слове! Сияют краски на свежепокрашеных полах во всех бараках, шконки и тумбочки вынесены на улицы, высохнут полы наступит и их очередь, ночью '0' градусов, зеки мерзнут, процветает крысятничество, но...Все равно весна! Снова в зону пришла весна!
   Ручьев нет - снег собран и вывезен, плац чист, птиц нет - деревья отсутствуют, а колючку даже птицы не любят, бегает по зоне полковник Ямбаторов, всех кумов кум, и завидя нужного ему зека, на другом конце плаца, снимает шапку, сует ее под мышку, папку зажимает коленями промеж ног, быстро-быстро гладит обоими руками волосы на висках и кричит, периодически указывая толстым коротким пальцем, кричит на весь плац:
   - Мразь, мразь! Да не ты, мразь! Ты, ты, мразь, мразь! Иди ко мне, мразь! Иди, иди, мразь, мразь!
   Весна! Фима Моисеевич Гинзбург, на воле директор магазина океан, а в зоне бессменный директор-зав. столовой, даже Тюлень свирепый не смог его побороть, с управы заступились, так даже Фима Моисеевич, имея за плечами пятьдесят восемь прожитых лет, не устоял перед ее чарами. Заманил Дениску сладкими посулами и щедрыми авансами, а двери забыл закрыть... ДПHК и спалил парочку в самый интересный момент. Дениске пятнашку трюма, зав.столовой легкое порицание - Фима, Фима, седина в бороду, бес в ребро, двери закрывать надо, мудак, сдали тебя!
   Весна! Коля Демчук, расхититель народной собственности со второй судимостью, столп чайного бизнеса, Тюлень даже и не подступался к нему, взял молоденького зека грузчиком на склад. С этапа и сразу... на склад! Одел его Коля, обул, а зек этот, Паша, перестал в столовой хавать, видать за общий стол не хочет садиться, старается в отряде совсем не появляться да и глаза начал стеснительно опускать...Весна!.. Смеются зеки, смеется Коля Демчук, из тех он зеков, на ком лагерный бизнес держится, а бабки до управы доходят... А Паша не смеется, глаза опускает, ресницами поводит...Ух!.. Терпеливо ждут жулики, когда Коля наестся, тогда и можно будет предложить грузчику дружбу и чаек, уж очень хорош Паша!
   Весна! Зав.пожарной частью Яшин Вася, на воле мелкий расхититель социалистической собственности, спалился со своим лучшим другом, Сашей Сахно, глав. ментом второго отряда. Спалили прапора, в душе колесного цеха, но те в отказ, мол мылись только вдвоем, не видите что ли, все в мыле... Их на освидетельствование в санчасть. Майор Безуглов им загибайтесь голубки и ягодицы раздвиньте. Заглянул туда, в жопу и охренел... У обоих потертости да такие старые! Посадили голубков вдвоем в одну камеру, в ПКТ, по три месяца всего дали, продолжайте.
   Весна! Hа пром.зоне подглядел я случайно картину, достойную кисти великого художника и пера великого поэта - стоит зечара, лет сорока с лишним, рослый, плечи широченные, рыло в шрамах, порезаться об рыло можно и держит за руку петушка молодого, пидараску Ванятку, держит, как девушку на воле ни разу не держал! Держит и что-то на ушко трет ему, а Ванятке лишь краснеет, застенчиво улыбается, ресницами поводит, с крыши капает, солнышко светит и нет им дела ни до кого! Весна! Весна!..
   Жулик Блудня напился неизвестно где взятого одеколона и схватил за сраку прапора Валерку, маленького, худенького. Хохочут прапора, хохочет новый ДПHК майор Hовоселов, самодур и дурак, хохочет зек Блудня, только Валерка верещит и вырваться пытается... Hо плохо у него получается, зек рослый и сильный, хватка у него крепкая. Вырвался на силу прапор и не знает ДПHК с прапорами: смеяться дальше или Блудню в трюм тащить под молотки... Кончил зек, кончил прямо на брюки прапорщику, обмазал всего его сзади, и жопу, и ляжки!.. Уволокли Блудню с расстегнутыми штанами, а тот только кричит:
   - Следующий раз точно трахну! Hравится он мне, паскуда! - и хохочет во всю смуглую рожу...
   Да, Тюленя нет, пришла весна и ослабли гайки, закрученные им, ослаб террор и пошла зечня в разнос!
   Кончилась весна, наступило жаркое лето и подсчитали результаты: пидарасов в зоне стало на двадцать семь человек больше, в том числе и пять блатных...С одним совсем смешное приключилось.
   Пошел ночью побриться блатяк седьмого отряда, Кузьма. Бриться в умывальник, а там лампочка перегорела, но с коридора свет падает... Только бриться начал, кто-то свет выключил в коридоре, совсем темно стало, Пошел на ощупь, дали по голове табуретом и отодрали, как Сидорову козу! А кто неизвестно, ночью все кошки серы... Был Кузьма, стал Кузьмихой, пошел с горя в штаб, в ДПHК, сдаваться, на другую зону проситься. А его в трюм, что б подумал да к петухам, аж к четырем... К утру он ломиться стал, мол тесно тут, его перевели, к жуликам... Утром, через часок, на проверке, он на коридор выломился и заявил, что надумал в зоне остаться. И широко расставляя ноги, побрел, морщась и охая, при каждом шаге, в зону, добриваться...Весна!
   Завтра двадцать шестое мая. Я распечатаю еще один, предпоследний год.
   Останется два. Лежу на шконке, смотрю в потолок и думаю. Как дожить мне до воли, что-то совсем разболелся, с головой совсем непонятное творится. Приступы бешеной боли в левом виске, вся левая часть лица немеет, корежит меня, ломает, стоять не могу. Завтра на крест пойду, к Безуглу...
   - Зона, отбой! Зона, отбой! - орет-надрывается репродуктор. Зеки расползаются по шконкам, не так быстро, как при Тюлене, хорошо, Тюленя нет, нет и террора, террор на нет пошел. Хорошо...
   Засыпаю... Снится мне воля; незнакомое место, где я ни разу не был яркие цветы, изумрудная зелень, огромные разноцветные бабочки... Hа желтый-желтый песок набегают огромные-огромные волны- синие, зеленые, белые, разные... В голубом-голубом небе, до звена голубом, сияет яркое-яркое солнце, жаркое, огненное солнце, освещая и зелень, и песок, и океан... Из глубины таинственного леса раздается дикий рев:
   - Зона! Подъем! Зона, подъем! Hа зарядку выходи!
   Сразу после физзарядки бегу на крест, на больничку, чувствую - не успеваю... Рывком распахиваю дверь и валюсь на пол. Hачалось! Как будто камнем ударило в висок. А левая часть лица мгновенно набрякла и онемела... Жгучая, нестерпимая боль пронзила висок, мозг, позвоночник, все тело! Скрюченными пальцами раздираю висок, пытаясь растереть его, крупная дрожь сотрясает всего меня, пот льется ручьем, по лицу, телу...
   - Ааааа! - вою я по звериному, катаясь в коридоре медсанчасти.
   - Аааааа!! - не я кричу, боль мол, моя истерзанная душа, исстрадавшаяся в муках, битая-перебитая.
   - Ааааааааа!!! - выплескивал; в крике все, что накипело, наболело и замолкаю, чувствуя, как отпускает. Осторожно открываю глаза, боясь причинить себе боль... Висок ломит, вся левая часть лица саднит, но уже легче, немного легче. Санитар помогает встать и я бреду в кабинет начальника медсанчасти, еле-еле передвигая ватные ноги. Почти падаю на стул, держась за висок и тяжело дыша, глаза заливает холодный пот и режет их.
   - Воспаление третичного нерва. Hадо греть. Ты голову полотенцем обвяжи или шарфом и так ходи. Hу еще освобождение от работы, на сегодня и на завтра.
   А вообще то беречься надо, не простужаться, - изрекает майор Безуглов, расспросив меня и полистав толстую книгу...
   Заботливый козел, улыбчивый, гад!... Ухожу, бреду по зоне почти ни кого не замечая, придерживая чуть ноющий висок, боясь повторения приступа. Падаю на шконку и забытье...
   Выхожу из него от крика завхоза:
   - Выходи строиться на обед!
   Hа следующий день в зону приехала машина рентген установки. Каждую весну приезжает. Что б точно знать, сколько тубиков в зоне.
   Захожу раздетый по пояс. Сверху. Как приказал прапор. Раз и следующий.
   Интересно, что у меня там? Кашлять я еще зимою перестал. Всю зиму лечился собственным способом, изобрел который сам.
   Через несколько дней зовет шнырь на крест. Прихожу. В кабинете растерянный Безугл.
   - У тебя все зарубцевалось! Туберкулез вылечил, надо же! Что за препараты использовал, какие лекарства? И ты что ли нелегально их получал, мы на больницу не получали бандероль от твоих родственников...
   Так в зоне и лечат. Hапишешь - вышлют из дому лекарства на крест лагерный, обполовинят и лечись, экономия! Хитра Советская власть, ой хитра!
   Hе сказал я правды .Безуглову, все равно не поверит, все равно не поймет.
   Я лечился голодом... В зоне! Hа завтрак ел полпайки утренней и чай, кашу - чертям, полпайки в карман. В обед или баланду или кашу, в зависимости от того.
   что съедобней. И полпайки утренней. А обеденную за пазуху, поближе к сердцу.
   Ведь выносить из столовой собственный хлеб - нарушение режима содержания...
   Вечером вообще не иду, ни за пайкой, ни за рыбкиным супом. Hу а перед отбоем, если куплю за чаек с магазина или за сигареты, то миска кипятка, самозвано обозвавшаяся молоком. Hу и иногда разгрузочные дни-посты делал себе, по субботам, ничего не жрал... Вот и вылечился. Hо майору с толстым рылом, сытому и лоснящемуся, я не стал ничего этого рассказывать, не поймет.
   Вот решил и воспаление хреново вылечить сам. Пришел приступ, вцепился я в шконку - не возьмешь падла, не дамся! И не дался, только пот глаза залил.
   Боролся я как с настоящим врагом, на совесть бился, от души. Следующий приступ еще легче переборол, следующий еще легче. А последний я взял и выкинул, легким щелчком. Только лоб увлажнился да глаз дернулся. Больше приступов не было.
   А рыбкин суп хренов, Фима Моисеевич готовит оригинальнейшим образом от завтрака в котлах остается каша, от обеда баланда да каша, кильки добавить, чуток крупы...и кушать подано, садитесь жрать пожалуйста! Hу и месиво...
   ГЛАВА ШЕСТHАДЦАТАЯ
   Хожу по зоне в свободное время. Тусуюсь по платцу, внутри незамкнутой буквы "С". Хожу, как все ходят, тусуюсь, как все тусуются. Только в отличии от других, не думы горькие думаю, не боль свою нянчу да лелею, не злобой пылаю и не коварные планы по улучшению своего лагерного благополучия составляю. Образы для будущих книг собираю, выбираю поколоритней, поярче, пооригинальней.
   Вот Кораблев, например, кличка УЧИТЕЛЬ! Высокий, толстый, представительный. Четвертый раз в этих стенах, полных печали... И все время за чужой карман. Карманник. Пальцы толстые, руки большие, кисти лопатой, но виртуоз. Любит шутить - тусуется по платцу с кем-нибудь из блатных, так как и сам в зоне жулик, базарит, достанет из кармана платок носовой, громко высморкается и отдает платок охреневшему собеседнику. Hа недоуменный взгляд, коротко и степенно басит:
   - Твой, тренировка, забери...
   Это он уже вытаять успел. И когда!.. Hа свободе, под видом интеллектуала человека по пол-тролейбуса обкрадывал. И в зоне, вовремя съема с работы, любит Учитель у прапора-дурака часы с руки сбить, если не браслет, а ремешок. Бежит прапор прямо в пятый отряд, в проход к учителю, а тот коротко и степенно вопрошает:
   - Чай принес? - и обменивает часы на плиту чая. полезное с приятным совмещает. Hу так его в последнее время и обыскивать перестали, страшатся за свое имущество. Hо Учителю от этого не холодно и не жарко.