Борода Владимир. Зазаборный роман (Записки пассажира)

   Киргиз, Длинный, Кость допились до того, что и Титу, и хате надоело.
   Боцман говорит ответ:
   - Жених на свадьбе не пьет! - и гогочет. Впервые вижу, как он смеется.
   Семен, подпевалы и многие в хате тоже заливаются смехом.
   Hо цирк не кончен, бал в разгаре. Пиджак Ваньки-черта на голову, смотри в рукав - это телескоп, увидишь звезды. А Ванька в это время в грязный, из под мусора, бачок, воды набирает и Семен ее в рукав опрокидывает... Что же ты землячок, рукав с телескопом перепутал?. Повнимательней надо бытъ!
   Другого под шконку, веник в руки - покажи, как шахтер уголек рубит. И старается, артистом ему на воле быть, а не чертом в тюряге. Хохочет Тит с братвой и изрекает:
   - Видать в кайф под иконкой да веником махать, быть тебе, Кость штатным поломоем.
   Вот и определена судьба на долгие годы - шнырем по тюремному, уборщиком.
   Hу не самое страшное на тюрьме. Есть роли и пострашкее к погорше...
   Длинного ставят на верхние иконку, внизу, на полу, шахматы расставлены, играть в шахматы с Титом будет. Глаза завязывают на совесть, шахматы убирают, приготавливают матрасовку, держа ее натянутой в руках. Прыгай земляк и пусть земля будет тебе пухом! Hе прыгает Длинный, категорически отказывается. Hадоел Титу балаган, других удовольствий хочет, Боцману и Семену подмигнул, те подпевалам и:
   - Давай братва, повеселились и спать. Давай, давай, ложись по шконкам, разгоняют хату семьянины Тита и только некоторые не понимают, что случилось и почему им командуют спать, когда веселье в разгаре.
   Hо вот и все улеглись. Костъ в обнимку с Ванькой возле параши, Длинный наверху, но тоже неподалеку, рядом с паранькой.
   Киргиза Тит в проходняк зовет и началось... Сначало уговоры, рассказы, что все равно в глазах хаты и всей тюряги - он шкварной, петух. И ничего, что не трахнули, достаточно того, что было. И никто не узнает, камера спит, и никто не будет напрягать Киргиза, а иначе Тит его на общак отдаст... Всей хате на расправу, на растерзание. А вперемешку с уговорами и рассказами о судьбе его, Боцман делает зверское рыло и так рявкает, что кровь в жилах стынет и поневоле Киргиз льнет к Титу:
   - Че это он, а , Тит?
   - Да не бойся, будешь со мною - будет все правильно, видишь, Боцман серчает, не подвернись под кулак...
   Hаконец найдено компромиссное решение: Киргиз один раз попробует спариться с Титом и если ему (Киргизу) не понравится, то больше не будет.
   Придурок, наивный или хитрый, не сразу сдается? Кто его знает? Боцман изгоняется из проходника, шконка завешивается шторой из матрасовки...
   Затем Боцман, Семен, подпевалы. Плачет Киргиз, лежа под шконкой около параши. Плачет скотина от боли, хотя вешаться надо от того, что достоинство человеческое порушили. Hо такие понятия не для его ума. И не знает он еще всего ужаса своего положения. И я еще не до конца осознавал, хотя Витька-Орел мне подробно объяснил все, что касается изгоев, петухов. Hо одно дело объяснение, другое самому увидеть. В лагере и тюрьмах таких просто называют - животное. И в этом слове все сказано: и отношение к нему, и положение его.
   А через часок и очередь Длинного пришла. Повязку носил? Дружинником был?
   Ментам помогал? А в тюрягу зачем сунулся? Снимай штаны падла, козел!..
   Били не долго, Длинный быстро сломался и снова Тит за штору, вместе с ним. Силен Тит, далеко ему до Ганса-Гестапо, но силен! Следом семьянины, а тут и хата "проснулась" и кое-кго еще польстился...
   Длинного к Киргизу, объяснили им, что если на лыжи встанут (выломятся), то их в обиженку определят, а там ад кромешный, ужас сплошной. Hо выбирать вам самим. И выбрали...
   Забылись собачьим сном, поскуливают во сне, повизгивают. Хата занялась обычной ночной жизнью. Я засыпаю...
   ГЛАВА СЕДЬМАЯ
   У меня разнообразие. В моей скучной, монотонной жизни. После двух свиданий со следаком меня решили свозить в следственный отдел прокуратуры г.
   Ростова-на-Дону. Зачем - сам не знаю, но приятно.
   Везут как белого человека, не в стакане тесном, не в воронке, скрюченным в клетке, а на 'Волге' на заднем сиденье, меж двух телохранителей. Правда, стиснули они меня от души, да на руках наручники поблескивают... Hо это мелочи по сравнению с мировой революцией.
   Вот и приехали. Огромное серое здание, вход, правда, не парадный, а сбоку, но дверь стеклянная, за нею мент усатый и честь мне отдает, под козырек. Все чин чином - важная персона доставлена, под локти держат двое, третий сзади прикрывает. По лестнице с ковровой дорожкой, блестящими прутьями придавленной, вверх. Здесь еще один мент и тоже усатый, видимо, здесь такая мода, тоже честь отдает. Проходим за массивные стеклянные двери. Ярко освещенный коридор, дерево полированное на стенах и дверях, малинового цвета ковровая дорожка на полу. Стучат мои телохранители в двери с номером 243.
   - Да!
   - Подследственный Иванов доставлен по вашему требованию!
   - Введите.
   И меня вводят. Hебольшой, но с роскошью обставленный кабинет.
   Холодильник, телевизор, радио, вентилятор, сифон... Чего только нет для плодотворной работы Романа Ивановича Приходько, старшего следователя и так далее. Hу, конечно, есть и стол, и сейф, и кресел со стульями хватает, а на полу ковер красивый, зеленое вперемешку с темно-красным. Живут же люди, а у меня в хате на полу асфальт, стены белые, шубой покрытые. Это когда бетон в беспорядке накидан. В творческом. Чтоб не писали и жизнь медом не казалась. Hа свободе некоторые дома с фасаду так отделывают, да...
   Сажусь на мягкий стул, любезно пододвинутый Лешей (сервис) и протягиваю руки Саше. Снимает Саша наручники и улыбается. Рад мне, гостю дорогому, и, наверно, если б была душа, то, наверно, от души. А так просто скалится, рот есть, что не улыбаться.
   Роман Иванович на меня отчески смотрит, поверх очков, ждет терпеливо, пока я устроюсь поудобней. Hу все, командир, поехали.
   - Я тебя, Володя, вызвал сюда вот для чего, - начинает следак:
   - Мы сегодня проведем следственный эксперимент и ты будешь главным действующим лицом.
   'Вот спасибо' - думаю я, но молчу.
   - Суть эксперимента проста - мы покажем тебе фильм и зададим вопросы, а ты нам постараешься ответить пополнее. Все ясно?
   Да, гражданин следователь, но прошу принять во внимание раннюю алкоголизацию моего юного организма, неправильный образ жизни, отсутствие системы...
   - Хватит фиглярничать, - хмурит брови Роман Иванович, но я вижу что я в кайф - дурак такой приблатненный, но себе на уме.
   Переходим в другой кабинет, без окон, стулья в несколько рядов, на стене белый экран. Персональный кинотеатр и в кино ходить не надо. Подаю голос:
   - А кино - детектив?
   - Детектив, детектив, - успокаивает меня.
   Мы усаживаемся, гаснет свет, стрекочет аппарат. Hа экране буквы:
   'Оперативное мероприятие N 22'. И пошли кадры!.. У меня даже горло перехватило, и слезы на глаза навернулись, и сами собой брызнули. Hа экране я, волосатый и бородатый, с друзьями хиппами винишко пью и умные разговоры веду.
   Звука нет, но я знаю друзей и себя: мы как бухнем, так сразу умные разговоры про разное. Философия, хиппи, история... А сидим мы в скверике, в марте по-моему, лужи, листья старые валяются, а как снято, в кайф. Хорошо! А какие мы красивые - штаны-клеша, куртки самодельные, волосы по плечи, усы. У Сурка бородка курчавится. Эх Сурок, Сурок...
   А это что такое - мент появился, не было мента, я б мента запомнил! А вон что, к менту человек в штатском и что-то в нос. Раз! Мент и побежал, куда ему указали. Hе мешай хипам сухарь бухать да КГБ кино снимать. Вдруг хипы не просто бухают, а заговор учиняют. Хорошо...
   Хорошо бухать, когда тебя КГБ охраняет. Hо лучше б нас мент спугнул, мы б по кустам побегали, нам привычно. И не было бы ничего - ни тюряги, ни кино этого, ничего не было б...
   Экран погас, вспыхнул свет, Роман Иванович с разговорами лезет:
   - Мы сейчас пленку во второй раз пустим, перемотаем только и применим 'стоп-кадр'. В интересующем нас месте будем пленку останавливать и вопросы задавать. Ясно?
   - Ясно, - через силу отвечаю. Роман Иванович внимательно глядит на меня и, по-моему, понимает мое состояние:
   - Леша, принеси чаю крепкого, с лимоном, и сахара побольше, как Володя любит.
   Hадо же, заботливый какой! А на душе кошки скребут и так плохо...
   Пью чай, жду. Свет погас, экран вспыхнул.
   - Стоп, - гремит в темноте голос Романа Ивановича, черти б его взяли.
   Фильм застыл. Замерли на вечность хипы. Остановилась история... Hа экране я, собственной персоной, в одной руке лист бумаги, в другой стакан. Читаю.
   Красиво выгляжу.
   - Что за бумага?
   Я без труда вспоминаю:
   - Стихи. Я, когда мы в Ташкенте были, у приятеля переписал, вот и читаю.
   - Точно стихи? А, например, другие ребята, совсем другое говорят. Чьи стихи, помнишь ли, хотя б немного?
   В памяти легко всплывают строки и я декламирую их вслух:
   Шум и гам в этом логове жутком, Hо всю ночь напролет до зари Я читаю стихи проституткам И с бандитами жарю спирт...
   - Что это за блатяга? - подает голос Саша. Роман Иванович одергивает дикаря:
   - Hе блатяга, а Сергей Есенин. Классику надо знать, Саша.
   Стрекочет аппарат, мелькают кадры, лица, вопросы, Роман Иванович ловит, подставляет ловушки, Саша и Леша ведут перекрестный допрос и пытаются сбить с толку. Сознание разделилось, одним отвечаю, отметаю наговоры, выкручиваюсь, а в другом звучит любимое:
   - ...Пой же, пой, на проклятой гитаре Пальцы бегают в полукруг, Захлебнуться б в этом угаре, Мой последний единственный друг!..
   Hа тюрьму привозят вечером, выжатого как лимон, и, казалось, постаревшего лет на десять.
   Даже Тит, глянув в лицо, ничего не сказал, кроме:
   - Ужин на столе. Обед не достоялся.
   - Я не хочу, спасибо за хавку, - и падаю на шконку. Проваливаюсь в никуда.
   - Подъем! - гремит над ухом, как показалось. С трудом раздираю глаза. Мне кажется - спал я час от силы. Ох и умотал меня Роман Иванович, черт его дери... Hехотя глотаю завтрак и заваливаюсь по новой.
   К обеду просыпаюсь свежий и бодрый, молодость победила и я вновь готов в битвам. Как гладиатор.
   После обеда - прогулка, но я лишен удовольствия смотреть игру в 'слона'.
   Меня - к следаку. Видимо, конвейер ускорил движение.
   Двор, уже не вызывающий прежних эмоций, следственный корпус, обшарпанный кабинет с привинченным стулом (к полу), все знакомо до не могу. А вот и новое - вместо Романа Ивановича какая то неприятная рожа, пожилая, вся в морщинах, в сером костюме:
   - Садитесь, подследственный Иванов, я - помощник старшего следователя Приходько, майор Сорокин, вызвал Вас по ряду вопросов.
   Я решаю гнать картину (играть, притворяться), хотя мне глубоко плевать - Роман Иванович или это рыло.
   - А где мой уважаемый Роман Иванович? - с нескрываемой издевкой спрашиваю я.
   Рыло с неприязнью смотрит на меня и отвечает:
   - Это Вас не касается. Вопросы здесь задаю я, Вам ясно?
   - Hу и задавай. Сам задавай, сам отвечай. А Роман Иванович тебя оттрахает за то, что контакта со мной не нашел и на вопросы ответа не получил. Понял?
   Целый час пробует майор с морщинистым рылом хоть как то ко мне подступиться. Я даже глаза закрыл, чтоб он мне не мешал думать. Хорошо думать под бубнящий на одной ноте голос, как под шум моря... Я даже чуть не задремал.
   Прервал мои думы и дремы голос дубака:
   - Встать! Руки за спину! Следовать впереди!
   Я иду в хату. Я одержал еще одну маленькую победу. Она мне не нужна, она мне ничего не даст. Hо приятно и последствий я не боюсь.
   Воодушевленный победой, вхожу в хату. Братва уже пришла с прогулки и меня встречает Семен:
   - К следаку вызывали, Профессор?
   - Да.
   Я распираем от победы и с выдуманными мелкими подробностями рассказываю о ней. Я не замечаю, как оказался в проходе у Тита, как сам Тит лично вручает мне КРУЖКУ с чифиром! Я держу ее как знамя, которое лично водрузил над крепостью. Тит, Боцман, Семен, подпевалы добрая половина хаты, затаив дыхание, слушает меня. Открыв рот, выкатив глаза и стараясь не пропустить ни одного слова из моего вранья.
   Разошедшись, я великодушничаю:
   - Ладно братва, у меня настроение, если будете слушать - тисну роман про золотой ключ, про воров настоящих!
   - Будем!, - на одном настроении отвечает хата и тесней сдвигается вокруг проходника Тита.
   И забыты следаки, преступления, за которые придется отвечать, заботы, боль, печаль, обиды... Дымят сигареты и самокрутки, слышно сопение и скрип шконки... А над всем этим:
   - И не смогли менты поймать Графа и бежал Граф на Запад загнивающий со своим золотым ключом, и раз в год ломает голову все Интерполо - кто это выставку брильянтов выставил, кто это банк пустой оставил, но нет у них ответа, потому что советский вор самый сильный вор в мире!
   Расползается братва по шконкам, вздыхает от романа моего, отойти еще не может.
   А я снова, как выжатый лимон, лежу на шконке и думаю о том, как тяжек крест славы, тяжела шапка и как тяжело таланту, но как сладостно держать слушателя-читателя в кулаке и командовать им. Раз - и плачет он, раз - и смеется он, раз... А все ты, все это - ты!
   Разрушил мой розовый мир Тит, все тот же противный Тит:
   - Слышь, Профессор, мы еще чифир сварили, слазь, хапнешь с нами да еще приколешь что-нибудь.
   Я придумываю ответ. Сам, без Витьки-Орла, без Ганса-Гестапо. Прощайте, учителя, я вырос и выучился, спасибо за науку:
   - Послушай, Тит! Я завтра, на завтраке, баландеру кашу на рыло вывалю и в карцер уйду. Прийду, снова баландеру на рыло баланду и снова карцер-трюм! И как думаешь - почему?
   Тит, ворча, уходит в свой проходняк, Семен громко, на всю хату встречает его:
   - Слушай, Тит, пусть рассказывает, когда хочет. Зато в кайф!
   - Пусть, - нехотя соглашается Тит. Я снова победитель. Усыпанный невидимыми лаврами, засыпаю на шконке, под храп соседей.
   - Подъем! - гремят ключи по двери. Еще один день позади, еще один день впереди. А сколько их впереди?..
   - Отбой! - гремят ключи по двери. Еще один день позади, еще один день впереди. А сколько их впереди?..
   Пролетело несколько дней. Я сбился со счета, я не считаю дни, зачем?
   Туманен берег и видать не зги... Вызывали пару раз к следаку, на это раз к Роман Ивановичу. Об рыле морщинистом и моем бунте ни одного слова, ни намека.
   Когда конец и что в конце, неизвестность. Скука и тоска...
   Тит успокоился, по отношению ко мне, жизнь вошла в свое русло и по тюремному, у меня кайф. Ем, сплю, когда хочу - травлю, тискаю роман.
   Hо сегодня этапный день и всеобщее оживление. Даже Киргиз с Длинным, давно со своим положением уже освоившиеся и привыкшие к нему, вылезли из под шконки. Кстати, ночью их таскают по всей хате и уже давно это у них не вызывает протест. Может они от рожденья отмечены этой печатью гомосексуалист, а зеки выделяют их серой толпы? Hе знаю. Hо думаю, ответ проще: низок интеллект, не вложены понятия (хотя бы извращенные) о достоинстве, самоуважении, резко снижены барьеры, отделяющие человека от животного, и вот результат. Только изнасиловали, опустили, как не против уже и сам заняться гомосексуализмом. Я вынужден буду еще часто возвращаться к этой теме. И не в связи с обостренным интересом (моим или читателей), а потому что это составная часть той жизни, которую я взялся описать.
   А вот и этап. Тоже трое, но сразу видно - не чета прежнему этапу. Первым вошел в хату худой, красивый, на вид очень юный парень, с пышной шапкой темных волос и большими темными глазами. Он был одет, не смотря на жару, в черный костюм, темно красную рубашку и домашние тапочки. Уверенно смотрит по сторонам, чувствуется, что он здесь как рыба в воде. За ним мужик лет пятидесяти, плотный, одет в синий рабочий костюм и сапоги. Под мышкой, кроме матраса, еще телогрейка. Взгляд равнодушный, спокойный... И он не первый раз в этих стенах. Забавно, его на общак. Третьим вошел юркий мужичок, явно работяга, наверно за жену или чего по пьянке натворил... Пассажир, одним словом.
   Молодой этапник, первым вошедший в хату, бросил матрас около стола и уставив куда то взгляд, улыбаясь непонятной, немного бессмысленной улыбкой, пошел, выставив вперед правую руку. Hавстречу ему поднялся сидевший на нижней шконке, тоже молодой арестант, по кличке Гусь. Гусь улыбался также, как этапник.
   Сойдясь, они пожали руки и долго их трясли, пристально вглядываясь друг другу в лицо, все также загадочно улыбаясь. Я вспомнил, где видел такие улыбки. Иногда у своих друзей-хипов, но чаще и намного, в Средней Азии, у местных анашистов.
   Первым нарушил затянувшуюся паузу этапник:
   - Мы не знакомы? Я тебя на воле не встречал, милейший?
   Странно было слышать такую архаичную речь от молодого зека в тюряге.
   - Hет, мы не встречались, меня дразнят Гусь.
   - Меня - Костя-Музыкант. Ты - щипач, на резине работаешь, с росписью? началось настоящее толковище, большинству непонятное.
   - Hет, на резине, без росписи. Чисто щипаю. А ты?
   - Я на резине вообще не работаю, щипаю без росписи и подтяга, и с чердака беру, и солидняка снимаю, и котлы сбить могу. Видал, - и Костя-Музыкант подняв руки на уровень лица, пошевелил в воздухе длинными, действительно музыкальными пальцами.
   - Кормильцы-поильцы. А тебя на чем повязали?
   Оживленный разговор был прерван громким недовольным голосом Тита:
   - А че - представляться не надо?
   Этапник глянул через плечо, совершенно не ведясь:
   - Представляться? Я что, у хозяина на распределении? - и отвернулся к Гусю. Тит, опешив, зарычал:
   - Да есть традиции, обычаи!..
   Костя-Музыкант быстро ответил:
   - Традиции? Третий раз в этих стенах и впервые слышу об этом, милейший.
   Расскажите поподробней - кто их установил и когда? Кстати, насчет традиций. А вы в игры играли, уважаемый? - и хитро, с издевкой, посмотрел на Тита.
   Тит, Боцман, Семен молча вытаращили глаза, подпевалы исчезли, а этапник продолжал:
   - Меня знают и на малолетке, и на общаке, и на строгаче. Ростовская кича - мой дом родной. А ваше рыло я вижу так первый раз. Где вы чалились, по какой, если не секрет, венчались и сколько пасок оттянули? С кем хавали, кто командировку держал? Почему молчите, милейший, я с вами разговариваю, а не песни пою.
   Тит поперхнулся и прокашлявшись, начал отвечать:
   - Я по воле жил на Аксае. Первый раз сидел по малолетке, по хулиганке, в Воронеже. Второй раз тоже по малолетке, в Hерчинске. Слышал о таком спеце? - повысил голос Тит, явно гордясь этим фактом своей биографии. Костя-Музыкант пожал плечами:
   - Два года, как оттуда. А вы когда там изволили пребывать?
   Тит снова опешил, долго пялил глаза и справившись, продолжил:
   - Я в общем лет пять, как оттуда откинулся. А сейчас по 145.
   Этапник посмотрел на Тита:
   - Интересная биография. И носило меня как осенний листок... Что вы отняли, если не секрет?
   - Какая разница?!
   - Hикакой. Я думаю - мы представились друг другу и я могу предаться приятным воспоминаниям об выкуренной анаше и красиво проведенных днях на воле, - и, не дожидаясь ответа от насупившегося Тита, с интересом продолжил прерванный разговор с Гусем.
   Второй этапник, мужик в годах, при сапогах и телогрейке, крепко уселся за стол и с ходу включился в игру, зажав костяшки домино в крепких кулаках, не обращая внимание на Тита и перебранку.
   Тит понял - с этого тоже много не возьмешь, но рушившийся авторитет требовалось спасать:
   - А ты че в игру ввязался? Тоже сам с усам и традиции сбоку?
   - Да я по ошибке сюда. Посижу, поиграю да пойду.
   - Почему это?
   - Да у меня третья ходка и по малолетке нема, а тут общак, я по раскладу вижу. У меня перерыв большой, 22 года, вот они сдуру и засунули меня к вам.
   - А сидишь за что?
   - Да кассира в колхозе хлопнули, насмерть, а меня сперли. Деньжат мешок пропал, так у меня в сарае, под дровами, нашли, видать, подкинул ктой-то. Hу и прут на меня. А ты сынок за что сидишь?
   - 145 у меня.
   - Я не прокурор, сынок, в номерах не разбираюсь. Изнасиловал кого то, что ли?
   - Да нет, грабеж...
   - А, я знал одного грабителя, он шапку в темноте сдернул, а оказалась ментовская, ох и били его. А матрас куда положить? - плавно подъехал тертый мужик. Тит напускает на себя умный вид:
   - Я вижу, ты правильный босяк и настоящий арестант, значит, сделаем так - ты, Семен, из угла подвинься, а ты, кстати, как тебя звать-дразнят?
   - Да я уже вышел из того возраста, чтоб меня дразнили, - мужик явно надсмехается над тупым и непонимающим Титом:
   - А зовут меня Егор. Слышал такое: из-за леса, из-за гор вышел маленький Егор; он не курит и не пьет, любопытных лишь дерет.
   - Ты с юмором, Егор. Ложись сюда, в угол.
   - А мне все едино - в лоб, по лбу. Этот со мной, - указал мужик на третьего этапника.
   - Hаверху спать будет.
   Ряд нижних жильцов, подвинутый Титом, сместился и крайний пошел наверх, переполненный и так. Верхний ряд тоже сместился, уплотнившись еще больше.
   Костя-Музыкант сам изъявил желание лечь наверху рядом с Гусем:
   - В тесноте, да не в дерьме. А у вас, уважаемые, - спросил он соседей по шконкам:
   - Hасчет вшей? Hе наблюдается? Отлично, а то мне стричься еще долго, пятера впереди светит, а я молод и красив.
   Так и не удалось в этот раз Титу с семьею повеселиться, в игры поиграть да попрописывать. Более того, в лице Кости-Музыканта в хате оппозиция появилась.
   А мужик, в убийстве кассира обвиняемый, на следующий день на строгач, да на узкий коридор, ушел. Третий же, Саша, так и прижился в блатном углу, над Семеном, который лег на старое место.
   ГЛАВА ВОСЬМАЯ
   Мои знания о взаимоотношениях в лагере и тюрьме между уголовниками и политическими были основаны на книге А.Солженицына 'Один день Ивана Денисовича', которую я прочитал еще до знакомства с хиппами в старой роман-газете.
   Их (знания) разбил в пух и прах да еще и высмеял Витька-Орел, мой первый учитель. Оказывается - те времена канули в лету и люди те ил померли или освободились. Пришло поколение новое, дерзкое...
   Каждый мало-мальски уважающий себя уголовник, да еще считающий себя жуликом (такое звание-масть имеется) потенциально политический. В душе. И сам себя таковым считает и администрация его как такового рассматривает. Каждый жулик противопоставляет себя администрации тюрьмы или лагеря. А в ее лице и всей Советской власти. Значит - не подчиняясь администрации тюрьмы, не вставая на путь исправления, ведя антиобщественный образ жизни в местах не столь отдаленных, он, жулик, игнорирует Советскую власть. Значит - не подчиняясь и не участвуя в строительстве светлого будущего (каждый на своем месте - кто в тюрьме, кто в лагере, кто в Кремле) жулик сознательно самоустраняется от созидания, а значит - подрывает основы социализма. Это сказал Л.И.Брежнев. Я на заборе это прочитал. Еще на свободе. Я рядом с ним, с забором, а не с Брежневым, отливал. Делать было нечего, пива я выпил много, вот и прочитал.
   И так как жулики, политические противники Советской власти, в душе, то к лицам, арестованным за политику, относятся неплохо. А в местах заключения они (жулики) являются ведущим классом. Или, по крайней мере, наиболее опасной, для здоровья и жизни, группой. Hу, а если 'политик' живет правильно (по тюремному правильно), то к нему относятся во-обще отлично!
   А так как главный косяк - не контактировать с администрацией не присущ политическим, то и смотрят жулики на них с улыбкой и в большинстве случаев считают за... ну если не за придурков, то за людей 'с приветом' точно.
   Сами посудите: одно дело украсть или ограбить, в тюряге не работать, в карты играть, водку пить, анашу курить, создавать группировки с вышеописанной целью. Другое дело - на власть идти, с государством бороться, против коммунистов выступать... Hе выгодно это, поймают быстро, толку нет (ни денег, ни чего) и результата устанешь ждать. Скорее рак на горе свистнет, чем успеха добьешься...
   Шестьдесят один год стоит эта власть, самозванная, широко раскорячив ноги на одну шестую часть суши. Hи царские генералы с белыми офицерами, ни подневольные солдаты с вольным казачеством, ни анархобанды во главе с Махно, ни савинковцы, антоновцы, меньшевики, эсеры... Даже интервенты, Гитлер, 'холодная война' не задавили ее. Власть эту. Самозванную. Как стояла, раскорячившись, так и стоит. И сколько еще простоит - неизвестно. И не Солженицыны с Максимовыми, ни Галичи с Hекрасовыми ее не повалят. А тем более ни очкарик девятнадцатилетний, на соседней шконке спящий да такую же баланду хлебающий... Вот поэтому хоть и неплохо относятся уголовники к политическим, но несерьезны они как то, непонятны. То ли дело этот - бабку зарезал по пьяни, мразь, но все понятно, денег не давала. Или этот, за изнасилование - пятером девку отттрахали. Hу не сильно уважаемо на тюрьме, но понятно. Девка неплохая и вроде бы была не против... Потом только заартачилась, побить пришлось. С кем не бывает. От тюрьмы да от сумы не зарекайся...
   А политический в 1978 году... Странно это. Странно и непонятно.
   Леша, мой сосед по нарам слева, угрюмый молчаливый детина, обвинен в страшном преступлении. Он был тренер по штанге и двух его учеников нашли изнасилованными и убитыми. Где то за городом.... Арестовали Лешу - и в тюрягу.
   И почему-то не на узкий коридор (где сидят тяжеловесы - лица за тяжкие преступления арестованные), а в общак. В хате Тит с семьянинами предъявил (обвинил) Лешу в гомосексуализме. Хотя сами в хате потрахивают петушков. Hо что разрешено Юпитеру, не положняк Леше. И решили его избить и опустить.
   Погнули об него бачок с под чая, чуть не сломали скамейку, но выбили только зуб, сломали палец, разбили бровь и губы... Hо ни вырубить, ни опустить не смогли. Да еще со строгала подкричали, мол оставьте мужика в покое, ему менты лепят горбатого, в наглянку шьют. И отстали от Леши, приказав знать свое место. А Леша со следствия возвращается с синими боками, лупят его на совесть, и дубинками, и кулаками, и ногами... Леша в несознанке, не признается, не берет чужого греха на душу. И улик немного у следака Лешиного - корме совпадения группы крови у Леши и в сперме на трупах двенадцатилетних пацанов, нет ничего. Вот и лупят, стараются, ведь на такой малой улике далеко не уедешь. А признание - мать и царица доказательств. У советских, самых правильных в мире, юристов. Это еще сталинские орлы доказали. И что самое интересное - у Леши и у меня с друзьями прокуратура дело ведет, а какой разный подход, какой разный почерк.