Боумен Салли. Любовники и лжецы. Книга 1

   Паскалю стало жутко. Он стремительно обернулся. Глаза Марианны вдруг широко раскрылись и закатились так, что видны были одни белки. Она мелко задрожала, а затем ее тело скорчилось в конвульсиях.
   – Приношу извинения за беспокойство, мэм.
   «Этот здоровяк вежлив, – подумала Джини. – Вежлив и бесстрастен». На его физиономии было написано эмоций не больше, чем на амбарной двери. Он протянул Джини свое удостоверение и открыл его. Бросив взгляд на документ, девушка увидела герб США, фотографию и имя: Фрэнк Ромеро. Верзила захлопнул книжечку.
   – Леди Пембертон в данный момент находится в резиденции господина посла. Она не смогла позвонить вам, как было условлено, мэм. Господин посол решил, что будет проще, если вы сами приедете к ним прямо туда. Я прибыл за вами на автомобиле. Он приносит извинения за то, что заставил вас ждать.
   Джини колебалась, и мужчина сразу это заметил. Он тут же протянул ей белую карточку с напечатанным на ней телефонным номером.
   – Если вы согласитесь позвонить по этому телефону, вам подтвердят приглашение.
   – Благодарю вас, – ответила Джини. – В любом случае мне необходимо собраться.
   Помешкав еще немного, Джини закрыла дверь и, вбежав в гостиную, набрала телефонный номер. Трубку подняли после третьего гудка. Это был Джон Хоторн. Голос его, как всегда, был абсолютно спокоен.
   – Джини? – спросил он. – Я прошу прощения за то, что все так получилось. Передаю трубку Мэри…
   Голос Мэри можно было назвать каким угодно, но только не спокойным. Джини показалось, что мачеха измучена и находится в смятении.
   – Джини, дорогая, я так перед тобой виновата! Тут происходит настоящая трагедия. Нет, сейчас я говорить не могу. Было бы хорошо, если бы ты приехала сюда немедленно… Что такое, Джон? – спросила она в сторону, и в трубке настало молчание. – А-а, хорошо. Джини, ты меня слышишь? Джон послал за тобой одного из этих… своих телохранителей. Его зовут Фрэнк. Да, дорогая. Что?
   – Я не понимаю, Мэри. Зачем я там понадобилась?
   – Дорогая, сейчас я не могу тебе ничего объяснить. Только когда увидимся. Хорошо, значит, минут через двадцать-тридцать.
   Повесив трубку, Джини собрала сумку, взяла плащ, поцеловала Пса и вышла на крыльцо. Дождь закончился. Фрэнк Ромеро стоял возле машины и снимал свой плащ. Сделав это, он аккуратно свернул его и уложил на заднее сиденье. Когда Джини спустилась с крыльца, он уже был наготове и стоял на тротуаре, открыв для нее заднюю правую дверцу. Джини заметила, что на нем была одежда либо абсолютно неофициальная, либо, наоборот, некая униформа: черные ботинки, темно-серые брюки с острыми, словно лезвия, стрелками и двубортный черный блейзер. Он был застегнут на два ряда блестящих медных пуговиц. Джини весьма правдоподобно споткнулась, и Фрэнк Ромеро протянул руку, чтобы поддержать ее.
   – Осторожно, мэм, тротуар очень скользкий.
   Джини оперлась о его руку, потерла коленку и болезненно поморщилась. На рукавах его пиджака также были пуговицы, и теперь она их отчетливо видела. На них был выдавлен любопытный и весьма характерный узор: маленький венок из дубовых листьев. Джини выпрямилась и улыбнулась охраннику.
   – Спасибо. Со мной все в порядке. Просто немного подвернула ногу. Лучше я сяду впереди.
   Девушка уселась рядом с ним и выждала, пока они отъехали на несколько кварталов. Только после этого она спросила:
   – Скажите, а вы давно работаете у господина посла?
   – Да, мэм.
   – Как давно?
   Он кинул на нее быстрый взгляд, но тут же перевел глаза на дорогу.
   – С тех пор, как он получил это назначение, мэм.
   – Наверное, у вас очень интересная работа?..
   – Да, мэм.
   «Черт бы тебя побрал!» – подумала Джини. Некоторое время она сидела молча, размышляя, с какой стороны лучше подступиться к этому истукану. Фрэнк Ромеро не отрывал взгляда от дороги. Был час пик и улицы кишели автомобилями. Возле Гайд-Парк-Корнер им пришлось остановиться.
   – Вы не будете против, если я вас кое о чем спрошу, Фрэнк?
   Он снова быстро взглянул на нее и тут же повернул свое бесстрастное лицо к автомобильному затору.
   – Меня всегда интересовало вот что: где люди, работающие телохранителями, проходят подготовку? Вы все какое-то время служите в полиции, в армии или где-то еще?
   – Что касается меня, мэм, – проговорил он, не отрывая глаз от дороги, – то я служил в армии. Я ветеран Вьетнама.
   – Как интересно! Значит, у вас есть кое-что общее с послом Хоторном? Два дня назад он рассказывал мне о своей службе во Вьетнаме.
   – Да, мэм.
   Они долго молчали. Джини не понукала своего шофера, и через некоторое время ее безмолвные надежды оправдались. Последнее замечание девушки, похоже, вдохновило охранника, и он решил выдавить из себя кое-какую информацию.
   – Во Вьетнаме я служил под командованием посла Хоторна, мэм. Я был сержантом в его взводе.
   – Надо же! – воскликнула Джини. – Стало быть, вы связаны с его семьей уже много лет.
   – Да, мэм, так оно и есть.
   Было видно, что Ромеро больше не настроен откровенничать, и Джини сочла за благо не наседать на него. Остаток дороги они болтали о всяких невинных пустяках: уличном движении, лондонской погоде и так далее в том же духе. Доехав до Риджент-парка, они завернули в Ганноверские ворота, миновали мечеть и на секунду притормозили возле проходной. Увидев, кто едет, охранники помахали им, подавая знак проезжать. Фрэнк Ромеро остановил машину около входа в резиденцию, вышел и учтиво распахнул для Джини дверцу. Вылезая из автомобиля, девушка использовала эту возможность для того, чтобы еще раз и поближе рассмотреть пуговицы на пиджаке телохранителя. Шесть спереди, по три на каждом рукаве, ни одной недостающей.
   На крыльце появился Джон Хоторн.
   – Все в порядке, Фрэнк?
   – Да, господин посол.
   – Я выйду через пару минут. Заходите, Джини, на улице холодно. – Он взглянул на небо, взял Джини под руку и увлек в просторный холл. – Я очень сожалею. У нас тут сплошные ЧП. Мэри вам все объяснит, а я, боюсь, должен вас покинуть. Как всегда, опаздываю на встречу в министерстве иностранных дел. Мэри здесь, и вскоре к вам присоединится Лиз.
   Он провел ее в ту самую, выдержанную в розовых тонах гостиную, фотографии которой она видела в журнале «Хелло!». Шторы были задернуты, в камине горел огонь, над ним красовался Пикассо «розового периода», а правее – розоватый Матисс. С кресла около камина поднялась Мэри. Джини сразу заметила, что мачеха выглядит усталой и растерянной.
   Джон Хоторн, как всегда, спокойный, побыл с ними пару минут и затем удалился.
   Как только за ним закрылась дверь, Мэри протянула руки к Джини и крепко прижала ее к себе.
   – Джини, прости меня, ради Бога! Я бы обязательно позвонила, если бы смогла. Но… – Она сделала беспомощный жест. – Здесь творился настоящий ад, просто ужас! У меня голова раскалывается. Мне только что принесли чаю… Ты хочешь чаю? Впрочем, лучше я тебе все объясню, пока не спустилась Лиз. А потом, если повезет, поедем домой. Я этого больше не выдержу…
 
   Джини подошла к камину и села напротив Мэри. Пока мачеха разливала чай, она рассматривала эту розовую комнату. Столик, стоявший напротив нее, был сплошь заставлен фотографиями: официальными, семейными… Молодой Джон Хоторн в военной форме, Хоторны рядом с различными бывшими президентами и другими высшими государственными деятелями США, Хоторны en famille. Два очаровательных светловолосых мальчика, дом в пригороде Нью-Йорка, где прошло детство Хоторна. Роберт и Адам Хоторны стоят в саду рядом со своим дедушкой С. С. Хоторном. Старый С. С., сидящий в инвалидном кресле-каталке, а рядом с ним стоит Джон Хоторн. Лиз на этом снимке отсутствует.
   Джини обернулась к Мэри, которая протягивала ей чашку. У нее дрожали руки, и от этого маленькая серебряная ложечка звякала о блюдце. К удивлению Джини, Мэри наклонилась, открыла сигаретницу на столике возле себя, взяла сигарету и закурила. Встретившись глазами с Джини, она слабо улыбнулась.
   – Знаю, знаю… Но после того, что я вытерпела, мне просто необходимо закурить. Либо выпить чего-нибудь покрепче.
   – Да что здесь, в конце концов, творится, Мэри? Зачем меня сюда привезли? Я ничего не понимаю.
   – Через секунду поймешь, – вздохнула мачеха. – Только не спрашивай, как и когда все это началось. Я не знаю. Мне только известно, что в субботу на моей вечеринке Лиз была страшно взволнована. Она сказала, что боится за Джона. Мне, правда, показалось странным, что ее нервы натянуты до такой степени, но к тому моменту, когда они уходили, Лиз уже выглядела вполне нормально. Впрочем, ты и сама видела. Она чувствовала себя гораздо лучше, была возбуждена. Может быть, даже чересчур… Как бы то ни было, я об этом вскоре позабыла. Но потом, в воскресенье вечером, – да, правильно, это случилось вчера, – мне позвонил Джон. Мы разговаривали с ним невероятно долго, и он был страшно расстроен.
   – Из-за Лиз?
   – В общем-то да, но не только. – Мэри обратила к своей падчерице беспомощный взгляд. – Дело в том, что Джон очень предан семье, и еще эта его дурацкая гордость… Она ни за что не позволит ему признаться, что у него появились какие-то сложности. Он все держит внутри себя. А уж что касается того, чтобы попросить совета или помощи, так это для него вообще немыслимо. Он не признался мне в этом, но, несомненно, это копилось внутри него не один месяц. Впрочем, ладно. Когда Джон позвонил мне в воскресенье, я поняла по его голосу, что он близок к срыву. И вот, наконец, это вышло наружу. Видишь ли, Джини, с Лиз не все в порядке, причем довольно давно. По крайней мере, с прошлого лета. Она сменила уйму докторов, но ни один из них так и не смог ей помочь. В течение всего воскресенья здесь происходили дикие сцены: истерики, плач…
   – Но почему? Чем это вызвано?
   Лицо Мэри приняло озабоченное выражение. Она снова вздохнула.
   – Я думаю, из-за Джона, хотя ему, разумеется, это нужно меньше всего. С каждой неделей он переживал все сильнее. Конечно, и за Лиз, но в большей степени за мальчиков. Ты же знаешь, дети улавливают и замечают буквально каждую мелочь. А Лиз была настолько взвинчена из-за всех этих вещей, связанных с безопасностью Джона… Она так нервничала, что превратила жизнь ребятишек в сущий кошмар: то кудахтала вокруг них, то без всякой причины выходила из себя. Кроме того, я думаю… Конечно, Джон никогда не сказал бы мне этого напрямую, но, по-моему, эти проблемы не миновали и его. Я подозреваю, что у них с Лиз случались ссоры, и, как мне кажется, младший мальчик, Адам, подслушал одну из них. Он вообще сложный ребенок, всегда был ближе к Лиз, и все ее волнение, беспокойство передалось ему. По словам Джона, он стал очень замкнут, почти совсем забросил учебу… Его преподаватели весьма встревожены.
   Мэри тяжело вздохнула.
   – Короче говоря, Джон решил, что наилучшим выходом станет отослать детей на несколько месяцев обратно в Штаты, чтобы они пожили у его брата Прескотта. У него самого целая куча ребятишек, поэтому Джон и подумал, что мальчикам это пойдет только на пользу, позволит им отдохнуть от напряженности, царящей здесь. Разумеется, он считал, что от этого станет легче и Лиз. Ее ведь постоянно обуревали всякие дикие фантазии по поводу того, что детей могут похитить или сделать с ними что-то еще. Вот Джон и решил, что Лиз это тоже пойдет на пользу. Он рассчитывал, что когда угроза всяких покушений и террористических актов минует, когда Лиз немного успокоится, дети смогут вернуться обратно.
   Мэри замолчала. Джини видела, что она буквально вне себя от волнения, но не проронила ни слова. Она думала, что такое объяснение было, конечно, вполне правдоподобным, но не единственным.
   – В любом случае, – продолжала Мэри, – вслед за этим Джон повел себя очень глупо, и я ему прямо заявила об этом. Это похоже на него: он принимает какое-то решение, и баста! Вместо того, чтобы хоть прикинуться, будто он советуется с Лиз по этому вопросу, он попер напролом и, не сказав никому ни слова, сделал все необходимые распоряжения. А вчера утром поставил в известность Лиз. И это при том, что еще накануне вечером дети уже сидели в самолете.
   – Накануне вечером? – уставилась Джини на мачеху. – Ты хочешь сказать, что он не только задумал, но и осуществил все это?
   – В том-то и дело, милая. Иногда, как, например, в этом случае, он проявляет удивительную слепоту. Он считал, что делает все к лучшему, и априори убедил себя в том, что Лиз с ним согласится. Однако он поступил бы точно так же даже в том случае, если бы знал, что Лиз станет возражать. Уж коли Джон считает, что принял верное решение, его не своротишь. Вот так-то.
   – И Лиз взбрыкнула?
   Мэри оглянулась и понизила голос.
   – «Взбрыкнула» это не то слово, дорогая. Весь вчерашний вечер здесь творилось черт-те что: сплошные вопли, рыдания и битье посуды. К тому времени, когда вчера вечером мне позвонил Джон, им уже пришлось вызвать врача и напичкать ее транквилизаторами. Он был в полном отчаянии, и мне было так его жалко! По-моему, Джон был близок к тому, чтобы заплакать, в его голосе буквально звенели слезы. Он переживал из-за того, что может произойти здесь сегодня. Вот я и сказала, что если во мне есть необходимость, я приеду. И, как видишь, приехала.
   Мэри слегка поежилась.
   – Представь себе, Джини, я примчалась сюда в десять утра и с тех пор нахожусь здесь. Все это продолжалось целый день, Джону даже пришлось отменить несколько рабочих встреч. Он просто не мог оставить ее, надеялся, что если мы осторожно с ней поговорим, она может успокоиться. Сначала так и получилось. Утром ей первым делом дали транквилизаторы, но примерно к одиннадцати часам их действие прекратилось. И вот тут началось такое… Джини, я была просто в шоке! Тут творилось нечто невообразимое! Она обвиняла Джона в самых жутких преступлениях, говорила немыслимые вещи…
   – Какие, например?
   – Я не могу все это повторять, – вспыхнула Мэри. – Она говорила про его любовниц, других женщин… Ну ты сама можешь себе это представить. То есть такой абсурд! Джон никогда в жизни даже не взглянул на постороннюю женщину. Это человек беззаветной преданности и верности. Потом она стала говорить про детей, про то, что он хочет отобрать их у нее. Потом… О Боже! Она наговорила целую кучу чудовищных, нелепых вещей: он, дескать, и следит за ней, и письма ее вскрывает… И так далее, и тому подобное. Джон проявил невероятное терпение, был с ней мягок и добр. Я тоже старалась, как могла, но Лиз и слушать ничего не хотела. Джон уже вновь послал за врачом, но Лиз отказалась его видеть и заявила, что сегодня он не переступит порог ее комнаты, так что в конечном итоге Джону пришлось отослать его обратно. Мы снова поднялись наверх и еще раз попытались ее успокоить, – это было около трех часов, – и в конце концов она все же немного угомонилась. Сказала, что чувствует себя гораздо лучше и хочет вздремнуть, но тут, совершенно неожиданно и без всякой причины, все началось сначала, даже еще хуже. Джон хотел уложить ее в постель, а она вдруг набросилась на него. Она напала на него форменным образом, Джини! Стала таскать за волосы, рвать на нем одежду. Это было так страшно, так жутко! Он стоял на одном месте и пытался защититься, а на лице у него было ужасное выражение. Он выглядел мертвым, был в абсолютном отчаянии. Ну и… я ее остановила.
   – Ты ее остановила?
   – Да. Она находилась в состоянии истерики, и я закатила ей оплеуху.
   Мэри с несчастным видом потрясла головой.
   – Как ни странно, это возымело эффект. После этого Лиз стала гораздо спокойнее. Она продолжала что-то очень быстро говорить, но, по крайней мере, уже не кричала и не плакала. Вот тогда-то я и сказала, что мне пора возвращаться, поскольку ты меня ждешь. А Лиз снова понесло: Джон, дескать, никогда не позволял ей иметь друзей, отпугивал от нее всех людей, вот и накануне вечером ей так хотелось с тобой пообщаться, а он ей не позволил… Просто не знаю, Джини, это была очередная порция какого-то бреда. Потом она заявила, что хочет тебя видеть. Она твердила не переставая: «Хочу видеть Джини сейчас же. Хочу поговорить с Джини». Вот почему я осталась, а Джон отправил за тобой машину. Это показалось нам самым простым выходом. Лиз вот-вот должна спуститься, но я полагаю, она уже забыла о том, что упоминала о тебе. Потом, я надеюсь, мы с тобой сможем уехать. Сейчас рядом с ней находится сиделка. Джон сказал, что пробудет в министерстве не больше часа, а оттуда отправится прямо домой. Мне его жалко, Джини, но, откровенно говоря, с меня уже довольно.
   Джини ничего не ответила. Допив чай, она поставила чашку на столик и снова обвела взглядом элегантную комнату. В доме царила тишина, был уже седьмой час. Паскаль должен был вылететь пятичасовым рейсом. В зимние месяцы разница во времени между Парижем и Лондоном составляла один час, а это значит, что он окажется в аэропорту Хитроу в семь вечера по лондонскому времени. Около восьми он приедет к Мэри. Джини не хотелось отсутствовать, когда он появится, но она предчувствовала, что от Лиз Хоторн ей так просто не отделаться. Джини думала, что существует множество причин – и очень веских! – по которым Лиз хотела бы с ней поговорить. Но ведь не здесь же! Она опять осмотрела комнату. Стали бы устанавливать подслушивающие устройства в этой гостиной? Еще четыре дня назад она отбросила эту мысль как вздорную, но теперь…
   В этот момент открылась дверь и вошла Лиз. Она была одета с ног до головы в изысканный светло-бежевый кашемир: кашемировое платье, а поверх него кашемировое пальто. Лиз буквально светилась радушием.
   Пройдя через гостиную, она тепло расцеловала Джини в обе щеки. Мэри не спускала с нее изумленного взгляда.
   – Пойдемте, Мэри, Джини… – поочередно посмотрела она на них. – Мы уходим.
   – Уходим? – поднялась с кресла Мэри. – По-моему, Лиз, это не самая удачная мысль.
   – Это просто великолепная мысль! Мэри, извини меня за все огорчения, которые ты из-за меня пережила. Сейчас я понимаю, что вела себя глупо и психовала. По-моему, на меня не очень хорошо подействовала та дрянь, которой вчера напичкал меня доктор. Но теперь все прошло, и я чувствую себя замечательно. Я приняла ванну, немного поспала. Мне сейчас кажется, что я заново родилась. Машину я уже вызвала, так что поехали. Приглашаю вас на ужин. Пусть это будет чем-то вроде компенсации за моральный ущерб. Я хочу отблагодарить тебя, Мэри, за твою доброту.
   – Нет, Лиз, – твердо заявила Мэри. – Я обещала Джону, что ты будешь дома. Он вернется с минуты на минуту.
   – Чепуха! Он вернется самое раннее в восемь вечера. Если не хотите ужинать, то поедем и хотя бы чего-нибудь выпьем. Ну же, соглашайтесь! Я проторчала тут все выходные, мне необходимо сменить обстановку. Неподалеку от твоего дома, Мэри, есть чудесное местечко. Оно принадлежит другу моего знакомого. Там подают великолепные пирожки. Ну хотя бы на часок, ладно?
   Мэри вздохнула и отвернулась. Лиз в упор посмотрела на Джини. Молча, одними губами, она произнесла: «Скажи «да».
   – А мне кажется, что это действительно неплохая идея, Мэри, – быстро проговорила девушка. – Всего-то на часок. Может, Лиз от этого станет лучше?
   Лиз улыбнулась и направилась к двери, а Мэри устало посмотрела на Джини.
   – Поехали, Мэри, – тихо обратилась к ней девушка, – может быть, это пойдет ей на пользу. Почему бы и нет, она выглядит вполне нормально. Ее отвезут и привезут обратно на машине.
   Мэри озадаченно взглянула на Джини и пожала плечами.
   – Воля ваша, – сказала она.
 
   «Кенсингтон бар», выбранный Лиз, находился всего в двух кварталах от дома Мэри. Это было шикарное, модное и очень людное место. Вез их шофер в униформе, а на переднем сиденье расположился Мэлоун, – один из охранников, присутствовавших на вечеринке у Мэри. За всю дорогу он не проронил ни слова, а когда они подъехали к бару, вылез из машины и первым вошел внутрь. Его не было минут пять, и Лиз уже начала проявлять нетерпение.
   – Господи, – раздраженно сказала она, – ну чего они всегда так возятся! Неужели нельзя побыстрее!
   Однако Мэлоун, судя по всему, не терял времени даром. Когда они вошли в бар, их уже поджидал свободный столик рядом с запасным выходом. Мэлоун помешкал возле них еще несколько секунд, а затем испарился. Лиз облегченно вздохнула:
   – Слава Богу! Теперь он будет торчать снаружи и через каждые десять минут заглядывать: здесь ли я. Можете проверять по нему свои часы.
   – Да ладно тебе, Лиз, – миролюбиво сказала Мэри, – что ты на них ополчилась? Они же просто выполняют свою работу.
   – Да знаю, знаю… – нетерпеливо махнула рукой Лиз. – Уж лучше он, чем Фрэнк. – Она повернулась и вопросительно посмотрела на Джини. – Вас привез сюда Фрэнк?
   – Да, он самый. Лиз скорчила гримасу.
   – Жуткая личность. Слава Богу, на уик-энд он был выходным. Он не нравится мне больше всех остальных. Постоянно ошивается вокруг в своих скрипучих ботинках. А Джон даже слушать не хочет, когда я хотя бы заикаюсь про эту гориллу. Они знакомы уже много лет, вместе служили во Вьетнаме, вы, наверное, слышали об этом. А потом он еще много лет работал у отца Джона.
   Голос Лиз зазвучал громче, и Мэри напряглась.
   – Хватит тебе, Лиз, забудь о нем. Забудь о них всех.
   – Ты права, – улыбнулась Лиз и взяла меню. – Джини, вы только взгляните, какие у них тут потрясающие коктейли. Какой вы выберете? А ты, Мэри?
   Лиз и Джини заказали минеральной воды, а Мэри, смущенно посмотрев на них, попросила себе двойной скотч. Принесли бокалы и пирожки. Шум в баре нарастал: в отдалении звучала музыка, раздавался смех, громкие разговоры. Лиз огляделась вокруг себя и улыбнулась.
   – Как тут мило! – произнесла она. – Мне здесь нравится. Извините, – остановила она проходившую мимо официантку, – не могли бы вы убрать все это?
   При этом она указала на маленькую вазочку с цветами, солонку и перечницу, стоявшие на столе. Официантка окинула Лиз удивленным взглядом, но просьбу выполнила. После того, как стол опустел, Лиз, казалось, испытала облегчение. Она еще немного поболтала, а потом поднялась.
   – Мне нужно на минутку в дамскую комнату, – пояснила она.
   Джини наблюдала, как она пробиралась сквозь толпу людей, скопившуюся возле стойки бара. Девушка заметила, что туалеты находились рядом с телефонными кабинками. Ей вспомнилась магнитофонная запись, которую слушали они с Паскалем, и то, что в прошлый раз Лиз использовала аналогичный прием. Собиралась ли она и теперь кому-то звонить? И зачем ей понадобилось убирать со стола все посторонние предметы? Неужели она предполагает, что в них установлены «жучки»? Джини встретилась глазами с Мэри. Та вздохнула и сделала большой глоток из своего бокала.
   – Не говори ничего, Джини. Я понимаю, что ты чувствуешь. Наверное, думаешь, что я все выдумала. Но сейчас она действительно выглядит совершенно нормально. Будем надеяться, что это продлится подольше, в противном случае Джон устроит мне черт знает что.
   – Я подумала, что это неплохая идея – развлечь ее.
   – Милая, я изо всех сил надеюсь, что ты права. Ох, я только что вспомнила. Ты ведь хотела со мной повидаться, чтобы о чем-то поговорить! У меня совсем вылетело это из головы. Что у тебя случилось, дорогая?
   – Ничего. У меня все в порядке, честное слово.
   – Да ты и выглядишь хорошо. Я тебя уже очень давно такой не видела. – Мэри хитро посмотрела на падчерицу. – Интересно, почему? Чем это вызвано, дорогая: новой работой, новым мужчиной или чем-то еще?
   – Не вынюхивай, Мэри, – улыбнулась Джини.
   – Да разве я вынюхиваю! – Мэри взглянула на девушку широко открытыми глазами, изображая саму невинность. – Я, кстати, собиралась тебе сказать, – продолжала она непринужденным тоном, который, впрочем, не мог обмануть Джини, – что была приятно удивлена этим твоим paparazzo. Мы, правда, разговаривали с ним не очень долго, но он показался мне довольно симпатичным. Сколько ему лет, Джини?
   – Тридцать пять.
   – Правда? Мне очень понравились его глаза. Глаза мужчины имеют очень большое значение и…
   – О ком это вы говорите?
   Вернулась Лиз. Она сняла пальто и села за столик.
   – О друге Джини, Паскале Ламартине, – ответила Мэри.
   Глаза Лиз мгновенно загорелись.
   – О да, Джини, до чего приятный человек! Такой умница! Настоящий француз. – Она бросила на девушку озорной взгляд. – Вы знаете, я гадала ему по руке… Надеюсь, вы за это на меня не в обиде? Я часто проделываю с гостями такой трюк. У него страшно интересная ладонь. Очень длинная линия жизни, четкая линия судьбы, один брак, одна глубокая привязанность, четверо детей…
   – Четверо?
   – Сейчас у него, по-моему, один ребенок, значит, со временем появятся еще трое. Да, – помедлила она, – и еще в середине его жизни произойдет одно очень важное событие. Примерно между тридцатью пятью и сорока годами. По его руке это ясно видно: четкий разрыв в линии судьбы. Я сказала ему об этом. Неизвестно, хорошее или плохое, но в его жизни произойдет какое-то очень важное и резкое изменение.
   – Правда? – спросила с отвращением к самой себе Джини, чувствуя, что она ловит каждое слово с огромным вниманием.
   – Совершенно точно, – с важным видом кивнула Лиз. – Я никогда не ошибаюсь. Например, я предсказала Джону, что этот год будет для него очень трудным, даже опасным, и оказалась права.
   – Но ведь сейчас только январь, Лиз… – вмешалась Мэри.
   – Знаю, – небрежно отмахнулась от нее Лиз, – в том-то и дело! Год начался именно так, как и должен был начаться. Попробуй пирожки, Мэри, они сказочно вкусные.