Страница:
Женевьева улыбнулась. В данный момент у нее не было никакого «дружка», а единственный возможный претендент на это звание месяц назад уехал в Австралию делать там газету. Женевьева не особо скучала по нему, кроме того, он был не из тех, кто присылает по почте подарки-сюрпризы. На какой-то момент она испытала тревогу и еще раз встряхнула коробку. Курьер, выглядевший заинтригованным не меньше ее, вытащил из кармана перочинный нож.
– Возьмите, – протянул он нож Женевьеве. – Уж такое нынче время, никогда не знаешь, пригодится ли он тебе. Может, вам стоит открыть посылку?
Так Женевьева и сделала. Осторожно она срезала веревку и сняла коричневую оберточную бумагу. Внутри оказалась гладкая картонная коробка, а в ней – еще куча упаковочной бумаги, в которую была завернута пара тяжелых стальных наручников. В их замок был вставлен маленький ключик.
С удивленным возгласом Женевьева извлекла их на свет. Беспокойство ее росло. Она тщательно осмотрела коробку, но не нашла ни записки, ни сопроводительного послания. Губы се сжались от гнева, на щеках загорелся румянец.
– Великолепно! И никакой записки, – взглянула она на курьера, который качал головой, не веря собственным глазам. – И все же это уже само по себе довольно странно. Что за псих мог прислать мне такое?
Хмуро глядя на наручники, Женевьева перебирала в уме возможных отправителей. Кому могло прийти в голову ухаживать за ней, присылая такие анонимные дары? Кто захотел сыграть с ней такую дурацкую шутку?
В голову не приходило никакое разумное объяснение. Конечно, в газете у нее были и друзья, и враги, были, разумеется, и люди, затаившие на нее обиду из-за ее статей. Но никого из них нельзя было заподозрить в такой странной мести. Недоуменно пожав плечами, Женевьева стала заворачивать наручники в бумагу.
– Выкиньте вы их к черту, – посоветовал курьер. – Я бы на вашем месте поступил именно так. – И он показал на стоявший на улице бак для мусора.
– Вот уж нет! – твердо сказала Женевьева. – Они мне еще пригодятся. Я найду того, кто их прислал.
Она стала засовывать наручники в коробку. Курьер с сомнением смотрел на нее.
– Я мог бы навести для тебя кое-какие справки, – начал он. – У нас в конторе. Эти наручники отправили из нашего отделения в Сити, а я там многих знаю и мог бы после работы позвонить туда, порасспрашивать…
Женевьева ответила ему благодарной улыбкой.
– Правда? Я бы и сама проверила, но весь день буду занята. – Девушка протянула собеседнику свою визитную карточку. – Здесь мои номера: и домашний, и рабочий. Я вернусь часам к шести. Позвоните мне, если что-нибудь узнаете? Я была бы очень вам признательна.
Курьер пообещал, что именно так и сделает, сказал, что его зовут Джордж, и он обязательно позвонит ей домой после шести. Затем он отправился по следующему адресу, а Женевьева, стоя на тротуаре, смотрела вслед его машине. Было холодно, с неба начали падать первые капли дождя. Девушка подняла воротник плаща и легонько поежилась. Наручники! Не означало ли это, что у нее появился неизвестный враг? Или в дурацкой посылке заключался еще какой-нибудь потаенный смысл?
Направившись к своей машине, Женевьева перешла улицу. Она попала в час пик и из-за бесконечных пробок опоздала еще больше, но всю дорогу до редакции Женевьева ни разу не подумала о времени. Все ее мысли неотвязно блуждали вокруг странного подарка. На полдороге она пришла к однозначному выводу: отправителем посылки, безусловно, является мужчина. От этого ее беспокойство только усилилось.
Часть вторая
Глава 5
– Возьмите, – протянул он нож Женевьеве. – Уж такое нынче время, никогда не знаешь, пригодится ли он тебе. Может, вам стоит открыть посылку?
Так Женевьева и сделала. Осторожно она срезала веревку и сняла коричневую оберточную бумагу. Внутри оказалась гладкая картонная коробка, а в ней – еще куча упаковочной бумаги, в которую была завернута пара тяжелых стальных наручников. В их замок был вставлен маленький ключик.
С удивленным возгласом Женевьева извлекла их на свет. Беспокойство ее росло. Она тщательно осмотрела коробку, но не нашла ни записки, ни сопроводительного послания. Губы се сжались от гнева, на щеках загорелся румянец.
– Великолепно! И никакой записки, – взглянула она на курьера, который качал головой, не веря собственным глазам. – И все же это уже само по себе довольно странно. Что за псих мог прислать мне такое?
Хмуро глядя на наручники, Женевьева перебирала в уме возможных отправителей. Кому могло прийти в голову ухаживать за ней, присылая такие анонимные дары? Кто захотел сыграть с ней такую дурацкую шутку?
В голову не приходило никакое разумное объяснение. Конечно, в газете у нее были и друзья, и враги, были, разумеется, и люди, затаившие на нее обиду из-за ее статей. Но никого из них нельзя было заподозрить в такой странной мести. Недоуменно пожав плечами, Женевьева стала заворачивать наручники в бумагу.
– Выкиньте вы их к черту, – посоветовал курьер. – Я бы на вашем месте поступил именно так. – И он показал на стоявший на улице бак для мусора.
– Вот уж нет! – твердо сказала Женевьева. – Они мне еще пригодятся. Я найду того, кто их прислал.
Она стала засовывать наручники в коробку. Курьер с сомнением смотрел на нее.
– Я мог бы навести для тебя кое-какие справки, – начал он. – У нас в конторе. Эти наручники отправили из нашего отделения в Сити, а я там многих знаю и мог бы после работы позвонить туда, порасспрашивать…
Женевьева ответила ему благодарной улыбкой.
– Правда? Я бы и сама проверила, но весь день буду занята. – Девушка протянула собеседнику свою визитную карточку. – Здесь мои номера: и домашний, и рабочий. Я вернусь часам к шести. Позвоните мне, если что-нибудь узнаете? Я была бы очень вам признательна.
Курьер пообещал, что именно так и сделает, сказал, что его зовут Джордж, и он обязательно позвонит ей домой после шести. Затем он отправился по следующему адресу, а Женевьева, стоя на тротуаре, смотрела вслед его машине. Было холодно, с неба начали падать первые капли дождя. Девушка подняла воротник плаща и легонько поежилась. Наручники! Не означало ли это, что у нее появился неизвестный враг? Или в дурацкой посылке заключался еще какой-нибудь потаенный смысл?
Направившись к своей машине, Женевьева перешла улицу. Она попала в час пик и из-за бесконечных пробок опоздала еще больше, но всю дорогу до редакции Женевьева ни разу не подумала о времени. Все ее мысли неотвязно блуждали вокруг странного подарка. На полдороге она пришла к однозначному выводу: отправителем посылки, безусловно, является мужчина. От этого ее беспокойство только усилилось.
Часть вторая
РАССЛЕДОВАНИЕ
Глава 5
«Как это похоже на нее, – думал Паскаль, сворачивая в унылую загородную аллею, – жить в Париже и одновременно не в Париже, в месте, где нет ну просто ничего французского!» Его экс-жена, с детства обладавшая способностями к иностранным языкам, бегло говорила по-французски, по-немецки, по-итальянски, но при этом оставалась англичанкой до мозга костей. Когда речь заходила о чем-то неанглийском, она презрительно поджимала губы, несокрушимо веря в неполноценность всех прочих наций. «Париж? – спрашивала Элен, когда они разводились. – Жить в Париже? Ты, наверное, рехнулся! Я и во Франции-то живу через силу, только ради Марианны. Я уже нашла прекрасный дом. Он находится на границе города и стоит пять миллионов франков. Его можно перестроить, так что я вполне смогу там жить. Надеюсь, ты не будешь увиливать, Паскаль? Это совсем недорого».
И вот дом за пять миллионов франков стоял прямо перед ним, чуть выше по улице. Элен называла его «резиденцией». В доме было семь богато обставленных спален, пять из которых не использовались, семь ванных комнат, кухня размером со зрительный зал театра, гараж на четыре машины и тоскливый вид из окон на покрытую дерном пустыню. Такой дом мог быть построен на любой дорогой окраине в любой стране мира. Паскалю приходилось видеть такие же безликие дома и в Брюсселе, и в Лондоне, в Бонне и Детройте. Все они были построены из кирпича агрессивно-красного цвета. Паскаль возненавидел этот дом с первого взгляда.
В то утро все получилось не так, как обычно. По молчаливому соглашению Паскаль и Элен никогда не встречались друг с другом. После уик-эндов, которые Марианна проводила с ним, Паскаль привозил ее к матери и останавливал машину напротив дома. Элен, следившая за их приездом из окна, спускалась вниз и, открыв дверь, ждала дочь с распростертыми объятиями в прихожей. Марианна вбегала в дом, дверь захлопывалась, и Паскаль уезжал.
В это утро все, похоже, складывалось иначе. Элен ждала их на подъездной дорожке. Она выглядела очень элегантно, но была явно раздражена. Элен небрежно чмокнула Марианну, и девочка побежала в дом. Паскаль смотрел на это из окна автомобиля.
– Ты опоздал, – по-английски сказала Элен.
– Я знаю. Извини. Очень много машин. Изображая укоризненное недоверие, Элен выгнула брови в две крутые дуги.
– Правда? Ну ладно, это не имеет значения. Ты же знаешь, что мне не остается ничего иного, как ждать. Не мог бы ты на минуту зайти, нам надо поговорить.
– Я не могу. Через двадцать минут у меня назначена встреча в Париже, а в полдень мне нужно успеть на самолет в Лондон.
– Когда тебе не нужно было на самолет! – с раздражением бросила она. Ее щеки вспыхнули легким румянцем. – Видно, ничего не меняется. Ну что ж, если ты не можешь уделить мне десять минут своего драгоценного времени, я все устрою через адвокатов. Так, конечно, будет дольше и дороже, но ты, кажется, сам этого хочешь.
При слове «адвокаты» Паскаль заглушил двигатель. Он вылез из машины, хлопнул дверцей и, шагая впереди своей бывшей супруги, направился к дому. Войдя на кухню, он снял телефонную трубку и стал набирать номер. На белом мраморном столе он заметил полный кофейник, вазочку с пирожными, две белые чашки с блюдцами и две тарелки.
С едва уловимой улыбкой победительницы на губах на кухню вошла Элен, плотно прикрыв за собой дверь. Увидев его у телефона, она нахмурилась.
– Кому это ты названиваешь?
– В журнал, я же тебе сказал. У меня назначена встреча, а я опаздываю.
Элен промолчала. Когда Паскаль закончил говорить, она налила кофе в чашки и отнесла их на белый стол возле окна. В центр стола она поставила фарфоровые молочник и сахарницу.
– Садись, – пригласила она, увидев, что Паскаль положил трубку. – И, пожалуйста, не прожигай меня взглядом, я постараюсь быть покороче.
Паскаль посмотрел на две дымящиеся чашки – свидетельство того, что, как бы ему ни было неприятно, придется выслушать все, что она намерена сказать. Пожав плечами, он сел.
– Если ты действительно постараешься быть покороче, то весьма обяжешь меня, – постарался он сказать как можно вежливее. – Для меня очень важно успеть на этот рейс.
– О, в этом я не сомневаюсь, – улыбнулась она. – У тебя всегда так. Оглядываясь на наш брак, – а я пытаюсь делать это как можно реже, – я вспоминаю только одно. Знаешь, что? То, что тебя никогда не оказывалось рядом. Где ты был, когда мы с Марианной нуждались в тебе больше всего? В аэропорту. В гуще военных действий. В каком-нибудь клоповнике-отеле в Богом забытой дыре, куда даже дозвониться невозможно. А если я и дозванивалась, то тебя никогда не оказываюсь в номере. Странно, правда? – Она взяла пирожное и аккуратно откусила кусочек.
Паскаль смотрел в сторону. Пытаясь контролировать свой голос, он сказал:
– Старая история. Мы же договаривались больше не ворошить прошлое. Когда ты выходила за меня замуж, то прекрасно знала…
– Когда я выходила за тебя замуж, я не знала ничего, – в голосе Элен зазвучали горькие нотки, но она сразу же взяла себя в руки. – Впрочем, ты прав, это действительно старая история. Я перехожу к делу, и давай уладим его цивилизованно. Хочу сообщить тебе, что я продала дом.
За столом повисла тишина. Паскаль внимательно посмотрел на Элен, внутри у него похолодело.
– Этот дом?
– Разумеется, этот, у меня других нет. Мне кажется… Мне кажется, что он нам не подходит.
– Не подходит? Ты же сама выбрала его, он обошелся в пять миллионов франков и, прожив в нем меньше трех лет, ты вдруг обнаруживаешь, что он «не подходит»?
– Я не жила здесь, я едва переносила жизнь в этом доме в течение трех лет, – пошла в атаку Элен, – и, пожалуйста, постарайся не повышать голос. Я вовсе не хочу, чтобы тебя услышала Марианна или сюда заявилась няня. Они и так меняются слишком часто. Девочке нужна постоянная няня, а эти дамы терпеть не могут семейных сцен.
– Сцен? Сцен?! – Паскаль поднялся со стула. – Учитывая то, какую зарплату я ей плачу, одну сценку она сможет вытерпеть, ничего с ней не случится.
– А вот это уже совсем ни к чему. Что за наглость! – Элен тоже поднялась с места, лицо ее стало пунцовым. – Я пытаюсь спокойно поговорить с тобой хотя бы в течение пяти минут, а ты начинаешь такое вытворять…
Паскаль видел, что ее трясет. Он остановил на ней долгий неподвижный взгляд. Внешне его бывшая жена совершенно не изменилась с того дня, когда он впервые повстречал ее рядом со штаб-квартирой ЮНЕСКО, где она работала переводчицей. В то время она еще любила Париж, по крайней мере так говорила. Стройная девушка с гладкими темными волосами и нервным худым лицом. Он, как сейчас, видел ее стоящей на тротуаре в темном пальто и красном шарфе. Роман их был недолгим и непростым. Они постоянно спорили. После свадьбы противостояние не исчезло, но вот были ли радости? Например, когда родилась Марианна.
Неожиданно для них обоих Паскаль произнес:
– Когда-то я тебя любил.
– Спасибо за прошедшее время.
Она отвернулась. Паскаль смотрел на ее узкую спину, на напряженные плечи. Он не хотел быть жестоким, последняя фраза вырвалась у него случайно. Вот ведь как бывает: женщина, которую он когда-то любил, стояла буквально в метре от него и в то же время как бы не существовала.
– Извини, – стал он смущенно оправдываться, но тут же умолк. – Ты права, будет лучше, если мы поговорим обо всем этом…
– По-деловому? – оглянулась она, обдав его презрительным взглядом. – Как я рада! Именно этого мне и хотелось. Итак, я продала дом. Ты не против, если мы опять начнем с этого места?
Паскаль не отрывал от нее взгляда. Это известие застало его врасплох, и он понимал, что сейчас почувствует боль. Его последние слова только отсрочили ее появление. Лицо у Элен застыло, она отвела взгляд от Паскаля.
– Я приняла решение вернуться в Англию. Папа обещал найти для меня подходящее место. Возможно, где-нибудь в Суррее, не очень далеко от дома. На английском рынке сейчас спад, так что он думает, нам удастся заключить подходящую сделку, найти какой-нибудь очень хороший дом. Может быть, даже с конюшней, чтобы Марианна смогла завести себе пони. Она ведь с ума сходит по верховой езде, она тебе говорила?
Паскаль изумленно смотрел на жену. В глубине ее глаз были отчетливо видны отблески триумфа.
– Ты не можешь так поступить, – вымолвил он наконец.
– Отчего же? Папа уже поговорил с адвокатами, я тоже. Мы ведь поженились в Англии, там родилась Марианна…
– Ты сама настояла на этом…
– Поэтому у нее двойное гражданство. Воспитываю ее я, поэтому папин адвокат сказал, что у меня есть полное право. Я могу жить с ней там, где я захочу.
– Ты же сама дала согласие! – Паскаль едва мог говорить. – Ты сама подписала соглашение, по которому мы привезли ее сюда. Ты хотела облегчить общение – это твои слова – для меня, для ее бабушки…
– Твоя мать умерла.
– Ты подписала соглашение. Ты дала мне слово!
– Соглашения иногда расторгаются. Вот я его сейчас и расторгаю. По словам адвокатов, ты, конечно, можешь обжаловать мое решение, но это будет стоить тебе больших денег, и в конечном итоге ты все равно проиграешь. Если дело дойдет до судебного разбирательства, они расскажут о твоей нынешней работе – о том, что она собой представляет. Они расскажут, что ты постоянно находишься в разъездах. День – дома, день – отсутствуешь.
– Я всегда здесь! – взорвался Паскаль. – Я приезжаю в любой момент, как только мне разрешают с ней увидеться. Один вечер в неделю, один уик-энд в месяц. Я не пропустил ни одного свидания, ни одного!
– Кстати, – не отступала Элен, повышая голос, чтобы перекричать бывшего мужа, – адвокаты говорят, что число ваших свиданий вполне можно было бы уменьшить. Когда мы переедем в Англию, так, без сомнения, и произойдет. Возможно, летом ты сможешь забирать ее на несколько недель во Францию, но…
– Зачем ты это делаешь?! Вопрос разозлил ее еще пуще.
– Почему? Почему?! Потому что я ненавижу эту страну и всегда ненавидела. Я хочу вернуться к себе на родину, хочу видеть своих родителей и друзей. Я хочу снова работать…
– Ты можешь работать здесь. Переводчик всюду найдет работу, ты сама так всегда говорила.
– Я хочу работать там! Я хочу жить среди людей, которых я знаю, среди которых я выросла…
– Я хочу, я хочу… – Он отступил от нее. – Только это мы и должны принимать в расчет, не так ли? А как насчет Марианны? Как насчет того, что хочется ей?
– Марианна считает, что это замечательная мысль. Загородный дом, пони…
– Так вы уже говорили об этом? Господи Иисусе!
– Да, говорили. И если хочешь знать, я просила ее не говорить об этом тебе хотя бы первое время, пока мы сами с тобой не обсудим все это.
– Обсудим? Ты называешь это «обсудить»? – Паскаль чувствовал, как внутри него поднимается ярость, которую он уже не в состоянии контролировать, и те же самые чувства он читал на лице своей жены. Она наслаждалась своим умением провоцировать его, он всегда это знал. Паскаль направился к двери. Если он задержится на этой чертовой кухне еще пять минут, он ударит Элен, дав тем самым прекрасный повод для судебного иска. Раньше у нее никогда не было возможности обвинить его в насилии. Может быть, подумалось ему, в этом и состоит главная цель нынешнего разговора?
Уже в дверях он обернулся к ней.
– В чем, в чем, а в этом я одержу над тобой победу, – пообещал он, – сколько бы времени это ни заняло и сколько бы ни стоило. Я одолею тебя, пусть медленно – сантиметр за сантиметром, но одолею!
– Попробуй, – дернула она плечом и отвернулась.
– Подумай, Элен, задумайся хоть на миг, – предпринял он последнюю попытку воззвать к ее чувствам, сопроводив свой порыв неуклюжим жестом в сторону жены. – Ведь я же ее отец. Неужели ты не хочешь, чтобы мы с ней виделись? Неужели тебе хочется нас разлучить?
– Разлучить? Конечно же, нет. Если ты согласишься с моими предложениями, условия встреч можно оставить прежними: один вечер в неделю, один уик-энд в месяц.
– Один вечер? В Англии? В Суррее? Что же, прикажешь мне еженедельно лететь три часа на самолете, чтобы в течение двух часов побыть с дочерью, а потом еще три часа лететь обратно?
Элен обезоруживающе улыбнулась и с восхитительным сарказмом ответила:
– Но ты ведь любишь летать, Паскаль. Ты проводишь в самолетах полжизни. Почему бы не провести в них чуть больше?
– Ты слишком много куришь, Паскаль, – сказала она материнским тоном, который выработала еще много лет назад и который помогал ей справиться с влечением к этому мужчине.
– Ты права. Я знаю.
Он слегка пожал плечами и погасил сигарету, уже вторую за последние несколько минут. Затем он отошел к окну и стал смотреть в зимнее небо.
Франсуаза видела, как напряжена его спина. Она колебалась. Теперь она и Паскаль были хорошими друзьями и коллегами, и Франсуаза очень ценила это. С помощью своей сильной воли она одержала великую победу над собой. На протяжении пяти, шести, семи лет, возможно, даже дольше, ей удавалось скрывать свои чувства к этому человеку – наглухо, не выдавая себя ни единым жестом или словом. Об этом не подозревал никто, и меньше всех – сам Паскаль. Он был мужественным и совсем не тщеславным – редкий дар для мужчины. Разве что ему чуть-чуть не хватало воображения. Франсуаза мысленно улыбнулась. Паскаль, вечно поглощенный своей работой, в чем-то был похож на священника. Даже когда он замечал, какое впечатление производит на женщин, то полностью это игнорировал. Но Франсуаза подозревала, что он вообще ничего не замечал и не имел ни малейшего представления о собственной привлекательности.
Ее жертва окупила себя. Франсуаза была прагматичной женщиной и в свои пятьдесят предпочитала предоставляемые настоящей дружбой долговременные преимущества скоротечным удовольствиям, которые она, возможно, получила бы в результате любовного романа. Она смогла скрыть свои чувства и в награду получила доверие Паскаля.
Франсуаза посмотрела на фотографии и вновь перевела взгляд на Паскаля, задумавшись и немного хмурясь. Она до сих пор живо помнила день, когда впервые встретилась с ним – никому не известным двадцатилетним фотографом, только что вернувшимся из своей первой командировки в Бейрут. Он стоял в этом же самом кабинете, без умолку говоря, жестикулируя, тасуя фотографии на ее столе.
Она согласилась встретиться с ним только потому, что ее попросил об этом их общий знакомый, и выделила ему из своего перегруженного графика всего десять минут. «Как скучно! Я и пяти минут с ним не вынесу. Еще один сопляк с «сенсационными» снимками. На кой черт он мне сдался? Кому нужна эта сопливая мура из Бейрута?..» А потом к ней в кабинет ворвался юноша, вопя, размахивая флагом, призывая к крестовому походу, объявляя войну несправедливости, лжи и коварству. Франсуаза слушала его, понимая, насколько мелкими были ее мысли. Может, из них двоих она и была более светским человеком, но тогда этот двадцатилетний парень заставил ее почувствовать свое ничтожество. Десять минут растянулись на полчаса, а эти полчаса, из-за которых пришлось отменить кое-какие дела, превратились в совместный обед. Когда через четыре часа этот необычный молодой человек наконец покинул ее, она осталась сидеть в ресторане потрясенная: это было беспрецедентно. Почему она на это пошла?
Потому ли, что фотографии были необыкновенно хороши? Да, это действительно было так, и на следующей неделе она отдала под эти снимки целых шесть полос, так что профессиональные соображения и впрямь присутствовали. Но были какие-то другие и очень весомые причины, и чувства ее не имели к этому никакого отношения, поскольку Франсуаза являлась профессионалом, причем дисциплинированным.
Единственное объяснение, которое она смогла тогда найти своему поведению, заключалось в том, что было написано на его лице: невинность, молодость, страсть, одержимость. В вихре его фраз, подкрепляемая горящими на бледном сосредоточенном лице глазами, звучала непоколебимая убежденность в том, что он одаряет Франсуазу бесценным даром – и не одними только фотографиями, а еще и документами, свидетельствами, правдой.
Он был очень молод, очень наивен, очень неопытен и очень талантлив. Это сочетание мгновенно подкупило Франсуазу. Он рассказывал ей о Бейруте, о том ужасе, который ему пришлось там повидать, и это заставило ее внимательно посмотреть на саму себя, увидеть все компромиссы и уступки, на которые она изо дня в день шла у себя на работе, на собственный профессиональный цинизм.
Это было пятнадцать лет назад. Внешне Паскаль почти не изменился с тех пор: такой же высокий, с узкими бедрами, широкими плечами и быстрыми движениями, несколько неряшливо одетый, но тем не менее элегантный.
Франсуаза улыбнулась: сегодня на нем были, как всегда, хорошие и, как всегда, неглаженые вещи. Она сомневалась в том, что у Паскаля вообще есть утюг или он умеет им пользоваться. Он не умел пришить себе пуговицу точно так же, как не умел приготовить омлет или сделать женщине комплимент по поводу ее платья. Он был восхитительно непрактичным мужчиной и в высшей степени равнодушен ко всему этому, но стоило ему взять в руки камеру, как он преображался.
С камерой, получив редакционное задание, Паскаль был неудержим. Его не могли остановить никакие преграды, опасности или сложности.
За исключением… Франсуаза, уже собравшись было заговорить, остановила сама себя и взглянула на разложенные по столу снимки. Когда-то Паскаль Ламартин был лучшим в мире военным фотокорреспондентом. Он освещал все более или менее серьезные конфликты, привозя из командировок снимки, которые становились причиной ожесточенных дебатов и разбивали людские сердца. Что же он принес ей сейчас? Адюльтер: сделанные скрытой камерой снимки супружеской измены.
На фотографиях, что лежали перед ней, были отчетливо видны министр французского кабинета и его любовница – американская кинозвезда. Позади них Франсуаза видела бассейн и даже могла различить название книги, которую читал телохранитель министра, и обручальное кольцо на руке министра, ласкающей знаменитые на весь мир груди кинодивы. Снимки не удивили Франсуазу. Министр был известен как яростный защитник семейных ценностей и человек незыблемых моральных устоев. Так почти всегда и бывает в жизни.
Ее удивило другое – то, что Паскаль сделал такие снимки. Она понимала, почему один или два раза – во время развода – ему приходилось делать такую работу: адвокаты обходятся недешево. Но зачем заниматься этим теперь, три года спустя, когда документы, связанные с разводом, были давно подписаны, а размер алиментов определен? Этого она не понимала. Сам Паскаль никогда ничего не говорил о требованиях своей бывшей жены, а работа такого рода, безусловно, оплачивалась гораздо выше, чем военные фотографии. Но если это была именно та цена, которую требовала Элен Ламартин, то она была непомерно высокой.
Франсуаза взяла один из снимков, подержала его, рассматривая, и вновь положила на стол. Профессиональная работа, тираж подскочит до небес. Конечно же, она их опубликует. Хотя они и были ей отвратительны. И не только из-за своего грязного содержания. Фотографии свидетельствовали о том, как человек, которым она так восхищалась, разрушает сам себя.
– Ну ладно, – она сложила фотографии в стопку, – будем печатать. На следующей неделе. Три разворота плюс на обложку. Разумеется, мы будем отрицать, что сами сделали эти снимки, наплетем что-нибудь. Хотя, конечно, не исключено, что это может выйти на свет.
– Полагаешь, он может обратиться в суд? – пожал плечами Паскаль.
– Не исключено. Если мы их опубликуем, он может возбудить иск, обвиняя нас во вторжении в частную жизнь. У него трое адвокатов круглосуточно ходят на цырлах, – улыбнулась Франсуаза. – Но тогда он будет полным дураком. Надо же, залез в постель к Соне Свон! Да после этого за него проголосует половина мужчин Франции. Мог бы стать даже следующим президентом. Но вряд ли он до этого додумается.
Франсуаза умолкла Паскаль, кажется, плохо слушал ее.
– Поэтому необходимо, чтобы сначала фотографии появились в Англии и Штатах, – продолжала она – Если эта история получит первоначальную огласку в других странах, то нам уже не придется бояться обвинений во вторжении в частную жизнь. Но как бы то ни было, он, конечно, страшный ханжа, лицемерный сукин сын. Petit fascist. [5]Игра стоит свеч!
– Тебе не о чем волноваться, – обернулся к ней Паскаль. – Обо всем уже договорено. Журналы с фотографиями появятся в газетных киосках Лондона и Нью-Йорка уже в конце недели.
– Я знаю, – Франсуаза принялась укладывать фотографии в папки. – Сегодня утром Ники Дженкинс звонил мне из Лондона. Такой мяконький. Я даже слышала, как он облизывает свои губки.
Паскаль, который точно так же, как и она, терпеть не мог издателя лондонской «Дейли ньюс» Николаса Дженкинса, никак не отреагировал на ее слова. Он уже шел к двери, поглядывая на часы.
– Извини, Франсуаза, мне пора Я должен встретиться с Ники за обедом. Если мне повезет, я, может быть, еще успею на двенадцатичасовой рейс.
И вот дом за пять миллионов франков стоял прямо перед ним, чуть выше по улице. Элен называла его «резиденцией». В доме было семь богато обставленных спален, пять из которых не использовались, семь ванных комнат, кухня размером со зрительный зал театра, гараж на четыре машины и тоскливый вид из окон на покрытую дерном пустыню. Такой дом мог быть построен на любой дорогой окраине в любой стране мира. Паскалю приходилось видеть такие же безликие дома и в Брюсселе, и в Лондоне, в Бонне и Детройте. Все они были построены из кирпича агрессивно-красного цвета. Паскаль возненавидел этот дом с первого взгляда.
В то утро все получилось не так, как обычно. По молчаливому соглашению Паскаль и Элен никогда не встречались друг с другом. После уик-эндов, которые Марианна проводила с ним, Паскаль привозил ее к матери и останавливал машину напротив дома. Элен, следившая за их приездом из окна, спускалась вниз и, открыв дверь, ждала дочь с распростертыми объятиями в прихожей. Марианна вбегала в дом, дверь захлопывалась, и Паскаль уезжал.
В это утро все, похоже, складывалось иначе. Элен ждала их на подъездной дорожке. Она выглядела очень элегантно, но была явно раздражена. Элен небрежно чмокнула Марианну, и девочка побежала в дом. Паскаль смотрел на это из окна автомобиля.
– Ты опоздал, – по-английски сказала Элен.
– Я знаю. Извини. Очень много машин. Изображая укоризненное недоверие, Элен выгнула брови в две крутые дуги.
– Правда? Ну ладно, это не имеет значения. Ты же знаешь, что мне не остается ничего иного, как ждать. Не мог бы ты на минуту зайти, нам надо поговорить.
– Я не могу. Через двадцать минут у меня назначена встреча в Париже, а в полдень мне нужно успеть на самолет в Лондон.
– Когда тебе не нужно было на самолет! – с раздражением бросила она. Ее щеки вспыхнули легким румянцем. – Видно, ничего не меняется. Ну что ж, если ты не можешь уделить мне десять минут своего драгоценного времени, я все устрою через адвокатов. Так, конечно, будет дольше и дороже, но ты, кажется, сам этого хочешь.
При слове «адвокаты» Паскаль заглушил двигатель. Он вылез из машины, хлопнул дверцей и, шагая впереди своей бывшей супруги, направился к дому. Войдя на кухню, он снял телефонную трубку и стал набирать номер. На белом мраморном столе он заметил полный кофейник, вазочку с пирожными, две белые чашки с блюдцами и две тарелки.
С едва уловимой улыбкой победительницы на губах на кухню вошла Элен, плотно прикрыв за собой дверь. Увидев его у телефона, она нахмурилась.
– Кому это ты названиваешь?
– В журнал, я же тебе сказал. У меня назначена встреча, а я опаздываю.
Элен промолчала. Когда Паскаль закончил говорить, она налила кофе в чашки и отнесла их на белый стол возле окна. В центр стола она поставила фарфоровые молочник и сахарницу.
– Садись, – пригласила она, увидев, что Паскаль положил трубку. – И, пожалуйста, не прожигай меня взглядом, я постараюсь быть покороче.
Паскаль посмотрел на две дымящиеся чашки – свидетельство того, что, как бы ему ни было неприятно, придется выслушать все, что она намерена сказать. Пожав плечами, он сел.
– Если ты действительно постараешься быть покороче, то весьма обяжешь меня, – постарался он сказать как можно вежливее. – Для меня очень важно успеть на этот рейс.
– О, в этом я не сомневаюсь, – улыбнулась она. – У тебя всегда так. Оглядываясь на наш брак, – а я пытаюсь делать это как можно реже, – я вспоминаю только одно. Знаешь, что? То, что тебя никогда не оказывалось рядом. Где ты был, когда мы с Марианной нуждались в тебе больше всего? В аэропорту. В гуще военных действий. В каком-нибудь клоповнике-отеле в Богом забытой дыре, куда даже дозвониться невозможно. А если я и дозванивалась, то тебя никогда не оказываюсь в номере. Странно, правда? – Она взяла пирожное и аккуратно откусила кусочек.
Паскаль смотрел в сторону. Пытаясь контролировать свой голос, он сказал:
– Старая история. Мы же договаривались больше не ворошить прошлое. Когда ты выходила за меня замуж, то прекрасно знала…
– Когда я выходила за тебя замуж, я не знала ничего, – в голосе Элен зазвучали горькие нотки, но она сразу же взяла себя в руки. – Впрочем, ты прав, это действительно старая история. Я перехожу к делу, и давай уладим его цивилизованно. Хочу сообщить тебе, что я продала дом.
За столом повисла тишина. Паскаль внимательно посмотрел на Элен, внутри у него похолодело.
– Этот дом?
– Разумеется, этот, у меня других нет. Мне кажется… Мне кажется, что он нам не подходит.
– Не подходит? Ты же сама выбрала его, он обошелся в пять миллионов франков и, прожив в нем меньше трех лет, ты вдруг обнаруживаешь, что он «не подходит»?
– Я не жила здесь, я едва переносила жизнь в этом доме в течение трех лет, – пошла в атаку Элен, – и, пожалуйста, постарайся не повышать голос. Я вовсе не хочу, чтобы тебя услышала Марианна или сюда заявилась няня. Они и так меняются слишком часто. Девочке нужна постоянная няня, а эти дамы терпеть не могут семейных сцен.
– Сцен? Сцен?! – Паскаль поднялся со стула. – Учитывая то, какую зарплату я ей плачу, одну сценку она сможет вытерпеть, ничего с ней не случится.
– А вот это уже совсем ни к чему. Что за наглость! – Элен тоже поднялась с места, лицо ее стало пунцовым. – Я пытаюсь спокойно поговорить с тобой хотя бы в течение пяти минут, а ты начинаешь такое вытворять…
Паскаль видел, что ее трясет. Он остановил на ней долгий неподвижный взгляд. Внешне его бывшая жена совершенно не изменилась с того дня, когда он впервые повстречал ее рядом со штаб-квартирой ЮНЕСКО, где она работала переводчицей. В то время она еще любила Париж, по крайней мере так говорила. Стройная девушка с гладкими темными волосами и нервным худым лицом. Он, как сейчас, видел ее стоящей на тротуаре в темном пальто и красном шарфе. Роман их был недолгим и непростым. Они постоянно спорили. После свадьбы противостояние не исчезло, но вот были ли радости? Например, когда родилась Марианна.
Неожиданно для них обоих Паскаль произнес:
– Когда-то я тебя любил.
– Спасибо за прошедшее время.
Она отвернулась. Паскаль смотрел на ее узкую спину, на напряженные плечи. Он не хотел быть жестоким, последняя фраза вырвалась у него случайно. Вот ведь как бывает: женщина, которую он когда-то любил, стояла буквально в метре от него и в то же время как бы не существовала.
– Извини, – стал он смущенно оправдываться, но тут же умолк. – Ты права, будет лучше, если мы поговорим обо всем этом…
– По-деловому? – оглянулась она, обдав его презрительным взглядом. – Как я рада! Именно этого мне и хотелось. Итак, я продала дом. Ты не против, если мы опять начнем с этого места?
Паскаль не отрывал от нее взгляда. Это известие застало его врасплох, и он понимал, что сейчас почувствует боль. Его последние слова только отсрочили ее появление. Лицо у Элен застыло, она отвела взгляд от Паскаля.
– Я приняла решение вернуться в Англию. Папа обещал найти для меня подходящее место. Возможно, где-нибудь в Суррее, не очень далеко от дома. На английском рынке сейчас спад, так что он думает, нам удастся заключить подходящую сделку, найти какой-нибудь очень хороший дом. Может быть, даже с конюшней, чтобы Марианна смогла завести себе пони. Она ведь с ума сходит по верховой езде, она тебе говорила?
Паскаль изумленно смотрел на жену. В глубине ее глаз были отчетливо видны отблески триумфа.
– Ты не можешь так поступить, – вымолвил он наконец.
– Отчего же? Папа уже поговорил с адвокатами, я тоже. Мы ведь поженились в Англии, там родилась Марианна…
– Ты сама настояла на этом…
– Поэтому у нее двойное гражданство. Воспитываю ее я, поэтому папин адвокат сказал, что у меня есть полное право. Я могу жить с ней там, где я захочу.
– Ты же сама дала согласие! – Паскаль едва мог говорить. – Ты сама подписала соглашение, по которому мы привезли ее сюда. Ты хотела облегчить общение – это твои слова – для меня, для ее бабушки…
– Твоя мать умерла.
– Ты подписала соглашение. Ты дала мне слово!
– Соглашения иногда расторгаются. Вот я его сейчас и расторгаю. По словам адвокатов, ты, конечно, можешь обжаловать мое решение, но это будет стоить тебе больших денег, и в конечном итоге ты все равно проиграешь. Если дело дойдет до судебного разбирательства, они расскажут о твоей нынешней работе – о том, что она собой представляет. Они расскажут, что ты постоянно находишься в разъездах. День – дома, день – отсутствуешь.
– Я всегда здесь! – взорвался Паскаль. – Я приезжаю в любой момент, как только мне разрешают с ней увидеться. Один вечер в неделю, один уик-энд в месяц. Я не пропустил ни одного свидания, ни одного!
– Кстати, – не отступала Элен, повышая голос, чтобы перекричать бывшего мужа, – адвокаты говорят, что число ваших свиданий вполне можно было бы уменьшить. Когда мы переедем в Англию, так, без сомнения, и произойдет. Возможно, летом ты сможешь забирать ее на несколько недель во Францию, но…
– Зачем ты это делаешь?! Вопрос разозлил ее еще пуще.
– Почему? Почему?! Потому что я ненавижу эту страну и всегда ненавидела. Я хочу вернуться к себе на родину, хочу видеть своих родителей и друзей. Я хочу снова работать…
– Ты можешь работать здесь. Переводчик всюду найдет работу, ты сама так всегда говорила.
– Я хочу работать там! Я хочу жить среди людей, которых я знаю, среди которых я выросла…
– Я хочу, я хочу… – Он отступил от нее. – Только это мы и должны принимать в расчет, не так ли? А как насчет Марианны? Как насчет того, что хочется ей?
– Марианна считает, что это замечательная мысль. Загородный дом, пони…
– Так вы уже говорили об этом? Господи Иисусе!
– Да, говорили. И если хочешь знать, я просила ее не говорить об этом тебе хотя бы первое время, пока мы сами с тобой не обсудим все это.
– Обсудим? Ты называешь это «обсудить»? – Паскаль чувствовал, как внутри него поднимается ярость, которую он уже не в состоянии контролировать, и те же самые чувства он читал на лице своей жены. Она наслаждалась своим умением провоцировать его, он всегда это знал. Паскаль направился к двери. Если он задержится на этой чертовой кухне еще пять минут, он ударит Элен, дав тем самым прекрасный повод для судебного иска. Раньше у нее никогда не было возможности обвинить его в насилии. Может быть, подумалось ему, в этом и состоит главная цель нынешнего разговора?
Уже в дверях он обернулся к ней.
– В чем, в чем, а в этом я одержу над тобой победу, – пообещал он, – сколько бы времени это ни заняло и сколько бы ни стоило. Я одолею тебя, пусть медленно – сантиметр за сантиметром, но одолею!
– Попробуй, – дернула она плечом и отвернулась.
– Подумай, Элен, задумайся хоть на миг, – предпринял он последнюю попытку воззвать к ее чувствам, сопроводив свой порыв неуклюжим жестом в сторону жены. – Ведь я же ее отец. Неужели ты не хочешь, чтобы мы с ней виделись? Неужели тебе хочется нас разлучить?
– Разлучить? Конечно же, нет. Если ты согласишься с моими предложениями, условия встреч можно оставить прежними: один вечер в неделю, один уик-энд в месяц.
– Один вечер? В Англии? В Суррее? Что же, прикажешь мне еженедельно лететь три часа на самолете, чтобы в течение двух часов побыть с дочерью, а потом еще три часа лететь обратно?
Элен обезоруживающе улыбнулась и с восхитительным сарказмом ответила:
– Но ты ведь любишь летать, Паскаль. Ты проводишь в самолетах полжизни. Почему бы не провести в них чуть больше?
* * *
На седьмом этаже редакционного здания «Парижур» главный редактор Франсуаза Ледюк разложила на столе для совещаний снимки Паскаля. Черно-белые – слева, цветные – справа. Паскаль, которого она знала многие годы и сама приняла на работу пятнадцать лет назад, молча стоял рядом. Франсуаза, когда-то болезненно влюбленная в Паскаля, была теперь озадачена его поведением: он только что принес ей сенсацию, настоящую бомбу, а стоит как истукан, не выказывая никакого интереса. Казалось, что он напряжен и витает мыслями где-то очень далеко.– Ты слишком много куришь, Паскаль, – сказала она материнским тоном, который выработала еще много лет назад и который помогал ей справиться с влечением к этому мужчине.
– Ты права. Я знаю.
Он слегка пожал плечами и погасил сигарету, уже вторую за последние несколько минут. Затем он отошел к окну и стал смотреть в зимнее небо.
Франсуаза видела, как напряжена его спина. Она колебалась. Теперь она и Паскаль были хорошими друзьями и коллегами, и Франсуаза очень ценила это. С помощью своей сильной воли она одержала великую победу над собой. На протяжении пяти, шести, семи лет, возможно, даже дольше, ей удавалось скрывать свои чувства к этому человеку – наглухо, не выдавая себя ни единым жестом или словом. Об этом не подозревал никто, и меньше всех – сам Паскаль. Он был мужественным и совсем не тщеславным – редкий дар для мужчины. Разве что ему чуть-чуть не хватало воображения. Франсуаза мысленно улыбнулась. Паскаль, вечно поглощенный своей работой, в чем-то был похож на священника. Даже когда он замечал, какое впечатление производит на женщин, то полностью это игнорировал. Но Франсуаза подозревала, что он вообще ничего не замечал и не имел ни малейшего представления о собственной привлекательности.
Ее жертва окупила себя. Франсуаза была прагматичной женщиной и в свои пятьдесят предпочитала предоставляемые настоящей дружбой долговременные преимущества скоротечным удовольствиям, которые она, возможно, получила бы в результате любовного романа. Она смогла скрыть свои чувства и в награду получила доверие Паскаля.
Франсуаза посмотрела на фотографии и вновь перевела взгляд на Паскаля, задумавшись и немного хмурясь. Она до сих пор живо помнила день, когда впервые встретилась с ним – никому не известным двадцатилетним фотографом, только что вернувшимся из своей первой командировки в Бейрут. Он стоял в этом же самом кабинете, без умолку говоря, жестикулируя, тасуя фотографии на ее столе.
Она согласилась встретиться с ним только потому, что ее попросил об этом их общий знакомый, и выделила ему из своего перегруженного графика всего десять минут. «Как скучно! Я и пяти минут с ним не вынесу. Еще один сопляк с «сенсационными» снимками. На кой черт он мне сдался? Кому нужна эта сопливая мура из Бейрута?..» А потом к ней в кабинет ворвался юноша, вопя, размахивая флагом, призывая к крестовому походу, объявляя войну несправедливости, лжи и коварству. Франсуаза слушала его, понимая, насколько мелкими были ее мысли. Может, из них двоих она и была более светским человеком, но тогда этот двадцатилетний парень заставил ее почувствовать свое ничтожество. Десять минут растянулись на полчаса, а эти полчаса, из-за которых пришлось отменить кое-какие дела, превратились в совместный обед. Когда через четыре часа этот необычный молодой человек наконец покинул ее, она осталась сидеть в ресторане потрясенная: это было беспрецедентно. Почему она на это пошла?
Потому ли, что фотографии были необыкновенно хороши? Да, это действительно было так, и на следующей неделе она отдала под эти снимки целых шесть полос, так что профессиональные соображения и впрямь присутствовали. Но были какие-то другие и очень весомые причины, и чувства ее не имели к этому никакого отношения, поскольку Франсуаза являлась профессионалом, причем дисциплинированным.
Единственное объяснение, которое она смогла тогда найти своему поведению, заключалось в том, что было написано на его лице: невинность, молодость, страсть, одержимость. В вихре его фраз, подкрепляемая горящими на бледном сосредоточенном лице глазами, звучала непоколебимая убежденность в том, что он одаряет Франсуазу бесценным даром – и не одними только фотографиями, а еще и документами, свидетельствами, правдой.
Он был очень молод, очень наивен, очень неопытен и очень талантлив. Это сочетание мгновенно подкупило Франсуазу. Он рассказывал ей о Бейруте, о том ужасе, который ему пришлось там повидать, и это заставило ее внимательно посмотреть на саму себя, увидеть все компромиссы и уступки, на которые она изо дня в день шла у себя на работе, на собственный профессиональный цинизм.
Это было пятнадцать лет назад. Внешне Паскаль почти не изменился с тех пор: такой же высокий, с узкими бедрами, широкими плечами и быстрыми движениями, несколько неряшливо одетый, но тем не менее элегантный.
Франсуаза улыбнулась: сегодня на нем были, как всегда, хорошие и, как всегда, неглаженые вещи. Она сомневалась в том, что у Паскаля вообще есть утюг или он умеет им пользоваться. Он не умел пришить себе пуговицу точно так же, как не умел приготовить омлет или сделать женщине комплимент по поводу ее платья. Он был восхитительно непрактичным мужчиной и в высшей степени равнодушен ко всему этому, но стоило ему взять в руки камеру, как он преображался.
С камерой, получив редакционное задание, Паскаль был неудержим. Его не могли остановить никакие преграды, опасности или сложности.
За исключением… Франсуаза, уже собравшись было заговорить, остановила сама себя и взглянула на разложенные по столу снимки. Когда-то Паскаль Ламартин был лучшим в мире военным фотокорреспондентом. Он освещал все более или менее серьезные конфликты, привозя из командировок снимки, которые становились причиной ожесточенных дебатов и разбивали людские сердца. Что же он принес ей сейчас? Адюльтер: сделанные скрытой камерой снимки супружеской измены.
На фотографиях, что лежали перед ней, были отчетливо видны министр французского кабинета и его любовница – американская кинозвезда. Позади них Франсуаза видела бассейн и даже могла различить название книги, которую читал телохранитель министра, и обручальное кольцо на руке министра, ласкающей знаменитые на весь мир груди кинодивы. Снимки не удивили Франсуазу. Министр был известен как яростный защитник семейных ценностей и человек незыблемых моральных устоев. Так почти всегда и бывает в жизни.
Ее удивило другое – то, что Паскаль сделал такие снимки. Она понимала, почему один или два раза – во время развода – ему приходилось делать такую работу: адвокаты обходятся недешево. Но зачем заниматься этим теперь, три года спустя, когда документы, связанные с разводом, были давно подписаны, а размер алиментов определен? Этого она не понимала. Сам Паскаль никогда ничего не говорил о требованиях своей бывшей жены, а работа такого рода, безусловно, оплачивалась гораздо выше, чем военные фотографии. Но если это была именно та цена, которую требовала Элен Ламартин, то она была непомерно высокой.
Франсуаза взяла один из снимков, подержала его, рассматривая, и вновь положила на стол. Профессиональная работа, тираж подскочит до небес. Конечно же, она их опубликует. Хотя они и были ей отвратительны. И не только из-за своего грязного содержания. Фотографии свидетельствовали о том, как человек, которым она так восхищалась, разрушает сам себя.
– Ну ладно, – она сложила фотографии в стопку, – будем печатать. На следующей неделе. Три разворота плюс на обложку. Разумеется, мы будем отрицать, что сами сделали эти снимки, наплетем что-нибудь. Хотя, конечно, не исключено, что это может выйти на свет.
– Полагаешь, он может обратиться в суд? – пожал плечами Паскаль.
– Не исключено. Если мы их опубликуем, он может возбудить иск, обвиняя нас во вторжении в частную жизнь. У него трое адвокатов круглосуточно ходят на цырлах, – улыбнулась Франсуаза. – Но тогда он будет полным дураком. Надо же, залез в постель к Соне Свон! Да после этого за него проголосует половина мужчин Франции. Мог бы стать даже следующим президентом. Но вряд ли он до этого додумается.
Франсуаза умолкла Паскаль, кажется, плохо слушал ее.
– Поэтому необходимо, чтобы сначала фотографии появились в Англии и Штатах, – продолжала она – Если эта история получит первоначальную огласку в других странах, то нам уже не придется бояться обвинений во вторжении в частную жизнь. Но как бы то ни было, он, конечно, страшный ханжа, лицемерный сукин сын. Petit fascist. [5]Игра стоит свеч!
– Тебе не о чем волноваться, – обернулся к ней Паскаль. – Обо всем уже договорено. Журналы с фотографиями появятся в газетных киосках Лондона и Нью-Йорка уже в конце недели.
– Я знаю, – Франсуаза принялась укладывать фотографии в папки. – Сегодня утром Ники Дженкинс звонил мне из Лондона. Такой мяконький. Я даже слышала, как он облизывает свои губки.
Паскаль, который точно так же, как и она, терпеть не мог издателя лондонской «Дейли ньюс» Николаса Дженкинса, никак не отреагировал на ее слова. Он уже шел к двери, поглядывая на часы.
– Извини, Франсуаза, мне пора Я должен встретиться с Ники за обедом. Если мне повезет, я, может быть, еще успею на двенадцатичасовой рейс.