Страница:
Джини посмотрела на мачеху. Это описание никак не подходило к ней. Волосы Мэри действительно стали белыми, нельзя было отрицать и то, что она раздобрела, но в глазах Джини ее мачеха была всегда и сейчас тоже оставалась красива непреходящей внутренней красотой. У нее была чистая кожа, проницательные глаза, а лицо неизменно светилось добротой.
– Это неправда, – сухо сказала Джини, – и ты сама об этом прекрасно знаешь.
– Очень мило с твоей стороны, – ответила Мэри и без колебаний совести потянулась за очередным сандвичем. – Мне не хватает самодисциплины. Впрочем, мне всегда ее не хватало. Сегодня днем я навестила Лиз Хоторн и, чтобы подбодрить ее, прихватила с собой коробку чудесных бельгийских шоколадок. И знаешь, что произошло? Лиз, как всегда, только надкусила одну, а я сожрала пять штук. Пять! Какой позор! И это уже после того, как мы выпили чаю.
– Я думаю, она простила тебя за это. – Джини налила себе кофе. – А с чего это ты решила ее подбодрить? – спросила она нарочито будничным голосом. – Что у нее стряслось?
– Даже не знаю, милая. На Лиз время от времени нападает хандра. Сегодня она вернулась из их загородного дома, и настроение у нее было препаршивое. Они провели там все Рождество, встретили Новый год, и Лиз, видимо, подхватила какую-то инфекцию – грипп или другую пакость. Правда, выглядела она хорошо, а к тому времени, когда я собралась домой, совсем взбодрилась. Думаю, дело в том, что она, хотя и не признается в этом, слишком переживает за Джона.
– Переживает за Джона?
– Ну ты же понимаешь, милая. За его безопасность. Из-за всего, что происходит сейчас на Ближнем Востоке: угрозы в адрес посольств и все такое. Ей чудятся террористы буквально за каждым кустом. Я ей уже тысячу раз говорила, что Джону ничто не грозит. Куда бы он ни направлялся, его постоянно окружают эти его головорезы-охранники… Впрочем, может быть, мне не следует их так называть. Но они все бывшие морские пехотинцы, в большинстве под два метра ростом, поэтому и производят устрашающее впечатление, хотя, стоит с ними заговорить, они кажутся вполне милыми…
Голос Мэри неуверенно замер. «Главный недостаток Мэри как информатора, – подумала Джини, – заключается в ее доброй душе». Она была далеко не дурой, но по своей неизбывной доброте душевной считала большинство людей «милыми», если только не было со всей определенностью доказано обратное.
– Как раз сегодня я читала о Хоторнах, – все тем же будничным тоном произнесла Джини, – когда сидела вечером дома. «Хелло!» поместил здоровенную статью о них.
– Да-да, я видела ее! – просияла Мэри. – Какие чудные дети, просто прелесть! Как и сам Джон. Представь себе, я помню его еще с тех пор, когда он сам был в таком же возрасте. Я впервые увидела его, когда мой отец получил назначение в Вашингтон. Старый С.С. тогда обхаживал папу. Не помню уж почему, наверное, думал, что тот сможет ему пригодиться. Как бы то ни было, мы поехали погостить в их загородный дом на Гудзоне, помнишь, я рассказывала тебе? Мне было лет двадцать и все, что я увидела, произвело на меня неизгладимое впечатление… – Мэри помедлила. – Нет, впечатление – это не то слово. Благоговейный трепет – вот что я испытала. Все вокруг было настолько величественным, что пугало меня. Тьма лакеев, горничных, грандиозные приемы… До этого я была в Америке довольно давно, и теперь мне просто не верилось, что люди могут так жить. Ведь Англия в ту пору была серой, как и весь послевоенный европейский мир. А С. С. был таким вельможей и таким солдафоном!
– Он тебе понравился?
– Кто, старый С. С? – Мэри задумчиво сморщила нос. – Нет, не понравился. И насколько я помню, моему отцу тоже. Отец полагал, что этому человеку нельзя доверять, впрочем, это было известно кому угодно. А мне он показался быком, который прет напролом, лишь бы добиться своего, и еще – очень грубым. Разумеется, когда он хотел, то демонстрировал изысканные манеры и обаяние, которое открывал и закрывал по собственному усмотрению, как водопроводный кран. Он считал, что у всего на свете есть своя стоимость, что можно купить что угодно и кого угодно. К сожалению, чаще всего он оказывался прав. Но мне это не нравилось.
– Интересно… И при этом солдафон?
– Милая моя, да еще какой! – Мэри потянулась за шоколадным муссом. – Весь дом жил по часам, словно казарма. Аперитивы – в семь тридцать, ужин – в восемь, все должны быть на месте секунда в секунду, и горе тому, кто опоздает. А бедные детишки! Ходили по струнке, посещали частную школу, то да се… Естественно, они были обязаны быть лучшими абсолютно во всем, им ни в чем не дозволялось оказаться вторыми. М-м-м, этот шоколадный мусс просто объедение! Ты уверена, что не хочешь попробовать?
Джини отрицательно покачала головой и нагнулась, чтобы погладить Пса, у которого сна не было ни в одном глазу. Пес отблагодарил ее довольным сопением. Затем она выпрямилась. Джини знала, что, если Мэри ударилась в воспоминания о былом, ее почти не нужно понукать.
– И это касалось всех детей? – спросила она. – И мальчиков, и девочек? И Джона?
– Еще бы, – нахмурилась Мэри. – Возможно, когда мать Джона была жива, она и пыталась вмешиваться, хотя тоже маловероятно. Но она умерла незадолго до того, как я туда приехала. Может быть, именно поэтому старый С.С. вел себя с детьми строже обычного. Не знаю. Но порой это выглядело просто безобразно. Он устраивал им перекрестные допросы прямо при гостях, издевался над ними так, как умеет только он. Второй мальчик, Прескотт, так тот вообще боялся его как огня. Он тогда сильно заикался, и папаша над ним непрерывно издевался. Бедный малыш! Можешь себе представить, что с ним творилось… Он был буквально раздавлен. Стоял перед отцом весь багровый и трясся как осиновый лист… Это было ужасно, меня просто тошнило.
– И никто из них не пытался дать ему отпор?
– Но, милочка моя, они ведь были совсем еще маленькие. Джону, старшему из них, было около десяти. Был только один случай… – Мэри неожиданно умолкла.
– Какой? – спросила Джини.
На лице Мэри появилось тревожное выражение.
– Я, конечно, расскажу тебе, дорогая, но ты должна пообещать, что это останется между нами. Я никогда не напоминала об этом Джону, и он, видимо, думает, что я давно обо всем позабыла. Если бы он узнал, что я кому-то об этом рассказала, то был бы ужасно расстроен.
– Конечно, только между нами…
– Ну что ж, – Мэри подалась вперед и понизила голос. – Это действительно было весьма необычно. Мы гостили у них уже третий день, а старый С. С. знал, что я люблю верховую езду. Я думаю, он хотел немного повыпендриваться, поскольку у него были изумительные лошади, великолепные конюшни и все такое. Так или иначе, мы поехали на верховую прогулку: я, отец, С. С. и оба мальчика – Прескотт и Джон. Я сразу же поняла, что бедняга Прескотт не любит лошадей. Он их панически боялся, это ведь сразу видно. Когда мы пришли в конюшню, один из грумов вывел для него пони – чудесную маленькую кобылку, к тому же очень спокойную. Но как только он хотел помочь мальчугану взобраться в седло, С. С. Хоторн остановил его и велел дать сыну другую лошадь… – На лице Мэри появилось мрачное выражение. – Я думаю, Прескотт сразу же понял, к чему идет дело, и поэтому побелел как полотно. Джон что-то сказал отцу, потом вмешался грум, но С. С. в ответ начал, как обычно, вопить и ругаться и, естественно, все отступились. Мальчику оседлали другую лошадь, слишком большую для шестилетнего карапуза. Ее и взнуздать-то было непросто – даже в стойле она лягалась, вращала глазищами и пыталась кусаться. Короче говоря, несчастного Прескотта заставили ехать на ней, и в полмиле от дома лошадь сбросила его. Он остался цел, но испытал страшное потрясение. Мальчик плакал, у него было разбито лицо. Джон, спрыгнув с седла, помогал брату подняться с земли, и вот тут-то случилась эта невероятная вещь. К тому моменту С. С. Хоторн тоже вылез из седла и направился к сыновьям, чтобы, как мне показалось, успокоить Прескотта и отвезти его домой. Но не тут-то было! Он просто стоял рядом, глядя на детей, а затем своим бесстрастным ледяным голосом приказал Прескотту снова сесть в седло.
– Шестилетнему-то мальчику?
– Именно. Я своим глазам не верила. Лошадь Прескотта была в пене и мыле, сам С.С. с трудом сдерживал ее, поскольку животное было готово понести. И тем не менее, глядя на Прескотта сверху вниз, он холодно произнес: «Садись в седло».
– И он послушался? Мэри вздохнула.
– Милая, он был не в состоянии. Он был запуган, парализован страхом, дрожал. По-моему, он хотел что-то сказать, но не мог вымолвить ни слова. И вот тут-то Джон сделал удивительную вещь…
– Он вмешался?
– Даже более того. Он сделал несколько шагов и оказался прямо перед отцом, в то время как Прескотт съежился за его спиной. С бледным решительным лицом Джон посмотрел на отца и сказал: «На эту лошадь он больше не сядет. Я не позволю. Это опасно…» Я не помню точно, что случилось вслед за этим, поскольку все произошло очень быстро. Отец стал что-то говорить, сделал шаг вперед, чтобы оттолкнуть Джона в сторону или еще что-то. И тогда Джон ударил его. Сильно, по-настоящему. Джон был довольно высок для своего возраста, а в сапогах для верховой езды и того выше. Он ударил отца хлыстом по лицу.
В комнате воцарилось молчание. Мэри поежилась.
– Ему было десять? – спросила Джини.
– Десять. Это было так неожиданно! И не то, чтобы Джон вышел из себя и потерял голову, ничего подобного. Он был совершенно спокоен. Может быть, несколько бледен, но лицо у него оставалось абсолютно невозмутимым. А ударил он С. С. в самом деле сильно, у того через всю правую щеку пролег багровый рубец.
– И что же сделал С. С. Хоторн? Дал сдачи?
– Нет, ничего подобного. Он просто стоял и молча смотрел на Джона, а потом расхохотался. Закинул голову назад, затрясся всем телом и, представь себе… Он не был ни зол, ни удивлен, ни ошарашен. Он был обрадован, восхищен. Он протянул руки и заключил Джона в свои медвежьи объятия, оторвал его от земли и расцеловал в обе щеки…
– И все?
– И все. На этом драма завершилась. Прескотт был освобожден от лошадиной повинности, Джон не произнес ни слова, а мы с папой поехали обратно к дому. Папа был вне себя от негодования, мы даже уехали раньше, чем собирались, – вечером того же дня. Однако С. С. Хоторну было на все наплевать. Он лишь бахвалился на каждом углу, что один из его детей осмелился перечить ему, что, по крайней мере, один из его сыновей – настоящий мужчина, а не размазня. Это было отвратительно – перед детьми, перед гостями – и продолжалось на протяжении всего обеда.
Джини наблюдала за Мэри. Доброе лицо мачехи было серьезно, в глазах плескалась тревога, словно что-то очень сильно взволновало ее. Она вздохнула, покачала головой и слабо попыталась улыбнуться.
– Ну вот, пожалуйста, маленькая зарисовка из частной жизни Хоторнов. Мне кажется, этот случай может многое рассказать о Джоне. Он показывает, каким храбрым этот человек был уже тогда. И сейчас, когда я оборачиваюсь назад… – Незаконченная фраза повисла в воздухе.
– То что? – спросила Джини, однако Мэри почему-то решила не продолжать.
– Да ничего, – ответила она более резко, – просто Джон не самый простой человек для дружбы, даже если знаешь его столько времени, сколько знаю я. Он… Впрочем, оставим это. Ведь ты пришла сюда не для того, чтобы выслушивать мои воспоминания о Хоторнах. Я, должно быть, утомила тебя до смерти.
Мэри поднялась, взяла из сигаретницы одну сигарету, которую позволяла себе выкурить за день, и зажгла ее. Ее все еще что-то беспокоило. Джини ясно видела, как она пытается отогнать от себя какую-то мысль. Затем Мэри встряхнулась и вновь обернулась к Джини, на сей раз с улыбкой.
– Как бы то ни было, мне бы очень хотелось, чтобы вы с Джоном познакомились по-настоящему. И, конечно же, с Лиз. Ведь такая обида: каждый раз, когда я собираюсь вас свести, либо тебя не оказывается в городе, либо его. Ты, поди, и в эту субботу занята?
– В субботу? Нет, свободна.
– Вот и отлично! Значит, придешь? У меня будет званый ужин, да и у Лиз как раз в субботу день рождения, – улыбнулась Мэри. – Я собиралась устроить смесь приема с вечеринкой по случаю ее дня рождения, совместить полезное с приятным. Я вынуждена пригласить массу довольно скучных людей, так что ужин сам по себе, скорее всего, превратится в мрачное мероприятие. Сама знаешь, что за народ эти дипломаты: протокол, порядок рассадки за столом… Но Джон с Лиз придут… – Некоторое время Мэри колебалась, а потом просияла. – Эврика! Почему бы тебе не присоединиться к нам уже после ужина? Посидим, выпьем. Так будет гораздо веселее. Самые скучные к тому времени уже разойдутся.
– А Хоторны останутся?
– Конечно, – засмеялась Мэри. – Джон всегда засиживается допоздна, лучшей своей формы он достигает в полночь, как и я.
Она умолкла и вдруг раздраженно засетовала, услышав в прихожей звонок.
– Кого там еще черт принес! Уже половина одиннадцатого!
Пес на ковре поднял огромную голову и посмотрел в сторону входной двери. Шерсть у него на загривке встала дыбом, он зарычал. Звонок повторился. Мэри посмотрела на Джини.
– Какая чушь! Сама себя за это презираю, но после смерти Ричарда, оставаясь одна в таком большом доме, особенно по ночам, я иногда нервничаю. Глупо… Хотя Пес-то совершенно бесполезен: лая много, а толку мало…
– Я открою.
Джини пересекла комнату и вышла в холл, а Мэри замерла позади нее в дверях кабинета. Джини почувствовала, что злится на саму себя: ну почему ей никогда не приходило в голову, что Мэри может волноваться? И она тут же заметила, что входная дверь в доме Мэри, как и следовало ожидать, практически не защищена: хлипкий замок да старая ерундовая щеколда. Ни цепочки, ни глазка. Отметив в уме, что этим следует заняться, она открыла дверь и выглянула в ночь.
Первое, что она услышала, был странный звук – легкое шипение, похожее на радиопомехи. С неба лил дождь, улица была плохо освещена. Джини вглядывалась в темноту, дожидаясь, пока глаза привыкнут к тусклому свету. Наконец она увидела темный силуэт машины, от которой тут же отделилась человеческая фигура и двинулась к крыльцу. Внезапно свет выхватил из темноты белесые волосы и рукав черного мужского плаща.
– Мэри? – произнес мужчина. – А я уж было подумал, что тебя нет дома. Я привез книгу, которую ты просила. Я…
Разглядев Джини, он резко умолк. На некоторое время повисла странная напряженная пауза, во время которой Джини подумала, что хотя гость и изобразил удивление, на самом деле он его не испытал. Мужчина стал подниматься по ступеням крыльца, а ему навстречу уже торопилась Мэри с распростертыми объятиями.
– Джон, какая приятная неожиданность! Это Джини… Женевьева. Ты помнишь ее? Заходи, ну заходи же…
Первым делом Хоторн сообщил, что задержится не дольше, чем на пять минут, однако пробыл все десять. Он сообщил, что в течение всего вечера у него были встречи, а потом наступило время забрать детей из гостей, от приятелей. С кривой улыбкой Хоторн сказал, что его сыновья впервые увидели, что такое английская рождественская пантомима.
– Они в ней вообще ничего не поняли, – усмехнулся он. – Мужчины, переодетые женщинами, женщины, наряженные мужчинами, танцующие лошади, феи, черти… Когда я их забрал, они уже перевозбудились, а потом наступило неизбежное: оба уснули на заднем сиденье. Нет, с ними все в порядке, их караулит Фрэнк. Но мне все равно нельзя задерживаться. Лиз нас уже заждалась, так что пора домой.
– Очень мило с твоей стороны. – Мэри вертела в руках привезенную ей книгу. – Но все же не стоило так беспокоиться.
– Чепуха. Ты же говорила, что ждешь не дождешься, когда сможешь ее прочитать, а мои друзья живут прямо за углом, вот я и решил заодно забросить тебе книгу. Так что никакого беспокойства. Должен заметить, Мэри, что у тебя, прости мне это определение, довольно мрачный литературный вкус, – щелкнул он по обложке книги. – Убийства, маньяки, разгуливающие по улицам… До утра не заснешь.
– Знаю, – ответила Мэри с виноватым, но непреклонным видом, – но я всю жизнь обожала подобное чтиво. Ты очень добр, Джон, большое тебе спасибо.
И он с улыбкой повернулся к наблюдавшей эту сцену Джини.
– А вы, Женевьева, разделяете увлечение Мэри убийствами и засохшей кровью?
– Нет, никоим образом.
– И я тоже. Впрочем, у меня все равно нет времени для чтения, по крайней мере, ради удовольствия… Нет, Мэри, я действительно должен бежать, как бы сильно мне ни хотелось задержаться. И пить я тоже ничего не стану.
– Ну хоть немножечко! – Мэри уже держала наготове бутылку виски.
– Немножечко? – расхохотался Хоторн. – Знаю я твое «немножечко». Твои коктейли самые крепкие в мире, поэтому не буду лучше рисковать. Мне в самом деле пора.
Хоторн двинулся к двери.
– Женевьева… – Он быстро и крепко сжал ладонь девушки и тут же отпустил. – Был очень рад снова встретиться с вами. Надеюсь, в ближайшее время нам удастся пообщаться по-человечески. Мэри так много о вас рассказывает, что мне кажется, я уже знаю все, а Лиз просто не терпится познакомиться с вами… Что? – обернулся он, услышав, как Мэри что-то сказала, а потом тепло улыбнулся: – В эту субботу? Знаменитое сборище по случаю дня рождения? Отлично. Это будет здорово.
Хоторн вышел в холл, и Мэри последовала за ним. Оставаясь в кабинете, Джини смотрела на них обоих. Она видела, как он обхватил ее мачеху за плечи и спросил ее о чем-то. Джини не расслышала, о чем именно, но Мэри рассмеялась и шутливо оттолкнула его.
– Конечно, у меня все замечательно, – донеслось до Джини. – Ты слишком переживаешь, Джон. Это очень мило с твоей стороны, но не стоит так волноваться. Я принимаю это один раз в день в определенное время.
Скрывшись из поля зрения Джини, они остановились у двери. Она слышала, как Джон сказал что-то, понизив голос, и Мэри зашлась от смеха. Послышался звук открываемой двери, затем шаги Хоторна по ступеням.
– Джини, – позвала ее Мэри, – поди-ка сюда, ты должна это видеть. Ну разве они не прелесть! Посмотри…
Джини подошла к входной двери как раз в тот момент, когда Хоторн садился в ожидавший его черный лимузин. На заднем сиденье, рядом с огромной тушей охранника, спали двое мальчиков со светлыми, как у ангелочков, волосами. Хоторн помахал женщинам рукой, и лимузин тронулся. Джини и Мэри вернулись в кабинет. Мэри украдкой бросила на девушку торжествующий взгляд.
– Поздравляю, ты произвела впечатление.
– Действительно?
– Уж поверь мне. У тебя уши не горят?
– Нет, а что? Что он сказал?
– Неважно, но это можно считать комплиментом.
– Непонятно, почему. Я почти и рта не раскрывала.
– Значит, на него произвели впечатление не твои разговоры, а что-то другое, – мудро заметила Мэри, сопроводив свои слова игривым взглядом. Пройдя по комнате, она взяла новую книгу, подержала ее в руках и положила на место. – В общем, ты твердо обещаешь прийти в субботу? Скажи еще раз, что придешь, и я тебя выпровожу домой. Мне пора спать.
– Не ври. Тебе просто не терпится приняться за новую книжку.
– Ну ладно, – засмеялась Мэри, – сознаюсь. Но все равно подтверди, что придешь.
– Конечно, с удовольствием. Вот только…
– Что такое?
– Ты не станешь возражать, если я приду не одна? Сейчас в Лондоне находится мой друг из Франции и…
Мэри тут же утратила интерес к своей новой книге, и у Джини упало сердце. Она знала, что сейчас последует.
– Друг? – Мэри была плохой актрисой, и безразличный тон ей не удался. – Я его знаю?
– Нет, вряд ли. Его зовут Паскаль Ламартин.
– Ты давно с ним знакома?
Джини отвела глаза и задумалась. Она могла бы сознаться, что знает Паскаля уже двенадцать лет, она могла сказать, что знала его лишь три недели в Бейруте – и то, и другое было бы правдой.
– Нет, – ответила она, – не очень. Просто сейчас он работает на «Ньюс», вот и все…
– Холостяк?
– Мэри, пощади, умоляю! Да, вроде того. Разведен. Мэри обдумывала услышанное. Было почти слышно, как ворочаются мысли у нее в голове.
– Он журналист, милая? Наверное, редактор?
– Фотограф. Он был военным фотокорреспондентом, одним из самых лучших. Теперь он… Думаю, paparazzo будет самым подходящим словом. – Джини с радостью ухватилась за это определение. Самой ей не хотелось думать о Паскале в таких выражениях, но иногда и обидные слова могут оказаться полезными. Девушка полагала, что подобное определение отобьет у Мэри интерес к персоне Паскаля, однако через секунду с отчаянием поняла, что добилась прямо противоположного эффекта. Мэри издала радостный вопль, лицо ее просияло. Джини знала, что это значит, и боялась этого до смерти.
– Paparazzo! – воскликнула мачеха. – Не может быть! Это же потрясающе! Я всегда мечтала посмотреть на кого-нибудь из них. Эдакие отчаянные дьяволы. Рыскают там и сям на своих мотоциклах и носят черные очки даже по ночам. Как же назывался этот фильм?
– «Сладкая жизнь», Мэри. Это Феллини. И там были моторные лодки, а не мотоциклы.
– Вот еще! Я отлично помню этот фильм. Он такой же, этот твой Паскаль?
– Насколько мне известно, он ездит на машине. И он вовсе не «мой Паскаль».
Джини произнесла последнюю фразу подчеркнуто твердым голосом, но на Мэри это ничуть не подействовало. Она насмешливо фыркнула и продолжила допрос. Мачеха еще с четверть часа говорила про Феллини, фотоаппараты, восхитительных молодых мужчин на мотоциклах, и Джини стоило немалых трудов сбежать от нее.
– Мотоциклы! – крикнула Мэри вдогонку с крыльца. – Я абсолютно уверена, что это были мотоциклы. В субботу я сама его спрошу, этого твоего Паскаля…
Глава 9
– Это неправда, – сухо сказала Джини, – и ты сама об этом прекрасно знаешь.
– Очень мило с твоей стороны, – ответила Мэри и без колебаний совести потянулась за очередным сандвичем. – Мне не хватает самодисциплины. Впрочем, мне всегда ее не хватало. Сегодня днем я навестила Лиз Хоторн и, чтобы подбодрить ее, прихватила с собой коробку чудесных бельгийских шоколадок. И знаешь, что произошло? Лиз, как всегда, только надкусила одну, а я сожрала пять штук. Пять! Какой позор! И это уже после того, как мы выпили чаю.
– Я думаю, она простила тебя за это. – Джини налила себе кофе. – А с чего это ты решила ее подбодрить? – спросила она нарочито будничным голосом. – Что у нее стряслось?
– Даже не знаю, милая. На Лиз время от времени нападает хандра. Сегодня она вернулась из их загородного дома, и настроение у нее было препаршивое. Они провели там все Рождество, встретили Новый год, и Лиз, видимо, подхватила какую-то инфекцию – грипп или другую пакость. Правда, выглядела она хорошо, а к тому времени, когда я собралась домой, совсем взбодрилась. Думаю, дело в том, что она, хотя и не признается в этом, слишком переживает за Джона.
– Переживает за Джона?
– Ну ты же понимаешь, милая. За его безопасность. Из-за всего, что происходит сейчас на Ближнем Востоке: угрозы в адрес посольств и все такое. Ей чудятся террористы буквально за каждым кустом. Я ей уже тысячу раз говорила, что Джону ничто не грозит. Куда бы он ни направлялся, его постоянно окружают эти его головорезы-охранники… Впрочем, может быть, мне не следует их так называть. Но они все бывшие морские пехотинцы, в большинстве под два метра ростом, поэтому и производят устрашающее впечатление, хотя, стоит с ними заговорить, они кажутся вполне милыми…
Голос Мэри неуверенно замер. «Главный недостаток Мэри как информатора, – подумала Джини, – заключается в ее доброй душе». Она была далеко не дурой, но по своей неизбывной доброте душевной считала большинство людей «милыми», если только не было со всей определенностью доказано обратное.
– Как раз сегодня я читала о Хоторнах, – все тем же будничным тоном произнесла Джини, – когда сидела вечером дома. «Хелло!» поместил здоровенную статью о них.
– Да-да, я видела ее! – просияла Мэри. – Какие чудные дети, просто прелесть! Как и сам Джон. Представь себе, я помню его еще с тех пор, когда он сам был в таком же возрасте. Я впервые увидела его, когда мой отец получил назначение в Вашингтон. Старый С.С. тогда обхаживал папу. Не помню уж почему, наверное, думал, что тот сможет ему пригодиться. Как бы то ни было, мы поехали погостить в их загородный дом на Гудзоне, помнишь, я рассказывала тебе? Мне было лет двадцать и все, что я увидела, произвело на меня неизгладимое впечатление… – Мэри помедлила. – Нет, впечатление – это не то слово. Благоговейный трепет – вот что я испытала. Все вокруг было настолько величественным, что пугало меня. Тьма лакеев, горничных, грандиозные приемы… До этого я была в Америке довольно давно, и теперь мне просто не верилось, что люди могут так жить. Ведь Англия в ту пору была серой, как и весь послевоенный европейский мир. А С. С. был таким вельможей и таким солдафоном!
– Он тебе понравился?
– Кто, старый С. С? – Мэри задумчиво сморщила нос. – Нет, не понравился. И насколько я помню, моему отцу тоже. Отец полагал, что этому человеку нельзя доверять, впрочем, это было известно кому угодно. А мне он показался быком, который прет напролом, лишь бы добиться своего, и еще – очень грубым. Разумеется, когда он хотел, то демонстрировал изысканные манеры и обаяние, которое открывал и закрывал по собственному усмотрению, как водопроводный кран. Он считал, что у всего на свете есть своя стоимость, что можно купить что угодно и кого угодно. К сожалению, чаще всего он оказывался прав. Но мне это не нравилось.
– Интересно… И при этом солдафон?
– Милая моя, да еще какой! – Мэри потянулась за шоколадным муссом. – Весь дом жил по часам, словно казарма. Аперитивы – в семь тридцать, ужин – в восемь, все должны быть на месте секунда в секунду, и горе тому, кто опоздает. А бедные детишки! Ходили по струнке, посещали частную школу, то да се… Естественно, они были обязаны быть лучшими абсолютно во всем, им ни в чем не дозволялось оказаться вторыми. М-м-м, этот шоколадный мусс просто объедение! Ты уверена, что не хочешь попробовать?
Джини отрицательно покачала головой и нагнулась, чтобы погладить Пса, у которого сна не было ни в одном глазу. Пес отблагодарил ее довольным сопением. Затем она выпрямилась. Джини знала, что, если Мэри ударилась в воспоминания о былом, ее почти не нужно понукать.
– И это касалось всех детей? – спросила она. – И мальчиков, и девочек? И Джона?
– Еще бы, – нахмурилась Мэри. – Возможно, когда мать Джона была жива, она и пыталась вмешиваться, хотя тоже маловероятно. Но она умерла незадолго до того, как я туда приехала. Может быть, именно поэтому старый С.С. вел себя с детьми строже обычного. Не знаю. Но порой это выглядело просто безобразно. Он устраивал им перекрестные допросы прямо при гостях, издевался над ними так, как умеет только он. Второй мальчик, Прескотт, так тот вообще боялся его как огня. Он тогда сильно заикался, и папаша над ним непрерывно издевался. Бедный малыш! Можешь себе представить, что с ним творилось… Он был буквально раздавлен. Стоял перед отцом весь багровый и трясся как осиновый лист… Это было ужасно, меня просто тошнило.
– И никто из них не пытался дать ему отпор?
– Но, милочка моя, они ведь были совсем еще маленькие. Джону, старшему из них, было около десяти. Был только один случай… – Мэри неожиданно умолкла.
– Какой? – спросила Джини.
На лице Мэри появилось тревожное выражение.
– Я, конечно, расскажу тебе, дорогая, но ты должна пообещать, что это останется между нами. Я никогда не напоминала об этом Джону, и он, видимо, думает, что я давно обо всем позабыла. Если бы он узнал, что я кому-то об этом рассказала, то был бы ужасно расстроен.
– Конечно, только между нами…
– Ну что ж, – Мэри подалась вперед и понизила голос. – Это действительно было весьма необычно. Мы гостили у них уже третий день, а старый С. С. знал, что я люблю верховую езду. Я думаю, он хотел немного повыпендриваться, поскольку у него были изумительные лошади, великолепные конюшни и все такое. Так или иначе, мы поехали на верховую прогулку: я, отец, С. С. и оба мальчика – Прескотт и Джон. Я сразу же поняла, что бедняга Прескотт не любит лошадей. Он их панически боялся, это ведь сразу видно. Когда мы пришли в конюшню, один из грумов вывел для него пони – чудесную маленькую кобылку, к тому же очень спокойную. Но как только он хотел помочь мальчугану взобраться в седло, С. С. Хоторн остановил его и велел дать сыну другую лошадь… – На лице Мэри появилось мрачное выражение. – Я думаю, Прескотт сразу же понял, к чему идет дело, и поэтому побелел как полотно. Джон что-то сказал отцу, потом вмешался грум, но С. С. в ответ начал, как обычно, вопить и ругаться и, естественно, все отступились. Мальчику оседлали другую лошадь, слишком большую для шестилетнего карапуза. Ее и взнуздать-то было непросто – даже в стойле она лягалась, вращала глазищами и пыталась кусаться. Короче говоря, несчастного Прескотта заставили ехать на ней, и в полмиле от дома лошадь сбросила его. Он остался цел, но испытал страшное потрясение. Мальчик плакал, у него было разбито лицо. Джон, спрыгнув с седла, помогал брату подняться с земли, и вот тут-то случилась эта невероятная вещь. К тому моменту С. С. Хоторн тоже вылез из седла и направился к сыновьям, чтобы, как мне показалось, успокоить Прескотта и отвезти его домой. Но не тут-то было! Он просто стоял рядом, глядя на детей, а затем своим бесстрастным ледяным голосом приказал Прескотту снова сесть в седло.
– Шестилетнему-то мальчику?
– Именно. Я своим глазам не верила. Лошадь Прескотта была в пене и мыле, сам С.С. с трудом сдерживал ее, поскольку животное было готово понести. И тем не менее, глядя на Прескотта сверху вниз, он холодно произнес: «Садись в седло».
– И он послушался? Мэри вздохнула.
– Милая, он был не в состоянии. Он был запуган, парализован страхом, дрожал. По-моему, он хотел что-то сказать, но не мог вымолвить ни слова. И вот тут-то Джон сделал удивительную вещь…
– Он вмешался?
– Даже более того. Он сделал несколько шагов и оказался прямо перед отцом, в то время как Прескотт съежился за его спиной. С бледным решительным лицом Джон посмотрел на отца и сказал: «На эту лошадь он больше не сядет. Я не позволю. Это опасно…» Я не помню точно, что случилось вслед за этим, поскольку все произошло очень быстро. Отец стал что-то говорить, сделал шаг вперед, чтобы оттолкнуть Джона в сторону или еще что-то. И тогда Джон ударил его. Сильно, по-настоящему. Джон был довольно высок для своего возраста, а в сапогах для верховой езды и того выше. Он ударил отца хлыстом по лицу.
В комнате воцарилось молчание. Мэри поежилась.
– Ему было десять? – спросила Джини.
– Десять. Это было так неожиданно! И не то, чтобы Джон вышел из себя и потерял голову, ничего подобного. Он был совершенно спокоен. Может быть, несколько бледен, но лицо у него оставалось абсолютно невозмутимым. А ударил он С. С. в самом деле сильно, у того через всю правую щеку пролег багровый рубец.
– И что же сделал С. С. Хоторн? Дал сдачи?
– Нет, ничего подобного. Он просто стоял и молча смотрел на Джона, а потом расхохотался. Закинул голову назад, затрясся всем телом и, представь себе… Он не был ни зол, ни удивлен, ни ошарашен. Он был обрадован, восхищен. Он протянул руки и заключил Джона в свои медвежьи объятия, оторвал его от земли и расцеловал в обе щеки…
– И все?
– И все. На этом драма завершилась. Прескотт был освобожден от лошадиной повинности, Джон не произнес ни слова, а мы с папой поехали обратно к дому. Папа был вне себя от негодования, мы даже уехали раньше, чем собирались, – вечером того же дня. Однако С. С. Хоторну было на все наплевать. Он лишь бахвалился на каждом углу, что один из его детей осмелился перечить ему, что, по крайней мере, один из его сыновей – настоящий мужчина, а не размазня. Это было отвратительно – перед детьми, перед гостями – и продолжалось на протяжении всего обеда.
Джини наблюдала за Мэри. Доброе лицо мачехи было серьезно, в глазах плескалась тревога, словно что-то очень сильно взволновало ее. Она вздохнула, покачала головой и слабо попыталась улыбнуться.
– Ну вот, пожалуйста, маленькая зарисовка из частной жизни Хоторнов. Мне кажется, этот случай может многое рассказать о Джоне. Он показывает, каким храбрым этот человек был уже тогда. И сейчас, когда я оборачиваюсь назад… – Незаконченная фраза повисла в воздухе.
– То что? – спросила Джини, однако Мэри почему-то решила не продолжать.
– Да ничего, – ответила она более резко, – просто Джон не самый простой человек для дружбы, даже если знаешь его столько времени, сколько знаю я. Он… Впрочем, оставим это. Ведь ты пришла сюда не для того, чтобы выслушивать мои воспоминания о Хоторнах. Я, должно быть, утомила тебя до смерти.
Мэри поднялась, взяла из сигаретницы одну сигарету, которую позволяла себе выкурить за день, и зажгла ее. Ее все еще что-то беспокоило. Джини ясно видела, как она пытается отогнать от себя какую-то мысль. Затем Мэри встряхнулась и вновь обернулась к Джини, на сей раз с улыбкой.
– Как бы то ни было, мне бы очень хотелось, чтобы вы с Джоном познакомились по-настоящему. И, конечно же, с Лиз. Ведь такая обида: каждый раз, когда я собираюсь вас свести, либо тебя не оказывается в городе, либо его. Ты, поди, и в эту субботу занята?
– В субботу? Нет, свободна.
– Вот и отлично! Значит, придешь? У меня будет званый ужин, да и у Лиз как раз в субботу день рождения, – улыбнулась Мэри. – Я собиралась устроить смесь приема с вечеринкой по случаю ее дня рождения, совместить полезное с приятным. Я вынуждена пригласить массу довольно скучных людей, так что ужин сам по себе, скорее всего, превратится в мрачное мероприятие. Сама знаешь, что за народ эти дипломаты: протокол, порядок рассадки за столом… Но Джон с Лиз придут… – Некоторое время Мэри колебалась, а потом просияла. – Эврика! Почему бы тебе не присоединиться к нам уже после ужина? Посидим, выпьем. Так будет гораздо веселее. Самые скучные к тому времени уже разойдутся.
– А Хоторны останутся?
– Конечно, – засмеялась Мэри. – Джон всегда засиживается допоздна, лучшей своей формы он достигает в полночь, как и я.
Она умолкла и вдруг раздраженно засетовала, услышав в прихожей звонок.
– Кого там еще черт принес! Уже половина одиннадцатого!
Пес на ковре поднял огромную голову и посмотрел в сторону входной двери. Шерсть у него на загривке встала дыбом, он зарычал. Звонок повторился. Мэри посмотрела на Джини.
– Какая чушь! Сама себя за это презираю, но после смерти Ричарда, оставаясь одна в таком большом доме, особенно по ночам, я иногда нервничаю. Глупо… Хотя Пес-то совершенно бесполезен: лая много, а толку мало…
– Я открою.
Джини пересекла комнату и вышла в холл, а Мэри замерла позади нее в дверях кабинета. Джини почувствовала, что злится на саму себя: ну почему ей никогда не приходило в голову, что Мэри может волноваться? И она тут же заметила, что входная дверь в доме Мэри, как и следовало ожидать, практически не защищена: хлипкий замок да старая ерундовая щеколда. Ни цепочки, ни глазка. Отметив в уме, что этим следует заняться, она открыла дверь и выглянула в ночь.
Первое, что она услышала, был странный звук – легкое шипение, похожее на радиопомехи. С неба лил дождь, улица была плохо освещена. Джини вглядывалась в темноту, дожидаясь, пока глаза привыкнут к тусклому свету. Наконец она увидела темный силуэт машины, от которой тут же отделилась человеческая фигура и двинулась к крыльцу. Внезапно свет выхватил из темноты белесые волосы и рукав черного мужского плаща.
– Мэри? – произнес мужчина. – А я уж было подумал, что тебя нет дома. Я привез книгу, которую ты просила. Я…
Разглядев Джини, он резко умолк. На некоторое время повисла странная напряженная пауза, во время которой Джини подумала, что хотя гость и изобразил удивление, на самом деле он его не испытал. Мужчина стал подниматься по ступеням крыльца, а ему навстречу уже торопилась Мэри с распростертыми объятиями.
– Джон, какая приятная неожиданность! Это Джини… Женевьева. Ты помнишь ее? Заходи, ну заходи же…
Первым делом Хоторн сообщил, что задержится не дольше, чем на пять минут, однако пробыл все десять. Он сообщил, что в течение всего вечера у него были встречи, а потом наступило время забрать детей из гостей, от приятелей. С кривой улыбкой Хоторн сказал, что его сыновья впервые увидели, что такое английская рождественская пантомима.
– Они в ней вообще ничего не поняли, – усмехнулся он. – Мужчины, переодетые женщинами, женщины, наряженные мужчинами, танцующие лошади, феи, черти… Когда я их забрал, они уже перевозбудились, а потом наступило неизбежное: оба уснули на заднем сиденье. Нет, с ними все в порядке, их караулит Фрэнк. Но мне все равно нельзя задерживаться. Лиз нас уже заждалась, так что пора домой.
– Очень мило с твоей стороны. – Мэри вертела в руках привезенную ей книгу. – Но все же не стоило так беспокоиться.
– Чепуха. Ты же говорила, что ждешь не дождешься, когда сможешь ее прочитать, а мои друзья живут прямо за углом, вот я и решил заодно забросить тебе книгу. Так что никакого беспокойства. Должен заметить, Мэри, что у тебя, прости мне это определение, довольно мрачный литературный вкус, – щелкнул он по обложке книги. – Убийства, маньяки, разгуливающие по улицам… До утра не заснешь.
– Знаю, – ответила Мэри с виноватым, но непреклонным видом, – но я всю жизнь обожала подобное чтиво. Ты очень добр, Джон, большое тебе спасибо.
И он с улыбкой повернулся к наблюдавшей эту сцену Джини.
– А вы, Женевьева, разделяете увлечение Мэри убийствами и засохшей кровью?
– Нет, никоим образом.
– И я тоже. Впрочем, у меня все равно нет времени для чтения, по крайней мере, ради удовольствия… Нет, Мэри, я действительно должен бежать, как бы сильно мне ни хотелось задержаться. И пить я тоже ничего не стану.
– Ну хоть немножечко! – Мэри уже держала наготове бутылку виски.
– Немножечко? – расхохотался Хоторн. – Знаю я твое «немножечко». Твои коктейли самые крепкие в мире, поэтому не буду лучше рисковать. Мне в самом деле пора.
Хоторн двинулся к двери.
– Женевьева… – Он быстро и крепко сжал ладонь девушки и тут же отпустил. – Был очень рад снова встретиться с вами. Надеюсь, в ближайшее время нам удастся пообщаться по-человечески. Мэри так много о вас рассказывает, что мне кажется, я уже знаю все, а Лиз просто не терпится познакомиться с вами… Что? – обернулся он, услышав, как Мэри что-то сказала, а потом тепло улыбнулся: – В эту субботу? Знаменитое сборище по случаю дня рождения? Отлично. Это будет здорово.
Хоторн вышел в холл, и Мэри последовала за ним. Оставаясь в кабинете, Джини смотрела на них обоих. Она видела, как он обхватил ее мачеху за плечи и спросил ее о чем-то. Джини не расслышала, о чем именно, но Мэри рассмеялась и шутливо оттолкнула его.
– Конечно, у меня все замечательно, – донеслось до Джини. – Ты слишком переживаешь, Джон. Это очень мило с твоей стороны, но не стоит так волноваться. Я принимаю это один раз в день в определенное время.
Скрывшись из поля зрения Джини, они остановились у двери. Она слышала, как Джон сказал что-то, понизив голос, и Мэри зашлась от смеха. Послышался звук открываемой двери, затем шаги Хоторна по ступеням.
– Джини, – позвала ее Мэри, – поди-ка сюда, ты должна это видеть. Ну разве они не прелесть! Посмотри…
Джини подошла к входной двери как раз в тот момент, когда Хоторн садился в ожидавший его черный лимузин. На заднем сиденье, рядом с огромной тушей охранника, спали двое мальчиков со светлыми, как у ангелочков, волосами. Хоторн помахал женщинам рукой, и лимузин тронулся. Джини и Мэри вернулись в кабинет. Мэри украдкой бросила на девушку торжествующий взгляд.
– Поздравляю, ты произвела впечатление.
– Действительно?
– Уж поверь мне. У тебя уши не горят?
– Нет, а что? Что он сказал?
– Неважно, но это можно считать комплиментом.
– Непонятно, почему. Я почти и рта не раскрывала.
– Значит, на него произвели впечатление не твои разговоры, а что-то другое, – мудро заметила Мэри, сопроводив свои слова игривым взглядом. Пройдя по комнате, она взяла новую книгу, подержала ее в руках и положила на место. – В общем, ты твердо обещаешь прийти в субботу? Скажи еще раз, что придешь, и я тебя выпровожу домой. Мне пора спать.
– Не ври. Тебе просто не терпится приняться за новую книжку.
– Ну ладно, – засмеялась Мэри, – сознаюсь. Но все равно подтверди, что придешь.
– Конечно, с удовольствием. Вот только…
– Что такое?
– Ты не станешь возражать, если я приду не одна? Сейчас в Лондоне находится мой друг из Франции и…
Мэри тут же утратила интерес к своей новой книге, и у Джини упало сердце. Она знала, что сейчас последует.
– Друг? – Мэри была плохой актрисой, и безразличный тон ей не удался. – Я его знаю?
– Нет, вряд ли. Его зовут Паскаль Ламартин.
– Ты давно с ним знакома?
Джини отвела глаза и задумалась. Она могла бы сознаться, что знает Паскаля уже двенадцать лет, она могла сказать, что знала его лишь три недели в Бейруте – и то, и другое было бы правдой.
– Нет, – ответила она, – не очень. Просто сейчас он работает на «Ньюс», вот и все…
– Холостяк?
– Мэри, пощади, умоляю! Да, вроде того. Разведен. Мэри обдумывала услышанное. Было почти слышно, как ворочаются мысли у нее в голове.
– Он журналист, милая? Наверное, редактор?
– Фотограф. Он был военным фотокорреспондентом, одним из самых лучших. Теперь он… Думаю, paparazzo будет самым подходящим словом. – Джини с радостью ухватилась за это определение. Самой ей не хотелось думать о Паскале в таких выражениях, но иногда и обидные слова могут оказаться полезными. Девушка полагала, что подобное определение отобьет у Мэри интерес к персоне Паскаля, однако через секунду с отчаянием поняла, что добилась прямо противоположного эффекта. Мэри издала радостный вопль, лицо ее просияло. Джини знала, что это значит, и боялась этого до смерти.
– Paparazzo! – воскликнула мачеха. – Не может быть! Это же потрясающе! Я всегда мечтала посмотреть на кого-нибудь из них. Эдакие отчаянные дьяволы. Рыскают там и сям на своих мотоциклах и носят черные очки даже по ночам. Как же назывался этот фильм?
– «Сладкая жизнь», Мэри. Это Феллини. И там были моторные лодки, а не мотоциклы.
– Вот еще! Я отлично помню этот фильм. Он такой же, этот твой Паскаль?
– Насколько мне известно, он ездит на машине. И он вовсе не «мой Паскаль».
Джини произнесла последнюю фразу подчеркнуто твердым голосом, но на Мэри это ничуть не подействовало. Она насмешливо фыркнула и продолжила допрос. Мачеха еще с четверть часа говорила про Феллини, фотоаппараты, восхитительных молодых мужчин на мотоциклах, и Джини стоило немалых трудов сбежать от нее.
– Мотоциклы! – крикнула Мэри вдогонку с крыльца. – Я абсолютно уверена, что это были мотоциклы. В субботу я сама его спрошу, этого твоего Паскаля…
Глава 9
Паскаль позвонил в восемь утра. Джини, которая была на ногах уже с шести, вела себя очень сдержанно: хотя телефон и стоял у нее под рукой, трубку она сняла не сразу – только после пятого звонка Паскаль никак не отреагировал на это, а просто сказал:
– Это я. Я взял напрокат мотоцикл. Заеду за тобой в десять.
– Что ты сделал?!
– Взял напрокат мотоцикл. Черный, немецкий. «БМВ». Очень быстрый.
– Паскаль, у меня есть машина. Ты же видел ее вчера!
– Разумеется, видел. Поэтому и арендовал мотоцикл.
– Моя машина тебе чем-то не понравилась?
– Твоя машина мне не понравилась очень многим. Во-первых, старая. Во-вторых, медленная. В-третьих, ярко-желтого цвета. Ее только раз увидишь и больше уже никогда не забудешь. Все это никуда не годится. – Он помолчал. – Кроме того, нам, возможно, придется разделиться, а если такой надобности не возникнет, ты сможешь ехать за мной. Так я захвачу для тебя шлем?
– Паскаль…
– Ровно в десять. Мне нужно сначала сделать кое-какие дела, а потом я у тебя. Au revoir. [22]
Джини положила трубку и уставилась в пустоту. После недолгих размышлений она сняла юбку и натянула джинсы.
– Моя мачеха обладает даром ясновидения. Ты в курсе, Наполеон? – задумчиво обратилась она к коту, а затем взяла его на руки и поцеловала около уха. Наполеон попытался изобразить, что терпеть не может подобных нежностей. Поборовшись для виду, он с чувством выполненного долга подогнул лапы и, поудобнее устроившись на руках у хозяйки, замурлыкал.
Джини казалось, что она так хорошо помнит Паскаля, и вот, поди ж ты, забыла одну из его главных отличительных черт – упрямство. Работая над какой-нибудь темой, он становился одержимым. Он работал не жалея сил и очень быстро, начисто забывая о таких мелких неудобствах, как сон и еда. Работа становилась для него воздухом.
В десять часов у квартиры Джини призывно проревел мотоцикл. В десять часов и одну минуту Паскаль уже стоял в гостиной Джини с двумя мотоциклетными шлемами в руках. На нем были черные джинсы, черный свитер, черный кожаный пиджак. Черные очки, правда, отсутствовали. «Спасибо Феллини», – подумала Джини. Паскаль захлопнул дверь, и от потока воздуха по полу закружились бумаги.
– Так вот, – начал он, проходя на середину комнаты, которая тут же стала вдвое меньше, – я выяснил две вещи. Одну – вчера вечером, другую – сегодня утром.
– Выпей кофе, – предложила Джини, протягивая ему керамическую кружку, – и сядь! Ты слишком большой для этой комнаты. И ты меня нервируешь. У меня тоже есть кое-какие успехи.
– Правда?
Паскаль взял кружку и выпил сразу половину, даже не замечая, что пьет. Потом поставил кружку на картонную подставку, уселся на диван и вытянул свои длиннющие ноги.
– Курить можно?
– Да.
– Спасибо. Ну, рассказывай.
Джини рассказала о своем вчерашнем визите к Мэри и встрече с Хоторном. Внимательно выслушав ее, Паскаль нахмурился.
– Не понимаю. Увидев тебя, Хоторн выглядел удивленным, но тебе показалось, что он только прикидывался. Почему?
– Не знаю. Мне так показалось. По тому, как он тянул время, как говорил. Словно у него что-то было на уме.
– Он просто ожидал, что дверь ему откроет Мэри, вот и…
– Нет, ты ошибаешься. Во-первых, все было слишком хорошо разыграно, чисто по-актерски. Во-вторых, хотя он и хорошо сыграл, но переиграл немного. Он с самого начала прекрасно видел меня – ведь я стояла на свету, в дверном проеме. Он сразу же должен был увидеть, что это не Мэри, однако продолжал разыгрывать удивление. Зачем?
Паскаль пожал плечами.
– Тебе это могло просто почудиться. Ты что же, хочешь сказать, он с самого начала знал, что ты в доме? Что он ожидал тебя увидеть?
– Вроде того. И мне это не почудилось.
– Он мог знать, что ты там окажешься?
– Это я. Я взял напрокат мотоцикл. Заеду за тобой в десять.
– Что ты сделал?!
– Взял напрокат мотоцикл. Черный, немецкий. «БМВ». Очень быстрый.
– Паскаль, у меня есть машина. Ты же видел ее вчера!
– Разумеется, видел. Поэтому и арендовал мотоцикл.
– Моя машина тебе чем-то не понравилась?
– Твоя машина мне не понравилась очень многим. Во-первых, старая. Во-вторых, медленная. В-третьих, ярко-желтого цвета. Ее только раз увидишь и больше уже никогда не забудешь. Все это никуда не годится. – Он помолчал. – Кроме того, нам, возможно, придется разделиться, а если такой надобности не возникнет, ты сможешь ехать за мной. Так я захвачу для тебя шлем?
– Паскаль…
– Ровно в десять. Мне нужно сначала сделать кое-какие дела, а потом я у тебя. Au revoir. [22]
Джини положила трубку и уставилась в пустоту. После недолгих размышлений она сняла юбку и натянула джинсы.
– Моя мачеха обладает даром ясновидения. Ты в курсе, Наполеон? – задумчиво обратилась она к коту, а затем взяла его на руки и поцеловала около уха. Наполеон попытался изобразить, что терпеть не может подобных нежностей. Поборовшись для виду, он с чувством выполненного долга подогнул лапы и, поудобнее устроившись на руках у хозяйки, замурлыкал.
Джини казалось, что она так хорошо помнит Паскаля, и вот, поди ж ты, забыла одну из его главных отличительных черт – упрямство. Работая над какой-нибудь темой, он становился одержимым. Он работал не жалея сил и очень быстро, начисто забывая о таких мелких неудобствах, как сон и еда. Работа становилась для него воздухом.
В десять часов у квартиры Джини призывно проревел мотоцикл. В десять часов и одну минуту Паскаль уже стоял в гостиной Джини с двумя мотоциклетными шлемами в руках. На нем были черные джинсы, черный свитер, черный кожаный пиджак. Черные очки, правда, отсутствовали. «Спасибо Феллини», – подумала Джини. Паскаль захлопнул дверь, и от потока воздуха по полу закружились бумаги.
– Так вот, – начал он, проходя на середину комнаты, которая тут же стала вдвое меньше, – я выяснил две вещи. Одну – вчера вечером, другую – сегодня утром.
– Выпей кофе, – предложила Джини, протягивая ему керамическую кружку, – и сядь! Ты слишком большой для этой комнаты. И ты меня нервируешь. У меня тоже есть кое-какие успехи.
– Правда?
Паскаль взял кружку и выпил сразу половину, даже не замечая, что пьет. Потом поставил кружку на картонную подставку, уселся на диван и вытянул свои длиннющие ноги.
– Курить можно?
– Да.
– Спасибо. Ну, рассказывай.
Джини рассказала о своем вчерашнем визите к Мэри и встрече с Хоторном. Внимательно выслушав ее, Паскаль нахмурился.
– Не понимаю. Увидев тебя, Хоторн выглядел удивленным, но тебе показалось, что он только прикидывался. Почему?
– Не знаю. Мне так показалось. По тому, как он тянул время, как говорил. Словно у него что-то было на уме.
– Он просто ожидал, что дверь ему откроет Мэри, вот и…
– Нет, ты ошибаешься. Во-первых, все было слишком хорошо разыграно, чисто по-актерски. Во-вторых, хотя он и хорошо сыграл, но переиграл немного. Он с самого начала прекрасно видел меня – ведь я стояла на свету, в дверном проеме. Он сразу же должен был увидеть, что это не Мэри, однако продолжал разыгрывать удивление. Зачем?
Паскаль пожал плечами.
– Тебе это могло просто почудиться. Ты что же, хочешь сказать, он с самого начала знал, что ты в доме? Что он ожидал тебя увидеть?
– Вроде того. И мне это не почудилось.
– Он мог знать, что ты там окажешься?