Страница:
Любезный Арсений Андреевич, скажите, бога ради, как у вас дела идут. Надо держаться в Смоленске до последнего, мы все рады умереть здесь. Неприятель может пропасть, истребляя лучшую свою пехоту. Он от упрямства часто рисковал, но никогда столько, как сегодня, ибо уйти ему будет трудно.
Мы все здесь готовы вас подкрепить. Ради бога, чтоб армии не расходились и составляли бы одну, как теперь. Я бы желал и еще ближе быть.
Бога ради, или атаковать его, или держаться в городе. Напиши два слова. Преданный тебе Воронцов. <...>
А. А. Закревский - М. С. Воронцову.
5 августа. [Смоленск]
Сколько ни уговаривали нашего министра, почтеннейший и любезнейший граф Михаила Семенович, чтобы не оставлял города, но он никак не слушает и сегодня ночью оставляет город. К сожалению нашему, город горит, форштаты(57) также. Неприятель опять от города отступил, дрались долго и упорно. <...> Нет, министр наш не полководец, он не может командовать русскими, а мы не смеем показаться нигде. Мы будем всегда с вами вместе, что теперь необходимо нужно.
Ваш Закревский.
А. А. Закревский - М. С. Воронцову.
6 августа. [Смоленск]
Холоднокровие, беспечность нашего министра я ни к чему иному не могу приписать, как совершенной измене (это сказано между нами), ибо внушение Вольцогена не может быть полезно. Сему первый пример есть тот, что мы покинули без нужды Смоленск и идем бог знает куда и без всякой цели для разорения России. Я говорю о сем с сердцем как русский, со слезами. Когда были эти времена, что мы кидали старинные города? Я, к сожалению, должен вам сказать, что мы, кажется, тянемся к Москве, но между тем уверен, что министра прежде сменят, нежели он туда придет. Его не иначе должно сменять как с наказанием примерным. <...> Будьте здоровы, но веселым быть не от чего. Я не могу смотреть без слез на жителей, с воплем идущих за нами с малолетними детьми, кинувши свою родину и имущество. Город весь горит.
В грусти весь ваш А. 3.
А. П. Ермолов - П. И. Багратиону.
6 августа. [Без места]
Ваше сиятельство!
Имеете право нас бранить, но только за оставление Смоленска, а после мы себя вели как герои! Правда, что не совсем благоразумно, но и тогда можно быть еще героями! Когда буду иметь счастие вас видеть, расскажу вещи невероятные. Смоленск необходимо надобно было защищать, но заметьте, ваше сиятельство, что их и доселе нет в Ельне, следовательно, все были они у Смоленска, а мы не так были сильны после суточной города обороны.
Наконец, благодаря бога, хотя раз предупредили мы ваше желание. Вам угодно было, чтобы мы остановились, дрались. Прежде получения письма вашего получил уже я это приказание(58). Почтеннейший мой благодетель! Теперь вам предлежит дать нам помощь. Пусть согласие доброе будет залогом успеха! Бог благословит предприятие наше. Если он защищает сторону правую - нам будет помощником! Представьте, ваше сиятельство, что два дни решат участь сильнейшей в Европе империи, что вам судьба предоставляет сию славу. И самая неудача не должна бы отнять у нас надежду. Надобно противостоять до последней минуты существования каждого из нас. Одно продолжение войны есть способ вернейший восторжествовать над злодеями отечества нашего.
Боюсь, что опасность, грозя древнейшей столице, заставит прибегнуть нас к миру, но сии меры слабых и робких. Все надобно принести в жертву и с радостию, когда под развалинами можно погребсти врагов, ищущих гибели Отечества нашего. Благословит бог! Умереть Россиянин должен со славою.
Ермолов.
Не гневайтесь, что удержал посланного.
А. С. Меншиков - жене.
10 августа. Дорогобуж
Я весьма давно, милый друг, не имел случая к тебе писать и воображаю твое беспокойство после произшествий, столь же глупых, сколь и несчастливых. Смоленск отдан неприятелю, и мы отступили к Дорогобужу постыдным образом, хоть без главного сражения. Мы здесь очень сильны, и неприятель, кажется, не смеет на нас [ничего] предпринять. Я весьма здоров и ни в чем не нуждаюсь, хотя обозы мои в неизвестных мне краях, и я думаю, около Гжатска.
Мужики покидают свои жилища, и неприятель живет в совершенно опустошенной земле. Все занятые им города он выжег или истребил, впродчем, надобно справедливость отдать, что наши солдаты, а особенно денщики и офицерские люди грабят и разоряют все позади армии, и потому я советую матушке из Комлево велеть вывезти вдаль все, что только можно, равным образом и из Карамышева. Надеюсь, что ты, милый друг, не упускаешь из виду делать втайне приуготовления для выезду из Москвы, буде нужда потребует, хотя я, однако же, сего нещастья не чаю, и ежели судьба оное и допустит, то по крайней мере не так скоро. В горестях разлуки и трудах моих одно лишь утешение есть - надежда освобождения Отечества продолжительною и священною для русского войною,- не искусство, а народная храбрость спасет нас от ига иноплеменных. Прощай, милый друг, и моли бога за Рос [с] ию и за нас, требуя у матушки для меня благословения.
Ф. В. Ростопчин - П. И. Багратиону.
12 августа. Москва
Принимая во всей мере признательности доверенное письмо вашего сиятельства, с крайним прискорбием узнал о потере Смоленска. Известие сие поразило чрезвычайно, и некоторые оставляют Москву, чему я чрезмерно рад, ибо пребывание трусов заражает страхом, а мы болезни сей здесь не знаем. Здесь очень дивились бездействию наших войск против наступающего неприятеля. Но лучше бы ничего им не делать, чем, выиграв баталию, предать Смоленск злодею. Я не скрою от вас, что все сие приписывают несогласию двух начальников и зависти ко взаимным успехам, а так как общество во мнениях своих меры не знает, то и уверило само себя в нелепицах. Теперь должно уже у вас быть известно, какие последствия будет иметь отступление от Смоленска. Москва ли предмет действий или Петербург, а мне кажется, что он, держа вас там, где вы [будете], станет отдельными корпусами занимать места и к петербургской, и к московской дороге, и к Калуге, дабы, пресекая сообщения, нанести больше беспокойства и потрясти дух русский. Ополчение здешнее готово, и завтра б тыс. будут на бивуаке. Остальные же сводятся к Верее и к Можайску. Ружей, пороху и свинцу - пропасть. Пушек - 145 готовых, а патронов 4 980 000. Я не могу себе представить, чтобы неприятель мог придти в Москву. Когда бы случилось, чтобы вы отступили к Вязьме, тогда я примусь за отправление всех государственных вещей и дам на волю каждого убираться, а народ здешний по верности к государю и любви к отечеству решительно умрет у стен московских. А если бог ему не поможет в его благом предприятии, то, следуя русскому правилу не доставайся злодею, обратит город в пепел, и Наполеон получит вместо добычи место, где была столица. О сем недурно и ему дать знать, чтобы он не считал на миллионы и магазейны хлеба, ибо он найдет уголь и золу. Обнимая вас дружески и по-русски, от души, остаюсь хладнокровно, но с сокрушением от происшествий,
Вам преданный
граф Ростопчин.
М. И. Кутузов - жене.
19 августа. При Гжатской пристани
Я, слава богу, здоров, мой друг, и питаю много надежды. Дух в армии чрезвычайный, хороших генералов весьма много. Право, недосуг, мой друг. Боже, благослови детей(59).
Верный друг Михаила Г [оленищев]-Кутузов.
М. И. Кутузов - дочери.
19 августа. Около Гжатска
Друг мой Аннушка и с детьми, здравствуй!
Это пишет Кудашев, так как у меня немного болят глаза и я хочу их поберечь. Какое несчастие, мой друг, находиться столь близко от вас и не иметь возможности вас расцеловать, но обстоятельства очень трудные.
Я твердо верю, что с помощию бога, который никогда меня не оставлял, поправлю дела к чести России. Но я должен сказать откровенно, что ваше пребывание возле Тарусы мне совсем не нравится. Вы легко можете подвергнуться опасности, ибо что может сделать женщина одна, да еще с детьми; поэтому я хочу, чтобы вы уехали подальше от театра войны. Уезжай же, мой друг! Но я требую, чтобы все сказанное мною было сохранено в глубочайшей тайне, ибо если это получит огласку, вы мне сильно навредите.
Если бы случилось так, что Николай(60) не получил бы разрешения губернатора на выезд, то вы должны уехать одни. Тогда я сам улажу дело с губернатором, указав на то, что мужу надлежит сопровождать свою жену и детей. Но вы, дети мои, уезжайте во что бы то ни стало.
Я чувствую себя довольно сносно и полон надежды. Не удивляйтесь, что я немного отступил без боя, это для того, чтобы укрепиться как можно больше(61).
Детей целую. Боже тебя благослови и их. Кланяйся Николаю.
Верный друг Михаила Г'[оленищев ]-Ку[тузов].
Н. М. Карамзин - И. И. Дмитриеву.
20 августа. Москва
Любезнейший друг!
Давно я не писал к тебе: у меня была лихорадка за лихорадкою, а сверх того и наши государственные обстоятельства не дают охоты писать. Я переехал в город, отправил жену и детей в Ярославль с брюхатою княгинею Вяземскою, сам живу у графа Ф. В. Ростопчина и готов умереть за Москву, если так угодно богу. Наши стены ежедневно более и более пустеют: уезжает множество. Хорошо, что имеем градоначальника умного и бодрого, которого люблю искренне как патриот патриота. Я рад сесть на своего серого коня и вместе с Московскою удалою дружиною(62) примкнуть к нашей армии. Не говорю тебе о чувствах, с которыми я отпускал мою бесценную подругу и малюток: может быть, в здешнем мире уже не увижу их! В первый раз завидую тебе - ты не муж и не отец! Впрочем, душа моя довольно тверда. Я простился и с "Историею" - лучший и полный экземпляр ее отдал жене, а другой - в Архив Иностранной коллегии. Теперь без "Истории" и без дела читаю Юма о происхождении идей!!
Здоров ли ты? Обнимаю тебя со всею дружескою горячностию. Многие из наших общих знакомцев уже в бегах. Я благословил Жуковского на брань - он вчера выступил отсюда навстречу к неприятелю. Увы! Василий Пушкин убрался в Нижний! Прости, милый. До гроба верный друг твой
Н. Карамзин.
А. М. Жихарев - матери.
20 августа. Свеаборгский рейд
Не могу вам описать, любезнейшая маминька, радости моей при получении вашего письма. <...> Впрочем же, об одном только Вас прошу: беречь себя и для своего спокойствия всем жертвовать, ибо оно для нас драгоценнее всего на свете. Что ж до меня, то я, слава богу, здоров и, не имея денег, не очень скучаю, потому что не так много имею потребностей. Одна только неизвестность о вас меня тревожила. Мы завтрашний
день садим к себе десантные войски, и я слышал, что повезем их в Ригу. Государь сегодня поутру отправился отсюда в Петербург, возвращаясь из Або, где он был для личных переговоров с принцем Понте-Корво, наследником шведского престола(63). Уверяют, что все их переговоры кончились к совершенному удовольствию государя и что поэтому мы везем десант, а в непродолжительном времени и шведы также повезут. Государь во время пребывания своего в Або многим шведам пожаловал наши ордена. А что в первом моем отсюда письме я докладывал вам, что мы простоим недели три, то это от того, что по прибытии нашем сюда мы нашли, что все войски уже готовы, и мы тотчас начали брать на кора [б] ли все их тягости. Деньги же, которые вы по м [и] лости своей мне изволили пожаловать, я не получил, я думаю, потому, что в последнее время пребывания нашего в Кронштате я совсем не ездил на берег. Затем прося Вашего родительского благословения и целуя ваши ручки с глубочайшим почитанием и преданностью вам и дражайшему дядюшке, честь имею пребыть по [кор] нейший сын и племянник
Александр Жихарев.
Сей час узнал, что мы пойдем не в Ригу, [а] в Ревель, и потому прошу вас, маминька, ужо туда написать ко мне, и теперь я полагаю, что кампания наша кончится. Милую сестрицу и братца мысленно целую.
П. И. Багратион - Ф. В. Ростопчину.
22 августа.
Лагерь при дер. Семеновской(64) <
...> Я посылаю своего человека купить кое-что, мочи нет, ослабел, но надо уже добивать себя. Служил [в] Италии, Австрии, Пруссии, кажется, говорить смело о своем надо больше. Ей-богу, мой почтенный друг, я рад[служить], рвусь, мучаюсь, но не моя вина - руки связаны как прежде, так и теперь.
Неприятель вчера не преследовал, имел роздых, дабы силы свои притянуть. Он думал, мы дадим баталию сегодня, но сейчас я получил рапорт от аванпостов, что [французы] начали показываться. По обыкновению у нас еще не решено, где и когда дать баталию - все выбираем места и все хуже находим. <...> Прощайте, с нами бог.<...>
М. В. Акнов - И. Я. Неелову.
[22 августа, Тверь]
Милостивый государь, Иван Яковлевич!
Время угрожает, даже и начальник губернии приказал предпринять осторожность - семейства из Твери вывезть. В таком необходимом и крайнем случае да и по слову вашему, батюшка, на пособие изреченному изустно, всепокорнейше прошу оказать милость - прислать завтра для дому моего кибиточку с лошадьми и другую, хотя [бы] деревенскую, с лошадьми же, мы хочем, по крайней мере, выехать к Бежецку. Лошади ваши и люди будут в дороге везти, и вощики удовольствуются платою. Зделайте, батюшка, сие ваше снисхождение, а при том и еще бы в телеге для размещения плакущихся моих родных. Полагаю крепкой и твердой надеждой по врожденному вашему благосклонию на помощь и особенно при таковой н[ы]нешней угрожающей гибели, что вы не оставите тем просимым велми нужным <...>.
Ф. В. Ростопчин - П. А. Толстому.
24 августа. [Москва] <
...> Положение Москвы дурное. Армии наши 13 верст от Можайска. Гжать(65) занята французами. У злодея не более 150 тысяч, а у нас с пришедшими войсками - 143 тысячи(66). Милорадович пришел, Марков с 23 тысячами там. Кутузов пишет, что дает баталию и другой цели не имеет, как защищать Москву. Неприятель не имеет провианта, и он отчаянно идет на Москву, обещая в ней золотые горы. Витгенштейн добил в четвертый раз армию Удино, сей умер от ран, и в последнем деле два генерала взяты в плен(67). В Петербурге довольно спокойны, судя по маранью Гурьева и Козодавлева. Тормасов соединился с Чичаговым (68). Москва спокойна и тверда, но пуста, ибо дамы и мужчины женского пола уехали.
Прощайте, почтеннейший граф, будьте здоровы, сего желает вам преданный граф Ф. Ростопчин.
Р. S. Скажите Ник. Селив. (69), что я отправил водою в Нижний на барке 57 французов(70), ему будет праздник видеть этот ковчег.
Д. А. Апухтин - жене.
24 августа. Под Можайском
Милый и сердечный друг мой и ангел Машинька! Мы теперь стоим под Можайском на биваках, где соединились с полком, и я командую вторым баталионом. Корпус офицеров у нас прекрасный, ш[еф] бесподобный(71), и мы все, как друзья. <...> Я, слава богу, здоров. Грусно иногда бывает, что с вами, мои милые, розно. То есть розно стало с сердцем, которое для вас живет и бьется. Но скучать некогда. Ты знаешь, мой друг, мою философию, что для того, чтобы быть счастливу, надобно стараться, как можно скорей стараться, привыкать к тому состоянию, к которому судьба нас определяет, что я и делаю. <...> Придет время, естли угодно богу, когда прижму вас к моему пламенному сердцу, и тогда все четверо скажем: "Кто счастливее меня?" Вот, мой ангел, мое утешение. Естли это и мечта, она, по крайней мере, делает меня счастливым. Отечество, вера, государь! и Вы, мои друзья,- вот для чего я жить желаю. Пишу дурно, потому что биваки и пишу лежа. Прощай, мой друг, я тебя обнимаю. Твой верный друг
Дмитрий Апухтин.
Е. Н. Давыдова - А. Н. Самойлову.
[Конец августа]
Посылаю, батюшка братец, печатные глупости Ростопчина(72). Я получила их вчерась на почте с письмом Васинькиным и от Наталии Владимировны от 15-го августа. Зделой милость, голубчик, уведомь меня, что узнаешь о чуме(73)
К. Д.
М. И. Кутузов - жене.
25 августа.
Верст шесть пред Можайском
Я, слава богу, здоров, мой друг. Три дня уже стоим в виду с Наполеоном, да так в виду, что и самого его в сером сертучке видели. Его узнать нельзя как осторожен, теперь закапывается по уши. Вчерась на моем левом фланге было дело адское; мы несколько раз прогоняли и удерживали место, кончилось уже в темную ночь(74). Наши делали чудеса, особливо кирасиры, и взяли французских пять пушек.
Детям благословение.
Верный друг Михаила Г [оленищев]-Ку{тузов].
Т. А. Каменецкий - О. К. Каменецкому.
26 августа. Москва
Милостивый государь дядюшка Иосиф Кириллович!
Вчера в б часов вечера происходило торжественное шествие Смоленския божия матери в Архангельский собор; сперва несколько часов божья матерь изволила быть в доме одного купца в Тверской-Ямской улице, откуда уже при звоне колоколов и при пении приличных песен несена была на раменах двумя архимандритами в ходу до самого собора; и Иверской божьей матери, не доходя до Кремля, был молебен. Стечение народа было многочисленное. Вы не поверите, что в несколько минут вся Тверская улица - это от заставы и до самого Кремля - и весь Кремль наполнились народом, который со всем усердием сопровождал божью матерь. Зрелище самое трогательное. Да сохранит Вас Смоленская божья матерь святыми своими молитвами в совершенном здравии и во всяком удовольствии. Через полчаса после сего торжества провезли на 104-х повозках 34 пушки из Киевского арсенала в Московский.
Сегодня в полночь получено следующее известие от его светлости Главнокомандующего армиями: "Вчерашнего числа [24-го] во 2-м часу пополудни неприятель в важных силах атаковал наш левый фланг под командою князя Багратиона и не только в чем-либо имел поверхность, но потерпел везде сильную потерю. Сражение продолжалось даже в ночи. Вторая кирасирская дивизия преимущественно отличилась своими атаками. Взяты пленные и пять пушек. Армии наши стоят на том же месте при деревне Бородине". <...>
Мимо Москвы проводят множество пленных. Тут можно видеть в миниатюре народов всех наций, кроме русских, шведов, датчан и турок. Англичане, испанцы и португальцы страшно проклинают Наполеона. Некоторые из пленных не могут переносить нашего скверного климата и умирают на месте. В моих глазах умерло двое третьего дня, когда я ходил смотреть их. Мы укладывали несколько дней сряду золотые и серебряные монеты и медали, также некоторые редкие книги, как, напр., Museum Florentinum(75) и другие. Учеников, которые имеют родителей, распускают по домам, некоторые уже и уехали месяца на три, на четыре и более. Ивану Андреевичу яко хозяину дома теперь хлопотать довольно. Многие из московских бояр paзъехались по другим губерниям, особливо в Ярославскую, Нижегородскую и Казанскую. Дня с три тому назад в Москву прислали из армии три роты артиллерии, которые расположились в недалеком отстоянии от Москвы на месте, так называемом Поклонная гора. И я себе купил саблю в арсенале за пять рублей. В Черниговскую губернию писем не принимают, в точности я еще этого не знаю, по крайней мере, Андрей Антонович(76) послал было на почту письмо, но его не приняли. <...>
Тит Каменецкий
Р. S. Жалованье нам раздают обыкновенно за прошедший месяц в начальных числах следующего, даже в 7-ое, а иногда в 8-ое число, а за настоящий август мы получили еще третьего дня.
П. П. Коновницын - жене.
27 августа.
Биваки при городе Можайске
Я два месяца, мой друг милый, ни строчки от тебя не имею, оттого погружен в скорбь сердечную и отчаянье. Утешаю себя только тем, авось все сообщение прервано, и оттого письма не пересылаются. Дай боже, чтоб сия причина была твоему молчанию! Но страшусь, чтоб не было другой. Друг ты мой сердечный, жива ли ты? Бог мой, не разлучи меня единой в жизни отрады. Ах, что дети, живы ли они, я себе уже все несчастья и злоключения представляю. Черные мысли следуют за мною повсюду, даже и в делах жестоких дел.
Обо мне ты нимало не беспокойся, я жив и здоров, а счастлив тем, что мог оказать услуги моему родному отечеству. Монтандр тебе многое расскажет, чего описать некогда, да и памяти не станет. Я был в 4-х делах жарких прежде, после того 10 дней дрался в авангарде(77) и приобрел все уважение от обеих армий. Наконец, вчерась было дело генерального сражения, день страшного суда, битва, коей, может быть, и примеру не было. Я жив, чего же тебе больше, и спешу тебя сим порадовать. Монтандра продержи у себя хотя с неделю или нет, мой друг, обрадуй меня, что ты с детьми жива как наискорее! Успокой смущенный дух мой.
Я командую корпусом. Тучков ранен в грудь, Тучков Александр убит, Тучков Павел прежде взят в плен. У Ушакова оторвана нога. <...> Раненых и убитых много. Багратион ранен. А я - ничуть, кроме сюртука, который для странности посылаю(78). <...>
Раздели печаль мою о моем добром товарище, о славном офицере, о преданном мне человеке. Сейчас мне приводят лошадь моего доброго Гавердовского, он или убит, или в плену. Чтоб достоверно узнать, постараюсь послать парламентера. Как меня сие крепко огорчило. Как он мне служил в авангарде, и был уже генерал-квартирм [ейстером] армии. Какую он славу себе уже приобрел, и армия его лишилась. Потеря, точно, велика. Как я желаю, чтобы он был жив. Но едва ли он живет. Не оставь его жену и детей. <...> Дивизии моей почти нет(79), она служила более всех, я ее водил несколько раз на батареи. Едва ли тысячу человек сочтут. Множество добрых людей погибло, но все враг еще не сокрушен. Досталось ему вдвое, но все еще близ Москвы. Боже, помоги, избави Россию от врага мира.
О моих разных подвигах понаслышке на миру тебе, уповаю, расскажет Монтандр. Лицом в грязь не ударил. А не пишу ничего, чтоб не показать хвастовства. Да теперь, правду сказать, и не до того. Не хочу чинов, не хочу крестов, а единого истинного счастья - быть в одном Квярове неразлучно с тобою. Семейное счастье ни с чем в свете не сравню. Вот чего за службу мою просить буду. Вот чем могу только быть вознагражден. Так, мой друг, сие вот одно мое желание. Пришли мне белья, теплый сюртук, теплые кое-какие вещи - и полно. <...>
Пишу сие на дворе при народе, утомлен от службы: весь день сражался, а ночь шел на лошади, которые у меня все почти не ходят. Две лошади опять ранены, а жеребенок так худ, что ног не волочит, гнедая ссаднена - то я езжу часто на гусарских. Я нередко командую и гвардиею, и конницею по 100 эскадронов, и во всем до сего часа бог помогал. <...>
Ну, прощай, мой друг, писал бы 5 листов, да устал - не спал ночь, и спешу тебя известить. Что Лиза, ее кашель? Петруша(80), Ваня, Гриша? Напиши особенно о каждом. Что пятый, стучит ли? Перекрести их, благослови, прижми их к сердцу и скажи, что я постараюсь оставить им имя честного отца и патриота. Целую тебя, крещу. Прощай, мой друг. Еще раз тебя обнимаю и есмь, пока жив, пока кровь в жилах, тебе верный и преданный друг
П. Коновницын. <...>
Е. Жуков - А. И. Горчакову.
[27 августа. Можайск]
Сиятельный князь, милостивый государь!
Сейчас был я здесь в Можайске у нашего героя князя Андрея Ивановича(81). Я нашел его на постели. Он ранен, но я клянусь вашему сиятельству, что рана его в плечо не опасна. Он уже к вам писал с эстафетою, которое письмо вручит вам Александр Львович Нарышкин, что уже служит доказательством, что он в состоянии писать. Он хотел было писать и теперь, но я ему отсоветовал. Я взял обязанность сию на себя. Обрадовал я князя и чем же? Я достал три яблока и сейчас послал к нему. Посланный возвратился и не может мне описать, как он сим доволен. О положении братца вашего не премину вас извещать. Как скоро он оправится, то хочет опять лететь на поле славы. Прощайте, ваше сиятельство! Мое почитание графу и графине. С совершенным высокопочитанием и преданностью имею честь быть, сиятельнейший князь, милостивый государь, вашего сиятельства всепокорнейшим слугою.
Егор Жуков.
Н. М. Карамзин - брату.
27 августа. Москва
Не вините меня, что я недели две не писал к вам. Право, не хотелось за перо взяться. Наконец, я решился силою отправить жену мою с детьми в Ярославль, а сам остаюсь здесь и живу в доме у главнокомандующего Федора Васильевича, но без всякого дела и без всякой пользы. Душе моей противна мысль быть беглецом: для того не выеду из Москвы, пока все не решится. Вчера началось кровопролитнейшее сражение и ныне возобновилось. Слышно, что мы все еще удерживаем место. Убитых множество, французов - более. Из наших генералов ранены: Багратион, Воронцов, Горчаков, Коновницын. С обеих сторон дерутся отчаянно - бог да будет нам поборник! Через несколько часов окажется или что Россия спасена, или что она пала. Я довольно здоров и тверд, многие кажутся мне малодушными. Верно, что есть бог! Участь моя остается в неизвестности. Буду ли еще писать к вам - не знаю, но благодарю бога за свое доселе хладнокровие, не весьма обыкновенное для моего характера. Чем ближе опасность, тем менее во мне страха. Опыт знакомит нас с самими нами.
Д. С. Дохтуров - жене.
28 августа. [Без места]
Вчера я к тебе, друг мой, писал чрез курьера, отправленного Кутузовым, где уведомил тебя, что у нас было третьего дня престрашное сражение, верно, жесточее Прейс-Ейлавского(82). Меня бог спас чудесно: не было места, где бы можно быть безопасно. С семи часов утра и до вечера поздно сражение продолжалось. Я командовал центром, и у меня началось, но как ранили к. Багратиона, то Кутузов мне прислал повеление взять 2-ю армию в мою команду, куда я тотчас и отправился. Это было на левом фланге; на сем пункте неприятель устремил все свои силы для занятия возвышений и укреплений, нами сделанных. По приезде моем на сей фланг я нашел, что некоторые были уже нами уступлены и что мы должны были несколько назад податься. В сем положении я застал вторую армию. Наши дрались отчаянно, неприятель атаковал весьма дерзко, но везде его кавалерия была опрокинута нашими кирасирами, одним словом, сражались с удивительным мужеством и удержали место до ночи, где и ночевали, а в 5 часов немного отступили к Можайску. Не могу представить, как я остался безвреден. Все побито и ранено возле меня. <...> Мы очень много потеряли, но неприятель, я думаю, еще более: взято у него два генерала и много раненых и убитых, как говорят пленные. <...> Ты у меня спрашиваешь, душа моя, остаться ли тебе в Москве. Может быть, бог нам поможет злодея нашего истребить, но, однако же, чтоб ты не подверглась опасности, я советую тебе ехать в деревню, а я при всяком случае буду извещать тебя о себе. Верь, друг мой, что мне нет ничего на свете вас дороже. <...>
Мы все здесь готовы вас подкрепить. Ради бога, чтоб армии не расходились и составляли бы одну, как теперь. Я бы желал и еще ближе быть.
Бога ради, или атаковать его, или держаться в городе. Напиши два слова. Преданный тебе Воронцов. <...>
А. А. Закревский - М. С. Воронцову.
5 августа. [Смоленск]
Сколько ни уговаривали нашего министра, почтеннейший и любезнейший граф Михаила Семенович, чтобы не оставлял города, но он никак не слушает и сегодня ночью оставляет город. К сожалению нашему, город горит, форштаты(57) также. Неприятель опять от города отступил, дрались долго и упорно. <...> Нет, министр наш не полководец, он не может командовать русскими, а мы не смеем показаться нигде. Мы будем всегда с вами вместе, что теперь необходимо нужно.
Ваш Закревский.
А. А. Закревский - М. С. Воронцову.
6 августа. [Смоленск]
Холоднокровие, беспечность нашего министра я ни к чему иному не могу приписать, как совершенной измене (это сказано между нами), ибо внушение Вольцогена не может быть полезно. Сему первый пример есть тот, что мы покинули без нужды Смоленск и идем бог знает куда и без всякой цели для разорения России. Я говорю о сем с сердцем как русский, со слезами. Когда были эти времена, что мы кидали старинные города? Я, к сожалению, должен вам сказать, что мы, кажется, тянемся к Москве, но между тем уверен, что министра прежде сменят, нежели он туда придет. Его не иначе должно сменять как с наказанием примерным. <...> Будьте здоровы, но веселым быть не от чего. Я не могу смотреть без слез на жителей, с воплем идущих за нами с малолетними детьми, кинувши свою родину и имущество. Город весь горит.
В грусти весь ваш А. 3.
А. П. Ермолов - П. И. Багратиону.
6 августа. [Без места]
Ваше сиятельство!
Имеете право нас бранить, но только за оставление Смоленска, а после мы себя вели как герои! Правда, что не совсем благоразумно, но и тогда можно быть еще героями! Когда буду иметь счастие вас видеть, расскажу вещи невероятные. Смоленск необходимо надобно было защищать, но заметьте, ваше сиятельство, что их и доселе нет в Ельне, следовательно, все были они у Смоленска, а мы не так были сильны после суточной города обороны.
Наконец, благодаря бога, хотя раз предупредили мы ваше желание. Вам угодно было, чтобы мы остановились, дрались. Прежде получения письма вашего получил уже я это приказание(58). Почтеннейший мой благодетель! Теперь вам предлежит дать нам помощь. Пусть согласие доброе будет залогом успеха! Бог благословит предприятие наше. Если он защищает сторону правую - нам будет помощником! Представьте, ваше сиятельство, что два дни решат участь сильнейшей в Европе империи, что вам судьба предоставляет сию славу. И самая неудача не должна бы отнять у нас надежду. Надобно противостоять до последней минуты существования каждого из нас. Одно продолжение войны есть способ вернейший восторжествовать над злодеями отечества нашего.
Боюсь, что опасность, грозя древнейшей столице, заставит прибегнуть нас к миру, но сии меры слабых и робких. Все надобно принести в жертву и с радостию, когда под развалинами можно погребсти врагов, ищущих гибели Отечества нашего. Благословит бог! Умереть Россиянин должен со славою.
Ермолов.
Не гневайтесь, что удержал посланного.
А. С. Меншиков - жене.
10 августа. Дорогобуж
Я весьма давно, милый друг, не имел случая к тебе писать и воображаю твое беспокойство после произшествий, столь же глупых, сколь и несчастливых. Смоленск отдан неприятелю, и мы отступили к Дорогобужу постыдным образом, хоть без главного сражения. Мы здесь очень сильны, и неприятель, кажется, не смеет на нас [ничего] предпринять. Я весьма здоров и ни в чем не нуждаюсь, хотя обозы мои в неизвестных мне краях, и я думаю, около Гжатска.
Мужики покидают свои жилища, и неприятель живет в совершенно опустошенной земле. Все занятые им города он выжег или истребил, впродчем, надобно справедливость отдать, что наши солдаты, а особенно денщики и офицерские люди грабят и разоряют все позади армии, и потому я советую матушке из Комлево велеть вывезти вдаль все, что только можно, равным образом и из Карамышева. Надеюсь, что ты, милый друг, не упускаешь из виду делать втайне приуготовления для выезду из Москвы, буде нужда потребует, хотя я, однако же, сего нещастья не чаю, и ежели судьба оное и допустит, то по крайней мере не так скоро. В горестях разлуки и трудах моих одно лишь утешение есть - надежда освобождения Отечества продолжительною и священною для русского войною,- не искусство, а народная храбрость спасет нас от ига иноплеменных. Прощай, милый друг, и моли бога за Рос [с] ию и за нас, требуя у матушки для меня благословения.
Ф. В. Ростопчин - П. И. Багратиону.
12 августа. Москва
Принимая во всей мере признательности доверенное письмо вашего сиятельства, с крайним прискорбием узнал о потере Смоленска. Известие сие поразило чрезвычайно, и некоторые оставляют Москву, чему я чрезмерно рад, ибо пребывание трусов заражает страхом, а мы болезни сей здесь не знаем. Здесь очень дивились бездействию наших войск против наступающего неприятеля. Но лучше бы ничего им не делать, чем, выиграв баталию, предать Смоленск злодею. Я не скрою от вас, что все сие приписывают несогласию двух начальников и зависти ко взаимным успехам, а так как общество во мнениях своих меры не знает, то и уверило само себя в нелепицах. Теперь должно уже у вас быть известно, какие последствия будет иметь отступление от Смоленска. Москва ли предмет действий или Петербург, а мне кажется, что он, держа вас там, где вы [будете], станет отдельными корпусами занимать места и к петербургской, и к московской дороге, и к Калуге, дабы, пресекая сообщения, нанести больше беспокойства и потрясти дух русский. Ополчение здешнее готово, и завтра б тыс. будут на бивуаке. Остальные же сводятся к Верее и к Можайску. Ружей, пороху и свинцу - пропасть. Пушек - 145 готовых, а патронов 4 980 000. Я не могу себе представить, чтобы неприятель мог придти в Москву. Когда бы случилось, чтобы вы отступили к Вязьме, тогда я примусь за отправление всех государственных вещей и дам на волю каждого убираться, а народ здешний по верности к государю и любви к отечеству решительно умрет у стен московских. А если бог ему не поможет в его благом предприятии, то, следуя русскому правилу не доставайся злодею, обратит город в пепел, и Наполеон получит вместо добычи место, где была столица. О сем недурно и ему дать знать, чтобы он не считал на миллионы и магазейны хлеба, ибо он найдет уголь и золу. Обнимая вас дружески и по-русски, от души, остаюсь хладнокровно, но с сокрушением от происшествий,
Вам преданный
граф Ростопчин.
М. И. Кутузов - жене.
19 августа. При Гжатской пристани
Я, слава богу, здоров, мой друг, и питаю много надежды. Дух в армии чрезвычайный, хороших генералов весьма много. Право, недосуг, мой друг. Боже, благослови детей(59).
Верный друг Михаила Г [оленищев]-Кутузов.
М. И. Кутузов - дочери.
19 августа. Около Гжатска
Друг мой Аннушка и с детьми, здравствуй!
Это пишет Кудашев, так как у меня немного болят глаза и я хочу их поберечь. Какое несчастие, мой друг, находиться столь близко от вас и не иметь возможности вас расцеловать, но обстоятельства очень трудные.
Я твердо верю, что с помощию бога, который никогда меня не оставлял, поправлю дела к чести России. Но я должен сказать откровенно, что ваше пребывание возле Тарусы мне совсем не нравится. Вы легко можете подвергнуться опасности, ибо что может сделать женщина одна, да еще с детьми; поэтому я хочу, чтобы вы уехали подальше от театра войны. Уезжай же, мой друг! Но я требую, чтобы все сказанное мною было сохранено в глубочайшей тайне, ибо если это получит огласку, вы мне сильно навредите.
Если бы случилось так, что Николай(60) не получил бы разрешения губернатора на выезд, то вы должны уехать одни. Тогда я сам улажу дело с губернатором, указав на то, что мужу надлежит сопровождать свою жену и детей. Но вы, дети мои, уезжайте во что бы то ни стало.
Я чувствую себя довольно сносно и полон надежды. Не удивляйтесь, что я немного отступил без боя, это для того, чтобы укрепиться как можно больше(61).
Детей целую. Боже тебя благослови и их. Кланяйся Николаю.
Верный друг Михаила Г'[оленищев ]-Ку[тузов].
Н. М. Карамзин - И. И. Дмитриеву.
20 августа. Москва
Любезнейший друг!
Давно я не писал к тебе: у меня была лихорадка за лихорадкою, а сверх того и наши государственные обстоятельства не дают охоты писать. Я переехал в город, отправил жену и детей в Ярославль с брюхатою княгинею Вяземскою, сам живу у графа Ф. В. Ростопчина и готов умереть за Москву, если так угодно богу. Наши стены ежедневно более и более пустеют: уезжает множество. Хорошо, что имеем градоначальника умного и бодрого, которого люблю искренне как патриот патриота. Я рад сесть на своего серого коня и вместе с Московскою удалою дружиною(62) примкнуть к нашей армии. Не говорю тебе о чувствах, с которыми я отпускал мою бесценную подругу и малюток: может быть, в здешнем мире уже не увижу их! В первый раз завидую тебе - ты не муж и не отец! Впрочем, душа моя довольно тверда. Я простился и с "Историею" - лучший и полный экземпляр ее отдал жене, а другой - в Архив Иностранной коллегии. Теперь без "Истории" и без дела читаю Юма о происхождении идей!!
Здоров ли ты? Обнимаю тебя со всею дружескою горячностию. Многие из наших общих знакомцев уже в бегах. Я благословил Жуковского на брань - он вчера выступил отсюда навстречу к неприятелю. Увы! Василий Пушкин убрался в Нижний! Прости, милый. До гроба верный друг твой
Н. Карамзин.
А. М. Жихарев - матери.
20 августа. Свеаборгский рейд
Не могу вам описать, любезнейшая маминька, радости моей при получении вашего письма. <...> Впрочем же, об одном только Вас прошу: беречь себя и для своего спокойствия всем жертвовать, ибо оно для нас драгоценнее всего на свете. Что ж до меня, то я, слава богу, здоров и, не имея денег, не очень скучаю, потому что не так много имею потребностей. Одна только неизвестность о вас меня тревожила. Мы завтрашний
день садим к себе десантные войски, и я слышал, что повезем их в Ригу. Государь сегодня поутру отправился отсюда в Петербург, возвращаясь из Або, где он был для личных переговоров с принцем Понте-Корво, наследником шведского престола(63). Уверяют, что все их переговоры кончились к совершенному удовольствию государя и что поэтому мы везем десант, а в непродолжительном времени и шведы также повезут. Государь во время пребывания своего в Або многим шведам пожаловал наши ордена. А что в первом моем отсюда письме я докладывал вам, что мы простоим недели три, то это от того, что по прибытии нашем сюда мы нашли, что все войски уже готовы, и мы тотчас начали брать на кора [б] ли все их тягости. Деньги же, которые вы по м [и] лости своей мне изволили пожаловать, я не получил, я думаю, потому, что в последнее время пребывания нашего в Кронштате я совсем не ездил на берег. Затем прося Вашего родительского благословения и целуя ваши ручки с глубочайшим почитанием и преданностью вам и дражайшему дядюшке, честь имею пребыть по [кор] нейший сын и племянник
Александр Жихарев.
Сей час узнал, что мы пойдем не в Ригу, [а] в Ревель, и потому прошу вас, маминька, ужо туда написать ко мне, и теперь я полагаю, что кампания наша кончится. Милую сестрицу и братца мысленно целую.
П. И. Багратион - Ф. В. Ростопчину.
22 августа.
Лагерь при дер. Семеновской(64) <
...> Я посылаю своего человека купить кое-что, мочи нет, ослабел, но надо уже добивать себя. Служил [в] Италии, Австрии, Пруссии, кажется, говорить смело о своем надо больше. Ей-богу, мой почтенный друг, я рад[служить], рвусь, мучаюсь, но не моя вина - руки связаны как прежде, так и теперь.
Неприятель вчера не преследовал, имел роздых, дабы силы свои притянуть. Он думал, мы дадим баталию сегодня, но сейчас я получил рапорт от аванпостов, что [французы] начали показываться. По обыкновению у нас еще не решено, где и когда дать баталию - все выбираем места и все хуже находим. <...> Прощайте, с нами бог.<...>
М. В. Акнов - И. Я. Неелову.
[22 августа, Тверь]
Милостивый государь, Иван Яковлевич!
Время угрожает, даже и начальник губернии приказал предпринять осторожность - семейства из Твери вывезть. В таком необходимом и крайнем случае да и по слову вашему, батюшка, на пособие изреченному изустно, всепокорнейше прошу оказать милость - прислать завтра для дому моего кибиточку с лошадьми и другую, хотя [бы] деревенскую, с лошадьми же, мы хочем, по крайней мере, выехать к Бежецку. Лошади ваши и люди будут в дороге везти, и вощики удовольствуются платою. Зделайте, батюшка, сие ваше снисхождение, а при том и еще бы в телеге для размещения плакущихся моих родных. Полагаю крепкой и твердой надеждой по врожденному вашему благосклонию на помощь и особенно при таковой н[ы]нешней угрожающей гибели, что вы не оставите тем просимым велми нужным <...>.
Ф. В. Ростопчин - П. А. Толстому.
24 августа. [Москва] <
...> Положение Москвы дурное. Армии наши 13 верст от Можайска. Гжать(65) занята французами. У злодея не более 150 тысяч, а у нас с пришедшими войсками - 143 тысячи(66). Милорадович пришел, Марков с 23 тысячами там. Кутузов пишет, что дает баталию и другой цели не имеет, как защищать Москву. Неприятель не имеет провианта, и он отчаянно идет на Москву, обещая в ней золотые горы. Витгенштейн добил в четвертый раз армию Удино, сей умер от ран, и в последнем деле два генерала взяты в плен(67). В Петербурге довольно спокойны, судя по маранью Гурьева и Козодавлева. Тормасов соединился с Чичаговым (68). Москва спокойна и тверда, но пуста, ибо дамы и мужчины женского пола уехали.
Прощайте, почтеннейший граф, будьте здоровы, сего желает вам преданный граф Ф. Ростопчин.
Р. S. Скажите Ник. Селив. (69), что я отправил водою в Нижний на барке 57 французов(70), ему будет праздник видеть этот ковчег.
Д. А. Апухтин - жене.
24 августа. Под Можайском
Милый и сердечный друг мой и ангел Машинька! Мы теперь стоим под Можайском на биваках, где соединились с полком, и я командую вторым баталионом. Корпус офицеров у нас прекрасный, ш[еф] бесподобный(71), и мы все, как друзья. <...> Я, слава богу, здоров. Грусно иногда бывает, что с вами, мои милые, розно. То есть розно стало с сердцем, которое для вас живет и бьется. Но скучать некогда. Ты знаешь, мой друг, мою философию, что для того, чтобы быть счастливу, надобно стараться, как можно скорей стараться, привыкать к тому состоянию, к которому судьба нас определяет, что я и делаю. <...> Придет время, естли угодно богу, когда прижму вас к моему пламенному сердцу, и тогда все четверо скажем: "Кто счастливее меня?" Вот, мой ангел, мое утешение. Естли это и мечта, она, по крайней мере, делает меня счастливым. Отечество, вера, государь! и Вы, мои друзья,- вот для чего я жить желаю. Пишу дурно, потому что биваки и пишу лежа. Прощай, мой друг, я тебя обнимаю. Твой верный друг
Дмитрий Апухтин.
Е. Н. Давыдова - А. Н. Самойлову.
[Конец августа]
Посылаю, батюшка братец, печатные глупости Ростопчина(72). Я получила их вчерась на почте с письмом Васинькиным и от Наталии Владимировны от 15-го августа. Зделой милость, голубчик, уведомь меня, что узнаешь о чуме(73)
К. Д.
М. И. Кутузов - жене.
25 августа.
Верст шесть пред Можайском
Я, слава богу, здоров, мой друг. Три дня уже стоим в виду с Наполеоном, да так в виду, что и самого его в сером сертучке видели. Его узнать нельзя как осторожен, теперь закапывается по уши. Вчерась на моем левом фланге было дело адское; мы несколько раз прогоняли и удерживали место, кончилось уже в темную ночь(74). Наши делали чудеса, особливо кирасиры, и взяли французских пять пушек.
Детям благословение.
Верный друг Михаила Г [оленищев]-Ку{тузов].
Т. А. Каменецкий - О. К. Каменецкому.
26 августа. Москва
Милостивый государь дядюшка Иосиф Кириллович!
Вчера в б часов вечера происходило торжественное шествие Смоленския божия матери в Архангельский собор; сперва несколько часов божья матерь изволила быть в доме одного купца в Тверской-Ямской улице, откуда уже при звоне колоколов и при пении приличных песен несена была на раменах двумя архимандритами в ходу до самого собора; и Иверской божьей матери, не доходя до Кремля, был молебен. Стечение народа было многочисленное. Вы не поверите, что в несколько минут вся Тверская улица - это от заставы и до самого Кремля - и весь Кремль наполнились народом, который со всем усердием сопровождал божью матерь. Зрелище самое трогательное. Да сохранит Вас Смоленская божья матерь святыми своими молитвами в совершенном здравии и во всяком удовольствии. Через полчаса после сего торжества провезли на 104-х повозках 34 пушки из Киевского арсенала в Московский.
Сегодня в полночь получено следующее известие от его светлости Главнокомандующего армиями: "Вчерашнего числа [24-го] во 2-м часу пополудни неприятель в важных силах атаковал наш левый фланг под командою князя Багратиона и не только в чем-либо имел поверхность, но потерпел везде сильную потерю. Сражение продолжалось даже в ночи. Вторая кирасирская дивизия преимущественно отличилась своими атаками. Взяты пленные и пять пушек. Армии наши стоят на том же месте при деревне Бородине". <...>
Мимо Москвы проводят множество пленных. Тут можно видеть в миниатюре народов всех наций, кроме русских, шведов, датчан и турок. Англичане, испанцы и португальцы страшно проклинают Наполеона. Некоторые из пленных не могут переносить нашего скверного климата и умирают на месте. В моих глазах умерло двое третьего дня, когда я ходил смотреть их. Мы укладывали несколько дней сряду золотые и серебряные монеты и медали, также некоторые редкие книги, как, напр., Museum Florentinum(75) и другие. Учеников, которые имеют родителей, распускают по домам, некоторые уже и уехали месяца на три, на четыре и более. Ивану Андреевичу яко хозяину дома теперь хлопотать довольно. Многие из московских бояр paзъехались по другим губерниям, особливо в Ярославскую, Нижегородскую и Казанскую. Дня с три тому назад в Москву прислали из армии три роты артиллерии, которые расположились в недалеком отстоянии от Москвы на месте, так называемом Поклонная гора. И я себе купил саблю в арсенале за пять рублей. В Черниговскую губернию писем не принимают, в точности я еще этого не знаю, по крайней мере, Андрей Антонович(76) послал было на почту письмо, но его не приняли. <...>
Тит Каменецкий
Р. S. Жалованье нам раздают обыкновенно за прошедший месяц в начальных числах следующего, даже в 7-ое, а иногда в 8-ое число, а за настоящий август мы получили еще третьего дня.
П. П. Коновницын - жене.
27 августа.
Биваки при городе Можайске
Я два месяца, мой друг милый, ни строчки от тебя не имею, оттого погружен в скорбь сердечную и отчаянье. Утешаю себя только тем, авось все сообщение прервано, и оттого письма не пересылаются. Дай боже, чтоб сия причина была твоему молчанию! Но страшусь, чтоб не было другой. Друг ты мой сердечный, жива ли ты? Бог мой, не разлучи меня единой в жизни отрады. Ах, что дети, живы ли они, я себе уже все несчастья и злоключения представляю. Черные мысли следуют за мною повсюду, даже и в делах жестоких дел.
Обо мне ты нимало не беспокойся, я жив и здоров, а счастлив тем, что мог оказать услуги моему родному отечеству. Монтандр тебе многое расскажет, чего описать некогда, да и памяти не станет. Я был в 4-х делах жарких прежде, после того 10 дней дрался в авангарде(77) и приобрел все уважение от обеих армий. Наконец, вчерась было дело генерального сражения, день страшного суда, битва, коей, может быть, и примеру не было. Я жив, чего же тебе больше, и спешу тебя сим порадовать. Монтандра продержи у себя хотя с неделю или нет, мой друг, обрадуй меня, что ты с детьми жива как наискорее! Успокой смущенный дух мой.
Я командую корпусом. Тучков ранен в грудь, Тучков Александр убит, Тучков Павел прежде взят в плен. У Ушакова оторвана нога. <...> Раненых и убитых много. Багратион ранен. А я - ничуть, кроме сюртука, который для странности посылаю(78). <...>
Раздели печаль мою о моем добром товарище, о славном офицере, о преданном мне человеке. Сейчас мне приводят лошадь моего доброго Гавердовского, он или убит, или в плену. Чтоб достоверно узнать, постараюсь послать парламентера. Как меня сие крепко огорчило. Как он мне служил в авангарде, и был уже генерал-квартирм [ейстером] армии. Какую он славу себе уже приобрел, и армия его лишилась. Потеря, точно, велика. Как я желаю, чтобы он был жив. Но едва ли он живет. Не оставь его жену и детей. <...> Дивизии моей почти нет(79), она служила более всех, я ее водил несколько раз на батареи. Едва ли тысячу человек сочтут. Множество добрых людей погибло, но все враг еще не сокрушен. Досталось ему вдвое, но все еще близ Москвы. Боже, помоги, избави Россию от врага мира.
О моих разных подвигах понаслышке на миру тебе, уповаю, расскажет Монтандр. Лицом в грязь не ударил. А не пишу ничего, чтоб не показать хвастовства. Да теперь, правду сказать, и не до того. Не хочу чинов, не хочу крестов, а единого истинного счастья - быть в одном Квярове неразлучно с тобою. Семейное счастье ни с чем в свете не сравню. Вот чего за службу мою просить буду. Вот чем могу только быть вознагражден. Так, мой друг, сие вот одно мое желание. Пришли мне белья, теплый сюртук, теплые кое-какие вещи - и полно. <...>
Пишу сие на дворе при народе, утомлен от службы: весь день сражался, а ночь шел на лошади, которые у меня все почти не ходят. Две лошади опять ранены, а жеребенок так худ, что ног не волочит, гнедая ссаднена - то я езжу часто на гусарских. Я нередко командую и гвардиею, и конницею по 100 эскадронов, и во всем до сего часа бог помогал. <...>
Ну, прощай, мой друг, писал бы 5 листов, да устал - не спал ночь, и спешу тебя известить. Что Лиза, ее кашель? Петруша(80), Ваня, Гриша? Напиши особенно о каждом. Что пятый, стучит ли? Перекрести их, благослови, прижми их к сердцу и скажи, что я постараюсь оставить им имя честного отца и патриота. Целую тебя, крещу. Прощай, мой друг. Еще раз тебя обнимаю и есмь, пока жив, пока кровь в жилах, тебе верный и преданный друг
П. Коновницын. <...>
Е. Жуков - А. И. Горчакову.
[27 августа. Можайск]
Сиятельный князь, милостивый государь!
Сейчас был я здесь в Можайске у нашего героя князя Андрея Ивановича(81). Я нашел его на постели. Он ранен, но я клянусь вашему сиятельству, что рана его в плечо не опасна. Он уже к вам писал с эстафетою, которое письмо вручит вам Александр Львович Нарышкин, что уже служит доказательством, что он в состоянии писать. Он хотел было писать и теперь, но я ему отсоветовал. Я взял обязанность сию на себя. Обрадовал я князя и чем же? Я достал три яблока и сейчас послал к нему. Посланный возвратился и не может мне описать, как он сим доволен. О положении братца вашего не премину вас извещать. Как скоро он оправится, то хочет опять лететь на поле славы. Прощайте, ваше сиятельство! Мое почитание графу и графине. С совершенным высокопочитанием и преданностью имею честь быть, сиятельнейший князь, милостивый государь, вашего сиятельства всепокорнейшим слугою.
Егор Жуков.
Н. М. Карамзин - брату.
27 августа. Москва
Не вините меня, что я недели две не писал к вам. Право, не хотелось за перо взяться. Наконец, я решился силою отправить жену мою с детьми в Ярославль, а сам остаюсь здесь и живу в доме у главнокомандующего Федора Васильевича, но без всякого дела и без всякой пользы. Душе моей противна мысль быть беглецом: для того не выеду из Москвы, пока все не решится. Вчера началось кровопролитнейшее сражение и ныне возобновилось. Слышно, что мы все еще удерживаем место. Убитых множество, французов - более. Из наших генералов ранены: Багратион, Воронцов, Горчаков, Коновницын. С обеих сторон дерутся отчаянно - бог да будет нам поборник! Через несколько часов окажется или что Россия спасена, или что она пала. Я довольно здоров и тверд, многие кажутся мне малодушными. Верно, что есть бог! Участь моя остается в неизвестности. Буду ли еще писать к вам - не знаю, но благодарю бога за свое доселе хладнокровие, не весьма обыкновенное для моего характера. Чем ближе опасность, тем менее во мне страха. Опыт знакомит нас с самими нами.
Д. С. Дохтуров - жене.
28 августа. [Без места]
Вчера я к тебе, друг мой, писал чрез курьера, отправленного Кутузовым, где уведомил тебя, что у нас было третьего дня престрашное сражение, верно, жесточее Прейс-Ейлавского(82). Меня бог спас чудесно: не было места, где бы можно быть безопасно. С семи часов утра и до вечера поздно сражение продолжалось. Я командовал центром, и у меня началось, но как ранили к. Багратиона, то Кутузов мне прислал повеление взять 2-ю армию в мою команду, куда я тотчас и отправился. Это было на левом фланге; на сем пункте неприятель устремил все свои силы для занятия возвышений и укреплений, нами сделанных. По приезде моем на сей фланг я нашел, что некоторые были уже нами уступлены и что мы должны были несколько назад податься. В сем положении я застал вторую армию. Наши дрались отчаянно, неприятель атаковал весьма дерзко, но везде его кавалерия была опрокинута нашими кирасирами, одним словом, сражались с удивительным мужеством и удержали место до ночи, где и ночевали, а в 5 часов немного отступили к Можайску. Не могу представить, как я остался безвреден. Все побито и ранено возле меня. <...> Мы очень много потеряли, но неприятель, я думаю, еще более: взято у него два генерала и много раненых и убитых, как говорят пленные. <...> Ты у меня спрашиваешь, душа моя, остаться ли тебе в Москве. Может быть, бог нам поможет злодея нашего истребить, но, однако же, чтоб ты не подверглась опасности, я советую тебе ехать в деревню, а я при всяком случае буду извещать тебя о себе. Верь, друг мой, что мне нет ничего на свете вас дороже. <...>