Нахман Раби. Рассказы о необычайном

   Тем временем возникает потребность назначить нового губернатора, ибо прежний перемудрил с законом. Грех смещенного наместника состоял в том, что он перестал безукоризненно исполнять свою роль царского посланца и начал примешивать к ней личные соображения и мотивы. И тогда его место досталось простаку - уж он-то наверняка в точности исполнит царские повеления. Быть может, многие вопросы, решение которых требует новых подходов и оригинальных идей, останутся нерешенными. Но главное в управлении страной будет исполнено безупречно. Так простак удостаивается высокого звания губернатора, т.е. становится цадиком, проводником Б-жественной воли и харизматическим лидером. В хасидской среде бытовало множество историй об избрании и возвышении праведников. Раби Нахман любил подчеркивать, что величайшие из цадиков обязаны своим избранием не выдающейся мудрости и знаниям, а простой вере и искренней б-гобоязненности, а также постоянству и упорству в молитвах, в которых выражалось их стремление приблизиться ко Всевышнему. Таким видел раби Нахман и путь своего знаменитого деда, Бааль-Шем-Това. Сходной представлялись ему праведность и величие царя Давида.
   Простак правит страной так, как велит ему его характер: ведет ее прямым и ясным путем. Ибо простота - не одна лишь нехватка мудрости и недостаток критического анализа. У простоты есть собственное позитивное содержание. Простак стремится к недвусмысленному и ясному освещению фактов. Он ничего не усложняет, ничему не желает давать собственную интерпретацию, но действует по справедливости и судит по правде. Понемногу начинается его превращение в мудреца; ведь возвышению сопутствуют расширение кругозора и развитие интеллекта. Простота - это образ жизни, а не признак ограниченности разума. И вот настает момент, когда простак становится мудрецом: он обогащен новыми знаниями и возможностями. Однако и в новом своем качестве царский наместник сохраняет прежнюю простоту. Простак-мудрец не приобрел критицизма и скептицизма своего друга, даже сравнявшись с ним мудростью. Он счастливо избежал проблем и осложнений, а вместе с ними и страданий, которые мудрецу доставляет мудрость.
   И потому, когда приходит время простаку предстать перед царем, он готов к этому во всех отношениях. Не только его чистосердечие и "образ правления", т.е. образ жизни (ср. с "малым городом" из книги "Коhелет", который издревле символизирует человека), на высоте. Простак также сумел, не отказываясь от свойственной ему естественности, найти в себе мудрость, необходимую приближенному, стоящему перед царем. Мудрость в сочетании с простотой возносит простака над всеми приближенными, ибо это поистине совершенная мудрость. И царь еще больше приближает его к себе, поставив над всеми министрами. После этого простаку строят дворец - его новый "дом", что означает новый, проложенный простаком путь к древней традиции: путь человека, поднявшегося к Б-жественному не дорогой мудрости (хотя с течением времени он обзавелся и ею), а благодаря чистосердечию, бесхитростности и простой вере, чуждой мудрствовании и сомнений.
   Мудрец и послание царя
   Реакция мудреца на письмо царя почти полностью противоположна реакции простака. Во-первых, он не торопится принять решение. Правда, полученное им послание исходит от царя, однако прежде, чем повиноваться (если мудрец решит, что следует повиноваться), не мешает хорошенько все обдумать и взвесить. Само собой, от мудреца не следует ожидать наивной радости простака.
   Подвергнув случившееся всестороннему и тщательному анализу, мудрец начинает сомневаться в том, полномочен ли царь отдавать приказы или рассылать приглашения - ведь само его существование под вопросом. Путь скепсиса и сомнений, избранный мудрецом, типичен для спекулятивной философии средневековья.
   Прежде всего мудрец атакует само послание (Тору): если основное ее содержание в том, что царь (Царь небесный) призывает человека приблизиться к нему, то уже это одно должно вызывать недоверие. Ведь Б-г есть высшая, надмирная сила. Он абсолютен и самодостаточен, не нуждается ни в ком и ни в чем, ибо его полнота совершенна. Зачем же, в таком случае. Ему понадобился человек? Ведь в сравнении с Б-гом человек ничтожная пылинка, чье значение приближается к нулю. Уж не в мудрости ли человеческой нуждается всемогущий, всеведущий и вездесущий Б-г? Ну не абсурд ли это? В связи со всем сказанным совершенно непонятен смысл царского приглашения, изложенного в письме, и достоверность его более чем сомнительна. Этот вывод весьма характерен для философии мудреца: он не только манипулирует сущностями, но и берется их определять, опираясь на свою мудрость: поскольку письмо непонятно, в нем наверняка есть какая-то неточность, искажение или ошибка.
   Провозгласив послание фальшивкой, мудрец переходит ко второму вопросу: а есть ли царь? Идея существования царя представляется ему необоснованной. Из чего можно вывести заключение о его существовании? На чем вообще зиждется подобное утверждение? Какие доводы могут быть приведены в его защиту? Поскольку такие доводы весьма зыбки, остается лишь один выход: признать, что никакого царя нет.
   Правда, само наличие царского письма опровергает такой вывод. Даже если философия бессильна доказать существование царя, его доказывают священные тексты. Мудрец оспаривает это: святость текстов обусловлена их непосредственным происхождением от царя. Но где доказательства тому, что это в самом деле так, что тексты действительно священны? Мудрец формулирует свое сомнение в форме вопроса, заданного посланцу "Ты получил это письмо прямо из царских рук?" Выясняется, что посланцу передал письмо другой посланец, который, скорее всего, также получил его из третьих рук. Мудрец усматривает в этом верное свидетельство обмана: письмо определенно чья-то фальшивка, какой-то мошенник написал его от имени несуществующего царя. Он задает посланцу вопрос, ответ на который, казалось бы, окончательно подтверждает его правоту. Посланец, один из вельмож царской столицы, находится в числе лиц, особо приближенных к царю (столица символизирует "город Б-га", т.е. высшую степень возможной близости к Нему). Видел ли он царя своими глазами? Этот вопрос обращен к его экзистенциальному опыту, ибо касается Б-жественного откровения. Выясняется, что один из самых приближенных к царю вельмож, великий мудрец, которому поручено передать царское послание, царя никогда не видел. Не видели царя и другие жители столицы, ибо тот очень редко является своим подданным, и лишь тогда, когда сам желает этого. В обычное же время человек, как бы ни был он возвышен и приближен царем, не может узреть его. В глазах же мудреца то обстоятельство, что царь недоступен объективному наблюдению, является решающим доказательством того, что никакого царя нет. Слабость этого доказательства в его негативизме. Оно не может отрицать существующую реальность, а способно лишь утверждать, что эту реальность невозможно зафиксировать имеющимися у философа средствами. Нет доказательств существования царя, но нет и доказательств противного. Эта слабость присуща всем атеистическим утверждениям, и именно ее имел в виду раби Нахман.
   У собеседника мудреца возникает недоумение: кто же правит миром, если нет царя? Нельзя отрицать, что в мире наличествует некоторый порядок, в нем соблюдаются определенные правила и законы. Кто же отвечает за все это?
   Однако у мудреца готов ответ, подсказанный жизненным опытом. Мудрец утверждает, что страной правит избранный синклит, время от времени сменяемый. Иными словами, управление страной зиждется на законах, применяемых уполномоченными для этого людьми. Поскольку эти люди периодически сменяются, можно предположить, что все жители страны, каждый в свой черед, получат бразды правления. Именно эти люди, даже если они в чем-то заблуждаются и чего-то недопонимают, будут отвечать за порядок в стране. Соблюдение этого порядка станет функцией их деятельности. Иными словами, причинно-следственная связь в мире устанавливается самими элементами этой связи. Мир управляется сам собой.
   Понятно, что в объяснении мудреца намеренно подчеркнута его слабость и есть немалое преувеличение в истолковании доводов, доходящее до прямого противоречия. Однако отсюда и далее перед мудрецом открывается перспектива нового жизненного пути. Его жизнь, бывшая доселе бесполезной и бессмысленной, обретает содержание и смысл: доказать, насколько все заблуждаются. Больше, чем желание исправить мир, мудрецом движет страстная потребность продемонстрировать миру величие своей мудрости.
   Расследование с целью доказать отсутствие царя начинается с людей, которые (в соответствии с народными представлениями) должны находиться к нему ближе всего и больше всех знать о нем. Это солдаты царя, которым уподоблены люди, стоящие на страже царских законов: простые верующие, раввины, резники, каждый в соответствии с местом и обстоятельствами. Мудрец выбирает свидетелей, исходя из собственных критериев: "Ты царский стражник, а видел ли того, кого охраняешь?" Поскольку лишь очень немногие из людей удостоились лицезреть царя, а остальные принимают традицию на веру либо довольствуются знаниями, не подкрепленными откровением или личными мистическими переживаниями, то двум нашим мудрецам - теперь уже и посланцу становится совершенно ясно, что никакого царя не существует. Для того, чтобы это стало ясно всем, мудрецы предпринимают далекое путешествие. Немалая доля иронии заключается в том, что карету, в которой они путешествуют, предоставил им царь. Царским даром мудрецы пользуются для того, чтобы раскрыть миру глаза на великий обман - мнимое существование царя - и тем самым просветить людей, добавить совершенства человеческому разуму.
   День ото дня странствующие мудрецы укрепляются в своей вере. Она становится все более непоколебимой, несомненной, получает все новые и новые подтверждения, так что в конце концов утверждение о том, что царя не существует, из изолированной идеи превращается в фундамент мировоззрения, в основу всей философии мудрецов.
   Раби Нахман не подчеркивает это особо, однако из повествования ясно, что почет, достаток, уважение - все, чем обладают мудрецы, - проистекает из их связи с царем. Порывая эту связь, мудрецы начинают терять свое достояние и вскоре доходят до крайней нищеты. Вместе с достатком мудрецы теряют и уважение людей, ибо оно - дань признания их мудрости. Здесь видится намек на судьбы некоторых еврейских мыслителей, следовавших сходным путем.
   Два нищих бродяги скитаются по свету, провозглашая идею, не стоящую того, чтобы ее доказывали, даже если она истинна, а уж тем более, когда она ошибочна. В ходе своих странствий мудрец вновь сталкивается с простаком. Вторично их сводит новая фигура, появляющаяся в повествовании, чудотворец, бааль шем. Хотя этот персонаж не имеет определенного исторического прототипа, он весьма типичен для того времени. Не будем забывать, что раби Нахман приходился правнуком самому Бешту, который, как свидетельствует его имя, сам был чудотворцем. История о мудреце и простаке написана в более реалистической манере, чем другие, аллегорические и символические, истории раби Нахмана, и это придает появлению чудотворца особый смысл. Он не идентичен простаку, даже когда тот становится первым министром царя. В отличие от многих других, раби Нахман не отождествляет праведника, пусть и величайшего в своем поколении, с чудотворцем. Цадик может быть таковым, а может и не быть. Ибо критерий праведности - в служении Всевышнему, а не в результатах этого служения. Существуют праведники, наделенные свыше чудотворной силой, и раби Нахман не только принимает это явление, но и вплетает его в ткань своей истории. Невозможно рассчитывать, что прозрение придет к мудрецу изнутри как следствие философских размышлений. Рука помощи должна быть протянута извне. Для спасения из ловушки, расставленной мудрецу собственной мудростью, необходимо чудо. А чтобы явить его, нужен бааль шем. События развиваются на фоне неявной полемики вокруг чудес и чудотворства темы, доставившей немало проблем еврейским мыслителям. Мнение на сей счет таких философов, как Рамбам, выражено достаточно недвусмысленно. Они с негодованием отвергают все, что отдает магией и чудесами, все, что претендует на обладание сверхъестественной силой, в том числе целительство. Веру в подобные явления (или, если угодно, суеверие) еврейские философы считали прискорбным и одновременно смехотворным заблуждением, подрывающим веру в единого Б-га. Категоричное отрицание сверхъестественных способностей и чудесных явлений весьма уязвимо. И дело не только и не столько в ограниченности всякой философии, сколько в личном опыте, в реальности, которая не считается с оценками мыслителей. Чудеса время от времени случаются, у людей изредка проявляются необъяснимые дарования, целительством занимаются не одни только шарлатаны. Поэтому огульное отрицание ничуть не умней слепой доверчивости. Но поскольку отрицание претендует на просвещенность, оно чрезвычайно опасно. Тот, кого не способен убедить даже собственный опыт, выходит за пределы философского скепсиса. Уже не сомнение заставляет его отрицать виденное и пережитое лично, а страстное желание не допустить этого, изгнать, уничтожить. Тут мы сталкиваемся даже не с безверием, а с яростным фанатизмом самого негативного толка, который черпает энергию из изнанки бытия. Это та самая изнанка, которая у "суеверных" оппонентов называется просто нечистой силой. Два мудреца, оборванные бродяги, изо всех сил поливают грязью чудотворца, заслужившего всеобщую любовь и уважение, хотя сами не пользуются ни тем, ни другим, ибо, растеряв остатки своего достояния, превратились в странствующих нищих. Эта метаморфоза изменила не только их социальный статус, но, в первую очередь, духовное содержание. Большая просветительская и пропагандистская кампания никого не убедила, кроме самих мудрецов, которые постепенно прониклись слепой верой в свою доктрину, вопреки ее явной безосновательности и недоказуемости. Эта вера, бессильная и неразумная, но фанатичная, стала "религией" мудрецов - религией безбожия. Когда философ отказывается от своего разума, основывающегося на опыте, он может наконец отдохнуть от вечной неудовлетворенности познания, от скепсиса и сомнений, причиняющих боль. Но отдых покупается дорогой ценой: ценой духовного обнищания, косности и слепоты, которые постигают мыслителя, сделавшего свои убеждения символом веры. Из всего достояния мудреца уцелела пара медных монет - способность хулить и порочить тех, кто не укладывается в прокрустово ложе его догмы или не разделяет ее. Однако этого совершенно недостаточно, чтобы выстроить здание нового миропонимания. И потому спасение не может прийти к мудрецу иным путем кроме полного крушения, когда на обломках прежней личности как бы заново возникает другая.
   Тем временем злосчастные мудрецы ощущают себя в кольце преследователей. Им кажется, что все ополчились против них, ибо вместе с разумом они утратили чувство меры, представления об этических нормах и правилах вежливости. Мудрецы видят себя в ореоле прежнего величия, от которого в действительности сохранили лишь непререкаемость и апломб. На фоне нищенских лохмотьев это выглядит нестерпимой наглостью. Бааль шем, на которого они так яростно нападают, никак не похож на шарлатана и пользуется всеобщим доверием. В глазах людей он символизирует высшие силы, человеческую способность подняться над миром природы. Бааль шем действительно может повлиять на действительность, но не произвольно, а в соответствии с особыми, ведомыми ему законами. Неудивительно, что мудрецы нигде не могут найти управу на своих обидчиков. Ведь сущность их жалоб состоит в том, что люди верят в сверхъестественные способности бааль шема, иными словами - верят в чудо. Подобные обвинения можно возвести буквально на каждого встречного, ибо почти все люди в той или иной степени верят в чудесное. Мудрецы тщетно ищут "справедливости", никто не готов выслушивать их оскорбительные опровержения и нападки на чудотворца. И независимо от того, насколько обоснованы их жалобы в формальном смысле, настойчивость оборачивается для мудрецов лишь очередными синяками да шишками.
   Новая встреча мудреца и простака
   Новая встреча мудреца и простака во многом отлична от предыдущей. Мудрец не узнает простака, ибо его взгляд вообще устроен так, что легко замечает только недостающее. А простак, конечно, ничего не потерял и только обогатился. Простак первым узнает мудреца и возвращается к высказанной в прошлый раз критике в его адрес (тогда она свидетельствовала о том, что простак перестал быть таковым). Теперь прежний простак министр, он в состоянии изложить суть дела куда более глубоко, чем мудрец, - ведь последний на своем пути дошел до полной нищеты, лишившись и наследия, и мудрости. Казалось, что мудрость лишь укрепляется и углубляется, но в действительности шел процесс саморазрушения как ее самой, так и связанных с нею достижений. Такова мудрость мудреца. А мудрость простака в то же самое время позволила ему добиться поразительных успехов, сказочно обогатиться и занять пост, о котором мудрец не может даже мечтать.
   Простак подводит итог: это мудрец (за которым вся мудрость мира) не в состоянии достичь простоты. А простак как раз может стать мудрым. Простота бесконечно далека от мудреца, ибо его мудрость несовершенна. Она позволяет постигать вещи до определенной границы, и все, что остается за ее пределами, ускользает от него. Эта граница - философский рационализм, не позволяющий, в частности, оценить преимущества недалекой и глуповатой, как кажется, простоты. Тем не менее, хотя поначалу создается впечатление, что простаку не дано усвоить тонкие рассуждения и сложные градации разного рода мудрости, оказывается, что по мере своего развития он вполне способен овладеть ими. Правда, мудрость простака иная, чем мудреца, да и сами их взгляды на то, что такое мудрость, различны. Однако в конечном итоге это неважно, ибо с точки зрения результатов иерархической разницы между той и другой мудростью нет. Более того ограниченность мудреца присуща самой его мудрости, она непреодолима изнутри и потому уступает простоте, которой непредубежденность и целостность восприятия позволяют развиваться без ограничений.
   На мудреца встреча с простаком не производит никакого впечатления. Он замуровал себя в стенах своей мудрости, как в неприступном убежище, и оттуда видит мир, вернее то, что ему показывает кривое зеркало его закосневшей мудрости. Этот человек убежден, что мудрость - это то, что он знает, а то, чего он не знает, лишено какой-либо ценности и не заслуживает познания. Он желает разобраться с простаком в главном вопросе своей философии: отрицании существования царя. До сих пор доказательства своей правоты давались мудрецу легко: ведь царя никто не видел, знание о нем передавалось из поколения в поколение по традиции. Однако переубедить простака - едва ли посильная задача, ведь у того была возможность лично удостовериться в существовании царя. Простак - в числе тех редчайших избранных, которые удостоились лицезреть его. О существовании царя простаку известно не от кого-то третьего, а из первых рук. Его веру невозможно поколебать, ибо она коренится в мистическом откровении, в переживании высшей реальности. Такую веру называют пророческой.
   На сей раз мудрец разворачивает более сложную и утонченную систему аргументации, так как его обычный главный довод, рассчитанный на подрыв традиции, - "откуда тебе известно, что царь существует?" - в данном случае не годится. Мудрец не может оспаривать сам факт откровения, и потому он спрашивает: "Откуда тебе известно, что тот, кого ты считаешь царем, действительно царь?" Не оспаривая реальность откровения, которое пережил простак, он хочет заставить его усомниться в природе этого откровения: действительно ли оно было вызвано контактом с Б-жеством, а не с фантомом? "Люди внушили тебе, что это был царь!" Мудрец стремится вселить в простака неуверенность в истинности пережитого им Б-жественного откровения.
   Ясно, что в этой точке дискуссия должна прекратиться. Простак не может объяснить мудрецу, что означает "лицезреть царя", когда в самом откровении содержится доказательство его абсолютной достоверности и истинности, так что у пережившего его не остается ни малейших сомнений. Мудрец не в состоянии понять это, как не в состоянии сам "увидеть" царя, ибо его мудрость закрывает перед ним доступ ко всякой действительности, и тем более к той, в которой раскрывается Б-жественное.
   Ситуация мудреца представляется безвыходной. Он никогда не сможет убедиться в существовании царя. Его мудрость и сама система аргументации не допускают этого. Мудрец не верит в царя, ибо с его точки зрения невозможно верить в то, что недоступно человеческому восприятию и переживанию, поэтому ему необходимы свидетели, видевшие царя. Однако, когда такие свидетели находятся, он не верит им, ибо, по его мнению, они не в состоянии различить высшую, Б-жественную реальность (в этом есть нечто от самого первого сомнения царь столь возвышен и недоступен, что простой смертный не может лицезреть его). Таким образом, носители традиции не могут быть свидетелями, поскольку говорят с чужих слов. Те же, кто свидетельствует на основе личных впечатлений, объявляются неспособными постичь истинный смысл увиденного, узнать царя. Мудрец основательно забаррикадировался в тупике своего неверия. Он никогда не признает существование царя с чужих слов. В то же время возможность самому увидеть царя также исключена, ибо для этого нужны определенные человеческие качества, среди которых главное - открытость для такой встречи.
   Мудрец движется по замкнутому кругу, этот путь никогда не приведет его к царю. Разорвать порочный круг можно только извне.
   Азазель
   Спор мудреца с простаком разрешается парадоксальным образом: не позитивно, а негативно. Мудрец прочно замкнут внутри своей позиции, и освободить его из заточения способно лишь сильное потрясение, неизбежно болезненное. Чтобы он смог, наконец, увидеть истинную действительность за стенами своей темницы, кто-то должен разрушить эти стены.
   Азазель - дьявол, губитель, олицетворение сил зла, Сатан, ангел смерти, источник всех несчастий в мире. Правда, даже ему не дарована полная свобода действий, он вынужден подчиняться царским законам.
   Если человека внезапно охватывает предчувствие приближающегося несчастья - это "зов" Князя тьмы. Ответ человека должен быть отпором этому зову. Он должен всеми силами укрепиться в добре, воцарить его в себе и других.
   Проблема зла и его могущества подстерегает уже на пороге рационалистической философии. Рационалист в каком-то смысле настроен в отношении зла оптимистически: он не признает его самостоятельной сущностью и видит во зле лишь незначительное побочное явление, "тень" действительности. "Плохие люди", "невоспитанные люди" - так мудрец объясняет существование зла. Его преданность материалистическому и рационалистическому объяснению мира не оставляет в этом мире места ни для Царя царей, ни для Противоречащего - Сатана. Отказ считаться со злом и признавать его силу привел многие философские школы к искажению действительности (шаг, продиктованный отсутствием выбора) либо к полному крушению перед лицом зла, не желающего исчезать даже после того, как дано его объяснение. Понятно, что Азазелю ведомы пути, ведущие к человеческом сердцу, однако мудрец не принимает это в расчет, довольствуясь очередным "разумным" объяснением: это мой брат, который рассердился на меня за долгое отсутствие и решил надо мной подшутить! За таким "толкованием" трудно не разглядеть авторский сарказм. Кстати, оно ничего толком не объясняет и тем подобно другому объяснению: что мир управляем сам собой. Однако сила мудреца, как мы знаем, не в изобретении новых объяснений, а в дискредитации старых. Сейчас он утверждает, что таинственная фигура дьявола - человеческая выдумка, и все зло, которое связывают с Азазелем, в действительности обязано своим происхождением "брату" - чисто человеческому фактору, без малейшей инфернальной примеси. Сатирическая нота о "братстве" мудреца с чертом (вспомним, что мудрец и простак - единственные сыновья) звучит как насмешка автора. Раби Нахман наверняка имел в виду слова Танаха: "И нерадивый в своем деле - брат губителю" ("Мишлей" - "Притчи", 18:9) или: "Кто обирает отца своего и мать свою и говорит: "Это не грех", - тот товарищ губителю" (там же, 28:24). Мудрец выдумывает любое объяснение, лишь бы не видеть действительного положения вещей, лишь бы избежать ситуации, в которой он будет вынужден признать истину. И потому, убедившись, что черт действительно надел личину его брата, мудрец торжествует: он вновь оказался прав! На сей раз его вводит в заблуждение способность Азазеля принимать любое обличье. Однако не это главное и суть происходящего вовсе не в том, братом ли мудреца или кем-то другим прикинулся Князь тьмы. Самонадеянность и высокомерие коварные поводыри. Они ведут мудреца, ослепленного собой, прямо в пасть дьявола.