Страница:
Комментировать содержание письма Рид не стал, только спросил:
— Ты небось организовала?
— Я советовалась с некоторыми из тех, кто подписал письмо.
— Очень похоже на твои «мозговые атаки».
— Я женщина деловая, осторожная. Ты же знаешь. Идея всем понравилась, стали ее разрабатывать. Последний вариант все одобрили. Я предложила напоследок посоветоваться с тобой, а потом уж отправлять.
— Почему?
— Ты провел с ней больше времени, чем кто-либо другой в нашем городе. Мы подумали, тебе легче представить, как она отреагирует.
Он долго смотрел в ее безмятежное лицо. Нора была хитра как лиса. Не глупостью же и не легкомыслием добилась она своего богатства. Риду она всегда нравилась. Он спал с ней регулярно, ко взаимному удовольствию. И тем не менее никогда ей не доверял.
Сообщать ей лишнее было не только неэтично, но попросту глупо. На это у него хватало природной смекалки; чтобы развязать ему язык, эффектной ложбинки между грудями было явно недостаточно.
— Ты не хуже меня знаешь, как она отреагирует, — уклончиво сказал он. — Может, вообще никак.
— То есть?
— То есть я сомневаюсь, что она упакует вещички и отправится в Остин, как только прочтет вот это. — Смелая, значит, да? Рид пожал плечами.
— Упрямая?
Он сардонически усмехнулся.
— Можно и так сказать, да. Чертовски упрямая.
— Эта девица меня заинтересовала.
— Почему?
— Потому что, стоит ее упомянуть, ты сразу хмуришься. — Направляя к потолку очередную струйку едкого дыма, она внимательно наблюдала за ним. — Ты и сейчас, золотко, хмуришься.
— Привычка.
— Она на мать похожа?
— Не очень, — коротко ответил он. — Сходство есть, но и только.
Она хитро, по-кошачьи, усмехнулась.
— Беспокоит она тебя, да?
— Черт, да, беспокоит она меня, беспокоит! — крикнул он. — Хочет меня в тюрьму засадить. Тебя бы это не беспокоило?
— Только если бы я была виновата. Рид стиснул зубы.
— Ладно, письмо твое я прочел, свое мнение высказал. Почему бы тебе не поднять задницу и не убраться восвояси?
Нимало не задетая его злостью, она неторопливо загасила сигарету в оловянной пепельнице и, встав, закуталась в шубку. Взяла со стола сигареты, зажигалку, конверт с письмом Алекс и положила все к себе в сумочку.
— Я по опыту знаю, мистер Рид Ламберт, что, на ваш взгляд, моя задница — это нечто особенное.
Злость у Рида как рукой сняло. Досадливо хмыкнув, он сжал рукой ее попку, насколько это было возможно, и проворчал:
— Это точно, ты права.
— Друзья, значит?
— Друзья.
Они стояли друг перед другом; она провела рукой по его животу вниз, положила ладонь на бугор под ширинкой — крупный, плотный, но не взыгравший до полной силы.
— Вечерок сегодня холодный, Рид. — Ее голос звучал призывно. — Хочешь, я останусь?
Он отрицательно покачал головой.
— Мы же давно уговорились: чтобы нам не раздружиться, я сам буду приезжать к тебе переспать. Она мило насупилась.
— И почему мы так уговорились?
— Потому что я шериф, а ты держишь бордель. Она засмеялась гортанным обольстительным смехом.
— Держу, черт возьми, держу. Самый лучший и доходный бордель во всем штате. Ладно уж, позавчера я, как видно, тобой занялась неплохо.
Ее массаж прямо через джинсы не дал никаких результатов.
— Да, спасибо.
Нора, улыбаясь, опустила руку и двинулась к двери. Неожиданно она спросила через плечо:
— А что была за срочность? Не припомню такой спешки с тех пор, как ты услыхал известие о каком-то солдатике из Эль-Пасо, его еще звали Гейгер.
Зеленые глаза Рида угрожающе потемнели.
— Никакой срочности. Потрахаться просто захотелось. Она понимающе улыбнулась и потрепала его по небритой щеке.
— Надо научиться получше врать, Рид, золотце мое, если хочешь меня провести. Слишком давно и слишком хорошо я тебя знаю. — Голос ее донесся до него, когда она уже шагнула во тьму за дверью. — Смотри, мой сладкий, не забывай друзей.
Глава 16
— Ты небось организовала?
— Я советовалась с некоторыми из тех, кто подписал письмо.
— Очень похоже на твои «мозговые атаки».
— Я женщина деловая, осторожная. Ты же знаешь. Идея всем понравилась, стали ее разрабатывать. Последний вариант все одобрили. Я предложила напоследок посоветоваться с тобой, а потом уж отправлять.
— Почему?
— Ты провел с ней больше времени, чем кто-либо другой в нашем городе. Мы подумали, тебе легче представить, как она отреагирует.
Он долго смотрел в ее безмятежное лицо. Нора была хитра как лиса. Не глупостью же и не легкомыслием добилась она своего богатства. Риду она всегда нравилась. Он спал с ней регулярно, ко взаимному удовольствию. И тем не менее никогда ей не доверял.
Сообщать ей лишнее было не только неэтично, но попросту глупо. На это у него хватало природной смекалки; чтобы развязать ему язык, эффектной ложбинки между грудями было явно недостаточно.
— Ты не хуже меня знаешь, как она отреагирует, — уклончиво сказал он. — Может, вообще никак.
— То есть?
— То есть я сомневаюсь, что она упакует вещички и отправится в Остин, как только прочтет вот это. — Смелая, значит, да? Рид пожал плечами.
— Упрямая?
Он сардонически усмехнулся.
— Можно и так сказать, да. Чертовски упрямая.
— Эта девица меня заинтересовала.
— Почему?
— Потому что, стоит ее упомянуть, ты сразу хмуришься. — Направляя к потолку очередную струйку едкого дыма, она внимательно наблюдала за ним. — Ты и сейчас, золотко, хмуришься.
— Привычка.
— Она на мать похожа?
— Не очень, — коротко ответил он. — Сходство есть, но и только.
Она хитро, по-кошачьи, усмехнулась.
— Беспокоит она тебя, да?
— Черт, да, беспокоит она меня, беспокоит! — крикнул он. — Хочет меня в тюрьму засадить. Тебя бы это не беспокоило?
— Только если бы я была виновата. Рид стиснул зубы.
— Ладно, письмо твое я прочел, свое мнение высказал. Почему бы тебе не поднять задницу и не убраться восвояси?
Нимало не задетая его злостью, она неторопливо загасила сигарету в оловянной пепельнице и, встав, закуталась в шубку. Взяла со стола сигареты, зажигалку, конверт с письмом Алекс и положила все к себе в сумочку.
— Я по опыту знаю, мистер Рид Ламберт, что, на ваш взгляд, моя задница — это нечто особенное.
Злость у Рида как рукой сняло. Досадливо хмыкнув, он сжал рукой ее попку, насколько это было возможно, и проворчал:
— Это точно, ты права.
— Друзья, значит?
— Друзья.
Они стояли друг перед другом; она провела рукой по его животу вниз, положила ладонь на бугор под ширинкой — крупный, плотный, но не взыгравший до полной силы.
— Вечерок сегодня холодный, Рид. — Ее голос звучал призывно. — Хочешь, я останусь?
Он отрицательно покачал головой.
— Мы же давно уговорились: чтобы нам не раздружиться, я сам буду приезжать к тебе переспать. Она мило насупилась.
— И почему мы так уговорились?
— Потому что я шериф, а ты держишь бордель. Она засмеялась гортанным обольстительным смехом.
— Держу, черт возьми, держу. Самый лучший и доходный бордель во всем штате. Ладно уж, позавчера я, как видно, тобой занялась неплохо.
Ее массаж прямо через джинсы не дал никаких результатов.
— Да, спасибо.
Нора, улыбаясь, опустила руку и двинулась к двери. Неожиданно она спросила через плечо:
— А что была за срочность? Не припомню такой спешки с тех пор, как ты услыхал известие о каком-то солдатике из Эль-Пасо, его еще звали Гейгер.
Зеленые глаза Рида угрожающе потемнели.
— Никакой срочности. Потрахаться просто захотелось. Она понимающе улыбнулась и потрепала его по небритой щеке.
— Надо научиться получше врать, Рид, золотце мое, если хочешь меня провести. Слишком давно и слишком хорошо я тебя знаю. — Голос ее донесся до него, когда она уже шагнула во тьму за дверью. — Смотри, мой сладкий, не забывай друзей.
Глава 16
Мокрый снег уже не лепил, но было по-прежнему очень холодно. Под сапогами Алекс хрустели тонкие льдинки, когда она осторожно пробиралась от машины к тренировочной дорожке. Яркое солнце, не появлявшееся несколько дней, слепило глаза. Небо было пронзительно синим. Реактивные самолеты, казавшиеся не больше булавочной головки, расчерчивали небо пушистыми, время от времени пересекавшимися линиями, наподобие белых изгородей на ранчо у Минтонов; эти изгороди, тянувшиеся целыми милями, разделяли территорию на выгулы и паддоки.
Земля между усыпанным щебенкой проселком и тренировочной дорожкой была неровная. За долгие годы тяжелые грузовики взрыли ее глубокими колеями. Там, где под солнцем уже стаял лед, землю развезло.
Алекс специально надела старые сапоги и джинсы. Хотя на руках у нее и были лайковые перчатки, она то и дело подносила ладони ко рту и дышала на них, чтобы согреть пальцы. Достав из кармана жакета темные очки, она надела их, чтобы солнце не слепило глаза. Под прикрытием дымчатых стекол она наблюдала за Ридом. Он стоял у забора, хронометрируя лошадей, бежавших мимо столбов, которые были расставлены на расстоянии одной шестнадцатой мили друг от друга.
Она на миг остановилась, чтобы спокойно последить за Ридом, пока он ее не увидел. Вместо летной кожаной куртки на нем был длинный светлый плащ. Обутую в сапог ногу он поставил на нижнюю перекладину изгороди; при такой позе особенно заметно было, какие у него узкие бедра и длинные ляжки.
Стоявший на виду сапог был поцарапан и потерт. Джинсы чистые, но на швах обтрепались, ткань сносилась до белизны. Ширинки на всех его джинсах одинаково сильно изношены, мелькнуло у нее в голове, и Алекс поразилась, что обратила на это внимание.
Рид стоял, опершись о верхнюю перекладину изгороди, свободно свесив кисти рук. На них были те же кожаные перчатки, как в тот вечер несколько дней назад, когда он притянул ее, плачущую, к себе и сжал. Странное и восхитительное волнение охватывало ее при воспоминании о том, как его руки скользили по ее спине и наготу ее отделял от них лишь махровый халат. В ладони, которой он тогда обхватил ее голову и прижал к груди, сейчас лежал секундомер.
На самые брови была надвинута та же ковбойская шляпа, в которой она впервые увидала его. Русые волосы падали на воротник плаща. Рид повернул голову, и она увидела его четкий, ясный профиль. В нем не было ничего размытого, незаконченного. От дыхания облачко пара возникало возле губ, которыми он поцеловал ее влажные волосы и сказал о кремации Седины.
— Пускайте! — крикнул он жокеям.
Голос шерифа Ламберта был такой же мужественный, как и черты лица. Выкрикивал ли он команды или говорил колкости, она неизменно всем телом, как бы нутром своим, реагировала на него.
Из-под тяжелых копыт пробегающих коней — их было четыре — с дорожки, которую загодя, утром, взборонил тренер, лысели комья земли. Клубы пара вырывались из раздувавшихся ноздрей.
Попридержав лошадей, всадники заставили их перейти на шаг и направили к конюшням. Рид крикнул одному:
— Джинджер, как он сегодня?
— Даже сдерживать приходится. Он сегодня в порядке.
— Выпусти его. Он бежит с желанием. Проведи один круг и выпусти.
— Ладно.
Тщедушный жокей, в котором Алекс только теперь распознала молодую женщину, поднесла арапник к козырьку шапочки и, слегка дав шенкель своему великолепному коню, направила его назад на дорожку.
— Как его зовут?
Рид резко обернулся. Алекс пронзил взгляд его прищуренных глаз, затененных полями шляпы; у внешних уголков разбегались симпатичные морщинки.
— Это она.
— Нет, коня?
— А-а. Коня зовут Быстрый Шаг.
Алекс подошла поближе и оперлась руками о забор.
— Ваш?
— Да.
— Призер?
— На карманные расходы хватает.
Алекс смотрела, как всадница пригнулась в седле.
— Она, видно, дело знает, — заметила Алекс. — Такая крошка и управляется с этим гигантом.
— Джинджер у Минтона одна из лучших объездчиков — их так называют. — Он вновь переключил внимание на коня и всадницу, приближавшихся по дорожке стремительным галопом. — Молодчина, молодчина, — шепотом приговаривал он. — Идет так, будто всю жизнь призы брал.
Он гикнул, когда Быстрый Шаг пронесся мимо. Его согласованно работающие мышцы, удивительная ловкость и невероятная сила производили впечатление.
— Отлично прошел, — сказал Рид наезднице, когда та подвела к нему коня.
— Лучше?
— На целых несколько секунд.
Рид ласково и одобрительно заговорил с жеребцом; нежно потрепал его, приговаривая что-то, и казалось, конь его прекрасно понимает. Жеребец резво перебирал ногами, раздувая хвост: он знал, что в конюшне его ждет вкусный завтрак в награду за то, что он так угодил хозяину.
— У вас с ним, очевидно, полное взаимопонимание, — заметила Алекс.
— При мне его родитель покрывал кобылу. Присутствовал я и тогда, когда она ожеребилась и он появился на свет. Все думали, он задохлик, хотели даже усыпить.
— Как вы его назвали?
— Задохликом называют жеребенка, который при родах испытывает недостаток кислорода. — Он покачал головой, не отрывая глаз от скакуна, входившего в конюшню. — А я думал иначе. И оказался прав. С такой родословной, как у него, из коня по всем статьям должен выйти толк; так оно и получилось. Ни разу он не обманул моих ожиданий. Всегда выкладывается до последнего, настоящий боец.
— Имеете полное право им гордиться.
— Пожалуй, да.
Его притворное равнодушие не обмануло Алекс.
— А что, лошадей всегда так сильно гоняют?
— Нет, сегодня просто вывели пробежаться на короткую дистанцию, чтобы посмотреть, как они поведут себя на дорожке рядом друг с другом. Четыре раза в неделю их пускают пробежать один-два круга галопом. Это как у людей бег трусцой. А после такого бега, как сегодня, их два дня просто вываживают.
Он повернулся и направился к оседланной лошади, стоявшей на привязи у столба.
— Куда вы едете?
— Домой. — Он вскочил в седло со свободной грацией настоящего ковбоя.
— Мне нужно поговорить с вами, — испуганно крикнула Алекс.
Он наклонился и протянул руку.
— Забирайтесь.
Из-под шляпы на нее с вызовом смотрели зеленые глаза.
Она поправила на переносице очки и направилась к лошади, изображая уверенность в себе, которой отнюдь не испытывала.
Самое трудное оказалось уцепиться за руку Рида. Он почти без усилий поднял ее, предоставив ей самой устраиваться на отлогой части седла позади него.
От одного этого можно было потерять самообладание, но, когда он, сжав коленями бока лошади, погнал ее вперед, Алекс швырнуло на его широкую спину. Руки ее сами невольно обхватили ею талию. Она старалась держать их значительно выше пояса. С воображением справиться было труднее. Мысли ее то и дело возвращались к его распроклятой потертой ширинке.
— Вам тепло? — спросил он через плечо.
— Да, — соврала она.
Она ведь поначалу решила, что длинный белый плащ с глубокой складкой на спине был надет лишь для шику. Такой плащ она видела только в одном вестерне с Клинтом Иствудом. Теперь же ей стало ясно, что его надевают для того, чтобы согревать ляжки наездника.
— С кем же вы вчера вечером встречались в баре?
— Это мое дело, Рид. Почему вы за мной следили?
— А это мое дело.
Это был тупик. Но она пока настаивать не станет. У нее был заготовлен для него целый список вопросов, однако сосредоточиться было трудно, так как при каждом толчке она особенно остро чувствовала его возбуждающую близость. И она выпалила первый пришедший в голову вопрос;
— А как это вы с мамой так тесно сдружились?
— Мы же вместе росли, — сказал он небрежно. — Началось все на площадке для игр младшеклассников, а с годами крепло.
— И никогда никакой неловкости не возникало?
— Нет. У нас не было друг от друга секретов. Даже в доктора несколько раз играли.
— «Я тебе покажу свою, если ты мне свою покажешь». Он усмехнулся:
— Вы, видно, тоже играли в доктора. Но Алекс на эту приманку не поддалась: она понимала, что он хочет отвлечь ее от темы разговора.
— Но, надо думать, вы оба в конце концов из этого выросли.
— Да, в доктора мы больше не играли, но говорили мы обо всем на свете. Никаких запретных тем между мной и Сединой не было.
— Но ведь такие отношения у девочки обычно складываются с подружкой, правда?
— Обычно — да, но у Седины было мало подружек. Большинство девочек ей завидовали.
— Почему?
Но Алекс уже знала ответ. Она знала его до того даже, как он пожал плечами и его лопатки задели ее грудь. Алекс едва не потеряла дар речи. Следующий вопрос потребовал от нее больших усилий.
— Из-за вас, да? Из-за вашей с ней дружбы?
— Возможно. И кроме того, она была и впрямь самая красивая девочка на всю округу. Большинство девчонок считали ее соперницей, а не подружкой. Держитесь, — предупредил Рид, направляя лошадь в сухую балку.
Силой инерции ее толкнуло вперед, на него. Инстинктивно она сильнее прижалась к нему. Он глухо охнул.
— Что случилось? — спросила она.
— Ничего.
— Я так поняла, что вам не очень удобно.
— Если б вы были мужчиной и на лошади, идущей круто под уклон, и вас швыряло бы на луку седла так, что ваши мужские достоинства чуть не вылетали бы из штанов, вам бы тоже было не очень удобно.
— Ох!
— Черт! — буркнул он.
Пока они не выехали на равнину, их неловкое молчание нарушало лишь тяжелое постукивание копыт лошади, которая осторожно ступала по каменистой земле. Чтобы не показывать свое смущение и укрыться от холодного ветра, Алекс уткнулась лицом в подбитый фланелью воротник его плаща. Наконец она произнесла:
— Значит, со всеми своими трудностями мама обращалась к вам.
— Да. А когда не обращалась, я, зная, что дело плохо, сам шел к ней. Однажды она не пришла в школу. Я забеспокоился и в обед пошел к ней домой. Ваша бабушка была на работе. Седина сидела одна. И плакала. Я испугался и заявил, что не уйду, пока она мне не скажет, что случилось.
— И в чем было дело?
— У нее были первые месячные.
— А…
— Как я понял, миссис Грэм наговорила ей такого, что Селина сама себя стыдилась. Нарассказала ей всяких жутких историй про проклятие, которое пало на Еву, и прочую чушь. — В голосе его звучало осуждение. — Она и с вами так же обходилась?
Алекс отрицательно покачала головой, не отрывая лица от его воротника. От шеи Рида шло тепло, она ощущала его запах.
— Со мной она была не так сурова. Наверно, к тому времени, как я достигла половой зрелости, бабушка и сама уже сильно просветилась.
Только когда Рид осадил лошадь и спрыгнул на землю, Алекс заметила, что они подъехали к маленькому каркасному домику.
— И что же мама?
— Я ее утешал, сказал, что это нормально, нечего тут стыдиться, что она стала настоящей женщиной.
Он накинул поводья на коновязь и закрепил их.
— Помогло?
— Наверное. Она перестала плакать и…
— И?.. — настаивала Алекс, чувствуя, что он хочет опустить самую важную часть рассказа.
— Ничего. Перекиньте ногу.
Помогая ей сойти с коня, он уверенно взял ее сильными руками за талию и опустил на землю.
— И все-таки, Рид?
Она уцепилась за рукава его плаща. Губы у него сжались в тонкую упрямую складку. Обветренные мужские губы. Она вспомнила фотографию, на которой Рид целует Седину, когда она стала королевой вечера выпускников. И Алекс снова ощутила, как у нее внутри как бы поднимается и опадает теплая волна.
— Вы ее поцеловали, да?
Он неловко повел плечом.
— Я ее и раньше целовал.
— Но в тот раз впервые по-настоящему, правда?
Он отпустил ее и, поднявшись на крыльцо, распахнул дверь.
— Хотите — заходите, хотите — нет, — бросил он через плечо, — дело ваше.
Он исчез в доме, оставив дверь открытой. Подавленная, но снедаемая любопытством, Алекс пошла за ним. Парадная дверь вела сразу в гостиную. Слева арка, сквозь нее виднелась кухня, она же столовая. Коридор напротив вел, надо полагать, в спальню; ей было слышно, как там возится, ища что-то, Рид. Она рассеянно закрыла дверь, сняла очки, перчатки и огляделась.
Видно было, что это холостяцкое жилище. Мебель подбиралась для отдыха и удобства, а отнюдь не для украшения. Шляпу он положил на стол, а плащ и перчатки бросил на стул. На остальных предметах обстановки не стояло и не лежало ничего, зато полки были забиты всякой всячиной — как будто уборка сводилась к тому, чтобы засунуть все до последней мелочи. У потолка в углах висела паутина, сверкавшая на солнце, которое пробивалось сквозь пропыленные жалюзи.
Он вернулся с летными очками в руках и поймал ее взгляд, устремленный на паутину.
— Раз в несколько недель Лупе присылает одну из своих племянниц. Пора уж ей, пожалуй, прийти, — объяснил он просто, не оправдываясь и не извиняясь. — Кофе хотите?
— Да, спасибо.
Он пошел на кухню. Алекс продолжала бродить по комнате, притоптывая, чтобы восстановить кровообращение в замерзших ступнях. Ее внимание привлек высокий кубок в одном из встроенных в стену шкафов. «Лучшему игроку» — печатными буквами было выгравировано на нем, потом имя и фамилия Рида и дата.
— По цвету — то, что нужно?
Он подошел к ней сзади. Когда она обернулась, он протянул ей кружку с кофе. И молока не забыл добавить.
— Прекрасно, спасибо.
Указав кивком головы на кубок, она спросила:
— Это в старшем классе, да?
— Угу.
— Очень почетный приз.
— Наверно.
Алекс уже заметила, что он пользуется этим, годящимся на все случаи жизни словом, когда хочет закончить разговор. Во всех других отношениях Рид оставался загадкой.
— Вы не уверены, что он очень почетный?
Он опустился в мягкое кресло и вытянул ноги перед собой.
— Я тогда понимал, да и теперь понимаю: за моей спиной стояла отличная команда. Выдвигали и других игроков, не хуже меня.
— Джуниора?
— Да, и его тоже, — ответил он, уже готовый к обороне.
— Однако награду получили вы, а не Джуниор. Он зло посмотрел на нее.
— Это необыкновенно важно, надо понимать?
— Не знаю, важно ли?
Он саркастически рассмеялся.
— Хватит играть со мной в следовательские игры, говорите, что у вас на уме.
— Ладно. — Притулившись к подлокотнику дивана, она внимательно посмотрела на него и спросила:
— А Джуниора задело, что вас назвали лучшим игроком команды?
— Спросите его.
— Может, и спрошу. Спрошу и Ангуса, как он к этому отнесся.
— На банкете по поводу вручения призов Ангус просто лопался от гордости.
— Он бы еще больше возгордился, если бы не вы, а его сын был признан лучшим игроком команды. Лицо Рида застыло.
— Голова у вас просто набита дерьмом, понятно?
— Вами, я уверена, Ангус тоже гордился, но не пытайтесь меня убедить, будто он не предпочел бы, чтобы этот приз достался Джуниору.
— Думайте, как вам заблагорассудится, черт побери. Мне-то какая разница. — Он в три глотка опорожнил свою кружку, поставил ее перед собой на низенький кофейный столик и встал. — Готовы?
Она тоже поставила кружку на стол, но не двинулась с места.
— Почему вы так болезненно к этому относитесь?
— Да не болезненно, просто надоело. — Он наклонился так, что их лица оказались рядом. — Этот приз двадцатипятилетней давности — всего-навсего потускневшая железяка, ни на что не годная, разве только пыль собирать.
— Тогда почему вы храните его все эти годы? Он провел пальцами по волосам.
— Слушайте, сейчас это уже не имеет значения.
— Но тогда же имело.
— Ничтожно малое. Я даже не получил стипендии как спортсмен, а ведь я рассчитывал на нее учиться в колледже.
— И что вы сделали?
— Все равно поступил.
— Как?
— Взял ссуду.
— Государственную?
— Нет, частную, — уклончиво ответил он.
— Кто дал вам деньги? Ангус?
— А хоть бы и он? Я все вернул, до последнего цента.
— Когда работали на него?
— Еще до того, как ушел из «Минтон Энтерпрайзес».
— А почему вы ушли?
— Потому что расплатился с долгами и хотел заняться кое-чем другим.
— Это произошло, как только вы кончили колледж? Он покачал головой.
— Когда я служил в авиации.
— Вы служили в авиации?
— Четыре года военной подготовки в колледже, потом, после окончания, служил офицером непосредственно в войсках. Шесть лет оттрубил на дядю Сэма. Из них два года во Вьетнаме, бомбили там этих косоглазых.
Алекс и не подозревала, что он участвовал в войне, а могла бы догадаться: в разгар войны он был как раз призывного возраста.
— Джуниор тоже служил?
— Джуниор — да на войне? Вы можете себе такое представить? — Он язвительно расхохотался. — Нет, не служил. Ангус нажал на кое-какие педали, и его зачислили в резерв.
— А вас почему не зачислили заодно?
— Я не захотел. Хотел пойти в воздушные войска.
— Чтобы научиться летать?
— Летать я уже умел. Права летчика получил раньше, чем шоферские.
С минуту Алекс внимательно смотрела на него. Информация поступала безудержно быстро, она не успевала ее переваривать.
— Вы не устаете удивлять меня сегодня. Я знать не знала, что вы умеете летать.
— Не с чего вам это знать, госпожа прокурор.
— Почему же здесь нет ваших фотографий в военной форме? — спросила она, указывая на книжный шкаф.
— Я ненавидел то, чем занимался на войне. Никаких напоминаний о боевом прошлом — спасибо, увольте.
Он отодвинулся от нее, взял шляпу, перчатки и плащ, подошел к входной двери и самым невежливым образом распахнул ее.
Алекс продолжала сидеть.
— Наверно, вы с Джуниором очень скучали друг без Друга, пока вы шесть лет служили в воздушных войсках?
— А теперь куда вы клоните? Вы что, думаете, мы с ним педики?
— Нет. — Она чувствовала, что терпение у нее на исходе. — Я всего лишь хотела сказать, что вы крепко дружили и до той поры проводили массу времени вместе.
Он захлопнул дверь и швырнул на стол все, что держал в руках.
— К той поре мы уже привыкли быть врозь.
— Но вы ведь четыре года вместе учились в колледже, — уточнила она.
— Нет. Мы одновременно учились в Техасском политехническом, но поскольку он был женат…
— Женат?
— Снова сюрприз? — поддел он. — А вы и не знали? Джуниор женился через несколько недель после окончания школы. Нет, этого Алекс не знала. Она понятия не имела, что Джуниор вступил в первый брак, едва успев кончить школу; следовательно, почти сразу после убийства Седины. Выбор времени для свадьбы представлялся очень странным.
— Стало быть, довольно долго вы с Джуниором виделись редко.
— Верно, — подтвердил Рид.
— Смерть моей матери сыграла в этом какую-то роль?
— Возможно. Мы ее не касались в разговорах — не было сил.
— Почему?
— Дьявольски тяжело было. А вы как думали, черт побери?
— Отчего же все-таки вам трудно было общаться с Джуниором и говорить о смерти Селины?
— Оттого что раньше нас всегда было трое. И вдруг одного не стало. Встречаться вдвоем — что-то в этом было не то.
Алекс мысленно прикинула, стоит ли добиваться более подробного ответа, и рискнула:
— Хорошо, вас было трое, но если среди вас и затесался третий лишний, то это был Джуниор, не Седина же. Верно? Вы с ней были неразлучной парой еще до того, как стали неразлучной троицей.
— Не лезьте, черт побери, в мою жизнь, — проскрежетал он. — Ни черта вы в ней не смыслите и во мне тоже.
— Не с чего злиться, Рид.
— Ах, не с чего? А почему бы мне и не злиться. Вы желаете воскресить прошлое, все, от моего первого настоящего поцелуя до дерьмового спортивного трофея, которому красная цена — кучка конского навоза, и мне после этого не злиться.
— Люди в большинстве своем любят предаваться воспоминаниям.
— А я не люблю. Я хочу оставить свое прошлое в прошлом.
— Потому что вспоминать больно?
— Отчасти.
— Больно вспоминать и то, как вы впервые по-настоящему поцеловали мою мать?
Он шагнул к дивану и, упершись кулаками в сиденье возле ее бедер, негромко, вкрадчиво произнес:
— Тот поцелуй вас чертовски заинтриговал, правда, госпожа прокурор?
Рид совершенно ошеломил ее. Она потеряла дар речи.
— Что ж, если вас интересует, каким именно образом я целую, может быть, вам стоит узнать это на личном опыте?
Он сунул руки под ее меховой жакет, сцепив их у нее на спине, чуть пониже талии. Одним рывком поднял ее с дивана.
Беззвучно охнув, Алекс упала ему на грудь, но устояла на ногах; и тут он наклонил голову и накрыл ее губы своими.
Сначала она была так поражена, что даже не шевельнулась. Поняв, что происходит, она решительно уперлась ему в грудь кулаками. Попыталась отвернуть голову, но Рид ухватил ее рукой за подбородок и держал крепко. Губами он умело раздвинул ее губы и просунул между ними язык. Поцелуй был глубоким, полным; его язык скользил по ее рту и резкими ритмичными движениями устремлялся к гортани. Губы у него были обветренные. Она чувствовала на своих губах их шершавость и одновременно восхитительную гладкость его рта.
Быть может, она чуть слышно взвизгнула от удивления и желания. Быть может, ее тело стало податливым, уступая ему. Быть может, у него из груди вырвался низкий рык вожделения. Впрочем, все это ей могло и почудиться.
Но ей не почудилось острое покалывание между ног, не почудилось, как затрепетали груди, и жар, разлившийся по телу от живота, словно тающее масло, тоже не почудился. Она точно помнит необыкновенный, удивительный вкус его губ, запах ветра и солнца, исходивший от его волос и одежды.
Земля между усыпанным щебенкой проселком и тренировочной дорожкой была неровная. За долгие годы тяжелые грузовики взрыли ее глубокими колеями. Там, где под солнцем уже стаял лед, землю развезло.
Алекс специально надела старые сапоги и джинсы. Хотя на руках у нее и были лайковые перчатки, она то и дело подносила ладони ко рту и дышала на них, чтобы согреть пальцы. Достав из кармана жакета темные очки, она надела их, чтобы солнце не слепило глаза. Под прикрытием дымчатых стекол она наблюдала за Ридом. Он стоял у забора, хронометрируя лошадей, бежавших мимо столбов, которые были расставлены на расстоянии одной шестнадцатой мили друг от друга.
Она на миг остановилась, чтобы спокойно последить за Ридом, пока он ее не увидел. Вместо летной кожаной куртки на нем был длинный светлый плащ. Обутую в сапог ногу он поставил на нижнюю перекладину изгороди; при такой позе особенно заметно было, какие у него узкие бедра и длинные ляжки.
Стоявший на виду сапог был поцарапан и потерт. Джинсы чистые, но на швах обтрепались, ткань сносилась до белизны. Ширинки на всех его джинсах одинаково сильно изношены, мелькнуло у нее в голове, и Алекс поразилась, что обратила на это внимание.
Рид стоял, опершись о верхнюю перекладину изгороди, свободно свесив кисти рук. На них были те же кожаные перчатки, как в тот вечер несколько дней назад, когда он притянул ее, плачущую, к себе и сжал. Странное и восхитительное волнение охватывало ее при воспоминании о том, как его руки скользили по ее спине и наготу ее отделял от них лишь махровый халат. В ладони, которой он тогда обхватил ее голову и прижал к груди, сейчас лежал секундомер.
На самые брови была надвинута та же ковбойская шляпа, в которой она впервые увидала его. Русые волосы падали на воротник плаща. Рид повернул голову, и она увидела его четкий, ясный профиль. В нем не было ничего размытого, незаконченного. От дыхания облачко пара возникало возле губ, которыми он поцеловал ее влажные волосы и сказал о кремации Седины.
— Пускайте! — крикнул он жокеям.
Голос шерифа Ламберта был такой же мужественный, как и черты лица. Выкрикивал ли он команды или говорил колкости, она неизменно всем телом, как бы нутром своим, реагировала на него.
Из-под тяжелых копыт пробегающих коней — их было четыре — с дорожки, которую загодя, утром, взборонил тренер, лысели комья земли. Клубы пара вырывались из раздувавшихся ноздрей.
Попридержав лошадей, всадники заставили их перейти на шаг и направили к конюшням. Рид крикнул одному:
— Джинджер, как он сегодня?
— Даже сдерживать приходится. Он сегодня в порядке.
— Выпусти его. Он бежит с желанием. Проведи один круг и выпусти.
— Ладно.
Тщедушный жокей, в котором Алекс только теперь распознала молодую женщину, поднесла арапник к козырьку шапочки и, слегка дав шенкель своему великолепному коню, направила его назад на дорожку.
— Как его зовут?
Рид резко обернулся. Алекс пронзил взгляд его прищуренных глаз, затененных полями шляпы; у внешних уголков разбегались симпатичные морщинки.
— Это она.
— Нет, коня?
— А-а. Коня зовут Быстрый Шаг.
Алекс подошла поближе и оперлась руками о забор.
— Ваш?
— Да.
— Призер?
— На карманные расходы хватает.
Алекс смотрела, как всадница пригнулась в седле.
— Она, видно, дело знает, — заметила Алекс. — Такая крошка и управляется с этим гигантом.
— Джинджер у Минтона одна из лучших объездчиков — их так называют. — Он вновь переключил внимание на коня и всадницу, приближавшихся по дорожке стремительным галопом. — Молодчина, молодчина, — шепотом приговаривал он. — Идет так, будто всю жизнь призы брал.
Он гикнул, когда Быстрый Шаг пронесся мимо. Его согласованно работающие мышцы, удивительная ловкость и невероятная сила производили впечатление.
— Отлично прошел, — сказал Рид наезднице, когда та подвела к нему коня.
— Лучше?
— На целых несколько секунд.
Рид ласково и одобрительно заговорил с жеребцом; нежно потрепал его, приговаривая что-то, и казалось, конь его прекрасно понимает. Жеребец резво перебирал ногами, раздувая хвост: он знал, что в конюшне его ждет вкусный завтрак в награду за то, что он так угодил хозяину.
— У вас с ним, очевидно, полное взаимопонимание, — заметила Алекс.
— При мне его родитель покрывал кобылу. Присутствовал я и тогда, когда она ожеребилась и он появился на свет. Все думали, он задохлик, хотели даже усыпить.
— Как вы его назвали?
— Задохликом называют жеребенка, который при родах испытывает недостаток кислорода. — Он покачал головой, не отрывая глаз от скакуна, входившего в конюшню. — А я думал иначе. И оказался прав. С такой родословной, как у него, из коня по всем статьям должен выйти толк; так оно и получилось. Ни разу он не обманул моих ожиданий. Всегда выкладывается до последнего, настоящий боец.
— Имеете полное право им гордиться.
— Пожалуй, да.
Его притворное равнодушие не обмануло Алекс.
— А что, лошадей всегда так сильно гоняют?
— Нет, сегодня просто вывели пробежаться на короткую дистанцию, чтобы посмотреть, как они поведут себя на дорожке рядом друг с другом. Четыре раза в неделю их пускают пробежать один-два круга галопом. Это как у людей бег трусцой. А после такого бега, как сегодня, их два дня просто вываживают.
Он повернулся и направился к оседланной лошади, стоявшей на привязи у столба.
— Куда вы едете?
— Домой. — Он вскочил в седло со свободной грацией настоящего ковбоя.
— Мне нужно поговорить с вами, — испуганно крикнула Алекс.
Он наклонился и протянул руку.
— Забирайтесь.
Из-под шляпы на нее с вызовом смотрели зеленые глаза.
Она поправила на переносице очки и направилась к лошади, изображая уверенность в себе, которой отнюдь не испытывала.
Самое трудное оказалось уцепиться за руку Рида. Он почти без усилий поднял ее, предоставив ей самой устраиваться на отлогой части седла позади него.
От одного этого можно было потерять самообладание, но, когда он, сжав коленями бока лошади, погнал ее вперед, Алекс швырнуло на его широкую спину. Руки ее сами невольно обхватили ею талию. Она старалась держать их значительно выше пояса. С воображением справиться было труднее. Мысли ее то и дело возвращались к его распроклятой потертой ширинке.
— Вам тепло? — спросил он через плечо.
— Да, — соврала она.
Она ведь поначалу решила, что длинный белый плащ с глубокой складкой на спине был надет лишь для шику. Такой плащ она видела только в одном вестерне с Клинтом Иствудом. Теперь же ей стало ясно, что его надевают для того, чтобы согревать ляжки наездника.
— С кем же вы вчера вечером встречались в баре?
— Это мое дело, Рид. Почему вы за мной следили?
— А это мое дело.
Это был тупик. Но она пока настаивать не станет. У нее был заготовлен для него целый список вопросов, однако сосредоточиться было трудно, так как при каждом толчке она особенно остро чувствовала его возбуждающую близость. И она выпалила первый пришедший в голову вопрос;
— А как это вы с мамой так тесно сдружились?
— Мы же вместе росли, — сказал он небрежно. — Началось все на площадке для игр младшеклассников, а с годами крепло.
— И никогда никакой неловкости не возникало?
— Нет. У нас не было друг от друга секретов. Даже в доктора несколько раз играли.
— «Я тебе покажу свою, если ты мне свою покажешь». Он усмехнулся:
— Вы, видно, тоже играли в доктора. Но Алекс на эту приманку не поддалась: она понимала, что он хочет отвлечь ее от темы разговора.
— Но, надо думать, вы оба в конце концов из этого выросли.
— Да, в доктора мы больше не играли, но говорили мы обо всем на свете. Никаких запретных тем между мной и Сединой не было.
— Но ведь такие отношения у девочки обычно складываются с подружкой, правда?
— Обычно — да, но у Седины было мало подружек. Большинство девочек ей завидовали.
— Почему?
Но Алекс уже знала ответ. Она знала его до того даже, как он пожал плечами и его лопатки задели ее грудь. Алекс едва не потеряла дар речи. Следующий вопрос потребовал от нее больших усилий.
— Из-за вас, да? Из-за вашей с ней дружбы?
— Возможно. И кроме того, она была и впрямь самая красивая девочка на всю округу. Большинство девчонок считали ее соперницей, а не подружкой. Держитесь, — предупредил Рид, направляя лошадь в сухую балку.
Силой инерции ее толкнуло вперед, на него. Инстинктивно она сильнее прижалась к нему. Он глухо охнул.
— Что случилось? — спросила она.
— Ничего.
— Я так поняла, что вам не очень удобно.
— Если б вы были мужчиной и на лошади, идущей круто под уклон, и вас швыряло бы на луку седла так, что ваши мужские достоинства чуть не вылетали бы из штанов, вам бы тоже было не очень удобно.
— Ох!
— Черт! — буркнул он.
Пока они не выехали на равнину, их неловкое молчание нарушало лишь тяжелое постукивание копыт лошади, которая осторожно ступала по каменистой земле. Чтобы не показывать свое смущение и укрыться от холодного ветра, Алекс уткнулась лицом в подбитый фланелью воротник его плаща. Наконец она произнесла:
— Значит, со всеми своими трудностями мама обращалась к вам.
— Да. А когда не обращалась, я, зная, что дело плохо, сам шел к ней. Однажды она не пришла в школу. Я забеспокоился и в обед пошел к ней домой. Ваша бабушка была на работе. Седина сидела одна. И плакала. Я испугался и заявил, что не уйду, пока она мне не скажет, что случилось.
— И в чем было дело?
— У нее были первые месячные.
— А…
— Как я понял, миссис Грэм наговорила ей такого, что Селина сама себя стыдилась. Нарассказала ей всяких жутких историй про проклятие, которое пало на Еву, и прочую чушь. — В голосе его звучало осуждение. — Она и с вами так же обходилась?
Алекс отрицательно покачала головой, не отрывая лица от его воротника. От шеи Рида шло тепло, она ощущала его запах.
— Со мной она была не так сурова. Наверно, к тому времени, как я достигла половой зрелости, бабушка и сама уже сильно просветилась.
Только когда Рид осадил лошадь и спрыгнул на землю, Алекс заметила, что они подъехали к маленькому каркасному домику.
— И что же мама?
— Я ее утешал, сказал, что это нормально, нечего тут стыдиться, что она стала настоящей женщиной.
Он накинул поводья на коновязь и закрепил их.
— Помогло?
— Наверное. Она перестала плакать и…
— И?.. — настаивала Алекс, чувствуя, что он хочет опустить самую важную часть рассказа.
— Ничего. Перекиньте ногу.
Помогая ей сойти с коня, он уверенно взял ее сильными руками за талию и опустил на землю.
— И все-таки, Рид?
Она уцепилась за рукава его плаща. Губы у него сжались в тонкую упрямую складку. Обветренные мужские губы. Она вспомнила фотографию, на которой Рид целует Седину, когда она стала королевой вечера выпускников. И Алекс снова ощутила, как у нее внутри как бы поднимается и опадает теплая волна.
— Вы ее поцеловали, да?
Он неловко повел плечом.
— Я ее и раньше целовал.
— Но в тот раз впервые по-настоящему, правда?
Он отпустил ее и, поднявшись на крыльцо, распахнул дверь.
— Хотите — заходите, хотите — нет, — бросил он через плечо, — дело ваше.
Он исчез в доме, оставив дверь открытой. Подавленная, но снедаемая любопытством, Алекс пошла за ним. Парадная дверь вела сразу в гостиную. Слева арка, сквозь нее виднелась кухня, она же столовая. Коридор напротив вел, надо полагать, в спальню; ей было слышно, как там возится, ища что-то, Рид. Она рассеянно закрыла дверь, сняла очки, перчатки и огляделась.
Видно было, что это холостяцкое жилище. Мебель подбиралась для отдыха и удобства, а отнюдь не для украшения. Шляпу он положил на стол, а плащ и перчатки бросил на стул. На остальных предметах обстановки не стояло и не лежало ничего, зато полки были забиты всякой всячиной — как будто уборка сводилась к тому, чтобы засунуть все до последней мелочи. У потолка в углах висела паутина, сверкавшая на солнце, которое пробивалось сквозь пропыленные жалюзи.
Он вернулся с летными очками в руках и поймал ее взгляд, устремленный на паутину.
— Раз в несколько недель Лупе присылает одну из своих племянниц. Пора уж ей, пожалуй, прийти, — объяснил он просто, не оправдываясь и не извиняясь. — Кофе хотите?
— Да, спасибо.
Он пошел на кухню. Алекс продолжала бродить по комнате, притоптывая, чтобы восстановить кровообращение в замерзших ступнях. Ее внимание привлек высокий кубок в одном из встроенных в стену шкафов. «Лучшему игроку» — печатными буквами было выгравировано на нем, потом имя и фамилия Рида и дата.
— По цвету — то, что нужно?
Он подошел к ней сзади. Когда она обернулась, он протянул ей кружку с кофе. И молока не забыл добавить.
— Прекрасно, спасибо.
Указав кивком головы на кубок, она спросила:
— Это в старшем классе, да?
— Угу.
— Очень почетный приз.
— Наверно.
Алекс уже заметила, что он пользуется этим, годящимся на все случаи жизни словом, когда хочет закончить разговор. Во всех других отношениях Рид оставался загадкой.
— Вы не уверены, что он очень почетный?
Он опустился в мягкое кресло и вытянул ноги перед собой.
— Я тогда понимал, да и теперь понимаю: за моей спиной стояла отличная команда. Выдвигали и других игроков, не хуже меня.
— Джуниора?
— Да, и его тоже, — ответил он, уже готовый к обороне.
— Однако награду получили вы, а не Джуниор. Он зло посмотрел на нее.
— Это необыкновенно важно, надо понимать?
— Не знаю, важно ли?
Он саркастически рассмеялся.
— Хватит играть со мной в следовательские игры, говорите, что у вас на уме.
— Ладно. — Притулившись к подлокотнику дивана, она внимательно посмотрела на него и спросила:
— А Джуниора задело, что вас назвали лучшим игроком команды?
— Спросите его.
— Может, и спрошу. Спрошу и Ангуса, как он к этому отнесся.
— На банкете по поводу вручения призов Ангус просто лопался от гордости.
— Он бы еще больше возгордился, если бы не вы, а его сын был признан лучшим игроком команды. Лицо Рида застыло.
— Голова у вас просто набита дерьмом, понятно?
— Вами, я уверена, Ангус тоже гордился, но не пытайтесь меня убедить, будто он не предпочел бы, чтобы этот приз достался Джуниору.
— Думайте, как вам заблагорассудится, черт побери. Мне-то какая разница. — Он в три глотка опорожнил свою кружку, поставил ее перед собой на низенький кофейный столик и встал. — Готовы?
Она тоже поставила кружку на стол, но не двинулась с места.
— Почему вы так болезненно к этому относитесь?
— Да не болезненно, просто надоело. — Он наклонился так, что их лица оказались рядом. — Этот приз двадцатипятилетней давности — всего-навсего потускневшая железяка, ни на что не годная, разве только пыль собирать.
— Тогда почему вы храните его все эти годы? Он провел пальцами по волосам.
— Слушайте, сейчас это уже не имеет значения.
— Но тогда же имело.
— Ничтожно малое. Я даже не получил стипендии как спортсмен, а ведь я рассчитывал на нее учиться в колледже.
— И что вы сделали?
— Все равно поступил.
— Как?
— Взял ссуду.
— Государственную?
— Нет, частную, — уклончиво ответил он.
— Кто дал вам деньги? Ангус?
— А хоть бы и он? Я все вернул, до последнего цента.
— Когда работали на него?
— Еще до того, как ушел из «Минтон Энтерпрайзес».
— А почему вы ушли?
— Потому что расплатился с долгами и хотел заняться кое-чем другим.
— Это произошло, как только вы кончили колледж? Он покачал головой.
— Когда я служил в авиации.
— Вы служили в авиации?
— Четыре года военной подготовки в колледже, потом, после окончания, служил офицером непосредственно в войсках. Шесть лет оттрубил на дядю Сэма. Из них два года во Вьетнаме, бомбили там этих косоглазых.
Алекс и не подозревала, что он участвовал в войне, а могла бы догадаться: в разгар войны он был как раз призывного возраста.
— Джуниор тоже служил?
— Джуниор — да на войне? Вы можете себе такое представить? — Он язвительно расхохотался. — Нет, не служил. Ангус нажал на кое-какие педали, и его зачислили в резерв.
— А вас почему не зачислили заодно?
— Я не захотел. Хотел пойти в воздушные войска.
— Чтобы научиться летать?
— Летать я уже умел. Права летчика получил раньше, чем шоферские.
С минуту Алекс внимательно смотрела на него. Информация поступала безудержно быстро, она не успевала ее переваривать.
— Вы не устаете удивлять меня сегодня. Я знать не знала, что вы умеете летать.
— Не с чего вам это знать, госпожа прокурор.
— Почему же здесь нет ваших фотографий в военной форме? — спросила она, указывая на книжный шкаф.
— Я ненавидел то, чем занимался на войне. Никаких напоминаний о боевом прошлом — спасибо, увольте.
Он отодвинулся от нее, взял шляпу, перчатки и плащ, подошел к входной двери и самым невежливым образом распахнул ее.
Алекс продолжала сидеть.
— Наверно, вы с Джуниором очень скучали друг без Друга, пока вы шесть лет служили в воздушных войсках?
— А теперь куда вы клоните? Вы что, думаете, мы с ним педики?
— Нет. — Она чувствовала, что терпение у нее на исходе. — Я всего лишь хотела сказать, что вы крепко дружили и до той поры проводили массу времени вместе.
Он захлопнул дверь и швырнул на стол все, что держал в руках.
— К той поре мы уже привыкли быть врозь.
— Но вы ведь четыре года вместе учились в колледже, — уточнила она.
— Нет. Мы одновременно учились в Техасском политехническом, но поскольку он был женат…
— Женат?
— Снова сюрприз? — поддел он. — А вы и не знали? Джуниор женился через несколько недель после окончания школы. Нет, этого Алекс не знала. Она понятия не имела, что Джуниор вступил в первый брак, едва успев кончить школу; следовательно, почти сразу после убийства Седины. Выбор времени для свадьбы представлялся очень странным.
— Стало быть, довольно долго вы с Джуниором виделись редко.
— Верно, — подтвердил Рид.
— Смерть моей матери сыграла в этом какую-то роль?
— Возможно. Мы ее не касались в разговорах — не было сил.
— Почему?
— Дьявольски тяжело было. А вы как думали, черт побери?
— Отчего же все-таки вам трудно было общаться с Джуниором и говорить о смерти Селины?
— Оттого что раньше нас всегда было трое. И вдруг одного не стало. Встречаться вдвоем — что-то в этом было не то.
Алекс мысленно прикинула, стоит ли добиваться более подробного ответа, и рискнула:
— Хорошо, вас было трое, но если среди вас и затесался третий лишний, то это был Джуниор, не Седина же. Верно? Вы с ней были неразлучной парой еще до того, как стали неразлучной троицей.
— Не лезьте, черт побери, в мою жизнь, — проскрежетал он. — Ни черта вы в ней не смыслите и во мне тоже.
— Не с чего злиться, Рид.
— Ах, не с чего? А почему бы мне и не злиться. Вы желаете воскресить прошлое, все, от моего первого настоящего поцелуя до дерьмового спортивного трофея, которому красная цена — кучка конского навоза, и мне после этого не злиться.
— Люди в большинстве своем любят предаваться воспоминаниям.
— А я не люблю. Я хочу оставить свое прошлое в прошлом.
— Потому что вспоминать больно?
— Отчасти.
— Больно вспоминать и то, как вы впервые по-настоящему поцеловали мою мать?
Он шагнул к дивану и, упершись кулаками в сиденье возле ее бедер, негромко, вкрадчиво произнес:
— Тот поцелуй вас чертовски заинтриговал, правда, госпожа прокурор?
Рид совершенно ошеломил ее. Она потеряла дар речи.
— Что ж, если вас интересует, каким именно образом я целую, может быть, вам стоит узнать это на личном опыте?
Он сунул руки под ее меховой жакет, сцепив их у нее на спине, чуть пониже талии. Одним рывком поднял ее с дивана.
Беззвучно охнув, Алекс упала ему на грудь, но устояла на ногах; и тут он наклонил голову и накрыл ее губы своими.
Сначала она была так поражена, что даже не шевельнулась. Поняв, что происходит, она решительно уперлась ему в грудь кулаками. Попыталась отвернуть голову, но Рид ухватил ее рукой за подбородок и держал крепко. Губами он умело раздвинул ее губы и просунул между ними язык. Поцелуй был глубоким, полным; его язык скользил по ее рту и резкими ритмичными движениями устремлялся к гортани. Губы у него были обветренные. Она чувствовала на своих губах их шершавость и одновременно восхитительную гладкость его рта.
Быть может, она чуть слышно взвизгнула от удивления и желания. Быть может, ее тело стало податливым, уступая ему. Быть может, у него из груди вырвался низкий рык вожделения. Впрочем, все это ей могло и почудиться.
Но ей не почудилось острое покалывание между ног, не почудилось, как затрепетали груди, и жар, разлившийся по телу от живота, словно тающее масло, тоже не почудился. Она точно помнит необыкновенный, удивительный вкус его губ, запах ветра и солнца, исходивший от его волос и одежды.