Страница:
Алекс понимала: отчасти он прав. Она попыталась сменить тактику.
— Когда мистер Частейн получше ознакомится с фактами, он согласится, что произошла страшная судебная ошибка.
— До вчерашнего дня Пат о Седине слыхом не слыхал. И он целиком занят тем, что вылавливает беспаспортных рабочих-иммигрантов да торговцев наркотиками.
— И вы меня вините в том, что я жажду восстановить справедливость?! А если б вашу мать зарезали в конюшне, неужто вы не стали бы добиваться, чтобы убийца понес заслуженное наказание?
— Не знаю. Моя мамаша сбежала, когда я был от горшка два вершка; я и не помню ее.
Алекс почувствовала сострадание. Но ей ли сочувствовать ему? Неудивительно, что на фотографиях, которые она видела у бабушки, Рид запомнился ей подростком с напряженным лицом, и взгляд у него был не по годам взрослый. А ей и в голову не пришло спросить бабушку, отчего у мальчика всегда такой серьезный вид.
— Это дела не меняет, мистер Ламберт. Вы тоже подозреваетесь в убийстве. — Она встала и взяла сумочку. — Спасибо за кофе. Простите, что побеспокоила вас в такую рань. Отныне мне придется рассчитывать на помощь местного отдела полиции.
— Погодите минутку.
Уже направившись было к выходу, Алекс остановилась и повернулась к нему.
— Что?
— Здесь нет отдела полиции.
Обескураженная этим сообщением, она смотрела, как он берет с вешалки шляпу и куртку. Пройдя вперед, он открыл перед ней дверь и вышел следом.
— Эй, Сэм, я ухожу. Буду напротив. — Помощник кивнул. — Сюда, пожалуйста, — сказал Рид и, подхватив Алекс под локоть, повел ее в конец коридора к маленькому квадратному лифту.
Они вошли в кабину вместе. Он закрыл заскрипевшую дверь. Скрежет механизма не успокаивал. Алекс очень хотелось надеяться, что лифт все-таки доберется до места назначения.
Стараясь как бы помочь этому древнему сооружению, она целиком сосредоточилась на подъеме. Тем не менее Алекс остро ощущала, что Рид Ламберт стоит рядом, почти касаясь ее. Он внимательно разглядывал ее.
— А вы похожи на Седину, — сказал он.
— Да, я знаю.
— Ростом, фигурой, повадками. Волосы у вас, правда, потемнее и рыжины больше. И глаза у нее были карие, а не голубые, как у вас.
Его взгляд скользнул по ее лицу.
— Но вы поразительно похожи.
— Благодарю вас. Я считаю, мать была красивой.
— Все так считали.
— Включая и вас?
— А я особенно.
Дернувшись, лифт внезапно остановился. Алекс потеряла равновесие и повалилась на Рида. Он подхватил ее под руку и поддерживал, пока она не оправилась от толчка; это заняло, пожалуй, чуточку больше времени, чем было на самом деле необходимо; стоя рядом с ним, Алекс чувствовала легкое головокружение, дыхание стало неровным.
Они оказались на втором этаже. Выходя с нею во двор, он одним движением плеч натянул куртку.
— Я поставила машину перед парадным подъездом, — сказала она. — Видимо, надо опустить еще денег в счетчик парковки?
— Забудьте. Если вам выпишут штраф, у вас ведь найдутся высокопоставленные друзья.
Улыбаясь, он демонстрировал не такие безупречные зубы, как Минтон-младший, но улыбка оказывала точно такое же действие. В низу живота у нее сладко защекотало — ощущение было необычным, удивительным и жутковатым.
Его быстрая усмешка подчеркнула морщинки у глаз и у рта. Он выглядел на все свои сорок три года, но следы пережитого ничуть не портили его сурового худощавого лица. У него были темно-русые волосы, которых никогда не касалась рука парикмахера-модельера. Он надел фетровую ковбойскую шляпу, надвинув ее на самые брови цветом чуть темнее волос.
Глаза Рида были зеленые. Алекс заметила это, как только вошла к нему в кабинет. Она испытывала все то, что переживает любая женщина в присутствии привлекательного мужчины. У него не было к намека на брюшко, на рыхлость мышц, как бывает в этом возрасте. Физически он выглядел лет на двадцать моложе.
Алекс пришлось напомнить себе, что она — прокурор суверенного штата Техас и что ей положено смотреть на Рида Ламберта не глазами женщины, а глазами человека, облеченного юридической властью. Кроме того, он был на целое поколение старше.
— Что, сегодня утром на всех не хватило чистой форменной одежды? — спросила она, пока они переходили улицу.
На нем были простые голубые джинсы «Ливайс» — старые, выцветшие и тесные, — вроде тех, что ковбои надевают на родео. Куртка из коричневой кожи застегивалась на талии, как у летчиков. Меховая подкладка и большой воротник были, по-видимому, из шкуры койота. Как только они вышли на солнце, Ламберт надел пилотские очки. Стекла были такие темные, что его глаз за ними она разглядеть уже не могла.
— Меня раньше в дрожь бросало от одного только вида формы, поэтому, став шерифом, я дал понять, что меня засунуть в нее не удастся.
— А почему вас от нее в дрожь бросало? Он криво усмехнулся.
— Я всегда норовил удрать от человека в форме или уж хотя бы на него не нарываться.
— Мошенничали?
— Безобразничал.
— Были столкновения с законом?
— Так, мелкие стычки.
— Что же заставило вас перемениться? Божественное прозрение? Испуг? Пара ночей в тюрьме? Исправительное заведение для малолетних?
— Да нет. Просто я подумал: если я могу перехитрить стражей закона, значит, в состоянии перехитрить и нарушителей. — Он пожал плечами. — Выбор профессии казался вполне естественным. Есть хотите?
Не успела она ответить, как он распахнул дверь закусочной. Колоколец, который ковбои вешают на шею коровам, возвестил об их приходе. Вот где, видимо, был центр общественной жизни. Все столики, представлявшие из себя красные пластмассовые пластины на хромированных поржавевших ножках, уже были заняты. Рид провел ее в еще не занятую, выгороженную у стены кабину.
Посыпались разноголосые приветствия служащих, фермеров, горлопанов, ковбоев и секретарш; каждого можно было без труда определить по их наряду. Все, кроме секретарш, были в сапогах. Алекс заметила Имоджен, секретаршу Пата Частейна. Не успели они с Ридом пройти мимо ее столика, как та принялась возбужденным шепотом рассказывать женщинам, сидевшим с нею, кто такая Алекс. По мере того как новость бежала от столика к столику, шум в зале смолкал.
Было совершенно ясно, что эта уменьшенная копия пурселлского общества регулярно собирается в закусочной во время перерыва. Любой посторонний человек вызывал тут интерес, а уж появление дочери Седины Гейгер было из ряда вон выходящим событием. Алекс чувствовала себя громоотводом: к ней явно стекались разные электротоки. Среди них она улавливала и враждебные разряды.
Из музыкального автомата лилась баллада об утраченной любви в исполнении Кристал Гейл. Одновременно черно-белый телевизор с размытым изображением, стоявший в углу зала, передавал «Тележурнал». На экране обсуждалась мужская импотенция, к большому удовольствию трех хрипатых горлопанов. Борьба против курения еще не докатилась до Пурселла, и воздух можно было резать ножом. Но над всеми запахами царил аромат жареного бекона.
К ним подошла официантка в фиолетовых полиэстеровых брюках и блестящей блузке из золотистого атласа, держа на подносе две чашки кофе и тарелку со свежими пончиками из дрожжевого теста. Подмигнув, она сказала:
— Привет, Рид.
И вновь засеменила на кухню, где повар, зажав в зубах сигарету, ловко шлепал на сковороду яйца.
— Угощайтесь.
Алекс не замедлила воспользоваться предложением шерифа. Пончики были еще теплыми, сахарная глазурь таяла во рту.
— Эти яства словно только вас и дожидались. И столик этот отведен для вас? Вы всегда заказываете одно и то же?
— Владельца заведения зовут Пит, — сообщил Ламберт, указывая на повара. — Когда-то по дороге в школу я каждое утро забегал сюда, и он кормил меня завтраком.
— Как великодушно.
— Не из милосердия, — отрезал он. — После уроков я подметал здесь полы.
Она нечаянно задела его больное место. Рид Ламберт остро помнил свое сиротское детство. Сейчас, однако, был неподходящий момент выведывать информацию; едва ли не все взоры присутствующих были устремлены на них.
Он жадно съел два пончика и запил черным кофе, не теряя при этом ни крошки еды, ни секунды времени, не делая лишних движений. Он ел так, как ест человек, знающий, что ему теперь долго не придется поесть.
— Оживленное местечко, — заметила она и, не стесняясь, слизала с пальцев глазурь.
— Да уж. Старожилы вроде меня в новый торговый центр и в забегаловки у вокзала не ходят, оставляют их для приезжих и молодежи. Если не можете кого-то нигде найти, значит, он в этом кафе. С минуты на минуту явится Ангус. Штаб-квартира его корпорации «Минтон Энтерпрайзес» всего в квартале отсюда, однако он проворачивает множество дел именно в этом зале.
— Расскажите мне о Минтонах.
Рид протянул руку к последнему пончику: Алекс явно не собиралась его есть.
— Они богаты, но богатством не кичатся. В городе их любят.
— Или побаиваются.
— Некоторые — вероятно, — пожал он плечами.
— Ранчо — это только часть их предприятий?
— Да это, так сказать, прадедушка нынешней корпорации. Ангус выстроил его на пустом месте: была голая пыльная земля и отчаянная решимость добиться своего.
— Чем именно они там занимаются?
— В основном держат скаковых лошадей. Главным образом чистокровных. Есть и «четвертушки». Иной раз у них скапливается до ста пятидесяти коней, которых они объезжают и потом передают тренерам.
— Вы, я смотрю, хорошо в этом разбираетесь.
— У меня у самого есть парочка скаковых. Держу их у Минтонов, за плату, конечно. — Он указал на ее недопитую чашку кофе. — Если вы закончили, пойдемте, я хочу вам кое-что показать.
— А что именно? — спросила она, удивившись внезапной смене темы.
— Это недалеко, Они вышли из кафе, но прежде он попрощался со всеми, с кем здоровался, когда они пришли. За завтрак он не заплатил, тем не менее повар Пит отдал ему честь, а официантка ласково погладила по спине.
Шерифский автомобиль, джип «Блейзер» с приводом на четыре колеса, стоял у тротуара перед зданием суда. Для него было отведено особое, специально помеченное место. Рид отпер дверцу, помог Алекс сесть в кабину, потом уселся рядом. Они проехали всего несколько кварталов и остановились перед маленьким домом.
— Вот, — сказал он.
— Что это?
— Здесь жила ваша мать. — Алекс навертела головой, оглядывая скромную каркасную постройку. — Когда она здесь жила, район выглядел, совсем иначе. Все пошло прахом. Вон там, где углубление в тротуаре, тогда росло дерево.
— Да. Видела на снимках.
— Несколько лет назад оно погибло, пришлось спилить. Во всяком случае, — сказал он, давая задний ход, — я подумал — вам стоит взглянуть.
— Спасибо.
Пока «Блейзер» отъезжал от тротуара, Алекс, не сводила глаз с домика. Белая краска на стенах потемнела. Золотисто-коричневые тенты над фасадными окнами выцвели под знойным летним солнцем. Ничего привлекательного в доме не было, но она крутила головой, стараясь, покуда возможно, не выпускать его из виду.
Значит, вот где она прожила с матерью недолгих два месяца. Там Седина кормила, купала, качала ее, пела ей колыбельные. Там ночами мать прислушивалась, не заплакала ли малышка. Эти стены слышали, как мать шептала своей дочурке слова любви.
Ничего этого Алекс, конечно, не помнила. Но не сомневалась, что все было именно так.
Подавив волновавшие ее чувства, Алекс продолжила разговор, оборвавшийся, когда они ушли из кафе.
— А почему Минтонам необходимо, построить ипподром? Он глянул на нее так, словно она рехнулась.
— Да ради денег. Почему же еще?
— У них ведь вроде бы денег и так полно.
— Денег всем всегда мало, — он хмуро усмехнулся. — А сказать об этом прямо способен лишь бедняк вроде меня. Поглядите-ка вокруг, — он указал на пустые магазины вдаль главной улицы, по которой они ехали. — Видите, все закрыто или объявлено к продаже. Как только лопнул нефтяной рынок, экономика в городе рухнула. Ведь почти все здесь так или иначе были связаны с нефтепромыслом.
— Это мне понятно.
— Понятно? Что-то я сомневаюсь. — В голосе его слышалось пренебрежение. — Чтобы выжить, городу и нужны бега. А вот чего нам вовсе не нужно, так это синеглазой рыжеволосой соплячки-хористки в меховой шубке, которая явится и все дело изгадит.
— Я сюда явилась для расследования убийства, — отрезала она, уязвленная его внезапной грубостью. — Бега, лицензия на тотализатор и местная экономика к нему касательства не имеют.
— Черта с два не имеют. Разорите Минтонов — разорите и Пурселл.
— Если виновность Минтонов будет доказана, что ж, — они сами навлекли на себя разорение.
— Слушайте, мадам, никаких новых ключиков к разгадке убийства вашей матери вам найти не удастся. Зато удастся заварить здесь кашу. Местные жители вам помогать не станут. Против Минтонов никто слова не скажет, потому что будущее округа зависит от того, построят они бега или нет.
— А вы, конечно, первый в списке преданных молчальников.
— Вот именно, черт побери.
— Но почему? — настойчиво спросила она. — Минтоны что-то про вас прознали? Может, кто-то из них затащил вас в то стойло, где ви потом и «обнаружили» тело моей матери? Что вы там вообще делали в такое время?
— Что и каждый день: выгребал из конюшен навоз. Я тогда работал у Ангуса.
Она опешила.
— Вот как? Я этого не знала.
— Вы еще многого не знаете. Да это и к лучшему. Резко вывернув руль, он завел машину на отведенное ей место у здания суда и затормозил так, что Алекс швырнуло вперед на ремень безопасности.
— Оставили бы вы прошлое в покое, мисс Гейтер.
— Благодарю, шериф. Я без промедления обдумаю ваш совет.
Она выскочила из кабины, хлопнув напоследок дверцей. Выругавшись себе под нос, Рид смотрел, как она шагает по тротуару. Ему хотелось, забыв обо всем, просто разглядывать ее стройные икры, отмечать, как соблазнительно покачиваются бедра, оценивать прочие достоинства ее фигуры, не ускользнувшие от его внимания еще вчера, когда она только вошла в кабинет Пата Частейна. Ее имя, однако, лишило его возможности предаваться этому чисто мужскому удовольствию.
Дочь Седины, думал он, недоверчиво и испуганно качая головой. Что же удивляться, что Алекс показалась ему такой чертовски привлекательной. Ее мать стала его задушевной подругой еще в начальной школе — с того самого дня, когда у нее от сердечного приступа внезапно умер отец и какой-то сопляк начал было ехидно дразнить ее безотцовщиной.
Хорошо зная, как больно ранят насмешки над родителями, Рид бросился на защиту Селины. Он не раз сражался за нее и в последующие годы. А если на ее стороне был Рид, никто не смел ей грубого слова сказать. Так завязалась крепкая дружба, совершенно особая, недоступная для других, — пока не появился Джуниор, которого они допустили в свой союз.
Нечего и удивляться, думал он, что помощник окружного прокурора из Остина разворошила в его душе прежние чувства. Лишь одно, пожалуй, вызывало у него беспокойство: сила этих чувств. Хотя Селина и успела родить ребенка, умерла она совсем юной. Александра же воплощала собою ту женщину, какой Седина могла бы стать.
Он попытался было убедить себя, что его волнение вызвано просто-напросто тоской по молодости, нежными воспоминаниями о детской влюбленности. Но то была бы ложь. Если уж он и вправду затруднялся определить, что его так взбудоражило, то достаточно было вспомнить, как затопило его горячей волной, как тесны вдруг стали джинсы, когда он следил за ее губами и пальцами, а она не торопясь слизывала с них сахарную глазурь.
— О боже, — сказал он.
Он испытывал двойственное чувство к этой женщине — а некогда и к ее матери, незадолго до того, как ее нашли в конюшне мертвой.
Отчего эти две женщины, между которыми пролегло двадцать пять лет, играли такую важную роль в его жизни? Любящая Селина едва не погубила его. Ее дочь несет в себе не меньшую угрозу. Начни она только копаться в прошлом, один бог знает, какой бедой это может обернуться.
Он собирался уйти с поста шерифа и заняться совсем другим делом, прибыльным и достойным. Ему, само собой, вовсе не хотелось, чтобы его будущее было омрачено уголовным расследованием.
Все эти годы Рид работал не покладая рук отнюдь не для того, чтобы награда за труды в последний момент от него ускользнула. И теперь, когда он, можно сказать, пользуется всеобщим уважением, о котором всегда мечтал, он не собирался стоять в сторонке и глядеть, как Алекс в процессе расследования вновь вытаскивает на суд людской его темное прошлое. Если эту нахальную прокуроршу не остановить, она его доконает.
Те, кто утверждает, что материальные блага — пустяк, сами имеют всего вдоволь. А у него никогда ничего не было. До последнего времени. Он не остановится ни перед чем, чтобы защитить то, что он с таким трудом завоевал.
Выходя из машины и снова открывая двери окружного суда, он проклинал день, когда Александра Гейтер появилась на свет, — как когда-то проклинал ее рождение. Но он думал и о том, что ее рот способен не только извергать обвинения и юридическую тарабарщину. Рид готов был поставить свой выигрыш на следующих бегах, что этот рот годится и на нечто совсем иное.
Глава 4
— Когда мистер Частейн получше ознакомится с фактами, он согласится, что произошла страшная судебная ошибка.
— До вчерашнего дня Пат о Седине слыхом не слыхал. И он целиком занят тем, что вылавливает беспаспортных рабочих-иммигрантов да торговцев наркотиками.
— И вы меня вините в том, что я жажду восстановить справедливость?! А если б вашу мать зарезали в конюшне, неужто вы не стали бы добиваться, чтобы убийца понес заслуженное наказание?
— Не знаю. Моя мамаша сбежала, когда я был от горшка два вершка; я и не помню ее.
Алекс почувствовала сострадание. Но ей ли сочувствовать ему? Неудивительно, что на фотографиях, которые она видела у бабушки, Рид запомнился ей подростком с напряженным лицом, и взгляд у него был не по годам взрослый. А ей и в голову не пришло спросить бабушку, отчего у мальчика всегда такой серьезный вид.
— Это дела не меняет, мистер Ламберт. Вы тоже подозреваетесь в убийстве. — Она встала и взяла сумочку. — Спасибо за кофе. Простите, что побеспокоила вас в такую рань. Отныне мне придется рассчитывать на помощь местного отдела полиции.
— Погодите минутку.
Уже направившись было к выходу, Алекс остановилась и повернулась к нему.
— Что?
— Здесь нет отдела полиции.
Обескураженная этим сообщением, она смотрела, как он берет с вешалки шляпу и куртку. Пройдя вперед, он открыл перед ней дверь и вышел следом.
— Эй, Сэм, я ухожу. Буду напротив. — Помощник кивнул. — Сюда, пожалуйста, — сказал Рид и, подхватив Алекс под локоть, повел ее в конец коридора к маленькому квадратному лифту.
Они вошли в кабину вместе. Он закрыл заскрипевшую дверь. Скрежет механизма не успокаивал. Алекс очень хотелось надеяться, что лифт все-таки доберется до места назначения.
Стараясь как бы помочь этому древнему сооружению, она целиком сосредоточилась на подъеме. Тем не менее Алекс остро ощущала, что Рид Ламберт стоит рядом, почти касаясь ее. Он внимательно разглядывал ее.
— А вы похожи на Седину, — сказал он.
— Да, я знаю.
— Ростом, фигурой, повадками. Волосы у вас, правда, потемнее и рыжины больше. И глаза у нее были карие, а не голубые, как у вас.
Его взгляд скользнул по ее лицу.
— Но вы поразительно похожи.
— Благодарю вас. Я считаю, мать была красивой.
— Все так считали.
— Включая и вас?
— А я особенно.
Дернувшись, лифт внезапно остановился. Алекс потеряла равновесие и повалилась на Рида. Он подхватил ее под руку и поддерживал, пока она не оправилась от толчка; это заняло, пожалуй, чуточку больше времени, чем было на самом деле необходимо; стоя рядом с ним, Алекс чувствовала легкое головокружение, дыхание стало неровным.
Они оказались на втором этаже. Выходя с нею во двор, он одним движением плеч натянул куртку.
— Я поставила машину перед парадным подъездом, — сказала она. — Видимо, надо опустить еще денег в счетчик парковки?
— Забудьте. Если вам выпишут штраф, у вас ведь найдутся высокопоставленные друзья.
Улыбаясь, он демонстрировал не такие безупречные зубы, как Минтон-младший, но улыбка оказывала точно такое же действие. В низу живота у нее сладко защекотало — ощущение было необычным, удивительным и жутковатым.
Его быстрая усмешка подчеркнула морщинки у глаз и у рта. Он выглядел на все свои сорок три года, но следы пережитого ничуть не портили его сурового худощавого лица. У него были темно-русые волосы, которых никогда не касалась рука парикмахера-модельера. Он надел фетровую ковбойскую шляпу, надвинув ее на самые брови цветом чуть темнее волос.
Глаза Рида были зеленые. Алекс заметила это, как только вошла к нему в кабинет. Она испытывала все то, что переживает любая женщина в присутствии привлекательного мужчины. У него не было к намека на брюшко, на рыхлость мышц, как бывает в этом возрасте. Физически он выглядел лет на двадцать моложе.
Алекс пришлось напомнить себе, что она — прокурор суверенного штата Техас и что ей положено смотреть на Рида Ламберта не глазами женщины, а глазами человека, облеченного юридической властью. Кроме того, он был на целое поколение старше.
— Что, сегодня утром на всех не хватило чистой форменной одежды? — спросила она, пока они переходили улицу.
На нем были простые голубые джинсы «Ливайс» — старые, выцветшие и тесные, — вроде тех, что ковбои надевают на родео. Куртка из коричневой кожи застегивалась на талии, как у летчиков. Меховая подкладка и большой воротник были, по-видимому, из шкуры койота. Как только они вышли на солнце, Ламберт надел пилотские очки. Стекла были такие темные, что его глаз за ними она разглядеть уже не могла.
— Меня раньше в дрожь бросало от одного только вида формы, поэтому, став шерифом, я дал понять, что меня засунуть в нее не удастся.
— А почему вас от нее в дрожь бросало? Он криво усмехнулся.
— Я всегда норовил удрать от человека в форме или уж хотя бы на него не нарываться.
— Мошенничали?
— Безобразничал.
— Были столкновения с законом?
— Так, мелкие стычки.
— Что же заставило вас перемениться? Божественное прозрение? Испуг? Пара ночей в тюрьме? Исправительное заведение для малолетних?
— Да нет. Просто я подумал: если я могу перехитрить стражей закона, значит, в состоянии перехитрить и нарушителей. — Он пожал плечами. — Выбор профессии казался вполне естественным. Есть хотите?
Не успела она ответить, как он распахнул дверь закусочной. Колоколец, который ковбои вешают на шею коровам, возвестил об их приходе. Вот где, видимо, был центр общественной жизни. Все столики, представлявшие из себя красные пластмассовые пластины на хромированных поржавевших ножках, уже были заняты. Рид провел ее в еще не занятую, выгороженную у стены кабину.
Посыпались разноголосые приветствия служащих, фермеров, горлопанов, ковбоев и секретарш; каждого можно было без труда определить по их наряду. Все, кроме секретарш, были в сапогах. Алекс заметила Имоджен, секретаршу Пата Частейна. Не успели они с Ридом пройти мимо ее столика, как та принялась возбужденным шепотом рассказывать женщинам, сидевшим с нею, кто такая Алекс. По мере того как новость бежала от столика к столику, шум в зале смолкал.
Было совершенно ясно, что эта уменьшенная копия пурселлского общества регулярно собирается в закусочной во время перерыва. Любой посторонний человек вызывал тут интерес, а уж появление дочери Седины Гейгер было из ряда вон выходящим событием. Алекс чувствовала себя громоотводом: к ней явно стекались разные электротоки. Среди них она улавливала и враждебные разряды.
Из музыкального автомата лилась баллада об утраченной любви в исполнении Кристал Гейл. Одновременно черно-белый телевизор с размытым изображением, стоявший в углу зала, передавал «Тележурнал». На экране обсуждалась мужская импотенция, к большому удовольствию трех хрипатых горлопанов. Борьба против курения еще не докатилась до Пурселла, и воздух можно было резать ножом. Но над всеми запахами царил аромат жареного бекона.
К ним подошла официантка в фиолетовых полиэстеровых брюках и блестящей блузке из золотистого атласа, держа на подносе две чашки кофе и тарелку со свежими пончиками из дрожжевого теста. Подмигнув, она сказала:
— Привет, Рид.
И вновь засеменила на кухню, где повар, зажав в зубах сигарету, ловко шлепал на сковороду яйца.
— Угощайтесь.
Алекс не замедлила воспользоваться предложением шерифа. Пончики были еще теплыми, сахарная глазурь таяла во рту.
— Эти яства словно только вас и дожидались. И столик этот отведен для вас? Вы всегда заказываете одно и то же?
— Владельца заведения зовут Пит, — сообщил Ламберт, указывая на повара. — Когда-то по дороге в школу я каждое утро забегал сюда, и он кормил меня завтраком.
— Как великодушно.
— Не из милосердия, — отрезал он. — После уроков я подметал здесь полы.
Она нечаянно задела его больное место. Рид Ламберт остро помнил свое сиротское детство. Сейчас, однако, был неподходящий момент выведывать информацию; едва ли не все взоры присутствующих были устремлены на них.
Он жадно съел два пончика и запил черным кофе, не теряя при этом ни крошки еды, ни секунды времени, не делая лишних движений. Он ел так, как ест человек, знающий, что ему теперь долго не придется поесть.
— Оживленное местечко, — заметила она и, не стесняясь, слизала с пальцев глазурь.
— Да уж. Старожилы вроде меня в новый торговый центр и в забегаловки у вокзала не ходят, оставляют их для приезжих и молодежи. Если не можете кого-то нигде найти, значит, он в этом кафе. С минуты на минуту явится Ангус. Штаб-квартира его корпорации «Минтон Энтерпрайзес» всего в квартале отсюда, однако он проворачивает множество дел именно в этом зале.
— Расскажите мне о Минтонах.
Рид протянул руку к последнему пончику: Алекс явно не собиралась его есть.
— Они богаты, но богатством не кичатся. В городе их любят.
— Или побаиваются.
— Некоторые — вероятно, — пожал он плечами.
— Ранчо — это только часть их предприятий?
— Да это, так сказать, прадедушка нынешней корпорации. Ангус выстроил его на пустом месте: была голая пыльная земля и отчаянная решимость добиться своего.
— Чем именно они там занимаются?
— В основном держат скаковых лошадей. Главным образом чистокровных. Есть и «четвертушки». Иной раз у них скапливается до ста пятидесяти коней, которых они объезжают и потом передают тренерам.
— Вы, я смотрю, хорошо в этом разбираетесь.
— У меня у самого есть парочка скаковых. Держу их у Минтонов, за плату, конечно. — Он указал на ее недопитую чашку кофе. — Если вы закончили, пойдемте, я хочу вам кое-что показать.
— А что именно? — спросила она, удивившись внезапной смене темы.
— Это недалеко, Они вышли из кафе, но прежде он попрощался со всеми, с кем здоровался, когда они пришли. За завтрак он не заплатил, тем не менее повар Пит отдал ему честь, а официантка ласково погладила по спине.
Шерифский автомобиль, джип «Блейзер» с приводом на четыре колеса, стоял у тротуара перед зданием суда. Для него было отведено особое, специально помеченное место. Рид отпер дверцу, помог Алекс сесть в кабину, потом уселся рядом. Они проехали всего несколько кварталов и остановились перед маленьким домом.
— Вот, — сказал он.
— Что это?
— Здесь жила ваша мать. — Алекс навертела головой, оглядывая скромную каркасную постройку. — Когда она здесь жила, район выглядел, совсем иначе. Все пошло прахом. Вон там, где углубление в тротуаре, тогда росло дерево.
— Да. Видела на снимках.
— Несколько лет назад оно погибло, пришлось спилить. Во всяком случае, — сказал он, давая задний ход, — я подумал — вам стоит взглянуть.
— Спасибо.
Пока «Блейзер» отъезжал от тротуара, Алекс, не сводила глаз с домика. Белая краска на стенах потемнела. Золотисто-коричневые тенты над фасадными окнами выцвели под знойным летним солнцем. Ничего привлекательного в доме не было, но она крутила головой, стараясь, покуда возможно, не выпускать его из виду.
Значит, вот где она прожила с матерью недолгих два месяца. Там Седина кормила, купала, качала ее, пела ей колыбельные. Там ночами мать прислушивалась, не заплакала ли малышка. Эти стены слышали, как мать шептала своей дочурке слова любви.
Ничего этого Алекс, конечно, не помнила. Но не сомневалась, что все было именно так.
Подавив волновавшие ее чувства, Алекс продолжила разговор, оборвавшийся, когда они ушли из кафе.
— А почему Минтонам необходимо, построить ипподром? Он глянул на нее так, словно она рехнулась.
— Да ради денег. Почему же еще?
— У них ведь вроде бы денег и так полно.
— Денег всем всегда мало, — он хмуро усмехнулся. — А сказать об этом прямо способен лишь бедняк вроде меня. Поглядите-ка вокруг, — он указал на пустые магазины вдаль главной улицы, по которой они ехали. — Видите, все закрыто или объявлено к продаже. Как только лопнул нефтяной рынок, экономика в городе рухнула. Ведь почти все здесь так или иначе были связаны с нефтепромыслом.
— Это мне понятно.
— Понятно? Что-то я сомневаюсь. — В голосе его слышалось пренебрежение. — Чтобы выжить, городу и нужны бега. А вот чего нам вовсе не нужно, так это синеглазой рыжеволосой соплячки-хористки в меховой шубке, которая явится и все дело изгадит.
— Я сюда явилась для расследования убийства, — отрезала она, уязвленная его внезапной грубостью. — Бега, лицензия на тотализатор и местная экономика к нему касательства не имеют.
— Черта с два не имеют. Разорите Минтонов — разорите и Пурселл.
— Если виновность Минтонов будет доказана, что ж, — они сами навлекли на себя разорение.
— Слушайте, мадам, никаких новых ключиков к разгадке убийства вашей матери вам найти не удастся. Зато удастся заварить здесь кашу. Местные жители вам помогать не станут. Против Минтонов никто слова не скажет, потому что будущее округа зависит от того, построят они бега или нет.
— А вы, конечно, первый в списке преданных молчальников.
— Вот именно, черт побери.
— Но почему? — настойчиво спросила она. — Минтоны что-то про вас прознали? Может, кто-то из них затащил вас в то стойло, где ви потом и «обнаружили» тело моей матери? Что вы там вообще делали в такое время?
— Что и каждый день: выгребал из конюшен навоз. Я тогда работал у Ангуса.
Она опешила.
— Вот как? Я этого не знала.
— Вы еще многого не знаете. Да это и к лучшему. Резко вывернув руль, он завел машину на отведенное ей место у здания суда и затормозил так, что Алекс швырнуло вперед на ремень безопасности.
— Оставили бы вы прошлое в покое, мисс Гейтер.
— Благодарю, шериф. Я без промедления обдумаю ваш совет.
Она выскочила из кабины, хлопнув напоследок дверцей. Выругавшись себе под нос, Рид смотрел, как она шагает по тротуару. Ему хотелось, забыв обо всем, просто разглядывать ее стройные икры, отмечать, как соблазнительно покачиваются бедра, оценивать прочие достоинства ее фигуры, не ускользнувшие от его внимания еще вчера, когда она только вошла в кабинет Пата Частейна. Ее имя, однако, лишило его возможности предаваться этому чисто мужскому удовольствию.
Дочь Седины, думал он, недоверчиво и испуганно качая головой. Что же удивляться, что Алекс показалась ему такой чертовски привлекательной. Ее мать стала его задушевной подругой еще в начальной школе — с того самого дня, когда у нее от сердечного приступа внезапно умер отец и какой-то сопляк начал было ехидно дразнить ее безотцовщиной.
Хорошо зная, как больно ранят насмешки над родителями, Рид бросился на защиту Селины. Он не раз сражался за нее и в последующие годы. А если на ее стороне был Рид, никто не смел ей грубого слова сказать. Так завязалась крепкая дружба, совершенно особая, недоступная для других, — пока не появился Джуниор, которого они допустили в свой союз.
Нечего и удивляться, думал он, что помощник окружного прокурора из Остина разворошила в его душе прежние чувства. Лишь одно, пожалуй, вызывало у него беспокойство: сила этих чувств. Хотя Селина и успела родить ребенка, умерла она совсем юной. Александра же воплощала собою ту женщину, какой Седина могла бы стать.
Он попытался было убедить себя, что его волнение вызвано просто-напросто тоской по молодости, нежными воспоминаниями о детской влюбленности. Но то была бы ложь. Если уж он и вправду затруднялся определить, что его так взбудоражило, то достаточно было вспомнить, как затопило его горячей волной, как тесны вдруг стали джинсы, когда он следил за ее губами и пальцами, а она не торопясь слизывала с них сахарную глазурь.
— О боже, — сказал он.
Он испытывал двойственное чувство к этой женщине — а некогда и к ее матери, незадолго до того, как ее нашли в конюшне мертвой.
Отчего эти две женщины, между которыми пролегло двадцать пять лет, играли такую важную роль в его жизни? Любящая Селина едва не погубила его. Ее дочь несет в себе не меньшую угрозу. Начни она только копаться в прошлом, один бог знает, какой бедой это может обернуться.
Он собирался уйти с поста шерифа и заняться совсем другим делом, прибыльным и достойным. Ему, само собой, вовсе не хотелось, чтобы его будущее было омрачено уголовным расследованием.
Все эти годы Рид работал не покладая рук отнюдь не для того, чтобы награда за труды в последний момент от него ускользнула. И теперь, когда он, можно сказать, пользуется всеобщим уважением, о котором всегда мечтал, он не собирался стоять в сторонке и глядеть, как Алекс в процессе расследования вновь вытаскивает на суд людской его темное прошлое. Если эту нахальную прокуроршу не остановить, она его доконает.
Те, кто утверждает, что материальные блага — пустяк, сами имеют всего вдоволь. А у него никогда ничего не было. До последнего времени. Он не остановится ни перед чем, чтобы защитить то, что он с таким трудом завоевал.
Выходя из машины и снова открывая двери окружного суда, он проклинал день, когда Александра Гейтер появилась на свет, — как когда-то проклинал ее рождение. Но он думал и о том, что ее рот способен не только извергать обвинения и юридическую тарабарщину. Рид готов был поставить свой выигрыш на следующих бегах, что этот рот годится и на нечто совсем иное.
Глава 4
В аптеке «Прерия» судья Джозеф Уоллес был почетным клиентом: никто в таких дозах и с такой регулярностью не покупал средство от повышенной кислотности. Отодвигаясь от обеденного стола, он уже чувствовал, что не миновать ему вскорости сделать глоток-другой своего снадобья. Обед приготовила его дочь Стейси; она варила ему обеды ежедневно, кроме воскресенья, когда они отправлялись поесть в ресторан загородного клуба. Стейсины клецки, легкие и воздушные, как всегда, падали ему в желудок, словно мячи для гольфа.
— Что-то не так? — Стейси заметила, что отец рассеянно потирает живот.
— Нет, ничего.
— Тебе же обычно очень нравится курица с клецками.
— Обед был вкуснейший. Просто желудок опять дает о себе знать.
— Пососи мятный леденец.
Стейси протянула ему хрустальную конфетницу, стоявшую рядом на чистом, без пылинки, кофейном столике вишневого дерева. Он развернул леденец в красно-белую полоску и сунул в рот.
— Стало быть, желудок дает о себе знать? И есть на то причина?
Стейси взяла на себя заботы об отце несколько лет назад, когда умерла ее мать. Дочь была одинока, молодость ее давно прошла, но она никогда и не проявляла никаких устремлений, кроме как стать хозяйкой дома. У нее не было ни мужа, ни детей, поэтому она усердно хлопотала вокруг судьи.
Стейси отродясь не была красавицей, и возраст не внес поправок в это прискорбное обстоятельство. Бессмысленно пытаться описать ее прелести с помощью тактичных эвфемизмов. Она всегда была дурнушкой. И все же в Пурселле она пользовалась всеобщим уважением и признанием.
Ее имя входило в список членов любой сколько-нибудь значимой женской организации. Она вела уроки для девочек в воскресной школе при первой Методистской церкви; исправно, каждое субботнее утро, навещала обитателей дома престарелых, а по вторникам и четвергам играла в бридж. Дни ее были сплошь заняты всевозможными мероприятиями. Одевалась она хорошо и дорого, хотя для своего возраста чересчур старомодно.
Манеры ее были безукоризненными, благовоспитанность изысканной, нрав спокойным и ровным. Благородный стоицизм, с которым она сносила удары судьбы, вызывал восхищение. Все полагали, что она довольна и счастлива.
Но сограждане ошибались.
Маленький, похожий на воробья, судья Уоллес надел тяжелое пальто и направился к двери.
— Мне вчера вечером позвонил Ангус.
— Да? И чего он хотел? — поинтересовалась Стейси, поднимая отцу воротник, чтобы его не прохватило ветром.
— Вчера приехала дочь Седины Гейгер. Стейсины хлопотливые руки замерли, она даже отступила назад. Их глаза встретились.
— Дочь Седины Гейтер?
Губы ее побелели как мел, голос стал резким и пронзительным.
— Она родила ребенка, помнишь, Александрой, кажется, назвали.
— Да, Александрой, помню, — рассеянно повторила Стейси. — Она здесь, в Пурселле?
— Вчера, по крайней мере, была. Вполне уже взрослая.
— Почему ты мне вчера не сказал, когда я пришла домой?
— Ты поздно вернулась со званого ужина. Я уже лег. К тому же я понимал, что ты устала, незачем было тебя попусту беспокоить.
Стейси отвернулась и принялась выбирать из конфетницы целлофановые обертки. У отца была досадная привычка оставлять их в вазочке.
— Почему это неожиданное появление Селининой дочери непременно должно меня обеспокоить?
— В общем-то нипочему, — ответил судья, радуясь, что не видит глаз Стейси. — Впрочем, теперь, возможно, все в этом чертовом городишке пойдет наперекосяк.
Стейси вновь повернулась к нему. Ее пальцы терзали кусочек целлофана.
— Отчего вдруг?
Неожиданно рыгнув, судья прикрыл рот кулаком.
— Она работает в Остине, в районной прокуратуре.
— Дочь Седины?! — воскликнула Стейси.
— Черт-те что, правда? Кто бы мог подумать, что из нее выйдет что-нибудь путное? Росла-то ведь без родителей, с одной Мерл Грэм.
— Ты пока так и не сказал, зачем она явилась в Пурселл. Навестить кого?
Судья отрицательно покачал головой.
— Боюсь, по делу.
— Она имеет какое-то отношение к минтоновской лицензии на открытие ипподрома?
Он отвел глаза, теребя в волнении пуговицу на пальто.
— Да ист; у нее, э-э-э, у нее есть разрешение окружного прокурора вновь произвести расследование по делу об убийстве ее матери.
Казалось, плоская грудь Стейси вдруг еще больше ввалилась. Она бессильно шарила за спиной руками, стараясь нащупать место, к которому можно было бы прислониться.
Сделав вид, что не замечает страданий дочери, судья сказал:
— Пату Частейну пришлось устроить для нее встречу с Минтонами и Ридом Ламбертом. Там, по словам Ангуса, она во всеуслышание самоуверенно заявила, что рано или поздно непременно выяснит, кто из них убил ее мать.
— Что? Да она сумасшедшая!
— Ангус утверждает, что нет. Говорит, язык у нее — как бритва, она в здравом уме и отнюдь не шутит.
Нащупав валик дивана, Стейси с облегчением опустилась на него и положила узкую ладонь себе на грудь.
— Как отреагировал на это Ангус?
— Ты ведь Ангуса знаешь. Его же ничем не проймешь. Такое впечатление, что это его словно бы забавляет. Сказал, что беспокоиться нечего: ей не удастся представить большому суду присяжных никаких доказательств, потому что их вообще нет. Преступление совершил Придурок Бад. — Судья выпрямился. — И никто не сможет усомниться в правоте моего решения: он был неподсуден по причине психической неполноценности.
— Еще бы, — сказала Стейси, немедленно вставая на его защиту, — у тебя просто не было иного выбора, кроме как отправить Придурка Бада в лечебницу.
— Я ежегодно просматривал его историю болезни, снимал показания с лечивших его врачей. Это заведение, да будет тебе известно, не какой-то захудалый желтый дом. Это одна из лучших лечебниц в штате.
— Никто тебя ни в чем не обвиняет, папа. Господи боже, достаточно всего лишь ознакомиться с твоей деятельностью на посту судьи. Свыше тридцати лет безупречной работы.
Он провел рукой по редеющим волосам.
— И сейчас вдруг такое — до чего же обидно! Может быть, уйти в отставку досрочно, не дожидаясь следующего лета и моего дня рождения?
— Ни в коем случае, ваша честь. Останешься на своем месте до тех пор, пока не наступит час уходить в отставку, и ни днем раньше. И никакой жалкой выскочке, вчерашней студенточке, тебя с твоего поста не спихнуть.
Хотя Стейси старательно демонстрировала отцу свою в нем уверенность, глаза выдавали ее беспокойство.
— Ангус говорил, что эта девица… что она собой представляет? Похожа на Седину?
— Отчасти. — Судья подошел к входной двери и открыл ее. Уже на пороге он с сожалением бросил через плечо:
— Ангус сказал — она еще красивее.
После ухода отца Стейси долго еще сидела в отупении на валике дивана, уставившись в одну точку. Она совершенно забыла, что надо вымыть посуду.
— Добрый день, судья Уоллес. Меня зовут Алекс Гейтер. Представляться не было необходимости. Он понял, кто она такая, как только вошел в свой кабинет, примыкавший к залу суда. Миссис Липском, его секретарша, кивком головы указала ему на стул у противоположной стены. Повернувшись, он увидел молодую женщину — двадцати пяти лет, если он не ошибся в расчетах, — которая, сидя на жестком стуле с прямой спинкой, демонстрировала поистине царственную осанку и уверенность в себе.
Судье мало приходилось общаться с Сединой Гейтер, но от Стейси он знал о ней все. Одиннадцать лет девочки проучились в одном классе. Даже делая скидку на типичную для юных девушек зависть, которую испытывала Стейси, он нарисовал для себя достаточно нелестный портрет девицы, которая сознает, что она красива и всем нравится, и которая вертит как хочет всеми мальчиками в классе, в том числе и теми двумя: Джуниором Минтоном и Ридом Ламбертом.
Из-за Селины Стейси пережила бесчисленное множество горьких минут. Уже за одно это судья невзлюбил Седину. А поскольку сидевшая в приемной молодая женщина приходилась дочерью той особе, то она с первого же взгляда не понравилась судье.
— Здравствуйте, мисс Гейтер.
— Что-то не так? — Стейси заметила, что отец рассеянно потирает живот.
— Нет, ничего.
— Тебе же обычно очень нравится курица с клецками.
— Обед был вкуснейший. Просто желудок опять дает о себе знать.
— Пососи мятный леденец.
Стейси протянула ему хрустальную конфетницу, стоявшую рядом на чистом, без пылинки, кофейном столике вишневого дерева. Он развернул леденец в красно-белую полоску и сунул в рот.
— Стало быть, желудок дает о себе знать? И есть на то причина?
Стейси взяла на себя заботы об отце несколько лет назад, когда умерла ее мать. Дочь была одинока, молодость ее давно прошла, но она никогда и не проявляла никаких устремлений, кроме как стать хозяйкой дома. У нее не было ни мужа, ни детей, поэтому она усердно хлопотала вокруг судьи.
Стейси отродясь не была красавицей, и возраст не внес поправок в это прискорбное обстоятельство. Бессмысленно пытаться описать ее прелести с помощью тактичных эвфемизмов. Она всегда была дурнушкой. И все же в Пурселле она пользовалась всеобщим уважением и признанием.
Ее имя входило в список членов любой сколько-нибудь значимой женской организации. Она вела уроки для девочек в воскресной школе при первой Методистской церкви; исправно, каждое субботнее утро, навещала обитателей дома престарелых, а по вторникам и четвергам играла в бридж. Дни ее были сплошь заняты всевозможными мероприятиями. Одевалась она хорошо и дорого, хотя для своего возраста чересчур старомодно.
Манеры ее были безукоризненными, благовоспитанность изысканной, нрав спокойным и ровным. Благородный стоицизм, с которым она сносила удары судьбы, вызывал восхищение. Все полагали, что она довольна и счастлива.
Но сограждане ошибались.
Маленький, похожий на воробья, судья Уоллес надел тяжелое пальто и направился к двери.
— Мне вчера вечером позвонил Ангус.
— Да? И чего он хотел? — поинтересовалась Стейси, поднимая отцу воротник, чтобы его не прохватило ветром.
— Вчера приехала дочь Седины Гейгер. Стейсины хлопотливые руки замерли, она даже отступила назад. Их глаза встретились.
— Дочь Седины Гейтер?
Губы ее побелели как мел, голос стал резким и пронзительным.
— Она родила ребенка, помнишь, Александрой, кажется, назвали.
— Да, Александрой, помню, — рассеянно повторила Стейси. — Она здесь, в Пурселле?
— Вчера, по крайней мере, была. Вполне уже взрослая.
— Почему ты мне вчера не сказал, когда я пришла домой?
— Ты поздно вернулась со званого ужина. Я уже лег. К тому же я понимал, что ты устала, незачем было тебя попусту беспокоить.
Стейси отвернулась и принялась выбирать из конфетницы целлофановые обертки. У отца была досадная привычка оставлять их в вазочке.
— Почему это неожиданное появление Селининой дочери непременно должно меня обеспокоить?
— В общем-то нипочему, — ответил судья, радуясь, что не видит глаз Стейси. — Впрочем, теперь, возможно, все в этом чертовом городишке пойдет наперекосяк.
Стейси вновь повернулась к нему. Ее пальцы терзали кусочек целлофана.
— Отчего вдруг?
Неожиданно рыгнув, судья прикрыл рот кулаком.
— Она работает в Остине, в районной прокуратуре.
— Дочь Седины?! — воскликнула Стейси.
— Черт-те что, правда? Кто бы мог подумать, что из нее выйдет что-нибудь путное? Росла-то ведь без родителей, с одной Мерл Грэм.
— Ты пока так и не сказал, зачем она явилась в Пурселл. Навестить кого?
Судья отрицательно покачал головой.
— Боюсь, по делу.
— Она имеет какое-то отношение к минтоновской лицензии на открытие ипподрома?
Он отвел глаза, теребя в волнении пуговицу на пальто.
— Да ист; у нее, э-э-э, у нее есть разрешение окружного прокурора вновь произвести расследование по делу об убийстве ее матери.
Казалось, плоская грудь Стейси вдруг еще больше ввалилась. Она бессильно шарила за спиной руками, стараясь нащупать место, к которому можно было бы прислониться.
Сделав вид, что не замечает страданий дочери, судья сказал:
— Пату Частейну пришлось устроить для нее встречу с Минтонами и Ридом Ламбертом. Там, по словам Ангуса, она во всеуслышание самоуверенно заявила, что рано или поздно непременно выяснит, кто из них убил ее мать.
— Что? Да она сумасшедшая!
— Ангус утверждает, что нет. Говорит, язык у нее — как бритва, она в здравом уме и отнюдь не шутит.
Нащупав валик дивана, Стейси с облегчением опустилась на него и положила узкую ладонь себе на грудь.
— Как отреагировал на это Ангус?
— Ты ведь Ангуса знаешь. Его же ничем не проймешь. Такое впечатление, что это его словно бы забавляет. Сказал, что беспокоиться нечего: ей не удастся представить большому суду присяжных никаких доказательств, потому что их вообще нет. Преступление совершил Придурок Бад. — Судья выпрямился. — И никто не сможет усомниться в правоте моего решения: он был неподсуден по причине психической неполноценности.
— Еще бы, — сказала Стейси, немедленно вставая на его защиту, — у тебя просто не было иного выбора, кроме как отправить Придурка Бада в лечебницу.
— Я ежегодно просматривал его историю болезни, снимал показания с лечивших его врачей. Это заведение, да будет тебе известно, не какой-то захудалый желтый дом. Это одна из лучших лечебниц в штате.
— Никто тебя ни в чем не обвиняет, папа. Господи боже, достаточно всего лишь ознакомиться с твоей деятельностью на посту судьи. Свыше тридцати лет безупречной работы.
Он провел рукой по редеющим волосам.
— И сейчас вдруг такое — до чего же обидно! Может быть, уйти в отставку досрочно, не дожидаясь следующего лета и моего дня рождения?
— Ни в коем случае, ваша честь. Останешься на своем месте до тех пор, пока не наступит час уходить в отставку, и ни днем раньше. И никакой жалкой выскочке, вчерашней студенточке, тебя с твоего поста не спихнуть.
Хотя Стейси старательно демонстрировала отцу свою в нем уверенность, глаза выдавали ее беспокойство.
— Ангус говорил, что эта девица… что она собой представляет? Похожа на Седину?
— Отчасти. — Судья подошел к входной двери и открыл ее. Уже на пороге он с сожалением бросил через плечо:
— Ангус сказал — она еще красивее.
После ухода отца Стейси долго еще сидела в отупении на валике дивана, уставившись в одну точку. Она совершенно забыла, что надо вымыть посуду.
— Добрый день, судья Уоллес. Меня зовут Алекс Гейтер. Представляться не было необходимости. Он понял, кто она такая, как только вошел в свой кабинет, примыкавший к залу суда. Миссис Липском, его секретарша, кивком головы указала ему на стул у противоположной стены. Повернувшись, он увидел молодую женщину — двадцати пяти лет, если он не ошибся в расчетах, — которая, сидя на жестком стуле с прямой спинкой, демонстрировала поистине царственную осанку и уверенность в себе.
Судье мало приходилось общаться с Сединой Гейтер, но от Стейси он знал о ней все. Одиннадцать лет девочки проучились в одном классе. Даже делая скидку на типичную для юных девушек зависть, которую испытывала Стейси, он нарисовал для себя достаточно нелестный портрет девицы, которая сознает, что она красива и всем нравится, и которая вертит как хочет всеми мальчиками в классе, в том числе и теми двумя: Джуниором Минтоном и Ридом Ламбертом.
Из-за Селины Стейси пережила бесчисленное множество горьких минут. Уже за одно это судья невзлюбил Седину. А поскольку сидевшая в приемной молодая женщина приходилась дочерью той особе, то она с первого же взгляда не понравилась судье.
— Здравствуйте, мисс Гейтер.