Брэдшоу Джиллиан. Сердце рыцаря

   Сначала она и сама этому верила. Но постепенно, почти незаметно для нее, попытка понять превратилась в попытку отринуть. Слово «оборотень», которое он ни разу не произнес, постоянно присутствовало в уголке ее сознания и с каждым днем казалось все более пугающим.
   Тиарнан отвечал на ее вопросы с болью, но откровенно. Он был изумлен и ранен тем, насколько сильным оказалось ее отвращение. Он не чувствовал в себе никаких изменений по сравнению с тем, каким он был раньше, но Элин шарахалась от него. Он стыдился слабости, которая заставила его открыть свою тайну: в деревне считалось, что настоящий мужчина никогда не уступит мольбам женщины. Однако он это сделал, потому что любил ее, потому что хотел доверять ей, успокоить ее. Он пытался сказать себе, что ее крайнее отвращение объясняется только тем, что она слышала ужасные истории о том, «кто он». (Он даже в мыслях избегал того отвратительного слова, которое не давало ей покоя.) Наверное, она думает, будто он ест детей и убивает девственниц. Когда она поймет, что он просто бродит по лесу, то примирится с ним.
   Спустя неделю болезненных расспросов и мучительной близости, Элин стала умолять Тиарнана, чтобы он позволил ей ненадолго покинуть Таленсак и навестить в Иффендике замужнюю сестру.
   – Мне нужно время, – сказала она. – Я стараюсь понять, правда, стараюсь! Но я... мне нужно уехать!
   Втайне он почувствовал облегчение. Ее вопросы были для него настоящей пыткой, а ее бледное лицо и полные ужаса глаза причиняли ему страдания всякий раз, когда он их видел. Живя у сестры, она сможет успокоиться и привыкнуть к тому, что он такое. Он охотно дал ей позволение и отправил ее с отрядом слуг под предлогом обучения ведению хозяйства. Как только она уехала, он отправился в лес один. Под сенью Броселианда прошлое и будущее станут далекими, а его муки растворятся в запахах ветра.

Глава 7

   Герцогский двор уехал из Ренна в первой половине июля и отправился на юг, в Нант. Переезд занял несколько дней, но как только все разместились в Нантском замке, двор снова возобновил трехъязычную болтовню, словно она и не прерывалась.
   Нант был более крупным городом, чем Ренн, – портом, куда приходили корабли из всех гаваней мира. Однако замок был меньше, чем в Ренне: его построили Хоэлу тогда, когда он был всего лишь графом Нантским. Герцогский двор был полон до отказа. Гарнизонные рыцари большую часть времени проводили в городе или упражнялись с оружием в поле к северу от замка.
   – Вам пришло письмо, – сообщил один из пажей Алену де Фужеру, когда тот возвратился после такой тренировки в полдень в середине сентября. – Его утром привез какой-то человек. Я положил его здесь, на столе.
   – Человек? – переспросил Ален, беря письмо со стола большого зала и с опаской на него глядя. Это был один лист пергамента, а на печати не оказалось оттиска. Он подумал, не могло ли оно касаться какого-нибудь долга, о котором он позабыл. – Что за человек?
   – Фермер откуда-то. Кажется, из Иффендика. Он сказал, – тут паж ухмыльнулся, – что ему его дала дама и попросила отвезти вам.
   Ален вдруг вспомнил, что сестра Элин замужем за братом владетеля Иффендика. Он чуть было не вскрыл письмо прямо в зале, но потом решил унести его куда-нибудь подальше от посторонних глаз. Его вызвали ко двору сразу после переезда в Нант, но он все еще был в некоторой немилости.
   Спустя несколько минут, оказавшись в саду замка, он сломал печать и развернул пергамент. Внутри оказалась прядь светло-золотых волос, перевязанных обрывком незабудкового шелка, а на листке округлым церковным почерком были написаны слова: «Часовня Святого Могана. Иффендик. За три дня до празднества святого Михаила. Девятый час».
   Дрожащими руками он взял прядь волос: она переливалась, словно вода. Он вспомнил Элин в ее спальне в Компере, с распущенными по плечам волосами. Он радостно сказал себе, что всегда знал: когда-нибудь она призовет его к себе. Наверное, Тиарнан слишком часто уходил на охоту, и она поняла, что на самом деле всегда любила Алена. Ей нужно было послать ему весть, но она не умеет писать и не посмела отправить гонца – и под каким-то предлогом заставила церковного служку написать место и время, а вместо подписи вложила свои волосы, зная, что ее возлюбленный поймет. За три дня до празднества святого Михаила – двадцать шестого сентября. У него была неделя.
   Он сказал при дворе, что собирается поехать в Сен-Мало и узнать о корабле, который якобы приплыл туда с ястребами из Норвегии. Герцог и большая часть придворных приняли это без комментариев: отъезд одного из рыцарей из тесного замка означал только, что у других будет больше места. Однако когда Ален отказался от предложения Тьера отправиться вместе с ним, тот заподозрил неладное.
   – Ты же не едешь в Таленсак? – спросил он, пока Ален укладывал вещи.
   – Нет, – холодно ответил Ален.
   – Вот и хорошо, – сказал Тьер, не оставив своих подозрений. – Потому что учти, кузен: Тиарнан трех таких, как ты, может убить, даже не позавтракав. А если он узнает, что ты навещаешь его жену, то он тебя определенно убьет. Во время свадьбы было ясно видно, что он души в ней не чает.
   – Я не еду в Таленсак, – заявил Ален. Он снял золотое распятие, которое носил на шее на цепочке, и поднял его, зажав в руке. – Клянусь тебе на этом.
   Он опустил распятие и набожно перекрестился. Тьер поднял брови.
   – О! Хорошо. Ну, если тебе попадутся дешевые ястребы, купи мне одного. Только не кречета: они слишком дорогие.
   Вечером за четыре дня до праздника святого Михаила Ален оказался на постоялом дворе в Монфоре – месте, связанном с очень неприятными воспоминаниями, которые он теперь пытался прогнать с помощью надежды. Следующим утром он умылся, побрился и оделся с особым тщанием – в камзол с прорезями, сшитый из красного бархата, с модными широкими рукавами, и в полосатое трико. На этот раз он оставил свои доспехи в Нанте. Они не нужны были ему в выдуманной поездке за ястребами, и терять их было ни в коем случае нельзя. Он опоясался мечом, сел на гнедого боевого коня и отправился в путь с пересохшим ртом и влажными ладонями.
   Она появилась примерно за полчаса до того, как колокол церкви Святого Могана зазвонил к девятому часу. Она была одна и ехала на толстеньком белом пони, склонив голову, словно в горе. Ален, дожидавшийся в яблоневом саду рядом с дорогой, почувствовал такое отчаянное сердцебиение, что лишился дара речи и чуть было не дал ей проехать мимо. Однако, поравнявшись с ним, она подняла голову, чтобы посмотреть на церковную колокольню, возвышавшуюся впереди, и при виде ее бледного лица он опомнился и крикнул:
   – Элин!
   Элин собиралась разговаривать с ним рассудительно. Но, услышав, как Ален выкрикнул ее имя, она растеряла все свои заранее подготовленные фразы. Когда она оказалась в Иффендике, вдали от пугающего присутствия мужа, вся ее неуверенность в отношении него исчезла. Она спала с животным – и чувствовала себя невыразимо оскверненной. Увидев Алена, стоящего под яблонями, выбритого, изящного, полного надежды – и целиком человечного, она развернула пони, галопом подскакала к нему и спрыгнула с седла прямо к нему в объятия. Секунду он стоял, окаменев от изумления, а потом обхватил ее руками и страстно поцеловал. Казалось, его прикосновение смыло липнувшую к ней скверну, и она привалилась к нему, зарыдав от облегчения. Она боялась, что Ален не приедет, что она навсегда останется во власти кошмара.
   – Дорогая, – сказал Ален, поцелуями осушая ее слезы, – что случилось? Ну же, нас не должны видеть. Давай уйдем под деревья.
   Под деревьями были тень и высокая трава. Ветви яблонь, недавно освобожденные от спелых плодов, но осыпанные осенним золотом, закрывали свет. Она спотыкалась о падалицы, и отовсюду доносился запах гнилых яблок и жужжание опьяневших ос. Они остановились на поляне вдали от дороги и повернулись друг к другу.
   – Ты приехал! – только и смогла сказать она. – О, слава Богу!
   – Конечно, приехал! Ради тебя я поехал бы на край земли. Что случилось, скажи мне?
   Тут Элин вспомнила, как при прошлой их встрече вытолкнула его из окна, и снова заплакала. Она бормотала невнятные извинения, перемежая их поцелуями, а потом, испугавшись того, что делает, отшатнулась от него и прижала дрожащие руки к шее.
   – Ох, Ален! Прости меня! – ахнула она. – Я не могу сказать... Поклянись, что поможешь мне, что не выдашь меня!
   Он снял с шеи распятие, разжал ее испуганно стиснутые кулачки и вложил крест в них. А потом он опустился на колени в высокой траве и вложил свои руки в ее ладони. Это была поза рыцарской присяги, приносимой вассалом своему сюзерену.
   – Этим распятием и твоими белыми руками, – торжественно объявил он, – я клянусь, что скорее пролью всю кровь до последней капли, чем предам тебя, Элин. Я – навсегда твой вассал.
   – Ох, любимый! – выдохнула Элин, падая на колени перед ним. Ее лицо пылало от стыда: полное великодушие после такого ее обращения с ним! – Я не заслужила этого! – порывисто воскликнула она. – Ты можешь называть меня не госпожой, а любовницей. Все, чего бы ты от меня ни захотел, – твое!
   Все еще едва смея поверить происходящему, он обнял ее и снова поцеловал. Она откликнулась не со сладкой уступчивостью, о которой он порой грезил, а с отчаянием. И даже посреди такого блаженства в нем шевельнулся гнев. Что с ней сделал Тиарнан?
   Чего бы Тиарнан с ней ни сделал, на ее теле это следов не оставило. Когда она разделась и встала обнаженной в тени деревьев, то оказалась белее, нежнее и прекраснее, чем все его грезы о ней. Снимая рубашку, она зарумянилась, и он решил, что это похоже на зарю, заливающую белое зимнее небо. Однако ее прикосновение было прикосновением самой весны. Он никогда даже помыслить не мог о таком блаженстве, таком глубоком, всепоглощающем наслаждении – и после его кульминации оба заплакали.
   Он гладил ее спутанные волосы, зная, что больше ничего в жизни не желает. Теперь осталось только сохранить то, что он получил.
   – А теперь, – решительно проговорил он, – расскажи мне, что случилось.
   Элин поведала ему всю историю сбивчиво, на одном дыхании: об охотничьих экспедициях Тиарнана без собаки, о неведении слуг относительно его отлучек, о своих собственных отчаянных расспросах и о неохотно данном ответе Тиарнана. Ален слушал ее со все большим изумлением – и вопреки себе с недоверием. Когда Элин замолчала, его первый вопрос был таким:
   – А ты уверена, что он не решил... ну, жестоко над тобой подшутить? Может быть, наказать тебя за тревогу во время его отлучек?
   – Подшутить? – переспросила Элин. – Нет, это правда. Я это знаю. Он рассказал мне все... Он сказал, куда уходит, когда... когда меняется. Чаще всего он идет к часовне Святого Майлона в лесу и оставляет одежду под камнем с выемкой. Он сказал мне, что ему надо вернуться к ней и взять... нечто... что он оставляет с одеждой, – только тогда он может снова стать человеком.
   Она вспомнила, как Тиарнан сделал это признание: его голос был тихим и непонимающим, его глаза с тревогой следили за ней.
   «Но что именно ты оставляешь?» – спросила она, а он нетерпеливо ответил: «Не знаю! Я это только чувствую. Наверное, это та часть моей души, которая делает меня человеком».
   Только позже, перебирая услышанное, она поняла, что это способ получить свободу. Первой ее мыслью было воспользоваться этими сведениями самой, но это оказалось невозможным. Молодой благородной даме трудно уйти из дома без сопровождения. И потом – ей было страшно. Чем дольше она жила вдали от мужа, тем темнее и страшнее становилась тень, которую он на нее отбрасывал. Поэтому она обратилась к Алену, считая его единственным человеком, который может ради нее пойти на риск.
   – Послушай меня! – проговорила она поспешно, – Если кто-то отправится к часовне и дождется, пока он не обернется волком, а потом украдет его одежду и ту вещь, которую он оставляет с ней, тогда он не вернется. Он будет пойман в своем зверстве. И я навсегда от него освобожусь.
   – Да, но... – проговорил Ален и снова беспомощно замолчал.
   Элин смотрела на него, и ее глаза расширялись. Он колебался – ему было страшно! Или, может быть, теперь он презирает ее как шлюху.
   – Ты не станешь мне помогать? – вскричала она в ужасе. Ален вскочил на ноги – как был голый – и тесно прижал ее к себе.
   – Нет-нет! – запротестовал он. – Конечно, стану. Но... Но никаких «но» не было. Были только ее губы и близость ее тела. Он забыл, что собирался сказать.
   – Что я должен для тебя сделать? – спросил он.
   Она глубоко вздохнула и запрокинула голову, чтобы заглянуть ему в глаза.
   «Ах, Ален, Ален, – подумала она, – ну почему я не вышла замуж за тебя?»
   – Тиарнан сказал мне, что его всегда тянет в лес ближе к полнолунию, – прошептала она. – Он всегда уходит из дома при первых петухах, так что должен быть у часовни Святого Майлона примерно через час после рассвета. Если ты пойдешь туда в ночь перед полнолунием, то утром сможешь подняться на колокольню и ждать Тиарнана.
   – А если он не придет?
   – Тогда ты попытаешься снова в следующее полнолуние. Но я думаю, что он придет. Он сказал, что обычно идет туда.
   Ален минуту молчал, обдумывая ее предложение. Он по-прежнему не слишком верил тому, что рассказала Элин. Но с другой стороны, не было ничего опасного в том, чтобы провести ночь у часовни. Даже если Тиарнан появится там, чтобы посоветоваться с отшельником, его можно будет успокоить какой-нибудь отговоркой.
   А если Тиарнан не появится, то, возможно, Элин готова будет признать, что ее муж, будучи холодным и мрачным дьяволом, просто сыграл над ней нехорошую шутку. И Ален с удовольствием подумал, что за это Тиарнан уже заплатил, превратившись в рогоносца.
   – Хорошо, – сказал он Элин, целуя ее руку, – я сделаю все, как ты сказала.
   Она снова обвила его руками.
   – Ох, спасибо, Ален! Но пожалуйста, пожалуйста, будь осторожен!
   – Мы должны договориться о месте следующей встречи, – сказал он, – независимо оттого, придет Тиарнан или нет. – А потом с улыбкой добавил: – Но там должно быть теплее, чем здесь.
   И пришел в восторг от того, как она зарделась.
 
   Найти предлог для поездки в часовню Святого Майлона в ночь перед полнолунием оказалось несложно. Вернувшись ко двору из своей «поездки в Сен-Мало», Ален сказал придворным, что корабль, о котором ему рассказывали, не приплыл. И потом было вполне естественным сказать, что ему сообщили о его запоздалом появлении, так что он намерен повторить свою попытку. Тьер снова выказал подозрительность, но его опять удалось провести с помощью безобидной клятвы.
   Отыскать саму часовню оказалось труднее. Она стояла в стороне от дороги между Иффендиком и Компером, в двух полных днях езды от Нанта. Дорога – узкий проселок – почти все время шла по густому лесу. Когда уже начало смеркаться, он наконец нашел нужное место. Над деревьями виднелась только верхушка колокольни, черная и угрожающе острая на фоне вечернего неба. Он направил коня по узкой тропе, но почти сразу же ему пришлось спешиться и вести животное. Ветви молодых дубов низко нависали над тропой, не давая проехать по ней. На этот раз он надел доспехи – на тот случай, если все-таки встретится с Тиарнаном и того не удовлетворят его объяснения. Кольчуга давила ему на плечи, а меч, закрепленный удобно для верховой езды, постоянно путался между ногами, пока он плутал между деревьями. Он рассердился и запыхался, когда наконец вывел коня на поляну перед храмом.
   Часовня Святого Майлона была небольшой – не больше крестьянской лачуги. В приземистом каменном строении не было даже стекол на окнах, которые закрывались плетенными из прутьев ставнями, словно в обычном доме. Луна пряталась за лесом. У Алена возникло ощущение, будто за ним наблюдают, и он огляделся, положив руку на рукоять меча, однако никого не увидел. Кругом было тихо. Но не мирно. Казалось, весь лес пробуждается и видит его, смотрит на него с ненавистью. Рассказ, которому он не поверил в яблоневом саду, теперь уже не казался таким невероятным. Он судорожно сглотнул и перекрестился. Он напомнил себе, что стоит на освященной земле и что в любом случае ему нужно просто спрятаться в часовне и смотреть. А если этот рассказ правдив, то Элин замужем за чудовищем и он обязан ее освободить. Спасти ее от оборотня! Это было поступком настоящего героя.
   Он вспомнил, что поблизости должна находиться хижина отшельника Жюдикеля, поискал ее взглядом, но так и не увидел. Однако было уже совсем темно, так что лес казался густым и черным. Луна бросала холодный серый свет на тропу перед ним, а в лесу странно шелестели листья. Ему не нравилась мысль о том, что он совершенно один.
   Часовня была не заперта и пуста, и он зашел в нее, сел у открытой двери и съел хлеб, который захватил себе на ужин. Снаружи несколько раз прокричала сова, ощущение внимательного взгляда не проходило. Он зашел глубже в часовню и закрыл дверь, однако это чувство все равно осталось. В конце концов он обнажил меч, подошел к алтарю и встал на колени, сжимая поперечину меча и повторяя все известные ему молитвы. Он говорил себе, что его страх безоснователен, что он преклонил колени в маленьком храме всего в трех милях от поместья, которое ему хорошо знакомо, что здесь есть отшельник, святой человек, который спит в хижине внизу холма. Прошло какое-то время, ничего не случилось – и страх стал уходить. Он улегся на сухой камыш перед алтарем, для успокоения продолжая сжимать в руке свой меч, и заснул.
   Он проснулся перед рассветом, замерзнув и отлежав себе плечо. Перевернувшись, он попробовал снова заснуть, не смог – и встал. Страх, который он испытывал накануне ночью, теперь казался нелепым. Он храбро подошел к двери и распахнул ее: поляна лежала перед ним, серая и неподвижная при свете заходящей луны. Была уже середина октября, и кое-где трава сверкала, тронутая изморозью. Судя по положению луны, первые петухи уже прокричали. Ален несколько раз обошел вокруг церкви, топая ногами и размахивая руками, чтобы разработать мышцы, одеревеневшие за ночь, проведенную в кольчуге, а потом снова зашел внутрь и дремал еще час. Утренний хор лесных птиц разбудил его во второй раз.
   Элин говорила, что Тиарнан, если он появится, должен прийти через час после рассвета. Ален снова подумал о тщетности своего прихода сюда и неохотно стал искать вход на колокольню. Он нашел его справа от алтаря, но внутри оказалась только приставная лестница, ведущая к единственному колоколу, с которого свисала веревка. Тут не было ни настила, на котором было бы удобно устроиться для ожидания, ни даже нормальных ступенек. Однако он все-таки забрался вверх по лестнице и устроился у стены, глядя сквозь плетеный щит, окружавший колокол. Поворачиваясь и вытягивая шею, он мог видеть всю поляну. Он съел еще кусок пресной лепешки и выпил разбавленного водой вина из фляжки. Он ждал не больше получаса, когда вдруг заметил стремительное движение на тропе, ведущей к проселку, а потом на поляну быстро вышел Тиарнан. На нем был его простой зеленый охотничий костюм, и он поднял капюшон, защищаясь от осеннего холода. От неожиданности Ален поперхнулся. Тиарнан направился было за часовню, но потом приостановился и пошел к дверям. У входа был укреплен небольшой колокол – добавление к тому, который висел у Алена над головой. Он издал ясный и мелодичный звон и затих. Ален, ожидавший, что его соперник снова появится на поляне, внезапно услышал его шаги в храме. Тиарнан пришел посоветоваться с отшельником, своим исповедником! Не смея пошевелиться, Ален сжал рукоять меча. Он пытался вспомнить, где именно оставил свой шлем – за дверью или у самого алтаря, на виду. Он попытался придумать какое-то объяснение тому, почему он оказался на колокольне часовни Святого Майлона. Самым неприятным было то, что если Тиарнан его обнаружит, то скорее всего сочтет это смешным.
   «Неужели вы настолько меня боитесь, Ален де Фужер?» – скажет он со своей высокомерной улыбкой, и Ален снова окажется в нелепом положении: мужчина, который влез по приставной лестнице, прячась при появлении соперника.
   Ален стиснул зубы и стал отчаянно молить святого Мало, чтобы никто не захотел позвонить в большой колокол.
   Спустя минуту высокий мужчина в простом коричневом одеянии вышел из-за деревьев на той же тропе. Со своего наблюдательного пункта Ален ясно увидел аккуратную монашескую тонзуру в черных седеющих волосах. Отшельник Жюдикель оказался моложе, чем ожидал Ален. Он зашел в часовню, и спустя мгновение Ален услышал его голос, который очень ясно доносился из храма.
   – Я так и подумал, что это ты, – сказал отшельник.
   – Да пребудет с вами Бог, святой отец, – негромко отозвался Тиарнан. – У вас найдется для меня время?
   Раздался вздох – и стало слышно, как кто-то опускается на колени.
   – Ну конечно, найдется, сын мой.
   – Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил...
   Ален содрогнулся и закусил костяшки пальцев. Ему совершенно не хотелось нарушать тайну исповеди, но он не осмеливался спуститься. Он зажал уши руками, но голоса звучали всего в нескольких шагах от него, и подлое, но непобедимое любопытство заставило его подслушивать.
   Тиарнан серьезно признался в нескольких простительных грехах: резкости со слугой, гневом на какой-то судебный иск, вкушением мясного отвара в постный день. Священник терпеливо его выслушал, велел читать дополнительные молитвы и отпустил ему грехи. Наступило долгое молчание, а потом отшельник сказал:
   – Значит, жена к тебе не вернулась?
   – Нет, – ответил Тиарнан.
   – А она придет говорить со мной?
   – Она сказала, что, может быть, придет. Но мне кажется, что нет.
   – Значит, на прошлой неделе ты ее видел?
   – Я ездил в Иффендик в прошлый вторник. Она смотрела на меня так, словно я чудовище. Даже ее сестра наконец заметила, что между нами что-то не так. Когда пришло время ложиться спать, Элин... она даже не стала спать в одной комнате со мной. Я лег на полу, но она вся сжалась на кровати и вскрикивала, стоило мне пошевелиться. Я не смог этого вынести – уехал домой в середине ночи.
   Вновь наступило молчание.
   – Я знаю, что мне не следовало ей говорить! – с жаром воскликнул Тиарнан. – И конечно, мне не следовало говорить ей об этом так скоро. Она меня любила. Если бы мы прожили вместе хотя бы год, она не смогла бы так меня отвергнуть. Но ведь она обещала мне, что ничего не изменится!
   – То, что ты ей рассказал, заставило бы измениться почти любого человека, – сухо проговорил отшельник. – Тиарнан, сын мой, Бог дал тебе искупление того, кто ты такой. Если ты сумеешь перенести его смиренно и отважно, то оно приведет тебя к его милости.
   – Я переносил его смиренно! Я дал ей все, что она хотела: время, возможность подумать обо всем среди своих близких, деньги. Все, о чем она меня просила. Я езжу навещать ее у сестры, словно кающийся грешник, склонив голову. В ответ она, похоже, испытывает ко мне даже более сильное отвращение, чем вначале. Когда она уезжала в Иффендик, я думал, что это на неделю или на две, но она живет там уже больше месяца, и не похоже, чтобы она собиралась вернуться домой! Что мне делать, Жюдикель?
   Помолчав, отшельник медленно сказал:
   – Я прав, когда думаю, что твоя мать была двоюродной сестрой ее деда?
   – Вы считаете, – отозвался Тиарнан резко, – что мне следует признать брак недействительным на основании кровного родства?
   – Значит, ты можешь сделать так, чтобы его признали недействительным.
   – Она меня об этом не просила.
   – А ты это предлагал?
   – Она об этом не просила! И я этого не хочу. Я женился на ней, потому что ей принадлежала большая часть моего сердца – и она по-прежнему ей принадлежит. Она не просила об этом, Жюдикель, а она ведь должна знать о такой возможности.
   – Она – женщина и не бывала в судах. Ей могло не прийти в голову, что она может просить о таком.
   После затянувшейся паузы Тиарнан сказал: – Ока все время повторяет: «Дай мне время, я пытаюсь понять. Дай мне время». Значит, она хочет понять и вернуться домой! И это такая безвредная вещь!
   – Нет! – сурово ответил отшельник. – Это не так. Она уже причинила вред – и ей, и тебе. Только жестокий человек говорит истекающей кровью жертве: «Я же тебе говорил», – но, дитя мое, мне жаль, что ты не прекратил это много лет назад.
   – Я не могу. Мне это необходимо. Я ненавижу запах моей кожи после того, как несколько недель провожу без этого, и все мои домашние начинают страдать от моей вспыльчивости.
   – С этим можно было бы справиться, по вред уже причинен. Ну что ж, если вы оба не хотите, чтобы ваш брак был признан недействительным, возможно, тебе следует привезти ее домой. Ты говоришь, что ее сестра уже почуяла неладное – наверное, всем было бы проще, если бы она вернулась в Таленсак. Если она пытается понять, то ей легче будет это сделать там, где она сможет видеть тебя, даже если ты будешь спать в другой комнате. Воображению легче творить демонов во тьме, а не тогда, когда его при дневном свете питают реальные образы.
   – Да! – радостно подхватил Тиарнан. – Да, я привезу ее домой. И тогда она должна будет понять, что я не чудовище.
   – Ты отправишься за ней... завтра? – сказал отшельник, и последнее слово прозвучало многозначительно.
   Наступило молчание.
   – Ты никогда не являешься сюда так рано только для того, чтобы со мной встретиться, – устало проговорил отшельник. – Я это знаю. Я знаю, для чего ты пришел. Тебе следовало прекратить это много лет назад. И уж конечно, тебе следует прекратить это сейчас.