Страница:
От Бонн-Фонтейна до Ренна был всего один легкий переезд – приятная прогулка по полям и лесам в чудесный весенний день. Даже кобыла Дагу вынуждена была идти спокойно, потому что Тьер привязал ее за короткий повод к своему коню и коню Гийомара. Они приехали в город вечером. В давние времена Ренн был обнесен стеной, и его все еще окружали римские камни, кое-где подкрепленные более новыми башнями или воротами. В течение столетий средневековый город теснился на маленьком пространстве, заключенном в древние стены, но в последние годы заполнил его до отказа, так что первые постоялые дворы и кухарни уже распространились за городские ворота и выстроились вдоль дороги. Уже вечерние огни зажглись, и пелена дыма, поднимавшаяся над соломенными крышами, была освещена опускающимся солнцем, так что город словно парил в золотистом облаке. Мари никогда не бывала в больших городах, и, несмотря на весь свой страх перед неволей и решимостью не уступать своим тюремщикам, она почувствовала, что сердце у нее колотится от радостного возбуждения. Перед ней лежал неизвестный мир, ожидавший ее внимания.
Городские ворота еще не закрылись на ночь, и трое всадников въехали в них под цокот копыт. Главная улица оказалась далека от золотой иллюзии, окутывавшей город: немощеная, покрытая глубокими рытвинами, провонявшая гнилыми отбросами, она шла между рядами домишек из глины и прутьев. Куры копошились в грудах мусора, неспешно отходя в сторону при приближении лошадей, свиньи в загонах между домами выглядывали через изгороди и хрюкали. Куст дрока над одной из дверей показывал, что эта лачуга является постоялым двором. Несколько лавок объявляли о своем статусе повешенными на столбы товарами: парой башмаков, метлой, набором ложек из рога. А потом главная улица повернула направо – и там, ближе, чем ожидала, Мари увидела Рейнский замок.
Замок был новым, и его стены были сложены из камня, а не из старомодного дерева, хотя с первого же взгляда было видно, что он имеет традиционную планировку: высокая центральная часть на насыпном холме и замковый двор, окруженный стеной. Тьер повернул налево и поехал по наружной стороне сухого рва, окружавшего стену. Мари повернулась в седле, глядя на стены главной части, которые были ясно видны сверху, в золотистом дыму. Большое красное полотнище полоскалось в последних лучах заката на самом верху башни, возвещая о присутствии герцога.
– Какой он, герцог? – спросила она у Тьера.
Они непринужденно говорили весь день, так что она начала забывать о том, что он – враг. Тьер немного подумал.
– Вы любите собак? – ответил он вопросом на вопрос, когда они повернули за угол и увидели ворота замка.
– Некоторых – люблю, – сказала Мари, пытаясь понять, какая тут может быть связь с ее вопросом.
– И это вы хорошо сказали, потому что собаки бывают такие же разные, как люди, и между ними можно найти сходство. Например, борзые благородны, стремительны и красивы – как вы сами, моя госпожа! Гончие – алаунты, брашеты и лимеры – должны быть отважными и мудрыми, чтобы гнать добычу своего лорда и валить ее на землю, и их можно сравнить с рыцарями. А есть еще услужливые спаниели и мастифы – чтобы сопровождать лорда и охранять его.
– А сам герцог в этой вашей аллегории – лев? – Мари улыбнулась этому причудливому образу.
– Нет, – с удовлетворением заявил Тьер. – Герцог Хоэл – терьер. Но очень благородный.
Мари рассмеялась, а Тьер широко ухмыльнулся. Ему все-таки удалось заставить ее засмеяться до приезда в Рейнский замок – правда, в последнюю минуту и отчасти из-за волнения. И смех у нее оказался красивым: нежным и журчащим. До чего же ему нравятся женщины, которые смеются!
Они проехали по подъемному мосту замка, и Тьер вызвал стражника, чтобы их впустили.
На замковом дворе слуги увели лошадей в конюшню. В кухонных постройках, выстроившихся вдоль наружной стены, уже дымил огонь, и оттуда пахло жарящимся мясом. Тьер и Гийомар провели Мари по каменной лестнице в замок. Еще до того, как они вошли в огромные двустворчатые двери, навстречу им выкатились волна шума и облако ароматов еды. Уже начало смеркаться, и в караульной комнате зажигали факелы, устанавливая их в крепления на стенах. Стражники дружелюбно приветствовали Тьера и спросили, где Ален.
– Слишком долго объяснять! – ответил Тьер и, странно звеня шпорами по каменному полу, увлек Мари по следующей короткой лестнице в главный зал.
Зал занимал весь первый этаж замка. Его деревянный пол был застелен тростником. Под светом факелов были расставлены столы, и за ужином сидело множество народа. Богатые шелка и ярко окрашенные шерстяные ткани заполняли полумрак золотом, густой синевой и насыщенным кармином. Даже у собак, растянувшихся под столами, были ошейники, сверкавшие при их движении. С каждым шагом Мари чувствовала себя все более некрасивой, жалкой и грязной.
Тьер пробирался между столами в дальнюю часть зала, где на деревянном помосте стоял главный стол. Сидевшие на скамьях при его приближении прерывали разговоры, и к тому моменту, когда они подошли к главному столу, в зале воцарилось молчание. Шедшей позади него Мари приходилось делать над собой усилие, чтобы держать голову высоко. Под грузом любопытных мужских взглядов ей хотелось провалиться сквозь пол.
Тьер остановился перед центром помоста и опустился на одно колено, зазвенев доспехами.
– Да благоволит вам Господь, мой господин! – сказал он. – Вот леди Мари Пантьевр Шаландрийская, о чьем присутствии вы просили.
Мари заставила себя поднять глаза на человека, сидевшего во главе стола. Хоэл, граф Корнуоллский, граф Нантский и, в результате своей женитьбы, граф Реннский и герцог Бретонский оказался низеньким, лысоватым мужчиной между пятьюдесятью и шестьюдесятью годами в нарядном одеянии, отделанном мехом. Лицо круглое, красное, глаза навыкате. Его брови гневно хмурились.
– Что случилось с твоим кузеном? – вопросил он пронзительно тявкающим голосом.
«Боже милостивый, – подумала Мари, – он действительно похож на терьера!»
– Хоэл! – воскликнула дама, сидевшая подле герцога. Это была полная женщина лет сорока пяти, одетая в высшей степени элегантно и украшенная большим количеством драгоценностей. – Бедная девочка стоит здесь, словно заблудившаяся овечка! Сначала поздоровайся с ней, а потом уже разбирайся с де Фужером.
Она улыбнулась Мари. Улыбка и четкие ясные очертания ее лица показались Мари странно знакомыми, хотя она не сразу поняла, откуда может их знать. А потом она догадалась, что это Авуаз, герцогиня Бретонская, единокровная сестра настоятельницы Констанции, обладательница древней крови Пантьевров, продолжавших править Бретанью, хотя разные ветви этой семьи распространились среди знати Нормандии и Англии. Мари видела те же удлиненные черты в собственном зеркале.
– Добро пожаловать, моя дорогая, – проговорила герцогиня.
Мари набрала побольше воздуха. Она не отступится от своего решения только потому, что платье на ней жалкое, а герцогиня соизволила быть любезной.
– Я здесь не по своей воле! – гордо объявила она ясным и звучным голосом, который был слышен даже в дальних углах зала. – Меня увезли из монастыря обманом, предательски. Мой отец не приносил клятвы Бретани, и я никогда не допущу, чтобы его дом и земли достались кому-то другому. Клянусь Богом и своей бессмертной душой, – тут Мари вызывающе перекрестилась, – что скорее умру, защищая мою честь, чем останусь жить, лишившись ее.
Наступила грозовая тишина. Мари слышала, как в висках у нее оглушительно стучит кровь. Треск факелов на стенах казался неестественно громким.
А потом герцог Хоэл фыркнул.
– Она определенно твоя родня! – заявил он герцогине.
– Конечно же, – совершенно спокойно отозвалась Авуаз. – Она – внучка второго сына единокровного брата моего отца. Мы ведь это уже выяснили, помнишь? Дитя, – сказала она, обращаясь к Мари, – Шаландри – это ленное владение, входящее в герцогство Бретань, так что оно не находится в личном владении твоего дома. Твой дед получил управление им от моего отца. Он не имел никакого права передавать его Нормандии: оно ему не принадлежало. Мой муж – твой законный и истинный правитель – имел все права, чтобы призвать тебя сюда.
– А я говорю, что это не так, – ответила Мари неторопливо, хотя у нее участилось дыхание и от страха заныл желудок. – А еще я говорю, что не выйду замуж ни за кого, кто служит врагам моего отца. И Тиарнан Таленсакский, рыцарь, находящийся у вас на службе, господин мой герцог, поручился мне в том, что меня никто не будет принуждать.
– А какое к этому имеет отношение Тиарнан? – озадаченно вопросил Хоэл.
Авуаз внезапно нахмурилась и стала пристально вглядываться в лицо Мари. Из-за красного отсвета факелов, белой головной повязки и исключительной непокорности Мари ее синяки поначалу не были замечены.
– Хоэл! – напряженно проговорила герцогиня. – Девушку били!
Эти слова вызвали смятение и крики ярости. Герцог Хоэл с тявканьем вскочил и снова потребовал ответа на вопрос: что случилось с Аленом де Фужером? Пришлось рассказывать всю историю, после чего герцогиня повлекла Мари ставить примочки из листьев огуречника, а Тьеру устроили выговор из-за глупости его кузена. Герцог сообщил ему, что было чистым безумием оставить представительнице семейства Пантьевров хоть малейшую возможность нападать или бежать, потому что любой глупец должен был бы понять, что она обязательно ею воспользуется. К тому же ни при каких обстоятельствах нельзя допускать, чтобы с родственницей герцогини случилось что-то дурное, когда она находится под его покровительством. И наконец, что человек, получивший задание от своего господина и ускакавший куда-то, бросив его наполовину выполненным, заслуживает того, чтобы его поставили у стены замка и сделали мишенью для испытания рыцарских умений.
Позднее Тьер сказал об этом:
– Теперь я знаю, что чувствует крыса, когда ее за шкирку поймал терьер.
Глава 3
Городские ворота еще не закрылись на ночь, и трое всадников въехали в них под цокот копыт. Главная улица оказалась далека от золотой иллюзии, окутывавшей город: немощеная, покрытая глубокими рытвинами, провонявшая гнилыми отбросами, она шла между рядами домишек из глины и прутьев. Куры копошились в грудах мусора, неспешно отходя в сторону при приближении лошадей, свиньи в загонах между домами выглядывали через изгороди и хрюкали. Куст дрока над одной из дверей показывал, что эта лачуга является постоялым двором. Несколько лавок объявляли о своем статусе повешенными на столбы товарами: парой башмаков, метлой, набором ложек из рога. А потом главная улица повернула направо – и там, ближе, чем ожидала, Мари увидела Рейнский замок.
Замок был новым, и его стены были сложены из камня, а не из старомодного дерева, хотя с первого же взгляда было видно, что он имеет традиционную планировку: высокая центральная часть на насыпном холме и замковый двор, окруженный стеной. Тьер повернул налево и поехал по наружной стороне сухого рва, окружавшего стену. Мари повернулась в седле, глядя на стены главной части, которые были ясно видны сверху, в золотистом дыму. Большое красное полотнище полоскалось в последних лучах заката на самом верху башни, возвещая о присутствии герцога.
– Какой он, герцог? – спросила она у Тьера.
Они непринужденно говорили весь день, так что она начала забывать о том, что он – враг. Тьер немного подумал.
– Вы любите собак? – ответил он вопросом на вопрос, когда они повернули за угол и увидели ворота замка.
– Некоторых – люблю, – сказала Мари, пытаясь понять, какая тут может быть связь с ее вопросом.
– И это вы хорошо сказали, потому что собаки бывают такие же разные, как люди, и между ними можно найти сходство. Например, борзые благородны, стремительны и красивы – как вы сами, моя госпожа! Гончие – алаунты, брашеты и лимеры – должны быть отважными и мудрыми, чтобы гнать добычу своего лорда и валить ее на землю, и их можно сравнить с рыцарями. А есть еще услужливые спаниели и мастифы – чтобы сопровождать лорда и охранять его.
– А сам герцог в этой вашей аллегории – лев? – Мари улыбнулась этому причудливому образу.
– Нет, – с удовлетворением заявил Тьер. – Герцог Хоэл – терьер. Но очень благородный.
Мари рассмеялась, а Тьер широко ухмыльнулся. Ему все-таки удалось заставить ее засмеяться до приезда в Рейнский замок – правда, в последнюю минуту и отчасти из-за волнения. И смех у нее оказался красивым: нежным и журчащим. До чего же ему нравятся женщины, которые смеются!
Они проехали по подъемному мосту замка, и Тьер вызвал стражника, чтобы их впустили.
На замковом дворе слуги увели лошадей в конюшню. В кухонных постройках, выстроившихся вдоль наружной стены, уже дымил огонь, и оттуда пахло жарящимся мясом. Тьер и Гийомар провели Мари по каменной лестнице в замок. Еще до того, как они вошли в огромные двустворчатые двери, навстречу им выкатились волна шума и облако ароматов еды. Уже начало смеркаться, и в караульной комнате зажигали факелы, устанавливая их в крепления на стенах. Стражники дружелюбно приветствовали Тьера и спросили, где Ален.
– Слишком долго объяснять! – ответил Тьер и, странно звеня шпорами по каменному полу, увлек Мари по следующей короткой лестнице в главный зал.
Зал занимал весь первый этаж замка. Его деревянный пол был застелен тростником. Под светом факелов были расставлены столы, и за ужином сидело множество народа. Богатые шелка и ярко окрашенные шерстяные ткани заполняли полумрак золотом, густой синевой и насыщенным кармином. Даже у собак, растянувшихся под столами, были ошейники, сверкавшие при их движении. С каждым шагом Мари чувствовала себя все более некрасивой, жалкой и грязной.
Тьер пробирался между столами в дальнюю часть зала, где на деревянном помосте стоял главный стол. Сидевшие на скамьях при его приближении прерывали разговоры, и к тому моменту, когда они подошли к главному столу, в зале воцарилось молчание. Шедшей позади него Мари приходилось делать над собой усилие, чтобы держать голову высоко. Под грузом любопытных мужских взглядов ей хотелось провалиться сквозь пол.
Тьер остановился перед центром помоста и опустился на одно колено, зазвенев доспехами.
– Да благоволит вам Господь, мой господин! – сказал он. – Вот леди Мари Пантьевр Шаландрийская, о чьем присутствии вы просили.
Мари заставила себя поднять глаза на человека, сидевшего во главе стола. Хоэл, граф Корнуоллский, граф Нантский и, в результате своей женитьбы, граф Реннский и герцог Бретонский оказался низеньким, лысоватым мужчиной между пятьюдесятью и шестьюдесятью годами в нарядном одеянии, отделанном мехом. Лицо круглое, красное, глаза навыкате. Его брови гневно хмурились.
– Что случилось с твоим кузеном? – вопросил он пронзительно тявкающим голосом.
«Боже милостивый, – подумала Мари, – он действительно похож на терьера!»
– Хоэл! – воскликнула дама, сидевшая подле герцога. Это была полная женщина лет сорока пяти, одетая в высшей степени элегантно и украшенная большим количеством драгоценностей. – Бедная девочка стоит здесь, словно заблудившаяся овечка! Сначала поздоровайся с ней, а потом уже разбирайся с де Фужером.
Она улыбнулась Мари. Улыбка и четкие ясные очертания ее лица показались Мари странно знакомыми, хотя она не сразу поняла, откуда может их знать. А потом она догадалась, что это Авуаз, герцогиня Бретонская, единокровная сестра настоятельницы Констанции, обладательница древней крови Пантьевров, продолжавших править Бретанью, хотя разные ветви этой семьи распространились среди знати Нормандии и Англии. Мари видела те же удлиненные черты в собственном зеркале.
– Добро пожаловать, моя дорогая, – проговорила герцогиня.
Мари набрала побольше воздуха. Она не отступится от своего решения только потому, что платье на ней жалкое, а герцогиня соизволила быть любезной.
– Я здесь не по своей воле! – гордо объявила она ясным и звучным голосом, который был слышен даже в дальних углах зала. – Меня увезли из монастыря обманом, предательски. Мой отец не приносил клятвы Бретани, и я никогда не допущу, чтобы его дом и земли достались кому-то другому. Клянусь Богом и своей бессмертной душой, – тут Мари вызывающе перекрестилась, – что скорее умру, защищая мою честь, чем останусь жить, лишившись ее.
Наступила грозовая тишина. Мари слышала, как в висках у нее оглушительно стучит кровь. Треск факелов на стенах казался неестественно громким.
А потом герцог Хоэл фыркнул.
– Она определенно твоя родня! – заявил он герцогине.
– Конечно же, – совершенно спокойно отозвалась Авуаз. – Она – внучка второго сына единокровного брата моего отца. Мы ведь это уже выяснили, помнишь? Дитя, – сказала она, обращаясь к Мари, – Шаландри – это ленное владение, входящее в герцогство Бретань, так что оно не находится в личном владении твоего дома. Твой дед получил управление им от моего отца. Он не имел никакого права передавать его Нормандии: оно ему не принадлежало. Мой муж – твой законный и истинный правитель – имел все права, чтобы призвать тебя сюда.
– А я говорю, что это не так, – ответила Мари неторопливо, хотя у нее участилось дыхание и от страха заныл желудок. – А еще я говорю, что не выйду замуж ни за кого, кто служит врагам моего отца. И Тиарнан Таленсакский, рыцарь, находящийся у вас на службе, господин мой герцог, поручился мне в том, что меня никто не будет принуждать.
– А какое к этому имеет отношение Тиарнан? – озадаченно вопросил Хоэл.
Авуаз внезапно нахмурилась и стала пристально вглядываться в лицо Мари. Из-за красного отсвета факелов, белой головной повязки и исключительной непокорности Мари ее синяки поначалу не были замечены.
– Хоэл! – напряженно проговорила герцогиня. – Девушку били!
Эти слова вызвали смятение и крики ярости. Герцог Хоэл с тявканьем вскочил и снова потребовал ответа на вопрос: что случилось с Аленом де Фужером? Пришлось рассказывать всю историю, после чего герцогиня повлекла Мари ставить примочки из листьев огуречника, а Тьеру устроили выговор из-за глупости его кузена. Герцог сообщил ему, что было чистым безумием оставить представительнице семейства Пантьевров хоть малейшую возможность нападать или бежать, потому что любой глупец должен был бы понять, что она обязательно ею воспользуется. К тому же ни при каких обстоятельствах нельзя допускать, чтобы с родственницей герцогини случилось что-то дурное, когда она находится под его покровительством. И наконец, что человек, получивший задание от своего господина и ускакавший куда-то, бросив его наполовину выполненным, заслуживает того, чтобы его поставили у стены замка и сделали мишенью для испытания рыцарских умений.
Позднее Тьер сказал об этом:
– Теперь я знаю, что чувствует крыса, когда ее за шкирку поймал терьер.
Глава 3
Тиарнан оказался в Таленсаке утром, через два дня после того, как расстался с Мари на дороге в Ренн. Он пришел бы домой накануне вечером, если бы не решил сначала повидать своего исповедника. Это был отшельник, который жил у крошечной часовни в глубине леса примерно в пятнадцати милях к юго-западу от поместья. В результате путь Тиарнана увеличился не меньше чем на пять часов, но его это не тревожило. Лишние пять часов ходьбы по лесу в мае были не трудностью, а настоящей радостью.
Он любил лес. То, что для Мари было сплошной громадой, окутанной тайной, для него было ясной и четко видимой мозаикой мест, которые он хорошо знал. Там были торфяные болота, задушенные зарослями ольхи, и зрелые рощи из буков и дубов, там были акры молодых сосенок и высокие песчаные пустоши, торчащие среди деревьев, словно спины свиней, залегших в грязь. Там были источники и курганы – владения прекрасного народа, были полуразвалившиеся часовни, воздвигнутые в древности святыми, там были черные убогие лачуги, где старухи ворожеи продавали любовные зелья и проклятия посетителям, которые старались пробраться к их дверям незамеченными. Любая местность, даже самая дикая, была частью сложной паутины чьих-то владений. В те времена Броселианд занимал всю Бретань, теперь сохранились лишь островки дикой природы в море возделанных земель. Тут были герцогские охотничьи угодья и угодья знати. Такой-то и такой-то имел право собирать дрова в одной части леса, а свиньи другого могли подъедать там желуди, а еще кому-то разрешалось жечь уголь. Тиарнан знал каждую часть, и он не запутался бы в них, как не может человек запутаться в комнатах собственного дома. Он любил Броселианд во все времена: от жестокой зимы до благостного лета, во времена безжалостных бурь и в ласковые солнечные дни. Однако краше всего он был в мае, когда воздух был ароматным, а земля – пестрой от цветов, и животные в укромных местах оберегали своих детенышей. Тиарнан шел под пологом леса быстрыми легкими шагами, полной грудью вдыхая шелковистый воздух. Однако среди этих наслаждений он сохранял бдительность. Пусть Броселианд прекрасен, но сам он любви не знает, и в его зарослях прячется тысяча видов смерти. Разбойник Эон – не единственный, кого следовало опасаться, не страшнее клыка вепря или тысяч кровожадных мошек торфяного болота.
Было еще раннее утро, когда он дошел до границы своих земель. Поместье Таленсак включало в себя около двадцати квадратных миль леса, примыкавших к Броселианду, но Тиарнан с точностью до минуты знал, когда именно перешел в свои владения. В своем собственном лесу он немного ослабил бдительность и позволил себе вслух запеть песню, которая уже несколько дней крутилась у него в голове. Это была простая песня, которую бретонские крестьяне пели в поле: он не любил придворной музыки.
Как счастлив был бы я пойти
Туда, где ждет моя любовь.
И стала бы моя рука
Подушкой ей для сладких снов.
Ах, долгим, долгим будет путь,
И будет крут, так крут подъем...
Тиарнан оборвал песню: он, как всегда, сфальшивил. Он вздохнул, сорвал росток ежевики и начал его жевать, а потом виновато выплюнул. Его исповедник Жюдикель велел ему поститься: это станет епитимьей за убийство двух разбойников у источника Нимуэ. Жюдикель сказал, что это смертный грех – отнять без предупреждения две жизни. Пусть даже верно то, что погибшие сами были убийцами и совершали насилие, пусть верно, что предостережение поставило бы под угрозу как их жертву, гак и самого Тиарнана: две человеческие жизни оборвались кроваво, без возможности принести покаяние. Если Тиарнан хочет сохранить живой свою собственную душу, ему следует поститься и думать о ценности человеческой жизни и о собственной самонадеянности, позволившей ему эти жизни погубить.
Тиарнан постился, но все его мысли были обращены к Элин Комперской. Ему уже приходилось убивать людей, когда он участвовал в войнах герцога. Два разбойника не слишком тяготили его совесть, и он сожалел главным образом о том, что не убил третьего. Он очень надеялся снова встретиться с Эоном и прикончить его. Он попросил, чтобы монахи из монастыря Бонн-Фонтейна похоронили двух убитых, и оплатил заупокойную мессу и молитвы о них, но это было сделано скорее для того, чтобы умиротворить Жюдикеля, а не ради спасения их душ. Он предвидел, что Жюдикель будет им недоволен, и заранее смирился с яростным выговором отшельника и строгой епитимьей. Отчасти он был даже рад, что может исповедаться в двух убийствах. По крайней мере это отвлекло Жюдикеля от известия о его помолвке. Конечно, отшельник не считал ее грехом – но считал ошибкой.
Как счастлив был бы я пойти
Туда, где ждет меня любовь...
Тиарнана не оставлял образ танцующей Элин, и он шел по лесу с улыбкой. Она была прекрасна, да – но он любил ее не только за это. Она была открыта для радости, словно жизнь была новым шелковым платьем, которое ей только что подарили. Все ее радовало, все в ней было свежим, чистым, гармоничным.
Ах, долгим, долгим будет путь,
И будет крут, так крут подъем,
Но не присяду отдохнуть,
Чтоб нам скорее быть вдвоем.
Милее песни соловья,
Милее нежного цветка —
Милее всех любовь моя
И сладость на ее губах.
И все уже договорено: она выйдет за него замуж. Совсем скоро. И вежливость требовала, чтобы он сообщил об этом герцогу Хоэлу прежде, чем назначить дату свадьбы.
Ленное поместье Таленсак принадлежало Хоэлу – Тиарнан только управлял им. Его отец, дед и прадед управляли им до Тиарнана, и, Бог даст, его сыновья тоже будут им управлять – но только после того, как принесут клятву верности герцогу. После того как эта клятва принесена, герцог не имеет права отнять поместье – если только клятва не нарушена. Феодальный договор еще оставался чем-то неустоявшимся, однако основные принципы были известны четко. Тиарнан будет сражаться за герцога, если тот его призовет, будет повиноваться всем законным приказам и давать советы, если о них попросят. И из вежливости он будет сообщать герцогу о важных событиях – таких, как его женитьба. За это ему дается поместье и все, что к нему относится.
Выйдя из леса на главную дорогу, откуда видны были поля, Тиарнан на мгновение остановился, как делал это всегда. Плечи его невольно передернулись, эти места окутали его словно плащом. Поля уходили вниз, к небольшому ручью, который тек на север. Из центра лощины виднелась ветхая деревянная колокольня деревенского храма. Крытые соломой дома, казавшиеся из-за расстояния крошечными, тянулись вдоль дороги, и от некоторых к чистому утреннему небу поднимались струйки дыма. На дальнем берегу ручья, на насыпном холме стоял дом Тиарнана, обнесенный частоколом. Мельницы не было видно: она находилась выше по течению ручья, за его поворотом, но Тиарнану не нужно было ее видеть, чтобы знать о том, что она на месте. Таленсак был в полном порядке и безопасности. Он снова двинулся вперед уверенным шагом человека, который всем доволен. Дом. Он здесь родился, он прозывался по нему – он был его частью. За предыдущие два дня он прошел шестьдесят с лишним миль и теперь чувствовал усталость – приятную усталость – и предвкушал приятный домашний отдых.
Первый дом в деревне принадлежал кузнецу Глевиану. Рядом находился колодец, потому что ковка металла требовала воды, и Тиарнан остановился, чтобы напиться. Он снял деревянную крышку и опустил ведро, которое всегда стояло рядом с колодцем. Пока он поднимал его наверх, хозяйка дома, услышавшая стук колодезной крышки, вышла из дома, вытирая руки о передник.
– Мои приветствия, маштьерн, – сказала она, увидев Тиар нана.
Таленсак называл своего владетеля старинным именованием «маштьерн». Это было не совсем правильно: маштьерны были должностными лицами, исправлявшими правосудие в бретонских деревнях, и их.сменили феодалы. Однако деревня все равно называла его маштьерном.
– Мои приветствия, Юдит, дочь Конуола, – отозвался Тиарнан, приветственно приподнимая ведро, прежде чем начать пить.
Юдит осталась стоять в дверях, нервно вытирая руки о передник. Тиарнан напился, поставил ведро и закрыл колодец крышкой.
– Жаркий выдался денек, – радостно сказала Юдит. Тиарнан кивнул, гадая, что же случилось в его отсутствие.
Ей явно хотелось что-то ему сказать.
– В деревне все было хорошо? – спросил он, приходя ей на помощь.
Юдит с облегчением воздела руки:
– Ох, маштьерн, мой брат Юстин...
– Что он на этот раз наделал? – обреченно проговорил Тиарнан, чувствуя, как его покидает умиротворение.
Брат Юдит, Юстин, которого прозвали Юстин Браз, то есть Юстин Малыш, за его громадные размеры, был деревенским смутьяном. Этот крупнокостный молодой мужчина с копной песочного цвета волос и сломанным носом имел привычку затевать драки в пивных и ухлестывать за девицами, которые для того не подходили. В своей последней выходке он, похоже, объединил обе эти склонности, затащив в пивную сестру вольного жителя соседнего местечка Монфор, а потом подравшись с ее негодующим братом. У брата были сломаны челюсть и ключица, а владелец пивной, пытавшийся остановить драку, получил синяки, две разбитые бочки пива и сломанную ставню. Управляющий Монфором явился в Таленсак жаловаться, и Юстина посадили в колодки.
– Но это была не его вина! – заявила Юдит, не столько из убежденности, сколько из верности брату. – Драку начал тот парень.
– Юстин еще не участвовал ни в одной драке, которую бы начал не он сам, – ответил Тиарнан. – Значит, Кенмаркок посадил его в колодки?
Кенмаркок был управляющим Тиарнана, который занимался делами поместья в его отсутствие.
– Да, маштьерн, – подтвердила Юдит, прекращая уверения в невиновности брата, поскольку верила в нее не больше своего господина. – Это было вчера днем. И управляющий Монфором хочет, чтобы его выпороли. И он говорит, что Юстин должен уплатить за убытки пивной, а вдобавок – штраф.
Тиарнан вздохнул. В Таленсаке никого не пороли. Здесь не было даже специального столба, к которому приковывали наказуемых. Мелкие проступки, вроде перестановки межевых камней или кражи чужого хвороста, наказывались штрафами и колодками. Браконьера или вора могли прогнать по церковному двору ореховыми розгами, а потом оштрафовать и посадить в колодки. Но с другой стороны, владетель Монфора был человеком влиятельным, имевшим в своем управлении немало поместий, и он не потерпит, чтобы его людям и имуществу наносился ущерб. Если он всерьез рассердится, то может отправить в Таленсак отряд, приказав своим людям схватить Юстина и выпороть. Мелкие войны между поместьями начинались и по более незначительным поводам. Тиарнан гневно пожелал, чтобы Юстин наконец научился вести себя как подобает.
– Беги в лисе и позови Кенмаркока.
Юдит подобрала юбки и побежала по грязной дороге искать Кенмаркока в господском доме, который в деревне называли «лисс». Тиарнан последовал за ней своим привычным быстрым шагом. Кузнец Глевиан, работавший в огороде, с опозданием устремился за ними, вместе с еще несколькими мужчинами, видевшими с полей приближение Тиарнана и заинтересовавшимися его намерениями. Женщины, прявшие у открытых дверей, работавшие на кухне или в огороде, поспешно присоединялись к ним. Несколько ребятишек прибежали, сообщая Тиарнану, что Юстин Браз сидит в колодках за то, что разгромил пивную в Монфоре.
– Знаю! – отозвался Тиарнан.
Он не останавливался, пока не дошел до центра деревни, где на траве перед церковью стояли колодки. Дальше дорога пересекала ручей по низкому деревянному мосту и вела к воротам лисса.
Юстин Браз сидел на перевернутом ведре. Руки и ноги у него были крепко забиты в колодки. У него был роскошный синяк под глазом и разбитая губа, залившая кровью светлую бороду, – но это были следы драки в пивной. Хотя в закованных в колодки по традиции разрешалось чем-нибудь бросать, никто никогда не бросал ничего в лицо Юстину. Его таленсакские враги отдавали должное его силе и вспыльчивости, бросали грязь и объедки ему в спину, чтобы он не смог увидеть, кто это сделал. Юстин угрюмо посмотрел на Тиарнана и собирающуюся толпу зевак.
Тиарнан подошел к одной из прибрежных ив и охотничьим ножом срезал прут толщиной в свой большой палец. Бесстрастно глядя на Юстина, он начал очищать его от коры и листьев. Хотя Тиарнан родился в господском доме, большую часть детства он провел в деревне. Его благородные родители умерли, когда он был еще младенцем, и его растила череда деревенских нянек, которыми руководил деревенский священник. Это простое воспитание закончилось, когда ему исполнилось восемь лет и его отправили ко двору герцога, где он стал пажом. Однако он до сих пор очень многое воспринимал так, как таленсакский крестьянин. Ему не нужно было объяснять, что деревенские жители недовольны Юстином, но не желают признавать требований управляющего Монфором.
Смущенный мрачным видом господина, Юстин откашлялся.
– Вот, маштьерн, – проговорил он, – вернулись, значит.
– Да, – отозвался Тиарнан спокойно, продолжая счищать ивовую кору. – И похоже, нахожу тебя здесь.
– Я не виноват в том, что была драка, – возмущенно заявил Юстин. – Я просто позвал девицу в пивную, чтобы повеселиться. Ее брату нечего было устраивать из-за этого столько шума.
Собравшиеся вокруг слушатели презрительно фыркнули. Добропорядочные девицы в пивные не заходят, и любой брат, обнаруживший там свою сестру и не устроивший шума, все равно что признал бы свою сестру шлюхой.
– Юстин, – неспешно проговорил Тиарнан, – ты – пьяница, задира и позор деревни. Ты хочешь, чтобы в Монфоре говорили, будто жители Таленсака совращают девиц?
Жители Таленсака одобрительно загудели.
– В Монфоре никого совратить нельзя! – возмущенно заявил Юстин. – Там все девицы и так шлюхи. Маштьерн, вы не можете винить меня в драке. Я – боец. Я хорошо за вас воевал. Кому это знать, как не вам.
Это было истинной правдой. Когда Тиарнана вызывали на войны герцога, он брал с собой отряд сильных молодых мужчин из поместья, вооруженных копьями, пращами или каким-то другим оружием, которое им удавалось раздобыть. Юстин сражался за Тиарнана и герцога, как лев. Но с другой стороны, он так сражался постоянно.
– Пивные, – презрительно бросил Тиарнан, – не место для сражений.
– Я пошел в пивную поразвлечься, – вызывающе ответил Юстин. – Мужчина же не может все время копаться в земле! А я не могу себе позволить пропадать в лесу по три дня из семи.
Тут собравшиеся резко замолчали. Действительно, маштьерн Таленсака исчезал часто, и в деревне существовало немало предположений относительно того, чем он занимается во время своего отсутствия. Однако крестьянин проявлял крайнее неуважение и нахальство, говоря об этом прямо в лицо своему господину – и даже Юстин почувствовал, что зашел слишком далеко. Однако он собрал все свое мужество и не стал пытаться взять свои слова обратно.
Тиарнан подошел к колодкам и перегнулся через них, насмешливо глядя на Юстина. Он постучал по деревянной раме концом ивовой розги.
– Здесь сидишь ты, Юстин Браз, – мягко произнес он, и все снова успокоились.
Из лисса через мост примчалась коричневая с белым ищейка Тиарнана, Мирри. Виляя хвостом, она подбежала к хозяину и сунулась носом ему в ладонь. Управляющий Кенмаркок спешил вниз по склону следом за ней вместе с сестрой Юстина и толпой народа из господского дома. Кенмаркок был смуглым мужчиной с лошадиным лицом и гнилыми зубами. Он был священником и, помимо поста управляющего, занимал место капеллана, однако на святость не претендовал. Он появился в Таленсаке для того, чтобы управлять поместьем от имени герцога, когда умер отец Тиарнана, но женился на местной девушке (в те дни никому и в голову не приходило навязывать светскому священничеству Бретани целибат). Когда поместье перешло к Тиарнану, он предложил Кенмаркоку остаться в качестве управляющего. Священнику он симпатизировал и доверял.
Он любил лес. То, что для Мари было сплошной громадой, окутанной тайной, для него было ясной и четко видимой мозаикой мест, которые он хорошо знал. Там были торфяные болота, задушенные зарослями ольхи, и зрелые рощи из буков и дубов, там были акры молодых сосенок и высокие песчаные пустоши, торчащие среди деревьев, словно спины свиней, залегших в грязь. Там были источники и курганы – владения прекрасного народа, были полуразвалившиеся часовни, воздвигнутые в древности святыми, там были черные убогие лачуги, где старухи ворожеи продавали любовные зелья и проклятия посетителям, которые старались пробраться к их дверям незамеченными. Любая местность, даже самая дикая, была частью сложной паутины чьих-то владений. В те времена Броселианд занимал всю Бретань, теперь сохранились лишь островки дикой природы в море возделанных земель. Тут были герцогские охотничьи угодья и угодья знати. Такой-то и такой-то имел право собирать дрова в одной части леса, а свиньи другого могли подъедать там желуди, а еще кому-то разрешалось жечь уголь. Тиарнан знал каждую часть, и он не запутался бы в них, как не может человек запутаться в комнатах собственного дома. Он любил Броселианд во все времена: от жестокой зимы до благостного лета, во времена безжалостных бурь и в ласковые солнечные дни. Однако краше всего он был в мае, когда воздух был ароматным, а земля – пестрой от цветов, и животные в укромных местах оберегали своих детенышей. Тиарнан шел под пологом леса быстрыми легкими шагами, полной грудью вдыхая шелковистый воздух. Однако среди этих наслаждений он сохранял бдительность. Пусть Броселианд прекрасен, но сам он любви не знает, и в его зарослях прячется тысяча видов смерти. Разбойник Эон – не единственный, кого следовало опасаться, не страшнее клыка вепря или тысяч кровожадных мошек торфяного болота.
Было еще раннее утро, когда он дошел до границы своих земель. Поместье Таленсак включало в себя около двадцати квадратных миль леса, примыкавших к Броселианду, но Тиарнан с точностью до минуты знал, когда именно перешел в свои владения. В своем собственном лесу он немного ослабил бдительность и позволил себе вслух запеть песню, которая уже несколько дней крутилась у него в голове. Это была простая песня, которую бретонские крестьяне пели в поле: он не любил придворной музыки.
Как счастлив был бы я пойти
Туда, где ждет моя любовь.
И стала бы моя рука
Подушкой ей для сладких снов.
Ах, долгим, долгим будет путь,
И будет крут, так крут подъем...
Тиарнан оборвал песню: он, как всегда, сфальшивил. Он вздохнул, сорвал росток ежевики и начал его жевать, а потом виновато выплюнул. Его исповедник Жюдикель велел ему поститься: это станет епитимьей за убийство двух разбойников у источника Нимуэ. Жюдикель сказал, что это смертный грех – отнять без предупреждения две жизни. Пусть даже верно то, что погибшие сами были убийцами и совершали насилие, пусть верно, что предостережение поставило бы под угрозу как их жертву, гак и самого Тиарнана: две человеческие жизни оборвались кроваво, без возможности принести покаяние. Если Тиарнан хочет сохранить живой свою собственную душу, ему следует поститься и думать о ценности человеческой жизни и о собственной самонадеянности, позволившей ему эти жизни погубить.
Тиарнан постился, но все его мысли были обращены к Элин Комперской. Ему уже приходилось убивать людей, когда он участвовал в войнах герцога. Два разбойника не слишком тяготили его совесть, и он сожалел главным образом о том, что не убил третьего. Он очень надеялся снова встретиться с Эоном и прикончить его. Он попросил, чтобы монахи из монастыря Бонн-Фонтейна похоронили двух убитых, и оплатил заупокойную мессу и молитвы о них, но это было сделано скорее для того, чтобы умиротворить Жюдикеля, а не ради спасения их душ. Он предвидел, что Жюдикель будет им недоволен, и заранее смирился с яростным выговором отшельника и строгой епитимьей. Отчасти он был даже рад, что может исповедаться в двух убийствах. По крайней мере это отвлекло Жюдикеля от известия о его помолвке. Конечно, отшельник не считал ее грехом – но считал ошибкой.
Как счастлив был бы я пойти
Туда, где ждет меня любовь...
Тиарнана не оставлял образ танцующей Элин, и он шел по лесу с улыбкой. Она была прекрасна, да – но он любил ее не только за это. Она была открыта для радости, словно жизнь была новым шелковым платьем, которое ей только что подарили. Все ее радовало, все в ней было свежим, чистым, гармоничным.
Ах, долгим, долгим будет путь,
И будет крут, так крут подъем,
Но не присяду отдохнуть,
Чтоб нам скорее быть вдвоем.
Милее песни соловья,
Милее нежного цветка —
Милее всех любовь моя
И сладость на ее губах.
И все уже договорено: она выйдет за него замуж. Совсем скоро. И вежливость требовала, чтобы он сообщил об этом герцогу Хоэлу прежде, чем назначить дату свадьбы.
Ленное поместье Таленсак принадлежало Хоэлу – Тиарнан только управлял им. Его отец, дед и прадед управляли им до Тиарнана, и, Бог даст, его сыновья тоже будут им управлять – но только после того, как принесут клятву верности герцогу. После того как эта клятва принесена, герцог не имеет права отнять поместье – если только клятва не нарушена. Феодальный договор еще оставался чем-то неустоявшимся, однако основные принципы были известны четко. Тиарнан будет сражаться за герцога, если тот его призовет, будет повиноваться всем законным приказам и давать советы, если о них попросят. И из вежливости он будет сообщать герцогу о важных событиях – таких, как его женитьба. За это ему дается поместье и все, что к нему относится.
Выйдя из леса на главную дорогу, откуда видны были поля, Тиарнан на мгновение остановился, как делал это всегда. Плечи его невольно передернулись, эти места окутали его словно плащом. Поля уходили вниз, к небольшому ручью, который тек на север. Из центра лощины виднелась ветхая деревянная колокольня деревенского храма. Крытые соломой дома, казавшиеся из-за расстояния крошечными, тянулись вдоль дороги, и от некоторых к чистому утреннему небу поднимались струйки дыма. На дальнем берегу ручья, на насыпном холме стоял дом Тиарнана, обнесенный частоколом. Мельницы не было видно: она находилась выше по течению ручья, за его поворотом, но Тиарнану не нужно было ее видеть, чтобы знать о том, что она на месте. Таленсак был в полном порядке и безопасности. Он снова двинулся вперед уверенным шагом человека, который всем доволен. Дом. Он здесь родился, он прозывался по нему – он был его частью. За предыдущие два дня он прошел шестьдесят с лишним миль и теперь чувствовал усталость – приятную усталость – и предвкушал приятный домашний отдых.
Первый дом в деревне принадлежал кузнецу Глевиану. Рядом находился колодец, потому что ковка металла требовала воды, и Тиарнан остановился, чтобы напиться. Он снял деревянную крышку и опустил ведро, которое всегда стояло рядом с колодцем. Пока он поднимал его наверх, хозяйка дома, услышавшая стук колодезной крышки, вышла из дома, вытирая руки о передник.
– Мои приветствия, маштьерн, – сказала она, увидев Тиар нана.
Таленсак называл своего владетеля старинным именованием «маштьерн». Это было не совсем правильно: маштьерны были должностными лицами, исправлявшими правосудие в бретонских деревнях, и их.сменили феодалы. Однако деревня все равно называла его маштьерном.
– Мои приветствия, Юдит, дочь Конуола, – отозвался Тиарнан, приветственно приподнимая ведро, прежде чем начать пить.
Юдит осталась стоять в дверях, нервно вытирая руки о передник. Тиарнан напился, поставил ведро и закрыл колодец крышкой.
– Жаркий выдался денек, – радостно сказала Юдит. Тиарнан кивнул, гадая, что же случилось в его отсутствие.
Ей явно хотелось что-то ему сказать.
– В деревне все было хорошо? – спросил он, приходя ей на помощь.
Юдит с облегчением воздела руки:
– Ох, маштьерн, мой брат Юстин...
– Что он на этот раз наделал? – обреченно проговорил Тиарнан, чувствуя, как его покидает умиротворение.
Брат Юдит, Юстин, которого прозвали Юстин Браз, то есть Юстин Малыш, за его громадные размеры, был деревенским смутьяном. Этот крупнокостный молодой мужчина с копной песочного цвета волос и сломанным носом имел привычку затевать драки в пивных и ухлестывать за девицами, которые для того не подходили. В своей последней выходке он, похоже, объединил обе эти склонности, затащив в пивную сестру вольного жителя соседнего местечка Монфор, а потом подравшись с ее негодующим братом. У брата были сломаны челюсть и ключица, а владелец пивной, пытавшийся остановить драку, получил синяки, две разбитые бочки пива и сломанную ставню. Управляющий Монфором явился в Таленсак жаловаться, и Юстина посадили в колодки.
– Но это была не его вина! – заявила Юдит, не столько из убежденности, сколько из верности брату. – Драку начал тот парень.
– Юстин еще не участвовал ни в одной драке, которую бы начал не он сам, – ответил Тиарнан. – Значит, Кенмаркок посадил его в колодки?
Кенмаркок был управляющим Тиарнана, который занимался делами поместья в его отсутствие.
– Да, маштьерн, – подтвердила Юдит, прекращая уверения в невиновности брата, поскольку верила в нее не больше своего господина. – Это было вчера днем. И управляющий Монфором хочет, чтобы его выпороли. И он говорит, что Юстин должен уплатить за убытки пивной, а вдобавок – штраф.
Тиарнан вздохнул. В Таленсаке никого не пороли. Здесь не было даже специального столба, к которому приковывали наказуемых. Мелкие проступки, вроде перестановки межевых камней или кражи чужого хвороста, наказывались штрафами и колодками. Браконьера или вора могли прогнать по церковному двору ореховыми розгами, а потом оштрафовать и посадить в колодки. Но с другой стороны, владетель Монфора был человеком влиятельным, имевшим в своем управлении немало поместий, и он не потерпит, чтобы его людям и имуществу наносился ущерб. Если он всерьез рассердится, то может отправить в Таленсак отряд, приказав своим людям схватить Юстина и выпороть. Мелкие войны между поместьями начинались и по более незначительным поводам. Тиарнан гневно пожелал, чтобы Юстин наконец научился вести себя как подобает.
– Беги в лисе и позови Кенмаркока.
Юдит подобрала юбки и побежала по грязной дороге искать Кенмаркока в господском доме, который в деревне называли «лисс». Тиарнан последовал за ней своим привычным быстрым шагом. Кузнец Глевиан, работавший в огороде, с опозданием устремился за ними, вместе с еще несколькими мужчинами, видевшими с полей приближение Тиарнана и заинтересовавшимися его намерениями. Женщины, прявшие у открытых дверей, работавшие на кухне или в огороде, поспешно присоединялись к ним. Несколько ребятишек прибежали, сообщая Тиарнану, что Юстин Браз сидит в колодках за то, что разгромил пивную в Монфоре.
– Знаю! – отозвался Тиарнан.
Он не останавливался, пока не дошел до центра деревни, где на траве перед церковью стояли колодки. Дальше дорога пересекала ручей по низкому деревянному мосту и вела к воротам лисса.
Юстин Браз сидел на перевернутом ведре. Руки и ноги у него были крепко забиты в колодки. У него был роскошный синяк под глазом и разбитая губа, залившая кровью светлую бороду, – но это были следы драки в пивной. Хотя в закованных в колодки по традиции разрешалось чем-нибудь бросать, никто никогда не бросал ничего в лицо Юстину. Его таленсакские враги отдавали должное его силе и вспыльчивости, бросали грязь и объедки ему в спину, чтобы он не смог увидеть, кто это сделал. Юстин угрюмо посмотрел на Тиарнана и собирающуюся толпу зевак.
Тиарнан подошел к одной из прибрежных ив и охотничьим ножом срезал прут толщиной в свой большой палец. Бесстрастно глядя на Юстина, он начал очищать его от коры и листьев. Хотя Тиарнан родился в господском доме, большую часть детства он провел в деревне. Его благородные родители умерли, когда он был еще младенцем, и его растила череда деревенских нянек, которыми руководил деревенский священник. Это простое воспитание закончилось, когда ему исполнилось восемь лет и его отправили ко двору герцога, где он стал пажом. Однако он до сих пор очень многое воспринимал так, как таленсакский крестьянин. Ему не нужно было объяснять, что деревенские жители недовольны Юстином, но не желают признавать требований управляющего Монфором.
Смущенный мрачным видом господина, Юстин откашлялся.
– Вот, маштьерн, – проговорил он, – вернулись, значит.
– Да, – отозвался Тиарнан спокойно, продолжая счищать ивовую кору. – И похоже, нахожу тебя здесь.
– Я не виноват в том, что была драка, – возмущенно заявил Юстин. – Я просто позвал девицу в пивную, чтобы повеселиться. Ее брату нечего было устраивать из-за этого столько шума.
Собравшиеся вокруг слушатели презрительно фыркнули. Добропорядочные девицы в пивные не заходят, и любой брат, обнаруживший там свою сестру и не устроивший шума, все равно что признал бы свою сестру шлюхой.
– Юстин, – неспешно проговорил Тиарнан, – ты – пьяница, задира и позор деревни. Ты хочешь, чтобы в Монфоре говорили, будто жители Таленсака совращают девиц?
Жители Таленсака одобрительно загудели.
– В Монфоре никого совратить нельзя! – возмущенно заявил Юстин. – Там все девицы и так шлюхи. Маштьерн, вы не можете винить меня в драке. Я – боец. Я хорошо за вас воевал. Кому это знать, как не вам.
Это было истинной правдой. Когда Тиарнана вызывали на войны герцога, он брал с собой отряд сильных молодых мужчин из поместья, вооруженных копьями, пращами или каким-то другим оружием, которое им удавалось раздобыть. Юстин сражался за Тиарнана и герцога, как лев. Но с другой стороны, он так сражался постоянно.
– Пивные, – презрительно бросил Тиарнан, – не место для сражений.
– Я пошел в пивную поразвлечься, – вызывающе ответил Юстин. – Мужчина же не может все время копаться в земле! А я не могу себе позволить пропадать в лесу по три дня из семи.
Тут собравшиеся резко замолчали. Действительно, маштьерн Таленсака исчезал часто, и в деревне существовало немало предположений относительно того, чем он занимается во время своего отсутствия. Однако крестьянин проявлял крайнее неуважение и нахальство, говоря об этом прямо в лицо своему господину – и даже Юстин почувствовал, что зашел слишком далеко. Однако он собрал все свое мужество и не стал пытаться взять свои слова обратно.
Тиарнан подошел к колодкам и перегнулся через них, насмешливо глядя на Юстина. Он постучал по деревянной раме концом ивовой розги.
– Здесь сидишь ты, Юстин Браз, – мягко произнес он, и все снова успокоились.
Из лисса через мост примчалась коричневая с белым ищейка Тиарнана, Мирри. Виляя хвостом, она подбежала к хозяину и сунулась носом ему в ладонь. Управляющий Кенмаркок спешил вниз по склону следом за ней вместе с сестрой Юстина и толпой народа из господского дома. Кенмаркок был смуглым мужчиной с лошадиным лицом и гнилыми зубами. Он был священником и, помимо поста управляющего, занимал место капеллана, однако на святость не претендовал. Он появился в Таленсаке для того, чтобы управлять поместьем от имени герцога, когда умер отец Тиарнана, но женился на местной девушке (в те дни никому и в голову не приходило навязывать светскому священничеству Бретани целибат). Когда поместье перешло к Тиарнану, он предложил Кенмаркоку остаться в качестве управляющего. Священнику он симпатизировал и доверял.