Брэдшоу Джиллиан. Сердце рыцаря

   Он перекрестился, а потом встал на колени на прошлогоднюю листву и возблагодарил Бога. Чудовище наконец мертво. Тень, не покидавшая окрестности поместья, заставлявшая его жену с плачем просыпаться по ночам, исчезла. Он сожалел, очень сожалел о том, что не смог присутствовать при завершении погони, но теперь ему можно вернуться в Таленсак и сообщить Элин, что она наконец свободна. И что ничего не стало известно. Вряд ли сейчас так радостно трубили бы «приз», если бы знали, что именно убито.
   Ему хотелось повернуть в Треффендел и самому убедиться в том, что все действительно так хорошо, как кажется по звукам, но до охотничьего дома было много миль, а Элин с нетерпением ждет известий. Он встал, отряхнул колени и с улыбкой направился к дому.
 
   Мари уже почти добралась до дороги, когда отряд герцога снова свернул в лес. Она ехала на собственной кобыле и именно из-за этого отстала. Примерно в полдень непослушная Дату решила, что достаточно скакала по бездорожью, и с тех пор Мари с огромным трудом заставляла ее продолжать движение. Для нее было великим облегчением увидеть, как из-за деревьев появляются охотники, направляющиеся ей навстречу.
   – Приветствую полководца! – окликнула она Тьера, который ехал рядом с герцогом впереди остальных, – Судя по сигналам, твой план сражения был удачным!
   – План герцога Хоэла, – недовольно поправил Тьер. – Да, мы одержали победу и ведем пленного неприятеля домой.
   Он махнул рукой, и Мари только теперь заметила волка в наморднике, который плелся на поводке за конем герцога.
   Она была потрясена. Не зная, что сказать, она не стала говорить ничего. Когда отряд поравнялся с ней, она повернула и пустила Дагу рядом с конем Тьера.
   Хоэл рассмеялся:
   – Леди Мари, ваш взгляд сказал больше, чем все укоры остальных. «Христос и святой Михаил, – сказал он, – зачем ему понадобился этот гадкий вонючий зверь?»
   – Мой господин, – отозвалась она, – вы охотились в своем собственном лесу и вправе делать с пойманным вами зверем все, что вам хочется.
   – Отлично сказано! Слышал, Тьер? Леди Мари любит волков не больше твоего, но от нее мы не получили ни твоего «я этого не позволю», ни «этот злобный зверь» лорда Рауля, ни ворчания насчет того, что бедным усталым собакам нужна награда. Я имею право делать с пойманным мною зверем все, что мне хочется. Отлично!
   Тьер казался обиженным, но сдержался.
   – Когда зверя загнали, он повернулся, пробежал мимо собак и подпрыгнул, чтобы лизнуть герцогу Хоэлу ногу, – объяснил он Мари. – Герцог считает, что волка могли приручить, когда он был малышом. Он действительно кажется ручным, но я чувствовал бы себя спокойнее, если бы знал, что стало с человеком, который его приручал.
   – Если бы человека убил прирученный им волк, мы бы об этом услышали, – уверенно возразил герцог. Он с симпатией посмотрел на волка. – Ты – отличный зверь. Тьер, по-моему, он – умнейшее существо. Если бы нам не повезло застать его врасплох этим утром и если бы у нас не было этой чудесной ищейки, он бы спокойно ушел от нас всех. Такую охоту не забудешь! И закончилась она как надо!
   Мари прекрасно видела, что Хоэл очень доволен Тьером. И ей было странно, что сам Тьер этого не понимает. Она тайком улыбнулась.
   Хоэл заметил ее улыбку.
   – Чему это вы ухмыляетесь, госпожа Кошка?
   – Я вспомнила, как герцогиня хвалила мою проницательность, – отозвалась Мари, бросая многозначительный взгляд на Тьера.
   У герцога чуть изогнулись губы.
   – Тебе повезло, что я люблю умных женщин. Скажи, как мне назвать моего волка?
   – А как можно называть волка? – спросила Мари. – Изенгримом?
   – Как в сказке? – откликнулся Тьер. – О лисе Ренаре и бароне волке Изенгриме! Он был очень дурным властителем, насколько я помню, – вроде нормандских баронов.
   – Этот волк – добрый бретонец, – укоризненно заявил герцог. – Но имя... Да-а, мне оно нравится. Когда у меня был волчонок, я звал его Волк, но Изенгрим – это величественно. Ты это слышал, волк? Тебя зовут Изенгрим! Хороший парень, Изенгрим, хороший волк!
   Волк плелся за ним, и вид у него стал еще более несчастным.
   Они добрались до охотничьего дома уже в темноте, и ветер, весь день дувший порывами, усилился настолько, что голые ветви деревьев метались и хлестали воздух. Начался дождь – холодный, косой мартовский дождь, так что всем охотникам хотелось поскорее оказаться у огня. Вместо этого им пришлось стоять, обсуждая, что делать с Изенгримом. Главный псарь отказался пустить животное на псарню, поскольку собаки будут-де беспокоиться. Герцогиня Авуаз, вышедшая встретить мужа, была призвана на совет и решительно отказалась впустить зверя в дом, поскольку опасалась, что он все испачкает. В конце концов было решено посадить волка на цепь в сарае у кухни. Это помещение использовалось только для того, чтобы ошпаривать кабаньи туши в сезон кабаньей охоты, и сейчас пустовало. Главный псарь принес миску с хлебом и требухой, которыми кормили собак, а также миску с водой. Лесничий взял большие вилы и прижал ими голову волка к земле, чтобы с него можно было снять намордник, не подвергаясь при этом опасности. Когда это делали, Изенгрим не сопротивлялся, а потом не стал обращать внимания на пищу. Его оставили лежать на полу сарая. Последнее, что увидела Мари, – это красный отблеск факела в глазах зверя.
   Она не спорила с решением герцога оставить зверя, но все равно была в ужасе. Для нее волки были неразрывно связаны с тем, что с ней произошло в лесу около Бонн-Фонтей-на. Мысль о животном, припавшем к земле в сарае и сверкавшем глазами, угнетала ее. Этой ночью она быстро уснула благодаря здоровому утомлению, вызванному охотой, но к утру уже беспокойно металась в кошмарном сне.
   Она снова оказалась в лесу, и волк на нее охотился. Она бежала, и низкие ветки деревьев хлестали ее по лицу, а колючки боярышника рвали платье. Трясина торфяных болот хватала ее за ноги, ледяной дождь обжигал кожу. Наконец она споткнулась и упала. И зверь мгновенно набросился на нее с жутким рычанием и вонзил зубы ей в плечо. Она с трудом встала и попыталась сбросить его. Красные глаза зверя блеснули, и он оторвал полосу мяса у нее со спины. Она проснулась, обливаясь потом и содрогаясь.
   Минуту она лежала неподвижно, с отчаянно бьющимся сердцем. Этой ночью она была одна: остальные дамы, приглашенные герцогиней Авуаз, были замужем, так что Мари досталась отдельная кровать в отгороженной комнатке. Оказалось, что она скатилась к краю кровати и ударилась плечом о столб балдахина.
   Она села, прижала ладони к лицу и прочла несколько молитв, чтобы успокоиться. Ее отгороженная комнатка находилась в углу, ипотихому дыханию, доносившемуся до нее, она поняла, что остальные еще спят. Но ей не хотелось снова засыпать – на тот случай, если волк будет поджидать ее во сне.
   Она сказала себе, что лекарство от страшных снов состоит в том, чтобы встретить свои страхи открыто. Во сне на нее охотился волк, но наяву это она охотилась на него. Это несчастный загнанный зверь, надежно посаженный на цепь. Увидев его, она больше не станет бояться. Она надела платье, взяла плащ, сунула босые ноги в туфли и, осторожно выбравшись за перегородку, направилась к двери дома. Из какого-то угла к ней пришла Мирри: ищейка стала любимицей герцога и ей позволялось свободно ходить по любому его дому. Мари погладила ее и взяла с собой.
   Солнце еще не встало, но звезды уже меркли, и на востоке появилась розовая полоска. Слуги уже поднялись: она слышала сонные разговоры на кухне и плеск воды в ведре. Мари закуталась в плащ и медленно пошла к сараю.
   Волк свернулся в центре сарая. Он выпил всю оставленную ему воду, но есть не стал. Его звериная часть была потрясена пережитым ужасом, а человеческая корчилась от стыда. Ему не следовало умолять о милосердии. Он дважды мысленно молил о нем и не получил его, так что не следовало унижаться в третий раз. Его жизнь недостойна продолжения, и он был готов храбро умереть. И только смятение заставило его на мгновение забыть о том, что он такое, и обратиться к своему господину за помощью. И вопреки всем ожиданиям ему было даровано милосердие – и из чего это милосердие состояло? Из намордников и цепей и из добродушного снисхождения или отвращения тех, кто уважал его, когда он был человеком. «Хороший волк, хороший парень!» Даже в его безгласном отупении это состояние обжигало его, так что ему хотелось умереть.
   Когда Мари вошла в дверь, он поднял голову, лежавшую на хвосте, но и только. Он моментально ее узнал: она была одной из немногих придворных, которых он увидел в своем нынешнем облике. Когда-то в лесу она замахнулась на него палкой и крикнула: «Убирайся!»
   Это произошло сразу после его помолвки с Элин. Он вошел в лес человеком и бродил там, не разбирая дороги, потому что его радость была настолько велика, что ему хотелось какое-то время насладиться ею в одиночестве. А посреди леса его вдруг одолело желание полностью раствориться в сладком опьянении весеннего леса Броселианд. Он порой оставлял свою человеческую часть не у часовни Святого Майлона: теперь он понимал, что это была небрежность, почти преступная небрежность. Он оставил ее тогда и увидел эту девушку, когда был в своем волчьем обличье и почуял близость разбойников. И с неохотой признался себе, что обязан вмешаться. Человеческое воспоминание о том, как он нашел ее, наложилось на волчье воспоминание об их первой встрече: один из разбойников согнулся у ее ног, а двое других сдирали с нее одежду. Он спас ее и привел в убежище, а она восхищалась им и была ему благодарна.
   И что теперь стало с этим восхищением и благодарностью? Он стал зверем, к которому эта женщина питала отвращение. Он почуял ее страх накануне вечером и сейчас снова его чуял.
   А с ней была собака – сука, домашнее животное, к шерсти которого липли запахи людей и дыма. Она стояла рядом с женщиной, опустив голову и щетиня загривок, и из ее горла вырывался странный монотонный звук – наполовину рычание, наполовину скулеж. Он не зарычал в ответ, только бесстрастно посмотрел на обеих.
   Собака перестала рычать, встряхнулась и гавкнула – отрывисто и недоуменно. Она сделала один шаг к нему, раздувая ноздри. Он чуял ее смятение и недоумение – и они начали его удивлять. Все другие собаки его ненавидели. Они ненавидели бы любого волка, но его ненавидели сугубо, потому что ощущали в нем нечто неестественное. Эта собака была иной. Именно она залаяла на него накануне – залаяла скорее приветственно, чем злобно. Это была... он выудил нужное слово – «ищейка». Когда-то у него была ищейка, которой он особенно дорожил. «Мирри, – подумал он, – это Мирри». И с этой мыслью пришло понимание того, что она ого узнала, что каким-то образом под всеми другими запахами она уловила запах его сущности и была озадачена тем, где его чует. Он поднялся, пронизанный радостью. Кто-то пусть всего лишь собака – его узнал!
   Он заскулил, и Мирри перестала пытаться понять, что он с собой сделал, и бросилась к нему. Она начала лизать его морду и лапы, виляя хвостом так сильно, что задние лапы у нее начали проскальзывать, царапая когтями по полу. Это ее хозяин. Он зачем-то принял облик волка, но это был он. «Умница, Мирри!»
 
   Мари не ожидала, что любимая собака герцога бросится к волку: ищейкам положено выслеживать добычу, а не нападать на нее. Она испуганно вскрикнула, а потом с изумлением увидела, как ищейка радостно ластится к волку.
   – Мирри! – требовательно позвала она. – Ко мне, Мирри! Мирри заскулила и посмотрела на волка. Он ласково лизнул ее ухо, и она улеглась перед ним, не обращая внимания на Мари. Изенгрим тоже лег и положил морду на спину собаки, вызывающе глядя на Мари.
   Она вдруг вспомнила, как Тиарнан во время его свадебного пира сказал, что не боится оборотней, потому что волки гораздо более добрые животные, чем принято думать. Она опустилась на колени перед волком и заглянула в светло-коричневые глаза с черным ободком. Они были недостижимо чужими, но в них не было ни злобы, ни ненависти. Она вспомнила, что глазницы в волчьей шкуре Эона были пустыми – та жестокость, которая ее пугала, была в человеческих глазах. Не так ли это всегда? Волки опасны: они убивают овец, а иногда, если верить рассказам, и детей. Они следуют за армиями и питаются человеческой плотью. Но все-таки они не так смертоносны, как люди.
   Не дав себе времени на размышления, она протянула руку к волку. Уже завершая движение, она поняла, каким безумием было пытаться дотронуться до лесного убийцы без намордника. Однако Изенгрим только вежливо обнюхал ее руку. Мари затаила дыхание и дотронулась до него. Мех у него на загривке оказался неожиданно мягким и теплым. Она медленно убрала руку и осталась сидеть на пятках, глядя на волка. Волк не мигая смотрел на нее. Она решила, что он очень красивый зверь.
   – Мне больше не будут сниться кошмарные сны, – заявила она.
   Она встала. Мирри тоже поднялась, но потом снова легла рядом с волком. Мари оставила ее там и вернулась в дом, чувствуя себя необъяснимо счастливой.
   Провожая ее взглядом, Изенгрим ощущал себя почти так же. Собака узнала его, и женщина не отшатнулась. Не исключено, что все-таки можно жить дальше.
 
   Ален де Фужер явился в охотничий дом вскоре после полудня и нашел герцога Хоэла за проверкой счетов с лесником. Однако при виде Алена герцог вскочил и пожал ему руку.
   – Вот и ты! – оживленно воскликнул он. – Я доволен, что ты пришел: мне хотелось поблагодарить тебя за приглашение. Вот это была охота, правда? Более хитроумного зверя мне еще не встречалось!
   – Конечно, мой господин, – с удовольствием согласился Ален. – Мне жаль, что я не присутствовал при конце. У меня захромал конь.
   – А! Какая жалость! Ты упустил чудесное зрелище, просто чудесное. – Хоэл рассмеялся. – Но конца на самом деле не было.
   Ален непонимающе воззрился на него:
   – Милорд?
   – Твой волк оказался ручным, – сказал Хоэл. – Когда его загнали, он пробежал через собак и подпрыгнул, чтобы лизнуть мне ногу. После такого я не мог его убить. Мы посадили его на цепь в сарае. Чудесный зверь.
   Катастрофа была настолько ошеломляющей, что Ален даже не сразу все понял. Он глупо уставился на герцога. Ему показалось, что его вот-вот стошнит. Волк по-прежнему жив! Он жив – и попал под покровительство герцога. Элин была так рада, когда он сообщил ей хорошую новость. И теперь... Боже! Боже милосердный! Боже, что же ему теперь делать?
   – Что с тобой? – спросил Хоэл, встревожившись. – Вид у тебя больной.
   Он подвел Алена к стулу.
   – Мне... было нехорошо утром, – невнятно пробормотал Ален. – Наверное, выпил вчера плохой воды.
   – Тогда тебе сегодня не следовало сюда приезжать, – сказал Хоэл.
   – Мне казалось, что все прошло. И... и меня поразило то, что вы сказали. Этот зверь пробежал мимо собак и бросился к вам? Мой господин, но вы же не можете сделать волка домашним любимцем! Злобный зверь...
   – Я могу делать все, что мне угодно, с животным, которое я поймал в моем собственном лесу, – самодовольно заявил Хоэл. – Он – прекрасный зверь и очень воспитанный. Моя ищейка его признала, и он начинает привыкать. Я назвал его Изенгримом.
   Ален сделал еще одну отчаянную попытку:
   – Милорд, вы не можете...
   – Хватит! Я собирался поблагодарить тебя за приглашение поохотиться на этого зверя. Я очень рад, что его заполучил.
   Ален ничего не слышал. У него колотилось сердце и мешались мысли.
   Хоэл оставил его сидеть у огня, а сам отправился еще раз взглянуть на волка. При виде герцога Изенгрим поднялся на нога и вежливо завилял хвостом. Хоэл пришел в восторг. Как и все настоящие охотники, он питал любовь и восхищение к зверям, которых преследовал, а волки, хитрые и неуловимые, всегда пользовались его особой симпатией. Он велел надеть на Изен-грима намордник, а потом уселся рядом с ним и какое-то время разговаривал, поглаживая, чтобы он привык к своему хозяину. Изенгрим внимательно наблюдал за ним, все реже и реже отшатывался от протянутой к нему руки и казался намного менее испуганным, чем накануне. Хоэл даже подумал, не является ли намордник излишней предосторожностью.
   Когда Хоэл вернулся в охотничий дом, Ален продолжал сидеть у огня, но уже не выглядел таким бледным. Он вскочил и на неизбежный вопрос ответил, что вполне оправился.
   – Отлично! – сказал Хоэл и замолчал.
   Он собирался сказать этому рыцарю де Фужеру еще кое-что, но это было нелегко сделать так, чтобы не оскорбить его. Его управитель Гральон был встревожен положением дел в Таленсаке. Он подробно рассказал Хоэлу о том, что происходит в этом поместье, и герцог разделял его тревогу.
   – Мой человек, Гральон, – начал Хоэл, – сказал мне, что вы намерены повысить арендную плату в своем поместье. Он решил, что это связано с необходимостью расплатиться с долгом, взятым у какого-то еврея в Нанте.
   Ален беспокойно распрямил плечи. Перед отъездом Граль-она ко двору он попросил у него совета относительно арендной платы. Он спросил и о том, нельзя ли снизить смену, несмотря на то что ему говорила в Фужере Элин. Чем дольше он жил в Таленсаке, тем сильнее ему хотелось иметь деньги. Ему тошно было спать на кровати Тиарнана и на его простынях, сидеть в кресле Тиарнана и есть из его тарелок, смотреть на гобелены со сценами охоты, которыми Тиарнан завешал стены. Элин преследовали кошмары в этом доме, который она делила с оборотнем. Алену хотелось избавиться от старых вещей с их недобрыми воспоминаниями и купить новые.
   – Ну... – с неохотой начал он и, поняв, что ему никуда не деться, признал: – Это так, мой господин.
   – Ты хочешь сказать, что задолжал еврею?
   – Да, – подтвердил Ален. – Но это... то есть – Таленсак ведь мой, да?
   – Нет, – холодно ответил Хоэл, – он мой. Тиарнан получил его от меня, и я позволил его вдове принести вассальную клятву за него. Она вышла за тебя замуж. Это делает тебя его владетелем, но земля по-прежнему принадлежит мне. – Он помолчал, потом жестом пригласил Алена сесть на скамью, а сам занял свое кресло. – Не беспокойся, – продолжил он уже мягче, – я признаю твои права на это поместье. Значит, ты в долгу. Ну, Бог свидетель: твой отец – человек жесткий и строгий. Тебя не учили управлять имением, я понимаю, что это ударило тебе в голову. Но послушай: этот разговор насчет увеличения арендной платы надо прекратить.
   Именно это ему сказал Гральон, но Алена он не убедил.
   – Мой управляющий говорит, что она низкая. Он говорит, что мой отец берет в два раза больше.
   – В долине ренты всегда были выше, чем в остальной Бретани, – ответил герцог. – Крестьяне твоего отца к этому привыкли. Твои – нет. Послушай, я дам тебе хороший совет. Ты получил владения человека, который пользовался исключительной любовью тех, кем он управлял. Что еще хуже, ты для них чужак и говоришь на чужом языке. Знаю-знаю, ты из долинной знати и не хочешь слушать советов от бретонца, но если ты хочешь жить спокойно, тебе надо действовать очень осторожно.
   – Вы думаете, меня волнует доброе мнение деревенщины? – гневно вопросил Ален.
   – Ты глупец, если оно тебя не волнует, – ответил герцог. – Если твои крестьяне тебя возненавидят, ты не получишь и гроша сверх арендной платы, уж поверь мне. «Господин, – скажут они, – все деревья поломало бурей. Свиньи дали плохой приплод. Яблоки сгнили. Ячмень не бродит, и у нас нет ничего сверх платы». Они скорее сами испортят что-то, лишь бы не дать тебе получить доход. И даже арендная плата может исчезнуть. Если к тебе придет крестьянин и скажет: «Я в этом году не могу выплатить все целиком», – что ты сделаешь? Выпорешь и посадишь в колодки? Денег это не принесет. Выгонишь из дома? А кто займет его место? Никто не захочет переехать в деревню, где господин пользуется дурной славой. И потом, поместье, где тебя ненавидят, – это неподходящее место, чтобы жить там с молодой женой и растить детей. Я видел людей, которым все это удавалось, но они были гораздо более властными и жестокими, чем ты, – и далее они не были счастливы. Я не в обиду это говорю, лорд Ален. Прими это как совет человека, который видел, как немало поместий процветало и разорялось, и хочет, чтобы у тебя все было хорошо. Если твой кредитор требует уплаты, продай часть своих лошадей и собак. Я даже сам готов тебе помочь, если ты действительно не можешь найти деньги. Но не устраивай людям несчастий, иначе они потянут тебя за собой. И тебе стоило бы избавиться от твоего чужака управляющего. Если хочешь, я мог бы найти тебе надежного человека, говорящего по-бретонски.
   Ален посмотрел на него с отвращением. Ему вспомнились все язвительные замечания отца насчет того, как живут в бретонской Бретани: там нет порядка и утонченности, знать там нищая, а крестьяне – нахальные.
   – Я бы предпочел оставить Жильбера, – недовольно пробормотал он.
   Никто, даже сюзерен, не может лишить человека власти над его собственными слугами.
   – Как хочешь, – сказал Хоэл. – Он – твой управляющий, и это твое владение. Но надеюсь, что ты хорошенько с ним поговоришь. – Он хлопнул ладонью по подлокотнику и встал. – Ну, довольно выволочек! Прежде всего я хотел поблагодарить тебя за отличную охоту. Хочешь посмотреть на своего волка?
   При их появлении волк встряхнулся и вежливо встал, но когда они оказались перед ним, его черные уши прижались к голове и он начал рычать. Это был страшный звук, негромкий, но напряженный, словно шум далекого сражения. Ален сделал шаг назад – и Изенгрим бросился на него, без рычания и лая, свойственных собакам, а молча, с быстротой и яростью зверя, который убивает, чтобы выжить. В середине прыжка цепь на его ошейнике резко натянулась, и мгновение он стоял подвешенным на задних лапах, ростом с человека, всем своим весом налегая на цепь. Клыки его сверкали, глаза горели. Ален издал невнятный возглас страха и обнажил меч.
   Волк моментально приник к полу, ощетинив загривок и угрожающе скалясь. Он быстро передвинулся вправо, подальше от вооруженной руки Алена, со смертоносной жаждой глядя на его горло. Ален повернулся за ним, и Хоэл поймал его за руку.
   – Убери оружие! – рявкнул он. – Он привязан и не может ничего тебе сделать. Изенгрим! Плохой волк! Нельзя!
   Изенгрим поднялся на лапы. Он посмотрел на герцога, и его уши встали торчком. А потом он снова посмотрел на Алена – и снова прижал их. Его глаза встретились с глазами Алена. Звериные глаза были полны человеческой ярости. Тиарнан жив и намерен убить его при первой же возможности. Ощущение личности волка было настолько сильным, что Ален с ужасом взглянул на Хоэла в уверенности, что это должно было подействовать и на него, что герцог не может не подозревать правды. Однако Хоэл выглядел просто озадаченным.
   – Милорд, – хрипло проговорил Ален, – это злобное, дикое существо. Умоляю вас, прикажите его убить.
   Волк зарычал снова.
   – Он был достаточно ручным этим утром, – сказал герцог в недоумении. – Ну наверное, нельзя рассчитывать на то, что дикий зверь всего за день привыкнет к людям. Надеюсь, он снова успокоится. И мне кажется, что это ты ему не нравишься. Ты ведь и раньше на него охотился: возможно, он тебя узнал. Уходи-ка ты от него. Ты его беспокоишь.
   По дороге домой Ален разрыдался. Его страшный враг остался жив, и он не знал, что ему теперь говорить Элин.

Глава 12

   Отряд герцога выехал из Треффендела следующим утром. Изенгрим, на которого снова надели намордник, бежал на поводке позади герцога, а Мирри радостно трусила рядом с ним. Придворные смеялись над ними – поджарым опасным волком и длинноухой ищейкой с печальной мордой и виляющим хвостом. Они действительно были забавной свитой герцога. Герцогиня смеялась громче всех.
   – Господи! – воскликнула она. – А ведь ему не нравится, что над ним смеются, да? Напустил на себя чопорность, что твой епископ на крестинах у бастарда! Не печалься, Изенгрим: мы смеемся не над тобой, а над собакой!
   Изенгрим посмотрел на нее с еще более высокомерным видом, и она снова рассмеялась.
   Мари улыбнулась, но не засмеялась. Она узнала, что часовня Святого Майлона находится неподалеку от Треффендела, и пыталась набраться храбрости, чтобы туда поехать. Горькое заявление леди Элин о том, что ее муж был хуже разбойника, постоянно терзало Мари, и ей мучительно хотелось получить уверение в том, что это неправда, от единственного человека, который должен это знать. Она несколько раз отметала эту мысль: недопустимо, чтобы женщина, не состоявшая в родстве с человеком, начала расспрашивать о нем его исповедника. Но эта мысль упорно возвращалась. Что дурного в том, если она поедет в часовню и спросит? Самым неприятным может стать то, что отшельник возмущенно ее прогонит. Однако в благоприятном случае ее сомнения будут рассеяны.
   – Моя госпожа, – неуверенно проговорила она, – я нужна вам в Ренне немедленно?
   – А почему ты спрашиваешь? – удивилась герцогиня.
   – Мне бы хотелось увидеть того святого отшельника в часовне Святого Майлона, которого так хвалят во всей округе. Скоро Великий пост, и я подумала, что он может посоветовать мне какой-то духовный труд.
   Герцогиня бросила на нее проницательный взгляд:
   – Ты имеешь в виду Тиарнана?