Брэнд Макс. Король поднебесья

   — Элизабет, — полюбопытствовал Каррик, — а для чего эти доски? Не для крыши, случайно?
   — Да, чтобы починить крышу в коровнике. Если мне удастся урвать парочку дней до того, как пойдут дожди…
   — Вы хотите сказать, что сами влезете на крышу и все почините?!
   — Да. С тех пор, как уехал Родман, мне и не такое приходилось делать.
   — Этот ваш Родман, — с неожиданной неприязнью перебил Каррик, — что он за человек?
   — Родман… ему всего лишь двадцать один год! — поколебавшись немного, ответила Элизабет. — Он хороший мальчик. Разве можно винить молодых, если им опротивело жить в таком месте и губить свою молодость?
   Каррик пожал широкими плечами.
   — Будет вам крыша! — буркнул он и направился прямиком к коровнику, намереваясь, не мешкая, взяться за дело.
   И стоило ему только сказать это, как он с удивлением понял, что на сердце стало легко. Глядя вокруг, Каррик с горечью замечал повсюду следы запустения — свидетельства того, что все постепенно дряхлеет и приходит в упадок. Но, как ни странно вместо того, чтобы прийти в уныние, все это только подзадоривало его. И когда он уселся на крыше, прикидывая, с чего начать, и окинул взглядом унылую картину вокруг, то вдруг поймал себя на том, что мысленно уже латает каждую прореху в изгороди, чтобы через минуту полюбоваться пасущимися тут и там тучными коровами, а потом, раздвинув границы ранчо, сделать его процветающим. Да, он уже видел, как в саду копается садовник, как хлопотливая кухарка суетится на кухне, а Элизабет в прелестном утреннем капоте завтракает, удобно устроившись за чайным столиком в гостиной.
   Вдоволь налюбовавшись этой картиной, Каррик встряхнулся, и заставил себя вернуться к крыше коровника. А дел тут хватало. В крыше тут и там зияли прорехи. Вокруг гвоздей железо проржавело, а местами и вовсе кусками обрушилось на землю, сорванное во время осенних ветров.
   Повздыхав, Каррик отправился вниз за инструментами и листами железа, чтобы втащить их наверх.
   Это была тяжелая работа. Каждая связка железных листов весила не меньше сотни фунтов. Солнце пекло немилосердно. Каррик, проклиная все на свете, таскал их одну за другой, и пот струйками стекал у него по лицу и шее, а рубашка на спине промокла насквозь. Все тело безумно чесалось под толстым слоем покрывавшей его пыли, а ладони покрылись волдырями и ссадинами.
   Но он, стиснув зубы, позволил себе только ненадолго перевести дух, чтобы прошипеть замысловатое проклятие в адрес раскаленной крыши, которой сейчас можно было бы выпекать булочки, и принялся вновь ряд за рядом укладывать листы железа.
   Это было нелегким делом. Каррик отлично понимал, что Элизабет справилась бы с этим вдвое быстрее и уж, конечно, куда лучше его. Да и ловкость, с которой он умудрялся жонглировать тяжелыми ножами, оказалась совершенно бесполезной, стоило ему только взять в руки молоток. Два раза из трех он попадал молотком по собственным пальцам, а гвозди под его неумелыми ударами гнулись так, точно восковые.
   Каррик принялся едва слышно ругаться сквозь зубы, с трудом сдерживая закипавшую в нем злобу.
   Какое-то время спустя, почувствовав, что умирает от жажды, Каррик спустился на землю и отправился к дому, рассчитывая раздобыть стакан ледяной воды из ручья возле мельницы. Вода оказалась такой холодной, что стыли зубы, и он с наслаждением напился. Усевшись на скамейку, он снял шляпу и вытер мокрое от пота лицо. Как тут было хорошо! Прохладный ветерок овевал разгоряченное тело, слышалось мелодичное журчание воды и монотонно шумело колесо мельницы. Качая воду, мерно постукивал насос, и она с громким плеском лилась в почти пустой бак. Все это разнообразие звуков, будто волшебная музыка, вдруг наполнило покоем душу Каррик. Странные мысли лезли ему в голову: например, как прекрасен могучий порыв ветра, даже в тот момент, когда он крушит то, что сделано руками человека. Вот было бы здорово, если бы можно было использовать его силу, подумал вдруг Каррик. Может быть, когда-нибудь потом появятся даже машины, способные в чем-то заменить человека… например, покрыть крышу коровника! Он даже почмокал губами от удовольствия. Мысли унесли его далеко прочь… пока наконец он не открыл глаза. Улыбающаяся Элизабет трясла его за плечо.
   — Пора обедать, Каррик!

Глава 8. Хорошее начало

   Каррик в замешательстве вскочил на ноги.
   — Э…я вроде как задремал, — промямлил он.
   — Вам не следовало затевать все это сегодня, — укоризненно сказала Элизабет. — В конце концов, вы ведь еще не оправились! Еще не прошло и двух дней после того, как вы упали с лошади.
   Она повернула к дому.
   — Пошли! — на ходу бросила она через плечо.
   — Погодите минуту, Элизабет, — взмолился Каррик. — Повернитесь и посмотрите на меня, прошу вас!
   Элизабет послушно подняла на него глаза, и Каррик с тревогой вгляделся в это безмятежно улыбающееся лицо, страшась увидеть на нем презрение или разочарование. Но Элизабет была спокойна и доброжелательна, как всегда.
   — Элизабет, — решился он наконец, — неужели у вас и в самом деле не чешутся руки отколотить меня?
   — За что? — удивилась она.
   — Да за то, что я все это затеял. Вознамерился перекрыть крышу коровника… и вместо этого уснул на солнышке, как последний дурак!
   — Вы просто устали, — мягко сказала она.
   — Это мое обычное состояние, когда возникает необходимость что-то делать, — вздохнул он. — Да и вообще… одна только мысль о том, что нужно взяться за работу, способна уложить меня в постель надолго!
   Элизабет улыбнулась и кивнула, предупреждающе подняв вверх палец.
   — Только не стоит взывать к собственной совести! — хмыкнула она, — тем более, что у Каррика Данмора таковой никогда не имелось!
   — Это точно, — признался он смиренно. — Впрочем, до сих пор я прекрасно без нее обходился, но…
   Он замялся.
   — Неужели вы забыли, что я вам рассказывала о самом первом Каррике Данморе? — улыбнулась Элизабет.
   — Ну что вы! Он был настоящим мужчиной!
   — Который терпеть не мог трудиться! — напомнила Элизабет. — Помните? Когда он попался на глаза графу, то зарабатывал на хлеб, развлекая толпу фокусами!
   Каррик попытался возразить, но Элизабет перебила его.
   — Только не пытайтесь уверить меня, что и вы когда-то этим занимались! — воскликнула она.
   Каррик выразительно постучал пальцем по лбу.
   — Неважно, — Он махнул рукой. — Но… Элизабет, скажите мне одну вещь. Может быть, я все-таки могу вам чем-то помочь… ну, скажем, если для этого не нужно ничего делать руками? Стыдно, конечно, но работник из меня никудышный! Чего-то, видно, мне не хватает… я хочу сказать, такой уж я уродился.
   Повинуясь какому-то безотчетному чувству, Каррик шагнул к Элизабет и взял ее руки в свои.
   — Наверное, вы считаете меня ослом? — заикаясь от волнения, пробормотал он, — или…
   Улыбка мигом сползла с ее лица, и Элизабет стала серьезной.
   — Вы ничем не обязаны этой семье или этому дому, Каррик, — тихо сказала она.
   — Тогда почему тут висит мой портрет? — упрямо набычился он.
   Она отвела взгляд в сторону. Потом тяжело вздохнула и посмотрела на него. Каррик заметил, как блеснули ее глаза.
   — Похоже, вы готовы войти в клетку с львами, лишь бы доставить мне удовольствие, верно, Каррик? — спросила она, и он с облегчением увидел, что Элизабет снова улыбается.
   — Только скажите, где эта клетка, и я готов, хоть сейчас, — серьезно ответил он, — но будет куда лучше, если вы просто объясните, чего вы хотите от меня.
   — Хорошо, — устало кивнула Элизабет. — Есть один глупый мальчишка двадцати одного года отроду. Он связался с бандой Джима Танкертона, сам не понимая, что делает. Заберите его оттуда и привезите ко мне прежде, чем он ввяжется во что-то ужасное… и сам сунет голову в петлю.
   Вдруг она заметила, что вся дрожит.
   — Не говорите ничего, Каррик, хорошо? Сначала хорошенько подумайте.
   — Банда Танкертона? — медленно процедил он сквозь зубы.
   — Да, Танкертона. Джима Танкертона. На всем свете не найти большего мерзавца, чем этот человек!
   Каррик поднял глаза туда, где на горизонте вставали горы. Их далекие вершины таяли в ослепительной лазури неба, казавшейся еще ярче из-за разбросанных тут и там белоснежных пятнышек… то ли облаков, то ли снеговых вершин, уткнувшихся в мягкое подбрюшье неба.
   Он тихо рассмеялся.
   — Такова, видно, моя судьба, Элизабет, — сказал Каррик. — Так, значит, это люди Танкертона?
   Элизабет казалась слабой и больной. Она не сводила с него измученных тревогой глаз. Губы ее кривились в странном подобии усмешки.
   — Да, — едва слышно ответила она. — Боже, прости меня за то, что я подала тебе эту мысль! Конечно, ты не мог не слышать о нем, но ты не знаешь всего, что здесь творится по его милости! Он царь и Бог в этих местах, но это еще мягко сказано! Этот Танкертон — сущий дьявол, воплощение зла и порока!
   — Да, мне приходилось кое-что слышать, — кивнул он. — Однако я никак не возьму в толк, почему этот человек имеет наглость орудовать на моей земле?
   — На твоей земле?! О чем это ты, Каррик?
   — Конечно, о поднебесье, Элизабет! О дорогах, что ведут вдаль… разве это не угодья самого первого Каррика Данмора? А раз он мой предок, стало быть, я унаследовал его права! Ну да ладно, не ломай себе над этим голову. Я обо всем позабочусь. А теперь прощай!
   — Только после обеда, Каррик!
   — Лучше не надо, — с горечью вздохнул он. — Стоит мне только поесть, и я начну думать о пути, который меня ожидает… а кончится это тем, что очень скоро тебе придется будить меня к ужину, Элизабет! Нет, нет, я еду сейчас. Точнее сразу, как соберусь и оседлаю Прошу Прощения!
   Не сделав ни малейшей попытки возразить, Элизабет отправилась собирать его в дорогу. Туго набив едой седельные сумки, Элизабет безапелляционно заявила, что там, куда он едет, вряд ли будут часто попадаться трактиры, а скорее всего ему придется каждую ночь проводить под открытым небом. Итак, сумки были уложены, аккуратно завернуты в просмоленную парусину и привязаны к луке седла на спину Прошу Прощения. Новое покусительство на ее драгоценную свободу кобыла встретила бешеным храпением и фырканьем, однако не сделала ни малейшей попытки сбросить с себя груз. И вот Элизабет Фурно широко распахнула ворота корраля перед своим рыцарем.
   Она застыла все с тем же выражением мучительного беспокойства на побледневшем лице, которое Каррик уже не раз замечал, украдкой поглядывая в ее сторону. Помявшись, он наконец не выдержал.
   — Послушайте, Элизабет, — начал он. — Хочу сказать вам кое-что, и вы должны верить, что это правда, и только правда. Это касается меня. Я и в самом деле ни разу в жизни и пальцем о палец не ударил: вечно бил баклуши, попрошайничал, пил, кутил, занимал деньги и никогда не отдавал долги… обычный бродяга, одним словом. Так что, сами понимаете, если что со мной и случится, плакать никто не будет. Ни жены, ни детей — так что никто не осиротеет и ничье сердце не будет разбито.
   Она слушала его, пытаясь улыбнуться, но дрожащие губы не слушались ее.
   — Но я вернусь, — добавил Каррик, — обязательно вернусь. Это моя страна и я не сойду с тропы, пока она не приведет меня в Поднебесье!
   — Милый Каррик, да благословит тебя Бог!
   Копыта Прошу Прощения зацокали по дороге, и кобыла почти сразу же перешла на галоп. Грохот подков, такой же четкий и ровный, как грохот прибоя скоро растаял вдали. Всего лишь раз обернулся Каррик — сорвав с головы шляпу, он махнул в сторону женщины, застывшей у ворот. С каждым мгновением она становилась все меньше, будто таяла вдали. Теперь ему достаточно было одного взгляда назад, чтобы увидеть укрывшийся между деревьев дом, убогий коровник и все ее жалкое хозяйство.
   Не прошло и нескольких минут, как ранчо скрылось за холмом.
   Странная задумчивость овладела им. Очнувшись, Каррик встряхнулся — ему показалось, что за последние дни он как будто побывал в другом мире.
   А может быть, это было потому, что разыгравшееся воображение уже завело его высоко в горы — туда, где он никогда еще не бывал. А быть может всему виной было пережитое недавно потрясение, когда он понял, что как две капли воды похож на своего далекого предка.
   И, как тогда, у него снова захватило дух; странное чувство надвигающейся беды вдруг нахлынуло на Каррик. И необыкновенное, изумительное ощущение свободы кружило голову — он вдруг представил себя владельцем огромного графского замка, предводителем шайки отчаянных молодцов, готовых последовать за ним в огонь и в воду. С непостижимой уверенностью в себе Каррик обратил свой взор в сторону бескрайнего поднебесья и далеких гор и, словно ребенок, который спешит вернуться домой, погнал кобылу вперед.
   Вдруг впереди послышался глухой стук подков и двое всадников, галопом вылетев из-за поворота, выросли по обе стороны Каррик.
   — Эй, Каррик, здорово! Неужто это Прошу Прощения?! Батюшки, да кобылка-то никак присмирела! — воскликнул один из них.
   — Это точно, — невозмутимо отозвался Каррик.
   — Вот это да! Да я готов был выложить полтыщи, лишь бы полюбоваться этим зрелищем! Или заполучить саму красотку!
   — Она не продается.
   — Ты всегда так говоришь. Помню то время, когда у тебя был серый жеребец… ну, тот самый, что прыгал, как сам дьявол! Помяни мое слово, Каррик, когда свернешь на ней себе шею, будешь и сам рад продать, да только кто ж ее возьмет, да еще за такие деньги?!
   Тут вмешался второй.
   — Послушай-ка, Каррик, поехали с нами! Всем ребятам охота снова посмотреть, как ты управляешься с ножами. Выпивка за нами! После того, как Пит Логан со своими парнями уволокли тебя, ребята малость побазарили, да решили дожидаться тебя на прежнем месте. Ну, так что скажешь, Каррик? Мы не скупердяи какие, не думай! Обещаю — ты не пожалеешь!
   — Не могу, — отрезал Данмор. — Некогда, так что даже и не думайте. А кто там с вами?
   — Кто? Господи, да все, кого ты знаешь, говорю же тебе! Билл Клей, братья Гуэрнси и старина Оливер Пайк, потом Йенсены и капитан Патрик…
   — Что, и капитан с вами?
   — С нами! Он-то и послал нас за тобой, потому как мисс Фурно сказала, что ты поехал по этой дороге и взял Прошу Прощения.
   — Капитан Патрик, надо же! Как он там?
   — Жив — здоров, что ему сделается! — последовал ответ. — Заявил, что лучше уж сядет играть с тобой, чем любым другим любителем опрокинуть стаканчик. Знаешь, кэп намыл добрую толику золотого песку, который тебе вытряхнуть из него — раз плюнуть! Дьявольщина, старик так набит золотом, что аж звенит на ходу! А важничает, будто курочка, что снесла золотое яичко! Поехали, Каррик! Неужто у тебя нет желания чуть-чуть растрясти старичка?
   Порыв ветра взметнул едкую пыль с дороги и швырнул ее в лицо Каррику Данмору. Жара стояла несусветная, дорога петляла так, что голова у него шла кругом, да и вообще… в конце концов, разве человеку запрещено немного повеселиться прежде, чем затевать такое дело?
   — Гляди-ка, никак, это снег на старой горе Диггер? — вдруг удивился второй из ковбоев.
   Каррик посмотрел в ту же сторону и увидел, как сверкает снег на фоне ослепительно синего неба… там, вдали расстилалась земля, которую он с этого дня считал своей. Тряхнув головой, он вонзил шпоры в бока Прошу Прощения, и она прыгнула вперед, как горный олень.
   По-видимому, это и был его ответ. Грубовато, конечно, хмыкнул он, исчезая вдали, а остолбеневшая парочка проводила его взглядом.

Глава 9. Молчание, оборванное ножом

   В Харперсвилле как раз прошел дождь, и Чак Харпер, основатель, владелец, и по совместительству управляющий единственной в городе гостиницей, который, кстати, и придумал ей имя, вышел во двор и уселся на табурет, обхватив его коленями, словно бока лошади. Сдвинув шляпу на затылок, он принялся строгать ножом палку — занятие, которому мог предаваться часами. И не то чтобы она была ему нужна, вовсе нет. Просто он обожал следить, как тоненькая стружка заворачивается колечком под острым, как бритва, лезвием ножа.
   Каждые десять минут он, будто по команде, поднимал тяжелую голову, бросая исподлобья угрюмый взгляд вокруг, туда, где, петляя между отрогов гор, сбегали извилистые тропинки, чтобы исчезнуть между деревенских домов, и снова возвращался к своему занятию.
   Прохладный ветерок еще стряхивал последние капли дождя с листьев деревьев, и они тяжело падали вниз, но небо уже очистилось и солнце нещадно жгло землю. Над лужами и вдоль колеи дороги поднимался пар. Но Чаку Харперу было на это наплевать. Он то и дело поглядывал на дорогу, однако на уме у него было совсем другое.
   Вдруг за его спиной хлопнула дверь гостиницы. Супруга его — тощая, костлявая метиска примерно того же возраста, то есть около сорока — слегка гнусавя, окликнула его:
   — Эй, Поу!
   Он не ответил.
   — Поу! — завопила она.
   Довольная ухмылка скользнула по мрачной физиономии Харпера.
   — Поу! — оглушительно взвизгнула она. — Ты что, не слышишь?!
   — Слышу, — заявил он, не оборачиваясь.
   — Так, стало быть, ты меня слышишь! Так ответь, ты палку для меня строгаешь?
   Он молча провел ножом по дереву, любовно наблюдая, как тонкая, словно слюда, стружка, свернулась тугим колечком.
   — Поу, я тебя спрашиваю! Ты для меня ее строгаешь?
   Харпер поднял голову, но продолжал хранить молчание.
   — Поу, дьявол тебя забери, ты мне скажешь или нет?! Ты ее строгаешь для меня?!
   — Не-а, — коротко буркнул он, продолжая свое занятие.
   Краткость ответа привела женщину в неописуемую ярость. Окаменев, она замерла в дверях, не в силах вымолвить ни слова, и только потрясая в воздухе крепко сжатыми кулаками. Потом что-то забулькало у нее в горле, она прохрипела несколько слов и исчезла. Дверь с грохотом захлопнулась у нее за спиной.
   Муж снова поднял голову и оглянулся. На губах его играла довольная ухмылка.
   В это время вдали из-за поворота выехал всадник на крапчатой, караковой в белую крапинку кобыле такой невероятной красоты, что даже зачерствевшее сердце Чака Харпера сладко заныло. Он глаз не мог отвести от прекрасного животного. Кобыла двигалась вперед с непринужденной грацией танцовщицы, так что всадник едва покачивался в седле. Чак поднял взгляд и увидел улыбку на лице незнакомца.
   Словно смутившись, Чак снова опустил тяжелую голову и вернулся к своей палке.
   — Тихо, девочка, — сказал незнакомец. — Эй, приятель, это Харперсвилль?
   Чак сделал вид, что не слышит.
   — Мне бы хотелось узнать, — повторил юноша, — это Харперсвилль или нет?
   Чак не ответил. Возможность вывести из себя кого-то еще наполнила его сердце ликованием. День-деньской дразнить жену в конце концов кому угодно наскучит. Да и потом порой он побаивался, что рано или поздно, выведенная из себя, обозленная женщина воткнет ему нож между ребер, пока он будет спать. А вот помучить незнакомого человека, всласть поиздеваться над ним — совсем другое дело, и Чак чуть не мурлыкал от удовольствия.
   Однако, незнакомец, похоже, разгадал его маневр. Заинтригованный его молчанием, Чак поднял голову и украдкой наблюдал, как тот спешился, подвел лошадь к поилке и пока она с шумом пила, потянулся, разминая затекшее тело.
   Не такой верзила, как Чак, он был достаточно высок и крепок. Но в гибкости всего его могучего тела, широко развернутых мускулистых плеч, упругой кошачьей походке сквозила грация хищного зверя. Чак понял это сразу, и не потому, что подобные детали так уж сильно интересовали его. Нет, просто наблюдать исподтишка за другими стало неотъемлемой частью его натуры и поступать так было для него столь же естественно, как для голодного волка — спать вполглаза. К несчастью, в душе хозяина гостиницы была некая червоточинка — он обожал искать неприятностей на свою голову.
   — Тихо, Прошу Прощения! — прикрикнул незнакомец.
   Он повернулся, и кобыла покорно последовала за ним, как собака. Чак проводил странную парочку недовольным взглядом. Он не любил лошадей, считая их тупыми и не способными ни на что, кроме как служить средством передвижения.
   Однако незнакомец, по всей видимости, придерживался другого мнения. Когда он говорил с кобылой, в голосе его звучала неприкрытая нежность. Подойдя к поилке, он с интересом воззрился на громадный валун, скатившийся с вершины и лежавшей здесь с прошлого года. Весил он, должно быть, немало и, если бы не счастливая случайность, легко мог бы превратить гостиницу в груду щепок.
   Незнакомец, разглядев валун, наклонился и хлопнул по нему. Потом поднатужился и обхватив камень двумя руками, стал медленно распрямляться. Должно быть, это было нелегко. До Чака, не сводившего с него глаз, доносились сдавленные проклятия. Наконец камень подался и с чавканьем вырвался из земли.
   Странный незнакомец повернулся и изумленный Чак вдруг понял, что тот, держа в руках валун, направляется прямо к нему. Он шел медленно, но легко: ни перекошенного гримасой лица, ни вздутых вен, словом, ничего, чтобы говорило о непомерной тяжести ноши.
   Он медленно приближался. Смутный страх и какое-то неприятное предчувствие закопошились в душе у Чака. Он медленно приподнялся, а незнакомец, приблизившись, опустил камень на землю.
   — Присаживайтесь, — радушно сказал он, — Вот теперь наконец мы удобно устроились и можно поболтать!
   Чак Харпер опустился на стул.
   Изумление все еще переполняло его, постепенно уступая место привычной злобе. И окончательно он разозлился, вспомнив, как, остолбенев при виде такой невероятной силы, настолько забылся, что не смог сдержать своих чувств.
   Опустившись на стул, Чак принял привычную позу, опустил тяжелую голову и снова принялся за свою палку.
   — Приятное местечко, — начал незнакомец. — Кажется, мы незнакомы? Меня зовут Каррик Данмор.
   Он ждал, но Чак Харпер не проронил ни слова.
   Так молча они просидели несколько минут.
   — Меня зовут Каррик Данмор, — повторил приехавший.
   Чак по-прежнему хранил гробовое молчание. Что-то подсказывало ему, что это только начало, что впереди ждет настоящая схватка, а именно этого всегда жаждало его злобное сердце. Горевшее в нем мрачное пламя никогда не угасало, и уже сейчас уголки его губ чуть заметно подергивались в предвкушение того, что ждало его впереди. Чак был похож на бульдога, почуявшего запах крови.
   Незнакомец, похоже, решил не настаивать на знакомстве.
   Вместо этого он вытащил из-за пояса тяжелый нож. Длинный, с прямым, блестящим лезвием, он ничем не напоминал те охотничьи ножи, что до сих пор доводилось видеть Чаку. Данмор неуловимым движением швырнул нож в воздух. Раздался свист. Пролетев не менее тридцати футов, нож сверкнул в воздухе серебряной молнией и полетел вниз.
   Такой нож, тяжелый и острый, как бритва, легко мог пригвоздить человека к земле, точно бабочку — булавкой коллекционера. Сообразив это, Чак быстро шарахнулся в сторону.
   Нож легко лег в подставленную ладонь, мгновенно исчез, и, как по волшебству, откуда-то появился другой.
   Разозлившись, что опять не совладал с собой, Чак стиснул зубы и, побагровев, опустил голову. Но, как он ни старался скрыть свое любопытство, глаза, казалось, сами следили за тем, что делает незнакомец.
   К слову сказать, сам Чак всегда с огромным почтением относился к ножам, всегда предпочитая их револьверу. Конечно, на большом расстоянии пользы от них мало, зато вблизи или, скажем, в толпе, хорошему ножу цены нет!
   А незнакомец, похоже, был мастером своего дела. Ножи один за другим взлетали в воздух, сверкая тяжелым лезвием и падали вниз, послушно ложась в подставленную ладонь — одновременно, точнее, почти одновременно, так что незнакомец успевал сделать одно легкое, почти неуловимое движение, и клинок снова птицей взмывал вверх.
   И вдруг оба массивных ножа в очередной раз сверкнули на солнце и будто растворились в воздухе. Чак Харпер явственно ахнул. Затем, покосившись на незнакомца, испуганно вздрогнул, заметив, что оба они уже покоятся в массивных кожаных ножнах, один над другим, будто никогда и не покидали их. Чак заморгал. Он готов был поклясться, что незнакомец даже не шелохнулся.
   — Как, вы сказали, ваше имя? — спросил Данмор.
   — Чак Харпер.
   — Рад познакомиться, Чак. Когда едешь через горы много дней подряд, да еще не с кем и словечком перекинуться, разве что с белкой или с кроликом — приятная перспектива, верно? — так что угодно отдашь, лишь бы поболтать часок — другой в хорошей компании. Просто почесать языком, отвести душу, понимаешь?
   Чак, насупившись, предпочел промолчать. Кое-что не давало ему покоя, омрачая душу и мешая дать волю привычной мелочной злобе. Во-первых, легкость, с которой незнакомец перенес камень, который и двоим-то поднять не под силу. И второе — то почти сверхъестественное мастерство, с которым он заставлял тяжелые ножи порхать в воздухе, подобно двум серебряным бабочкам.
   — Если вы и есть Харпер, — между тем все так же дружелюбно продолжал незнакомец, — тогда, как я понимаю, это и есть Харперсвилль?
   Похоже, ему было глубоко плевать на то, что Чак по-прежнему хранит молчание. Не моргнув глазом, он продолжал:
   — Само собой, он и есть. Стало быть, сюда-то и наезжает отдыхать Джим Танкертон. Верно, приятель?
   Но Чак Харпер только стиснул зубы, стараясь подавить в душе поднимающуюся злобу.