Молитвы Левши были услышаны. В тот же вечер с северного берега Рио-Гранде в воду спустились конь и седок. Темный от пыли и пота конь и темный от пыли и пота всадник. На другой берег выбрались другими. Конь стал серым, а всадник — Питером Куинсом.
Глава 9
Глава 10
Глава 11
— Не стану говорить о ее лице, — продолжал Ч Мартин Эвери. — Прежде всего, его невозможно описать, а если бы удалось, вы бы мне не поверили.
— Возможно, — согласился Питер. — Ты ведь видишь ее глазами влюбленного.
— Для парня ваших лет это звучит очень мудро, — с легкой усмешкой заметил Мартин Эвери, — но если бы вы ее видели…
— Не бойся. Никогда не увижу.
— Но если увидите, с вами случится то же самое. Смею только со всей серьезностью заверить, что не встречал более идеального образа: лицо, улыбка, руки, шея — сплошное совершенство. А благоуханна, как море благовоний.
— Теперь, когда ты настроился на возвышенный лад, не жди, что я тебе поверю.
— Ее невозможно описать простыми словами, но если бы вы увидели ее, Куинс, то признали бы, что я даже недоговариваю. Старина Монтерей заметил, что я не в силах оторваться от портрета.
«Кто она?» — спросил я. «Догадайся», — сказал он. «Это женщина, которую вы знали в юности», — с замирающим сердцем предположил я. «Неужели она выглядит так старомодно?» — удивился он. «Она выглядит так, будто жила во все времена!» — воскликнул я. Монтерей аж подпрыгнул на стуле. «Я когда-нибудь тебе о ней рассказывал?» — резко спросил он. «Никогда», — ответил я. «Тогда откуда ты взял такие слова?» — «Глядя на портрет». — «Вот что, хватит об этом! Хватит!» — отрезал Монтерей. Очень взволнованный, он возбужденно зашагал, по комнате. Наконец, взяв себя в руки, остановился и сменил тему.
Предупредил, что завтра свозит меня посмотреть новые площади.
Восторженно заговорил о том, что в Мексике много пустынных земель, которые оживут, как только придет вода. И что я — тот человек, которому предстоит совершить это волшебство.
Однако я понял, что, начав разговор о девушке с портрета, я затронул его больное место. Да и сам я слишком нервничал, чтобы придать значение волнению Монтерея. В ту ночь я видел ее во сне. На другой день мы с Монтереем отправились в длительную поездку и отсутствовали двадцать дней. За это время проехали четыреста миль. Монтерей показал мне полдюжины перспективных участков, не уступавших по размерам тому, который я уже для него обустроил. Меня ждали дело всей жизни, слава и богатство. Когда я принялся рисовать Монтерею картину преображенных пустынь, старина, казалось, захмелел от счастья. Он так крепко пожал мне руку, что я испугался остаться без пальцев.
— Говоришь, он старик? — спросил Питер.
— Ему пятьдесят… или шестьдесят… точно не знаю. Волосы седые. От этого выглядит старше. Но силенки не занимать.
— Странно, — заметил Питер.
— На обратном пути мы строили планы освоения богатств мексиканских пустынь. Перед нами открывались захватывающие возможности. Однажды под вечер мы поднялись на гребень, откуда открылся стоявший на верхушке скалы большой дом Монтерея. И тут произошло невероятное. Взглянув туда, мой хозяин с криком: «Она здесь!» — пришпорил коня и словно сумасшедший помчался вниз по склону.
Я задержался и посмотрел на дом в бинокль. Над ним развевался отсутствовавший прежде ярко-голубой флаг с красным крестом, поднятый над одной из квадратных башен.
— Башен? — переспросил Питер.
— Разве я не говорил, что дом — настоящий замок? Я поскакал следом, но мне ли угнаться за Монтереем! У входа в дом, вернее, в конце дорожки, подходившей к самому дому, стоял его конь весь в мыле и шатался от изнеможения.
«Что случилось?» — спросил я слугу, принявшего у меня поводья.
«Не понимаю, сеньор», — ответил он.
Я повторил вопрос на хорошем испанском языке, но плут имел нахальство, смеясь мне в лицо, повторить, что не понимает. Я догадался, что у него приказ и что ни от него, ни от кого-либо другого я ничего не добьюсь. Монтерей держал их всех в страхе, чуть ли не в страхе смерти. Убежден, что, если бы пришлось выбирать, слуги скорее бы бросились на черного ангела смерти, чем на своего хозяина.
Глава 9
ТАИНСТВЕННЫЕ ШАГИ
Мало кто позволит себе заявить, что он стоит больше ста тысяч долларов; а вот Питер Куинс мог похвастаться, что пуля, которая его уложит, сделает стрелка везучим обладателем небольшого состояния. Более тысячи отдельных лиц, больших и малых городов, округов и штатов, газет и других компаний предлагали от ста до ста двадцати тысяч долларов наличными, и все из-за того, что вся полиция Запада и множество охотников-любителей не сумели остановить захватывающий бег через территорию пяти штатов одного-единственного человека.
Но хотя для кого-то он стоил от ста до ста двадцати тысяч долларов, в кармане у него не осталось ни гроша. Добравшись до первого мексиканского городишка, он на плохом испанском объявил, что Злой Рок обскачет лучшего скакуна в округе. После долгих странствий от Злого Рока остались кожа да кости. Мексиканцы с радостью приняли вызов. Рискнув конем, одеждой, винтовкой и револьвером, Питер Куинс сорвал двести долларов незнакомыми деньгами — Злой Рок опередил ближайшего соперника на полдюжины корпусов — и не спеша вернулся на постоялый двор.
Был уже вечер. Где-то на окраине городка среди холмов звонил колокол. В воздухе висели запахи незнакомых Питеру Куинсу экзотических блюд. По улице, поднимая выше крыш тучи пыли, носились лающие, визжащие и орущие собаки, поросята и дети; но, несмотря на этот гвалт и визг, Питер наслаждался покоем опустившейся на землю ночи. Он чувствовал себя как никогда умиротворенным. Из дверей приветливо светился огонь очагов — желтый свет на фоне белых стен и синих теней.
Усталый путник завел Злого Рока в конюшню и стал заботливо устраивать коня на ночлег. Стоявший в дверях босоногий мальчуган с копной спадавших на глаза черных волос удивленно глазел, сколько заботы уделяет приезжий своей животине.
— Э-э, сеньор, — наконец промолвил он, — это лошадь отца той девушки, которую ты любишь?
Рассмеявшись, Питер дал ему серебряную монету. Какого достоинства монета, он не знал.
— Гляди! — сказал он и, подхватив маленького сорванца под мышки, протянул его в стойло. Жеребец, яростно заржав, ринулся на мальчишку. Но Питер вовремя отдернул парня и несколькими словами успокоил Злого Рока. — Теперь видишь, — объяснил он мальчугану, — почему я так хорошо ухаживаю за своим конем?
Мальчишка не ответил. Он помчался к хлопотавшей на кухне матери, чтобы сообщить ей, что новый постоялец, гринго с серым конем, который выиграл скачки и забрал все денежки, не кто иной, как колдун, умеющий говорить на лошадином языке, и что конь его понимает. Мамаша в ответ только хмыкнула, что могло означать что угодно. Ей было наплевать, кто такой этот гринго, лишь бы платил двойную цену за все — от называемой супом огненной жидкости, которой он начал ужин, и до отвратительного теплого пива, которым закончил. Но желудок гринго оказался крепче черных копыт его коня. Проглотив все, что ему подали, и пожав плечами, он закурил сигарету и не спеша вышел посмотреть на городишко, его окрестности и обитателей.
Как победителя скачек Питера уже знали, и когда он с непокрытой головой, поблескивая в льющихся из окон и дверей полосках света голубыми глазами и золотыми кудрями, не спеша брел по улице, впереди прогуливавшегося гринго стихали разговоры, а позади возникал шепот.
В тот вечер в городишко со стороны границы приехал кто-то еще и стал рассказывать об объявленном вне закона парне, который в этот день бежал в Мексику, и что за выдачу его соотечественники якобы назначили огромную цену — целое состояние. Требуется лишь сунуть ему нож между ребер и подвезти к границе мертвое тело. Плата на месте. Что может быть проще?
Но почему такая огромная награда?
Потому, пояснил вестник, что грозный всадник на сером коне одолел самых знаменитых стрелков к северу от Рио-Гранде. При этих словах загоревшийся было во многих глазах азарт потухал и слушатели переставали хвататься за кобуру. Каждый понимал, что, при всех их недостатках и слабостях, гринго, несомненно, мастер управляться с порохом и свинцом. А посему Питер Куинс благополучно завершил прогулку и вернулся на постоялый двор. Не сказать, чтобы жилье ему досталось из приятных, но его оно вполне устроило. Он повалился на кровать и моментально заснул.
Когда Питер внезапно проснулся с бешено колотившимся сердцем, в комнате стоял мрак хоть глаз выколи; такие пробуждения среди ночи стали для него привычными с той поры, когда за его голову назначили большую цену. Иногда ему снилось, что на плечи навалилась груда намытого золота и что его вес и есть та цена, которая назначена за его голову. Чудилось, что эта неимоверная тяжесть придавила его к земле и ему из-под нее никогда не выбраться. Именно в этот момент он просыпался, как проснулся и теперь — в поту и с натянутыми как струны нервами. Однако этой ночью ощущалось что-то такое, что оправдывало его страхи, — и тут послышались легкие шаги.
Питер резко повернулся, готовый прыгнуть в темноту, но вдруг осознал, что шаги раздавались у него над головой. Он облегченно вздохнул, удивленно отметив, что весь дрожит. Стал ждать, когда смолкнут шаги, чтобы снова уснуть. Но шаги не прекращались. Человек шагал из угла в угол, осторожно ступая, как бы боясь побеспокоить обитателей, и все же каждый шаг то там, то здесь вызывал скрип половиц.
Питер слушал добрых полчаса, а то и час. Он бы уснул, если бы шаги были равномерными. Но человек наверху двигался как-то беспорядочно — медленно, потом быстро, затем останавливался. Совсем как в разгар оживленного спора — то торопясь выдвинуть новый аргумент, то замедляя шаги, чтобы убедительнее донести до собеседника важную мысль, то останавливаясь, чтобы выслушать возражения. Однако странные шаги не сопровождались звуками голосов. А человек необъяснимо продолжал ходить — взад и вперед, взад и вперед.
Наконец натянутые нервы Питера Куинса не выдержали. Соскочив с постели, он сунул ноги в сапоги, схватил револьвер и патронташ, надвинул на лоб шляпу и поднялся на следующий этаж к расположенному над ним номеру. У двери прислушался — шаги раздавались точно так же, как и внизу. Он разозлился. Однако, когда постучал, никто не отозвался. Окончательно выйдя из себя, он забарабанил в дверь ногой.
— Войдите, сеньор, — ответил изнутри слабый голос.
Питер стремительно распахнул дверь. В комнате стоял полумрак. Лишь на подставке возле двери мерцал слабый огонек свечи. Отдаленные углы тонули в темноте, и лишь вглядевшись внимательнее, Питер разглядел в глубине комнаты еле различимую фигуру, причем глаз сначала уловил металлический блеск оружия. Человек, держа в руках по револьверу, присел в углу словно загнанный зверь.
— Какого черта топаешь здесь словно привидение, приятель? — воскликнул Питер, забыв в суматохе весь свой испанский.
В углу удивленно охнули.
— Так вы англичанин? — раздался дрожащий голос.
— Американец, — ответил Питер.
— Слава Богу!
— Похоже, ты ожидал не того.
— Тише! Тише! — прошептал незнакомец. — Не так громко. Если нас услышат, считайте, что мы мертвецы!
«Тронулся малый», — подумал про себя Питер, входя в комнату и закрывая за собой дверь. Вслух произнес:
— Теперь, когда мы разобрались, расскажи-ка, приятель, что у тебя стряслось. Если ты американец, то в чужой стране нам надо помогать друг другу. Выкладывай так, будто знаешь меня пять лет, а не пять секунд.
— Вы чрезвычайно любезны, — прошептал незнакомец. — И все же, а вдруг вы…
— Что?
— Один из них!
— Один из них?
Прятавшийся в углу, видно, принял отчаянно смелое решение. Он вдруг решительно шагнул на середину комнаты. Питер увидел, что тот молод, худощав, приятной наружности, с благородной осанкой. Но страшно напуган. На искаженном страхом лице горели по-звериному сузившиеся глаза.
— Убери револьверы, — скрывая презрение, произнес Питер. Он скрежетал зубами при мысли, что какой-то мексикашка увидит белокожего американца в таком, мягко говоря, нервном состоянии. — Убери, говорю, — повторил он более твердо.
— Я же объясняю, — начал незнакомец, чуть отступая к стене, — я же объясняю, что мне в любой момент грозит смертельная опасность. Пуля в окно…
От этой мысли он побелел как полотно.
— А я утверждаю, — мрачно произнес Питер, — что будет чудом, если ты воообще во что-нибудь попадешь, если руки у тебя так трясутся от… э-э… холода.
Незнакомец поглядел на руки, будто увидел их впервые.
— Вы правы, — пробормотал он. — Вдвойне правы. Пуля стену не пробьет, а их дьявольские ножи…
Он с отвращением отшвырнул револьверы. Ударившись друг о друга, они попадали на кровать. Парень подошел вплотную к Питеру. Казалось, к нему в какой-то мере вернулось самообладание.
— Теперь, сэр, — вымолвил он дрожавшими губами, — если вас наняли убить меня, я, как видите, беспомощен и безоружен, и вы можете приниматься за дело.
— Совсем не беспомощен, — возразил Питер. — Руки-то свободны. — И добавил: — Даю тебе слово, что явился только потому, что ты своим хождением не давал мне спать.
— И все? — удивленно охнул незнакомец. — Боже милостивый, только и всего? Тогда добро пожаловать и прошу садиться! Вы мой самый дорогой гость! Каждая минута с вами мне дороже золота… дороже бесценных бриллиантов!
Но хотя для кого-то он стоил от ста до ста двадцати тысяч долларов, в кармане у него не осталось ни гроша. Добравшись до первого мексиканского городишка, он на плохом испанском объявил, что Злой Рок обскачет лучшего скакуна в округе. После долгих странствий от Злого Рока остались кожа да кости. Мексиканцы с радостью приняли вызов. Рискнув конем, одеждой, винтовкой и револьвером, Питер Куинс сорвал двести долларов незнакомыми деньгами — Злой Рок опередил ближайшего соперника на полдюжины корпусов — и не спеша вернулся на постоялый двор.
Был уже вечер. Где-то на окраине городка среди холмов звонил колокол. В воздухе висели запахи незнакомых Питеру Куинсу экзотических блюд. По улице, поднимая выше крыш тучи пыли, носились лающие, визжащие и орущие собаки, поросята и дети; но, несмотря на этот гвалт и визг, Питер наслаждался покоем опустившейся на землю ночи. Он чувствовал себя как никогда умиротворенным. Из дверей приветливо светился огонь очагов — желтый свет на фоне белых стен и синих теней.
Усталый путник завел Злого Рока в конюшню и стал заботливо устраивать коня на ночлег. Стоявший в дверях босоногий мальчуган с копной спадавших на глаза черных волос удивленно глазел, сколько заботы уделяет приезжий своей животине.
— Э-э, сеньор, — наконец промолвил он, — это лошадь отца той девушки, которую ты любишь?
Рассмеявшись, Питер дал ему серебряную монету. Какого достоинства монета, он не знал.
— Гляди! — сказал он и, подхватив маленького сорванца под мышки, протянул его в стойло. Жеребец, яростно заржав, ринулся на мальчишку. Но Питер вовремя отдернул парня и несколькими словами успокоил Злого Рока. — Теперь видишь, — объяснил он мальчугану, — почему я так хорошо ухаживаю за своим конем?
Мальчишка не ответил. Он помчался к хлопотавшей на кухне матери, чтобы сообщить ей, что новый постоялец, гринго с серым конем, который выиграл скачки и забрал все денежки, не кто иной, как колдун, умеющий говорить на лошадином языке, и что конь его понимает. Мамаша в ответ только хмыкнула, что могло означать что угодно. Ей было наплевать, кто такой этот гринго, лишь бы платил двойную цену за все — от называемой супом огненной жидкости, которой он начал ужин, и до отвратительного теплого пива, которым закончил. Но желудок гринго оказался крепче черных копыт его коня. Проглотив все, что ему подали, и пожав плечами, он закурил сигарету и не спеша вышел посмотреть на городишко, его окрестности и обитателей.
Как победителя скачек Питера уже знали, и когда он с непокрытой головой, поблескивая в льющихся из окон и дверей полосках света голубыми глазами и золотыми кудрями, не спеша брел по улице, впереди прогуливавшегося гринго стихали разговоры, а позади возникал шепот.
В тот вечер в городишко со стороны границы приехал кто-то еще и стал рассказывать об объявленном вне закона парне, который в этот день бежал в Мексику, и что за выдачу его соотечественники якобы назначили огромную цену — целое состояние. Требуется лишь сунуть ему нож между ребер и подвезти к границе мертвое тело. Плата на месте. Что может быть проще?
Но почему такая огромная награда?
Потому, пояснил вестник, что грозный всадник на сером коне одолел самых знаменитых стрелков к северу от Рио-Гранде. При этих словах загоревшийся было во многих глазах азарт потухал и слушатели переставали хвататься за кобуру. Каждый понимал, что, при всех их недостатках и слабостях, гринго, несомненно, мастер управляться с порохом и свинцом. А посему Питер Куинс благополучно завершил прогулку и вернулся на постоялый двор. Не сказать, чтобы жилье ему досталось из приятных, но его оно вполне устроило. Он повалился на кровать и моментально заснул.
Когда Питер внезапно проснулся с бешено колотившимся сердцем, в комнате стоял мрак хоть глаз выколи; такие пробуждения среди ночи стали для него привычными с той поры, когда за его голову назначили большую цену. Иногда ему снилось, что на плечи навалилась груда намытого золота и что его вес и есть та цена, которая назначена за его голову. Чудилось, что эта неимоверная тяжесть придавила его к земле и ему из-под нее никогда не выбраться. Именно в этот момент он просыпался, как проснулся и теперь — в поту и с натянутыми как струны нервами. Однако этой ночью ощущалось что-то такое, что оправдывало его страхи, — и тут послышались легкие шаги.
Питер резко повернулся, готовый прыгнуть в темноту, но вдруг осознал, что шаги раздавались у него над головой. Он облегченно вздохнул, удивленно отметив, что весь дрожит. Стал ждать, когда смолкнут шаги, чтобы снова уснуть. Но шаги не прекращались. Человек шагал из угла в угол, осторожно ступая, как бы боясь побеспокоить обитателей, и все же каждый шаг то там, то здесь вызывал скрип половиц.
Питер слушал добрых полчаса, а то и час. Он бы уснул, если бы шаги были равномерными. Но человек наверху двигался как-то беспорядочно — медленно, потом быстро, затем останавливался. Совсем как в разгар оживленного спора — то торопясь выдвинуть новый аргумент, то замедляя шаги, чтобы убедительнее донести до собеседника важную мысль, то останавливаясь, чтобы выслушать возражения. Однако странные шаги не сопровождались звуками голосов. А человек необъяснимо продолжал ходить — взад и вперед, взад и вперед.
Наконец натянутые нервы Питера Куинса не выдержали. Соскочив с постели, он сунул ноги в сапоги, схватил револьвер и патронташ, надвинул на лоб шляпу и поднялся на следующий этаж к расположенному над ним номеру. У двери прислушался — шаги раздавались точно так же, как и внизу. Он разозлился. Однако, когда постучал, никто не отозвался. Окончательно выйдя из себя, он забарабанил в дверь ногой.
— Войдите, сеньор, — ответил изнутри слабый голос.
Питер стремительно распахнул дверь. В комнате стоял полумрак. Лишь на подставке возле двери мерцал слабый огонек свечи. Отдаленные углы тонули в темноте, и лишь вглядевшись внимательнее, Питер разглядел в глубине комнаты еле различимую фигуру, причем глаз сначала уловил металлический блеск оружия. Человек, держа в руках по револьверу, присел в углу словно загнанный зверь.
— Какого черта топаешь здесь словно привидение, приятель? — воскликнул Питер, забыв в суматохе весь свой испанский.
В углу удивленно охнули.
— Так вы англичанин? — раздался дрожащий голос.
— Американец, — ответил Питер.
— Слава Богу!
— Похоже, ты ожидал не того.
— Тише! Тише! — прошептал незнакомец. — Не так громко. Если нас услышат, считайте, что мы мертвецы!
«Тронулся малый», — подумал про себя Питер, входя в комнату и закрывая за собой дверь. Вслух произнес:
— Теперь, когда мы разобрались, расскажи-ка, приятель, что у тебя стряслось. Если ты американец, то в чужой стране нам надо помогать друг другу. Выкладывай так, будто знаешь меня пять лет, а не пять секунд.
— Вы чрезвычайно любезны, — прошептал незнакомец. — И все же, а вдруг вы…
— Что?
— Один из них!
— Один из них?
Прятавшийся в углу, видно, принял отчаянно смелое решение. Он вдруг решительно шагнул на середину комнаты. Питер увидел, что тот молод, худощав, приятной наружности, с благородной осанкой. Но страшно напуган. На искаженном страхом лице горели по-звериному сузившиеся глаза.
— Убери револьверы, — скрывая презрение, произнес Питер. Он скрежетал зубами при мысли, что какой-то мексикашка увидит белокожего американца в таком, мягко говоря, нервном состоянии. — Убери, говорю, — повторил он более твердо.
— Я же объясняю, — начал незнакомец, чуть отступая к стене, — я же объясняю, что мне в любой момент грозит смертельная опасность. Пуля в окно…
От этой мысли он побелел как полотно.
— А я утверждаю, — мрачно произнес Питер, — что будет чудом, если ты воообще во что-нибудь попадешь, если руки у тебя так трясутся от… э-э… холода.
Незнакомец поглядел на руки, будто увидел их впервые.
— Вы правы, — пробормотал он. — Вдвойне правы. Пуля стену не пробьет, а их дьявольские ножи…
Он с отвращением отшвырнул револьверы. Ударившись друг о друга, они попадали на кровать. Парень подошел вплотную к Питеру. Казалось, к нему в какой-то мере вернулось самообладание.
— Теперь, сэр, — вымолвил он дрожавшими губами, — если вас наняли убить меня, я, как видите, беспомощен и безоружен, и вы можете приниматься за дело.
— Совсем не беспомощен, — возразил Питер. — Руки-то свободны. — И добавил: — Даю тебе слово, что явился только потому, что ты своим хождением не давал мне спать.
— И все? — удивленно охнул незнакомец. — Боже милостивый, только и всего? Тогда добро пожаловать и прошу садиться! Вы мой самый дорогой гость! Каждая минута с вами мне дороже золота… дороже бесценных бриллиантов!
Глава 10
РАССКАЗ МАРТИНА ЭВЕРИ
Нелепый восторг юноши и трясущиеся руки все больше убеждали Питера, что он имеет дело с обыкновенным трусом. Незнакомец усадил гостя на стул и, не зная, чем еще угодить ему, достал сигары и бутылку бренди.
— Расскажи в двух словах, кого ты боишься, — попросил Питер.
Собеседник открыл было рот, но от одной мысли, о чем ему придется сообщить, испуганно вытаращив глаза, затряс головой.
— Не могу, — выдавил он.
— Тогда как, черт побери, я смогу тебе помочь? — рассердился Питер.
— Помочь? — переспросил он. — Нет, нет, ты не можешь мне помочь. Никто не может. Я уверен.
— Тогда какой от меня здесь толк?
— Какой толк от щенка ребенку, который боится темноты? Он знает, что щенок ему не поможет, но тем не менее успокаивается.
В таком сравнении было мало лестного, но прежде чем приходить к какому-то выводу, Питеру хотелось побольше узнать о собеседнике.
— Давай рассказывай! — настаивал он.
Тот опять затряс головой:
— Не могу.
— Ладно, — махнул рукой Питер. — Тогда шагай. А я пошел спать. — Хозяин комнаты отчаянно запротестовал. — Я явился сюда тебе помочь, — резонно заявил Питер, — и не намерен без нужды лишать себя сна. Но торчу здесь уже целых пять минут и даже не узнал, как тебя зовут.
— Что касается того, как меня зовут, пожалуйста. Меня зовут Мартин Эвери.
— А я Питер Куинс.
Он пристально вгляделся в лицо собеседника, и ему стало ясно, что Мартин Эвери обитает в местах, куда еще не донеслась весть о знаменитом побеге Питера. Они обменялись рукопожатиями, и Мартин Эвери продолжал:
— Знаете, что произойдет, если я начну рассказывать? Меня остановит пуля, которая влетит вон в то окно.
— Да я ближе к этому окну, чем ты, — возразил Питер. — И уж если в окно влетит пуля, то в первую очередь попадет в меня.
Он выглянул в окно. Сияла луна, заливая ярким светом белые камни внутреннего дворика, отчего в сводчатой галерее залегли тени чернее тучи. Более мирного пейзажа даже трудно вообразить. Питер машинально представил, как Злой Рок, дожевывая сено, готовится лечь на покой.
— Вам не понять, — захныкал Мартин Эвери. — Если не в окно, то сквозь стену. Уж они-то, если надо, найдут способ исполнить задуманное.
— Что за бред, Эвери?
— Поживете в этой стране подольше, тогда согласитесь со мной. Это вам не Штаты, Куинс.
— Ладно.
— А почему бы действительно не рассказать хотя бы часть того, чем я занимался? Сначала-то все шло прекрасно — ничего страшного.
Питер уселся на стул и, как обещал, придвинулся к окну. А Эвери отодвинулся подальше в угол. Страх овладел им до такой степени, что он даже не делал вид, что храбрится.
— Куинс, — начал он, — то, что я расскажу, будет похоже на начало волшебной сказки.
— Постараюсь поверить.
— Отлично. Черт побери, при одном воспоминании я уже чувствую себя лучше! Начнем с того, что я окончил инженерный колледж. Изучал ирригацию.
— Довольно слабое начало для волшебной сказки, — пробурчал Питер.
— Нельзя судить по первой фразе, особенно в двадцатом веке!
— Это верно. Продолжай, Эвери.
— Работал на строительстве больших плотин на юго-западе. Получил хорошую репутацию. Пару лет занимался мелиорацией в Калифорнии, пока не пришло приглашение приехать сюда и поработать на сеньора Монтерея. Вам, разумеется, о нем известно?
— Первый раз слышу.
— Черт побери! Да это же самый богатый человек в Мексике.
— Неужели?
— Вот именно. Он пустил здесь такие старые и глубокие корни, что даже революции не слишком затронули его состояние и положение. Верно, сеньора Монтерея немного порастрясли, но не разорили. Возможно, он потерял половину того, что имел, однако ныне он не только возвращает утраченное, но получает кое-что в придачу. Вот тут появляюсь я.
— Давай дальше, — подбодрил Питер. — Теперь вроде бы похоже на то, что обещал вначале.
— Я приехал для предварительного ознакомления с планом строительства. Имение Монтерея по размерам не уступает небольшой стране. Дом — огромный дворец, настоящий замок. Построен среди скал в те времена, когда такие сооружения служили крепостями. Именно это, должно быть, и имели в виду первые Монтереи, а дон Фелипе, зная, сколько денег вложено в старый дом, не выражал желания с ним расстаться. Так и живет до сих пор на верхушке скалы, как орел. Да он и сам, знаете ли, напоминает орла.
От меня требовалось посмотреть, можно ли построить плотину и отвоевать у пустыни около пяти тысяч акров земли. При осуществлении проекта стоимость земли возросла бы с пяти долларов за акр, и даже меньше, до трехсот с хвостиком. Монтереи в этом случае спокойно клал в карман по меньшей мере миллион. Между прочим, сам он имел все основания ожидать ежегодный доход в двести тысяч долларов в год при общих затратах, превышающих эту цифру всего лишь чуть вдвое больше.
Старина видел, какие возможности открывает использование бесцельно пропадающей в горах воды. Весь замысел принадлежал ему. По правде говоря, мои услуги вообще не имели насущной необходимости. Но современное образование, кажется, внушило всем, что одного здравого смысла нынче недостаточно. Людям хочется по любому вопросу заручиться профессорским мнением. Вот и Монтереи решил положиться на мое заключение.
Все было ясно как день. Мне не понадобилось и десяти минут, чтобы увидеть: затея вполне реальная. Но я решил денька три поездить по округе, порасспросить о дебите воды в реке, посмотреть отметки высшего уровня, поговорить о дождях и всяком таком. По истечении трех дней я высказал свое мнение и выписал счет, вдвое превышавший реальные оценки. Сеньор Монтереи выписал чек на сумму, вдвое превышавшую запрошенную мной, и попросил меня разработать проект, что называется, от «а» до «я».
Пока я трудился над проектом и потом, когда строилась плотина, я жил словно король. Недалеко от плотины, по другую сторону хребта от своего жилища, сеньор Монтереи воздвиг мне дом. Обставил его сверху донизу. Приставил прислуги не меньше, чем у короля Англии. Три специально выделенных конюха смотрели за полудюжиной коней, отданных в мое полное распоряжение. На кухне — толпа прислуги, я так и не разобрался, кто чем там занимался. Другие копались в саду, после того как Монтереи обнаружил, что я люблю цветы. Черт возьми, представляете, Питер, они выкапывали растения в окружающем старый замок огромном саду, обкладывали корни землей и дерном и на ослах доставляли к дому. На влажной стороне хребта выкапывали вместе с землей молодые деревца и в больших повозках везли через перевал, чтобы посадить вокруг построенного для меня дома.
И все из-за того, что, глядя на стройку, я как-то заметил Монтерею, что, пока не завершат плотину и не пустят воду, для жилья здесь будет унылое место. И тогда вокруг меня посадили сад и молодую рощу. Еще один пример, чтобы вы получили представление о знаках внимания со стороны Монтерея: узнав, что я обожаю свежую дичь, он выделил двух лучших охотников и поручил им каждый день снабжать мой стол своей добычей.
Всей этой челядью мне предстояло командовать. Но конечно, слуги отбились от рук. Я просто не умел достаточно свободно бранить их по-испански. Потому сказал Монтерею, что предпочел бы вместо двух десятков слуг и вечного гвалта и суматохи иметь одного слугу и обрести наконец покой.
Он испытующе посмотрел мне в глаза и улыбнулся. На следующий день ко мне явился маленький, сгорбленный, сморщенный седой старикашка с еле видными под набрякшими веками острыми глазками. С тех пор в доме воцарилась торжественная тишина. Прислуга даже ходить стала по-другому, пугаясь одного моего хмурого взгляда. Колеса моего хозяйства закрутились так, будто их хорошо смазали. Порой я даже забывал, что вокруг меня живые люди. Раз и навсегда прекратились ссоры на кухне или в саду. Меня окружали безукоризненная вежливость и идеальная тишина.
Я говорю все это, чтобы вы лучше представили сеньора Монтерея, — точнее, одну сторону его личности. О других гранях его характера целый год я и не догадывался. Плотину построили. Меня держали до той поры, пока не проверили, как поведет себя дамба и оросительная система после заполнения водохранилища. Это означало, что мне платили три лишних месяца, но для Монтерея это сущий пустяк. Может показаться, что он швыряется деньгами как безумец, но, как ни странно, все, за что он берется, превращается в золото. Одному Богу известно, сколько он потратил на мой дом, рощу, сад, на изысканный стол. Правда, я, в свою очередь, работал как никогда в жизни. Думаю, плотина простоит века. Кроме того, добавив пару насосов, чтобы поднять уровень воды, я вместо пяти тысяч акров оросил все восемь. Однако больше не буду утомлять вас подробностями. Монтерей щедро со мной рассчитался. Настолько щедро, что я был готов для него на все.
Потом я сообщил ему, что мне надо домой. Он полностью меня поддержал. Я сказал, что уезжаю совсем. Но он ответил, что после того, как я побуду среди своих, ему будет необходимо снова повидаться со мной. Я вернулся в Нью-Йорк. Представляете, что придумал этот старый негодник? Он послал на Манхэттен одного из своих верных помощников. Тот снял для меня квартиру. Достал отменного французского повара. Нанял самых красивых горничных. Не задумываясь, купил мне лимузин в девяносто лошадиных сил — хоть сейчас принимай участие в автомобильных гонках.
Такой щедрости я еще не встречал.
Подразумевалось, что это всего лишь маленькие удобства, предназначенные сделать мою жизнь в Нью-Йорке более приятной. Я написал Монтерею, умоляя его передать квартиру кому-нибудь другому, объясняя, что не могу в столь роскошной обстановке общаться с моими старыми нью-йоркскими друзьями, а также не имею возможности позволить себе содержать такую квартиру. Он ответил, что я волен пользоваться или не пользоваться ею, но ежедневно там будут делать все для моего удобства, готовить завтрак, обед и ужин, и шофер останется в постоянном моем распоряжении. Если я не желаю переступать порог квартиры, пусть не думаю, что обижу этим сеньора. Он это делает для собственного удовольствия!
Клянусь, именно так он мне ответил. И что мне оставалось делать? Соблазн оказался слишком велик. Я принимал у себя друзей, как никогда не мечтал. Жил по-царски и поневоле старался держаться по-царски. — Эвери, вздохнув, помолчал. — Вам понятно, что к чему. Монтерей все еще имел на меня виды и делал все, чтобы я неизбежно вернулся к нему на службу. Я пробовал искать работу. Получил было несколько неплохих предложений, — прямо скажу, отличных предложений, — но уже не мог рассматривать их всерьез. Не мог решиться обойтись без окружавшей меня роскоши. И в конце концов вернулся к Монтерею.
Он принял меня с распростертыми объятиями. В его доме в честь меня устроили королевский прием. Я пробовал спросить его о перспективах на будущее, но он ответил, что ради моего приезда на две недели оставляет все дела и будет только праздновать мое возвращение. — Мартин снова помолчал.
— Лицемер чистой воды, а? — заметил вполголоса Питер Куинс.
— Вряд ли, — с сомнением покачал головой Эвери. — Нельзя так запросто его осуждать. Думаю, что ему так нравится играть, что он сам не знает, когда действительно поступает всерьез. Во всяком случае, две веселые недели прошли, и я направился на его собственную половину. Апартаменты не уступали императорским покоям — шкатулки с драгоценностями, нежели жилые помещения. Но увиденное мною не имеет отношения к делу, если не считать одного — на стене висел ее портрет!
— Да-а, — усмехнулся Питер, — я уже подумал, что в этой истории не хватает героини.
— Без нее мне лучше сразу умереть, — вздохнул Мартин Эвери.
— И все же — разве ты от нее не удрал?
— Я еще к ней вернусь! И ничто на свете меня не удержит.
— Портрет, — напомнил Питер Куинс.
— Погодите минутку, сейчас расскажу, — кивнул Эвери, судорожно затягиваясь сигаретой. У без того едва различимое хмурое лицо заволокли клубы дыма.
— Расскажи в двух словах, кого ты боишься, — попросил Питер.
Собеседник открыл было рот, но от одной мысли, о чем ему придется сообщить, испуганно вытаращив глаза, затряс головой.
— Не могу, — выдавил он.
— Тогда как, черт побери, я смогу тебе помочь? — рассердился Питер.
— Помочь? — переспросил он. — Нет, нет, ты не можешь мне помочь. Никто не может. Я уверен.
— Тогда какой от меня здесь толк?
— Какой толк от щенка ребенку, который боится темноты? Он знает, что щенок ему не поможет, но тем не менее успокаивается.
В таком сравнении было мало лестного, но прежде чем приходить к какому-то выводу, Питеру хотелось побольше узнать о собеседнике.
— Давай рассказывай! — настаивал он.
Тот опять затряс головой:
— Не могу.
— Ладно, — махнул рукой Питер. — Тогда шагай. А я пошел спать. — Хозяин комнаты отчаянно запротестовал. — Я явился сюда тебе помочь, — резонно заявил Питер, — и не намерен без нужды лишать себя сна. Но торчу здесь уже целых пять минут и даже не узнал, как тебя зовут.
— Что касается того, как меня зовут, пожалуйста. Меня зовут Мартин Эвери.
— А я Питер Куинс.
Он пристально вгляделся в лицо собеседника, и ему стало ясно, что Мартин Эвери обитает в местах, куда еще не донеслась весть о знаменитом побеге Питера. Они обменялись рукопожатиями, и Мартин Эвери продолжал:
— Знаете, что произойдет, если я начну рассказывать? Меня остановит пуля, которая влетит вон в то окно.
— Да я ближе к этому окну, чем ты, — возразил Питер. — И уж если в окно влетит пуля, то в первую очередь попадет в меня.
Он выглянул в окно. Сияла луна, заливая ярким светом белые камни внутреннего дворика, отчего в сводчатой галерее залегли тени чернее тучи. Более мирного пейзажа даже трудно вообразить. Питер машинально представил, как Злой Рок, дожевывая сено, готовится лечь на покой.
— Вам не понять, — захныкал Мартин Эвери. — Если не в окно, то сквозь стену. Уж они-то, если надо, найдут способ исполнить задуманное.
— Что за бред, Эвери?
— Поживете в этой стране подольше, тогда согласитесь со мной. Это вам не Штаты, Куинс.
— Ладно.
— А почему бы действительно не рассказать хотя бы часть того, чем я занимался? Сначала-то все шло прекрасно — ничего страшного.
Питер уселся на стул и, как обещал, придвинулся к окну. А Эвери отодвинулся подальше в угол. Страх овладел им до такой степени, что он даже не делал вид, что храбрится.
— Куинс, — начал он, — то, что я расскажу, будет похоже на начало волшебной сказки.
— Постараюсь поверить.
— Отлично. Черт побери, при одном воспоминании я уже чувствую себя лучше! Начнем с того, что я окончил инженерный колледж. Изучал ирригацию.
— Довольно слабое начало для волшебной сказки, — пробурчал Питер.
— Нельзя судить по первой фразе, особенно в двадцатом веке!
— Это верно. Продолжай, Эвери.
— Работал на строительстве больших плотин на юго-западе. Получил хорошую репутацию. Пару лет занимался мелиорацией в Калифорнии, пока не пришло приглашение приехать сюда и поработать на сеньора Монтерея. Вам, разумеется, о нем известно?
— Первый раз слышу.
— Черт побери! Да это же самый богатый человек в Мексике.
— Неужели?
— Вот именно. Он пустил здесь такие старые и глубокие корни, что даже революции не слишком затронули его состояние и положение. Верно, сеньора Монтерея немного порастрясли, но не разорили. Возможно, он потерял половину того, что имел, однако ныне он не только возвращает утраченное, но получает кое-что в придачу. Вот тут появляюсь я.
— Давай дальше, — подбодрил Питер. — Теперь вроде бы похоже на то, что обещал вначале.
— Я приехал для предварительного ознакомления с планом строительства. Имение Монтерея по размерам не уступает небольшой стране. Дом — огромный дворец, настоящий замок. Построен среди скал в те времена, когда такие сооружения служили крепостями. Именно это, должно быть, и имели в виду первые Монтереи, а дон Фелипе, зная, сколько денег вложено в старый дом, не выражал желания с ним расстаться. Так и живет до сих пор на верхушке скалы, как орел. Да он и сам, знаете ли, напоминает орла.
От меня требовалось посмотреть, можно ли построить плотину и отвоевать у пустыни около пяти тысяч акров земли. При осуществлении проекта стоимость земли возросла бы с пяти долларов за акр, и даже меньше, до трехсот с хвостиком. Монтереи в этом случае спокойно клал в карман по меньшей мере миллион. Между прочим, сам он имел все основания ожидать ежегодный доход в двести тысяч долларов в год при общих затратах, превышающих эту цифру всего лишь чуть вдвое больше.
Старина видел, какие возможности открывает использование бесцельно пропадающей в горах воды. Весь замысел принадлежал ему. По правде говоря, мои услуги вообще не имели насущной необходимости. Но современное образование, кажется, внушило всем, что одного здравого смысла нынче недостаточно. Людям хочется по любому вопросу заручиться профессорским мнением. Вот и Монтереи решил положиться на мое заключение.
Все было ясно как день. Мне не понадобилось и десяти минут, чтобы увидеть: затея вполне реальная. Но я решил денька три поездить по округе, порасспросить о дебите воды в реке, посмотреть отметки высшего уровня, поговорить о дождях и всяком таком. По истечении трех дней я высказал свое мнение и выписал счет, вдвое превышавший реальные оценки. Сеньор Монтереи выписал чек на сумму, вдвое превышавшую запрошенную мной, и попросил меня разработать проект, что называется, от «а» до «я».
Пока я трудился над проектом и потом, когда строилась плотина, я жил словно король. Недалеко от плотины, по другую сторону хребта от своего жилища, сеньор Монтереи воздвиг мне дом. Обставил его сверху донизу. Приставил прислуги не меньше, чем у короля Англии. Три специально выделенных конюха смотрели за полудюжиной коней, отданных в мое полное распоряжение. На кухне — толпа прислуги, я так и не разобрался, кто чем там занимался. Другие копались в саду, после того как Монтереи обнаружил, что я люблю цветы. Черт возьми, представляете, Питер, они выкапывали растения в окружающем старый замок огромном саду, обкладывали корни землей и дерном и на ослах доставляли к дому. На влажной стороне хребта выкапывали вместе с землей молодые деревца и в больших повозках везли через перевал, чтобы посадить вокруг построенного для меня дома.
И все из-за того, что, глядя на стройку, я как-то заметил Монтерею, что, пока не завершат плотину и не пустят воду, для жилья здесь будет унылое место. И тогда вокруг меня посадили сад и молодую рощу. Еще один пример, чтобы вы получили представление о знаках внимания со стороны Монтерея: узнав, что я обожаю свежую дичь, он выделил двух лучших охотников и поручил им каждый день снабжать мой стол своей добычей.
Всей этой челядью мне предстояло командовать. Но конечно, слуги отбились от рук. Я просто не умел достаточно свободно бранить их по-испански. Потому сказал Монтерею, что предпочел бы вместо двух десятков слуг и вечного гвалта и суматохи иметь одного слугу и обрести наконец покой.
Он испытующе посмотрел мне в глаза и улыбнулся. На следующий день ко мне явился маленький, сгорбленный, сморщенный седой старикашка с еле видными под набрякшими веками острыми глазками. С тех пор в доме воцарилась торжественная тишина. Прислуга даже ходить стала по-другому, пугаясь одного моего хмурого взгляда. Колеса моего хозяйства закрутились так, будто их хорошо смазали. Порой я даже забывал, что вокруг меня живые люди. Раз и навсегда прекратились ссоры на кухне или в саду. Меня окружали безукоризненная вежливость и идеальная тишина.
Я говорю все это, чтобы вы лучше представили сеньора Монтерея, — точнее, одну сторону его личности. О других гранях его характера целый год я и не догадывался. Плотину построили. Меня держали до той поры, пока не проверили, как поведет себя дамба и оросительная система после заполнения водохранилища. Это означало, что мне платили три лишних месяца, но для Монтерея это сущий пустяк. Может показаться, что он швыряется деньгами как безумец, но, как ни странно, все, за что он берется, превращается в золото. Одному Богу известно, сколько он потратил на мой дом, рощу, сад, на изысканный стол. Правда, я, в свою очередь, работал как никогда в жизни. Думаю, плотина простоит века. Кроме того, добавив пару насосов, чтобы поднять уровень воды, я вместо пяти тысяч акров оросил все восемь. Однако больше не буду утомлять вас подробностями. Монтерей щедро со мной рассчитался. Настолько щедро, что я был готов для него на все.
Потом я сообщил ему, что мне надо домой. Он полностью меня поддержал. Я сказал, что уезжаю совсем. Но он ответил, что после того, как я побуду среди своих, ему будет необходимо снова повидаться со мной. Я вернулся в Нью-Йорк. Представляете, что придумал этот старый негодник? Он послал на Манхэттен одного из своих верных помощников. Тот снял для меня квартиру. Достал отменного французского повара. Нанял самых красивых горничных. Не задумываясь, купил мне лимузин в девяносто лошадиных сил — хоть сейчас принимай участие в автомобильных гонках.
Такой щедрости я еще не встречал.
Подразумевалось, что это всего лишь маленькие удобства, предназначенные сделать мою жизнь в Нью-Йорке более приятной. Я написал Монтерею, умоляя его передать квартиру кому-нибудь другому, объясняя, что не могу в столь роскошной обстановке общаться с моими старыми нью-йоркскими друзьями, а также не имею возможности позволить себе содержать такую квартиру. Он ответил, что я волен пользоваться или не пользоваться ею, но ежедневно там будут делать все для моего удобства, готовить завтрак, обед и ужин, и шофер останется в постоянном моем распоряжении. Если я не желаю переступать порог квартиры, пусть не думаю, что обижу этим сеньора. Он это делает для собственного удовольствия!
Клянусь, именно так он мне ответил. И что мне оставалось делать? Соблазн оказался слишком велик. Я принимал у себя друзей, как никогда не мечтал. Жил по-царски и поневоле старался держаться по-царски. — Эвери, вздохнув, помолчал. — Вам понятно, что к чему. Монтерей все еще имел на меня виды и делал все, чтобы я неизбежно вернулся к нему на службу. Я пробовал искать работу. Получил было несколько неплохих предложений, — прямо скажу, отличных предложений, — но уже не мог рассматривать их всерьез. Не мог решиться обойтись без окружавшей меня роскоши. И в конце концов вернулся к Монтерею.
Он принял меня с распростертыми объятиями. В его доме в честь меня устроили королевский прием. Я пробовал спросить его о перспективах на будущее, но он ответил, что ради моего приезда на две недели оставляет все дела и будет только праздновать мое возвращение. — Мартин снова помолчал.
— Лицемер чистой воды, а? — заметил вполголоса Питер Куинс.
— Вряд ли, — с сомнением покачал головой Эвери. — Нельзя так запросто его осуждать. Думаю, что ему так нравится играть, что он сам не знает, когда действительно поступает всерьез. Во всяком случае, две веселые недели прошли, и я направился на его собственную половину. Апартаменты не уступали императорским покоям — шкатулки с драгоценностями, нежели жилые помещения. Но увиденное мною не имеет отношения к делу, если не считать одного — на стене висел ее портрет!
— Да-а, — усмехнулся Питер, — я уже подумал, что в этой истории не хватает героини.
— Без нее мне лучше сразу умереть, — вздохнул Мартин Эвери.
— И все же — разве ты от нее не удрал?
— Я еще к ней вернусь! И ничто на свете меня не удержит.
— Портрет, — напомнил Питер Куинс.
— Погодите минутку, сейчас расскажу, — кивнул Эвери, судорожно затягиваясь сигаретой. У без того едва различимое хмурое лицо заволокли клубы дыма.
Глава 11
ДЛИННЫЙ НОЖ
— Не стану говорить о ее лице, — продолжал Ч Мартин Эвери. — Прежде всего, его невозможно описать, а если бы удалось, вы бы мне не поверили.
— Возможно, — согласился Питер. — Ты ведь видишь ее глазами влюбленного.
— Для парня ваших лет это звучит очень мудро, — с легкой усмешкой заметил Мартин Эвери, — но если бы вы ее видели…
— Не бойся. Никогда не увижу.
— Но если увидите, с вами случится то же самое. Смею только со всей серьезностью заверить, что не встречал более идеального образа: лицо, улыбка, руки, шея — сплошное совершенство. А благоуханна, как море благовоний.
— Теперь, когда ты настроился на возвышенный лад, не жди, что я тебе поверю.
— Ее невозможно описать простыми словами, но если бы вы увидели ее, Куинс, то признали бы, что я даже недоговариваю. Старина Монтерей заметил, что я не в силах оторваться от портрета.
«Кто она?» — спросил я. «Догадайся», — сказал он. «Это женщина, которую вы знали в юности», — с замирающим сердцем предположил я. «Неужели она выглядит так старомодно?» — удивился он. «Она выглядит так, будто жила во все времена!» — воскликнул я. Монтерей аж подпрыгнул на стуле. «Я когда-нибудь тебе о ней рассказывал?» — резко спросил он. «Никогда», — ответил я. «Тогда откуда ты взял такие слова?» — «Глядя на портрет». — «Вот что, хватит об этом! Хватит!» — отрезал Монтерей. Очень взволнованный, он возбужденно зашагал, по комнате. Наконец, взяв себя в руки, остановился и сменил тему.
Предупредил, что завтра свозит меня посмотреть новые площади.
Восторженно заговорил о том, что в Мексике много пустынных земель, которые оживут, как только придет вода. И что я — тот человек, которому предстоит совершить это волшебство.
Однако я понял, что, начав разговор о девушке с портрета, я затронул его больное место. Да и сам я слишком нервничал, чтобы придать значение волнению Монтерея. В ту ночь я видел ее во сне. На другой день мы с Монтереем отправились в длительную поездку и отсутствовали двадцать дней. За это время проехали четыреста миль. Монтерей показал мне полдюжины перспективных участков, не уступавших по размерам тому, который я уже для него обустроил. Меня ждали дело всей жизни, слава и богатство. Когда я принялся рисовать Монтерею картину преображенных пустынь, старина, казалось, захмелел от счастья. Он так крепко пожал мне руку, что я испугался остаться без пальцев.
— Говоришь, он старик? — спросил Питер.
— Ему пятьдесят… или шестьдесят… точно не знаю. Волосы седые. От этого выглядит старше. Но силенки не занимать.
— Странно, — заметил Питер.
— На обратном пути мы строили планы освоения богатств мексиканских пустынь. Перед нами открывались захватывающие возможности. Однажды под вечер мы поднялись на гребень, откуда открылся стоявший на верхушке скалы большой дом Монтерея. И тут произошло невероятное. Взглянув туда, мой хозяин с криком: «Она здесь!» — пришпорил коня и словно сумасшедший помчался вниз по склону.
Я задержался и посмотрел на дом в бинокль. Над ним развевался отсутствовавший прежде ярко-голубой флаг с красным крестом, поднятый над одной из квадратных башен.
— Башен? — переспросил Питер.
— Разве я не говорил, что дом — настоящий замок? Я поскакал следом, но мне ли угнаться за Монтереем! У входа в дом, вернее, в конце дорожки, подходившей к самому дому, стоял его конь весь в мыле и шатался от изнеможения.
«Что случилось?» — спросил я слугу, принявшего у меня поводья.
«Не понимаю, сеньор», — ответил он.
Я повторил вопрос на хорошем испанском языке, но плут имел нахальство, смеясь мне в лицо, повторить, что не понимает. Я догадался, что у него приказ и что ни от него, ни от кого-либо другого я ничего не добьюсь. Монтерей держал их всех в страхе, чуть ли не в страхе смерти. Убежден, что, если бы пришлось выбирать, слуги скорее бы бросились на черного ангела смерти, чем на своего хозяина.