Он достал из кармана и открыл пухлый кошелек, набитый туго свернутыми бумажками. Выбрав купюру покрупнее, вручил раскрывшему от изумления рот гонцу.
— Адиос, — произнес Тигр, и тот, пятясь будто перед лицом сиятельной особы, удалился.
Однако он невольно нанес первый удар по престижу Тигра. До этого дня никто не слыхал, чтобы вожак уклонился от выяснения отношений с кем-либо. А теперь, когда, не важно, из каких соображений, он отказался от схватки, сдержанные взгляды говорили лишь об одном — его сообщники мечтали о том дне, когда даже Тигр постареет или оступится и упадет. И когда такое случится, каждый считал себя вправе занять его место.
Честолюбивые мысли особенно одолевали Ранхеля Вериала. И, отойдя в сторонку некоторое время спустя, он еще больше преисполнился решимости достичь замаячившей впереди цели. Предположим, что он бросит вызов человеку, которого остерегается сам вожак? Предположим, что он одолеет этого гринго… Что станут думать его дружки, когда он со славой вернется в шайку?
Планы в голове Ранхеля Вериала, как всегда, крутились медленно, но после полудня он окончательно решился, а когда стало темнеть, исчез из лагеря. Об этом донесли Тигру, но тот только пожал плечами:
— Отправился за смертью. Месяц назад я бы еще пожалел, но с тех пор Ранхель слишком разжирел, чтобы ждать от него пользы. Значит, быть по сему!
И свернул очередную сигарету.
Глава 18
Глава 19
Глава 20
— Адиос, — произнес Тигр, и тот, пятясь будто перед лицом сиятельной особы, удалился.
Однако он невольно нанес первый удар по престижу Тигра. До этого дня никто не слыхал, чтобы вожак уклонился от выяснения отношений с кем-либо. А теперь, когда, не важно, из каких соображений, он отказался от схватки, сдержанные взгляды говорили лишь об одном — его сообщники мечтали о том дне, когда даже Тигр постареет или оступится и упадет. И когда такое случится, каждый считал себя вправе занять его место.
Честолюбивые мысли особенно одолевали Ранхеля Вериала. И, отойдя в сторонку некоторое время спустя, он еще больше преисполнился решимости достичь замаячившей впереди цели. Предположим, что он бросит вызов человеку, которого остерегается сам вожак? Предположим, что он одолеет этого гринго… Что станут думать его дружки, когда он со славой вернется в шайку?
Планы в голове Ранхеля Вериала, как всегда, крутились медленно, но после полудня он окончательно решился, а когда стало темнеть, исчез из лагеря. Об этом донесли Тигру, но тот только пожал плечами:
— Отправился за смертью. Месяц назад я бы еще пожалел, но с тех пор Ранхель слишком разжирел, чтобы ждать от него пользы. Значит, быть по сему!
И свернул очередную сигарету.
Глава 18
ДОН ПИТЕР СТРЕЛЯЕТ
Питер Куинс примостился в углу кухни. Причиной тому послужила мелькавшая перед ним с занятым видом черноглазая семнадцатилетняя красотка. И уж совсем не деловито сновавшие руки заставили его сюда забраться, а бросаемые в сторону парня красноречивые взгляды. Она то хваталась за травяную метлу и принималась мести и без того безукоризненно чистый пол; то подбрасывала дров в огромный очаг, где пламя и так поднималось на три фута; то со знанием дела вращала вертел с румянившимся барашком.
Жир шипел и плевался в огонь. Кухню наполнял восхитительный аромат. Языки дыма, поднимаясь к потолку, выплывали через открытую верхнюю часть двери, иначе вентанну. Фактически только через нее и поступал воздух на кухню. Основная работа выполнялась еще довольно крепкой мамашей, чьи смуглые руки двигались неторопливо, но целеустремленно. Юная Роза постигала здесь премудрости сей важнейшей части домоводства, но этот вечер для такой науки, пожалуй, следовало считать потерянным.
Да и как могло быть иначе? Удивительный незнакомец, осмелившийся бросить вызов самому Тигру и оставшийся в живых, чтобы рассказывать об этом другим, не только выделил ее из всех девушек городка, но и демонстративно подчеркивал свой выбор, сидя у нее на кухне! Вообще-то Роза не знала, радоваться ли ей или относиться с презрением к мужчине, унизившему себя пребыванием возле смрадной плиты. Но гринго, видно, плевал на достоинство. Сперва он стоял у раскрытой вентанны и, бренча на гитаре, распевал ей песни. Теперь, сидя в углу с гитарой на коленях, время от времени наигрывал то веселые, то грустные мелодии и беседовал с ней.
Обе его слушательницы улыбались от удовольствия.
Даже у мамаши, строго следившей за дочерью, не возникало причин быть недовольной беседой с таким прославленным воином. Возможно, ее даже радовало, что красота дочери привлекла к ним на кухню такого героя! Завтра об этом пойдут разговоры, но нетрудно догадаться, что возлюбленный Розы, сын зажиточного мясника, каждое утро выходивший на улицу с длинным шестом, увешанным мясом, выкрикивая: «Carne! Carne!» — станет ценить ее еще больше. Поначалу, узнав, что они развлекали здесь гринго, наверно, рассердится, но в конечном счете ему только польстит, что у него такая привлекательная невеста.
А беседа их почти целиком состояла из самых что ни на есть пустячных фраз, в перемежку с длиннющими паузами, изредка прерываемыми бряцанием струн под рукой Питера Куинса. Это молчание волновало Розу, или так только казалось.
— Вы задумались, сеньор, — не удержалась она.
— Да, — последовал ответ.
— Вспоминаете кого-нибудь, кто далеко отсюда.
— Да.
— Это женщина.
— Да.
Ему доставило удовольствие наблюдать, как по лицу девушки пробежала тень.
— Вспоминаю руки всех женщин, которых я знал.
— О-о!
Он заметил, как тень почти исчезла и собеседница настроилась услышать комплимент в свой адрес.
— И не могу вспомнить ни одной, Роза, которая могла бы похвастаться такими чудесными, как у тебя.
— Сеньор! Но, видно, своей музыкой вы разговариваете с этими другими.
Действительно, в течение всего разговора пальцы легко, очень легко перебирали струны.
— Тут уж не моя воля, Роза.
Пораженная такой откровенностью, она сердито нахмурилась. Ее ухажеры так себя не вели. Постепенно на лице снова появилась улыбка, а взгляд огромных глаз смягчился.
— В этих делах никто не волен, — согласилась она. — А вас судьба сводила со многими женщинами, сеньор?
— Я всегда любуюсь красотой на расстоянии, — ответил Питер Куинс.
— И я должна этому верить?
— Если угодно, — развел руками Питер, и оба рассмеялись.
В проеме возникла отвратительная одноглазая рожа. Приподняв шляпу, человек просительно улыбался Розе.
— Да выйти тебе замуж за богатого и заиметь много сыновей, сеньорита.
— Вор! — крикнула Роза, стремительно оборачиваясь к бродяге. — Забыл, как в прошлом месяце тебя гнали из города плетками?
— Голод заставляет многое забывать.
— Тогда ты дурак!
— В вашем доме столько еды — от одного куска у вас не убудет!
— Не дам ни крошки!
Питера удивило ее злопамятство, и выражение его лица, несомненно, не ускользнуло от нищего.
— Сеньор, — взмолился тот, — я умираю от голода!
— Дьявол! — бормоча про себя, Питер Куинс достал из кармана полдоллара и кинул его в окно одноглазому. Но Роза, протянув свою изящную ручку, на лету перехватила монету.
— Говорю вам, что знаю этого человека и что он ужасный, ужасный, ужасный! — воскликнула девушка, пряча полдоллара к себе в карман.
— Чтоб твое лицо сморщилось раньше времени! — возопил нищий.
— Ах ты, крысоед! — огрызнулась очаровательная Роза, хватая чашку кипящего жира.
Бродяга скрылся и, видно не очень огорченный таким безразличием к страданиям его желудка, тут же принялся что-то пронзительно насвистывать.
— Вот послушайте! — все еще сердилась Роза. — Видите, что за пройдоха? Самый бессовестный попрошайка и самый большой мошенник во всей Мексике. Некоторые уверяют, что он служит Тигру, но, по-моему, Тигр не может пасть столь низко, чтобы пользоваться услугами этого пса!
— Слушай! — тихо произнес Питер Куинс. — Странная у него песенка. Слышно за версту, а мотива никакого.
— Что вы хотите сказать? — насторожилась Роза. — Да он, видно, другой песни и не знает. Наверное, все подобные негодяи ненавидят музыку! Она для них что отрава.
— Неужели? — пряча улыбку, усомнился Питер. — Но свист достаточно громок, чтобы служить сигналом, а?
Роза повернулась и внимательно посмотрела на него.
— Сигналом? — переспросила она.
— Я так, — успокоил Питер и, аккомпанируя себе на гитаре, тихо запел песенку о любви. Возможно, Роза и не понимала ее слов, но при страстных звуках ее головка, словно цветок под нежным июньским ветерком, мерно покачивалась из стороны в сторону.
Однако Питер одновременно повернул стул к вентанне и сам уселся так, что рукоятка револьвера оказалась под рукой. Свист нищего к тому времени затих вдали. Питер запел в полный голос.
— До чего прекрасно! — воскликнула Роза, подходя поближе. Наконец встала рядом, любуясь отливавшими золотом кудрями. — Пока поете, мамочка, чтобы не прерывать, не войдет. Не останавливайтесь, дон Питер!
И, предупреждающе подняв пальчик, она быстро наклонилась, и Питер ощутил, как его лба коснулись теплые губы. Песня Питера Куинса дрогнула как пламя свечи на ветру, но не затихла совсем и снова набрала силу. Теперь он пел, глядя прямо в глаза наклонившейся к его лицу Розе.
— Если остановитесь, — снова шепнула девушка, — если остановитесь, вернется мама. Не смейте останавливаться, дон Питер!
Красотка наклонилась снова, но, когда выпрямилась, Куинсу показалось, что за дверью кухни мелькнула большая неясная тень. Всего мгновение — и рука, прекратив щипать струны, незаметно опустилась на рукоятку револьвера. Чтобы скрыть отсутствие аккомпанемента, он запел еще громче. Затем, отодвинув Розу левой рукой в сторону, вскинул оружие.
Он не опоздал ни на секунду. Ибо за дверью, маячила крупная фигура человека, а на фоне маски, скрывавшей его лицо, поблескивал ствол револьвера на изготовку. Пуля незнакомца прожужжала над самой головой Питера, но сам незнакомец отлетел назад, будто сбитый невидимой рукой, и исчез из поля зрения.
Эхо выстрелов заглушил пронзительный визг Розы, пытавшейся удержать рванувшегося к двери Питера.
— Он притворяется! — кричала она. — Ждет тебя там… это Ранхель Вериал… Ранхель Вериал!
— Ждет, — подтвердил Питер, — с пулей в сердце.
Высвободившись из, рук девушки, он шагнул вперед. В этот момент дверь из жилой половины с треском распахнулась, и кухня наполнилась людьми. Они вслед за Куинсом бросились наружу, и их удивленным взглядам предстала могучая фигура с раскинутыми руками. Гигант, задыхаясь, последним усилием сорвал с лица маску. Да, все узнали Ранхеля Вериала, и он уже отходил.
Кто его убил? Да и возможно ли такое, что Вериала больше нет в живых? Правда ли, что эти открытые глаза ничего не видят? Питер удивленно разглядывал лицо бандита. Хотя он и дрался и убивал прежде, ему не доводилось видеть, как таинственно иссякает поток жизни и воцаряется вечное молчание. Слышал, как позади него Роза с неизбежными прикрасами распространялась о его геройском подвиге.
— До меня донесся еле слышный звук, — объясняла она, — я страшно испугалась. Вся закоченела, будто зимой. Обернулась и увидела в вентанне лицо в маске и широкие плечи. Поняла, что это Ранхель Вериал. Я никогда его не видела, но ни секунды не сомневалась, что это он. О нем ведь много рассказывали. Кто-то утверждал, что руки у него как передние лапы у пумы. Я так сразу и подумала, как поглядела на него.
Он целился из револьвера, потом повернулся и выронил его. Тут я закричала. Уверяю вас, сеньоры, дон Питер в это время сидел на стуле, играл на гитаре и пел. Ведь вы все слышали, что он пел до последнего момента.
Сеньоры, он увидел опасность, только когда я вскрикнула, и только тогда повернулся на стуле, выхватил револьвер и выстрелил — тогда, сеньоры, когда этот ужасный Вериал уже целился в него! Но убитым оказался Вериал. Мне даже подумалось, что его поразило молнией с неба. Я боялась, что дону Питеру крышка!
Жир шипел и плевался в огонь. Кухню наполнял восхитительный аромат. Языки дыма, поднимаясь к потолку, выплывали через открытую верхнюю часть двери, иначе вентанну. Фактически только через нее и поступал воздух на кухню. Основная работа выполнялась еще довольно крепкой мамашей, чьи смуглые руки двигались неторопливо, но целеустремленно. Юная Роза постигала здесь премудрости сей важнейшей части домоводства, но этот вечер для такой науки, пожалуй, следовало считать потерянным.
Да и как могло быть иначе? Удивительный незнакомец, осмелившийся бросить вызов самому Тигру и оставшийся в живых, чтобы рассказывать об этом другим, не только выделил ее из всех девушек городка, но и демонстративно подчеркивал свой выбор, сидя у нее на кухне! Вообще-то Роза не знала, радоваться ли ей или относиться с презрением к мужчине, унизившему себя пребыванием возле смрадной плиты. Но гринго, видно, плевал на достоинство. Сперва он стоял у раскрытой вентанны и, бренча на гитаре, распевал ей песни. Теперь, сидя в углу с гитарой на коленях, время от времени наигрывал то веселые, то грустные мелодии и беседовал с ней.
Обе его слушательницы улыбались от удовольствия.
Даже у мамаши, строго следившей за дочерью, не возникало причин быть недовольной беседой с таким прославленным воином. Возможно, ее даже радовало, что красота дочери привлекла к ним на кухню такого героя! Завтра об этом пойдут разговоры, но нетрудно догадаться, что возлюбленный Розы, сын зажиточного мясника, каждое утро выходивший на улицу с длинным шестом, увешанным мясом, выкрикивая: «Carne! Carne!» — станет ценить ее еще больше. Поначалу, узнав, что они развлекали здесь гринго, наверно, рассердится, но в конечном счете ему только польстит, что у него такая привлекательная невеста.
А беседа их почти целиком состояла из самых что ни на есть пустячных фраз, в перемежку с длиннющими паузами, изредка прерываемыми бряцанием струн под рукой Питера Куинса. Это молчание волновало Розу, или так только казалось.
— Вы задумались, сеньор, — не удержалась она.
— Да, — последовал ответ.
— Вспоминаете кого-нибудь, кто далеко отсюда.
— Да.
— Это женщина.
— Да.
Ему доставило удовольствие наблюдать, как по лицу девушки пробежала тень.
— Вспоминаю руки всех женщин, которых я знал.
— О-о!
Он заметил, как тень почти исчезла и собеседница настроилась услышать комплимент в свой адрес.
— И не могу вспомнить ни одной, Роза, которая могла бы похвастаться такими чудесными, как у тебя.
— Сеньор! Но, видно, своей музыкой вы разговариваете с этими другими.
Действительно, в течение всего разговора пальцы легко, очень легко перебирали струны.
— Тут уж не моя воля, Роза.
Пораженная такой откровенностью, она сердито нахмурилась. Ее ухажеры так себя не вели. Постепенно на лице снова появилась улыбка, а взгляд огромных глаз смягчился.
— В этих делах никто не волен, — согласилась она. — А вас судьба сводила со многими женщинами, сеньор?
— Я всегда любуюсь красотой на расстоянии, — ответил Питер Куинс.
— И я должна этому верить?
— Если угодно, — развел руками Питер, и оба рассмеялись.
В проеме возникла отвратительная одноглазая рожа. Приподняв шляпу, человек просительно улыбался Розе.
— Да выйти тебе замуж за богатого и заиметь много сыновей, сеньорита.
— Вор! — крикнула Роза, стремительно оборачиваясь к бродяге. — Забыл, как в прошлом месяце тебя гнали из города плетками?
— Голод заставляет многое забывать.
— Тогда ты дурак!
— В вашем доме столько еды — от одного куска у вас не убудет!
— Не дам ни крошки!
Питера удивило ее злопамятство, и выражение его лица, несомненно, не ускользнуло от нищего.
— Сеньор, — взмолился тот, — я умираю от голода!
— Дьявол! — бормоча про себя, Питер Куинс достал из кармана полдоллара и кинул его в окно одноглазому. Но Роза, протянув свою изящную ручку, на лету перехватила монету.
— Говорю вам, что знаю этого человека и что он ужасный, ужасный, ужасный! — воскликнула девушка, пряча полдоллара к себе в карман.
— Чтоб твое лицо сморщилось раньше времени! — возопил нищий.
— Ах ты, крысоед! — огрызнулась очаровательная Роза, хватая чашку кипящего жира.
Бродяга скрылся и, видно не очень огорченный таким безразличием к страданиям его желудка, тут же принялся что-то пронзительно насвистывать.
— Вот послушайте! — все еще сердилась Роза. — Видите, что за пройдоха? Самый бессовестный попрошайка и самый большой мошенник во всей Мексике. Некоторые уверяют, что он служит Тигру, но, по-моему, Тигр не может пасть столь низко, чтобы пользоваться услугами этого пса!
— Слушай! — тихо произнес Питер Куинс. — Странная у него песенка. Слышно за версту, а мотива никакого.
— Что вы хотите сказать? — насторожилась Роза. — Да он, видно, другой песни и не знает. Наверное, все подобные негодяи ненавидят музыку! Она для них что отрава.
— Неужели? — пряча улыбку, усомнился Питер. — Но свист достаточно громок, чтобы служить сигналом, а?
Роза повернулась и внимательно посмотрела на него.
— Сигналом? — переспросила она.
— Я так, — успокоил Питер и, аккомпанируя себе на гитаре, тихо запел песенку о любви. Возможно, Роза и не понимала ее слов, но при страстных звуках ее головка, словно цветок под нежным июньским ветерком, мерно покачивалась из стороны в сторону.
Однако Питер одновременно повернул стул к вентанне и сам уселся так, что рукоятка револьвера оказалась под рукой. Свист нищего к тому времени затих вдали. Питер запел в полный голос.
— До чего прекрасно! — воскликнула Роза, подходя поближе. Наконец встала рядом, любуясь отливавшими золотом кудрями. — Пока поете, мамочка, чтобы не прерывать, не войдет. Не останавливайтесь, дон Питер!
И, предупреждающе подняв пальчик, она быстро наклонилась, и Питер ощутил, как его лба коснулись теплые губы. Песня Питера Куинса дрогнула как пламя свечи на ветру, но не затихла совсем и снова набрала силу. Теперь он пел, глядя прямо в глаза наклонившейся к его лицу Розе.
— Если остановитесь, — снова шепнула девушка, — если остановитесь, вернется мама. Не смейте останавливаться, дон Питер!
Красотка наклонилась снова, но, когда выпрямилась, Куинсу показалось, что за дверью кухни мелькнула большая неясная тень. Всего мгновение — и рука, прекратив щипать струны, незаметно опустилась на рукоятку револьвера. Чтобы скрыть отсутствие аккомпанемента, он запел еще громче. Затем, отодвинув Розу левой рукой в сторону, вскинул оружие.
Он не опоздал ни на секунду. Ибо за дверью, маячила крупная фигура человека, а на фоне маски, скрывавшей его лицо, поблескивал ствол револьвера на изготовку. Пуля незнакомца прожужжала над самой головой Питера, но сам незнакомец отлетел назад, будто сбитый невидимой рукой, и исчез из поля зрения.
Эхо выстрелов заглушил пронзительный визг Розы, пытавшейся удержать рванувшегося к двери Питера.
— Он притворяется! — кричала она. — Ждет тебя там… это Ранхель Вериал… Ранхель Вериал!
— Ждет, — подтвердил Питер, — с пулей в сердце.
Высвободившись из, рук девушки, он шагнул вперед. В этот момент дверь из жилой половины с треском распахнулась, и кухня наполнилась людьми. Они вслед за Куинсом бросились наружу, и их удивленным взглядам предстала могучая фигура с раскинутыми руками. Гигант, задыхаясь, последним усилием сорвал с лица маску. Да, все узнали Ранхеля Вериала, и он уже отходил.
Кто его убил? Да и возможно ли такое, что Вериала больше нет в живых? Правда ли, что эти открытые глаза ничего не видят? Питер удивленно разглядывал лицо бандита. Хотя он и дрался и убивал прежде, ему не доводилось видеть, как таинственно иссякает поток жизни и воцаряется вечное молчание. Слышал, как позади него Роза с неизбежными прикрасами распространялась о его геройском подвиге.
— До меня донесся еле слышный звук, — объясняла она, — я страшно испугалась. Вся закоченела, будто зимой. Обернулась и увидела в вентанне лицо в маске и широкие плечи. Поняла, что это Ранхель Вериал. Я никогда его не видела, но ни секунды не сомневалась, что это он. О нем ведь много рассказывали. Кто-то утверждал, что руки у него как передние лапы у пумы. Я так сразу и подумала, как поглядела на него.
Он целился из револьвера, потом повернулся и выронил его. Тут я закричала. Уверяю вас, сеньоры, дон Питер в это время сидел на стуле, играл на гитаре и пел. Ведь вы все слышали, что он пел до последнего момента.
Сеньоры, он увидел опасность, только когда я вскрикнула, и только тогда повернулся на стуле, выхватил револьвер и выстрелил — тогда, сеньоры, когда этот ужасный Вериал уже целился в него! Но убитым оказался Вериал. Мне даже подумалось, что его поразило молнией с неба. Я боялась, что дону Питеру крышка!
Глава 19
НЕМАЯ УЛИКА
Питер понимал, что ему невероятно повезло, и его победа выглядела чудом и без домыслов Розы. Но она, как свидетельница, неопровержимо представила дело таким образом, что, застигнутый врасплох, он уничтожил грозного врага одним небрежным движением руки. По толпе пробежал приглушенный шум голосов:
— Так вот почему Тигр не захотел с ним встретиться! Он и вправду его боится! Испугался! Тигр испугался и послал вместо себя Вериала!
Такое объяснение показалось правдоподобным даже Питеру, хотя, вспомнив выражение лица могучего всадника, стрелявшего в него во внутреннем дворике постоялого двора, он подумал, что этому человеку страх абсолютно неведом. А пока весь городок считал его героем. Люди глядели на него с почтением, смешанным со страхом. Даже в глазах Розы, начинавшей верить в многократно рассказанную ею самой историю, он больше не выглядел обыкновенным симпатичным ухажером, а представлялся знаменитым убийцей.
Когда ночью он вернулся к себе в номер, в дверь постучали, и, открыв ее, он увидел физиономию Хуана Гарьена. На этот раз шустрый на язык мошенник на время забыл о развязных манерах.
— Это правда? — Вот и все, что он произнес, запинаясь. — Правда?
— Заходи, Хуан, — потешаясь над его растерянным видом, пригласил Питер. — Ты о чем?
— С вами случилось сегодня что-нибудь еще? — изумленно раскрыл рот хитрый пеон.
— Да ты о чем, Хуан?
— Об убийстве Ранхеля Вериала.
— А-а, ты об этом?
Хуан слабо улыбнулся, принимая шутливый тон Питера, у которого, ей-богу, нет ни времени, ни желания отвлекаться на пустяки.
— Именно об этом. Ради Всевышнего, сеньор, вам что, каждый день приходится убивать по Вериалу?
— Нет, только по праздникам, Хуан.
— Но все произошло именно так, как рассказывает девушка? Что вас застали врасплох… и вы сидели спиной?
— Если хочешь, верь.
— Но можно ли верить? Скажите мне лишь одно, сеньор…
— Хоть тысячу, если угодно.
— Он достал револьвер раньше вас?
— Да, Хуан.
Гарьен перекрестился:
— Так приятно видеть вас в живых, сеньор. Если бы кто другой, а не Вериал…
— Ну?
— Но прежде чем я умру от любопытства, ответьте: неужели Тигр избегал сегодня встречи из страха?
— У меня нет желания читать мысли Тигра, — отрезал Куинс, — но когда встречу негодяя, то намерен привязать его к кактусу и как следует выпороть.
К удивлению Питера, Хуан не только не рассмеялся, даже не улыбнулся в ответ на эту нелепую шутку. Наоборот, широко раскрыв глаза, согласно закивал, будто полностью уверен, что именно так и будет.
— Вот что, — вдруг заявил Гарьен, — в таком случае я должен передать вам письмо.
С этими словами он достал из внутреннего кармана сложенный пополам кусок кожи, очевидно служивший ему бумажником, извлек оттуда конверт и вручил Питеру. Конверт из белой плотной бумаги, без единого пятнышка, будто его и не касалась рука отправителя. Имя Питера Куинса выведено удивительно изящным почерком. Почтовая марка отсутствовала.
— От кого? — спросил Питер.
— Имя отправителя внутри, сеньор. Мне не позволено говорить на эту тему.
Питер настороженно поглядел в лицо мошенника. Потом вскрыл конверт. В послании говорилось:
«Вторник, утро. Из Каса-Монтерей.
Сеньору дону Питеру Куинсу».
«До чего же глупо выглядят эти титулы, — подумал Питер, — особенно перед таким именем, как мое!»
«Мой дорогой сеньор Куинс, — начиналось письмо, — сегодня до меня дошли о вас поразительные вести. Ни больше ни меньше как сначала бросив вызов знаменитому Тигру и понапрасну его прождав, вы подверглись вероломному нападению не кого иного, как пользующегося дурной славой Ранхеля Вериала. Я также слышал, что, застигнутый врасплох, вы все же убили бандита. И теперь, задержавшись только для того, чтобы убедиться, что все обстояло действительно так, я направляю в ваши руки это письмо.
Вы, наверное, слышали обо мне от нашего общего друга, талантливого молодого инженера Мартина Эвери; но уверяю вас, несмотря на довольно обстоятельный рассказ обо мне, он, как вы увидите, нарисовал крайне ложную картину. Если вас удивляет, почему я начинаю письмо к человеку, которого никогда не видел, с личных выпадов, я отвечу, что решил пригласить вас к себе домой в качестве гостя.
Если же вас удерживает соображение, что чужих людей в дом не приглашают, хочу вас заверить: после того, что вы совершили сегодня, мы уже больше не чужие. Мы нужны друг другу. Если навестите меня, я подробно сообщу, каким образом мы можем и должны быть полезны друг другу. Сеньор, не исключено, я выхожу за рамки разумной осмотрительности, сообщая вам, что мне угрожает большая беда, что она также угрожает вам и что этой беде только мы вдвоем способны противостоять, помогая друг другу. Приезжайте ко мне и позвольте рассказать о нашей общей опасности. Или же, если сомневаетесь в правдивости моих слов, оставайтесь и станете свидетелем первых подтверждений этой угрозы.
Что до историй, услышанных вами от Мартина Эвери, не стану отрицать приведенные им факты; да и, полагаю, сеньор Эвери не способен на преднамеренную неправду. Отмечу, однако, что, какой бы чувствительной ни была его натура, слабому человеку не дано постичь мысли и побуждения сильного. После вашего печального опыта с Джозефом Полом мне вряд ли нужно говорить, что косвенные доказательства часто приводят к ошибочным заключениям.
А пока буду ждать вашего ответа, когда бы вы ни приняли решение. Время терпит.
В случае если вознамеритесь навестить меня, доверьтесь Хуану Гарьену, который, как вы знаете, достаточно умен и в еще большей мере честен.
Остаюсь ваш покорный слуга, Фелипе Монтерей».
Взглянув на подпись, Питер первым делом внимательно посмотрел в глаза хитрому мексиканцу. Но тот глядел на него широко распахнутыми, словно ворота конюшни, глазами, будто приглашая прочесть все, что у него на душе. Питер снова обратился к посланию. Он чувствовал, что у него в руках письмо весьма решительного и прямого человека или же конченого мошенника, к тому же не очень умного. Девять десятых из написанного, очевидно, включено в него просто только ради того, чтобы произвести впечатление и расположить к автору. Но оставшаяся десятая часть отмечена искренностью, которой нельзя пренебречь.
— Хуан, — внезапно спросил он, — где сеньор Монтерей останавливался поблизости от города?
— Поблизости от города?
— Когда писал это письмо.
— Он не был поблизости от города.
— Как далеко?
— Миль сорок… в Каса-Монтерей, сеньор.
Куинс улыбнулся.
— Я самый большой простак на свете, — рассмеялся он в лицо Хуану. — Охотно верю любым нелепым небылицам и глупостям; но не хочешь ли ты убедить меня, что известие об убийстве Ранхеля Вериала — сразу после случившегося — пронеслось сорок миль по горам, достигло Каса-Монтерей, и там хозяин замка написал это письмо, и его доставили сюда — и все это в течение самое большее трех с половиной часов; что за это время покрыто расстояние в восемьдесят миль по непроезжим местам…
— Не могу объяснить, сеньор, но письмо у вас в руках.
— В чем здесь обман?
— Обман?
— Давай-ка садись, Хуан, и закуривай. Я с тобой еще не кончил.
Последние слова Питер произнес с легкой угрозой, и Хуан моментально преобразился. Лицо не дрогнуло — он был хорошим актером, — но сам весь подобрался и стрельнул глазами в окно. Затем, как бы поняв, что помощи ждать неоткуда, опустился на стул и уставился на хозяина. В следующий момент принялся сворачивать сигарету. Раскурив ее с восхитительным хладнокровием, пустил дым к потолку. И все же Куинс видел, что парнем овладел смертельный страх.
— К вашим услугам, — изобразил он покорность на своей физиономии.
— Мне нужна правда, Хуан.
— Насколько я знаю — это сущая правда.
— Где ты получил письмо?
— Его бросили в окно, и оно упало мне на колени.
— Полно, приятель! Неужели надеешься, что я поверю этой сказке?
— Честное слово, все так, как говорю.
— Видел человека, бросившего письмо?
— Нет, сеньор.
— Выходит, никаких следов?
— Он прискакал верхом. Бросил письмо. Я видел мельком голую руку. Он сказал одно слово и ускакал.
— Какое слово?
— Монтерей.
— Пусть будет так, — с насмешкой заметил Питер. Гарьен всем видом пытался убедить, что ему можно верить. — Согласись, что это нелепо, Хуан.
— У сеньора Монтерея поначалу многое кажется нелепым, — серьезно возразил Хуан.
— К примеру?
— Я не имею права говорить о нем.
Хуан держался с таким достоинством, что Питеру стало неловко за свою несдержанность.
— Если откровенно, как, по-твоему, мне поступить, Хуан?
— Как приказывает сеньор Монтерей.
— Приказывает?
На губах Хуана мелькнула слабая улыбка.
— Вы считаете себя выше приказаний сеньора Монтерея?
— И любого другого.
Откинувшись на стуле, Хуан пожал плечами:
— Не мне учить вас благоразумию, сеньор!
— Видал я его в аду, — разозлился Питер. — Кто-кто, а я не стану плясать под его дудку.
С дрожащими от страха губами Хуан Гарьен поднялся со стула, хотя внешне изобразил лишь легкое неодобрение.
— Вы говорите о сеньоре Монтерее? — справился он.
— О ком же еще?
— Сеньор, если вы благоразумный человек, то не станете надолго задерживаться в этой стране!
— Еще что! — распалился Питер. — Сперва мне грозил Тигр, теперь Монтерей. Плевал я на них. Иди и скажи это своему вельможному мудрецу.
— Вы очень смелый человек! — покачал головой Хуан и, не договаривая до конца, повернулся и вышел.
— Вот еще что, — вспомнил Питер. — Скажи ему, когда…
Он открыл дверь вернуть Гарьена, но только распахнул ее, как что-то, блеснув перед глазами, просвистело мимо и стукнулось о косяк. Лоб словно обожгло огнем. Питер увидел тяжелый нож с длинным прямым лезвием — такой же, предупреждая, впился в стену над головой Мартина Эвери.
На сей раз это не выглядело предупреждением. Питер ощутил довольно чувствительную боль, и его охватило бешенство. Обычно во время боя, как и большинство тех, кто полагался скорее на ловкость и находчивость, нежели на голую силу, он становился воплощением хладнокровия. Но на этот раз потерял всякую осторожность. Словно тигр рванул по коридору, выскочил за угол, но не увидел перед собой ни души!
Побежал дальше. Добежав до лестницы, заметил фигуру — по ступеням спускался Хуан Гарьен!
— Сеньор! — удивленно взмахнув руками, попятился от него Хуан.
Куинс ринулся на него, как голодный волк на добычу. Прямой левой уложил парня наповал. Представьте сто шестьдесят фунтов веса, собранных в один железный кулак. Представьте, что кулак этот мчится как выпущенная из лука стрела. И тогда легко поймете, что стало с беднягой Хуаном. Ноги оторвались от земли, тело перевернулось в воздухе, тяжело рухнуло на спину и откатилось к стене. Схватив Гарьена за волосы, Питер поставил его на ноги и стал бить головой о стену.
— Грязный убийца! Трусливый пес! — забыв об испанском и переходя на сочное западное наречие английского, кричал Питер.
Тут он заметил, что полуоткрытые глаза Хуана потухли, тело обмякло — словом, пеон отдавал Богу душу. Питер ослабил железную хватку, и тот с безжизненно болтавшейся головой повалился мешком как один из Гомеровых воинов, пораженный мечом. Питер смотрел на жертву, и бешенство постепенно уступало место презрению. Он уже начал было сожалеть, что поддался ярости, более того, подумал, что вышло бы, если бы он так безрассудно бросился на более достойного противника, и вдруг обратил внимание на торчавшую из-за пояса Гарьена рукоятку ножа. Это же немое свидетельство того, что не пеон бросил просвистевший мимо лица Питера нож! Если не Хуан, то кто же тогда? Мог Хуан Гарьен сообщить кому-нибудь другому о результате переговоров и приказать тому совершить убийство? Нет, по всей видимости, Хуан не успевал ни с кем повидаться и перекинуться словом. Оставалось единственное объяснение — их разговор подслушивали.
Короче говоря, отсюда следовало, что у него больше врагов, а у Монтерея больше агентов, чем он предполагал. Второй вывод — он только что пришиб невинного человека. Неизвестно, что неприятнее. Тут Хуан заморгал и вздохнул. Питер взял парня под мышки и снова поставил на ноги. Довел его до комнаты, которую они только что покинули, и осторожно водрузил на стул. Хуан поднял глаза, потряс головой, пробормотал что-то непонятное и вскочил со стула. Ожидая пулю или нож под ребра, Питер отскочил в сторону.
— Хуан, — произнес он извиняющимся тоном, — я поторопился! Ужасно сожалею!
— Моя челюсть тоже! — И, к изумлению Питера, парень, взявшись рукой за челюсть, весело расхохотался. Чуть спустя добавил: — Если бы это случилось при свидетелях, я убил бы вас, сеньор Куинс. Но поскольку никто не видел, ограничусь замечанием, что кулак у вас как железная дубинка. На что вам револьвер?
Такое доброе расположение духа пострадавшего в придачу к собственному любопытству и угрызениям совести за содеянное растопили последние сомнения, если они еще оставались у Питера.
— Хуан, — решительно заявил он, — этот довод убедил меня, что твой хозяин, должно быть, порядочный человек. Ты готов, этой же ночью отправляемся в Каса-Монтерей?
Гарьен как ребенок захлопал в ладоши.
— Ради этого, — восторженно замахал он руками, — я готов согласиться, чтобы меня двинули еще разок! Когда я доставлю вас, меня ждет повышение.
— Какое повышение? — спросил Питер.
— Мне дадут более высокую должность, — пояснил Хуан Гарьен, все еще потирая место, по которому прошелся железный кулак.
— Так вот почему Тигр не захотел с ним встретиться! Он и вправду его боится! Испугался! Тигр испугался и послал вместо себя Вериала!
Такое объяснение показалось правдоподобным даже Питеру, хотя, вспомнив выражение лица могучего всадника, стрелявшего в него во внутреннем дворике постоялого двора, он подумал, что этому человеку страх абсолютно неведом. А пока весь городок считал его героем. Люди глядели на него с почтением, смешанным со страхом. Даже в глазах Розы, начинавшей верить в многократно рассказанную ею самой историю, он больше не выглядел обыкновенным симпатичным ухажером, а представлялся знаменитым убийцей.
Когда ночью он вернулся к себе в номер, в дверь постучали, и, открыв ее, он увидел физиономию Хуана Гарьена. На этот раз шустрый на язык мошенник на время забыл о развязных манерах.
— Это правда? — Вот и все, что он произнес, запинаясь. — Правда?
— Заходи, Хуан, — потешаясь над его растерянным видом, пригласил Питер. — Ты о чем?
— С вами случилось сегодня что-нибудь еще? — изумленно раскрыл рот хитрый пеон.
— Да ты о чем, Хуан?
— Об убийстве Ранхеля Вериала.
— А-а, ты об этом?
Хуан слабо улыбнулся, принимая шутливый тон Питера, у которого, ей-богу, нет ни времени, ни желания отвлекаться на пустяки.
— Именно об этом. Ради Всевышнего, сеньор, вам что, каждый день приходится убивать по Вериалу?
— Нет, только по праздникам, Хуан.
— Но все произошло именно так, как рассказывает девушка? Что вас застали врасплох… и вы сидели спиной?
— Если хочешь, верь.
— Но можно ли верить? Скажите мне лишь одно, сеньор…
— Хоть тысячу, если угодно.
— Он достал револьвер раньше вас?
— Да, Хуан.
Гарьен перекрестился:
— Так приятно видеть вас в живых, сеньор. Если бы кто другой, а не Вериал…
— Ну?
— Но прежде чем я умру от любопытства, ответьте: неужели Тигр избегал сегодня встречи из страха?
— У меня нет желания читать мысли Тигра, — отрезал Куинс, — но когда встречу негодяя, то намерен привязать его к кактусу и как следует выпороть.
К удивлению Питера, Хуан не только не рассмеялся, даже не улыбнулся в ответ на эту нелепую шутку. Наоборот, широко раскрыв глаза, согласно закивал, будто полностью уверен, что именно так и будет.
— Вот что, — вдруг заявил Гарьен, — в таком случае я должен передать вам письмо.
С этими словами он достал из внутреннего кармана сложенный пополам кусок кожи, очевидно служивший ему бумажником, извлек оттуда конверт и вручил Питеру. Конверт из белой плотной бумаги, без единого пятнышка, будто его и не касалась рука отправителя. Имя Питера Куинса выведено удивительно изящным почерком. Почтовая марка отсутствовала.
— От кого? — спросил Питер.
— Имя отправителя внутри, сеньор. Мне не позволено говорить на эту тему.
Питер настороженно поглядел в лицо мошенника. Потом вскрыл конверт. В послании говорилось:
«Вторник, утро. Из Каса-Монтерей.
Сеньору дону Питеру Куинсу».
«До чего же глупо выглядят эти титулы, — подумал Питер, — особенно перед таким именем, как мое!»
«Мой дорогой сеньор Куинс, — начиналось письмо, — сегодня до меня дошли о вас поразительные вести. Ни больше ни меньше как сначала бросив вызов знаменитому Тигру и понапрасну его прождав, вы подверглись вероломному нападению не кого иного, как пользующегося дурной славой Ранхеля Вериала. Я также слышал, что, застигнутый врасплох, вы все же убили бандита. И теперь, задержавшись только для того, чтобы убедиться, что все обстояло действительно так, я направляю в ваши руки это письмо.
Вы, наверное, слышали обо мне от нашего общего друга, талантливого молодого инженера Мартина Эвери; но уверяю вас, несмотря на довольно обстоятельный рассказ обо мне, он, как вы увидите, нарисовал крайне ложную картину. Если вас удивляет, почему я начинаю письмо к человеку, которого никогда не видел, с личных выпадов, я отвечу, что решил пригласить вас к себе домой в качестве гостя.
Если же вас удерживает соображение, что чужих людей в дом не приглашают, хочу вас заверить: после того, что вы совершили сегодня, мы уже больше не чужие. Мы нужны друг другу. Если навестите меня, я подробно сообщу, каким образом мы можем и должны быть полезны друг другу. Сеньор, не исключено, я выхожу за рамки разумной осмотрительности, сообщая вам, что мне угрожает большая беда, что она также угрожает вам и что этой беде только мы вдвоем способны противостоять, помогая друг другу. Приезжайте ко мне и позвольте рассказать о нашей общей опасности. Или же, если сомневаетесь в правдивости моих слов, оставайтесь и станете свидетелем первых подтверждений этой угрозы.
Что до историй, услышанных вами от Мартина Эвери, не стану отрицать приведенные им факты; да и, полагаю, сеньор Эвери не способен на преднамеренную неправду. Отмечу, однако, что, какой бы чувствительной ни была его натура, слабому человеку не дано постичь мысли и побуждения сильного. После вашего печального опыта с Джозефом Полом мне вряд ли нужно говорить, что косвенные доказательства часто приводят к ошибочным заключениям.
А пока буду ждать вашего ответа, когда бы вы ни приняли решение. Время терпит.
В случае если вознамеритесь навестить меня, доверьтесь Хуану Гарьену, который, как вы знаете, достаточно умен и в еще большей мере честен.
Остаюсь ваш покорный слуга, Фелипе Монтерей».
Взглянув на подпись, Питер первым делом внимательно посмотрел в глаза хитрому мексиканцу. Но тот глядел на него широко распахнутыми, словно ворота конюшни, глазами, будто приглашая прочесть все, что у него на душе. Питер снова обратился к посланию. Он чувствовал, что у него в руках письмо весьма решительного и прямого человека или же конченого мошенника, к тому же не очень умного. Девять десятых из написанного, очевидно, включено в него просто только ради того, чтобы произвести впечатление и расположить к автору. Но оставшаяся десятая часть отмечена искренностью, которой нельзя пренебречь.
— Хуан, — внезапно спросил он, — где сеньор Монтерей останавливался поблизости от города?
— Поблизости от города?
— Когда писал это письмо.
— Он не был поблизости от города.
— Как далеко?
— Миль сорок… в Каса-Монтерей, сеньор.
Куинс улыбнулся.
— Я самый большой простак на свете, — рассмеялся он в лицо Хуану. — Охотно верю любым нелепым небылицам и глупостям; но не хочешь ли ты убедить меня, что известие об убийстве Ранхеля Вериала — сразу после случившегося — пронеслось сорок миль по горам, достигло Каса-Монтерей, и там хозяин замка написал это письмо, и его доставили сюда — и все это в течение самое большее трех с половиной часов; что за это время покрыто расстояние в восемьдесят миль по непроезжим местам…
— Не могу объяснить, сеньор, но письмо у вас в руках.
— В чем здесь обман?
— Обман?
— Давай-ка садись, Хуан, и закуривай. Я с тобой еще не кончил.
Последние слова Питер произнес с легкой угрозой, и Хуан моментально преобразился. Лицо не дрогнуло — он был хорошим актером, — но сам весь подобрался и стрельнул глазами в окно. Затем, как бы поняв, что помощи ждать неоткуда, опустился на стул и уставился на хозяина. В следующий момент принялся сворачивать сигарету. Раскурив ее с восхитительным хладнокровием, пустил дым к потолку. И все же Куинс видел, что парнем овладел смертельный страх.
— К вашим услугам, — изобразил он покорность на своей физиономии.
— Мне нужна правда, Хуан.
— Насколько я знаю — это сущая правда.
— Где ты получил письмо?
— Его бросили в окно, и оно упало мне на колени.
— Полно, приятель! Неужели надеешься, что я поверю этой сказке?
— Честное слово, все так, как говорю.
— Видел человека, бросившего письмо?
— Нет, сеньор.
— Выходит, никаких следов?
— Он прискакал верхом. Бросил письмо. Я видел мельком голую руку. Он сказал одно слово и ускакал.
— Какое слово?
— Монтерей.
— Пусть будет так, — с насмешкой заметил Питер. Гарьен всем видом пытался убедить, что ему можно верить. — Согласись, что это нелепо, Хуан.
— У сеньора Монтерея поначалу многое кажется нелепым, — серьезно возразил Хуан.
— К примеру?
— Я не имею права говорить о нем.
Хуан держался с таким достоинством, что Питеру стало неловко за свою несдержанность.
— Если откровенно, как, по-твоему, мне поступить, Хуан?
— Как приказывает сеньор Монтерей.
— Приказывает?
На губах Хуана мелькнула слабая улыбка.
— Вы считаете себя выше приказаний сеньора Монтерея?
— И любого другого.
Откинувшись на стуле, Хуан пожал плечами:
— Не мне учить вас благоразумию, сеньор!
— Видал я его в аду, — разозлился Питер. — Кто-кто, а я не стану плясать под его дудку.
С дрожащими от страха губами Хуан Гарьен поднялся со стула, хотя внешне изобразил лишь легкое неодобрение.
— Вы говорите о сеньоре Монтерее? — справился он.
— О ком же еще?
— Сеньор, если вы благоразумный человек, то не станете надолго задерживаться в этой стране!
— Еще что! — распалился Питер. — Сперва мне грозил Тигр, теперь Монтерей. Плевал я на них. Иди и скажи это своему вельможному мудрецу.
— Вы очень смелый человек! — покачал головой Хуан и, не договаривая до конца, повернулся и вышел.
— Вот еще что, — вспомнил Питер. — Скажи ему, когда…
Он открыл дверь вернуть Гарьена, но только распахнул ее, как что-то, блеснув перед глазами, просвистело мимо и стукнулось о косяк. Лоб словно обожгло огнем. Питер увидел тяжелый нож с длинным прямым лезвием — такой же, предупреждая, впился в стену над головой Мартина Эвери.
На сей раз это не выглядело предупреждением. Питер ощутил довольно чувствительную боль, и его охватило бешенство. Обычно во время боя, как и большинство тех, кто полагался скорее на ловкость и находчивость, нежели на голую силу, он становился воплощением хладнокровия. Но на этот раз потерял всякую осторожность. Словно тигр рванул по коридору, выскочил за угол, но не увидел перед собой ни души!
Побежал дальше. Добежав до лестницы, заметил фигуру — по ступеням спускался Хуан Гарьен!
— Сеньор! — удивленно взмахнув руками, попятился от него Хуан.
Куинс ринулся на него, как голодный волк на добычу. Прямой левой уложил парня наповал. Представьте сто шестьдесят фунтов веса, собранных в один железный кулак. Представьте, что кулак этот мчится как выпущенная из лука стрела. И тогда легко поймете, что стало с беднягой Хуаном. Ноги оторвались от земли, тело перевернулось в воздухе, тяжело рухнуло на спину и откатилось к стене. Схватив Гарьена за волосы, Питер поставил его на ноги и стал бить головой о стену.
— Грязный убийца! Трусливый пес! — забыв об испанском и переходя на сочное западное наречие английского, кричал Питер.
Тут он заметил, что полуоткрытые глаза Хуана потухли, тело обмякло — словом, пеон отдавал Богу душу. Питер ослабил железную хватку, и тот с безжизненно болтавшейся головой повалился мешком как один из Гомеровых воинов, пораженный мечом. Питер смотрел на жертву, и бешенство постепенно уступало место презрению. Он уже начал было сожалеть, что поддался ярости, более того, подумал, что вышло бы, если бы он так безрассудно бросился на более достойного противника, и вдруг обратил внимание на торчавшую из-за пояса Гарьена рукоятку ножа. Это же немое свидетельство того, что не пеон бросил просвистевший мимо лица Питера нож! Если не Хуан, то кто же тогда? Мог Хуан Гарьен сообщить кому-нибудь другому о результате переговоров и приказать тому совершить убийство? Нет, по всей видимости, Хуан не успевал ни с кем повидаться и перекинуться словом. Оставалось единственное объяснение — их разговор подслушивали.
Короче говоря, отсюда следовало, что у него больше врагов, а у Монтерея больше агентов, чем он предполагал. Второй вывод — он только что пришиб невинного человека. Неизвестно, что неприятнее. Тут Хуан заморгал и вздохнул. Питер взял парня под мышки и снова поставил на ноги. Довел его до комнаты, которую они только что покинули, и осторожно водрузил на стул. Хуан поднял глаза, потряс головой, пробормотал что-то непонятное и вскочил со стула. Ожидая пулю или нож под ребра, Питер отскочил в сторону.
— Хуан, — произнес он извиняющимся тоном, — я поторопился! Ужасно сожалею!
— Моя челюсть тоже! — И, к изумлению Питера, парень, взявшись рукой за челюсть, весело расхохотался. Чуть спустя добавил: — Если бы это случилось при свидетелях, я убил бы вас, сеньор Куинс. Но поскольку никто не видел, ограничусь замечанием, что кулак у вас как железная дубинка. На что вам револьвер?
Такое доброе расположение духа пострадавшего в придачу к собственному любопытству и угрызениям совести за содеянное растопили последние сомнения, если они еще оставались у Питера.
— Хуан, — решительно заявил он, — этот довод убедил меня, что твой хозяин, должно быть, порядочный человек. Ты готов, этой же ночью отправляемся в Каса-Монтерей?
Гарьен как ребенок захлопал в ладоши.
— Ради этого, — восторженно замахал он руками, — я готов согласиться, чтобы меня двинули еще разок! Когда я доставлю вас, меня ждет повышение.
— Какое повышение? — спросил Питер.
— Мне дадут более высокую должность, — пояснил Хуан Гарьен, все еще потирая место, по которому прошелся железный кулак.
Глава 20
В ПУТИ
Они сразу отправились в путь. Прекрасный конь Хуана уже ждал его под седлом. Питер оседлал Злого Рока. Длительный отдых и обильный корм сделали свое дело — серый будто помолодел. Округлились бока и живот, шея снова гордо изогнулась. По всему было видно, что конь застоялся и рвался на волю — при появлении хозяина он заржал и забил копытами.
Оба всадника пустили коней дружным галопом. Мчались, пока горная дорога не стала круче. Тогда перешли на легкую рысь и так ехали большую часть пути. Но коням доставалось — приходилось то карабкаться по кручам, то спускаться по опасным склонам, то петлять меж камней и острых скал в извилистых ущельях. Прежде чем они покрыли эти тридцать или сорок миль, наступил рассвет, окрасив небосвод сначала в розовые тона, затем в желтые, потом им на смену хлынули потоки солнечного света, и утреннее светило стало уверенно подниматься вверх по небосклону.
Оба всадника пустили коней дружным галопом. Мчались, пока горная дорога не стала круче. Тогда перешли на легкую рысь и так ехали большую часть пути. Но коням доставалось — приходилось то карабкаться по кручам, то спускаться по опасным склонам, то петлять меж камней и острых скал в извилистых ущельях. Прежде чем они покрыли эти тридцать или сорок миль, наступил рассвет, окрасив небосвод сначала в розовые тона, затем в желтые, потом им на смену хлынули потоки солнечного света, и утреннее светило стало уверенно подниматься вверх по небосклону.