Брэндон Джей. Волк среди овец

   - Элиот, - сказал я. - Я подумаю над этим.
   В течение всей ночи я предавался размышлениям. Даже в короткие промежутки сна я вел воображаемый разговор.
   "Что ты ждешь от меня, Элиот? Я должен позволить ему разгуливать на свободе, заверить его в том, что он волен поступать по-своему? Я не кровожаден, я не хочу его погибели. Укажи мне выход".
   Среди ночи я вдруг представил себя маленьким мальчиком, который сидит один в кромешной темноте, прислушиваясь к каждому звуку на грани истерики, натягивая на себя одеяло.
   Стряхнув с себя сон, под утро я уже не ломал голову над этим вопросом. Любой ответ казался ошибочным, но беспокойство покинуло меня. Первым делом я отправился к Дженет Маклэрен.
   Это был первый мой приезд к ней. Раньше она всегда приходила ко мне. Рано утром я уже не застал ее дома, а перезвонив мне из офиса, она сказала, что очень занята и сможет поговорить со мной только в перерыве между приемами.
   Ее кабинет находился в двенадцатиэтажном здании на севере, города, рядом с медицинским центром. Мне показалось, что я очутился в незнакомом мне мире, где сумели избавиться от грязи и бедности. В приемной сидела девочка пяти или шести лет с мамой, которая украдкой поглядывала на меня до тех пор, пока я не обратил на нее внимания. Я подошел к окошку администратора, и меня тут же пропустили. Короткий коридор был похож на больничный, но с той разницей, что не пропах лекарствами. Пахло книгами, бумагой и хвойной мастикой, которой уборщицы протирают линолеум.
   Я обнаружил доктора Маклэрен в ее необычном кабинете, где на стенах рядом с яркими, причудливыми фотографиями растений висели дипломы в рамках, а на книжных полках стояли мрачные тома, труды известных психологов. Дженет сидела за столом, перед ней лежали бумаги, но глаза ее были закрыты. Она пила черный кофе. Открыв глаза, она слабо улыбнулась.
   - Привет, Марк. Жаль, что мы не смогли вместе позавтракать, но мне надо было спешить. Кое-кто неважно провел ночь.
   - Похоже, ты.
   - Ну спасибо. Детский психиатр должен спать, вместо того чтобы смотреть допоздна дурацкий старый фильм, в то время как его пациенты видят кошмары и просыпаются в слезах.
   - И что это был за фильм?
   Она скривилась.
   - "Привидение и миссис Мьюир". И тут появился ты, сам похожий на привидение.
   Я опустился на стул.
   - Я плохо спал.
   Она посмотрела на меня с нежностью.
   - Выкладывай свои проблемы. Даю тебе минуту и сорок восемь секунд.
   Я не стал терять время.
   - Я хотел спросить тебя об эффективности твоего метода. - Я обвел жестом кабинет. - Возьмем, к примеру, Томми. Ты думаешь, что сможешь вернуть его жизнь в привычное русло, помочь ему стать нормальным?
   Она даже не стала поправлять меня. Лишь сказала:
   - Психиатрия не предсказывает будущее. Я знаю, что могу помочь Томми. Не знаю насколько.
   - А если вовремя не вмешаться? Что будет по прошествии многих лет? Ему можно помочь?
   Дженет стряхнула усталость, только темные круги под глазами выдавали плохое самочувствие.
   - Сколько лет?
   - Сорокалетний мужчина, которого изнасиловали в детстве и который сам насиловал детей в течение двадцати лет, может, даже больше!
   Дженет внимательно смотрела на меня, впитывая каждую деталь и оценивая ее. Она поняла, что я говорю не отвлеченно.
   - Мужчина, который эксплуатировал свою власть над детьми и не задумывался над своим поведением вплоть до зрелого возраста... Не знаю. Если бы он захотел измениться...
   - Что, если бы его заставили прийти к тебе на прием без его согласия на лечение?
   Она посмотрела на меня. Мое замечание дало ей понять, что я осознаю важность этой детали. Через несколько секунд она глубоко вздохнула и сказала:
   - А можно ли тебя заставить излечиться от сексуального влечения к женщинам?
   Мы задавали друг другу вопросы, которые не требовали ответов. Я было начал:
   - Но я...
   - И не говори, что твоя ориентация нормальна, а его нет. Сексуальное влечение не признает условностей.
   - Я не то собирался сказать. Я лишь хочу ему помочь.
   Дженет снисходительно посмотрела на меня, как смотрит отец на четырехлетнего ребенка, изъявившего желание помочь ему припарковать машину.
   - В твоем положении, - сказала она, - единственные, кому ты можешь помочь, - это такие, как Томми, чтобы они не стали новыми жертвами.
   - Ты хочешь сказать: я обязан упрятать этого типа подальше, где он никому не причинит вреда? А если предположить, что мы говорим о Томми спустя двадцать лет?
   Она имела дело с детьми и не утеряла детского восприятия мира. И все же она была мужественней меня. Дженет смерила меня долгим взглядом.
   - Я бы сказала то же самое.
   Она поднялась.
   - Больше нет ни секунды. Приходи во время ленча, я куплю тебе бутерброд с тунцом.
   Уходя, она потрепала меня по плечу, что подняло мне настроение.
   Я думал о головоломке, которую она мне подкинула. Есть ли возможность избежать новых жертв? Я попытался представить их, но вместо этого передо мной возник мальчик по имени Остин, один в темноте, задающийся вопросом, все ли в доме спят, действительно ли он слышал шаги. Его ужас становится невыносимым, потому что ему некуда бежать. Он не может обратиться за защитой к своему отцу, потому что шаги в темноте, которые заставляют его содрогаться, принадлежат папе.
   Трудно было вообразить Остина мальчиком. Преодолев свою болезненную беспомощность, он стал мужчиной, которому была нужна власть, чья жизнь подчинялась только этому желанию. Я не мог представить Остина в кабинете врача: полного раскаяния, желающего измениться, пытающегося заставить поверить в это и врача. Но за его слезами проглядывал все тот же человек, который будет управлять окружающими людьми доступным способом и который считает детей нацией, готовой к покорению.
   Если кого-то и можно было винить, так это отца Остина, но и у него, возможно, было свое оправдание. Он был мертв, но причиненный им вред не ушел с ним. Боль живет долго после того, как исчезнет раздражитель, и подобно радиосигналу распространяется дальше.
   Мне было жаль Остина и всех остальных, но не в моей власти было помочь ему. То, что он был жертвой, не объясняло его преступную суть. И я был единственным человеком, который мог пресечь его деяния. Если я этого не сделаю, если Остину удастся вывернуться из-под града моих ударов, он окончательно убедится в своей неуязвимости.
   Глава 12
   Я должен был поставить Элиота в известность. Был полдень, но в его офисе сообщили, что он уже ушел. Мэйми ответила утвердительно, он находился дома. Я сказал ей, что заеду.
   Элиот и Мэйми жили в Олмос-Парке, старом, дорогом районе, но их роскошный дом не был самым шикарным. Это было каменное, одноэтажное строение без архитектурных изысков. В свое время, должно быть, им было тесновато с их тремя детьми. Теперь он походил на сказочный домик, окруженный ухоженными цветочными клумбами и венком из осенних листьев на двери, покрытый темным лаком. Элиот напоминал мне доброго гнома в расстегнутом жилете с трубкой во рту.
   - Входи, входи, - сказал он, и Мэйми, проходя по коридору за его спиной, повторила приглашение.
   - У меня всего несколько минут. Можно тебя?
   Выйдя наружу, Элиот изменился в лице. Он оставил трубку и сосредоточился.
   - Я уже сообщил его адвокату, но думаю, тебе тоже следует знать. Мы начинаем судебное заседание утром в понедельник.
   Элиот подождал. Он посуровел.
   - Я не могу рисковать, Элиот. Мои консультанты говорят, что такие, как Остин, не меняются. Он всегда будет угрозой для детей. Я не могу... пренебречь своими обязанностями, - хотел я сказать, но решил не уязвлять самолюбия Элиота.
   - Он не виноват, - тихо произнес Элиот, ничего больше не добавив. Он говорил так, будто давал мне последний шанс. Я не воспользовался возможностью, но его тон лишил меня желания извиняться. Элиот попытался продолжить:
   - Он был еще ребенком...
   - Он уже не ребенок. Он взрослый мужчина и отвечает за свои поступки. Следует положить этому конец. Все не могут быть жертвами в этом деле. Кто-то должен нести ответственность.
   Голос Элиота был тихим, но в нем ощущались стальные нотки.
   - Я говорил тебе, что, по-моему, с помощью лечения...
   - Лечение его не изменит. Он не хочет меняться, он хочет избежать наказания, и только. Он не мучит себя раскаянием.
   Элиот больше не спорил. Я почувствовал себя опустошенным.
   - Прости, Элиот.
   - И ты меня прости, Марк.
   Голос его звучал проникновенно. Он знал, что так будет. Я ждал его объяснений. Он не отводил от меня взгляда.
   - Я согласился защищать его на суде, - сказал Элиот. Если бы он ударил меня, я бы и то не чувствовал себя таким уничтоженным. Не знаю, думал ли Элиот, что должен все объяснить мне, или выражение моего лица говорило само за себя.
   - Остин попросил меня, и я согласился, - продолжал он. - Мне противно бороться против тебя. Я ненавижу саму мысль о том, как это будет выглядеть, как это навредит твоим шансам на выборах. Но я не могу бросить в беде этого парня. И еще одно, Марк. - Он схватил меня за рукав. - Он невиновен. Жаль, что не могу представить тебе доказательства, но...
   Теперь мы были в разных лагерях.
   Моя машина послушно ехала к Дворцу правосудия. Прибыв туда, я сразу же направился в кабинет Джека Пористера. Он и еще один следователь держали на коленях портативную игру. Когда я вошел, второй следователь развернулся и сделал вид, что занят бумагами, но Джек просто взглянул на меня, вскинув брови.
   - Ты так и не выяснил, куда делся Крис Девис? - спросил я.
   - Исчез с лица земли, - ответил Джек.
   Или провалился сквозь землю. В прошлом Остина уже было одно мертвое тело. Он клялся, что не причастен к этому, но он привык давать зароки.
   - Пошли кого-нибудь в школу Томми Олгрена, - сказал я. - Не жди, пока он выйдет из здания. Не хочу, чтобы он и на секунду оставался один.
   - Уже сделано, - отрапортовал Джек.
   Я уставился на него:
   - Ты такой сообразительный?
   - Скорее предусмотрительный. Я знал, что наши мысли совпадут.
   - Необязательно, - сказал я. - Однако спасибо.
   Он пожал плечами.
   - Какую еще каверзу он может придумать? - спросил я Бекки час спустя. Я приютился на одном из неудобных стульев в ее узком кабинете, чувствуя себя пленником. Я говорил об Остине, но думал об Элиоте. Поэтому Бекки ответила по-своему.
   - Он отвлечет тебя от основного, и ты не подготовишься к суду.
   Она с жалостью посмотрела на меня, такой взгляд предназначается хорошему другу, который потерял разум.
   - Ты когда-нибудь видела его в деле?
   Она покачала головой в ответ.
   - Он лучше всех, Бекки. Все, что я знаю о процессе обвинения, я узнал от него, но он-то знает куда больше.
   - Но на этот раз он на стороне защиты. И его клиент виновен.
   Я кивнул, но Бекки поняла, что это не имело значения.
   - Он просто один из юристов. К тому же давно не практиковавший.
   - О, пожалуйста, не дай ему себя провести вокруг пальца. Он прикинется овечкой, пока не наступит решающий момент.
   - Куда ты? - спросила она.
   - Подальше отсюда. И ты сделай то же самое. Уже ничего не изменишь.
   - Отдохни хорошенько в выходные. Не думай о деле. - Она рассмеялась.
   - Знаю, - сказал я, слегка касаясь ее руки. - Увидимся в понедельник.
   - Марк, ты не хотел бы?..
   - Нет, спасибо.
   Я обнаружил следователя на кухне, он ел сандвич, ожидая, когда родители Томми придут домой и отпустят его. Я разрешил ему уйти, но заставил взять с собой и сандвич. Томми, казалось, был рад этому обстоятельству.
   - Что мы будем делать? - спросил он.
   - Давай пойдем на улицу, - ответил я. - У тебя есть футбольный мяч?
   Томми покачал головой. Мы вышли во внутренний дворик. Был шестой час, конец октября, полная неопределенность и в отношении дня, и в отношении времени года. Сейчас могло быть летнее утро или зимний полдень. Солнце стояло слишком низко, чтобы греть по-прежнему. От него еще исходило тепло, но холод уже подбирался. Ветерок усиливал его.
   - Ты давно видел Стива? - спросил я. Стив был мальчиком, о котором упоминал Томми, но только в прошедшем времени. Я понял, что они когда-то были друзьями.
   Мой вопрос удивил его, как я и предполагал.
   - Стива? Нет.
   - Вы не видитесь в школе?
   - Мы учимся в разных классах, - ответил Томми.
   - Может, в следующем году?
   Томми огляделся, как будто попал в незнакомое ему место. В нашем поле зрения оказались качели, но они предназначались для малышей.
   - В следующем году я буду в средней школе.
   Мы обсудили среднюю школу, преимущество того, что не надо будет все время сидеть в одном кабинете. Я намекал на возможности, которые открывались. Новые друзья в разных классах, новые знакомства. За пять минут можно поменять прошлое на будущее.
   Томми прекрасно справлялся с ролью маленького хозяина дома. Во дворике он стал самим собой, каким я его знал, серьезным мальчиком, который мог говорить о предстоящих в его жизни переменах, как будто уже пережил их. Я поощрял такое поведение. В последнее время мы говорили о разном - о событиях, которые могут произойти в его жизни, не только о прошлом.
   Мы не говорили о деле. Я пришел не для того, чтобы натаскивать его, просто хотел подбодрить, укрепить его доверие ко мне. Вот чего я хотел. На это я потратил недели.
   Если Томми говорил правду, то он попал под двойной удар. Остин завлек его и бросил, в скором времени так же поступлю я. Я не собирался остаток жизни быть его наставником, другом. Как только суд закончится, он останется один.
   Это известный прием: дать жертве понять, что у нее появился друг, покровитель, когда на самом деле потерпевший необходим на суде. Я хотел чувствовать себя виноватым перед Томми. Ему предстояло пережить еще одну трагедию, чтобы больше не было жертв.
   На этот раз, после того что произошло с Кевином Поллардом, я нарочно избегал родителей Томми. Я не хотел на время заменить их в жизни мальчика. Я использовал все свои способности: играл с ним в крикет, прогуливался в парке, говорил о жизни, как будто пытался компенсировать за месяц годы, прошедшие без родительской любви, и так преуспел, что был поражен легкостью победы. Некого было замещать. Отец Томми отказался от своего авторитета давным-давно.
   Я не испытывал ненависти к Джеймсу Олгрену. У меня не было к нему даже неприязни. Я прекрасно его понимал. Он был преуспевающим человеком, уже достигнувшим успеха и надеявшимся на большее. Мне не надо было напрягать фантазию, чтобы поставить себя на его место. Работа была для него важна, и он хорошо с ней справлялся. Она стоила усилий, стоила того, чтобы пренебречь воспитанием сына. Я понимал, как просто было Остину проникнуть в душу Томми. Я шел по тропинке, которую до меня проторил Остин.
   Я не мог позволить Томми ускользнуть за три дня до решающего момента.
   - В чем дело? - спросил я, когда мы вернулись в дом.
   Томми пожал плечами.
   - Нервничаешь? - спросил я.
   Он покачал головой.
   - Ты будешь нервничать, - сказал я, - когда войдешь в зал суда и увидишь, всех этих людей. Но тебе нужно только одно: смотреть на меня.
   Он посмотрел.
   - Что? - переспросил он.
   - Именно так. Просто смотри на меня. Когда войдешь в зал, я встану. Не обращай внимания на всех остальных. Они никто. Ты их никогда не увидишь. Они тебя не знают и не вспомнят о тебе через два дня. Их присутствие не имеет значения. Просто смотри на меня. Ты пройдешь на свидетельское место, будешь говорить со мной, как всегда. Понимаешь?
   - Да. - Он заплакал и повернулся ко мне спиной. - Но я не хочу быть там.
   - Все будет хорошо, - торопливо сказал я. - Мы можем попробовать прямо сейчас, если хочешь. Ты всегда сидел на стуле, когда рассказывал. Ты будешь...
   - Нет, нет. - Он замотал головой. - Я хочу сказать, что не буду давать показаний против Уолдо. Я не хочу причинять ему беспокойство.
   "Сукин сын, - подумал я. - Он все-таки добрался до него". Но как? Мне показалось, что я вижу пресмыкающуюся физиономию Остина в комнате. От него нигде нельзя было укрыться.
   - Когда ты говорил с ним? - мягко спросил я.
   - Я не разговаривал с ним! - закричал Томми, как будто я обвинял его в чем-то. - Я думал о нем. Он не делал мне ничего плохого. Не только он был виноват в том, что произошло. Я не хочу причинять ему боль.
   Дженет Маклэрен предупредила меня о такой реакции. Остин не просто совершил насилие над мальчишкой, он обратил его в свою веру. Томми любил его. И он чувствовал свою вину за то, что произошло.
   - Томми. - Я подождал, когда он перестанет всхлипывать.
   Он испуганно взглянул на меня, понимая, какому человеку противостоит.
   - Ты не сразу поймешь, сколько горя он тебе принес, - сказал я. Думаю, ты уже начинаешь это чувствовать. Не так ли, Томми? Остин не стал сначала твоим другом, а потом понял, как ему хочется до тебя дотронуться. Он обманул тебя. С вашей первой встречи он планировал, как остаться с тобой наедине и снять с тебя одежду. В случившемся не было твоей вины. Совсем не было. Не позволяй ему смутить себя.
   - Я знаю. - Томми вытер глаза тыльной стороной ладони. Его лицо припухло. - Я это знаю. Но мне все же не хотелось бы причинять ему боль.
   - И он делал то же самое с другими мальчиками, - продолжал я. - И с девочками. И некоторым из них было больно. Дело не только в тебе. Мы должны защитить остальных. Ты можешь думать, что он не навредил тебе, но возможно, сильно пострадал другой ребенок. Мы не можем отступиться от этого, правда?
   Он покачал нерешительно головой.
   Я продолжал говорить мягко, но все более настойчиво:
   - Мне тоже нравится Остин, Том. Он многие годы был моим другом. Я тоже не хочу ему вредить. Но это не от меня зависит. Или от тебя. Нам не дано решать, преступление или нет то, что он совершил. Другие люди уже решили это за нас. У нас есть обязанности, которые мы с тобой должны выполнять. Мы не можем ими пренебрегать, не важно, что мы о них думаем. Есть система, которая принимает решения в таких случаях, и мы должны делать то, что нам говорят, нравится это нам или нет.
   Какая чушь. Я и есть система. Я решаю, кого преследовать и до какого предела. Я бы никому не позволил лишить меня права принимать решения. Тем более гну ному извращенцу, которому удалось проложить путь сердцу своей жертвы.
   - Ты понимаешь. Том?
   - Да. - Он перестал плакать.
   Вот где был подкуп. Мне надо было знать точно, проиграл я или нет. Я пытался занять место не только отца Томми.
   - Но ты можешь послать систему к черту, - добавил я. - И меня тоже. Тебе лишь придется найти кого-нибудь другого, чтобы он рассказал о том, что ему сделал Остин.
   Жаль, что я не видел своего лица. Я утратил строгость. Я старался выглядеть мужественным, но уязвленным, готовым к самому худшему. Томми пристально посмотрел на меня, как будто мог разобраться в тонкостях выражения моего лица и в том, что за этим скрывалось.
   - Нет, - наконец сказал он. - Я сделаю это. Можете на меня рассчитывать.
   - Молодец, - ответил я и невольно обнял его.
   Я не стал задерживать его в своих объятиях, затем мы пошли на кухню и стали готовить сандвичи с сыром. Томми они нравились. Я еще с полчаса побыл с ним после прихода его родителей. Уходя, я пожал ему руку. Он был таким маленьким, что я мог бы поднять его одной рукой. Я мог заставить его делать то, что я хотел, но это бы не сработало. Он должен был любить меня. Я вопросительно взглянул на Томми, и он кивнул.
   Я не совсем слепой. Глядя на Томми и его отца, я как будто рассматривал старые семейные фотографии. Томми был моим сыном в миниатюре. Его отношения с отцом были похожи на мои с Дэвидом. Его отец был слишком занят, чтобы заниматься им, исключая редкие моменты, когда он все же вспоминал о сыне, что только пугало мальчика, а не успокаивало его. Тот месяц, что я провел с Томми, прогуливаясь с ним, играя в мяч, примерно равнялся тому времени, которое я провел с Дэвидом, когда он был еще ребенком.
   Я не знал, застану ли сына дома в пятницу вечером, но он оказался там, и не один. Викки открыла дверь.
   - А, здравствуйте, - сказала она, не в пример прежнему, теплее.
   Она выглядела сногсшибательно в длинном белом платье, которое оттеняло загар ее мягкой кожи. Светлые волосы были распущены и укрывали плечи. Нос был усыпан веснушками, чего я раньше не замечал. Серьги свисали до середины шеи.
   - Тихий вечер в домашней обстановке? - спросил я.
   Она засмеялась.
   - Мы собираемся на бал.
   По ее виду можно предположить, что поедет она туда в карете, которая начала карьеру простой тыквой.
   - Надеюсь, что ты будешь почетным гостем, потому что затмишь всех остальных.
   Она улыбнулась в ответ на комплимент.
   - О, я даже наполовину не готова, - сказала она. - Входите.
   Я вспомнил, что видел Викки оживленной считанные разы. Обычно она была холодна, как будто с трудом выносила нашу вынужденную встречу. Сегодня же вечером она выглядела такой счастливой, что вселила в меня огромную надежду.
   Если бы Дэвид тоже выглядел счастливым, я бы просто немного поболтал и ушел. Он был в своем кабинете, сидел на углу кофейного столика, облокотившись о колени с бокалом в руках. Телевизор работал, и он смотрел в его сторону, но вряд ли понимал, что происходило на экране.
   - Посмотри, кто пришел, - объявила Викки таким тоном, который я прекрасно знал после двадцати пяти лет семейной жизни. Он означал: "Встрепенись, Дэв, мы не одни".
   - Привет, папа, - сказал Дэвид скорее озадаченно, чем обрадованно.
   Никогда не видел его в смокинге.
   - Ты выглядишь почти так же привлекательно, как Виктория, чтобы удостоиться чести сопровождать ее, - сказал я, подавив желание поправить ему галстук и лацканы. Мне следовало что-то добавить, чтобы не молчать. Собираешься на бал?
   Дэвид смущенно улыбнулся.
   - Акт благотворительности, в которую нас втянули.
   - Он имеет в виду, что я его втянула, - вставила Викки. - Извините, мне надо закончить макияж, иначе мы никогда не выйдем из дому. Простите, Марк.
   Я вовремя повернулся, поймав взгляд, который она метнула в сторону Дэвида. Она улыбнулась мне.
   - Ничего, я зашел на минутку.
   - Предложи отцу выпить, - на прощание бросила Викки.
   Дэвид улыбнулся, как маленький мальчик, и протянул мне бокал.
   - Вот, осталось чуть-чуть, - сказал он. - Это мой бокал.
   Я отказался.
   - Спасибо, я только что обедал. Так вы собираетесь куда-то вместе? сказал я так, будто обращался к знакомым, которых встретил в фойе театра.
   - Такое иногда случается, - ответил Дэвид.
   От него ничего нельзя было утаить, он был очень сообразителен.
   - Рад это слышать. - Я обвел глазами комнату в поисках темы для разговора. Я чувствовал себя неловко. - Может, сыграем как-нибудь в гольф? внезапно спросил я.
   - Не в эти выходные, но возможно, на следующей неделе.
   Я кашлянул.
   - Ну, это несколько проблематично, у меня на понедельник назначено первое заседание суда. Но так только все завершится, посмотрим...
   - И выборы, - добавил Дэвид. У него на лице отразилось удивление с долей высокомерия: мое появление хоть и было полной неожиданностью, но я оправдывал его ожидания.
   - О, черт с ними, с выборами, - сказал я. - Возможно, они уже ничего не решат. Но этот суд важен для меня.
   Дэвид и не пытался вникнуть в мои опасения. Он кивнул, как будто уже обо всем знал.
   Я начал отступать к двери.
   - У тебя все в порядке, кроме того, что тебе не хочется ехать на бал?
   - Мне все равно, - сказал он.
   - Правда? Ты выглядишь очень расстроенным.
   - Ты бы с большим удовольствием обнаружил меня в одиночестве? - спросил он.
   Я уже подобрался к двери, ведущей в коридор.
   - Я просто так зашел, без тайной мысли. Я хотел тебя увидеть. - Как обычно, я ретировался, отражая атаки на бегу. Что бы я ни планировал, мои планы проваливались. Я остановился.
   Дэвид насторожился.
   - Зачем? - спросил он, невольно выдавая надежду и свою уязвимость.
   - Потому что я люблю тебя, Дэвид. Я тревожусь о тебе. Я не испытываю неприязни к Викки. Но она не мой ребенок. Я забочусь о тебе. Если бы ты был счастлив, я бы успокоился. Но при каждой встрече ты либо один, либо кажешься несчастным.
   - У меня все хорошо, - настаивал он.
   Я смотрел на него. Он не переносил моего пристального взгляда. Он махнул рукой, расплескав содержимое бокала.
   - Ты заботишься о том, чего я хочу, - спросил он, - или о своих представлениях о моем счастье?
   Я не ответил.
   - Я в порядке, - упорствовал он.
   Он читал по моему лицу.
   - Послушай, - сказал он, взял меня за руку и провел через кухню и заднюю дверь во дворик.
   Там росли два ореховых дерева, тень от которых заглушала растительность. Опавшие листья лежали на голой земле.
   - Я не должен ничего тебе объяснять, - сказал Дэвид.
   - А мне и не нужно объяснений.
   - Папа, я счастлив. Я живу той жизнью, которая мне нравится. Может, мы с Викки не любим друг друга, но нам удобно. Мы не цепляемся друг к другу, мы занимаемся своими делами.
   Я был в шоке. Не любят? Они были слишком молоды, чтобы разлюбить.
   - Но это не брак, - сказал я.
   Дэвид вздохнул.
   - Нет, это брак. Наш брак.
   Я продолжил, подбирая слова:
   - Это отношения соседей по квартире. Или... деловых партнеров.
   Уязвимость исчезла из взгляда Дэвида. Он смело смотрел на меня.
   - Я так представлял себе брак, - сказал он. - Люди живут в одном доме и терпят друг друга. Улыбаются за завтраком, потом погружаются в свои заботы.
   Меня покоробило от его откровенности, и я дал ему это понять. Он походил на испуганного парнишку, который врезал своему противнику, но не ожидал, что пойдет кровь. Так что жестокость не была ему свойственна. Я тихо ответил: