Брэндон Джей. Волк в овечьем стаде

   — Почему ты думаешь, что у меня есть другая идея?
   Он улыбнулся мне.
   — О'кей, если эта первая блестящая идея не сработает, если он начнет снова к тебе приставать — это значит, что он задумался над тем, почему это ты вдруг стал им восхищаться. Эта мысль мешает ему жить. Он придумает самый примитивный ответ, например, что ты трус, но ты не давай упрощать идею. Дай ему подумать над чем-нибудь еще.
   Я быстро отбросил вариант с «трусом», как будто только такого идиота, как Брайан, может посетить эта мысль.
   — Например? — спросил Томми.
   Я развел руками.
   — Тебе ситуация знакома лучше, чем мне. Том. Используй то, что он тебе говорит. Если он скажет, что слышал, будто ты собираешься удрать из города, согласись с ним, и тогда ты поймешь, что его занимает. Это объяснит, почему Брайан не отстает от тебя. Не говори ему почему, просто скажи, что понимаешь его, и все будет в порядке.
   Томми кивал головой. Я увлеченно продолжал.
   — Тебя будет забирать из школы полицейский в те дни, когда мы не будем видеться. Если Брайан узнает об этом и что-то тебе скажет, просто испуганно спроси:
   «Ты ведь никому об этом не говорил, правда?» Заставь его волноваться, он должен осознать, что оступился. Или, если ты думаешь, что так будет лучше, признайся ему в чем-нибудь. Признайся в том, чего на самом деле нет, конечно.
   — Да, — согласился Томми. Он был таким же сообразительным, как и его отец.
   — Запомни: парень вроде Брайана не любит думать. Усложняй все, выводи его из равновесия. Он или попробует подружиться с тобой, или будет держаться подальше.
   — Мне это подходит, — добавил Томми. Он говорил действительно как взрослый, опытный человек. Он вытянул перед собой руку в величественном жесте, который я и раньше видел. Но это была рука ребенка, маленькая ручка с тонкими, почти прозрачными пальцами.
   — Это лучшее, что я могу тебе посоветовать, — сказал я.
   Давал ли такие советы Остин? Интересовали ли его проблемы Томми?
   — Если и это не поможет, скажи мне, и я прикажу своему полицейскому сделать из него отбивную.
   — Вас за это судить будут, — сказал Томми.
   Он последовал за мной в гостиную. Мы попрощались, как будто это был деловой визит. Когда я оглянулся к двери, Олгрены стояли, будто позируя для еще одного семейного портрета: миссис Олгрен рядом с мужем, рука мистера Олгрена на плече Томми. Отец и сын подмигнули мне. Я ответил на их знаки загадочным кивком и посмотрел на каждого по очереди. Я крепко держал их в руках, подумал я.
 
   — Ну вот, это случилось, — сказал Тим Шойлесс по телефону. — Ты уже видел, да?
   Он имел в виду последний опрос избирателей. Лео Мендоза только что обошел меня по популярности в предварительном опросе.
   — Похоже на то, что я проиграл скорее колеблющимся, чем Лео.
   — Да, тебе хорошо шутить, — сказал Тим, но его голос не изменился. Он был мрачным, словно ноябрь. —
   Мы потеряли, — сказал он, — преимущество. Но это можно поправить. Нет ли у тебя на примете чего-нибудь «жареного»?
   — Подумаю, — коротко сказал я. — Тем временем давай займемся долгами и рекламой. Пусть по радио снова прокрутят ролики. Может, пора сделать новую рекламу?
   — Возможно. Не знаю, хватит ли времени. Или денег. Все уже заранее расписано. Но я посмотрю, что можно сделать.
   Как обычно после разговора со своим помощником, я был подавлен. Я ввязался в драку ради справедливости.
   — Посмотри, нет ли на этой неделе какого-нибудь ужасного, душещипательного дела для судебного разбирательства, — сказал я, — чтобы я мог этим заняться?
   — Я спрошу, — ответила Бекки. Она говорила в тон мне, но я не мог угадать, считает она, что я шучу или говорю всерьез.
   — И вот еще что, Джек, — сказал я начальнику следственного отдела, — попробуй установить, есть ли доказательства того, что Остин подкупил Поллардов. Большая сумма на их счете в банке, что-нибудь в этом роде…
   — Хорошо.
   — Да, и пошли кого-нибудь забрать Томми Олгрена из школы.
   — Уже сделано, — ответил Джек и вышел из кабинета, озабоченный, как всегда.
   Бекки Ширтхарт довольно откровенно меня рассматривала. Я вспомнил, что службу окружного прокурора лихорадило перед выборами, когда под вопросом оказалась дальнейшая карьера босса и подчиненных. Новая метла чисто метет. Служащие занимались тем, что выправляли свои анкетные данные и обедали с влиятельными адвокатами. Я был уверен, что не только я ознакомлен с опросом избирателей. Я решил, что Бекки тоже обеспокоена этим.
   Но она всего лишь повторила предложение, которое я не закончил из-за звонка Тима.
   — Проблема с Томми заключается в том…
   — Проблема с Томми заключается в том, что он стал похожим на Ости на, — устало сказал я, мои энтузиазм поубавился из-за того, что это дело не было особо эффектным. — Самый искушенный человек на планете. Я должен разрушить эту оболочку, даже если мальчику будет больно, чтобы убедить присяжных, что ребенок действительно пострадал.
   — Тебе придется доказать, что пережитое умертвило Томми, что он неадекватно на все реагирует. Уверена, можно получить подтверждение психиатра. Меня ужасает в этом мальчике пустота, которой он себя окружил. Это столь же страшно наблюдать, как и постоянные слезы, ведь так?
   — Возможно, — отозвался я.
   — Давай я поговорю с ним сегодня. — Бекки наклонилась ко мне.
   Будь я энергетическим вампиром, если бы я мог подпитываться ее энтузиазмом, то избавился бы от этого паралича. Но я не принял ее помощи.
   — Бекки, — сказал я. — Думаю, что справлюсь сам.
   Она посмотрела на меня так, будто не поняла, что имелось в виду.
   — Это обвинение посильно одному, — продолжал я. — Я ценю твою помощь, но мне не понадобится коллега на суде.
   Я ожидал, что она подумает, будто я хочу, чтобы слава досталась только мне. Я был готов к такой реакции. Но в таком случае она не стала бы возражать. Она бы просто ушла, обиженная.
   — Я буду тебе нужна, — твердо сказала она.
   — Будет лучше, если я сделаю это один.
   Она села. Я сумел преодолеть себя и вывести ее из дела. Мы стали ближе, работая вместе, но я все-таки был ее начальником. Через минуту я поднялся, и разговор был окончен. Бекки все поняла. Ее плечи опустились, она съежилась на стуле, как бы ожидая, что я силой встряхну ее.
   — Я знаю почему, — надломленно произнесла она.
   — Ошибаешься, это просто…
   — Ты думаешь, что я перечеркну свою карьеру участием в твоем последнем деле. Ты думаешь, что мне надо остеречься на тот случай, если Лео Мендоза пройдет на выборах.
   — Похоже, он выиграет, — кивнул я.
   — Ты ведь не думаешь, что я останусь здесь с его приходом, правда?
   Я слегка улыбнулся в знак благодарности.
   — Говорить легко, но на деле все гораздо сложнее, Бекки. Надвигается спад. Фирмы увольняют юристов, а не нанимают новых.
   — Это не имеет значения, я не буду здесь работать, — сказала она. — Я знаю, что произойдет с твоей отставкой. Придется налаживать нужные связи, сотрудничать с юристами, которые помогали Лео на выборах.
   — Это только разговоры, — возразил я. — Такие слухи всегда ходят. Прокуратура вроде машины, которая едет, вне зависимости от того, кто за рулем.
   — Нет, — сказала Бекки жестко. Она склонила голову к плечу. Убежденность подчеркивала ее молодость, но не могла заставить меня изменить решение. Молодости свойственно перебарывать отчаяние и держаться веры, чтобы воплотиться во все задуманное.
   — Я работала здесь еще до твоего повышения, — сказала она. — Я видела, кого продвигали по служебной лестнице и почему. После работы надо было встречаться с боссом твоего отдела или идти на мероприятия, которые нравились начальнику. То, что мы делали в зале суда, не имело большого значения.
   Бекки, возможно, была права насчет того, что служебная атмосфера изменится, если выберут Лео. Он не был плохим парнем, я не подозревал его в вынашивании злобных замыслов. Но он верил в систему одолжений и личного расположения. Если он и правда одолеет меня на выборах, то обязан будет своей приверженности системе. Он не забывал об услугах. Но это не изменит кардинально будничную рутину службы окружного прокурора. Как утверждал Элиот, у убийц нет большом поддержки в обществе. Каждый окружной прокурор должен преследовать преступников, прилагая к этому максимум усилий.
   — Я бы никогда не стала главным обвинителем в старой системе, — продолжала Бекки. — И я не вернусь на это место, пока не увижу, что чиновники играют по правилам.
   Ее приверженность трогала меня. Но я чувствовал соблазнительное желание с головой уйти в личную жизнь. Это будет так просто — отказаться от места с легким сердцем. Отделаться от трудных решений и травли сограждан, телефонных звонков от разъяренных полицейских, бесконечных пустых встреч с общественными деятелями. Мне было любопытно узнать, как управлять службой прокурора, я выяснил это, и большее не входило в мои планы. Уход стал бы для меня освобождением.
   До излияний Бекки я не мог припомнить, чтобы меня хвалили за мою работу. Неизменной была только критика. Мало кто был доволен результатами работы уголовного суда. Я не винил их, я тоже не был доволен. Чистое правосудие встречалось так редко. Каждый день приходилось идти на компромисс. Я устал от соглашений, смертельно измучился от своих обязанностей.
   — Хорошо, — сказал я Бекки. — Это твое дело. Но учти, у меня велика вероятность проиграть как дело, так и выборы. Тогда и твоей доле не позавидуешь.
   — Мы не можем проиграть дело, — возразила Бекки.
   Она быстро сообразила, что я могу спросить ее насчет выборов, и добавила:
   — Или выборы.
   — Дело вроде этого… — начал я поучающе.
   Я говорил ей о фактах, а Бекки — как я и предполагал, она оказалась наивной — о том, что непременно должно произойти. Она прервала меня:
   — Мы не можем спустить ему то, что он сотворил с этими детьми. Мы не можем позволить ему продолжать свои художества.
   Я раньше не обращал внимания на то, что ее так увлекло это дело. Я не замечал сочувствия Бекки к детям, и, когда мы говорили о деле, мы говорили о его практической стороне. Я забыл, что с самого начала поразило меня в Бекки: ее сострадание к жертве.
   Она больше не была сосредоточена на себе. Она слегка подалась вперед, ее глаза сияли. Я был уверен, что это задело ее. Я видел, как она старалась выглядеть такой же искушенной, как и все мы. Но она не могла подавить свои эмоции. Она представляла себя одной из жертв.
   Я указал рукой на дверь. Бекки поняла это как отлучение от дела и поднялась. Но я спросил у нее:
   — Как ты думаешь, если мы забаррикадируем дверь и окна, продержусь я дольше января?
   Я не собирался сдаваться. К черту личную жизнь. Мне нравилось принимать решения. Никто не мог управлять этим механизмом лучше меня. Компромиссы мешали мне, несправедливость возмущала. Я не хотел, чтобы этим креслом завладел человек, который выпустил бы джинна на волю.
   — Можно попытаться, — улыбнулась Бекки.
   По крайней мере, мы расстались друзьями. Оставшись в одиночестве, я оглядел кабинет с преждевременной тоской.

Глава 10

   — Я ценю это, сэр. Надеюсь, вы тоже уважаете мою позицию. Я не могу… — Я глупо себя чувствовал, произнося «сэр», но это не был разговор двух друзей. — Вы, возможно, правы, — вставил я и переждал его утверждения, что он действительно прав, затем продолжил: — Но это не зависит от меня. Все решит суд присяжных.
   — Не вводите меня в заблуждение, — неслось из телефонной трубки. — Вы знаете больше любого суда. Вы сами решаете, кому предъявлять обвинение.
   Я позволил ему высказаться до конца. Я был вежлив. Я был почтителен. Но в конце концов решил спросить:
   — Могу я поинтересоваться, сэр, почему вас занимает этот вопрос?
   Через минуту я прикрыл трубку рукой и прошептал:
   — Он заинтересован в правосудии.
   Бекки улыбнулась.
   — Я подумаю над этим, — наконец произнес я как можно искреннее. Моего собеседника, однако, убедил не мой тон, а незыблемая уверенность в собственной важности. Его не могли проигнорировать.
   — Это мэр, — сказал я, положив трубку.
   Бекки вскинула брови.
   — Он хотел, чтобы я отложил суд над Остином для дальнейшего расследования.
   Это был мой первый разговор с мэром Сан-Антонио. Теоретически он не влиял на мои решения. Он представил город, я — округ. Он руководил городскими учреждениями, я представлял обвинение против преступников. Наши функции не пересекались. Но власть мэра исходила из того, что он был главой моей политической партии. Это давало ему контроль над фондами избирательной кампании, финансовыми пожертвованиями, лакомыми кусками, которыми он подкармливал глав различных ведомств.
   Я уставился на телефон.
   — Клянусь, последние дни политики роятся вокруг меня, как будто я стал президентом. У Остина столько друзей!
   — Ты тоже был его другом, — напомнила Бекки.
   Я этого не отрицал.
   — Но я бы не стал идти ради него на такие жертвы. О чем они беспокоятся?
   Она пожала плечами. Если я не мог ответить на этот вопрос, то Бекки и подавно.
   — Ты думаешь пойти на отсрочку? — спросила она.
   — Конечно нет. Если мы с тобой не проведем обвинение на следующей неделе, никто этого не сделает. Они меня недооценивают.
   — Слишком они на тебя… давят, — осторожно сказала Бекки.
   Я пожал плечами.
   — Что они могут мне сделать?
   Бекки не была столь наивной и несведущей в политике, как казалось на первый взгляд. Вопрос был не в том, что могли мне сделать эти люди, а в том, в чем бы они мне отказали в преддверии выборов, которые я, похоже, проигрывал. Они считали меня упрямцем. Может, стоило подумать над невиновностью Остина, раз его поддерживало столько людей. Может, мне следовало поддаться на их требования или по крайней мере притвориться: отложить заседание суда, вернуть поддержку на выборах, воспользоваться шансом сохранить за собой этот кабинет. У меня в запасе окажется четыре года, за которые я решу, стоит ли судить Остина.
   Но мое упрямство было оправданно. Наступление на меня целой армии политиков заставило увериться в своей правоте.
   — Что ж, мне нужно сматываться, — сказал я. — Эти деловые звонки…
   — Я хочу пойти с тобой, — сказала Бекки.
   Я нахмурился.
   — Ты шутишь.
 
   — Тебе бы следовало заняться чем-нибудь получше, — сказал я ей полчаса спустя.
   — Нет, — торопливо ответила она и тут же смутилась.
   — Мне интересно посмотреть, как: делается политика.
   Я хмыкнул. Она достаточно привыкла ко мне, чтобы говорить это в шутку, но и я изучил ее хорошо, чтобы заметить это. Мы с Бекки неожиданно сблизились за последние месяцы. Когда моя жизнь начала рушиться, я стал больше делиться с ней. Из-за напряженной подготовки к суду мы иногда не видели никого, кроме друг друга, вместе завтракали, обедали и ужинали. Хотя Бекки все еще появлялась в суде, большинство обвинительных актов она передала двум помощникам. Она мне не открылась, но, судя по моим наблюдениям, наша близость сказалась и на ней. Она чувствовала себя изгоем даже в окружении коллег. Мы готовились к суду так секретно, что не могли делиться своими соображениями ни с кем. Естественно, за обедом, во время коротких перерывов, мы затрагивали и другие темы. Она знала, что Линда давно ушла из моей жизни, и Бекки была одна.
   — Почему бы тебе не позвонить тому парню… — Я чуть не сказал — мальчику. — Донни, не встретиться с ним? Уверен…
   — Донни нельзя звонить, — прервала Бекки, — он объявится, когда ему будет удобно. — Ее голос был таким спокойным, почти удивленным, как будто она читала вслух стихотворение, которое разучивала часами. — И пожалуйста, — добавила она более оживленно, — если когда-нибудь встретишься с ним, не называй его Донни. Это наша маленькая тайна. Вообще-то он Дон.
   — Ты сознательно понизила голос, когда произнесла это имя, или?..
   — Так надо произносить его имя, — сказала Бекки, опустив подбородок совсем низко, снова повторяя: — Дон.
   — Наверное, так диктор будет произносить его имя, представляя нового президента, — предположил я.
   — О, Донни никогда не имел ничего общего с политикой, — быстро сказала Бекки. — Он…
   И внезапно замолчала. Она снова смутилась. Вообще-то мне польстило, что она забыла, с кем говорит. Чтобы загладить неловкость, я сказал:
   — Ты боишься показаться навязчивой? Позволь тебе заметить, что мужчинам это нравится. Особенно симпатичным. Я влюблялся в каждую девчонку, которая меня преследовала.
   Бекки ухмыльнулась при слове «каждая». Ох уж эти юристы, нельзя слово в простоте сказать.
   — Что, много было поклонниц, а? — насмешливо спросила она.
   Я задумался и не скоро пришел в себя. Когда я выбрался из лабиринта мыслей, то обнаружил, что Бекки тоже замолчала. Я стушевался оттого, что забылся в ее присутствии.
   — Это будет унизительно, — сказал я, паркуя машину.
   Стоянка была наполовину пуста. У меня еще остались сторонники, последняя надежда на выборах. Некоторые из них пришли на митинг. Юристы — на случай моей победы, кое-кто из кандидатов не упустил возможности покрасоваться в кадре, не все сторонники еще знали, что я стал отверженным в мире политики. По машинам на стоянке можно было определить, что и таких было мало.
   В сумерках расплывались контуры низкого здания.
   — Пусть люди увидят, — тихо проговорила она, — что они с тобой вытворяют. Пусть знают о звонках и давлении, которому ты противостоишь. Если бы люди имели понятие, против кого ты идешь…
   — Это, наверное, не имеет значения.
   Бекки вышла из машины. Фары автомобиля осветили ее фигуру, но лицо оставалось в тени. Бекки, должно быть, это нравилось.
   — Можно, я скажу тебе кое-что? — спросила она.
   — Конечно. — Я захлопнул дверцу машины и двинулся к зданию. Она догнала меня и остановила. Ей не хотелось говорить на ходу.
   — Знаешь, ты не играешь в политику, не оказываешь услуг, и так работает вся служба, — торопливо сказала она, — но я никогда не общалась с тобой близко, чтобы проверить это. Я предполагала, что тебе приходится оказывать мелкие услуги, которые помогают политику удержаться на своем месте. Мы все так полагали. Но теперь я стала тебе ближе. И я знаю, что это не было показухой. Я совсем не интересуюсь политикой, стараюсь избегать этого, но всех знакомых убеждаю, чтобы он голосовали за тебя. Уверена, все, кто действительно знает тебя, делают то же самое. Может, если…
   — Бекки, — сказал я, чувствуя одновременно благодарность и неловкость, — спасибо тебе. Но я внесу коррективы. Не создавай себе кумира. Это принесет только вред.
   — Я не говорила, что ты мой кумир, — резко возразила она.
   — Хорошо. Потому что кумиров не существует.
   Стимулом к моей речи послужило то, что в дверях показался знакомый силуэт человека, которого я никак не ожидал сегодня увидеть. Но это был он.
   — Элиот! — радостно воскликнул я.
   Несмотря на предостережения Бекки, я был счастлив видеть его. Он тепло пожал мне руку.
   — Как хорошо, что ты пришел. Привет, Мэйми.
   Жена Элиота, женщина лет сорока, стояла рядом в шляпе, которую надевала на каждую политическую акцию. Я бы узнал эту шляпу, если бы увидел ее без хозяйки. Мэйми улыбнулась мне. Она была так похожа на мою бабушку, что я почувствовал себя восьмилетним мальчиком.
   У входа стояла толпа, человек пятьдесят — шестьдесят, достаточно, чтобы предотвратить полный провал.
   Здесь было несколько других кандидатов, которые искали знакомых, чтобы с ними поздороваться. В этой толпе Элиот привлекал к себе больше внимания, чем я. Мне бы пришлось ждать своей очереди, если бы он не выпихнул меня вперед. Я не собирался использовать эту акцию, чтобы задать ему несколько интересующих меня вопросов, просто хотел сказать, что рад его приходу. Появление Элиота Куинна на моем митинге имело большое значение. Не решающее, к сожалению, но это делало его появление еще более трогательным.
   Он оборвал мои изъявления благодарности.
   — Насколько все плохо? — спросил он.
   — Хуже, чем я ожидал, — шутливо ответил я. Меня смущало то, что я возвышаюсь над своим бывшим боссом, как будто стремлюсь привлечь к себе внимание.
   Я наклонился к нему.
   — Они ведут себя осторожно или уже пригрозили, что могут навредить тебе, если ты обвинишь Остина? — спросил Элиот.
   Он как будто тоже шутил, и каждый, увидев нас из другого конца зала, подумал бы, что так оно и есть, но его глаза были серьезны.
   — Они действуют напролом, — ответил я.
   Эти люди были старыми друзьями Элиота. Он их знал, даже если не поддерживал отношений.
   Я спросил:
   — Почему они не удосужились прощупать меня? Лучший способ заставить меня выдвинуть обвинение против Остина Пейли — это сказать, что у меня ничего не получится.
   Элиот тоскливо улыбнулся. Он, должно быть, вспоминал те годы, когда разделял бремя власти с этими старыми кретинами, ему не раз приходилось иметь с ними дело, помогать им или просить у них помощи.
   — Эти люди не обучены дипломатическому обращению, — сказал он. — Они привыкли к тому, чтобы их приказы неукоснительно выполнялись.
   — Чего они боятся, Элиот? Можно подумать, что Остину кое-что известно о каждом из них. Неужели ими движет страх, а не желание поддержать старого друга?
   — Ничем не могу помочь, Марк. Если узнаю, в чем дело, обязательно расскажу.
   Мы стояли молча. Мне хотелось верить в слова Элиота. Но за свою жизнь он научился насквозь видеть людей. Он знал, что я не верил ему, не до конца верил.
   Я произнес речь, аудитория вежливо поаплодировала и тут же направилась к дверям. Бекки ждала меня, когда я пожал руку последнему знакомому. Мы ехали обратно ко Дворцу правосудия в молчании, которое, казалось, овладело нами из-за темноты. Был девятый час, улицы в деловом районе опустели. Прохожим здесь нечего было делать.
   — Марк?
   — Все хорошо.
   Неудача расстроила меня, но мне не хотелось обсуждать причины моего провала.
   Я подрулил к машине Бекки, простился с ней и уехал, как бы по делам, но вместо этого нашел стоянку в другом конце. Дворец правосудия казался в темноте неуклюжим и уродливым. Почти квадратным. Мягкий свет, который придавал старому зданию суда флер романтичности, не смягчал угловатости новой постройки. Я не стал предаваться красотам архитектуры, а просто вошел внутрь. В коридоре было темно. Кое-кто из честолюбивых подчиненных мог задержаться допоздна, но не настолько. Лифт заворчал, протестуя, так как рабочий день уже закончился.
   Прокуратура опустела, что меня порадовало. Света было достаточно, чтобы добраться до офиса, поэтому я не стал включать дополнительное освещение. Закрыв дверь, я с облегчением вздохнул, словно вернулся домой после утомительного дня.
   Никаких лишних мыслей. Здесь не место размышлять о своей жизни. Вот почему я пришел. Деловые бумаги уже были разложены на столе. Не надо было что-то искать. Я сел, накрыл их ладонями, и моя личная жизнь ушла в сторону. Мне захотелось покопаться в деталях предстоящего дела. Я проверил обвинительный акт в сотый раз, убедившись, что вред, причиненный Остином Томми, был четко и профессионально доказан. Я мысленно стал описывать происшедшее, вдаваясь в нюансы, надеясь, что картина покажется присяжным такой же живой и ясной.
   Мои мысли возвратились к Томми. Он пугал меня. Я не знал, что подумают о нем присяжные: мальчик, слишком зрелый для своего возраста, спокойно дающий показания с ухмылкой на губах. Миниатюрный Остин Пейли.
   Пришел на ум Дэвид. Забытый отцом Томми кинулся за любовью к другому человеку. Дэвид же отказался от моей любви, решившись на брак без взаимной склонности. Мне не хотелось чувствовать себя ответственным за него — он был взрослым мужчиной, — но тем не менее на душе было неспокойно. Я всегда буду тревожиться за него, не важно, сколько лет ему будет.
   Ночь завладела городом, холодная и темная, пробралась она и в мой кабинет. Потому что я не зажигал свет. Мне хотелось темноты, тишины. Я хотел забыться, но знал, что сон не придет.
   Я больше не мог думать о деле. В одиночестве и темноте я пронзительно ясно осознал, что привел свою жизнь к краху. Мне не удастся наладить отношения с Линдой. Она строила новую жизнь, свободную от наших разногласий. Меня занимал вопрос, достигнет ли она того счастья, которое было у нас с ней.
   Я сам способствовал развалу своей семьи. Мы с Дэвидом еще как-то могли поддерживать натянутые отношения, но все остальное было невозможно. Луиза правильно спланировала свою жизнь. Дина прекратила отчаянные попытки удержать меня. В последние встречи по выходным она в основном говорила о школе, подразумевая мальчиков. Теперь, вооруженная опытом свиданий с двумя парнями. Дина энергично заглядывала в будущее, отметая прошлое, где остался я. Я уже не занимал ее мысли.
   Даже старые друзья вроде Элиота отдалились. Я никому больше не верил.
   Ничего не осталось. Ни одна человеческая душа обо мне не тревожилась. Мне не к кому было кинуться со своей бедой или радостью. Я не знал, куда пойти в праздник, с кем посидеть погоревать.
   Я вышел на крошечный балкон пятого этажа и был очарован колдовским светом луны. Казалось, до нее можно достать рукой. Она плыла над горизонтом отяжелевшая, огромная, с расплывчатыми контурами. Словно объятая пламенем, она походила на птицу-феникс. Она была ущербной и потому неровной и чем-то напоминала слегка откинутую назад человеческую голову. На несколько минут я отвлекся, а потом увидел уже совсем другую луну, суровую и мертвенно-белую. На память пришли ночи далекой юности, когда невозможно было усидеть дома, а мысли устремлялись к прекрасным женщинам и мир был полон романтики. Я тогда воображал себя героем любовного романа, и мечты мои не знали границ. Казалось, я могу оседлать луну и улететь в заоблачные дали. Но сейчас я видел совсем другую луну, похожую на холодный камень, заслонивший звезды.