Брэндон Джей. Волк в овечьем стаде

   — Он знает, — упрямо повторил он.
   Я пригнул его голову к подушке.
   — Что знает?
   Он промолчал.
   — Что ты хотел помочь Остину? Это не имеет значения. Он никому об этом не скажет.
   Я ушел не сразу, мы успели пошептаться в темноте. Поговорили о школе, о том, что его ждет впереди, я очень надеялся, что калейдоскоп событий увлечет его, и боль затихнет, и он забудет себя сегодняшнего, виноватого и беспомощного. Томми произносил слова все медленнее, часто затихая. Я укрыл его, убрал со лба прядь волос и поцеловал его.
   — Спокойной ночи, — сказал я в дверях, в ответ мне донеслось едва различимое бормотание.

Глава 15

   После того как предъявлено обвинение, возвращаться в зал суда — настоящая пытка для прокурора. Я сделал все от меня зависящее, вытерпел нападки, оставалось ждать, что выкинет защита. Неожиданностей для адвоката в начале процесса не предвидится, позиция обвинения ей известна заранее. Прокурор оговаривает своих свидетелей в обвинительном заключении, значит, адвокат имеет доступ к списку. Возможно, он не в курсе всего, что скажет прокурор, но позиция последнего не тайна.
   Прокурор же, напротив, даже не догадывается, что припасено у защиты. Многое всплывает неожиданно. Остается безмолвно внимать в надежде отбиться во время перекрестного допроса и ожидать, что тебя посетит вдохновение.
   Единственное, в чем не приходилось сомневаться, — это в показаниях Остина. Мы с Элиотом знали, чего стоила презумпция невиновности. Подзащитный недвижно сидит перед присяжными, не реагируя на обвинения прокурора, и дожидается решения своей участи. Элиот должен был вызвать Остина для свидетельских показаний.
   Троица: Элиот, Остин и Бастер, оживленно беседуя, появилась в зале суда. Блистал красноречием Бастер. Судя по всему, он клокотал от ярости, что Элиот не выпускает его к барьеру в таком важном процессе, но Элиот крепко держал вожжи в своих руках, поддерживаемый Остином, который точно знал, кто в суде лучший. Очевидно, сегодня ему все же удалось убедить Остина позволить ему выступить.
   Мы с Бекки молча расположились на своих местах. Мы не знали, что нас ждет.
   Некоторое время спустя, когда присяжные заняли свои кресла и появился судья, Элиот произнес:
   — Защита вызывает Мартина Риза.
   Мы с Бекки переглянулись. Это был сюрприз для нас. По проходу катился упитанный коротышка, облаченный в костюм на два размера меньше. Его отвислые щеки вздрагивали, отвлекая внимание от пышных темных усов и клочка каштановых волос, переброшенного от уха до уха. Он зыркнул глазами на меня, как будто я был возмутителем его спокойствия.
   Бекки вздохнула. Этого типа она не знала.
   — Я, — настойчиво произнесла она.
   Весь процесс полностью шел под надзором главного прокурора. Я допрашивал потерпевшего и обвиняемого, а моему заместителю достались менее значительные свидетели. Мне не хотелось выпускать нити обвинения из своих рук, слишком многое зависело от исхода этого дела, и, пока коротышка присягал и занимал свидетельское место, я приглядывался к нему, прикидывая, с какой стороны подойти.
   Бекки не сдавалась, она прошептала:
   — Я!
   Ее рука намертво вцепилась в мое запястье. Я перевел дыхание и сдался:
   — Твой.
   Она пододвинула к себе документы, взяла ручку, не спуская глаз со свидетеля. Кто был этот Мартин Риз?
   Это открылось сразу же после очередного вопроса:
   — Где вы живете, мистер Риз?
   — Я бы предпочел не говорить, — сказал свидетель, покосившись на меня.
   — Вы живете в Техасе? — спросил Элиот.
   Он выдержал долгую паузу. Наконец его прорвало:
   — Я не хочу, чтобы все знали, где я живу. Я и так уже порядком натерпелся!
   Присяжные проследили за взглядом мистера Риза, но я не изменился в лице, сохраняя озабоченность и непонимание. Это не составляло труда.
   — Поставим вопрос иначе, — утешительно проворковал Элиот. — Где вы жили два года назад?
   — На Сперроувуд-Драйв, здесь, в Сан-Антонио.
   Меня пронзило ощущение тревоги. Мартин Риз был соседом Томми. Чем он нас озадачит? Не мог же он подглядеть в окно, чтобы свидетельствовать о чистоте помыслов Остина? Я кинул взгляд на чету Олгренов. Побледневшая миссис Олгрен застыла в кресле, она была готова провалиться сквозь землю.
   — Я скоро вернусь, — прошептал я Бекки и стремительно обошел заграждение. Двигаясь по проходу, я подал властный знак родителям Томми, они с виноватыми лицами поплелись следом за мной.
   Я затащил их в одну из крошечных комнат ожидания, примыкающих к залу суда, и закрыл за собой дверь.
   — Кто он? — спросил я.
   Миссис Олгрен оцепенела. Ее муж робко попытался принять огонь на себя.
   — Он был нашим соседом, — сказал он. — Около года назад переехал.
   — И что? — Я брал быка за рога.
   — Из-за него мы и Томми не сразу поверили, — дрожащим голосом произнесла миссис Олгрен, взывая к моей снисходительности.
   Я застыл на месте, покрываясь липким потом.
   — Томми обвинил мистера Риза в насилии по отношению к себе, — подтвердил он мою догадку.
   — О Господи! — Я схватился за голову.
   — Это была ложь, — затараторила мамаша Олгрен, как будто это имело значение. — Мы все выяснили. Томми сознался, что все придумал.
   — Мы вздохнули с облегчением, когда он не стал обращаться в суд, — добавил ее муж, — мистер Риз собирался, но мы замяли скандал.
   — Почему вы это утаили. — Я был выбит из колеи, мысли путались.
   — Мы надеялись, что все уладилось и осталось в прошлом и…
   — Идите в мой кабинет, — не допуская возражений, приказал я.
   — Что теперь будет? Мы не могли бы?..
   — Мне надо подумать, — тихо произнес я. — Дожидайтесь меня в кабинете, возможно, я приду.
   Мне казалось, что весь зал пожирал меня глазами, когда я возвращался на свое место. Я ошибался, всеобщее внимание было уделено свидетелю. Я не стал тормошить Бекки, и без этого все было ясно. Ее внимание было поглощено Мартином Ризом.
   Она порывисто поднялась.
   — Протестую, — сказала Бекки. — Утверждение основано на слухах.
   Элиот сухо заметил:
   — Мы вовсе не утверждаем, что это правда. Напротив, мы подчеркиваем ложность обвинения. Мистер Риз говорит о самом факте претензий к нему.
   — Если таковые были, — поправила Бекки. — Я думала, он собирался сообщить, что был наслышан о подобном заявлении.
   — У нас есть доказательства… — начал было Элиот, но судья Хернандес уже устал от спора и не собирался мешать защите.
   — Протест отклоняется, — буркнул он.
   — Что вам сообщили родители Том ми Олгрена? — спросил Элиот.
   — Их сыночек заявил, что я его изнасиловал, — почти прорычал Риз. Его лицо налилось кровью, и у меня возникло опасение, что его хватит удар, прежде чем Бекки успеет задать ему несколько вопросов.
   — Вы не могли бы уточнить? — попросил Элиот. Я быстро набросал в блокноте: «Это неправда. Томми сознался во лжи».
   Бекки безучастно взглянула на записку. Она уже догадалась.
   — Он сказал, что я заманил его к себе домой, когда он был один, и что я… что я сделал это с ним. Отвратительно. Заставил его раздеться. Заставил его заниматься этим со мной.
   — Это была правда? — спросил Элиот.
   — Нет! — Он выплеснул всю свою злость. — Это гнусная ложь! У меня есть дети. Я никогда, никогда в жизни не делал ничего подобного. И в мыслях не было! Я бы убил такою человека.
   — И что было потом?
   — Олгрены пригрозили, что сообщат полиции. Я посоветовал сперва убедиться, прежде чем поднимать шум. Думаю, что их это насторожило.
   — И что они сделали?
   — Я сказал им, что готов пройти полиграфический тест и что им бы следовало проверить ребенка.
   — Вы проходили тест? — спросил Элиот.
   — Протестую. — Бекки вскочила. — Результаты полиграфического теста не принимаются во внимание.
   — Я же не спросил о результате. — Элиот даже не дал себе труда подняться.
   Но одно упоминание о полиграфическом тесте может быть опротестовано. Судья принял протест Бекки. Но адвокат волен запросто задавать скользкие вопросы. Защита не боится запретов.
   — А тест на детекторе лжи вы проходили? — спросил Элиот свидетеля.
   — Да. — Протест Бекки не смог заглушить ответа. — И выдержал его, — торопливо добавил он, исподлобья посмотрев на Бекки, она ответила достойным взглядом. Я поразился ее деланному спокойствию. Элиот сочувственно поинтересовался:
   — Они обратились в полицию?
   — После этого — нет, — самодовольно сказал Риз, сложив руки.
   — Томми предъявлял обвинение вам лично, мистер Риз?
   — Нет. Я хотел поговорить с ним в присутствии родителей, но они выставили меня вон. На улице он даже не решался посмотреть мне в глаза.
   — И чем все закончилось?
   — Я поинтересовался, прошел ли мальчик тест на детекторе лжи, но они отмалчивались…
   — Протестую, — сказал Бекки. — Это домыслы!
   Ее протест был принят, что вовсе не остановило свидетеля.
   — Я не мог этого так оставить. Я потребовал извинений, пригрозил, что обращусь в суд. Они стали избегать меня. До суда бы не дошло, не в моих интересах было раздувать скандал, но они струхнули, это факт. Им пришлось признаться, что мальчишка врал. Они сказали:
   — Протестую. Недоказуемо.
   — Протест принят.
   — Перед вами извинились, мистер Риз?
   — Да.
   — Родители Томми?
   — Да, сэр, я велел им привести Томми, но он так и не появился. Через несколько месяцев мне подвернулся вариант, и я согласился на переезд, мне было тяжко оставаться в этом районе. Но по справедливости должны были убраться они.
   Элиот, должно быть, понимал, что его свидетель не вызывает симпатий, хотя его показания на руку защите. Он не стал больше задавать ему вопросов. Бекки начала без предисловий.
   — Мистер Риз, — сказала она, — вы ведь не слышали, чтобы Томми сам обвинял вас?
   — Нет. Он боялся встречаться со мной.
   — Так значит, все, о чем вы рассказали, вы услышали от кого-то другого.
   Она бросила взгляд на судью. Тот оставался невозмутимым.
   — Он лично мне ничего не говорил.
   Бекки кивнула. Она колебалась. Мне передавалась ее нервозность. Незапланированный допрос свидетелей защиты всегда непредсказуем. Приходится отступать от правила: не задавай вопроса, на который не знаешь ответа.
   — Как долго вы были соседом Олгренов, мистер Риз?
   Он запыхтел, вспоминая.
   — Не помню точно. Лет пять-шесть.
   — Какие у вас были отношения с Томми перед тем, как вы узнали, что он вас обвинил?
   — Какие отношения? Он же ребенок. У меня не было с ним ничего общего. Может, он играл с моими детьми, не знаю, я почти не замечал его.
   — Между вами не было разногласий?
   Бекки стреляла наугад, но создавалось впечатление, что она бьет в яблочко.
   — Он же ребенок, — повторил Риз. — Что я должен был делать, драться с ним?
   — А вы дрались с ним?
   — Нет!
   — Я не имею в виду кулачный бой, мистер Риз. Вам не случалось гнать Томми со своего двора, ругать его за провинность.
   Риз выглядел озадаченным.
   — Не знаю. Может быть.
   Бекки призадумалась, прикидывая, стоит ли наносить решающий удар, но, верно рассудив, что предъявить ей нечего, она отступилась.
   — Я закончила со свидетелем.
   Элиот смягчил удар, нанесенный Бекки.
   — Мистер Риз, вы согласились давать показания из-за нелюбви к Томми Олгрену?
   Риз побагровел.
   — Вы думаете, я разозлился на ребенка? Или мне так приятно стоять перед вами? Я не собирался приходить. Но этот врунишка хочет разрушить еще чью-то жизнь! Я был обязан прийти.
   — Спасибо, мистер Риз.
   Добропорядочный гражданин, он кивнул в сторону присяжных, выходя из зала. Я отбросил мысль вызвать его повторно во второй половине дня, вряд ли нам удастся так быстро раскопать что-нибудь двусмысленное в его биографии. Уж Элиот, должно быть, ничего не упустил.
   Я собрался пойти поговорить с Олгренами, оставив следующего свидетеля на попечение Бекки, но изменил свое решение. Меня поразил выбор Элиота.
   — Защита вызывает Остина Пейли.
   Поразительно! Подзащитный идет номером третьим. Я призадумался и понял ход мысли адвоката. Элиоту уже удалось зародить у присяжных сомнение в правдивости Томми. Остин мог полностью разбить его позицию.
   Остин торжественно давал клятву. Можно было подумать, что его посвящали в высокий сан. Он вознес над собой правую руку и не отрывал глаз от сержанта. Он уверенно сел на свое место, казалось, не испытывая никакого волнения и страха.
   Он, конечно, выделялся среди публики своей элегантностью: строгий серый костюм, рубашка цвета охры и галстук в мелкую сине-серую полоску. Бытовало мнение, что обвиняемому лучше выглядеть скромным в зале суда, но сегодняшнее заседание было исключением из правил. Остина не обвиняли в воровстве. Однако подсознательно со вкусом одетый человек вызывает подозрение. Я пытался объективно отнестись к Остину. Он уже не был моим другом. Но и при всем воображении я не мог представить его монстром. Передо мной стоял обвиняемый, которого я обязан был уничтожить.
   — Остин Роберт Пейли, — четко произнес он.
   — Чем вы занимаетесь, мистер Пейли?
   — Я адвокат.
   — Вы из Сан-Антонио?
   — Я прожил здесь всю жизнь, — ответил Остин. Он говорил громко, внятно, не допуская обычной своей иронии. —
   — Вы знаете, в чем вас обвиняют? — спросил Элиот.
   — Да, — сказал Остин, казалось, сама мысль об этом вызывает в нем отвращение.
   — Вы совершили сексуальное насилие над Томми Олгреном?
   — Нет, — уверенно ответил Остин.
   Ситуация прояснилась. Остин удержался от соблазна заявить, что даже не помышлял о том, чтобы прикоснуться к ребенку с дурными намерениями. В противном случае я воспользовался бы правом высказывать свое мнение о других подобных обвинениях против него. Однако Остин был юристом, он не стал подставляться и просто отмел обвинения. Это и понятно. Любая неточность грозила ему провалом.
   — Вы знакомы с Томми? — спросил Элиот.
   — Да.
   Мне показалось, что не только я насторожился. Все ожидали, что он станет отрицать сам факт знакомства.
   — Откуда вы его знаете?
   — Знакомство наше случайное и мимолетное. Помимо своей адвокатской практики, я время от времени вкладываю средства в недвижимость. Два года назад я облюбовал дом для покупки в районе, где живет Томми. Чтобы избежать непредвиденного ремонта в случае каких-либо недоделок, я подстраховался и заглядывал туда подряд несколько дней. Вокруг дома постоянно крутились дети. Среди них был и Томми.
   — Вы хорошо его помните? — с опаской спросил Элиот.
   Остин кивнул. Он выглядел обеспокоенным.
   — Он подходил чаще других. Иногда мне даже казалось, что он намеренно поджидает меня.
   Я поднялся.
   — Протестую, ваша честь. Свидетель не может знать, о чем думал пострадавший.
   Элиот, стоявший рядом со мной, тут же парировал.
   — Ваша честь, речь идет о субъективном восприятии происходящего. Это не возбраняется.
   — Протест отклонен.
   Интересно, хотя бы один мой протест будет принят на протяжении того времени, что Остин разглагольствует. Или судья задался целью огородить подозреваемого ото всех неожиданностей, памятуя об обязанностях перед друзьями Остина.
   — Какое впечатление о Томми у вас сложилось, мистер Пейли?
   — Он показался мне очень одиноким. Я не заметил, чтобы он общался с кем-то из детей.
   — Вы разговаривали с ним?
   Остин задумался.
   — Пожалуй, наравне с остальными, хотя нет. Наше с ним общение было достаточно интенсивным, ведь он постоянно подходил к дому. Разговоры не выходили за рамки общепринятых.
   — Вы когда-нибудь приглашали его в дом?
   — Нет. В этом не было необходимости. Я боялся, что дети могут что-нибудь испортить.
   — Вы брали Томми куда-нибудь с собой?
   — Никогда.
   Остин одарил каждого из присяжных самым прямодушным взглядом. Я поражался его изворотливости. Он умел казаться убедительным. Остается дождаться, поверят ли в его искренность люди, которые впервые увидели его в зале суда? Кому, как не мне, было знать умение Остина приврать. Эту модель поведения он выработал много лет назад. Ему ничего не стоило подстраивать встречи с Томми без свидетелей. Я вспомнил рассказ мальчика, как они вдвоем притаились за дверью и хихикали, что другие дети не попадут в дом. Гнусность с ребенком Остин совершил в чужом доме, потом незаметно доставил его на место. Кто мог опровергнуть показания Остина, кроме Томми? А тут еще этот Мартин Риз с его разоблачениями! Мне стало страшно от хладнокровия, с которым держался Остин.
   Элиот сурово посмотрел на своего клиента.
   — Остин, ты когда-нибудь дотрагивался до Томми в сексуальных целях?
   — Я вообще не помню, чтобы я дотрагивался до него. Нет. Я никогда не чувствовал сексуального влечения к Томми.
   — А у тебя была такая возможность? — настаивал Элиот.
   Остин покачал головой.
   — Мы никогда не оставались наедине. На улице мы беседовали на глазах у всего квартала. Этим ограничивались любые контакты.
   Элиот удовлетворенно кивнул.
   — Почему он вдруг решил обвинить тебя в этом?
   — Протестую, ваша честь. Свидетель утверждает, что совсем не знает Томми. Как он может утверждать, что было у мальчика в голове?
   — Он свидетельствует о своих впечатлениях. Ваша честь, в компетенции присяжных делать выводы.
   Судья Хернандес, как мне показалось, был благодарен Элиоту за явную подсказку, ему не приходилось напрягаться, чтобы придумать, как отклонить мой протест.
   Элиот видоизменил вопрос.
   — Как вы думаете, почему Томми решил обвинить вас в том, чего вы не совершали?
   Остин, казалось, задумался над вопросом.
   — Я уже говорил, мне он показался одиноким мальчиком, которому не хватает родительского тепла. Я думаю, он пытался привлечь к себе внимание.
   Элиот вполне удовлетворился ответом — он выдержал паузу и произнес столь долгожданные для обвинения слова:
   — Я передаю свидетеля.
   Прокурор может блеснуть, допрашивая обвиняемого. Разоблачить его наглую ложь. Раскопать какую-нибудь криминальную деталь из прошлого. Прокурору доступно выявить некоторые противоречия в показаниях при слабой защите.
   Остина трудно было назвать заурядным обвиняемым, а его адвокат был едва ли не лучшим в своей области.
   Они не допустили промашки в показаниях. Выступали как по одним нотам. Мне просто не за что было уцепиться. Блокнот был пуст.
   — Привет, Остин, — начал я.
   Он вежливо кивнул.
   — Привет, Марк.
   — Мы с тобой давно знакомы, не так ли?
   — Да. Несколько лет.
   — Можно сказать, мы были друзьями. Ведь так?
   Элиот спросил:
   — Нельзя ли перейти к делу, ваша честь?
   Слова судьи, принявшего протест, заглушили ответ на мой вопрос.
   — Давай поговорим о твоем прошлом, — продолжил я. — Ты женат?
   — Нет.
   — А состоял когда-либо в браке?
   — Не вижу смысла в таком вопросе, — вставил Элиот.
   — Вы правда не понимаете, почему это может быть интересно присяжным? — спросил я его.
   Элиот не потрудился ответить мне. Он вопросительно смотрел на судью.
   — Протест принят, — согласился судья.
   — У тебя были серьезные отношения с женщинами? — поспешил я задать вопрос Остину.
   — Протестую.
   — Я отвечу, — сказал Остин. Он обращался только ко мне. — Без всякого сомнения, у меня были серьезные отношения с женщинами. Но я не собираюсь выставлять их на всеобщее обозрение. Я не хочу причинять беспокойства.
   — Как благородно. — Я был предельно искренен.
   — Протестую, — ввернул Элиот.
   — Протест принят. Держите свои замечания при себе, — приказал мне судья Хернандес. Я даже не посмотрел в его сторону.
   — Ты не отрицаешь, что знал Томми Олгрена? — спросил я Остина.
   — Не слишком хорошо, — осторожно начал Остин. — Мы мало общались. Я никогда не насиловал его.
   — Довольно основательное знакомство в данных обстоятельствах. Ты задерживался в пустующем доме, не так ли? Сколько дней подряд ты там появлялся?
   Остин пожал плечами.
   — Может, раз семь. Или восемь.
   — Сколько времени ты проводил в доме?
   — Я думаю, не больше часа, двух. Я очень внимательно отношусь к своим капиталовложениям. Их у меня немного. Я стараюсь избегать ошибок.
   — Ты не задумывался, почему тебя так хорошо запомнили дети, хотя, по твоим словам, ты появлялся там всего несколько раз и ненадолго, к тому же минуло два года с тех пор?
   — Меня запомнили трое, — холодно возразил Остин, — и то, я уверен, их умело настроили. Их могли предупредить, насколько это важно.
   — Они тебе тоже запали в память. По крайней мере, Томми.
   Остин задумался, то ли обдумывая ответ, то ли прикидывая, как можно вывернуться.
   — У меня хорошая память на лица, — наконец сказал он. — Это профессиональное.
   Я сделал паузу, чтобы присяжные могли оценить ответ и задуматься: можно ли запомнить ребенка, которого видел пару раз два года назад?
   — Надо полагать, детей потянуло к пустующему дому, когда там появился ты?
   — Детей привлекают пустые дома сами по себе, а не новые соседи, — отмахнулся Остин.
   — Справедливо, но они сторонятся незнакомых людей.
   — Я не… — Остин запнулся. Вероятно, он хотел сказать, «я не замечал этого», но добавил: — Не всегда.
   — Но дети приходили к этому дому и помнят, как ты играл с ними. — Я зашел с другого конца.
   — Мне кажется, этого никто не утверждал, — возразил Остин. Было заметно, как он пытается сохранять спокойствие. — Я осматривал дом. Выходил во двор, но не предавался детским забавам.
   — С какой стати детям играть у чужого дома?
   — Дети тянутся ко мне, — слегка смутился Остин. — Так было всегда. Я преподаю в воскресной школе в приходе Святого Михаила…
   — Протестую, ваша честь, — резко сказал я. — Эта деталь не имеет отношения к процессу, а является положительной характеристикой самого обвиняемого. Я вижу в этом давление на присяжных.
   — Вы просили объяснений, прокурор, — сухо ответил судья. — Протест отклонен.
   — Я просто хотел сказать, что мои уроки пользуются популярностью, — развел руками Остин.
   — Тебе нравится преподавать, я уверен. Может, ты вождь бойскаутов?
   Я сумел вывести Остина из равновесия. Он прикрыл глаза, чтобы скрыть злобный взгляд, брошенный в мою сторону. Справившись с собой, он виновато посмотрел на присяжных.
   — Нет, — тихо сказал он.
   — Ты опровергаешь показания Томми Олгрена?
   — Конечно, — твердо ответил Остин.
   — В чем заключается ложь мальчика? Он заходил в дом?
   — Нет. Я уже говорил, что никогда не заводил никого из детей в дом.
   — А мебель, которую описывал Томми, старая софа и несколько складных стульев?
   — Нет. Дом был пуст.
   — Неужели ты запомнил обстановку всех домов, которые ты посетил в роли агента по продаже недвижимости?
   Он колебался, но только секунду.
   — Этот дом я предполагал купить, поэтому осматривал более тщательно.
   — Можно сказать, что этот дом запал в душу?
   — Я бы не употребил таких слов.
   — Томми описывает довольно достоверно, не так ли. Остин?
   — У Томми очень живое воображение, — бросил Остин.
   Я хотел заставить Остина говорить о мальчике. Мне казалось, что в такие моменты голос Остина мягчает.
   — Он помнит, как ты переодевался, — предпринял я новый штурм. — Это правда?
   Остин в изумлении посмотрел на меня.
   — У меня не было в этом доме одежды.
   — Так значит, если кое-кто видел тебя подъезжающим к дому в костюме, а покидающим в джинсах и футболке, он ошибается?
   Я блефовал, но Остину это было неведомо.
   Он нахмурился, пытаясь вспомнить.
   — Если только я направлялся на теннисный корт.
   — Значит, Томми прав.
   — Переодевания он видеть не мог. Я уже говорил…
   — Но факт остается фактом. А поездки на машине? Ты куда-нибудь брал его с собой?
   — Нет.
   — На какой машине ты ездил, Остин?
   Его глаза сверкнули. Он учуял подвох.
   — Мне кажется, «континенталь». — Он обернулся к присяжным. — В то время было модно экономить, — пояснил он. В ответ никакой реакции.
   — Какого цвета была машина?
   — Белого. Может, дети помнят. Простенькая машина. — Он облизнул губы.
   — А как насчет салона? Какого он был цвета?
   — О, я плохо помню, — но тут же поправился. — Темно-бордовый. Внутри была отделка из бордовой кожи.
   — Сплошное кресло или одноместные сиденья впереди?
   — Думаю, сейчас во всех машинах одноместные сиденья, правда?
   — Значит, одноместные?
   — Да.
   — В машине было что-нибудь особенное, характерное?
   Он снова задумался. В его движениях появилась суетливость. Свидетельское место сбивает спесь с самых самоуверенных. Что говорить о лжецах!
   — Не думаю, — сказал он.
   — Что было между передними сиденьями? Рычаг переключения скоростей? Бардачок?
   Остин подался в мою сторону.
   — Каким образом эта машина поможет следствию?
   — Ты отказываешься от показаний? — уцепился я. — Или не надеешься, в отличие от Томми, на свою память?
   — Протестую, — сурово произнес Элиот, как будто вмешивался в драку дворовых мальчишек. Он загородил от меня Остина. — Прокурор бездоказательно выводит клиента из себя, затевая бессмысленный спор. Мы не на ринге.
   Элиот тянул время, чтобы Остин мог успокоиться и собраться с мыслями. В мои планы это не входило.
   — Протест принят, — механически повторил судья Хернандес.
   Элиот неторопливо занял свое место. Не дожидаясь разрешения, я заговорил прежде, чем он сел.