Брэндон Джей. Волк в овечьем стаде

   — Что находилось между передними сиденьями твоей машины, Остин?
   — Бардачок, — ответил он.
   — Что ты там хранил?
   — Протестую. Это несущественно, — не удержался Элиот.
   Я встал, чтобы возразить.
   — Я хочу проверить память свидетеля, ваша честь. Сравнить с показаниями потерпевшего. Я не отклоняюсь от сути.
   Я гипнотизировал судью. Мне нужен был положительный ответ. Судья Хернандес скользнул по мне небрежным взглядом, свидетельствующим о том, что он мне ничем не обязан.
   — Проверьте на чем-то более существенном, прокурор. Протест принят.
   У меня не было времени на эмоции, я перешел к следующему вопросу.
   — Ты утверждаешь, что Томми ошибается насчет машины? И лжет про дом, в который вы ездили?
   — Да, — ответил Остин.
   — Там не было бассейна?
   — О каком бассейне, собственно, речь? — невозмутимо спросил Остин, не поддавшись на провокацию.
   — А что ты скажешь про мебель в светлых тонах, светильниках на стенах? Там не было бара и ты не наливал себе выпить, а мальчишке кока-колу?
   — Я никуда его не возил. Я сел, посмотрел на него проницательным взглядом и спросил:
   — Вернемся к показанию мистера Риза.
   — Да, — охотно согласился Остин. Эти показания были ему на руку.
   — Томми обвинил мистера Риза в насилии.
   — Да. Он и меня оклеветал.
   — Так почему тебе не пришло в голову оправдаться, подобно ему?
   — Что?
   — Я имею в виду тест на детекторе лжи?
   — Протестую, — сказал Элиот, — считаю это совершенно неэтичным вопросом, ваша честь.
   — Наконец господин адвокат вспомнил о существовании права, — поддел его я. — Этика не самый сильный его конек, ваша честь.
   Судья Хернандес колебался. Остин сам спас положение.
   — Я готов удовлетворить любопытство прокурора, ваша честь, — спокойно произнес Остин и невозмутимо обратился ко мне: — Я собирался пройти тест.
   — Что? — Я был ошеломлен. — Кто это может подтвердить?
   Остин сам себе устроил ловушку. Я из-под земли вытащу того, кого он сейчас назовет, и заставлю свидетельствовать против Него.
   — Я говорил об этом со своим адвокатом, — сказал Остин и уперся взглядом в Элиота.
   Даже если Элиот слышал об этом впервые, он и виду не подал. Он в упор рассматривал своего клиента, оставаясь спокойным. Разве только слегка нахмурился. Любой другой в его ситуации подтвердил бы сказанное кивком или расплылся бы в блаженной улыбке. Элиот поступил иначе. По его виду трудно было определить, что он скрывает. У меня не оставалось ни малейшего сомнения в том, что Остин лжет, но доказать ничего я не мог. Он указал единственного человека, которого нельзя вызвать для дачи свидетельских показаний — адвокат защищен законом.
   — Адвокат убедил меня, что этот поступок лишен смысла, — невозмутимо продолжил Остин, не отрывая глаз от Элиота. — Ведь результат теста не учитывается на процессе. Я подумал…
   — О, перестань! — бросил я. — Это наглая ложь, потому что ты прекрасно знаешь, что Куинна невозможно вызвать для дачи показаний.
   — Протестую, ваша честь, — сказал Элиот ледяным тоном. — Прокурор обязан апеллировать к суду, а никак не к свидетелю.
   — Не спорьте, — только и сказал судья.
   Я решил дожать Остина.
   — Кто мешает сделать это сейчас? — задал я вопрос. — Прервемся. Я не буду…
   — Протестую. — Элиот казался раздраженным. — Прокурор обязан задавать вопросы, а не вдаваться в досужие домыслы.
   — Принимаю возражения, — развел я руками.
   — Ваше слово, прокурор, — приказал судья.
   Я не сразу решился продолжить. Я пытался быть объективным. На листке, который подсунула мне Бекки, почти все вопросы были зачеркнуты, кроме двух.
   Остин уже не выглядел таким самоуверенным, как вначале.
   — Ты приобрел дом на Сперроувуд? — спросил я.
   Он покачал головой.
   — Он мне не подошел.
   — Еще бы! Надобность в ловушке отпала! — напирал я. — Томми приручен и использован, хорошо бы теперь остаться чистым перед соседями, не так ли?
   Остин поморщился и состроил мину незаслуженно оклеветанного человека.
   — Меня больше не интересовала эта недвижимость.
   — Ты позже встречался с Томми?
   — Нет. Я вообще мало с ним общался.
   Я кивнул, удерживая взгляд Остина. Он не отвел его.
   — У меня нет вопросов, — смирился я.
   Элиот задал пару вопросов, подтверждающих невиновность Остина. Ничего нового. Я не стал предпринимать бесполезных попыток. Покидая свидетельское место, Остину с трудом удавалось сохранять невозмутимость. Я сумел вывести его из равновесия, и всего-то. Малое утешение! Дело не продвинулось ни на йоту.
   Трудно было определить, какое впечатление он произвел на присяжных. Оставалось дожидаться их вердикта. Обычно, сравнивая показания ребенка и взрослого, их симпатии оказывались на стороне последнего. Остин был вполне убедителен. А словам Томми противостоял Мартин Риз. Двое взрослых против мальчика.
   — Вызывайте следующего свидетеля, — нетерпеливо произнес судья Хернандес, ему явно хотелось быстрее свернуть это дело.
   По сложившейся практике допрос обвиняемого обычно откладывается на конец процесса, чтобы его слова запали в душу присяжных. Элиот отступил от правил. Поднялся Бастер Хармони, довольный тем, что наконец получил возможность покрасоваться на публике.
   — Защита вызывает Мэйми Куинн, — сказал он.
   Я в изумлении уставился на Элиота. Он изучал пылинку на столе, как будто не слышал слов Бастера. Затем поднялся вместе с Остином и обернулся к проходу, по которому двигалась Мэйми, его жена в течение уже сорока лет. Мэйми была женщиной внушительных размеров и вызывала у меня в памяти образ бабушки, одета она была в неизменное платье в цветочек, но оставила дома традиционную шляпу для официальных случаев. Я машинально поднялся при ее приближении. Вместо приветствия Мэйми улыбнулась мне. Увеличенные линзами голубые глаза смотрели на мир открыто и наивно. Она была воплощением душевного спокойствия. Мне так и не удалось уловить реакцию Элиота, зато Бастер не скрывал своей радости.
   Сомнений не оставалось, Мэйми была в курсе той старой истории, когда Элиот фактически предал малыша Остина. На ней тоже лежал отпечаток вины по отношению к нему. По Остину было трудно определить, что он чувствует. Он сидел прямо, с плотно сжатыми губами. Я внутренне напрягся. Бастер попросил Мэйми назвать себя, а я даже не удосужился взять в руки блокнот. Бекки коснулась моей руки и прошептала:
   — Я.
   Я ответил отказом и потянулся к блокноту.
   — Это мое, — прошептал я.
   Бекки не собиралась уступать мне.
   — Я возьму ее на себя, — настойчиво произнесла она. — Я ей ничем не обязана.
   Бастер задавал формальные вопросы. Мэйми обстоятельно отвечала, а я обратился к Бекки.
   — Будь внимательна, — сказал я. — Она ошибается, но не лжет.
   Бекки кивнула. Она сосредоточилась на свидетельнице. Я метнул взгляд на Элиота. Он делал пометки в блокноте и поглядывал на Мэйми, как будто она была ему чужой. Я щелкнул костяшками пальцев и внимательно прислушался к тому, что говорила Мэйми, не верить ей было трудно.
   — Мэйми Куинн, вы знакомы с человеком, который сидит рядом со мной? — спросил ее Бастер.
   — Конечно. Это Остин Пейли. Здравствуй, Остин.
   — В каких вы отношениях? — задал следующий вопрос Бастер.
   — Он друг нашей семьи на протяжении многих лет, — с улыбкой произнесла Мэйми, — друг Элиота и мой.
   — Так вы часто видитесь?
   — О, очень часто. Мы доверяем ему.
   Бастер удовлетворился ответом, но не стал развивать тему дружбы, чтобы присяжные не решили, чтобы Мэйми обеляет Остина. Бастер старался избегать лишних подробностей.
   — Вы помните день двадцать третьего мая тысяча девятьсот девяностого года, миссис Куинн? — Он назвал трагический день для Томми.
   — Да.
   — Где вы были?
   — Я весь день провела дома.
   — Ваш муж был с вами?
   — Нет, Элиот работал.
   — Он к тому времени был уже на пенсии, правда? — гнул свою линию Бастер.
   — Он покинул прокуратуру, — мягко поправила его Мэйми, — и занялся частной практикой. В тот день он был в своем офисе.
   Мэйми вывела Элиота из игры. Она защищала его от предвзятости, как и от прошлого. Я шепнул Бекки:
   — Элиот не будет свидетельствовать, я уверен, используй это.
   Бекки кивнула. Ей нужна была зацепка, чтобы провести перекрестный допрос, а я знал Элиота. Он не пойдет на лжесвидетельство, даже ради Остина. Пока что Элиот ничем не выказал своего отношения к происходящему.
   — Вы провели весь день в одиночестве? — спросил Бастер. Он оседлал своего конька, расправил плечи, обращаясь к Мэйми, щурил глаз, громко и четко выговаривал каждое слово, как будто обращался к иностранцам.
   — Нет. Часов в двенадцать мне позвонил Остин. Он собирался к нам заглянуть и уточнял время, потом мы поболтали.
   — Как вы себя чувствовали в тот день? — спросил Бастер.
   — Неважно, — медленно произнесла Мэйми. — Меня донимало высокое давление. Я с трудом дышала. К обеду начался кашель.
   — Остин поинтересовался вашим самочувствием?
   — Да. Он разволновался. Остин почувствовал, что мне трудно дышать, и посоветовал обратиться к врачу. Я отмахнулась, со мной такое бывает. Он вызвался приехать. Я попросила не делать глупостей, все бы обошлось. — Мэйми перевела дух и смущенно продолжила, обращаясь к присяжным: — Я испытала неловкость, но очень обрадовалась, когда Остин все-таки приехал. Он был очень мил, заварил мне чай, дал лекарство и развлекал меня смешными историями, потом мы смотрели какие-то глупости по телевизору.
   Я сразу же поверил, что так оно и было. Чаепитие в Доме простодушной старомодной леди, забежавший на огонек Остин, который выкроил время, чтобы предстать великодушным джентльменом. Они смеются чему-то своему, судачат о знакомых с бесхитростностью обывателей маленького южного городка.
   — Он провел время у вас до вечера? — спросил Бастер.
   — До семи. Элиот задержался, и Остин дождался звонка мужа, что тот едет домой. Я убеждала Остина, что не стоит тратить весь день на меня, но он и слушать не хотел. Он слукавил, сказав, что у него нет никаких дел, только я этому не поверила, — добавила Мэйми, хитро улыбнувшись, как будто рассказывала о проказах любимого племянника.
   — Он отлучался куда-нибудь?
   — Что вы! Я даже не припомню, чтобы он кому-то звонил. Он, верно, решил, что я при смерти.
   Я посмотрел на Элиота. Мэйми Куинн прекрасно справлялась со своей ролью, могло даже показаться, что она впервые слышит вопросы Бастера. Трудно было выглядеть более искренней. Элиот делал пометки в блокноте, время от времени кивая в такт ее словам. Его лицо было бесстрастным.
   — Благодарю вас, миссис Куинн, — произнес Бастер с пафосом. — Я закончил.
   Мэйми обернулась ко мне. Это был не первый судебный процесс в ее жизни, она знала порядок. Мило мне улыбнувшись, Мэйми приготовилась к атаке. Я не держал на нее зла, но и симпатии не испытывал. Мэйми в изумлении уставилась на незнакомку за прокурорским местом.
   — Миссис Куинн, меня зовут Ребекка Ширтхарт. Я хотела бы задать вам несколько вопросов, вы не против?
   — Конечно.
   — Пожалуйста, если вам будет что-то не понятно, дайте знать, я поставлю вопрос иначе. Вы заявили, что Остин Пейли был вашим другом многие годы.
   — Да.
   — Можно позавидовать его преданности, если он не задумываясь кинулся вам на помощь.
   — Он отзывчивый человек. — Мэйми пребывала в растерянности.
   — Он часто навещал вас?
   — Очень часто.
   Бекки кивнула.
   — Миссис Куинн, мы говорим о дне двухлетней давности. Этот день ничем не выделялся, по вашим словам. Просто добрый знакомый навестил вас. Почему вы так уверены, что это был именно тот день, когда совершилось преступление?
   Мэйми улыбнулась ей, готовая ответить:
   — Я веду медицинский дневник. Какое-то время назад у меня разладилось здоровье, и мой врач посоветовал мне отмечать любые изменения. В тот день у меня возникли трудности с дыханием, это я и занесла в дневник.
   Бекки понимающе улыбнулась ей.
   — Вы его случайно не захватили с собой? Я думаю, всем было бы интересно ознакомиться с этой записью.
   Это вовсе не входило в планы Мэйми. К чему давать в руки обвинения разоблачающие ее документы. Она принужденно улыбнулась.
   — О, моя дорогая, я недавно его выбросила. Это же медицинский дневник. Нет нужды хранить его долго. Я веду такой дневник каждый год.
   — Значит, дневник девяностого года вы уничтожили тогда же? — спросила Бекки. — Но прошло почти два года, откуда такая уверенность в дне встречи с обвиняемым?
   Уверен, медицинский дневник — домашняя заготовка Мэйми, она и попалась в собственные сети.
   — Нет, он затерялся среди бумаг, и на днях я перелистала его, а потом уничтожила, — испуганно произнесла она.
   — Значит, недавно вы возобновили в памяти день, о котором мы говорим, — мягко добавила Бекки.
   Мэйми нахмурилась.
   — Если бы нам удалось ознакомиться с вашим дневником, — продолжила Бекки, — возможно, мы бы обнаружили, что не только двадцать первого мая тысяча девятьсот девяностого года вам было плохо. Можно предположить, что это был частый симптом.
   — Вы правы, но в тот день было особенно плохо, — возразила Мэйми. — К тому же я запомнила и другие приметы этого дня.
   — Скажем, какую-нибудь программу, которую вы смотрели с обвиняемым по телевизору? — спросила Бекки.
   Мэйми улыбнулась снисходительно.
   — О, там не было чего-то достойного внимания. Одни глупости, старые киноленты и викторины. О таком два года помнить не станешь.
   — Может, вы вспомните хотя бы одну программу, которую вы смотрели с Остином двадцать пятого мая? — спросила Бекки. Я не сразу понял, что Бекки оговорилась нарочно. Мэйми пропустила мимо ушей ошибочную дату.
   — «Энди. Гриффин», по-моему, — задумалась Мэйми. — А как называется этот глупый фильм о выброшенных на пустынный остров?
   — Вспомните, пожалуйста, какой-нибудь эпизод, который вы видели шестого мая?
   — Разве все упомнишь, — обратилась Мэйми к присяжным.
   Она так и не дождалась их реакции. Присяжные обычно стараются не выказать своих чувств.
   — У вас был разговор с Остином Пейли об этом дне? — не уступала Бекки.
   — Нет, — выпалила Мэйми, но тут же поправилась. — Мы, конечно, обсуждали это, чтобы удостовериться, что я права. Это был тот день. Я даже сказала, что могла бы… — Она избежала слова «алиби», испугавшись, что так говорят о преступниках, — подтвердить, где он был в тот день.
   — Значит, вы подтверждаете дату двадцать четвертое мая тысяча девятьсот девяностого года?
   — Да. — Мэйми уверенно кивнула.
   Элиот стряхнул с себя оцепенение, уткнулся в какую-то бумагу, потом склонился к Бастеру и что-то ему сказал. Тот побледнел. Элиот продолжал говорить.
   Бекки спросила:
   — Вы решились помочь своему другу, узнав, что его обвиняют в насилии над ребенком?
   Мэйми убежденно ответила:
   — Я с первой минуты усомнилась в его виновности. Я была рада, когда поняла, что могу помочь.
   Бекки не стала ее прерывать, позволяя предаться воспоминаниям. Присяжные, кажется, поняли, куда она клонит.
   — Да, вы помогли ему состряпать алиби на день совершения преступления, — сурово произнесла Бекки. — Какой это был день? — без перехода спросила она, как будто не надеясь на свою память. — О каком дне мы только что говорили?
   — Двадцать четвертое мая, — отчеканила Мэйми. В зале установилась тишина. Она поняла, что что-то не так. — Тысяча девятьсот девяностого года, — добавила она, — не этого года. — Мэйми растерянно посмотрела на присяжных.
   — Вы уверены? — выдержав паузу, спросила Бекки.
   — Протестую, ваша честь, — сказал Бастер, поднявшись и обращаясь в сторону судьи. — Прокурор третирует свидетеля, постоянно называя разные даты происшедшего. В протоколе отмечено, что свидетельница указала число двадцать…
   — Протестую! Адвокат оказывает давление на свидетеля! — перебила его Бекки. — Тем более что свидетель отвечает на вопросы обвинения.
   Бекки сумела перекрыть голос Бастера, так что я не расслышал правильную дату, что тогда говорить о Мэйми, которая находилась еще дальше. Она выглядела испуганной. Остин ничем не мог ответить на ее беспомощный взгляд. Присяжные вслед за ней посмотрели на обвиняемого, ожидая его реакции. Остин сидел, положив руки на колени, и с состраданием смотрел на Мэйми. На его лице не дрогнула ни одна черта.
   — Протест отклонен, — сказал судья. — Оба протеста. Займите свои места.
   Бекки задала единственно нужный вопрос:
   — Какой это был день, миссис Куинн?
   — Тот, о котором вы говорили, — осторожно ответила Мэйми. — Тот день, когда, по словам мальчика…
   — Но что это был за день? — настаивала Бекки.
   Мэйми попыталась прочитать правильный ответ в выражении лица Бекки.
   — Это было в мае, — медленно сказала она, затем попробовала наугад: — Двадцать первого. Тысяча девятьсот девяностого года.
   Остин закрыл глаза, но Мэйми не смотрела на него. Она ждала реакции Бекки, чтобы узнать, сумела ли она угадать.
   — Вы уверены? — переспросила Бекки.
   — Думаю — да. Это тот самый день. Я прекрасно помню.
   — Значит, вы помните, на какой день вашему другу нужно алиби, а не когда вы действительно видели его.
   — Нет. — Мэйми замотала головой. — Прежде чем переговорить с Остином, я удостоверилась сама.
   — Может, ваш муж уточнил дату, — сказала Бекки. — Он не ведет дневник деловых встреч?
   — Повторяю вам, Элиота там не было, — твердо сказала Мэйми. Она обрадовалась, что разговор изменил направление.
   — Действительно, — сказала Бекки, как будто только что вспомнила. — Остин Пейли пришел к вам, когда вы были одни, и ушел, прежде чем вернулся ваш муж. А ведь он беспокоился о вас.
   — Он и так долго у меня пробыл, — попыталась Мэйми оправдаться, — к тому же Элиот должен был скоро возвратиться.
   — Но обстоятельства таковы, что только вы можете подтвердить алиби обвиняемого, — ввернула Бекки, желая, чтобы присяжные запомнили ее слова.
   — Да, — сказала Мэйми.
   Бекки посмотрела на нее снисходительно.
   — Я закончила, — сказала она.
   Мэйми подтвердила Бастеру, что Остин был у нее дома, в означенный день, а также что она не путала даты, пока прокурор не сбила ее с толку своими провокационными вопросами.
   Бекки выдержала искренний взгляд Мэйми и, казалось, оставила мысль продолжать истязания старой женщины, лишь улыбнулась ей и сказала, что у нее нет вопросов. Остин поднялся, чтобы проводить Мэйми. Она поблагодарила его улыбкой и пожатием руки. Ее любовь и привязанность к нему были очевидны и неподдельны.
   Элиот поднялся в ответ на разрешение судьи вызвать следующего свидетеля. Он не сразу заговорил. Я знаю цену этому молчанию: ты охвачен страхом, что не сумел выжать всего из процесса, что есть свидетель, о котором ты забыл.
   — Защита закончила, — сказал Элиот.
   Судья Хернандес бросил взгляд на часы над входом в зал. Была половина двенадцатого.
   — Обе стороны, подойдите, — сказал он, пошевелив пальцами.
   Когда мы с Элиотом предстали перед ним, он прикрыл рукой микрофон и спросил меня:
   — У тебя есть повторные свидетели?
   — Да.
   — Кто?
   Я нахмурился. Он превышал свои полномочия.
   — Я имею право это утаить. Особенно в присутствии адвоката.
   Судья вздохнул, как будто я проявил бестактность.
   — Не заводись, Блэкки. Я просто думаю о расписании. Когда ты будешь готов?
   — Скоро. Можно продолжить после обеда.
   Он кивнул.
   — Свободен.
   Он отпустил присяжных и всех нас на ленч. У меня оставалось в запасе полтора часа, чтобы пробить брешь в крепкой защите Элиота. Я начал с родителей Томми.
 
   — Почему мы услышали об этом в зале суда, а не раньше? — Бекки уже отчитывала мистера и миссис Олгрен, когда я вошел в кабинет. Я не стал вмешиваться.
   — Мы не думали, что об этом кто-то знает. Мы хотели сохранить тайну, — оправдывался глава семьи.
   — Мистер Олгрен, почему бы вам не иметь тайны только от противников. Мы же ваши юристы, — объяснила Бекки. — Вы предполагали, что мы со всех ног кинемся в газеты, выудив у вас секрет? Кому мы могли рассказать?
   — Мы чудом избежали суда, — спокойно объяснил Олгрен. — Мистер Риз мог исполнить свою угрозу, если бы узнали посторонние. Мы не хотели огласки. Кроме того, не думали, что это повредит делу. Обо всем знали только Риз и мы. Как они добрались до свидетеля?
   — Тем не менее, это им удалось, — вмешался я в разговор. — Остин Пейли привлек достойных адвокатов. Видимо, кто-то еще был в курсе.
   Мы обязаны были их опередить. Я должен был узнать об этом задолго до суда. Я потратил столько сил и времени на подзащитного, упустив из виду главного свидетеля. Чертовы Олгрены с их скрытностью!
   — Чем мы можем вам помочь? — спросил Джеймс Олгрен.
   Эта мысль донимала меня с момента выступления Риза на суде. Я не только спланировал наши дальнейшие действия, но и придумал, в каком месте следует поставить капкан для изворотливого Остина.
   Бекки выжидательно молчала. Она догадалась, что я что-то задумал.
   — Нам понадобится помощь вашей жены, — сказал я Джеймсу Олгрену.
   Миссис Олгрен удивилась моему выбору.
   — И Томми, — горько добавил я.

Глава 16

   В основу моего плана легла поразительно простая идея: подставить под удар потерпевшего и защиту. Собираясь с духом и прикидывая последствия надвигающегося столкновения, я лицом к лицу столкнулся с Дэвидом.
   Мы с Бекки вышли в коридор. На стуле, вытянув свои длинные ноги, сидел мой сын. Я и виду не подал, насколько я был поражен его появлением. Я окликнул его, поборов удивление. Я представил его Бекки, которая поспешила удалиться.
   — Я пришел поболеть за тебя, — смутился Дэвид. Он и сам испытывал неловкость, последний раз он заглядывал в зал суда лет десять назад.
   — Ты, наверное, не скоро освободишься. Хочешь, я принесу тебе сандвичи?
   — У меня есть время, — ответил я.
   Судья Хернандес не экономил на перерывах, а других дел у меня не предвиделось.
   Мы с Дэвидом пересекли Мейн-Плаза, на которой расположились уличные торговцы и оркестрик из пяти человек, гремящий на всю округу, и подошли к мексиканскому ресторану. Зал, тесно заставленный столиками, был переполнен, в ожидании своего заказа, плененные острыми запахами, сидели завсегдатаи Дворца правосудия. Я заметил судью Хернандеса в компании двух коллег. Сюда же заглянули многие присяжные. Их синие значки оберегали от назойливого внимания участников процесса, обращаться к ним было не дозволено.
   Мы с Дэвидом уединились в отдельной кабинке. Я заказал легкий обед, мясо с рисом, а Дэвид выбрал фирменное блюдо, которое подавалось в два приема. Он увлекся едой.
   — Как продвигается процесс? — спросил он. — В газетах пишут, что дело очень важное.
   — Подожди, скоро обо всем узнаешь.
   Я не стал распространяться, хотя Дэвид поинтересовался, о чем речь. Меня тронуло неожиданное появление сына. Я понимал, что причина его прихода кроется в его личных проблемах, но не знал, как подступиться к нему.
   — У тебя дела в этом районе?
   — Просто гулял, — он вздохнул. — Я ухожу из фирмы.
   Я вспомнил наш последний с ним разговор и расстроился. Неужели он так и не смог наладить контакты с людьми?
   — Правда? — обеспокоенно спросил я. — Фирма терпит крах?
   — Как раз у фирмы все в порядке. А вот у меня проблемы.
   Я кивнул.
   — Ты недоволен денежным вознаграждением своего труда? — догадался я.
   Он досадливо отмахнулся.
   — Не только. Мне надоело быть толкачом. Мои идеи теряют смысл, когда удается довести их до реализации.
   — Устал подчиняться? Понимаю.
   Мы замолчали, был удобный для меня момент высказать свои соображения или узнать о его планах на будущее. Но я промолчал. Дэвид выждал время и, казалось, с облегчением продолжил:
   — Я собираюсь заняться своим бизнесом.
   Я улыбнулся.
   — Неплохое решение, если начальство невмоготу. Ты ищешь спонсоров?
   Он поморщился.
   — Сниму деньги со счета в банке.
   — Ты всегда любил рисковать, — ответил я.
   У Дэвида были кое-какие сбережения, многие компьютерные разработки этой фирмы принадлежали ему.
   Без труда отбросив мои сомнения, Дэвид, казалось, стушевался. Я вспомнил о том позднем вечере, когда я заглянул к Олгренам; тогда я понял, что уже никогда не смогу так, как Томми, обнять своего ребенка. В былые времена, возвращаясь со службы поздно, я никогда не забывал заглянуть в детскую. Мне хотелось верить, что сегодняшний приход Дэвида — свидетельство того, что и он об этом не забыл. Дэвид ждал моего вердикта.
   Мне нечего было сказать. Я не мог поддержать его планы. Мои отношения с сыном уже давно дали трещину.
   — Дэвид, — я коснулся его руки, — желаю тебе достичь успеха. Знай, что ты во всем можешь положиться на меня, хотя я и полный профан в твоих компьютерах.
   Он с недоверием взглянул на меня. Я изменил своим привычкам совать бесцеремонно нос в его дела.
   Я вспомнил мордашку годовалого Дэвида. Он не умел еще говорить, но мне казалось, что он понимает меня. Это детское выражение порой проявлялось в его взгляде. Я так и не удосужился зафиксировать этот момент на фотопленке. Сегодня в лице сына я углядел то же самое выражение. Дэвид ничего не забыл. Между нами на мгновение восстановилось прежнее взаимопонимание. Я перебрал в памяти яркие эпизоды нашего общения: игру в бейсбол, прогулки. На каком-то этапе я упустил что-то важное в наших отношениях, и Дэвид не мог преодолеть горечи от воспоминаний.