Солдат натянул вожжи, и рысак тронулся с места. Когда экипаж проезжал мимо Марийки, она выглянула из-за дерева и увидела русского офицера, сидевшего на передней скамеечке против докторши и лейтенанта. Это был Саша-студент. Он немножко располнел, и на щеке у него чернел какой-то пластырь.
«Вот, – подумала Марийка, – этот вернулся и ничего на войне ему не сделалось. Растолстел только. Наверно, и на войну не ездил, а где-нибудь на вокзале в буфете просидел… А Саша-переплётчик неизвестно где… Может, убили…»
Старый дворник, затворяя ворота, ворчал:
– Ну, теперь, докторше житьё, что у Христе за пазухой. Басурмана в кавалеры взяла, а племянничек в контрразведку пристроился.
Вечером Марийка зашла к Стэлле: они давно уже с ней собирались погулять по городу и поглазеть на магазины.
– Стэлла, – сказала Марийка, – сходим сегодня погулять, погода очень хорошая, как летом!
– Пойдём. Забежим к папе в ресторан. Taм играет оркестр не хуже нашего циркового.
Взявшись за руки, Стэлла и Марийка вышли за ворота. На главной улице было столько гуляющих, что девочки с трудом проталкивались вперёд. Кинематографы и окна магазинов были яркo освещены. Из городского сада ветер доносил обрывки музыки. На углу старик-газетчик с трудом выкрикивал нерусские названия газет.
Прошёл краснощёкий подтянутый офицер, весь обвешанный пакетами.
– Ишь, сколько накупил! – сказала Стэлла с ненавистью, проводив его взглядом. – И как это они, черти, не обожрутся…
– Они за нас с тобой наедаются.
Стэлла наклонилась к Марийкиному уху.
– Если б ты знала, как я их ненавижу! Как я их ненавижу!… – повторила она и даже задохнулась от злости.
– Молчи! Ещё услышат, – зашептала Марийка.
Возле ресторана «Пикадилли» Стэлла остановилась, поправила на голове шапочку и толкнула дверь. Марийке в уши ударила музыка, в лицо пахнуло запахом вкусной еды и духов. В большом зале за столиками сидели дамы и военные. Оттого, что в этом зале были розовые стены, розовые шторы, розовые абажуры, и лица у всех казались очень розовыми. Музыка, розовый свет, цветы на столиках – всё это ошеломило Марийку. Она точно приросла к порогу и испуганно смотрела на Стэллу, которая прошла уже через весь зал и, обернувшись, кивала Марийке. Марийке казалось, что все на неё смотрят. Сгорбившись, бочком-бочком она кое-как пробралась между столиками к Стэлле.
– Марийка, ты видишь, папу? – шепнула ей Стэлла.
Но так как они стояли под самой эстрадой, а эстрада была высоко, Марийка видела только широкий коричневый бок контрабаса, стоявшего на полу, и чьи-то ноги в чёрных брюках.
Когда музыка перестала играть, Стэлла вдруг сорвалась с места и подбежала к дверце сбоку эстрады. Там стоял Патапуф. Наклонившись вниз, он что-то протянул Стэлле. Лицо у него было сердитое. Стэлла быстро вернулась к Maрийке.
– Идём скорее! Папа нам дал билеты в кинематограф. Сейчас начнётся сеанс.
– Что папа тебе сказал? Он сердится? – спросила Марийка, когда они вышли на улицу.
– Нет, только он не любит, когда я прихожу к нему в ресторан.
Кинематограф помещался в этом же дом; только с другой стороны. Стэлла с Марийкой вошли в фойе и присели на бархатный диванчик. Марийка была здесь уже однажды на собрании кухарок.
– Стэлла, а какая картина будет?
– А вон афиша висит: кинодрама «В старинной башне». Наверно, интересная…
Наконец сеанс начался. По полотну побежали серые волны. Вот и старинная башня. Она стоит на скале, у самого моря. В этой башне заточена графиня Виолетта. У графини белокурые косы и такие длинные ресницы, что они отбрасывают на полщеки зубчатую тень. Старик-отчим разлучил графиню Виолетту с женихом и хочет её отравить, чтобы завладеть её богатством. Слуга-негр приносит Виолетте целую корзину отравленных фруктов.
– Ой, неужели она съест! – шепчет Марийка, дёргая Стэллу за рукав.
Но в это время в стрельчатое окно башни уж влезает молодой моряк. Это жених. Он выхватывает из рук графини отравленный персик, и они оба спускаются по верёвочной лестнице прямо в яхту, которая ждёт внизу с поднятыми парусами. Вот и всё.
Когда на экране заплясал красненький петушок, Марийка вздохнула. Ей было жалко, что картина кончилась, и в то же время она радовалась, что прекрасная Виолетта спасена.
Медленно двигаясь в толпе, Стэлла и Марийка выбрались на улицу.
– Чудная картина! – сказала Стэлла.
Марийка молчала. Она думала о том, как это хорошо быть такой красивой, как Виолетта. С красавицами всегда происходят разные интересные истории. А вот её, Марийку, уж конечно, никто не стал бы спасать из башни, если б она туда попала… Ну что бы начать с каждым днём постепенно хорошеть! Сейчас Марийке десять лет. Если бы она сразу же, с сегодняшнего вечера, начала понемножку хорошеть, то к шестнадцати годам она стала бы красавицей. У неё бы выросли золотые или чёрные-чёрные волосы до самого пола, а рот бы совсем не рос и остался маленьким, как у куклы.
– О чём ты думаешь? Скажи! – приставала Стэлла.
Но Марийка так и не сказала.
Не успели они пройти и десяти шагов, как увидели высокого человека в клетчатом пальто, который шагал им навстречу с флейтой под мышкой. Это был Патапуф. Лицо у него было усталое, он молчал.
– Понравилось? – спросил он отрывисто, и свернул в переулок, где была ближняя дорога.
В переулке было пусто. Когда-то во всю длину переулка тянулся дощатый забор, отгораживавший мыловаренный завод. Забор давно разобрали на дрова, а завод сгорел и превратился в груду развалин с торчащими во все стороны обуглившимися балками. Ночью, при лунном свете эти развалины казались особенно страшными: то и дело мерещилось, что там кто-то притаился и ждёт.
Стэлла и Марийка жались поближе к Патапуфу. Когда они прошли половину переулка, позади послышались осторожные шаги. Марийка оглянулась, но в темноте никого не было видно; в это время луна спряталась за облако, и переулок потонул в темноте. Шаги приближались.
Кто-то их догонял. Патапуф остановился и начал прислушиваться. Шаги сразу стихли. Патапуф двинулся дальше. И снова девочки услышали шаги.
Только когда краешек луны опять выглянул из-за облаков, Марийка и Стэлла увидели человека, который их догонял. Это был молодой деревенский парень в барашковой шапке, с кнутом в руке. Парень дотронулся кнутовищем до плеча Патапуфа и сказал каким-то знакомым голосом:
– Вечер добрый!
У Марийки дрогнуло сердце и даже в горле пересохло. Она провела сухим языком по cухим губам, шагнула ближе и замерла. Саша-переплётчик! Она уже раскрыла рот, чтобы закричать от неожиданности, и толкнула Стэллу, но Патапуф, наклонившись к ней, сказал:
– Тихо! Если его узнают, плохо будет. Идите вперёд и не оглядывайтесь.
Стэлла с Марийкой обогнали Сашу и Патапуфа и пошли по переулку, прислушиваясь к их шагам.
«Вернулся! – думала Марийка. – Переодетый – значит, за ним следят».
Навстречу им несколько раз попадались прохожие, проехал верхом на лошади солдат, но никто не обратил внимания на высокого мужчину с флейтой, на крестьянского парня и двух девочек, быстро бежавших впереди.
Возле круглого здания зимнего цирка Патапуф и Саша остановились. Патапуф оглянулся по сторонам, потом приоткрыл какую-то маленькую дверь, пропустил Сашу вперёд и вошёл сам. Девочкам он шепнул:
– Подождите меня.
Дверь за ними тихо захлопнулась.
ТАЙНА МАРИЙКИ И СТЭЛЛЫ
ПРЕДСТАВЛЕНИЕ В ЦИРКЕ
«Вот, – подумала Марийка, – этот вернулся и ничего на войне ему не сделалось. Растолстел только. Наверно, и на войну не ездил, а где-нибудь на вокзале в буфете просидел… А Саша-переплётчик неизвестно где… Может, убили…»
Старый дворник, затворяя ворота, ворчал:
– Ну, теперь, докторше житьё, что у Христе за пазухой. Басурмана в кавалеры взяла, а племянничек в контрразведку пристроился.
Вечером Марийка зашла к Стэлле: они давно уже с ней собирались погулять по городу и поглазеть на магазины.
– Стэлла, – сказала Марийка, – сходим сегодня погулять, погода очень хорошая, как летом!
– Пойдём. Забежим к папе в ресторан. Taм играет оркестр не хуже нашего циркового.
Взявшись за руки, Стэлла и Марийка вышли за ворота. На главной улице было столько гуляющих, что девочки с трудом проталкивались вперёд. Кинематографы и окна магазинов были яркo освещены. Из городского сада ветер доносил обрывки музыки. На углу старик-газетчик с трудом выкрикивал нерусские названия газет.
Прошёл краснощёкий подтянутый офицер, весь обвешанный пакетами.
– Ишь, сколько накупил! – сказала Стэлла с ненавистью, проводив его взглядом. – И как это они, черти, не обожрутся…
– Они за нас с тобой наедаются.
Стэлла наклонилась к Марийкиному уху.
– Если б ты знала, как я их ненавижу! Как я их ненавижу!… – повторила она и даже задохнулась от злости.
– Молчи! Ещё услышат, – зашептала Марийка.
Возле ресторана «Пикадилли» Стэлла остановилась, поправила на голове шапочку и толкнула дверь. Марийке в уши ударила музыка, в лицо пахнуло запахом вкусной еды и духов. В большом зале за столиками сидели дамы и военные. Оттого, что в этом зале были розовые стены, розовые шторы, розовые абажуры, и лица у всех казались очень розовыми. Музыка, розовый свет, цветы на столиках – всё это ошеломило Марийку. Она точно приросла к порогу и испуганно смотрела на Стэллу, которая прошла уже через весь зал и, обернувшись, кивала Марийке. Марийке казалось, что все на неё смотрят. Сгорбившись, бочком-бочком она кое-как пробралась между столиками к Стэлле.
– Марийка, ты видишь, папу? – шепнула ей Стэлла.
Но так как они стояли под самой эстрадой, а эстрада была высоко, Марийка видела только широкий коричневый бок контрабаса, стоявшего на полу, и чьи-то ноги в чёрных брюках.
Когда музыка перестала играть, Стэлла вдруг сорвалась с места и подбежала к дверце сбоку эстрады. Там стоял Патапуф. Наклонившись вниз, он что-то протянул Стэлле. Лицо у него было сердитое. Стэлла быстро вернулась к Maрийке.
– Идём скорее! Папа нам дал билеты в кинематограф. Сейчас начнётся сеанс.
– Что папа тебе сказал? Он сердится? – спросила Марийка, когда они вышли на улицу.
– Нет, только он не любит, когда я прихожу к нему в ресторан.
Кинематограф помещался в этом же дом; только с другой стороны. Стэлла с Марийкой вошли в фойе и присели на бархатный диванчик. Марийка была здесь уже однажды на собрании кухарок.
– Стэлла, а какая картина будет?
– А вон афиша висит: кинодрама «В старинной башне». Наверно, интересная…
Наконец сеанс начался. По полотну побежали серые волны. Вот и старинная башня. Она стоит на скале, у самого моря. В этой башне заточена графиня Виолетта. У графини белокурые косы и такие длинные ресницы, что они отбрасывают на полщеки зубчатую тень. Старик-отчим разлучил графиню Виолетту с женихом и хочет её отравить, чтобы завладеть её богатством. Слуга-негр приносит Виолетте целую корзину отравленных фруктов.
– Ой, неужели она съест! – шепчет Марийка, дёргая Стэллу за рукав.
Но в это время в стрельчатое окно башни уж влезает молодой моряк. Это жених. Он выхватывает из рук графини отравленный персик, и они оба спускаются по верёвочной лестнице прямо в яхту, которая ждёт внизу с поднятыми парусами. Вот и всё.
Когда на экране заплясал красненький петушок, Марийка вздохнула. Ей было жалко, что картина кончилась, и в то же время она радовалась, что прекрасная Виолетта спасена.
Медленно двигаясь в толпе, Стэлла и Марийка выбрались на улицу.
– Чудная картина! – сказала Стэлла.
Марийка молчала. Она думала о том, как это хорошо быть такой красивой, как Виолетта. С красавицами всегда происходят разные интересные истории. А вот её, Марийку, уж конечно, никто не стал бы спасать из башни, если б она туда попала… Ну что бы начать с каждым днём постепенно хорошеть! Сейчас Марийке десять лет. Если бы она сразу же, с сегодняшнего вечера, начала понемножку хорошеть, то к шестнадцати годам она стала бы красавицей. У неё бы выросли золотые или чёрные-чёрные волосы до самого пола, а рот бы совсем не рос и остался маленьким, как у куклы.
– О чём ты думаешь? Скажи! – приставала Стэлла.
Но Марийка так и не сказала.
Не успели они пройти и десяти шагов, как увидели высокого человека в клетчатом пальто, который шагал им навстречу с флейтой под мышкой. Это был Патапуф. Лицо у него было усталое, он молчал.
– Понравилось? – спросил он отрывисто, и свернул в переулок, где была ближняя дорога.
В переулке было пусто. Когда-то во всю длину переулка тянулся дощатый забор, отгораживавший мыловаренный завод. Забор давно разобрали на дрова, а завод сгорел и превратился в груду развалин с торчащими во все стороны обуглившимися балками. Ночью, при лунном свете эти развалины казались особенно страшными: то и дело мерещилось, что там кто-то притаился и ждёт.
Стэлла и Марийка жались поближе к Патапуфу. Когда они прошли половину переулка, позади послышались осторожные шаги. Марийка оглянулась, но в темноте никого не было видно; в это время луна спряталась за облако, и переулок потонул в темноте. Шаги приближались.
Кто-то их догонял. Патапуф остановился и начал прислушиваться. Шаги сразу стихли. Патапуф двинулся дальше. И снова девочки услышали шаги.
Только когда краешек луны опять выглянул из-за облаков, Марийка и Стэлла увидели человека, который их догонял. Это был молодой деревенский парень в барашковой шапке, с кнутом в руке. Парень дотронулся кнутовищем до плеча Патапуфа и сказал каким-то знакомым голосом:
– Вечер добрый!
У Марийки дрогнуло сердце и даже в горле пересохло. Она провела сухим языком по cухим губам, шагнула ближе и замерла. Саша-переплётчик! Она уже раскрыла рот, чтобы закричать от неожиданности, и толкнула Стэллу, но Патапуф, наклонившись к ней, сказал:
– Тихо! Если его узнают, плохо будет. Идите вперёд и не оглядывайтесь.
Стэлла с Марийкой обогнали Сашу и Патапуфа и пошли по переулку, прислушиваясь к их шагам.
«Вернулся! – думала Марийка. – Переодетый – значит, за ним следят».
Навстречу им несколько раз попадались прохожие, проехал верхом на лошади солдат, но никто не обратил внимания на высокого мужчину с флейтой, на крестьянского парня и двух девочек, быстро бежавших впереди.
Возле круглого здания зимнего цирка Патапуф и Саша остановились. Патапуф оглянулся по сторонам, потом приоткрыл какую-то маленькую дверь, пропустил Сашу вперёд и вошёл сам. Девочкам он шепнул:
– Подождите меня.
Дверь за ними тихо захлопнулась.
ТАЙНА МАРИЙКИ И СТЭЛЛЫ
Весь следующий день Марийка жила в страхе – как бы кому-нибудь не проговориться о том, что Саша вернулся и прячется в цирке.
Ей так и хотелось рассказать матери, или Вере, или Сеньке эту новость. Она не могла ни есть, ни пить, ёрзала на месте. У неё даже разболелась голова из-за того, что она одна знала такой страшный секрет, и она думала, что если бы можно было про это поговорить, то ей бы стало легче.
Наконец Марийка не выдержала:
– Что я тебе расскажу, Вера…
Вера приподняла голову от шитья:
– Ну что?
– Знаешь, когда мы вчера шли со Стэллой из кинематографа…
– Ну?
– …так было очень холодно…
– Только это! А я думала, с вами что-нибудь приключилось.
– Ей-богу, не приключилось…
Марийка бросила работу и с горящими щеками выскочила в сени.
«Дура! Малахольная… – ругала она себя. – Чуть-чуть не проболталась!»
После обеда она побежала к Стэлле. Стэлла была одна. Она плотно прикрыла за Марийкой дверь и сказала:
– Хорошо, что ты пришла. Вечером попозже мы пойдём «туда». Ты никому не сказала?
– Нет.
– То-то же! Жди меня ровно в десять часов на бульваре. Никто не должен видеть, что мы вместе уходим со двора.
Вечером в подвале все сидели за столом и пили чай с сахарином. Топилась печка, горели две тусклые коптилки, и оттого, что за тёмными окнами звенел дождь, казалось, что тут как-то особенно светло и уютно.
Печник сидел за столом босой, без пояса и вполголоса, часто посматривая на дверь, рассказывал о том, как оккупанты целыми составами отправляют к себе хлеб нового урожая и как возле Павлограда крестьяне разворотили насыпь и сбросили под откос паровоз. Марийка глотала горячий, приторно сладкий чай, а сама то и дело поглядывала на часы. Без десяти минут десять она вышла из-за стола и начала натягивать пальтишко.
– Ты куда это собралась на ночь глядя? – спросила Поля. – Дождь так и хлещет…
– Я к Стэлле, ненадолго. Она мне книжку обещала дать.
Не слушая, что ей говорит мать, Марийка выскочила за дверь и побежала через двор. Холодные капли осеннего дождя попадали ей за воротник. Добежав до калитки, Марийка вдруг остановилась.
«Что я наделала? – думала она. – Не надо было говорить, что я иду к Стэлле. Как бы чего не вышло…»
Потом она махнула рукой и побежала дальше.
Бульвар был пуст. Качались под ветром поредевшие деревья, дождь барабанил по мокрым скамейкам. Стэллы не было на условленном месте. Прошло пять минут. Марийка промокла до костей, а Стэлла всё не шла.
Может быть, она, не дождавшись, ушла одна или, может быть, она ждёт Марийку у себя дома? Марийка кинулась бежать обратно, но тотчас же остановилась. Нет, никто не Должен видеть, что она бегает к Стэлле.
Так она топталась на одном месте, не зная, что делать, пока не увидела у фонаря в конце аллеи маленькую фигурку под большим зонтиком. Это была Стэлла.
– Марийка, ты здесь? А я думала, что ты испугаешься дождя. Ну, бери меня под руку.
Они побежали, прячась обе под зонтиком.
– Что ты несёшь? – спросила Марийка, заметив у Стэллы в руках узелок.
– Это еда для него. Он ведь целый день сидит голодный. Мы будем носить ему что-нибудь каждый вечер.
– Стзлла, а его в цирке не найдут? Как ты думаешь?
– Думаю, что нет. Ведь цирк сейчас закрыт, там никого нет, кроме крыс. Папа сказал, что лучшего места не сыщешь…
– Ну, а если гайдамаки найдут, что тогда?
– Тогда расстреляют.
Вот и цирк. Они обогнули забитый досками главный вход и подошли к маленькой боковой дверце. Стэлла сложила зонтик и тихонько стукнула в дверь. Марийка оглянулась. Улица терялась в темноте. Дождь лил всё сильнее. Дверь приоткрылась и пропустила девочек.
– Идите за мною, – услышала Марийка Сашин голос.
В темноте, ощупывая стенки, они прошли через какой-то коридор, свернули направо, потом налево, поднялись по железной лестнице и очутились в крохотной комнатушке, где возле зеркала горела свеча. Это была артистическая уборная. На стене висели обрывки афиш и обручи, затянутые продранной папиросной бумагой. На полу валялись какие-то пёстрые тряпки. Саша-переплётчик был теперь уже без шапки, но в той же крестьянской рубашке и широких штанах. Он, улыбаясь, смотрел на Марийку.
– Здравствуй, кучерявая! Видишь, я вернулся, как обещал. Здорово, Стэлла… Принесли мне поесть? Это дело! Я готов съесть хоть целого вола.
– Здравствуй, кучерявая! Видишь, я вернулся, как обещал. —Саша присел на ящик и начал хлебать суп.
Стэлла торопливо развязала узелок и вытащила кастрюльку, ложку и тарелку, прикрытую крышкой.
– Здесь суп, а это картофельные котлеты – я сама жарила… Тут ещё вобла и хлеб вам к завтра.
Саша присел на ящик и начал хлебать суп. Девочки стояли в сторонке и молча глядели ему рот. Саша съел суп, три котлеты и большой кусок хлеба, потом протянул Стэлле пустую кастрюль и сказал:
– Молодец, Стэлла. Вкусно стряпаешь. Ну; Марийка, как живёшь? Как мать?
– Мы теперь у печника живём, Саша. Нас гайдамаки выселили. Они чайник в окошко выбросили, носик так и отломился. И знаешь, Саша, мы с Машкой видели, как повели расстреливать одного крестьянина. А Легашенко арестованный. Вот уже третий месяц не возвращается… Саша, а ты больше не уедешь?
– Нет, кучерявая. В городе осталось много наших, они ушли в подполье, но продолжают вести работу. Мне нужно держать с ними связь.
Когда девочки уходили, Саша вытащил из кармана письмо.
– Помнишь, Марийка, когда у тебя запорошило глаз, я водил тебя к моим знакомым?
– Помню. Это где вы газету выпускали?
– Вот-вот. Сможешь найти тот дом?
– Смогу.
– Сходи туда завтра и передай Анне Ивановне письмо так, чтобы никто не видал.
Домой Марийка вернулась в двенадцатом часу ночи.
В подвале все уже спали. Поля встала с постели, чтобы открыть дочке дверь, и, когда та вошла, дёрнула её за ухо.
– Погоди, завтра тебе ещё не так попадёт! Полуночница!
Марийка ничего не ответила, разделась в темноте и юркнула в постель. В кулаке она крепко сжимала Сашино письмо.
На следующее утро она отнесла письмо Анне Ивановне. Но к Саше в этот вечер ей не удалось пойти – мать строго-настрого запретила ей отлучаться из дому в такой поздний час.
К Марийкиной радости, дня через три после появления Саши Поля начала работать в ночную смену. Каждый раз, когда время приближалось к семи часам вечера и Поле пора было уходить на ночное дежурство, Марийка от волнения не могла найти себе места. Ей всё казалось, что мать слишком долго собирается или что она совсем раздумала идти сегодня на работу.
– Ой, уже без четверти шесть! – говорила Марийка, как бы невзначай взглядывая на часы.
Поля как ни в чём не бывало продолжала разговаривать с Натальей.
Марийка начинала вертеться у неё под ногами.
– Мама, – спрашивала она робко, – а ты сегодня разве не в ночной дежуришь?
– В ночной. А что?
– Да ничего, я просто так…
Как только Поля уходила, Марийка сейчас же бежала к Стэлле:
– Мама ушла! Сегодня я пойду…
– Вот хорошо! – радовалась Стэлла. – Знаешь, вдвоём не так страшно. Вчера, шла одна, мне всё казалось, что кто-то меня догоняет. Оглянусь – нет, никого не видно.
Марийка вытаскивала из кармана пакетик, завёрнутый в промасленную бумагу.
– Вот, возьми, это для него…
– Это что? Творожник! А я сегодня картошки нажарила полную кастрюлю… Вот только хлеба маловато.
Каждый раз, когда Марийку посылали в лавку или на базар, она делала петлю, чтобы пройти мимо цирка.
Она обходила со всех сторон круглое облупленное здание с забитым досками входом. Маленькая боковая дверца была плотно прикрыта, даже как будто заколочена сверху ржавыми гвоздями. Марийка с облегчением вздыхала и шла дальше.
Все дни она жила в страхе. Она точно выросла сразу, и все её прежние заботы и дела стали казаться ей мелкими и неинтересными. Она почти всё время думала об одном – о своей тайне. Марийка так боялась проговориться, что стала очень молчаливой.
По утрам, убирая постель, она спрашивала Веру:
– Скажи, я сегодня со сна ничего не говорила? Мне страшное что-то приснилось…
А в те вечера, когда Стэлла уходила в цирк одна, Марийку трясло как в лихорадке. Марийка рано ложилась спать, но не засыпала, а долго лежала, уткнувшись носом в подушку. «Вот сейчас Стэлла уже, наверно, вышла из дома, – думала она, – вот сейчас она подходит к цирку».
Утром Стэлла прибегала в подвал, и, если был кто-нибудь посторонний, говорила с безразличным видом:
– А Сметанинша. сегодня опять ругалась…
Марийка знала: это значит, что у Саши всё благополучно.
Ей так и хотелось рассказать матери, или Вере, или Сеньке эту новость. Она не могла ни есть, ни пить, ёрзала на месте. У неё даже разболелась голова из-за того, что она одна знала такой страшный секрет, и она думала, что если бы можно было про это поговорить, то ей бы стало легче.
Наконец Марийка не выдержала:
– Что я тебе расскажу, Вера…
Вера приподняла голову от шитья:
– Ну что?
– Знаешь, когда мы вчера шли со Стэллой из кинематографа…
– Ну?
– …так было очень холодно…
– Только это! А я думала, с вами что-нибудь приключилось.
– Ей-богу, не приключилось…
Марийка бросила работу и с горящими щеками выскочила в сени.
«Дура! Малахольная… – ругала она себя. – Чуть-чуть не проболталась!»
После обеда она побежала к Стэлле. Стэлла была одна. Она плотно прикрыла за Марийкой дверь и сказала:
– Хорошо, что ты пришла. Вечером попозже мы пойдём «туда». Ты никому не сказала?
– Нет.
– То-то же! Жди меня ровно в десять часов на бульваре. Никто не должен видеть, что мы вместе уходим со двора.
Вечером в подвале все сидели за столом и пили чай с сахарином. Топилась печка, горели две тусклые коптилки, и оттого, что за тёмными окнами звенел дождь, казалось, что тут как-то особенно светло и уютно.
Печник сидел за столом босой, без пояса и вполголоса, часто посматривая на дверь, рассказывал о том, как оккупанты целыми составами отправляют к себе хлеб нового урожая и как возле Павлограда крестьяне разворотили насыпь и сбросили под откос паровоз. Марийка глотала горячий, приторно сладкий чай, а сама то и дело поглядывала на часы. Без десяти минут десять она вышла из-за стола и начала натягивать пальтишко.
– Ты куда это собралась на ночь глядя? – спросила Поля. – Дождь так и хлещет…
– Я к Стэлле, ненадолго. Она мне книжку обещала дать.
Не слушая, что ей говорит мать, Марийка выскочила за дверь и побежала через двор. Холодные капли осеннего дождя попадали ей за воротник. Добежав до калитки, Марийка вдруг остановилась.
«Что я наделала? – думала она. – Не надо было говорить, что я иду к Стэлле. Как бы чего не вышло…»
Потом она махнула рукой и побежала дальше.
Бульвар был пуст. Качались под ветром поредевшие деревья, дождь барабанил по мокрым скамейкам. Стэллы не было на условленном месте. Прошло пять минут. Марийка промокла до костей, а Стэлла всё не шла.
Может быть, она, не дождавшись, ушла одна или, может быть, она ждёт Марийку у себя дома? Марийка кинулась бежать обратно, но тотчас же остановилась. Нет, никто не Должен видеть, что она бегает к Стэлле.
Так она топталась на одном месте, не зная, что делать, пока не увидела у фонаря в конце аллеи маленькую фигурку под большим зонтиком. Это была Стэлла.
– Марийка, ты здесь? А я думала, что ты испугаешься дождя. Ну, бери меня под руку.
Они побежали, прячась обе под зонтиком.
– Что ты несёшь? – спросила Марийка, заметив у Стэллы в руках узелок.
– Это еда для него. Он ведь целый день сидит голодный. Мы будем носить ему что-нибудь каждый вечер.
– Стзлла, а его в цирке не найдут? Как ты думаешь?
– Думаю, что нет. Ведь цирк сейчас закрыт, там никого нет, кроме крыс. Папа сказал, что лучшего места не сыщешь…
– Ну, а если гайдамаки найдут, что тогда?
– Тогда расстреляют.
Вот и цирк. Они обогнули забитый досками главный вход и подошли к маленькой боковой дверце. Стэлла сложила зонтик и тихонько стукнула в дверь. Марийка оглянулась. Улица терялась в темноте. Дождь лил всё сильнее. Дверь приоткрылась и пропустила девочек.
– Идите за мною, – услышала Марийка Сашин голос.
В темноте, ощупывая стенки, они прошли через какой-то коридор, свернули направо, потом налево, поднялись по железной лестнице и очутились в крохотной комнатушке, где возле зеркала горела свеча. Это была артистическая уборная. На стене висели обрывки афиш и обручи, затянутые продранной папиросной бумагой. На полу валялись какие-то пёстрые тряпки. Саша-переплётчик был теперь уже без шапки, но в той же крестьянской рубашке и широких штанах. Он, улыбаясь, смотрел на Марийку.
– Здравствуй, кучерявая! Видишь, я вернулся, как обещал. Здорово, Стэлла… Принесли мне поесть? Это дело! Я готов съесть хоть целого вола.
Стэлла торопливо развязала узелок и вытащила кастрюльку, ложку и тарелку, прикрытую крышкой.
– Здесь суп, а это картофельные котлеты – я сама жарила… Тут ещё вобла и хлеб вам к завтра.
Саша присел на ящик и начал хлебать суп. Девочки стояли в сторонке и молча глядели ему рот. Саша съел суп, три котлеты и большой кусок хлеба, потом протянул Стэлле пустую кастрюль и сказал:
– Молодец, Стэлла. Вкусно стряпаешь. Ну; Марийка, как живёшь? Как мать?
– Мы теперь у печника живём, Саша. Нас гайдамаки выселили. Они чайник в окошко выбросили, носик так и отломился. И знаешь, Саша, мы с Машкой видели, как повели расстреливать одного крестьянина. А Легашенко арестованный. Вот уже третий месяц не возвращается… Саша, а ты больше не уедешь?
– Нет, кучерявая. В городе осталось много наших, они ушли в подполье, но продолжают вести работу. Мне нужно держать с ними связь.
Когда девочки уходили, Саша вытащил из кармана письмо.
– Помнишь, Марийка, когда у тебя запорошило глаз, я водил тебя к моим знакомым?
– Помню. Это где вы газету выпускали?
– Вот-вот. Сможешь найти тот дом?
– Смогу.
– Сходи туда завтра и передай Анне Ивановне письмо так, чтобы никто не видал.
Домой Марийка вернулась в двенадцатом часу ночи.
В подвале все уже спали. Поля встала с постели, чтобы открыть дочке дверь, и, когда та вошла, дёрнула её за ухо.
– Погоди, завтра тебе ещё не так попадёт! Полуночница!
Марийка ничего не ответила, разделась в темноте и юркнула в постель. В кулаке она крепко сжимала Сашино письмо.
На следующее утро она отнесла письмо Анне Ивановне. Но к Саше в этот вечер ей не удалось пойти – мать строго-настрого запретила ей отлучаться из дому в такой поздний час.
К Марийкиной радости, дня через три после появления Саши Поля начала работать в ночную смену. Каждый раз, когда время приближалось к семи часам вечера и Поле пора было уходить на ночное дежурство, Марийка от волнения не могла найти себе места. Ей всё казалось, что мать слишком долго собирается или что она совсем раздумала идти сегодня на работу.
– Ой, уже без четверти шесть! – говорила Марийка, как бы невзначай взглядывая на часы.
Поля как ни в чём не бывало продолжала разговаривать с Натальей.
Марийка начинала вертеться у неё под ногами.
– Мама, – спрашивала она робко, – а ты сегодня разве не в ночной дежуришь?
– В ночной. А что?
– Да ничего, я просто так…
Как только Поля уходила, Марийка сейчас же бежала к Стэлле:
– Мама ушла! Сегодня я пойду…
– Вот хорошо! – радовалась Стэлла. – Знаешь, вдвоём не так страшно. Вчера, шла одна, мне всё казалось, что кто-то меня догоняет. Оглянусь – нет, никого не видно.
Марийка вытаскивала из кармана пакетик, завёрнутый в промасленную бумагу.
– Вот, возьми, это для него…
– Это что? Творожник! А я сегодня картошки нажарила полную кастрюлю… Вот только хлеба маловато.
Каждый раз, когда Марийку посылали в лавку или на базар, она делала петлю, чтобы пройти мимо цирка.
Она обходила со всех сторон круглое облупленное здание с забитым досками входом. Маленькая боковая дверца была плотно прикрыта, даже как будто заколочена сверху ржавыми гвоздями. Марийка с облегчением вздыхала и шла дальше.
Все дни она жила в страхе. Она точно выросла сразу, и все её прежние заботы и дела стали казаться ей мелкими и неинтересными. Она почти всё время думала об одном – о своей тайне. Марийка так боялась проговориться, что стала очень молчаливой.
По утрам, убирая постель, она спрашивала Веру:
– Скажи, я сегодня со сна ничего не говорила? Мне страшное что-то приснилось…
А в те вечера, когда Стэлла уходила в цирк одна, Марийку трясло как в лихорадке. Марийка рано ложилась спать, но не засыпала, а долго лежала, уткнувшись носом в подушку. «Вот сейчас Стэлла уже, наверно, вышла из дома, – думала она, – вот сейчас она подходит к цирку».
Утром Стэлла прибегала в подвал, и, если был кто-нибудь посторонний, говорила с безразличным видом:
– А Сметанинша. сегодня опять ругалась…
Марийка знала: это значит, что у Саши всё благополучно.
ПРЕДСТАВЛЕНИЕ В ЦИРКЕ
Прошла неделя.
Марийка с Верой сидели за починкой белья и, чтоб было веселее, рассказывали друг другу сказки. Вернее, рассказывала одна Марийка: она всякий раз выдумывала новую сказку, так что Вера только диву давалась, откуда она их столько знает.
Сегодня Марийка рассказывала про мальчика, у которого были волшебные синие очки. Стоило ему надеть эти очки, как он начинал угадывать чужие мысли.
– И вот, понимаешь, приходит он к толстому мельнику и просится переночевать. Мельник ему ласково говорит. «Что ж, ночуй, мне не жалко». А мальчик надел свои очки, посмотрел на мельников лоб и сразу прочитал все его мысли…
Марийка остановилась на полуслове. В окошко она увидела ноги Стэллы в туфлях на высоких каблуках. Потом показалось и Стэллино лицо.
Она заглядывала в подвал и делала какие-то странные гримасы.
Марийка воткнула иголку в простыню и опрометью выбежала вон.
– Ты куда? Опять секретничать? – кричала ей Вера вслед.
Когда Марийка выскочила из подвала, она увидела, что Стэлла стоит в глубине двора, возле помойки, и машет ей рукой:
– Скорей, Марийка, скорей…
Стэлла была бледная, волосы растрёпаны, кофточка, видно надетая второпях, застёгнута вкривь, не на те пуговицы.
«Кончено! Сашу арестовали…» – подумала Марийка. Она подбежала к Стэлле, схватила её за плечо и спросила шёпотом:
– Арестовали, да? Арестовали?
– Да нет же, – зашептала Стэлла, – понимаешь, только что у нас были гайдамаки. Они приказали папе завтра устроить в цирке представление. Папа сказал, что это невозможно, что в цирке протекает купол и почти все артисты разъехались… А они и слушать не хотят. Сказали – если завтра не будет представления, то папу расстреляют… Папа побежал к борцам Макаровым.
– А как же Саша?
– Папа говорит, что Саша должен остаться в цирке, ему больше некуда деваться. Он наденет рабочую куртку и сойдёт за служителя. Это на один только вечер.
– А вдруг узнают? Саша говорил, что за ним следили.
– Не узнают!… Ну, я побегу сейчас штопать трико. Мне ведь тоже завтра выступать. Ты пойдёшь со мной пораньше в цирк и поможешь мне одеться. Ладно?
– Ладно.
Марийка вернулась домой и молча села за шитьё.
– Ну что, насекретничались со своей Стэллочкой? – спросила Вера, поглядывая на неё искоса.
– Это не секреты. Стэлла пришла сказать, что завтра она выступает в цирке.
– Да ну её с её цирком! Кончай лучше сказку. Какие же у мельника были мысли?
Марийка задумалась и не слышала Вериных слов.
– Марийка! Ну как тебе не стыдно! Что ж дальше было?
Марийка вздрогнула и уколола палец.
– Я ещё дальше не придумала, – сказала она.
На следующий день на стене цирка появился наспех намалёванный плакат:
Вечером толпа повалила в цирк. Здесь были гайдамаки, солдаты и множество мальчишек, которые, разузнав о даровом представлении, сбежались с самых дальних улиц.
Были здесь и Вера с Машкой, и Сенька, и Митька Легашенко, и Володька из 35-го номера. Они пришли в цирк задолго до начала представления. Марийки с ними не было. Она сказала, что пойдёт к Стэлле в уборную, а сама побежала искать Сашу. Он стоял в глубине полутёмного коридора и складывал какие-то доски.
Лицо у него было выпачкано в саже, на плечах драная широкая куртка, на голове кепка. Когда Марийка шла мимо Саши, он подмигнул ей.
В большой уборной собрались все артисты, которых Патапуфу удалось разыскать.
Здесь были борцы-акробаты братья Макаровы, грудастые широкоплечие парни в чёрных трусиках.
Они боролись друг с другом, чтобы corреться, так как в нетопленной уборной стояла стужа. Танцовщица Зоя Жемчужная, которая последнее время служила телефонисткой, сидела в пальто и ботиках перед зеркалом и красила щёки.
Стэлла, склонившись над коптилкой, зашивала последние дырки на своём старом трико. Посреди уборной стоял с собачонкой под мышкой дрессировщик Адольф, он же Андрей Иванович. Это был очень высокий и худой мужчина, с длинными, как у священника, волосами, падавшими на воротник его бархатной блузы.
– Ну и температурочка! – говорил он, гладя свою дрожащую собачонку. – Не знаю, Зоя, как вы будете танцевать в вашей газовой юбочке. Выдумали тоже представление! Ерунда…
В уборную вбежал Патапуф. Пальто у было расстёгнуто, на шее болтался пёстрый шарф. Он вытер платком потный лоб и сказал:
– Сейчас начинаем! Полный цирк гайдамаков. Макаровы, готовьтесь к выходу!
– А купол починили? – капризно спросила Зоя.
– Затянули дыру брезентом. Ничего, ничего, всё сойдёт прекрасно.
Марийка подошла к Стэлле и поправила ленту в её волосах:
– Ты готова?
– Успею, Вот только зашью ешё четыре дырки. Мой выход предпоследний. Ну, как там, всё в порядке? – Стэлла глазами указала на дверь.
– Он доски носит. Я с ним не говорила – вдруг кто увидит, – сказала Марийка, еле шевеля губами.
– Правильно. Ну, иди скорей, сейчас начало. Слышишь, как хлопают?
Марийка побежала смотреть представление. Вера приберегла для неё место рядом с собой.
Гайдамаки хлопали, топали ногами и пронзительно свистели.
– На-чи-най! Вре-мя!
Цирк был освешён только наполовину. Посреди купола большая брешь была кое-как затянута брезентом.
Вышел Патапуф в чёрном фраке.
Подняв руку, он несколько секунд подождал, пока уляжется шум, потом поклонился и густым, бархатным голосом, какого Марийка у него никогда ещё не слышала, объявил:
– Известные борцы-акробаты братья Ринальди. Внимание – Ринальди!…
Макаровы, кувыркаясь, выскочили на арену, разостлали коврик, начали прыгать друг дружке на плечи и бороться.
– Оце-добре! Дуже добре! – кричали гайдамаки и хлопали так, что тряслись стены.
Они заставили Макаровых три раза подряд повторить номер, чему были очень рады все мальчишки.
– Вторым номером нашей программы, – объявил Патапуф, – выступит известная балерина Зоя Жемчужная.
Под звуки вальса на грязную, затоптанную арену выпорхнула Зоя.
Зрители все сидели в пальто и тёплых шапках, а на Зое было розовое шёлковое трико и газовая юбочка. На её голые руки и плечи жалко было смотреть. Но Зоя как ни в чём не бывало кружилась на кончиках пальцев и с улыбкой посылала в публику воздушные поцелуи.
Кто-то бросил к ногам Зои бумажный пакет, из которого посыпались галеты.
Потом выступил Адольф со своей тощей дрессированной собачонкой, у которой можно было пересчитать все рёбра.
Собачка начала старательно плясать на задних лапках. Она плясала, кружилась, подпрыгивала до тех пор, пока не заметила несколько валяющихся на песке галет. Тут, к великому смущению Адольфа, собачонка с жадностью накинулась на галеты, и сколько он ей ни кричал: «Бобби, Бобби, пиль!» – она не обращала на него никакого внимания и с хрустом продолжала грызть галеты.
Марийка посмотрела на Веру. Лицо у той было покрыто пятнами, она смеялась, но на глазах у неё стояли слёзы.
– Ты чего плачешь? – спросила Mapийка.
– Пёсика жалко! Он голодный…
Наконец Патапуф объявил выход Стэллы.
– Ну, ещё один номер – и конец! – с облегчением вздохнула Марийка.
На арену выбежал стройный мальчик, затянутый в красное трико.
Ребята зашептались и захихикали:
– Стэлла! Стэлла! Глядите-ка! Стэлла!
А Стэлла ходила на руках, кувыркалась, вертелась волчком, потом взобралась на трапецию и повисла головою вниз под самым куполом цирка. После каждого опасного номера она выкрикивала: «Вуаля!» и поднимала руку, на которой сверкал её красный гранатовый браслет. Стэлле много хлопали. Ребята со двора отбили себе все ладони.
Но это было ещё не всё. Под конец выступил сам Патапуф. На этот раз он был не клоуном, а жонглёром.
Он подбрасывал тарелки, бутылки, горящие факелы. Просто удивительно было смотреть, как эти предметы летают вокруг него и сами возвращаются к нему в руки, словно привязанные на ниточках.
Марийка ёрзала на месте и, как зачарованная, не сводила глаз с клоуна.
– Скорей… Ну! Скорей… Кончай же… – шептала она про себя.
«Ещё немножко – и конец! – проносилось у неё в мыслях. – Ещё минутка – и публика разойдётся по домам. Двери опять забьют досками, и в пустом тихом цирке Саша опять останется один…»
Вдруг кто-то дёрнул Марийку за плечо. Она оглянулась и увидела Стэллу, которая стояла позади неё в пальто, накинутом поверх трико.
– Марийка, идём скорей… Всё пропало… Идём!…
Марийка вскочила с места и, наступая кому-то на ноги, выбежала за Стэллой в полутёмное фойе.
– Сашу арестовали… – зашептала Стэлла прямо ей в ухо. – Сейчас, сию минуту… Я только кончила свой номер и возвращалась в уборную, вижу: он стоит в коридоре возле бочки и курит. Там было совсем темно. Вдруг из уборной Зои Жемчужной выходят три гайдамака. Одного из них, офицера, я знаю, он прежде у Тараканихи на квартире жил…
Марийка с Верой сидели за починкой белья и, чтоб было веселее, рассказывали друг другу сказки. Вернее, рассказывала одна Марийка: она всякий раз выдумывала новую сказку, так что Вера только диву давалась, откуда она их столько знает.
Сегодня Марийка рассказывала про мальчика, у которого были волшебные синие очки. Стоило ему надеть эти очки, как он начинал угадывать чужие мысли.
– И вот, понимаешь, приходит он к толстому мельнику и просится переночевать. Мельник ему ласково говорит. «Что ж, ночуй, мне не жалко». А мальчик надел свои очки, посмотрел на мельников лоб и сразу прочитал все его мысли…
Марийка остановилась на полуслове. В окошко она увидела ноги Стэллы в туфлях на высоких каблуках. Потом показалось и Стэллино лицо.
Она заглядывала в подвал и делала какие-то странные гримасы.
Марийка воткнула иголку в простыню и опрометью выбежала вон.
– Ты куда? Опять секретничать? – кричала ей Вера вслед.
Когда Марийка выскочила из подвала, она увидела, что Стэлла стоит в глубине двора, возле помойки, и машет ей рукой:
– Скорей, Марийка, скорей…
Стэлла была бледная, волосы растрёпаны, кофточка, видно надетая второпях, застёгнута вкривь, не на те пуговицы.
«Кончено! Сашу арестовали…» – подумала Марийка. Она подбежала к Стэлле, схватила её за плечо и спросила шёпотом:
– Арестовали, да? Арестовали?
– Да нет же, – зашептала Стэлла, – понимаешь, только что у нас были гайдамаки. Они приказали папе завтра устроить в цирке представление. Папа сказал, что это невозможно, что в цирке протекает купол и почти все артисты разъехались… А они и слушать не хотят. Сказали – если завтра не будет представления, то папу расстреляют… Папа побежал к борцам Макаровым.
– А как же Саша?
– Папа говорит, что Саша должен остаться в цирке, ему больше некуда деваться. Он наденет рабочую куртку и сойдёт за служителя. Это на один только вечер.
– А вдруг узнают? Саша говорил, что за ним следили.
– Не узнают!… Ну, я побегу сейчас штопать трико. Мне ведь тоже завтра выступать. Ты пойдёшь со мной пораньше в цирк и поможешь мне одеться. Ладно?
– Ладно.
Марийка вернулась домой и молча села за шитьё.
– Ну что, насекретничались со своей Стэллочкой? – спросила Вера, поглядывая на неё искоса.
– Это не секреты. Стэлла пришла сказать, что завтра она выступает в цирке.
– Да ну её с её цирком! Кончай лучше сказку. Какие же у мельника были мысли?
Марийка задумалась и не слышала Вериных слов.
– Марийка! Ну как тебе не стыдно! Что ж дальше было?
Марийка вздрогнула и уколола палец.
– Я ещё дальше не придумала, – сказала она.
На следующий день на стене цирка появился наспех намалёванный плакат:
СЕГОДНЯ 4 НОЯБРЯ 1918 г.Патапуф распорядился, чтобы сняли доски, которыми был заколочен вход. Две кассы у входа зияли выбитыми стёклами, земля была покрыта обломками стекла и кусками облупившейся штукатурки. Лошадиные головы на барельефах, украшающих здание цирка, почти все были с отбитыми ноздрями и ушами.
В ЦИРКЕ СОСТОИТСЯ ЭКСТРАОРДИНАРНОЕ
ПРЕДСТАВЛЕНИЕ
Начало в 8 часов. Вход свободный
Вечером толпа повалила в цирк. Здесь были гайдамаки, солдаты и множество мальчишек, которые, разузнав о даровом представлении, сбежались с самых дальних улиц.
Были здесь и Вера с Машкой, и Сенька, и Митька Легашенко, и Володька из 35-го номера. Они пришли в цирк задолго до начала представления. Марийки с ними не было. Она сказала, что пойдёт к Стэлле в уборную, а сама побежала искать Сашу. Он стоял в глубине полутёмного коридора и складывал какие-то доски.
Лицо у него было выпачкано в саже, на плечах драная широкая куртка, на голове кепка. Когда Марийка шла мимо Саши, он подмигнул ей.
В большой уборной собрались все артисты, которых Патапуфу удалось разыскать.
Здесь были борцы-акробаты братья Макаровы, грудастые широкоплечие парни в чёрных трусиках.
Они боролись друг с другом, чтобы corреться, так как в нетопленной уборной стояла стужа. Танцовщица Зоя Жемчужная, которая последнее время служила телефонисткой, сидела в пальто и ботиках перед зеркалом и красила щёки.
Стэлла, склонившись над коптилкой, зашивала последние дырки на своём старом трико. Посреди уборной стоял с собачонкой под мышкой дрессировщик Адольф, он же Андрей Иванович. Это был очень высокий и худой мужчина, с длинными, как у священника, волосами, падавшими на воротник его бархатной блузы.
– Ну и температурочка! – говорил он, гладя свою дрожащую собачонку. – Не знаю, Зоя, как вы будете танцевать в вашей газовой юбочке. Выдумали тоже представление! Ерунда…
В уборную вбежал Патапуф. Пальто у было расстёгнуто, на шее болтался пёстрый шарф. Он вытер платком потный лоб и сказал:
– Сейчас начинаем! Полный цирк гайдамаков. Макаровы, готовьтесь к выходу!
– А купол починили? – капризно спросила Зоя.
– Затянули дыру брезентом. Ничего, ничего, всё сойдёт прекрасно.
Марийка подошла к Стэлле и поправила ленту в её волосах:
– Ты готова?
– Успею, Вот только зашью ешё четыре дырки. Мой выход предпоследний. Ну, как там, всё в порядке? – Стэлла глазами указала на дверь.
– Он доски носит. Я с ним не говорила – вдруг кто увидит, – сказала Марийка, еле шевеля губами.
– Правильно. Ну, иди скорей, сейчас начало. Слышишь, как хлопают?
Марийка побежала смотреть представление. Вера приберегла для неё место рядом с собой.
Гайдамаки хлопали, топали ногами и пронзительно свистели.
– На-чи-най! Вре-мя!
Цирк был освешён только наполовину. Посреди купола большая брешь была кое-как затянута брезентом.
Вышел Патапуф в чёрном фраке.
Подняв руку, он несколько секунд подождал, пока уляжется шум, потом поклонился и густым, бархатным голосом, какого Марийка у него никогда ещё не слышала, объявил:
– Известные борцы-акробаты братья Ринальди. Внимание – Ринальди!…
Макаровы, кувыркаясь, выскочили на арену, разостлали коврик, начали прыгать друг дружке на плечи и бороться.
– Оце-добре! Дуже добре! – кричали гайдамаки и хлопали так, что тряслись стены.
Они заставили Макаровых три раза подряд повторить номер, чему были очень рады все мальчишки.
– Вторым номером нашей программы, – объявил Патапуф, – выступит известная балерина Зоя Жемчужная.
Под звуки вальса на грязную, затоптанную арену выпорхнула Зоя.
Зрители все сидели в пальто и тёплых шапках, а на Зое было розовое шёлковое трико и газовая юбочка. На её голые руки и плечи жалко было смотреть. Но Зоя как ни в чём не бывало кружилась на кончиках пальцев и с улыбкой посылала в публику воздушные поцелуи.
Кто-то бросил к ногам Зои бумажный пакет, из которого посыпались галеты.
Потом выступил Адольф со своей тощей дрессированной собачонкой, у которой можно было пересчитать все рёбра.
Собачка начала старательно плясать на задних лапках. Она плясала, кружилась, подпрыгивала до тех пор, пока не заметила несколько валяющихся на песке галет. Тут, к великому смущению Адольфа, собачонка с жадностью накинулась на галеты, и сколько он ей ни кричал: «Бобби, Бобби, пиль!» – она не обращала на него никакого внимания и с хрустом продолжала грызть галеты.
Марийка посмотрела на Веру. Лицо у той было покрыто пятнами, она смеялась, но на глазах у неё стояли слёзы.
– Ты чего плачешь? – спросила Mapийка.
– Пёсика жалко! Он голодный…
Наконец Патапуф объявил выход Стэллы.
– Ну, ещё один номер – и конец! – с облегчением вздохнула Марийка.
На арену выбежал стройный мальчик, затянутый в красное трико.
Ребята зашептались и захихикали:
– Стэлла! Стэлла! Глядите-ка! Стэлла!
А Стэлла ходила на руках, кувыркалась, вертелась волчком, потом взобралась на трапецию и повисла головою вниз под самым куполом цирка. После каждого опасного номера она выкрикивала: «Вуаля!» и поднимала руку, на которой сверкал её красный гранатовый браслет. Стэлле много хлопали. Ребята со двора отбили себе все ладони.
Но это было ещё не всё. Под конец выступил сам Патапуф. На этот раз он был не клоуном, а жонглёром.
Он подбрасывал тарелки, бутылки, горящие факелы. Просто удивительно было смотреть, как эти предметы летают вокруг него и сами возвращаются к нему в руки, словно привязанные на ниточках.
Марийка ёрзала на месте и, как зачарованная, не сводила глаз с клоуна.
– Скорей… Ну! Скорей… Кончай же… – шептала она про себя.
«Ещё немножко – и конец! – проносилось у неё в мыслях. – Ещё минутка – и публика разойдётся по домам. Двери опять забьют досками, и в пустом тихом цирке Саша опять останется один…»
Вдруг кто-то дёрнул Марийку за плечо. Она оглянулась и увидела Стэллу, которая стояла позади неё в пальто, накинутом поверх трико.
– Марийка, идём скорей… Всё пропало… Идём!…
Марийка вскочила с места и, наступая кому-то на ноги, выбежала за Стэллой в полутёмное фойе.
– Сашу арестовали… – зашептала Стэлла прямо ей в ухо. – Сейчас, сию минуту… Я только кончила свой номер и возвращалась в уборную, вижу: он стоит в коридоре возле бочки и курит. Там было совсем темно. Вдруг из уборной Зои Жемчужной выходят три гайдамака. Одного из них, офицера, я знаю, он прежде у Тараканихи на квартире жил…