– Отчего ж, можно и зайти.
Доктор вышел из кухни. Вскоре вслед за ним ушёл и Саша, а Поля, выждав, когда смолкли его шаги, сказала Катерине:
– Женщина умирает от раковой болезни, а братцу-доктору хоть бы что. Знает ведь, что Саша как рыба об лёд бьётся; ну что бы позвать его и сказать: на тебе, дорогой племянник, пятьдесят целковых, купи провизии и одёжи к зиме. Да наш скупидон подавится деньгами, а дать не даст. Пускай, мол, живут на произвол жизни… Хоть бы сестру в больницу пристроил на казённый счёт…
– Где уж ей в больницу. Ей сочтённые дни жить осталось, – ответила Катерина. – У неё рак уже на левую грудь перешёл.
Прослужив у доктора тринадцать лет, Катерина любила показывать свою учёность перед другими кухарками и часто давала советы, что и как надо лечить.
– От ревматизма очень помогает салицилка, а при нервах – бром… А то вот ещё есть марганцевый кислый калий…
Марийке давно уж хотелось разузнать поподробней, что эта за страшная болезнь – рак. Она представляла себе, как по телу Сашиной матери ползёт большой красный рак с длинными клешнями и вгрызается в её тело.
Наконец Марийке представился случай побывать у Саши. Докторша велела ей сбегать к переплётчику и передать ему, чтобы он вечером зашёл посмотреть книги Саши-студента, или офицера, как его теперь называли.
– Ты куда? – окликнула Марийку в коридоре Лора, которая только что пришла из гимназии.
– К Саше-переплётчику.
– Я пойду с тобой, – сказала Лора, – я никогда ещё не бывала в гостях у Саши.
– Катерина тебя не пустит.
– А мы скажем ей, что идём к Ванде играть в куклы. Ты беги вперёд и жди меня у крыльца.
Лора надела шубку, тёплый стёганый капор и калоши и побежала к дверям.
– Лорочка, ты куда? – спросила Катерина. – Рейтузы надела?
– Я к Ванде! – крикнула Лора уже за дверью.
Марийка ждала её у крыльца. Подняв воротник своей кацавейки и нахохлившись, как воробей, она прыгала на одной ноге, чтобы согреться.
Они вышли за ворота и побежали по бульвару вниз. Улица здесь была гористая, и они бежали во весь дух, перепрыгивая через лужи.
Стояла оттепель. Ветер раскачивал голые ветви акаций, и сверху падал мокрый подтаявший снег.
– Давай немного посидим на скамеечке, – предложила Лора, остановившись, чтобы перевести дух.
– Что ты! Скамейки совсем сырые.
– Ну, на минутку.
Лора присела на мокрую скамейку. Она в первый раз была без взрослых на бульваре, и ей хотелось всё испытать. Возле скамейки стояла афишная тумба. Девочки начали читать пёстрые объявления.
Саша-переплётчик жил в четвёртом дворе огромного доходного дома купца Осипова. Девочки обошли три двора, показывая каждому встречному бумажку с записанным на ней адресом. Все показывали им дорогу по-разному. Наконец какой-то старичок-чиновник в чёрной пелерине, застёгивающейся на груди при помощи бронзовой цепочки, объяснил, что нужно идти в четвёртый двор и возле автомобильного гаража искать квартиру № 146-а.
Девочки прошли через три грязных двора. Четвёртый двор был самый грязный. Большая вонючая лужа стояла посередине, мальчишки выуживали из лужи какие-то щепки. Двор был окружён четырьмя шестиэтажными стенами с бесчисленным множеством тусклых окон. Посреди двора женщина в чёрной бархатной мантилье играла на скрипке. Тонкий, печальный звук поднимался вверх, к небу.
Возле гаража стоял большой, заляпанный грязью автомобиль. Из-под автомобиля торчали ноги шофёра, починявшего что-то внизу. Рядом с гаражом, кроме деревянного сарайчика, не было видно никаких построек, где бы мог жить Саша-переплётчик.
– Где будет квартира № 146-а? – робко спросила Марийка у человека, лежавшего под автомобилем.
Человек зашевелил ногой и глухим, точно выходящим из бочки голосом крикнул:
– За дровяным сараем!
В самом деле, за дровяным сараем была маленькая пристроечка. Девочки поднялись по деревянной лестнице наверх и перешагнули порог Сашиной квартиры. В первой комнате девочка с длинной чёрной косой мыла пол. Это была Сашина сестра Аня. Саша сидел на корточках в углу и, разостлав перед собой газету; чистил над ней картошку. Увидев Лору с Марийкой, он очень удивился.
– Вот так гости! – сказал он. – Ну, входите, что ж на пороге стали. У нас тут не кусаются… Раздевайтесь.
– Саша, – сказала Марийка, – доктор просил тебя прийти через час. Студент книги принёс.
– Ладно.
Девочки разделись, и Саша повёл их во вторую комнату, где на раздвижной койке лежала женщина, закутанная в клетчатый платок.
– Мама, это Лорочка пришла, Григория дочка, – сказал Саша.
Женщина повернула голову, равнодушно посмотрела на девочек и вздохнула. Марийка глядела на неё в оба, но рака нигде не было видно.
Сашина мать, как бы вспомнив что-то, внезапно оживилась.
– Ты какого Григория дочка? – вдруг спросила больная и приподнялась на локте. – Катиного Григория?
– Ну да, – ответил за Лору Саша.
– Подойди ближе, – кивнула женщина Лоре.
Та нерешительно подошла к койке и стала у изголовья. Больная оглядела нарядное платье Лоры, чёрный бант в её рыжих волосах, карманчик с вышитыми мухоморами, висевший на шёлковом шнуре через плечо.
– Подойди ближе, не бойся.
Лора придвинулась ещё ближе, не выпуская Марийкиной руки.
– Скажи своему папаше, что я скоро умру, – сказала женщина тихо и очень спокойно, как говорят о самых обычных вещах.
– Ну, что это вы, мама, говорите! – сказал Саша. – Ложитесь, ложитесь. Вам вредно сидеть…
И он кивнул девочкам, чтобы они вышли из комнаты.
– Скажите дома, что через часок зайду, – сказал он им на прощанье.
Возвращаясь домой, Марийка спросила Лору:
– Лора, тебе не жалко Сашиной мамы?
– Жалко: она ведь скоро умрёт.
– А ты бы попросила папу, чтобы он её вылечил.
– Во-первых, папа лечит только скарлатину и воспаление лёгких, а, во-вторых, рак неизлечим.
– Как это – неизлечим?
– Он не вылечивается. Да что ты ко мне пристала! Я-то ведь ни при чём, – сказала Лора и надулась.
Она помолчала немного и добавила:
– И вообще я не знаю, зачем ты меня потащила к Саше! Очень мне интересно лазить по разным грязным дворам!…
– Я тебя не тащила, ты сама увязалась, – сказала Марийка.
Они молча, надутые и злые, подошли к своему дому и поднялись по чёрной лестнице.
Катерина стояла на кухне. Лицо у неё было всё покрыто пятнами. Она ругалась с Полей.
– Плевать я хотела на тебя и на твоего барина!… – кричала Поля, – Была бы шея, а ярмо найдётся!…
Она быстро толкла сухари в медной ступке. Стук пестика заглушал её слова.
Увидев девочек на пороге кухни, женщины смолкли, и Поля перестала стучать.
– Где, барышни, прогуливаться изволили? – поджав губы, спросила Катерина.
Девочки молчали.
Поля, грузно ступая, подошла к Марийке и дёрнула её за ухо:
– Горечко моё окаянное! Где шатаешься, говори! Докторша в обморок чуть не падает – полный час вас по всем дворам ищем!…
Катерина бросилась к Лоре.
– А ноги-то мокрые, захрыстанные! И без гетров ходила! – всплеснула она руками и принялась стаскивать грязные калоши с Лориных ног…
Лору увели в комнаты, раздели догола, напоили малиной, уложили в постель и накрыли двумя ватными одеялами, чтобы пропотела.
А Марийке мать надрала уши, чтобы неповадно было в другой раз таскать за собою хозяйских дочек.
Марийка заплакала. Ей очень хотелось есть, но она не притронулась к обеду.
Постояв с минуту посреди кухни, она, всхлипывая, пошла за занавеску и легла на кровать носом в подушку.
Только здесь, в тесном углу за занавеской с синими петухами, она чувствовала себя дома. Наплакавшись досыта, она хотела было подняться и взять в шкафу кусок хлеба, как вдруг услышала шаги. Кто-то вошёл в кухню и начал обтирать ноги о половик.
– Вечер добрый, Пелагея Ивановна, – раздался весёлый голос.
«Саша пришёл!» – подумала Марийка.
– А что ж это кучерявой не видно? – спросил Саша.
– Обиделась наша принцесса. Мать её за уши потаскала, – усмехнулась Катерина.
Саша приподнял занавеску и присел на краешек кровати.
– Не плачь, Машенька, – сказал он ласково и погладил Марийку по волосам, – обойдётся. Будет и на твоей улице праздник…
Марийка начала сильнее всхлипывать.
– Я её с собой к вам не звала, она сама увязалась, – пробормотала она, заикаясь от слёз, стоявших в горле, – чем же я виновата?
– Ты на мать не сердись, – тихо сказал Саша, – думаешь, ей легко приходится? Ведь она подневольный человек… Ну, хватит реветь, всю кухню в слезах потопишь…
– Саша! – крикнула Катерина. – Идите, вас Григорий Иванович спрашивают. Офицер свои книги принёс и вас дожидается.
Саша пошёл в комнаты. Через минуту Марийка встала, пригладила волосы и пошла вслед за ним. Ей хотелось быть поближе к Саше, а заодно и посмотреть, какие книги у офицера.
Докторша лежала на диване с большой жёлтой грушей в руке. Доктор ходил по комнате, а Саша-офицер сидел за роялем и играл «собачий вальс».
Увидев переплётчика, офицер встал из-за рояля и переложил со стула на стол большую пачку книг, перетянутую бечёвкой.
Переплётчик развязал бечёвку и начал осматривать растрёпанные книжонки в захватанных бумажных обложках.
Оба Саши стояли рядом – Саша-переплётчик и Саша-офицер.
Марийка смотрела на них и думала:
«Наш Саша хоть и попроще одет, а куда лучше. Докторшин Сашка рыжий и лицо противное. А если бы нашего в военную форму одеть, он бы красивее всех был…»
Оба Саши стояли рядом – Саша-переплётчик и Саша-офицер.
Для того чтобы подольше не уходить из комнаты, Марийка выдвинула буфетный ящик и притворилась, будто что-то там ищет.
Перебирая книги, Саша-переплётчик читал вслух заглавия. Заглавия были не совсем понятные: «Женщина-сфинкс», «Вальс смерти», «Дневник герцогини», «Убийство в башне Беланкур»…
– Вы все эти книги хотите переплести? – спросил Саша у офицера.
– Все.
– Каждую порознь или все вместе?
– Каждую отдельно.
– В сафьяновые переплёты или в коленкор?
– Пожалуй, в коленкор.
– С золотым тиснением и с уголками?
– Обязательно.
– С кожаными уголками?
– Пожалуй.
Саша сложил книги стопкой, старательно обвязал бечёвкой и похлопал ладонью.
– Уж вы простите, господин прапорщик, а я, по правде сказать, думаю, что на такую литературу жалко тратить коленкор.
– То есть как это? – спросил Саша-офицер краснея. – Ваше дело, мне кажется, переплетать книги, а не судить о них.
Саша-переплётчик улыбнулся.
– Может, и так, – сказал он, – но только мы этакие книжки прямо в макулатуру сваливаем, в угол, а потом продаём лавочникам по копейке за фунт, на завёртку селёдок.
Переплётчик ещё раз хлопнул ладонью по книгам и пошёл к дверям. Офицер оторопело смотрел ему вслед и сразу даже не нашёлся, что сказать.
– Да как он смеет! Мерзавец! Нахал! Распустили на свою голову!… – завизжала докторша, вскочив с дивана.
Доктор молча улыбался.
Марийка с грохотом задвинула буфетный ящик и помчалась на кухню. Она хоть и плохо понимала, о чём спорили в столовой, но ей ясно было, что Саша здорово отделал офицера, которого она не любила.
ЗИМА В ПОДВАЛЕ
ЧЕМОДАН КЛОУНА ПАТАПУФА
Доктор вышел из кухни. Вскоре вслед за ним ушёл и Саша, а Поля, выждав, когда смолкли его шаги, сказала Катерине:
– Женщина умирает от раковой болезни, а братцу-доктору хоть бы что. Знает ведь, что Саша как рыба об лёд бьётся; ну что бы позвать его и сказать: на тебе, дорогой племянник, пятьдесят целковых, купи провизии и одёжи к зиме. Да наш скупидон подавится деньгами, а дать не даст. Пускай, мол, живут на произвол жизни… Хоть бы сестру в больницу пристроил на казённый счёт…
– Где уж ей в больницу. Ей сочтённые дни жить осталось, – ответила Катерина. – У неё рак уже на левую грудь перешёл.
Прослужив у доктора тринадцать лет, Катерина любила показывать свою учёность перед другими кухарками и часто давала советы, что и как надо лечить.
– От ревматизма очень помогает салицилка, а при нервах – бром… А то вот ещё есть марганцевый кислый калий…
Марийке давно уж хотелось разузнать поподробней, что эта за страшная болезнь – рак. Она представляла себе, как по телу Сашиной матери ползёт большой красный рак с длинными клешнями и вгрызается в её тело.
Наконец Марийке представился случай побывать у Саши. Докторша велела ей сбегать к переплётчику и передать ему, чтобы он вечером зашёл посмотреть книги Саши-студента, или офицера, как его теперь называли.
– Ты куда? – окликнула Марийку в коридоре Лора, которая только что пришла из гимназии.
– К Саше-переплётчику.
– Я пойду с тобой, – сказала Лора, – я никогда ещё не бывала в гостях у Саши.
– Катерина тебя не пустит.
– А мы скажем ей, что идём к Ванде играть в куклы. Ты беги вперёд и жди меня у крыльца.
Лора надела шубку, тёплый стёганый капор и калоши и побежала к дверям.
– Лорочка, ты куда? – спросила Катерина. – Рейтузы надела?
– Я к Ванде! – крикнула Лора уже за дверью.
Марийка ждала её у крыльца. Подняв воротник своей кацавейки и нахохлившись, как воробей, она прыгала на одной ноге, чтобы согреться.
Они вышли за ворота и побежали по бульвару вниз. Улица здесь была гористая, и они бежали во весь дух, перепрыгивая через лужи.
Стояла оттепель. Ветер раскачивал голые ветви акаций, и сверху падал мокрый подтаявший снег.
– Давай немного посидим на скамеечке, – предложила Лора, остановившись, чтобы перевести дух.
– Что ты! Скамейки совсем сырые.
– Ну, на минутку.
Лора присела на мокрую скамейку. Она в первый раз была без взрослых на бульваре, и ей хотелось всё испытать. Возле скамейки стояла афишная тумба. Девочки начали читать пёстрые объявления.
ТЕАТР МОДЕРН– Господи, – вздохнула Лора, – хоть бы скорей вырасти! Тогда можно будет каждый вечер ходить в цирк или в кинематограф…
С 14 января демонстрируется разнохарактерная
программа картин:
Военная драма 8 4-я частях
УМЕР БЕДНЯГА В БОЛЬНИЦЕ ВОЕННОЙ
Батальные сцены
ДВЕ КОМИЧЕСКИЕ КАРТИНЫ:
1.Барин, барыня и собака 2.
2.Кан немцы выдумали обезьян
(роскошный киношарж в 2-х частях)
ВСЕ ДОЛЖНЫ ВИДЕТЬ
ПОСЛЕДНИЕ ГАСТРОЛИ ЦИРКА
АРТАНИО 2
САМОВАР НА ВЕЛОСИПЕДЕ
ЛЮБИМЕЦ ПУБЛИКИ ПАТАПУФ
и много других номеров.
Саша-переплётчик жил в четвёртом дворе огромного доходного дома купца Осипова. Девочки обошли три двора, показывая каждому встречному бумажку с записанным на ней адресом. Все показывали им дорогу по-разному. Наконец какой-то старичок-чиновник в чёрной пелерине, застёгивающейся на груди при помощи бронзовой цепочки, объяснил, что нужно идти в четвёртый двор и возле автомобильного гаража искать квартиру № 146-а.
Девочки прошли через три грязных двора. Четвёртый двор был самый грязный. Большая вонючая лужа стояла посередине, мальчишки выуживали из лужи какие-то щепки. Двор был окружён четырьмя шестиэтажными стенами с бесчисленным множеством тусклых окон. Посреди двора женщина в чёрной бархатной мантилье играла на скрипке. Тонкий, печальный звук поднимался вверх, к небу.
Возле гаража стоял большой, заляпанный грязью автомобиль. Из-под автомобиля торчали ноги шофёра, починявшего что-то внизу. Рядом с гаражом, кроме деревянного сарайчика, не было видно никаких построек, где бы мог жить Саша-переплётчик.
– Где будет квартира № 146-а? – робко спросила Марийка у человека, лежавшего под автомобилем.
Человек зашевелил ногой и глухим, точно выходящим из бочки голосом крикнул:
– За дровяным сараем!
В самом деле, за дровяным сараем была маленькая пристроечка. Девочки поднялись по деревянной лестнице наверх и перешагнули порог Сашиной квартиры. В первой комнате девочка с длинной чёрной косой мыла пол. Это была Сашина сестра Аня. Саша сидел на корточках в углу и, разостлав перед собой газету; чистил над ней картошку. Увидев Лору с Марийкой, он очень удивился.
– Вот так гости! – сказал он. – Ну, входите, что ж на пороге стали. У нас тут не кусаются… Раздевайтесь.
– Саша, – сказала Марийка, – доктор просил тебя прийти через час. Студент книги принёс.
– Ладно.
Девочки разделись, и Саша повёл их во вторую комнату, где на раздвижной койке лежала женщина, закутанная в клетчатый платок.
– Мама, это Лорочка пришла, Григория дочка, – сказал Саша.
Женщина повернула голову, равнодушно посмотрела на девочек и вздохнула. Марийка глядела на неё в оба, но рака нигде не было видно.
Сашина мать, как бы вспомнив что-то, внезапно оживилась.
– Ты какого Григория дочка? – вдруг спросила больная и приподнялась на локте. – Катиного Григория?
– Ну да, – ответил за Лору Саша.
– Подойди ближе, – кивнула женщина Лоре.
Та нерешительно подошла к койке и стала у изголовья. Больная оглядела нарядное платье Лоры, чёрный бант в её рыжих волосах, карманчик с вышитыми мухоморами, висевший на шёлковом шнуре через плечо.
– Подойди ближе, не бойся.
Лора придвинулась ещё ближе, не выпуская Марийкиной руки.
– Скажи своему папаше, что я скоро умру, – сказала женщина тихо и очень спокойно, как говорят о самых обычных вещах.
– Ну, что это вы, мама, говорите! – сказал Саша. – Ложитесь, ложитесь. Вам вредно сидеть…
И он кивнул девочкам, чтобы они вышли из комнаты.
– Скажите дома, что через часок зайду, – сказал он им на прощанье.
Возвращаясь домой, Марийка спросила Лору:
– Лора, тебе не жалко Сашиной мамы?
– Жалко: она ведь скоро умрёт.
– А ты бы попросила папу, чтобы он её вылечил.
– Во-первых, папа лечит только скарлатину и воспаление лёгких, а, во-вторых, рак неизлечим.
– Как это – неизлечим?
– Он не вылечивается. Да что ты ко мне пристала! Я-то ведь ни при чём, – сказала Лора и надулась.
Она помолчала немного и добавила:
– И вообще я не знаю, зачем ты меня потащила к Саше! Очень мне интересно лазить по разным грязным дворам!…
– Я тебя не тащила, ты сама увязалась, – сказала Марийка.
Они молча, надутые и злые, подошли к своему дому и поднялись по чёрной лестнице.
Катерина стояла на кухне. Лицо у неё было всё покрыто пятнами. Она ругалась с Полей.
– Плевать я хотела на тебя и на твоего барина!… – кричала Поля, – Была бы шея, а ярмо найдётся!…
Она быстро толкла сухари в медной ступке. Стук пестика заглушал её слова.
Увидев девочек на пороге кухни, женщины смолкли, и Поля перестала стучать.
– Где, барышни, прогуливаться изволили? – поджав губы, спросила Катерина.
Девочки молчали.
Поля, грузно ступая, подошла к Марийке и дёрнула её за ухо:
– Горечко моё окаянное! Где шатаешься, говори! Докторша в обморок чуть не падает – полный час вас по всем дворам ищем!…
Катерина бросилась к Лоре.
– А ноги-то мокрые, захрыстанные! И без гетров ходила! – всплеснула она руками и принялась стаскивать грязные калоши с Лориных ног…
Лору увели в комнаты, раздели догола, напоили малиной, уложили в постель и накрыли двумя ватными одеялами, чтобы пропотела.
А Марийке мать надрала уши, чтобы неповадно было в другой раз таскать за собою хозяйских дочек.
Марийка заплакала. Ей очень хотелось есть, но она не притронулась к обеду.
Постояв с минуту посреди кухни, она, всхлипывая, пошла за занавеску и легла на кровать носом в подушку.
Только здесь, в тесном углу за занавеской с синими петухами, она чувствовала себя дома. Наплакавшись досыта, она хотела было подняться и взять в шкафу кусок хлеба, как вдруг услышала шаги. Кто-то вошёл в кухню и начал обтирать ноги о половик.
– Вечер добрый, Пелагея Ивановна, – раздался весёлый голос.
«Саша пришёл!» – подумала Марийка.
– А что ж это кучерявой не видно? – спросил Саша.
– Обиделась наша принцесса. Мать её за уши потаскала, – усмехнулась Катерина.
Саша приподнял занавеску и присел на краешек кровати.
– Не плачь, Машенька, – сказал он ласково и погладил Марийку по волосам, – обойдётся. Будет и на твоей улице праздник…
Марийка начала сильнее всхлипывать.
– Я её с собой к вам не звала, она сама увязалась, – пробормотала она, заикаясь от слёз, стоявших в горле, – чем же я виновата?
– Ты на мать не сердись, – тихо сказал Саша, – думаешь, ей легко приходится? Ведь она подневольный человек… Ну, хватит реветь, всю кухню в слезах потопишь…
– Саша! – крикнула Катерина. – Идите, вас Григорий Иванович спрашивают. Офицер свои книги принёс и вас дожидается.
Саша пошёл в комнаты. Через минуту Марийка встала, пригладила волосы и пошла вслед за ним. Ей хотелось быть поближе к Саше, а заодно и посмотреть, какие книги у офицера.
Докторша лежала на диване с большой жёлтой грушей в руке. Доктор ходил по комнате, а Саша-офицер сидел за роялем и играл «собачий вальс».
Увидев переплётчика, офицер встал из-за рояля и переложил со стула на стол большую пачку книг, перетянутую бечёвкой.
Переплётчик развязал бечёвку и начал осматривать растрёпанные книжонки в захватанных бумажных обложках.
Оба Саши стояли рядом – Саша-переплётчик и Саша-офицер.
Марийка смотрела на них и думала:
«Наш Саша хоть и попроще одет, а куда лучше. Докторшин Сашка рыжий и лицо противное. А если бы нашего в военную форму одеть, он бы красивее всех был…»
Для того чтобы подольше не уходить из комнаты, Марийка выдвинула буфетный ящик и притворилась, будто что-то там ищет.
Перебирая книги, Саша-переплётчик читал вслух заглавия. Заглавия были не совсем понятные: «Женщина-сфинкс», «Вальс смерти», «Дневник герцогини», «Убийство в башне Беланкур»…
– Вы все эти книги хотите переплести? – спросил Саша у офицера.
– Все.
– Каждую порознь или все вместе?
– Каждую отдельно.
– В сафьяновые переплёты или в коленкор?
– Пожалуй, в коленкор.
– С золотым тиснением и с уголками?
– Обязательно.
– С кожаными уголками?
– Пожалуй.
Саша сложил книги стопкой, старательно обвязал бечёвкой и похлопал ладонью.
– Уж вы простите, господин прапорщик, а я, по правде сказать, думаю, что на такую литературу жалко тратить коленкор.
– То есть как это? – спросил Саша-офицер краснея. – Ваше дело, мне кажется, переплетать книги, а не судить о них.
Саша-переплётчик улыбнулся.
– Может, и так, – сказал он, – но только мы этакие книжки прямо в макулатуру сваливаем, в угол, а потом продаём лавочникам по копейке за фунт, на завёртку селёдок.
Переплётчик ещё раз хлопнул ладонью по книгам и пошёл к дверям. Офицер оторопело смотрел ему вслед и сразу даже не нашёлся, что сказать.
– Да как он смеет! Мерзавец! Нахал! Распустили на свою голову!… – завизжала докторша, вскочив с дивана.
Доктор молча улыбался.
Марийка с грохотом задвинула буфетный ящик и помчалась на кухню. Она хоть и плохо понимала, о чём спорили в столовой, но ей ясно было, что Саша здорово отделал офицера, которого она не любила.
ЗИМА В ПОДВАЛЕ
После оттепели опять наступили холода, Полянку всю замело снегом. Старый дворник чуть ли не целый день расчищал панели; Машка и дворничиха помогали ему скалывать лёд.
Во дворе было пусто. Подвальные ребята сидели дома, потому что боялись мороза: у кого не было валенок, у кого – полушубков. Дети из верхних этажей проводили дневные часы в гимназии, и только толстый Мара выходил иногда во двор с деревянной лопаткой и салазками.
Поверх заячьей шапки у него был надет башлык, туго перетягивающий его толстые румяные щёки, на ногах – шерстяные рейтузы и резиновые ботики с застёжками, на руках – варежки с тесёмками, продетыми в рукава. Ему было трудно двигаться в тяжёлой, длинной шубе. Стукнет он несколько раз лопаткой по снегу, постоит с минуту у крыльца, вздохнёт, оглядит заснеженный двор, полный галок, и пойдёт обратно в дом, волоча за собой по каменным ступенькам новенькие салазки.
В свободную минуту Марийка бежала в подвал к горбатой Вере, которая хворала всю зиму.
Полуцыган вот уже несколько месяцев, как работал в военном госпитале. Семье его жилось полегче.
В огромной печке всегда пылал огонь и в чугуне варилась картошка.
Тараканиха давно уже перестала давать работу на дом. Длинная Наталья ходила в военный госпиталь мыть полы.
Больная Вера лежала на кровати, выдвинутой из тёмного угла к окошку. У Веры болела спина, и поэтому под горб ей подкладывали большую подушку в розовой наволочке.
– Все косточки у меня ноют, – часто жаловалась она тоненьким голоском.
– Доктора бы позвать надо, – угрюмо говорила Наталья. – Вот отец выберется, сходит к Григорию Ивановичу, попросит его зайти.
Вера бывала очень рада, когда к ней приходили Марийка и Машка. Машка рассказывала новости, а Марийка читала вслух какую-нибудь из Лориных книг.
Вера слушала, откинувшись на розовую подушку. В тоненьких пальцах её мелькал железный крючок. Она вязада кружево из катушечных ниток.
Когда начинало темнеть, возвращался из школы Сенька. Пальтецо у него было расстёгнуто нараспашку, глаза блестели. Он бросал книжки на стол и красными отмороженными руками вытаскивал из карманов стеклянные трубки, гвозди, какие-то пузырьки, – всё, что он наменял в школе.
– Ух ты, до чего ж холодно! Картошка сварилась? А я сейчас в госпиталь к маме забегал. Раненых там сколько! Даже в коридорах кровати стоят: солдаты все забинтованные, стонут. Сестрица Фаина Петровна мне три пузырька подарила, сейчас буду новый опыт делать: берётся соляная кислота и нашатырный спирт…
Слова быстро, словно горох, сыпались из Сенькиного рта. Он неумолчно что-то рассказывал, давился горячей картофелиной и, даже не сняв пальто, начинал возиться с опытом у плиты. Машка снимала с печки чугун с картошкой и, ловко слив горячую воду, ставила его на стол.
– Там, на полке, кислая капуста стоит, – говорила Вера.
Ребята уплетали горячую, круто посоленную картошку. Вере ставили её порцию на стул возле кровати.
– Если б я была богатая, – говорила Машка наевшись, – я бы каждый день себе жарила картошку на постном масле. До чего ж это вкусно!
– Теперь не нажаришься, – отвечала Вера: – масло с каждым днём дорожает, ну прямо скачут цены…
Крючок быстро мелькал в её тоненьких, сухих пальцах, и она была похожа на маленькую рассудительную старушку.
Вечером приходили домой из госпиталя Полуцыган и Наталья. Они приносили в медных котелках кашу или клейкий перловый суп.
– Господи, и что ж это делается на свете! – рассказывала Наталья. – Сегодня опять эшелон раненых привезли. Слепые, глухие, кто без рук, кто без ног… Глядеть на них страшно! Сколько эта война проклятая народу загубила!… У нас в четырнадцатой палате один солдатик лежит с простреленным животом. Ну молоденький, прямо мальчик. Мучается, бедняга, третьи сутки, криком кричит. Я там пол мыла… Сама тряпку выкручиваю и плачу…
Как-то в один из таких вечеров Марийка сидела в подвале возле Вериной кровати и мастерила из тряпок куклу.
Вера вязала своё бесконечное кружево. За последнее время она ещё больше побледнела и всё чаще жаловалась на боль в спине.
– Марийка, а Марийка, ты что ж сегодня книжку не принесла? – спросила Вера, опуская на одеяло вязанье.
– Принесла, – сказала Марийка. – Я на ней сижу. Сейчас будем читать. Интересная!…
Но читать им на этот раз не пришлось. Дверь открылась, и вошли Полуцыган и Наталья.
– Ну, дочка, как дела? – спросил печник у Веры, сунув ей пряник.
– Ничего, помаленьку, – ответила Вера и посмотрела на отца своими большими, серьёзными глазами.
– А мы сейчас у доктора были. Он обещался сегодня зайти. Посмотрит тебя, лекарства хорошего даст, – сказала Наталья. – Надо хоть пол подмести… Ишь, намусорил, химик несчастный…
Сенька схватил веник и начал подметать.
Прошло полчаса. Доктор не приходил.
Вера сидела на кровати в чистой рубашке и вздрагивала от каждого стука.
– Да что ж это он не идёт? – спрашивала она ежеминутно.
– Сбегай, Марийка, домой, погляди, может, гости пришли, – сказала Наталья.
Марийка накинула платок и побежала домой. Доктор стоял в передней и разговаривал с Сашей-офицером.
– Ты не уходи, – говорил он, надевая калоши, – я сейчас вернусь, только зайду к нашему печнику, посмотрю его девочку.
Марийка выскочила с чёрного хода и побежала обратно в подвал.
– Идёт!… Идёт!… – крикнула она ещё с порога. – Он одевается, и чемоданчик уже в руке…
И правда, за дверью скоро послышались шаги. Это доктор осторожно спускался по скользким ступенькам.
Марийка юркнула за лежанку. Она боялась, что если доктор увидит сё в подвале, то сейчас же велит бежать домой.
Полуцыган распахнул дверь.
– Ну, как дела? Покажите-ка вашу больную, – сказал доктор громким весёлым голосом.
Он снял шубу и положил сё на табуретку, а чемоданчик с инструментами поставил на стол.
Вера всё ещё держала вязанье в руке и испуганно улыбалась.
– Снимите рубашку, – сказал доктор.
Наталья торопливо стащила с Веры рубашку. Доктор начал выслушивать Веру через трубочку.
Марийка сидела на корточках за лежанкой. Ей всё было хорошо видно. Она чуть не вскрикнула, когда увидела голый Верин горб, который казался сейчас ещё больше, чем под платьем.
– Дыши! Глубже. Ещё, – говорил доктор, приложив ухо к трубочке.
Все молчали. Было слышно, как булькает в чугуне картошка и трещит за печкой сверчок.
– Ну что ж, – сказал наконец доктор, – у вашей девочки туберкулёз позвоночника, да при этом ещё и острое малокровие. Ей необходимо усаленное питание, солнце, песок, Крым. Увы, в наше тяжёлое время всё это недосягаемо. Я пропишу ей пока мышьяк и железо…
«Как же это так? – подумала Марийка. – Мышьяком ведь крыс морят. А железо разве можно есть?»
И она представила себе, как Вера своими острыми мелкими зубами будет грызть большой ржавый брусок железа. Да разве и поправишься от железа! Вот если б и самом деле Веру отправили в Крым…
Весь вечер Марийка думала о том, почему это так много на свете больных и бедных людей. Она вспомнила умирающую от рака мать Саши-переплётчика, горбатую Веру, солдата с простреленным животом.
Нет, верно, царь не знает про то, как тяжело живётся людям. Иначе бы он им помог.
«А что, если написать царю письмо? Почтальон-то, наверно, к нему ходит в Зимний дворец. Царь прочитает письмо и пришлёт Вере денег – ведь у него много».
Назавтра целый день она обдумывала, как написать письмо. Вечером, когда Поля ушла в баню, Марийка присела к кухонному столу и поставила перед собой пузырёк с чернилами. В шёлковой коробке у неё давно лежал листок, который она подобрала у доктора в кабинете. Царю ведь не напишешь на простой бумаге, разлинованной в клеточку. И она старательно начала писать на узком листке глянцевой бумаги, где наверху стоял штамп: «Доктор медицины Г. И. Мануйлов, приём от 7 часов вечера».
«Дорогой царь», – написала Марийка. Немного поразмыслив, она решила, что царь может обидеться на такое простое обращение, к тому же в сказках царей величали «ваше величество».
Зачеркнув «дорогой царь», она написала: «Ваше величество, уважаемый царь, к вам есть важная просьба. В нашем доме живёт одна девочка, Вера Полуцыган. У неё перекривление спины и большой горб. Его можно вылечить, если послать в Крым, в детскую больницу, но у них нет денег, а всё дорожает, потому что военное время. А у меня самой пальтишко никуда не годится и отмороженные руки. Хорошо бы мазать гусиным жиром, но сами знаете, какая дороговизна. А в доме купца Осипова живёт одна женщина – у неё раковая болезнь. Прошу тоже обратить внимание. Мария Внукова.
Дом № 14 по Губернаторской улице, город Закрайск».
Письмо Марийка вложила в голубой конверт и наклеила марку. Сверху она надписала большими буквами: «Важное», а внизу помельче: «Петроград, Зимний дворец, передать царю от Марии Внуковой».
Утром она опустила письмо в ящик на углу и стала дожидаться ответа.
Во дворе было пусто. Подвальные ребята сидели дома, потому что боялись мороза: у кого не было валенок, у кого – полушубков. Дети из верхних этажей проводили дневные часы в гимназии, и только толстый Мара выходил иногда во двор с деревянной лопаткой и салазками.
Поверх заячьей шапки у него был надет башлык, туго перетягивающий его толстые румяные щёки, на ногах – шерстяные рейтузы и резиновые ботики с застёжками, на руках – варежки с тесёмками, продетыми в рукава. Ему было трудно двигаться в тяжёлой, длинной шубе. Стукнет он несколько раз лопаткой по снегу, постоит с минуту у крыльца, вздохнёт, оглядит заснеженный двор, полный галок, и пойдёт обратно в дом, волоча за собой по каменным ступенькам новенькие салазки.
В свободную минуту Марийка бежала в подвал к горбатой Вере, которая хворала всю зиму.
Полуцыган вот уже несколько месяцев, как работал в военном госпитале. Семье его жилось полегче.
В огромной печке всегда пылал огонь и в чугуне варилась картошка.
Тараканиха давно уже перестала давать работу на дом. Длинная Наталья ходила в военный госпиталь мыть полы.
Больная Вера лежала на кровати, выдвинутой из тёмного угла к окошку. У Веры болела спина, и поэтому под горб ей подкладывали большую подушку в розовой наволочке.
– Все косточки у меня ноют, – часто жаловалась она тоненьким голоском.
– Доктора бы позвать надо, – угрюмо говорила Наталья. – Вот отец выберется, сходит к Григорию Ивановичу, попросит его зайти.
Вера бывала очень рада, когда к ней приходили Марийка и Машка. Машка рассказывала новости, а Марийка читала вслух какую-нибудь из Лориных книг.
Вера слушала, откинувшись на розовую подушку. В тоненьких пальцах её мелькал железный крючок. Она вязада кружево из катушечных ниток.
Когда начинало темнеть, возвращался из школы Сенька. Пальтецо у него было расстёгнуто нараспашку, глаза блестели. Он бросал книжки на стол и красными отмороженными руками вытаскивал из карманов стеклянные трубки, гвозди, какие-то пузырьки, – всё, что он наменял в школе.
– Ух ты, до чего ж холодно! Картошка сварилась? А я сейчас в госпиталь к маме забегал. Раненых там сколько! Даже в коридорах кровати стоят: солдаты все забинтованные, стонут. Сестрица Фаина Петровна мне три пузырька подарила, сейчас буду новый опыт делать: берётся соляная кислота и нашатырный спирт…
Слова быстро, словно горох, сыпались из Сенькиного рта. Он неумолчно что-то рассказывал, давился горячей картофелиной и, даже не сняв пальто, начинал возиться с опытом у плиты. Машка снимала с печки чугун с картошкой и, ловко слив горячую воду, ставила его на стол.
– Там, на полке, кислая капуста стоит, – говорила Вера.
Ребята уплетали горячую, круто посоленную картошку. Вере ставили её порцию на стул возле кровати.
– Если б я была богатая, – говорила Машка наевшись, – я бы каждый день себе жарила картошку на постном масле. До чего ж это вкусно!
– Теперь не нажаришься, – отвечала Вера: – масло с каждым днём дорожает, ну прямо скачут цены…
Крючок быстро мелькал в её тоненьких, сухих пальцах, и она была похожа на маленькую рассудительную старушку.
Вечером приходили домой из госпиталя Полуцыган и Наталья. Они приносили в медных котелках кашу или клейкий перловый суп.
– Господи, и что ж это делается на свете! – рассказывала Наталья. – Сегодня опять эшелон раненых привезли. Слепые, глухие, кто без рук, кто без ног… Глядеть на них страшно! Сколько эта война проклятая народу загубила!… У нас в четырнадцатой палате один солдатик лежит с простреленным животом. Ну молоденький, прямо мальчик. Мучается, бедняга, третьи сутки, криком кричит. Я там пол мыла… Сама тряпку выкручиваю и плачу…
Как-то в один из таких вечеров Марийка сидела в подвале возле Вериной кровати и мастерила из тряпок куклу.
Вера вязала своё бесконечное кружево. За последнее время она ещё больше побледнела и всё чаще жаловалась на боль в спине.
– Марийка, а Марийка, ты что ж сегодня книжку не принесла? – спросила Вера, опуская на одеяло вязанье.
– Принесла, – сказала Марийка. – Я на ней сижу. Сейчас будем читать. Интересная!…
Но читать им на этот раз не пришлось. Дверь открылась, и вошли Полуцыган и Наталья.
– Ну, дочка, как дела? – спросил печник у Веры, сунув ей пряник.
– Ничего, помаленьку, – ответила Вера и посмотрела на отца своими большими, серьёзными глазами.
– А мы сейчас у доктора были. Он обещался сегодня зайти. Посмотрит тебя, лекарства хорошего даст, – сказала Наталья. – Надо хоть пол подмести… Ишь, намусорил, химик несчастный…
Сенька схватил веник и начал подметать.
Прошло полчаса. Доктор не приходил.
Вера сидела на кровати в чистой рубашке и вздрагивала от каждого стука.
– Да что ж это он не идёт? – спрашивала она ежеминутно.
– Сбегай, Марийка, домой, погляди, может, гости пришли, – сказала Наталья.
Марийка накинула платок и побежала домой. Доктор стоял в передней и разговаривал с Сашей-офицером.
– Ты не уходи, – говорил он, надевая калоши, – я сейчас вернусь, только зайду к нашему печнику, посмотрю его девочку.
Марийка выскочила с чёрного хода и побежала обратно в подвал.
– Идёт!… Идёт!… – крикнула она ещё с порога. – Он одевается, и чемоданчик уже в руке…
И правда, за дверью скоро послышались шаги. Это доктор осторожно спускался по скользким ступенькам.
Марийка юркнула за лежанку. Она боялась, что если доктор увидит сё в подвале, то сейчас же велит бежать домой.
Полуцыган распахнул дверь.
– Ну, как дела? Покажите-ка вашу больную, – сказал доктор громким весёлым голосом.
Он снял шубу и положил сё на табуретку, а чемоданчик с инструментами поставил на стол.
Вера всё ещё держала вязанье в руке и испуганно улыбалась.
– Снимите рубашку, – сказал доктор.
Наталья торопливо стащила с Веры рубашку. Доктор начал выслушивать Веру через трубочку.
Марийка сидела на корточках за лежанкой. Ей всё было хорошо видно. Она чуть не вскрикнула, когда увидела голый Верин горб, который казался сейчас ещё больше, чем под платьем.
– Дыши! Глубже. Ещё, – говорил доктор, приложив ухо к трубочке.
Все молчали. Было слышно, как булькает в чугуне картошка и трещит за печкой сверчок.
– Ну что ж, – сказал наконец доктор, – у вашей девочки туберкулёз позвоночника, да при этом ещё и острое малокровие. Ей необходимо усаленное питание, солнце, песок, Крым. Увы, в наше тяжёлое время всё это недосягаемо. Я пропишу ей пока мышьяк и железо…
«Как же это так? – подумала Марийка. – Мышьяком ведь крыс морят. А железо разве можно есть?»
И она представила себе, как Вера своими острыми мелкими зубами будет грызть большой ржавый брусок железа. Да разве и поправишься от железа! Вот если б и самом деле Веру отправили в Крым…
Весь вечер Марийка думала о том, почему это так много на свете больных и бедных людей. Она вспомнила умирающую от рака мать Саши-переплётчика, горбатую Веру, солдата с простреленным животом.
Нет, верно, царь не знает про то, как тяжело живётся людям. Иначе бы он им помог.
«А что, если написать царю письмо? Почтальон-то, наверно, к нему ходит в Зимний дворец. Царь прочитает письмо и пришлёт Вере денег – ведь у него много».
Назавтра целый день она обдумывала, как написать письмо. Вечером, когда Поля ушла в баню, Марийка присела к кухонному столу и поставила перед собой пузырёк с чернилами. В шёлковой коробке у неё давно лежал листок, который она подобрала у доктора в кабинете. Царю ведь не напишешь на простой бумаге, разлинованной в клеточку. И она старательно начала писать на узком листке глянцевой бумаги, где наверху стоял штамп: «Доктор медицины Г. И. Мануйлов, приём от 7 часов вечера».
«Дорогой царь», – написала Марийка. Немного поразмыслив, она решила, что царь может обидеться на такое простое обращение, к тому же в сказках царей величали «ваше величество».
Зачеркнув «дорогой царь», она написала: «Ваше величество, уважаемый царь, к вам есть важная просьба. В нашем доме живёт одна девочка, Вера Полуцыган. У неё перекривление спины и большой горб. Его можно вылечить, если послать в Крым, в детскую больницу, но у них нет денег, а всё дорожает, потому что военное время. А у меня самой пальтишко никуда не годится и отмороженные руки. Хорошо бы мазать гусиным жиром, но сами знаете, какая дороговизна. А в доме купца Осипова живёт одна женщина – у неё раковая болезнь. Прошу тоже обратить внимание. Мария Внукова.
Дом № 14 по Губернаторской улице, город Закрайск».
Письмо Марийка вложила в голубой конверт и наклеила марку. Сверху она надписала большими буквами: «Важное», а внизу помельче: «Петроград, Зимний дворец, передать царю от Марии Внуковой».
Утром она опустила письмо в ящик на углу и стала дожидаться ответа.
ЧЕМОДАН КЛОУНА ПАТАПУФА
Было воскресенье. Марийка с утра вычистила обувь и рано освободилась. Обед вчера приготовили на два дня, и только в три часа мать собиралась затопить плиту, чтобы его разогреть.
День был пасмурный, непогожий. Круглое оконце всё залепило мокрым снегом, и в кухне было совсем темно.
«Схожу-ка к Лоре. Будем с ней шить куклам новые платья», – подумала Марийка.
В детской топилась печка. На маленьком письменном столике, купленном Лоре после её поступления в гимназию, лежали тетрадки и книги.
Лора и её две новые подруги-гимназистки сидели на коврике перед раскрытой дверкой печки.
Хорошенькая румяная девочка, с коричневыми, точно изюминки, глазами, рассказывала что-то смешное; Лора и вторая девочка давились от смеха, у Лоры даже выступили слёзы на глазах. Увидев Марийку на пороге, они сразу же перестали смеяться.
Румяная девочка подошла к столику, развернула тетрадку и начала что-то писать.
– Ну, давайте заниматься, – сказала Лора, стараясь не глядеть на Марийку, – нам нужно ещё решить пример с квадратными скобками…
Марийка, не сказав ни слова, вышла из детской.
Она постояла с минуту в коридоре, заглянула в швейную комнату, где Катерина пудрилась перед зеркальцем, собираясь идти в церковь.
– Ну и чёрт с ними! – пробормотала Марийка, тряхнув головой. – Пойду к Стэлле Патапуфовой. Она, наверно, ещё не ушла в цирк.
Марийка накинула на плечи платок и побежала к Стэлле.
За дверью у клоуна разговаривали. Слышно было, как звенят о стаканы ложечки.
«Ну, и тут гости», – подумала Марийка постучавшись.
– Антрэ! – ответил из-за двери голос Патапуфа.
Марийка не знала, что значит «антрэ», и с минуту ещё постояла у порога.
– Входите же! – повторил Патапуф.
В комнате у клоуна было как-то по-особенному уютно. Горела лампа, на стенках висели яркие костюмы в блёстках и новая ярко-голубая афиша с огромным слоном, стоявшим на задних ногах; за столом, заставленным сластями, Марийка увидела Патапуфа в пёстром халате, а напротив него, спиной к дверям, сидел какой-то человек в чёрной рубашке. Когда он повернул голову, Марийка узнала Сашу-переплётчика. Она страшно обрадовалась Саше, хотела броситься к нему и спросить, как он попал к клоуну, но тут к ней подбежала Стэлла.
Стэлла, которую Марийка давно не видела, теперь зачёсывала чёлку набок и перевязывала волосы красной лентой. Она уже носила туфли на высоких каблуках и стала похожа на взрослую.
– Марийка, как хорошо, что ты пришла! Я по тебе соскучилась.
Стэлла потащила Марийку к столу, налила ей чаю с лимоном, наложила полное блюдце халвы и конфет.
Ещё никогда Марийка не видела Патапуфа таким разговорчивым, как в этот день.
Прихлёбывая чай, он рассказывал про разные города и про цирки, где он работал.
– Нет, вы не говорите… Артист – такой же подневольный человек, как и рабочий. Да и зависит он от хозяина не меньше, потому что связан контрактом…
Марийка с любопытством разглядывала пёстрый халат клоуна, его руку с длинными ногтями, на которой была вытатуирована лошадиная голова, его бритое худое лицо со складками на щеках.
Когда клоун говорил, он слегка прищуривал один глаз, и от этого казалось, что он над чем-то подсмеивается.
– Вот взять хотя бы меня, – продолжал Патапуф, – я уже с десяти лет работал в манеже вместе с братом и отцом, партерными акробатами. Когда мне было четырнадцать лет, отец и брат умерли в один день от холеры. Это было в Саратове. Товарищи мне сказали, что в Нижнем к ярмарке открывается большой цирк. Недолго думая, я еду зайцем в Нижний и подписываю там свой первый контракт. До этого нам приходилось работать в бродячих труппах и балаганах. А здесь был большой, настоящий цирк. Сказать по правде, я вначале перед каждым выступлением себя не помнил от страха. А вдруг, думаю, оскандалюсь! Репетировал, упражнялся до седьмого пота. Помню, однажды утром пришёл я на репетицию в цирк и только было надел трико, как вдруг подходит ко мне директор цирка Морозов.
«Бери, – говорит, – братец, лопату да помоги там чистить конюшню…»
Я сразу не понял.
«То есть как же это? – спрашиваю. – Ведь я же акробат».
«А так. Раз контракт подписал, значит обязан исполнять все пункты».
А я контракта как следует и не читал. Оказывается, там написано, что я, акробат Брозио (тогда меня ещё не Патапуфом звали, это имя я позже себе придумал), обязан убирать манеж, чистить конюшню, складывать ковёр, словом, делать всё, чего от меня потребует хозяин.
День был пасмурный, непогожий. Круглое оконце всё залепило мокрым снегом, и в кухне было совсем темно.
«Схожу-ка к Лоре. Будем с ней шить куклам новые платья», – подумала Марийка.
В детской топилась печка. На маленьком письменном столике, купленном Лоре после её поступления в гимназию, лежали тетрадки и книги.
Лора и её две новые подруги-гимназистки сидели на коврике перед раскрытой дверкой печки.
Хорошенькая румяная девочка, с коричневыми, точно изюминки, глазами, рассказывала что-то смешное; Лора и вторая девочка давились от смеха, у Лоры даже выступили слёзы на глазах. Увидев Марийку на пороге, они сразу же перестали смеяться.
Румяная девочка подошла к столику, развернула тетрадку и начала что-то писать.
– Ну, давайте заниматься, – сказала Лора, стараясь не глядеть на Марийку, – нам нужно ещё решить пример с квадратными скобками…
Марийка, не сказав ни слова, вышла из детской.
Она постояла с минуту в коридоре, заглянула в швейную комнату, где Катерина пудрилась перед зеркальцем, собираясь идти в церковь.
– Ну и чёрт с ними! – пробормотала Марийка, тряхнув головой. – Пойду к Стэлле Патапуфовой. Она, наверно, ещё не ушла в цирк.
Марийка накинула на плечи платок и побежала к Стэлле.
За дверью у клоуна разговаривали. Слышно было, как звенят о стаканы ложечки.
«Ну, и тут гости», – подумала Марийка постучавшись.
– Антрэ! – ответил из-за двери голос Патапуфа.
Марийка не знала, что значит «антрэ», и с минуту ещё постояла у порога.
– Входите же! – повторил Патапуф.
В комнате у клоуна было как-то по-особенному уютно. Горела лампа, на стенках висели яркие костюмы в блёстках и новая ярко-голубая афиша с огромным слоном, стоявшим на задних ногах; за столом, заставленным сластями, Марийка увидела Патапуфа в пёстром халате, а напротив него, спиной к дверям, сидел какой-то человек в чёрной рубашке. Когда он повернул голову, Марийка узнала Сашу-переплётчика. Она страшно обрадовалась Саше, хотела броситься к нему и спросить, как он попал к клоуну, но тут к ней подбежала Стэлла.
Стэлла, которую Марийка давно не видела, теперь зачёсывала чёлку набок и перевязывала волосы красной лентой. Она уже носила туфли на высоких каблуках и стала похожа на взрослую.
– Марийка, как хорошо, что ты пришла! Я по тебе соскучилась.
Стэлла потащила Марийку к столу, налила ей чаю с лимоном, наложила полное блюдце халвы и конфет.
Ещё никогда Марийка не видела Патапуфа таким разговорчивым, как в этот день.
Прихлёбывая чай, он рассказывал про разные города и про цирки, где он работал.
– Нет, вы не говорите… Артист – такой же подневольный человек, как и рабочий. Да и зависит он от хозяина не меньше, потому что связан контрактом…
Марийка с любопытством разглядывала пёстрый халат клоуна, его руку с длинными ногтями, на которой была вытатуирована лошадиная голова, его бритое худое лицо со складками на щеках.
Когда клоун говорил, он слегка прищуривал один глаз, и от этого казалось, что он над чем-то подсмеивается.
– Вот взять хотя бы меня, – продолжал Патапуф, – я уже с десяти лет работал в манеже вместе с братом и отцом, партерными акробатами. Когда мне было четырнадцать лет, отец и брат умерли в один день от холеры. Это было в Саратове. Товарищи мне сказали, что в Нижнем к ярмарке открывается большой цирк. Недолго думая, я еду зайцем в Нижний и подписываю там свой первый контракт. До этого нам приходилось работать в бродячих труппах и балаганах. А здесь был большой, настоящий цирк. Сказать по правде, я вначале перед каждым выступлением себя не помнил от страха. А вдруг, думаю, оскандалюсь! Репетировал, упражнялся до седьмого пота. Помню, однажды утром пришёл я на репетицию в цирк и только было надел трико, как вдруг подходит ко мне директор цирка Морозов.
«Бери, – говорит, – братец, лопату да помоги там чистить конюшню…»
Я сразу не понял.
«То есть как же это? – спрашиваю. – Ведь я же акробат».
«А так. Раз контракт подписал, значит обязан исполнять все пункты».
А я контракта как следует и не читал. Оказывается, там написано, что я, акробат Брозио (тогда меня ещё не Патапуфом звали, это имя я позже себе придумал), обязан убирать манеж, чистить конюшню, складывать ковёр, словом, делать всё, чего от меня потребует хозяин.