Страница:
Мы идем цепочкой, друг за другом, по бетонному пандусу, проходящему через весь бункер перпендикулярно докам. Надо быть очень внимательным. Повсюду разбросаны всевозможные материалы. Кабели, как змеи, путаются под ногами. Вагоны, на которых привезли новые детали двигателей, преграждают дорогу. Вплотную к железнодорожным платформам подогнаны автофургоны. На них, уложенные на специальные опоры, тускло блестят торпеды, демонтированное орудие, и зенитные пулеметы. И повсюду трубы, тросы, еще бухты кабелей, камуфляжная сетка, сваленная грудами.
Слева, из окон мастерских — плотницких, слесарных, моторных, торпедных, артиллерийских и перископных — льется теплый, желтоватый свет. Здесь, под бетонной крышей, построена полноценная судовая верфь.
Командир оборачивается. Внезапно вспыхнувший язык пламени газосварки выхватил из сумрака его лицо, придав ему голубоватый оттенок. Он щурится, ослепленный вспышкой. Как только шум на мгновение утихает, он кричит шефу:
— Во время стоянки в сухом доке ничего необычного не обнаружили?
— Так точно. Была погнута лопасть правого винта.
— Ага, так вот почему на бесшумном ходу присутствовал посторонний звук.
— Винты заменили — поставили абсолютно новые, господин каплей.
— Бесшумные? Глубинный руль в порядке?
— Так точно — перебрали привод — заменили маховик — шестеренка начала ржаветь — теперь все в норме!
В доках по правую руку собраны покрытые пятнами ржавчины и корабельного сурика останки списанных лодок. Пахнет ржавчиной, краской, мазутом, гнилью, жженой резиной, бензином, морской водой и тухлой рыбой.
После заполненных водой идут сухие доки. В одном из них, далеко внизу, похожая на кита с вспоротым брюхом, лежит лодка с разобранным дном. Над ней трудится толпа докеров — маленькие, как гномы, насекомые на туше мертвой рыбы. Сейчас они газосваркой отрезают большие куски внешней обшивки. Освещенные пламенем, видны зазубренные края поврежденного корпуса. Изнутри лодки свисают толстые жгуты шлангов высокого давления и электрических кабелей. Легкие и кровеносные сосуды лодки. Круглый стальной цилиндр корпуса высокого давления обнажился на протяжении всей носовой части корабля. Из отверстия над машинным отделением струится поток желтого света. Я могу заглянуть глубже во внутренности лодки. Видны здоровенные блоки цилиндров дизелей, переплетение труб и кабелепроводов. Вот над лодкой склоняется стрела крана. К крюку крепят новую порцию груза. Кажется, лодку хотят полностью выпотрошить.
— Им здорово досталось во время атаки глубинными бомбами, — замечает командир. — Просто чудо, что они смогли вернуться с таким разбомбленным корпусом.
Он ведет нас к бетонной лестнице, спускающейся в сухой док. Ступени, по которым вниз тянутся толстые жгуты изолированных проводов, испачканы маслом.
Опять вспыхивает шипящее пламя сварочного аппарата, выхватив из полумрака часть бункера, из которого выкачана вода. Вскоре по всей его длине загораются еще язычки горелок, и в их мерцающем свете видна вся лодка целиком. Ее силуэт лишен привычных изящных очертаний надводного корабля. Из плоских боков выступают подобно плавникам передние глубинные рули — гидропланы. Ближе к середине корпус расширяется. С левой и с правой стороны днище сильно раздувается — это емкости, обеспечивающие плавучесть лодки. Как на лошадях одеты седла, так и они приварены к корпусу лодки. Ни одной резкой линии в обводах: абсолютно герметичная и обтекаемая обитательница глубин, со своей особой анатомией, где вместо ребер — замкнутые кольца шпангоута.
Вдоль одного бока лодки движется стальная плита, открывая темную щель. Медленно плита отодвигается еще дальше назад, увеличивая отверстие. Оно превращается в разверстую пасть: это открылся торпедный аппарат.
Двое рабочих машут руками, пытаясь объясниться, несмотря на грохот, издаваемый пневматическими молотками.
Торпедный люк снова закрывается.
— Кажется хуже, чем есть на самом деле. Корпус высокого давления — по-прежнему в отличном состоянии — все в порядке! — орет Старик.
Кто-то хватает меня за руку. Рядом со мной стоит шеф, склонив голову на бок. Он смотрит снизу вверх на округлое днище лодки:
— Фантастика, правда?
Сверху глядит часовой, его автомат висит у него за спиной.
Мы карабкаемся по лесам к корме. Можно ясно представить себе план лодки в разрезе. Продолговатый стальной цилиндр вмещает в себя двигатели, аккумуляторы и экипаж. Этот цилиндр со всем своим содержимым весит почти столько же, сколько и вытесняемый им объем воды. Перед нами лодка типа VII-C, такая же, что и наша. Я вспоминаю: длина 67 метров, ширина 6, 1 метра, водоизмещение 764 кубических метра на поверхности и 865 кубических метров в погруженном состоянии — очень незначительная разница. У лодки очень немногие части выступают над водой, в среднем на 4, 8 метра. В среднем потому, что эта величина в действительности переменная. Ее можно менять с точностью до сантиметра. Указанная высота соответствует вытесненным 660 тоннам воды, когда лодка находится на поверхности.
Помимо лодок нашего типа, есть еще модель II водоизмещением 275 тонн и IX-C водоизмещением 1100 тонн на поверхности и 1355 тонн под водой. VII-C является боевым кораблем, наилучшим образом приспособленным для действий в Атлантике. Она может быстро погружаться и обладает замечательной мобильностью. Ее радиус действия составляет 7900 морских миль в надводном положении при ходе в 10 узлов, 6500 морских миль при скорости 12 узлов. 80 морских миль в погруженном состоянии при скорости 4 узла. Максимальная скорость в надводном положении 17, 3 узла и 7, 6 узла — под водой.
— Их корме тоже досталось. Ударил тонущий транспорт! — орет мне в ухо шеф.
Повсюду на треногах расставлены юпитеры. Куча докеров молотами выправляет вмятины. Ничего серьезного: это лишь часть внешней обшивки, которая не должна выдерживать давление толщи воды.
Лишь часть того, что в действительности является ядром лодки — цилиндрический корпус высокого давления, — можно рассмотреть в ее средней части. На корме и на носу этот корпус скрыт под тонкой внешней оболочкой, которая превращает раздутую глубоководную рыбину в низко сидящее в воде судно, когда та поднимается на поверхность за глотком воздуха. По всей длине лодки эта внешняя оболочка испещрена отверстиями и прорезями, через которые в пространство между ней и настоящим корпусом попадает вода, необходимая для погружения. Иначе этот легкий камуфляж был бы смят весом воды, как картонная коробка.
Вес лодки регулируется с потрясающей точностью посредством дифферентных и балластных цистерн. С помощью системы резервуаров, часть которых расположена снаружи, а часть — внутри корпуса высокого давления, лодку можно поднять достаточно высоко над поверхностью воды для ведения надводных действий. Резервуары с топливом также находятся вне его.
Внизу одной из балластных цистерн я вижу кингстоны, которые остаются открытыми все время, пока лодка находится на поверхности. Балластные цистерны, как воздушные подушки, удерживают лодку на плаву. Если из них выпустить воздух через клапаны, расположенные сверху, то через кингстоны внутрь хлынет вода. Сила, удерживающая лодку на поверхности, исчезает, и та погружается.
Мой взгляд скользит вдоль корпуса лодки. В том месте, где он заметно расширяется, находится топливная емкость. Это отверстие — заборник воды для охлаждения дизелей. Где-то здесь должны быть цистерны погружения. Они выдерживают глубоководное давление так же, как дифферентные и балластные цистерны.
Рабочий принимается ожесточенно молотить по какой-то заклепке.
Командир подошел к корме. Он показывает вверх: винты лодки скрыты деревянными лесами.
— Действительно досталось, — замечает Старик.
— На осях винтов — поставили — новые подшипники из бокаута [9], — орет шеф. — Вероятно, шум был из-за них — атака подводными бомбами.
Сразу над винтами виден люк кормового торпедного аппарата. Еще выше, примерно посередине, из плавных обводов борта высовываются плоскости кормовых гидропланов, похожие на обрубленные крылья самолета.
Меня едва не сбивает с ног рабочий, забрызганный с головы до пяток краской. Он держит здоровую кисть, насаженную на длинную рукоять швабры. Пока я жду Старика, он начинает красить днище лодки снизу серой краской.
Когда мы подошли к наполненному водой шестому доку, командир еще раз сворачивает в сторону, направляясь к лодке, пришвартованной у правого причала:
— Вот лодка Кремера, в которую было прямое попадание авиабомбы.
У меня в ушах все еще звучит голос Кремера, рассказывающего эту историю:
— Как только поднялись на поверхность, увидел самолет. Открывается бомбовый люк, и прямо на мостик летит бомба. Я машинально отшатнулся, чтобы она не попала мне в плечо. Эта штуковина врезается в ограждение мостика, но не прямо, а под небольшим углом. И вместо того, чтобы взорваться, просто разлетается на куски. Блеск!
Командир со всех сторон осматривает боевую рубку, причудливо закрученную полосу металла, которую бомба оторвала от обшивки башни, поврежденный волнорез. Часовой с лодки, закутанный от холода, приближается и отдает честь.
— По правде говоря, его дух уже неделю должен был бы летать в белом саване над волнами.
Восьмой док также заполнен водой. На ее поверхности играют мерцающие блики.
— Наша лодка, — говорит шеф.
В полумраке бункера корпус лодки едва заметен на воде. Но на фоне светлой стены ее очертания, поднимающиеся над низким причалом, выделяются более четко. Верхняя палуба лежит едва ли не в метре от маслянистой, отвратительно пахнущей воды. Все люки еще отдраены. Я оглядываю лодку от носа до кормы, как будто хочу запечатлеть ее образ у себя в памяти на всю оставшуюся жизнь: плоский деревянный настил верхней палубы, непрерывно тянущийся до самого носа корабля; боевая рубка, ощетинившаяся приземистыми зенитными пулеметами; плавно понижающаяся корма; стальные тросы сеточного ограждения с вкраплениями фарфоровых изоляторов, тянущиеся от башни и вперед, и назад. Во всем чувствуется простота. Модель VII — самый подходящий для моря корабль.
Я замечаю хитрую усмешку, мелькнувшую на лице командира, какая бывает у владельцев скаковых лошадей перед очередным заездом.
Лодка готова к выходу в море. Она заправлена топливом и водой — можно выходить. Но она пока еще не вибрирует высоким, дрожащим гулом корабля, собирающегося тронуться с места; дизели еще не запущены, хотя команда верфи в своих жестких рукавицах стоит наготове, ожидая лишь команды, чтобы отдать швартовы.
— Официальные проводы со всем положенным им идиотизмом происходят в канале, — замечает командир.
Команда выстроена на верхней палубе, сразу за рубкой. Ровно пятьдесят человек (и я впридачу). Почти всем по восемнадцать, девятнадцать, двадцать лет. Лишь офицеры и младшие офицеры несколькими годами старше.
В полумраке я не могу как следует разглядеть их лица. Произвели перекличку, но я не запомнил отчетливо названные имена.
Верхняя палуба скользкая от тумана, проникающего внутрь через открытые ворота бункера. Серовато-белая мгла настолько слепит глаза, что очертания ворот расплываются. Вода в доке кажется практически черной и вязкой, как нефть.
Первый вахтенный офицер докладывает:
— Вся команда присутствует в полном составе, за исключением вахтенного поста управления Бекера. Моторный отсек готов, верхняя и нижняя палубы очищены и к походу готовы.
— Спасибо. Хайль UA!
— Хайль, господин каплей! — разносится под сводами бункера ответное приветствие, заглушая вой работающих механизмов.
— Смирно! Вольно!
Командир ждет, когда не стихнет шарканье ног.
— Вы все знаете, что произошло с Бекером. Воздушный налет на Магдебург. Хороший человек — и такой конец. И ни одного потопленного корабля в его последнем походе.
Долгая пауза. Похоже, командир испытывает отвращение.
— Ладно, это не наша вина. Но на этот раз мы такого не допустим. Подтянитесь!
Ухмылки.
— Разойдись!
— Замечательное напутствие, — бормочет шеф. — Речь, достойная уважения!
На длинной узкой верхней палубе все еще разбросаны кранцы, кабели и новые троса. Из открытого люка камбуза валит теплый пар. Высовывается физиономия кока. Я передаю ему свои вещи.
Бесшумно выдвигается перископ. Поворачиваясь из стороны в сторону, этот глаз Полифема поднимается на всю высоту отливающей серебристым блеском мачты, затем опускается вниз и исчезает. Я карабкаюсь на башню боевой рубки. На моих ладонях отпечатывается не до конца высохшая краска. Люк для загрузки торпед, расположенный на верхней палубе, уже закрыт. Позади уже задраен люк камбуза. Теперь внутрь лодки можно попасть только через боевую рубку.
Внутри царят хаос и неразбериха. Не толкаясь и не пихаясь, невозможно продвинуться ни на шаг. Из стороны в сторону раскачиваются гамаки, набитые хлебными батонами. Везде в проходах стоят ящики с провизией, горы консервов, мешки. Куда девать все это добро? Пространство внутри лодки забито доверху.
Конструкторы нашей лодки пришли к выводу, что можно обойтись без кладовых, которых, как правило, много на надводных кораблях и которые там очень вместительны. Впрочем, они также решили, что душ — это тоже роскошь, без которой можно обойтись. Они просто напичкали корпус боевого корабля своими машинами и убедили себя, что удачное размещение огромных двигателей и хитросплетение труб оставят достаточно щелей и закоулков, куда сможет забиться команда.
Лодка несет четырнадцать торпед. Пять из них — в торпедных аппаратах, две — спрятаны в держателях на верхней палубе, а оставшиеся находятся под плитами пола в носовом и кормовом отсеках. Вдобавок, есть еще 120 снарядов для орудия калибра 8, 8 миллиметра и боезапас для зенитных пулеметов.
У штурмана и боцмана — «Первого номера» на морском языке — сейчас полно забот. Первый номер, здоровенный детина по имени Берманн, на целую голову выше любого другого члена команды. Я уже видел его:
Ясноглазый проказник, я поймаю тебя…
До отхода остается еще полчаса. У меня достаточно времени оглядеться в машинном отделении. Меня всегда тянет в машинное отделение корабля, готовящегося выйти в море. На посту управления лодкой я на минутку присаживаюсь на распределитель воды. Меня окружают трубы, вентиляторы, штурвалы, манометры, вспомогательные моторы, сплетение зеленых и красных электрических проводов. В полумраке я замечаю индикаторы положения гидропланов, один электрический, другой — механический. Почти все системы продублированы для безопасности. Над пультом управления гидропланами с кнопками электрического привода, действующего в подводном положении, я различаю две шкалы регулировки — приблизительную и точную. Прибор Папенберга — указатель глубины, расположенный меж двух круглых шкал глубинных манометров со стрелками, похожими на часовые, — напоминает огромный термометр. Во время аккуратного маневрирования он может показывать перископную глубин с точностью до восьми сантиметров.
Пост управления спереди и сзади по ходу отделяется от остальной лодки двумя полусферическими люками, выдерживающими благодаря своей форме высокое давление. В результате лодка может быть разделена на три отсека.
Нам это ничего не дает, ибо если хотя бы один отсек заполнен водой, то лодка теряет плавучесть. Конструкторы, наверно, проектировали лодку с расчетом, что она будет использоваться в мелких водах. Например, на Балтике.
Аварийным выходом из носового отсека является люк, через который заряжается торпедный аппарат. В кормовом отсеке есть люк камбуза.
Моя цель — машинное отделение — расположено за камбузом.
Все люки раздраены настежь.
Переступая через сундуки и вещмешки, я с трудом пробираюсь на корму корабля через каюту младших офицеров, в которой мне придется спать, а затем через камбуз, тоже не до конца прибраный.
Наше машинное отделение нельзя сравнивать с машинными отделениями океанских кораблей, чьи просторные залы занимают по высоте весь корпус судна от трюма до верхней палубы. Ограждения и ступени их трапов со многими пролетами, блестящие маслом, сверкающие надраенной медью и сталью балок, ведут с одного уровня на другой. Наше, напротив, предстает тесной пещерой, в которую, подобно зверям в свое логово, втиснулись два мощных дизеля со всеми своими вспомогательными механизмами. В окружающем их лабиринте труб вообще нет свободного пространства: там расположены помпы систем охлаждения, масляные насосы, масляные фильтры, цилиндры стартеров, запускающихся сжатым воздухом, топливные насосы. Между ними вмонтированы манометры, термометры, осциллографы и всевозможные индикаторы.
Оба дизеля — шестицилиндровые. Вместе они развивают мощность в 2800 лошадиных сил.
Когда люки наглухо задраены, единственной связью с рубкой управления остается система громкого оповещения. Во время боя здесь самое опасное место потому, что корпус лодки наиболее уязвим именно в районе машинного отделения из-за большого числа отверстий впуска и выпуска.
Оба главных механика все еще по горло заняты работой. Йоганн — высокий, спокойный, очень бледный блондин со скуластым лицом, на котором почти не растет борода; он всегда выглядит спокойным и отвлеченным и имеет усталый вид. Другой — Франц — коренастый, черноволосый бородач. Его лицо тоже белее мела, он сутулится и выглядит вечно раздраженным.
Сначала я решил, что их зовут по именам. Теперь я знаю, что Йоганн и Франц — это фамилии. Йоганна зовут Август, а Франца — Карл.
Еще дальше находится моторный отсек. Электрические двигатели питаются от аккумуляторных батарей, которые, в свою очередь, заряжаются от работающих дизелей. Мощность электродвигателей достигает 750 лошадиных сил. Здесь все отдает чистотой, холодом. Все спрятано от глаз, прямо как на электростанции.
Кожух двигателей лишь слегка выступает над уровнем сияющих серебристых плит пола. С обеих сторон щитов управления нанесены черные знаки и установлено множество амперметров, регуляторов напряжения и всяких измерительных приборов. Электродвигателям для работы не требуется приток свежего воздуха. Это устройства постоянного тока, которые на время погружения напрямую, без всяких передаточных механизмов, присоединяются позади дизелей к валам винтов. В надводном положении, когда запускаются дизели, они выступают в роли генераторов, подзаряжающих аккумуляторы. В дальнем углу отделения, в полу расположено зарядное отверстие кормового торпедного аппарата. По обе стороны от него стоят два компрессора, продувающие сжатым воздухом цистерны погружения.
Я пролез назад, на пост управления [10] лодкой, и выбрался наружу через люк.
Запустив электродвигатели, мы задним ходом выходим из бункера в жемчужно-белое сияние, в котором наша влажная палуба блестит как стекло. «Тайфун», наша корабельная сирена, издает утробный рев. Один раз, другой. В ответ раздается еще более глухой гудок буксира.
Я вижу как он скользит мимо нас, похожий на вырезанный из черного картона силуэт в рассеянном туманом свете. Второй буксир, тяжелый и мощный, проходит так близко, что ясно видны старые автомобильные покрышки, развешанные вместо кранцев вдоль его борта. Так викинги вешали свои щиты вдоль бортов драккаров. Из люка показывается багровое лицо кочегара, он что-то кричит нам, но внезапно раздавшийся вой «Тайфуна» заглушает его слова.
Командир сам отдает приказания машинному отделению и рулевому. Он приподнялся над бульверком мостика, чтобы во время трудного маневрирования через узкий фарватер гавани видеть лодку целиком, от носа до кормы.
— Левая машина, стоп! Правая машина, малый вперед! Руль круто на левый борт!
Осторожно, метр за метром, лодка вползает в туман. Все еще холодно.
Наш заостренный нос скользит мимо стоящих борт о борт кораблей. Среди них стоит и крошечный патрульный катер — защитник гавани.
Портовая вода все явственнее отдает смолой, отбросами и водорослями.
Над клубами тумана начинают появляться мачты некоторых пароходов, за которыми вырос лес стрел кранов-дерриков. Их черная филигрань напоминает мне буровые вышки на нефтяном месторождении.
По подвесному мосту на верфь идут рабочие, скрытые ржавым ограждением до самой шеи — видна лишь вереница голов.
В восточной стороне, над бледно-серой массой складов-рефрижераторов красноватое свечение постепенно смешивается с молоком тумана. Большое скопление построек медленно скользит назад мимо нас. Внезапно сквозь металлическую вязь каркаса крана сверкнул четко очерченный круг солнца — всего на мгновение, чтобы потом его затянули клубы грязного дыма с буксира, тянущего баржи, наполненные черным песком и углем.
Я вздрагиваю на влажном ветру и задерживаю дыхание, чтобы не впустить в легкие слишком много удушливых испарений.
Над стеной канала собралась толпа: рабочие из гавани в промасленных спецовках, матросы, несколько офицеров флотилии. Я узнаю Грегора, которого не было с нами прошлой ночью, Кортманна, сиамских близнецов Купша и Стакманна. Труманн, конечно, тоже здесь. Он выглядит совершенно нормально, без каких-либо следов ночной пьянки. За ним я замечаю Бехтеля, с глубинной бомбой на верхней палубе, и Кремера — с авиабомбой. Явился даже пижон Эрлер, окруженный компанией девушек с букетами цветов. Нет только Томсена.
— Ну-ка, где эта безмозглая медицинская шлюшка? — слышу я голос моряка рядом со мной, сматывающего трос.
— Парни, эти сучки просто чокнутые! — отзывается другой.
— Вон та маленькая, третья слева, я ее поимел!
— Врешь!
— Честное слово, это правда!
Слева по борту, ближе к корме, внезапно вспенилась вода. Полностью, пока она полностью не наполнилась воздухом, продули первую цистерну плавучести. Мгновение спустя вода забурлила вдоль обоих бортов: цистерны продуваются одна за другой — верхняя палуба поднимается повыше над поверхностью воды.
Артиллерист сверху кричит: «Вот такую посудину!» и разводит руками, как рыбак, хвастающийся своим уловом. Один из нашей команды в ответ показывает язык. Раздаются всевозможные шутки, насмешки, строят друг другу рожи. Не со зла, по-доброму подтрунивают — но этот юмор скоро прекратится.
Пора и вправду отваливать. Командир, офицеры, вся команда на борту. Замена Бекера, которому досталось в Магдебурге, — бледный, тощий восемнадцатилетний юнец.
Пик прилива был час назад. Нам будет легко выйти в море.
Наша команда на верхней палубе с честью играет отведенную ей роль в этом спектакле — как здорово наконец-то выйти в море! А провожающие на пирсе делают вид, что умирают от зависти к нам. Вы уходите в чудесный круиз! Вы будет бить врага и заслужите все медали, а мы, несчастные, останемся в долбаной Франции лапать потаскушек.
Я выпрямляюсь в своем жестком кожаном облачении. Я стою, вызывающе засунув руки в карманы куртки на войлочной подкладке, достающей до колен, и притопываю ногами, обутыми в тяжелые сапоги на пробковой подошве, защищающей от ледяного холода железа.
Старик усмехается:
— Что, невтерпеж?
Музыканты военного оркестра в своих стальных шлемах тупо смотрят на нас.
Неряха-фаготист во втором ряду уже в пятый раз облизывает мундштук своего инструмента, как будто это леденец.
И секунды не прошло после того, как он все-таки вылизал свой фагот, и…
Кривоногий дирижер поднял свою палочку и грянула медь; еще секунда — и все разговоры потонули в музыке.
Убрали обе сходни.
Первая вахта заняла свои места. Вторая вахта остается на верхней палубе. Первый вахтенный свистит сигнал отхода. Командир ведет себя так, как будто все происходящее его совершенно не касается, и невозмутимо попыхивает толстенной сигарой. Наверху, на пирсе, Труманн тоже закурил свою. Они салютуют друг другу, зажав сигары между указательным и средним пальцами. Первый вахтенный офицер раздраженно отворачивается.
Оркестр смолк.
— Где Меркель? — задает вопрос Старик, показывая на пирс.
— Не получил разрешение выйти в море.
— Стыд и позор!
Старик, прищурившись, смотрит в небо, затем обволакивается особенно густым облаком дыма, как паровой буксир.
— Отдать все концы, кроме швартовых!
Солдаты на пирсе отдают носовые и кормовые. Матросы на палубе, слаженно действуя, собирают их. Заметно, что они уже семь раз уходили в поход.
— Левая машина, самый малый вперед! Правая машина, малый назад! Обе машины, стоп!
Теперь в воду плюхаются швартовы.
Наши кранцы проплывают мимо округлого брюха внешнего бункера. Бурление воды за кормой заставляет меня обернуться назад.
Лодка освободилась от пирса. Зловещий паром на маслянисто-черных водах Стикса, на зенитной платформе которого, за круговым ограждением мостика, стоят люди в кожаных доспехах. Не виден выхлопной газ, не слышно шума двигателей. Как будто отталкиваемая магнитом, лодка удаляется от мола.
На мостик падают маленькие букетики цветов. Вахтенные втыкают их в вентиляционные заглушки.
Темная полоса воды между серой сталью лодки и масляной стенкой мола продолжает расширяться. В толпе на пирсе возникает какое-то оживление. Кто-то продирается сзади, расталкивая провожающих: Томсен! Он вытягивает обе руки вверх, на его шее сверкает свежеполученная награда. Над вонючей водой разносится его рев:
Слева, из окон мастерских — плотницких, слесарных, моторных, торпедных, артиллерийских и перископных — льется теплый, желтоватый свет. Здесь, под бетонной крышей, построена полноценная судовая верфь.
Командир оборачивается. Внезапно вспыхнувший язык пламени газосварки выхватил из сумрака его лицо, придав ему голубоватый оттенок. Он щурится, ослепленный вспышкой. Как только шум на мгновение утихает, он кричит шефу:
— Во время стоянки в сухом доке ничего необычного не обнаружили?
— Так точно. Была погнута лопасть правого винта.
— Ага, так вот почему на бесшумном ходу присутствовал посторонний звук.
— Винты заменили — поставили абсолютно новые, господин каплей.
— Бесшумные? Глубинный руль в порядке?
— Так точно — перебрали привод — заменили маховик — шестеренка начала ржаветь — теперь все в норме!
В доках по правую руку собраны покрытые пятнами ржавчины и корабельного сурика останки списанных лодок. Пахнет ржавчиной, краской, мазутом, гнилью, жженой резиной, бензином, морской водой и тухлой рыбой.
После заполненных водой идут сухие доки. В одном из них, далеко внизу, похожая на кита с вспоротым брюхом, лежит лодка с разобранным дном. Над ней трудится толпа докеров — маленькие, как гномы, насекомые на туше мертвой рыбы. Сейчас они газосваркой отрезают большие куски внешней обшивки. Освещенные пламенем, видны зазубренные края поврежденного корпуса. Изнутри лодки свисают толстые жгуты шлангов высокого давления и электрических кабелей. Легкие и кровеносные сосуды лодки. Круглый стальной цилиндр корпуса высокого давления обнажился на протяжении всей носовой части корабля. Из отверстия над машинным отделением струится поток желтого света. Я могу заглянуть глубже во внутренности лодки. Видны здоровенные блоки цилиндров дизелей, переплетение труб и кабелепроводов. Вот над лодкой склоняется стрела крана. К крюку крепят новую порцию груза. Кажется, лодку хотят полностью выпотрошить.
— Им здорово досталось во время атаки глубинными бомбами, — замечает командир. — Просто чудо, что они смогли вернуться с таким разбомбленным корпусом.
Он ведет нас к бетонной лестнице, спускающейся в сухой док. Ступени, по которым вниз тянутся толстые жгуты изолированных проводов, испачканы маслом.
Опять вспыхивает шипящее пламя сварочного аппарата, выхватив из полумрака часть бункера, из которого выкачана вода. Вскоре по всей его длине загораются еще язычки горелок, и в их мерцающем свете видна вся лодка целиком. Ее силуэт лишен привычных изящных очертаний надводного корабля. Из плоских боков выступают подобно плавникам передние глубинные рули — гидропланы. Ближе к середине корпус расширяется. С левой и с правой стороны днище сильно раздувается — это емкости, обеспечивающие плавучесть лодки. Как на лошадях одеты седла, так и они приварены к корпусу лодки. Ни одной резкой линии в обводах: абсолютно герметичная и обтекаемая обитательница глубин, со своей особой анатомией, где вместо ребер — замкнутые кольца шпангоута.
Вдоль одного бока лодки движется стальная плита, открывая темную щель. Медленно плита отодвигается еще дальше назад, увеличивая отверстие. Оно превращается в разверстую пасть: это открылся торпедный аппарат.
Двое рабочих машут руками, пытаясь объясниться, несмотря на грохот, издаваемый пневматическими молотками.
Торпедный люк снова закрывается.
— Кажется хуже, чем есть на самом деле. Корпус высокого давления — по-прежнему в отличном состоянии — все в порядке! — орет Старик.
Кто-то хватает меня за руку. Рядом со мной стоит шеф, склонив голову на бок. Он смотрит снизу вверх на округлое днище лодки:
— Фантастика, правда?
Сверху глядит часовой, его автомат висит у него за спиной.
Мы карабкаемся по лесам к корме. Можно ясно представить себе план лодки в разрезе. Продолговатый стальной цилиндр вмещает в себя двигатели, аккумуляторы и экипаж. Этот цилиндр со всем своим содержимым весит почти столько же, сколько и вытесняемый им объем воды. Перед нами лодка типа VII-C, такая же, что и наша. Я вспоминаю: длина 67 метров, ширина 6, 1 метра, водоизмещение 764 кубических метра на поверхности и 865 кубических метров в погруженном состоянии — очень незначительная разница. У лодки очень немногие части выступают над водой, в среднем на 4, 8 метра. В среднем потому, что эта величина в действительности переменная. Ее можно менять с точностью до сантиметра. Указанная высота соответствует вытесненным 660 тоннам воды, когда лодка находится на поверхности.
Помимо лодок нашего типа, есть еще модель II водоизмещением 275 тонн и IX-C водоизмещением 1100 тонн на поверхности и 1355 тонн под водой. VII-C является боевым кораблем, наилучшим образом приспособленным для действий в Атлантике. Она может быстро погружаться и обладает замечательной мобильностью. Ее радиус действия составляет 7900 морских миль в надводном положении при ходе в 10 узлов, 6500 морских миль при скорости 12 узлов. 80 морских миль в погруженном состоянии при скорости 4 узла. Максимальная скорость в надводном положении 17, 3 узла и 7, 6 узла — под водой.
— Их корме тоже досталось. Ударил тонущий транспорт! — орет мне в ухо шеф.
Повсюду на треногах расставлены юпитеры. Куча докеров молотами выправляет вмятины. Ничего серьезного: это лишь часть внешней обшивки, которая не должна выдерживать давление толщи воды.
Лишь часть того, что в действительности является ядром лодки — цилиндрический корпус высокого давления, — можно рассмотреть в ее средней части. На корме и на носу этот корпус скрыт под тонкой внешней оболочкой, которая превращает раздутую глубоководную рыбину в низко сидящее в воде судно, когда та поднимается на поверхность за глотком воздуха. По всей длине лодки эта внешняя оболочка испещрена отверстиями и прорезями, через которые в пространство между ней и настоящим корпусом попадает вода, необходимая для погружения. Иначе этот легкий камуфляж был бы смят весом воды, как картонная коробка.
Вес лодки регулируется с потрясающей точностью посредством дифферентных и балластных цистерн. С помощью системы резервуаров, часть которых расположена снаружи, а часть — внутри корпуса высокого давления, лодку можно поднять достаточно высоко над поверхностью воды для ведения надводных действий. Резервуары с топливом также находятся вне его.
Внизу одной из балластных цистерн я вижу кингстоны, которые остаются открытыми все время, пока лодка находится на поверхности. Балластные цистерны, как воздушные подушки, удерживают лодку на плаву. Если из них выпустить воздух через клапаны, расположенные сверху, то через кингстоны внутрь хлынет вода. Сила, удерживающая лодку на поверхности, исчезает, и та погружается.
Мой взгляд скользит вдоль корпуса лодки. В том месте, где он заметно расширяется, находится топливная емкость. Это отверстие — заборник воды для охлаждения дизелей. Где-то здесь должны быть цистерны погружения. Они выдерживают глубоководное давление так же, как дифферентные и балластные цистерны.
Рабочий принимается ожесточенно молотить по какой-то заклепке.
Командир подошел к корме. Он показывает вверх: винты лодки скрыты деревянными лесами.
— Действительно досталось, — замечает Старик.
— На осях винтов — поставили — новые подшипники из бокаута [9], — орет шеф. — Вероятно, шум был из-за них — атака подводными бомбами.
Сразу над винтами виден люк кормового торпедного аппарата. Еще выше, примерно посередине, из плавных обводов борта высовываются плоскости кормовых гидропланов, похожие на обрубленные крылья самолета.
Меня едва не сбивает с ног рабочий, забрызганный с головы до пяток краской. Он держит здоровую кисть, насаженную на длинную рукоять швабры. Пока я жду Старика, он начинает красить днище лодки снизу серой краской.
Когда мы подошли к наполненному водой шестому доку, командир еще раз сворачивает в сторону, направляясь к лодке, пришвартованной у правого причала:
— Вот лодка Кремера, в которую было прямое попадание авиабомбы.
У меня в ушах все еще звучит голос Кремера, рассказывающего эту историю:
— Как только поднялись на поверхность, увидел самолет. Открывается бомбовый люк, и прямо на мостик летит бомба. Я машинально отшатнулся, чтобы она не попала мне в плечо. Эта штуковина врезается в ограждение мостика, но не прямо, а под небольшим углом. И вместо того, чтобы взорваться, просто разлетается на куски. Блеск!
Командир со всех сторон осматривает боевую рубку, причудливо закрученную полосу металла, которую бомба оторвала от обшивки башни, поврежденный волнорез. Часовой с лодки, закутанный от холода, приближается и отдает честь.
— По правде говоря, его дух уже неделю должен был бы летать в белом саване над волнами.
Восьмой док также заполнен водой. На ее поверхности играют мерцающие блики.
— Наша лодка, — говорит шеф.
В полумраке бункера корпус лодки едва заметен на воде. Но на фоне светлой стены ее очертания, поднимающиеся над низким причалом, выделяются более четко. Верхняя палуба лежит едва ли не в метре от маслянистой, отвратительно пахнущей воды. Все люки еще отдраены. Я оглядываю лодку от носа до кормы, как будто хочу запечатлеть ее образ у себя в памяти на всю оставшуюся жизнь: плоский деревянный настил верхней палубы, непрерывно тянущийся до самого носа корабля; боевая рубка, ощетинившаяся приземистыми зенитными пулеметами; плавно понижающаяся корма; стальные тросы сеточного ограждения с вкраплениями фарфоровых изоляторов, тянущиеся от башни и вперед, и назад. Во всем чувствуется простота. Модель VII — самый подходящий для моря корабль.
Я замечаю хитрую усмешку, мелькнувшую на лице командира, какая бывает у владельцев скаковых лошадей перед очередным заездом.
Лодка готова к выходу в море. Она заправлена топливом и водой — можно выходить. Но она пока еще не вибрирует высоким, дрожащим гулом корабля, собирающегося тронуться с места; дизели еще не запущены, хотя команда верфи в своих жестких рукавицах стоит наготове, ожидая лишь команды, чтобы отдать швартовы.
— Официальные проводы со всем положенным им идиотизмом происходят в канале, — замечает командир.
Команда выстроена на верхней палубе, сразу за рубкой. Ровно пятьдесят человек (и я впридачу). Почти всем по восемнадцать, девятнадцать, двадцать лет. Лишь офицеры и младшие офицеры несколькими годами старше.
В полумраке я не могу как следует разглядеть их лица. Произвели перекличку, но я не запомнил отчетливо названные имена.
Верхняя палуба скользкая от тумана, проникающего внутрь через открытые ворота бункера. Серовато-белая мгла настолько слепит глаза, что очертания ворот расплываются. Вода в доке кажется практически черной и вязкой, как нефть.
Первый вахтенный офицер докладывает:
— Вся команда присутствует в полном составе, за исключением вахтенного поста управления Бекера. Моторный отсек готов, верхняя и нижняя палубы очищены и к походу готовы.
— Спасибо. Хайль UA!
— Хайль, господин каплей! — разносится под сводами бункера ответное приветствие, заглушая вой работающих механизмов.
— Смирно! Вольно!
Командир ждет, когда не стихнет шарканье ног.
— Вы все знаете, что произошло с Бекером. Воздушный налет на Магдебург. Хороший человек — и такой конец. И ни одного потопленного корабля в его последнем походе.
Долгая пауза. Похоже, командир испытывает отвращение.
— Ладно, это не наша вина. Но на этот раз мы такого не допустим. Подтянитесь!
Ухмылки.
— Разойдись!
— Замечательное напутствие, — бормочет шеф. — Речь, достойная уважения!
На длинной узкой верхней палубе все еще разбросаны кранцы, кабели и новые троса. Из открытого люка камбуза валит теплый пар. Высовывается физиономия кока. Я передаю ему свои вещи.
Бесшумно выдвигается перископ. Поворачиваясь из стороны в сторону, этот глаз Полифема поднимается на всю высоту отливающей серебристым блеском мачты, затем опускается вниз и исчезает. Я карабкаюсь на башню боевой рубки. На моих ладонях отпечатывается не до конца высохшая краска. Люк для загрузки торпед, расположенный на верхней палубе, уже закрыт. Позади уже задраен люк камбуза. Теперь внутрь лодки можно попасть только через боевую рубку.
Внутри царят хаос и неразбериха. Не толкаясь и не пихаясь, невозможно продвинуться ни на шаг. Из стороны в сторону раскачиваются гамаки, набитые хлебными батонами. Везде в проходах стоят ящики с провизией, горы консервов, мешки. Куда девать все это добро? Пространство внутри лодки забито доверху.
Конструкторы нашей лодки пришли к выводу, что можно обойтись без кладовых, которых, как правило, много на надводных кораблях и которые там очень вместительны. Впрочем, они также решили, что душ — это тоже роскошь, без которой можно обойтись. Они просто напичкали корпус боевого корабля своими машинами и убедили себя, что удачное размещение огромных двигателей и хитросплетение труб оставят достаточно щелей и закоулков, куда сможет забиться команда.
Лодка несет четырнадцать торпед. Пять из них — в торпедных аппаратах, две — спрятаны в держателях на верхней палубе, а оставшиеся находятся под плитами пола в носовом и кормовом отсеках. Вдобавок, есть еще 120 снарядов для орудия калибра 8, 8 миллиметра и боезапас для зенитных пулеметов.
У штурмана и боцмана — «Первого номера» на морском языке — сейчас полно забот. Первый номер, здоровенный детина по имени Берманн, на целую голову выше любого другого члена команды. Я уже видел его:
Ясноглазый проказник, я поймаю тебя…
До отхода остается еще полчаса. У меня достаточно времени оглядеться в машинном отделении. Меня всегда тянет в машинное отделение корабля, готовящегося выйти в море. На посту управления лодкой я на минутку присаживаюсь на распределитель воды. Меня окружают трубы, вентиляторы, штурвалы, манометры, вспомогательные моторы, сплетение зеленых и красных электрических проводов. В полумраке я замечаю индикаторы положения гидропланов, один электрический, другой — механический. Почти все системы продублированы для безопасности. Над пультом управления гидропланами с кнопками электрического привода, действующего в подводном положении, я различаю две шкалы регулировки — приблизительную и точную. Прибор Папенберга — указатель глубины, расположенный меж двух круглых шкал глубинных манометров со стрелками, похожими на часовые, — напоминает огромный термометр. Во время аккуратного маневрирования он может показывать перископную глубин с точностью до восьми сантиметров.
Пост управления спереди и сзади по ходу отделяется от остальной лодки двумя полусферическими люками, выдерживающими благодаря своей форме высокое давление. В результате лодка может быть разделена на три отсека.
Нам это ничего не дает, ибо если хотя бы один отсек заполнен водой, то лодка теряет плавучесть. Конструкторы, наверно, проектировали лодку с расчетом, что она будет использоваться в мелких водах. Например, на Балтике.
Аварийным выходом из носового отсека является люк, через который заряжается торпедный аппарат. В кормовом отсеке есть люк камбуза.
Моя цель — машинное отделение — расположено за камбузом.
Все люки раздраены настежь.
Переступая через сундуки и вещмешки, я с трудом пробираюсь на корму корабля через каюту младших офицеров, в которой мне придется спать, а затем через камбуз, тоже не до конца прибраный.
Наше машинное отделение нельзя сравнивать с машинными отделениями океанских кораблей, чьи просторные залы занимают по высоте весь корпус судна от трюма до верхней палубы. Ограждения и ступени их трапов со многими пролетами, блестящие маслом, сверкающие надраенной медью и сталью балок, ведут с одного уровня на другой. Наше, напротив, предстает тесной пещерой, в которую, подобно зверям в свое логово, втиснулись два мощных дизеля со всеми своими вспомогательными механизмами. В окружающем их лабиринте труб вообще нет свободного пространства: там расположены помпы систем охлаждения, масляные насосы, масляные фильтры, цилиндры стартеров, запускающихся сжатым воздухом, топливные насосы. Между ними вмонтированы манометры, термометры, осциллографы и всевозможные индикаторы.
Оба дизеля — шестицилиндровые. Вместе они развивают мощность в 2800 лошадиных сил.
Когда люки наглухо задраены, единственной связью с рубкой управления остается система громкого оповещения. Во время боя здесь самое опасное место потому, что корпус лодки наиболее уязвим именно в районе машинного отделения из-за большого числа отверстий впуска и выпуска.
Оба главных механика все еще по горло заняты работой. Йоганн — высокий, спокойный, очень бледный блондин со скуластым лицом, на котором почти не растет борода; он всегда выглядит спокойным и отвлеченным и имеет усталый вид. Другой — Франц — коренастый, черноволосый бородач. Его лицо тоже белее мела, он сутулится и выглядит вечно раздраженным.
Сначала я решил, что их зовут по именам. Теперь я знаю, что Йоганн и Франц — это фамилии. Йоганна зовут Август, а Франца — Карл.
Еще дальше находится моторный отсек. Электрические двигатели питаются от аккумуляторных батарей, которые, в свою очередь, заряжаются от работающих дизелей. Мощность электродвигателей достигает 750 лошадиных сил. Здесь все отдает чистотой, холодом. Все спрятано от глаз, прямо как на электростанции.
Кожух двигателей лишь слегка выступает над уровнем сияющих серебристых плит пола. С обеих сторон щитов управления нанесены черные знаки и установлено множество амперметров, регуляторов напряжения и всяких измерительных приборов. Электродвигателям для работы не требуется приток свежего воздуха. Это устройства постоянного тока, которые на время погружения напрямую, без всяких передаточных механизмов, присоединяются позади дизелей к валам винтов. В надводном положении, когда запускаются дизели, они выступают в роли генераторов, подзаряжающих аккумуляторы. В дальнем углу отделения, в полу расположено зарядное отверстие кормового торпедного аппарата. По обе стороны от него стоят два компрессора, продувающие сжатым воздухом цистерны погружения.
Я пролез назад, на пост управления [10] лодкой, и выбрался наружу через люк.
Запустив электродвигатели, мы задним ходом выходим из бункера в жемчужно-белое сияние, в котором наша влажная палуба блестит как стекло. «Тайфун», наша корабельная сирена, издает утробный рев. Один раз, другой. В ответ раздается еще более глухой гудок буксира.
Я вижу как он скользит мимо нас, похожий на вырезанный из черного картона силуэт в рассеянном туманом свете. Второй буксир, тяжелый и мощный, проходит так близко, что ясно видны старые автомобильные покрышки, развешанные вместо кранцев вдоль его борта. Так викинги вешали свои щиты вдоль бортов драккаров. Из люка показывается багровое лицо кочегара, он что-то кричит нам, но внезапно раздавшийся вой «Тайфуна» заглушает его слова.
Командир сам отдает приказания машинному отделению и рулевому. Он приподнялся над бульверком мостика, чтобы во время трудного маневрирования через узкий фарватер гавани видеть лодку целиком, от носа до кормы.
— Левая машина, стоп! Правая машина, малый вперед! Руль круто на левый борт!
Осторожно, метр за метром, лодка вползает в туман. Все еще холодно.
Наш заостренный нос скользит мимо стоящих борт о борт кораблей. Среди них стоит и крошечный патрульный катер — защитник гавани.
Портовая вода все явственнее отдает смолой, отбросами и водорослями.
Над клубами тумана начинают появляться мачты некоторых пароходов, за которыми вырос лес стрел кранов-дерриков. Их черная филигрань напоминает мне буровые вышки на нефтяном месторождении.
По подвесному мосту на верфь идут рабочие, скрытые ржавым ограждением до самой шеи — видна лишь вереница голов.
В восточной стороне, над бледно-серой массой складов-рефрижераторов красноватое свечение постепенно смешивается с молоком тумана. Большое скопление построек медленно скользит назад мимо нас. Внезапно сквозь металлическую вязь каркаса крана сверкнул четко очерченный круг солнца — всего на мгновение, чтобы потом его затянули клубы грязного дыма с буксира, тянущего баржи, наполненные черным песком и углем.
Я вздрагиваю на влажном ветру и задерживаю дыхание, чтобы не впустить в легкие слишком много удушливых испарений.
Над стеной канала собралась толпа: рабочие из гавани в промасленных спецовках, матросы, несколько офицеров флотилии. Я узнаю Грегора, которого не было с нами прошлой ночью, Кортманна, сиамских близнецов Купша и Стакманна. Труманн, конечно, тоже здесь. Он выглядит совершенно нормально, без каких-либо следов ночной пьянки. За ним я замечаю Бехтеля, с глубинной бомбой на верхней палубе, и Кремера — с авиабомбой. Явился даже пижон Эрлер, окруженный компанией девушек с букетами цветов. Нет только Томсена.
— Ну-ка, где эта безмозглая медицинская шлюшка? — слышу я голос моряка рядом со мной, сматывающего трос.
— Парни, эти сучки просто чокнутые! — отзывается другой.
— Вон та маленькая, третья слева, я ее поимел!
— Врешь!
— Честное слово, это правда!
Слева по борту, ближе к корме, внезапно вспенилась вода. Полностью, пока она полностью не наполнилась воздухом, продули первую цистерну плавучести. Мгновение спустя вода забурлила вдоль обоих бортов: цистерны продуваются одна за другой — верхняя палуба поднимается повыше над поверхностью воды.
Артиллерист сверху кричит: «Вот такую посудину!» и разводит руками, как рыбак, хвастающийся своим уловом. Один из нашей команды в ответ показывает язык. Раздаются всевозможные шутки, насмешки, строят друг другу рожи. Не со зла, по-доброму подтрунивают — но этот юмор скоро прекратится.
Пора и вправду отваливать. Командир, офицеры, вся команда на борту. Замена Бекера, которому досталось в Магдебурге, — бледный, тощий восемнадцатилетний юнец.
Пик прилива был час назад. Нам будет легко выйти в море.
Наша команда на верхней палубе с честью играет отведенную ей роль в этом спектакле — как здорово наконец-то выйти в море! А провожающие на пирсе делают вид, что умирают от зависти к нам. Вы уходите в чудесный круиз! Вы будет бить врага и заслужите все медали, а мы, несчастные, останемся в долбаной Франции лапать потаскушек.
Я выпрямляюсь в своем жестком кожаном облачении. Я стою, вызывающе засунув руки в карманы куртки на войлочной подкладке, достающей до колен, и притопываю ногами, обутыми в тяжелые сапоги на пробковой подошве, защищающей от ледяного холода железа.
Старик усмехается:
— Что, невтерпеж?
Музыканты военного оркестра в своих стальных шлемах тупо смотрят на нас.
Неряха-фаготист во втором ряду уже в пятый раз облизывает мундштук своего инструмента, как будто это леденец.
И секунды не прошло после того, как он все-таки вылизал свой фагот, и…
Кривоногий дирижер поднял свою палочку и грянула медь; еще секунда — и все разговоры потонули в музыке.
Убрали обе сходни.
Первая вахта заняла свои места. Вторая вахта остается на верхней палубе. Первый вахтенный свистит сигнал отхода. Командир ведет себя так, как будто все происходящее его совершенно не касается, и невозмутимо попыхивает толстенной сигарой. Наверху, на пирсе, Труманн тоже закурил свою. Они салютуют друг другу, зажав сигары между указательным и средним пальцами. Первый вахтенный офицер раздраженно отворачивается.
Оркестр смолк.
— Где Меркель? — задает вопрос Старик, показывая на пирс.
— Не получил разрешение выйти в море.
— Стыд и позор!
Старик, прищурившись, смотрит в небо, затем обволакивается особенно густым облаком дыма, как паровой буксир.
— Отдать все концы, кроме швартовых!
Солдаты на пирсе отдают носовые и кормовые. Матросы на палубе, слаженно действуя, собирают их. Заметно, что они уже семь раз уходили в поход.
— Левая машина, самый малый вперед! Правая машина, малый назад! Обе машины, стоп!
Теперь в воду плюхаются швартовы.
Наши кранцы проплывают мимо округлого брюха внешнего бункера. Бурление воды за кормой заставляет меня обернуться назад.
Лодка освободилась от пирса. Зловещий паром на маслянисто-черных водах Стикса, на зенитной платформе которого, за круговым ограждением мостика, стоят люди в кожаных доспехах. Не виден выхлопной газ, не слышно шума двигателей. Как будто отталкиваемая магнитом, лодка удаляется от мола.
На мостик падают маленькие букетики цветов. Вахтенные втыкают их в вентиляционные заглушки.
Темная полоса воды между серой сталью лодки и масляной стенкой мола продолжает расширяться. В толпе на пирсе возникает какое-то оживление. Кто-то продирается сзади, расталкивая провожающих: Томсен! Он вытягивает обе руки вверх, на его шее сверкает свежеполученная награда. Над вонючей водой разносится его рев: