Страница:
Берия усмехается. И дураку ясно, что за силы! Международный сионизм.
Разберись, бурчит вождь, никак не реагируя на открытие шефа НКВД.
Тяжелая голова не дает возможности быстро, как в былые времена, отреагировать на новое изменение обстановки из-за вторжения Италии в Грецию. Разберемся позднее. Пусть товарищ Молотов съездит в Берлин. В начале декабря проведем с товарищами из Политбюро и военными конференцию и оперативные игры. Затем уже точно решим, что делать.
Он смотрит больными глазами на Тимошенко: «Главный доклад для конференции пусть подготовит товарищ Жуков».
Никто не удивляется. Округ Жукова на главном направлении. Ему начинать – ему и докладывать. На острие удара Киевского Особого военного округа Румыния и Болгария, а за ними лежит гудящий, растревоженный улей Балкан.
И тема доклада генерала армии Жукова определена точно и недвусмысленно: «Характер современной наступательной операции».
В течение всего октября доклад писал начальник штаба киевского округа генерал Баграмян. К 1 ноября, как и было приказано, проект доклада был прислан наркому. Тот, не читая, передал его Мерецкову, который его внимательно изучал и должен был утвердить. Сам Сталин читать доклад отказался, сказав, что послушает его на конференции и обсудит в ходе предстоящей стратегической игры…
6 ноября на торжественном собрании в Большом театре по случаю 23-й годовщины октябрьского переворота с главной речью выступает знаменитый «зиц-президент» СССР Михаил Калинин, чья собственная жена сидит в концлагере, что, впрочем, нисколько не мешает ее мужу выполнять его «президентские» обязанности и громче всех славословить неизмеримую мудрость товарища Сталина.
Отметив, что «из всех крупных стран СССР является единственной, не вовлеченной в войну и скрупулезно соблюдающей нейтралитет», Калинин далее переходит на «новоречь», полную туманных намеков на то, что подобная обстановка не может считаться вечной и что советскому народу надо быть готовым к любым неожиданностям. С удовольствием подчеркнув, что события в Европе еще раз подтвердили великие предсказания Ленина об агонии капиталистического общества, которое в настоящее время занимается самоликвидацией, расчищая путь для победного шествия социализма, направляемого диктатурой пролетариата, «всесоюзный староста» под бурные аплодисменты зала провозглашает здравицы в честь великой партии Ленина – Сталина и в честь великого вождя и учителя всех народов товарища Сталина.
Тяжело поднявшись на ноги, Сталин приветствует толпу ликующих аппаратчиков слабым движением руки, вызывая новый взрыв истерики. Многие в этом беснующемся зале уже включены в списки плановой ликвидации, но еще не знают этого…
Газета «Правда», комментируя речь Калинина, не скрывая удовольствия, вещала: «То, что мы сейчас наблюдаем в капиталистическом мире, является процессом жестокого уничтожения всего созданного предшествующими поколениями. Люди, города, промышленность, культура – все безжалостно уничтожается».
Отметив, что советский народ наслаждается миром благодаря мудрой политике товарища Сталина, «Правда» тем не менее позволила себе задаться вопросом: может ли советский народ безучастно смотреть на гибель европейской цивилизации и не прийти к ней на помощь, выполняя свою историческую миссию спасителя человечества?
И чтобы ни у кого не оставалось сомнения, что советский народ способен выполнять свою историческую миссию, день 7 ноября 1940 года был превращен в грандиозное милитаристское шоу, какого еще не видела ни страна, превращенная усилиями товарища Сталина в единый военный лагерь, ни остальной мир, который, казалось, должен был уже привыкнуть к средневековой имперской свирепости и пышности военных парадов первой страны победившего пролетариата. Перед мавзолеем, где подобно фараону лежал набальзамированный труп вождя мирового пролетариата, ощетинившись штыками и стволами всех калибров, выстроились войска. С гробницы вождя его наследники, возглавляемые Сталиным, могли видеть в колоннах танков, самоходок и бронемашин, чернеющих за Историческим музеем, явное доказательство того, что дело Ленина живет и побеждает, а вскоре победит окончательно. Скоро, очень скоро если не весь мир, то по крайней мере его лучшую половину мы покроем «Серпом и Молотом», как уже сделано на нашем государственном гербе…
Маршал Тимошенко, зажав в руке бумажку, где его речь отпечатана дюймовыми буквами на специальной машинке, ревет через микрофоны, обращаясь к войскам: «Красная Армия готова по первому зову партии и правительства нанести сокрушительный удар по любому, кто осмелится нарушить священные границы нашего социалистического государства!».
Кто осмелится? Никто не знает, кто осмелится. Поэтому по любому, на кого укажет Партия. По недобитым финнам, по румынским боярам, по болгарам и туркам, по империалистам всех мастей, по вредителям и саботажникам, по троцкистам и кулакам. По первому зову Партии и Правительства. Тысячеголосое «ура!» ревет над площадью, заглушая гром военных оркестров, грохот солдатских сапог и танковых двигателей.
Захлебываясь от восторга, «Правда» ликует вместе с единым народом, сплотившимся вокруг единого вождя:
«Военный парад в столице нашей родины был действительно грандиозным. Все виды войск демонстрировали перед товарищем Сталиным и руководителями партии и правительства свою готовность обороны священных границ Советского Союза. Парад продемонстрировал реальную мощь Советской Армии. Площади наших городов содрогались от грома мощных двигателей и ритмичного марша батальонов. Безупречным строем пролетали над нашими городами эскадрильи боевых самолетов. Их было много и они были повсюду: над Москвой, Ригой, Львовом, Орлом, Таллином, Черновцами, Воронежем, Киевом, Одессой, Архангельском, Мурманском, Севастополем, Тбилиси, Новосибирском, Иркутском, Ереваном, Выборгом, Красноярском, Баку, Алма-Атой, Владивостоком и над другими городами. Всего более 5000 самолетов различных типов и классов приняли участие в воздушный парадах. Их должно было быть больше – 8000 – но из-за плохой погоды в некоторых местах воздушные парады не состоялись. Наши гордые сталинские соколы летают на замечательных самолетах, созданных славными советскими авиаконструкторами…»
Армады боевых самолетов произвели впечатление и на многочисленных военных атташе, собравшихся на Красной площади, а в равной степени и на румынских, финских, немецких и турецких наблюдателей, следивших за впервые проведенными воздушными парадами над Черновцами, Выборгом, Львовом и Ереваном. Над Баку также впервые был проведен воздушный парад, на котором, в отличие от других мест, преобладали истребители, явно давая понять англичанам, чтобы они трижды подумали, прежде чем решились выполнить свою угрозу о бомбардировке бакинских нефтяных промыслов…
Это было особенно важно, поскольку приведенный в полную готовность Ленинградский военный округ ждал только приказа, чтобы завершить несколько затянувшуюся проблему Финляндии. Чтобы поднять боевой дух солдат, по округу был распущен слух, что 10 тысяч пленных красноармейцев, переданных финнами после заключения мира в руки советских властей, были этапированы в Архангельскую область, где и расстреляны до единого человека. Политорганы слух не опровергали.
Как выяснилось позднее, он оказался чистейшей правдой. Командующий округом генерал Кирпонос, получивший неизвестно за что в прошлой войне с Финляндией звание Героя Советского Союза, лично инспектировал войска, явно мечтая о второй золотой звезде и, конечно, не подозревая, что жить ему осталось меньше года и что пуля особиста в Киевском мешке прервет его головокружительную военную карьеру, избавляя от неминуемого плена…
В самом Ленинграде из-за плохой погоды воздушного парада не проводили, заменив его весьма представительным военно-морским парадом. Такие парады прошли в Таллинне и Либаве.
Мощные военно-морские парады в дополнение к наземным и воздушным прошли также и на Черном море. Во Владивостоке все было несколько скромнее – не хотелось раздражать японцев.
Лихорадочно заработали посольские передатчики. Военные, военно-морские и военно-воздушные атташе сообщали в свои штабы первые впечатления о небывалом всесоюзном военном спектакле, поставленном Сталиным. Штабы волновали не только и не столько сообщения о новых образцах советского оружия, впервые показанных на «грандиозных» парадах, сколько более общий вопрос: для кого этот спектакль предназначался? Ради чего Москва так громко залязгала своей клыкастой пастью? Кого она пугает и к кому хочет пристроиться в качестве надежного союзника? Всем уже было ясно, что Сталину пора определиться, что с каждым днем у него остается все меньше простора для маневра и времени для принятия решения: на чью сторону он хочет встать в спровоцированной им же войне?
Та роль, которую Сталин уготовил Советскому Союзу, была миру непонятна, ибо самостоятельно воевать против всего мира Сталин не мог, несмотря на всю свою агрессивность, коварство и авантюризм. Любое неосторожное движение, любой военный или даже политический шаг неизбежно втягивал Сталина в войну либо на стороне Англии, либо на стороне Германии.
А предстоящий визит Молотова в Берлин на первый взгляд говорил о том, что не за горами советско-германский военный союз. Однако аналитики из английской разведки скептически пожимали плечами. Вряд ли! У потенциальных союзников нет общих целей, разве что Гитлер пропустит сталинские войска через свою территорию и предоставит им честь совершить высадку в Англии вместо вермахта. Либо пошлет их в Северную Африку помогать итальянцам. Все это фантастично, равно как и обратные варианты: Сталин пропускает немецкие войска в Среднюю Азию для похода в Индию и в Иран. И Гитлер, и Сталин нацелены на Европу, в частности на Балканы, а в общем – друг на друга. Центростремительные силы военного и геополитического сдвига неизбежно толкают их навстречу друг другу со штыками наперевес.
10 ноября 1940 года в 18.45 Молотов выехал из Москвы в Берлин. Председателя Совнаркома СССР и наркома иностранных дел сопровождала большая свита, в которую, в частности, входил Владимир Деканозов – тот самый Деканозов, который совсем недавно был сталинским наместником в Литве, насаждая там коммунистические идеалы обычными методами массовых расстрелов, арестов и депортаций. Ныне он должен был занять пост советского посла в Берлине вместо впавшего в немилость Шкварцева.
Пока специальный поезд Молотова, состоящий из нескольких вагонов западноевропейского образца, мчался через территорию Белоруссии и разодранной Польши в Берлин, произошла неожиданность, о которой Молотову не удосужились сообщить, видимо, сочтя новость не особенно интересной в свете повестки дня предполагаемых переговоров. Немцы же, напротив, сочли ее настолько важной, что не постеснялись разбудить фельдмаршала Кейтеля среди ночи, а тот, в свою очередь, осмелился побеспокоить фюрера в половине шестого утра, что разрешалось делать только в исключительных случаях.
Как выяснилось, в ночь с 11 на 12 ноября английские самолеты, поднявшись с авианосца «Илластриес», нанесли торпедно-бомбовый удар по главной базе итальянского флота в Таранто. Хотя самолетов было до смешного мало – 10 торпедоносцев и 6 бомбардировщиков – три итальянских линкора, включая новейший «Литторио», на который возлагалось столько надежд, были надолго выведены из строя, а один из них – «Конте ди Кавур», как выяснилось позднее, навсегда.
Кто еще сомневался, тем, наконец, стало совершенно ясно, что рассчитывать на какую-то реальную помощь со стороны итальянского флота в стратегических средиземноморских планах не приходится. Но больше рассчитывав было не на кого, а без флота строить какие-то планы в бассейне Средиземного моря было довольно опрометчиво, поскольку от подобных планов за милю веяло авантюрой.
На фоне горящих итальянских линкоров, которых от окончательной гибели спасло только мелководье бухты, как-то уже без особого удивления было принято сообщение о том, что командующий английскими силами в Египте генерал Уайвелл, чью крошечную армию итальянцы еще в октябре обещали выкинуть за Суэцкий канал, неожиданно произвел разведку боем. Уайвелл, видимо, не ставил перед своими войсками каких-либо глобальных целей, кроме как прощупать противника, но результатов достиг ошеломляющих. Везде, где немногочисленные мобильные группы англичан вступали в контакт с противником, итальянцы либо в панике бежали, либо сдавались в плен. В течение трех дней тридцатитысячная армия генерала Уайвелла взяла в плен 38 тысяч итальянцев и вынуждена была остановиться, чтобы оценить создавшуюся обстановку…
Поэтому, когда в пасмурное дождливое утро 13 ноября поезд Молотова подошел к Ангальтскому вокзалу Берлина, на лицах встречавших его высших деятелей Рейха было несколько растерянное выражение, что не помешало обставить встречу главы советского правительства со всей возможной торжественностью.
На здании вокзала колыхались на ветру красные полотнища немецкого и советского флагов, символизируя общность не только идеологии, но и претензий выступать от имени рабочего класса. Восточные символы национального возрождения – индусская свастика и хирамовский серп и молот – то скрывались в складках красных полотнищ, то возникали из них грозным предупреждением гибнувшей христианской цивилизации Европы. Платформа до самого выхода на заполненную народом привокзальную площадь была украшена цветами и ветками пушистых грюнвальдских елок. Чуть поодаль, поблескивая сталью кинжальных штыков и глубоких тевтонских касок, застыла по команде «смирно» почетная рота берлинских гренадер. Платформа была забита представителями различных правительственных ведомств Германии, членами дипломатического корпуса, высшими чинами вермахта, а также немецкими и иностранными журналистами. Отдельной группой стояли сотрудники советского посольства, справедливо не ожидая для себя ничего хорошего от приезда нового посла, чья кипучая деятельность и в качестве армянского боевика, и в качестве «мясника» из НКВД была им хорошо известна…
За цепью клеенчатых плащей эсэсовской охраны, молча и без всяких эмоций наблюдали за подходом молотовского поезда высшие руководители Третьего Рейха, выделенные по протоколу для встречи сталинского эмиссара: старый «приятель» Молотова – фон Риббентроп, начальник штаба верховного командования генерал-фельдмаршал Кейтель, шеф Трудового фронта доктор Лей, всесильный рейхсфюрер СС Гиммлер, директор германского МИДа статс-секретарь Вайцзеккер, пресс-секретарь доктор Дитрих и бургомистр Берлина Стиг.
Несмотря на все старания Риббентропа, встреча на платформе получилась очень сухой и официальной, даже с некоторым оттенком напряженности. Короткие рукопожатия, вежливо приподнятые шляпы, резкие гортанные выкрики команд почетному караулу, блеск штыков, вскинутых «на караул» карабинов, звуки воинственных гимнов обеих стран, шествие к ожидающим лимузинам – все это на фоне черных мокрых зонтиков и продолжавшего сыпать дождя. Риббентроп пытался шутить, Молотов сохранял каменное лицо, напомнив наблюдавшим церемонию встречи американским журналистам въедливого учителя грамматики из провинциальной школы…
С вокзала кортеж машин направился в советское посольство, где сразу же, в «непринужденной» обстановке, состоялась предварительная беседа Молотова и Риббентропа в присутствии Деканозова и переводчиков: от немцев – уже известный нам Хильгер и личный переводчик советского наркома Павлов.
Молотов и Риббентроп уже слишком хорошо друг друга знали, чтобы тратить время на дипломатическую «пристрелку». Оба отлично понимали, что не являются ни архитекторами, ни вдохновителями внешней политики своих государств, а лишь проводниками авантюрных замыслов своих одержимых навязчивыми идеями вождей и что одно неосторожное слово может стоить Риббентропу карьеры, а Молотову – головы.
Однако если Риббентропа в Германии никто всерьез не воспринимал, справедливо считая его «мальчиком» при фюрере, то на Молотова смотрели с некоторой долей уважения. Чтобы уцелеть в кровавых кремлевских интригах и сохранить при Сталине столь высокие посты, мало быть просто первостатейным негодяем. Тут необходимы другие качества, к которым немецкие руководители инстинктивно стремились, но за короткий период существования гитлеровского Рейха так и не сумели, а скорее не успели, их достичь. Нужно было ненавидеть собственный народ так, как это умели делать только большевистские главари, нужно было провариться в коварно-кровавом ленинском котле, впитать в себя знаменитый лозунг «На Россию мне наплевать, ибо я большевик», чтобы превратить в оболваненных рабов двести миллионов своих соотечественников путем их беспощадного массового истребления. Мало того, еще и мечтать о подобной участи для всего человечества, отправляя по спискам на расстрел вчерашних друзей и сообщников, предчувствуя, что, возможно, уже и сам включен в очередной список. Но надо было продолжать работать во имя торжества дела свей банды, пока пуля в затылок не оборвет кипучей деятельности, дав лишь в последний момент возможность крикнуть: «Да здравствует Сталин! Да здравствует партия!».
Многие понимали, что это совсем не легко, а потому с интересом и уважением посматривали на сталинского наркома, видимо, забыв, что жизнь страшной бацилле большевизма, уже издыхавшей в непитательной западноевропейской среде, вернул с благословения кайзера Вильгельма немецкий генеральный штаб, почему-то понадеявшись, что она станет управляемой…
Слегка робея перед своим мрачным советским коллегой, беседу начал Риббентроп, отметив, что с тех пор, как в прошлом году он совершил две поездки в Москву, произошло много событий, о которых он и написал Сталину, дабы отметить германскую точку зрения на ситуацию в мире вообще и на русско-германские отношения в частности. Поскольку сегодня для более детальных переговоров Молотова примет фюрер, он, Риббентроп, не хочет предвосхищать этих переговоров, а вернется к подробному обмену мнениями с Молотовым после его беседы с Гитлером.
Молотов ответил, что содержание письма Сталину, в котором давался общий обзор событий, произошедших с прошлой осени, ему известно, и он надеется, что данный в письме анализ будет дополнен устным заявлением Гитлера относительно общей ситуации и русско-германских отношений.
Наступило молчание, которое нарушил Риббентроп, заявив, что хотя он уже писал об этом Сталину, но, пользуясь случаем, хочет еще раз подчеркнуть полную уверенность Германии в том, что никакая сила на земле не в состоянии предотвратить падения Британской империи. Англия разбита, и вопрос о том, когда она признает себя окончательно побежденной, – вопрос времени. Возможно, это случится скоро, так как ситуация в Англии ухудшается с каждым днем.
Все присутствующие невольно отметили некоторую неуверенность, с которой Риббентроп произносил свою победную речь. Но Риббентроп был одним из первых в Германии, кто узнал о налете англичан на Таранто и начавшейся катастрофе итальянской армии в африканской пустыне. Что касается Молотова, то тот как не знал об этом событии в Берлине в середине ноября 1940 года, так, судя по всему, не узнал о нем никогда.
Германия, продолжал Риббентроп, будет бомбардировать Англию днем и ночью. Германские подводные лодки скоро будут использоваться в полном объеме их боевых возможностей и окончательно подорвут мощь Великобритании, вынудив ее прекратить борьбу. Определенная тревога в Англии уже заметна, что позволяет надеяться на близкую развязку.
Риббентроп сделал паузу, ожидая какой-нибудь реплики Молотова, но тот молчал, сжав тонкие губы и устремив взгляд куда-то поверх головы рейхсминистра. Риббентроп продолжал:
«Англия, конечно, надеется на помощь Соединенных Штатов, чья поддержка, однако, под большим вопросом. В плане возможных наземных операций вступление США в войну не имеет для Германии никакого значения. Помощь, которую Англия может получить от американского флота, также очень сомнительна. Америка, видимо, ограничится посылкой англичанам военного снаряжения, прежде всего самолетов. Можно с большой вероятностью предположить, что до Англии дойдет лишь незначительная часть этих поставок.
Державы Оси в военном и политическом отношении полностью господствуют в континентальной Европе. Поэтому, благодаря необыкновенной прочности своих позиций, державы Оси больше думают сейчас не над тем, как выиграть войну, а над тем, как уже выигранную войну закончить. Естественное желание Германии и Италии – как можно скорее закончить войну, – побуждает их искать себе союзников, согласных с этим намерением. В результате заключен Тройственный союз между Германией, Италией и Японией. Кроме того, он, Риббентроп, может конфиденциально сообщить, что целый ряд других стран заявил о своей солидарности с идеями пакта Трех Держав».
Фюрер придерживается мнения, продолжает Риббентроп, что следует хотя бы в самых общих чертах разграничить сферы влияния России, Германии, Италии и Японии. Фюрер изучал этот вопрос долго и глубоко и пришел к следующему выводу: принимая во внимание то положение, которое занимают в мире эти четыре нации, будет мудрее всего, если они, стремясь к расширению своего жизненного пространства, обратятся к югу. Япония уже повернула на юг, и ей понадобятся столетия, чтобы укрепить свои территориальные приобретения на юге.
Германия с Россией разграничили свои сферы влияния, и после того как Новый порядок окончательно установится в Западной Европе, Германия также приступит к расширению своего жизненного пространства в южном направлении, то есть в районах бывших германских колоний в Центральной Африке. Точно так же и Италия продвигается на юг – в Северную и Восточную Африку. Поэтому он, Имперский министр иностранных дел, интересуется, не повернет ли в будущем на юг и Россия для получения естественного выхода в открытое море, который так важен для России?
Риббентроп замолчал, давая понять, что сказал все, что хотел. Не выражая никаких эмоций, Молотов холодно поинтересовался, какое море имел в виду господин Имперский министр, говоря о выходе России в открытое море?
Риббентроп ответил, что, по мнению Германии, после войны произойдут огромные изменения во всем мире. Германия уверена, что в статусе владений Британской империи произойдут большие изменения. Пока что от германо-русского соглашения получили выгоду обе стороны – как Германия, так и Россия, которая смогла осуществить законные перемены на своих западных границах.
Вопрос теперь в том, могут ли они продолжать работать вместе, и может ли Советская Россия извлечь соответствующие выводы из нового порядка вещей в Британской империи, то есть не будет ли для России наиболее выгодным выход к морю через Персидский залив и Аравийское море. Тут, конечно, важна позиция Турции. Турция в последние месяцы свела свои отношения с Англией практически до уровня формального нейтралитета. Вопрос состоит в том, какие интересы Россия имеет в Турции.
В этой связи, продолжал Риббентроп, он прекрасно понимает неудовлетворенность России Конвенцией в Монтре о проливах. Лично он, Риббентроп, считает, что Конвенция в Монтре, как и Дунайские комиссии, должна исчезнуть и замениться чем-нибудь новым. Это новое соглашение должно быть заключено между державами, которые особенно заинтересованы в данном вопросе, и прежде всего между Россией, Турцией, Италией и Германией. Германия находит вполне приемлемой мысль, что на Черном море Советская Россия и прилегающие черноморские государства должны иметь определенные привилегии по сравнению с другими странами мира. Предполагается, что Турция не только станет фактором в коалиции стран, выступающих против эскалации войны, но и готова будет добровольно отбросить Конвенцию в Монтре и совместно с Германией, Италией и СССР заключить новую Конвенцию о проливах, которая удовлетворит справедливые требования всех сторон и даст России определенные привилегии.
Если эти идеи представляются советскому правительству осуществимыми, он охотно прибудет в Москву и обсудит эти вопросы лично со Сталиным. Видимо, в данном случае будет полезно одновременное присутствие его итальянского и японского коллег, которые, насколько ему известно, также готовы прибыть в Москву. Все это необходимо обсудить.
Слегка утомившись от столь пространного ответа Риббентропа, Молотов устало заметил, что он хорошо понял заявление имперского министра об огромной важности Тройственного пакта. Однако, как представитель невоюющей страны, он должен просить разъяснить ему некоторые пункты, чтобы лучше понять смысл. Когда Новый порядок в Европе и великом Восточно-азиатском пространстве оговаривался в Пакте, понятие «великое Восточно-азиатское пространство» было определено довольно смутно, по крайней мере с точки зрения тех, кто не участвовал в подготовке Пакта. Поэтому он, Молотов, хотел бы знать более точное определение этого понятия.
Несколько растерявшись, Риббентроп начал сбивчиво отвечать, что понятие «великое Восточно-азиатское пространство» было ново и для него, что и ему оно не было ясно описано.
Разберись, бурчит вождь, никак не реагируя на открытие шефа НКВД.
Тяжелая голова не дает возможности быстро, как в былые времена, отреагировать на новое изменение обстановки из-за вторжения Италии в Грецию. Разберемся позднее. Пусть товарищ Молотов съездит в Берлин. В начале декабря проведем с товарищами из Политбюро и военными конференцию и оперативные игры. Затем уже точно решим, что делать.
Он смотрит больными глазами на Тимошенко: «Главный доклад для конференции пусть подготовит товарищ Жуков».
Никто не удивляется. Округ Жукова на главном направлении. Ему начинать – ему и докладывать. На острие удара Киевского Особого военного округа Румыния и Болгария, а за ними лежит гудящий, растревоженный улей Балкан.
И тема доклада генерала армии Жукова определена точно и недвусмысленно: «Характер современной наступательной операции».
В течение всего октября доклад писал начальник штаба киевского округа генерал Баграмян. К 1 ноября, как и было приказано, проект доклада был прислан наркому. Тот, не читая, передал его Мерецкову, который его внимательно изучал и должен был утвердить. Сам Сталин читать доклад отказался, сказав, что послушает его на конференции и обсудит в ходе предстоящей стратегической игры…
6 ноября на торжественном собрании в Большом театре по случаю 23-й годовщины октябрьского переворота с главной речью выступает знаменитый «зиц-президент» СССР Михаил Калинин, чья собственная жена сидит в концлагере, что, впрочем, нисколько не мешает ее мужу выполнять его «президентские» обязанности и громче всех славословить неизмеримую мудрость товарища Сталина.
Отметив, что «из всех крупных стран СССР является единственной, не вовлеченной в войну и скрупулезно соблюдающей нейтралитет», Калинин далее переходит на «новоречь», полную туманных намеков на то, что подобная обстановка не может считаться вечной и что советскому народу надо быть готовым к любым неожиданностям. С удовольствием подчеркнув, что события в Европе еще раз подтвердили великие предсказания Ленина об агонии капиталистического общества, которое в настоящее время занимается самоликвидацией, расчищая путь для победного шествия социализма, направляемого диктатурой пролетариата, «всесоюзный староста» под бурные аплодисменты зала провозглашает здравицы в честь великой партии Ленина – Сталина и в честь великого вождя и учителя всех народов товарища Сталина.
Тяжело поднявшись на ноги, Сталин приветствует толпу ликующих аппаратчиков слабым движением руки, вызывая новый взрыв истерики. Многие в этом беснующемся зале уже включены в списки плановой ликвидации, но еще не знают этого…
Газета «Правда», комментируя речь Калинина, не скрывая удовольствия, вещала: «То, что мы сейчас наблюдаем в капиталистическом мире, является процессом жестокого уничтожения всего созданного предшествующими поколениями. Люди, города, промышленность, культура – все безжалостно уничтожается».
Отметив, что советский народ наслаждается миром благодаря мудрой политике товарища Сталина, «Правда» тем не менее позволила себе задаться вопросом: может ли советский народ безучастно смотреть на гибель европейской цивилизации и не прийти к ней на помощь, выполняя свою историческую миссию спасителя человечества?
И чтобы ни у кого не оставалось сомнения, что советский народ способен выполнять свою историческую миссию, день 7 ноября 1940 года был превращен в грандиозное милитаристское шоу, какого еще не видела ни страна, превращенная усилиями товарища Сталина в единый военный лагерь, ни остальной мир, который, казалось, должен был уже привыкнуть к средневековой имперской свирепости и пышности военных парадов первой страны победившего пролетариата. Перед мавзолеем, где подобно фараону лежал набальзамированный труп вождя мирового пролетариата, ощетинившись штыками и стволами всех калибров, выстроились войска. С гробницы вождя его наследники, возглавляемые Сталиным, могли видеть в колоннах танков, самоходок и бронемашин, чернеющих за Историческим музеем, явное доказательство того, что дело Ленина живет и побеждает, а вскоре победит окончательно. Скоро, очень скоро если не весь мир, то по крайней мере его лучшую половину мы покроем «Серпом и Молотом», как уже сделано на нашем государственном гербе…
Маршал Тимошенко, зажав в руке бумажку, где его речь отпечатана дюймовыми буквами на специальной машинке, ревет через микрофоны, обращаясь к войскам: «Красная Армия готова по первому зову партии и правительства нанести сокрушительный удар по любому, кто осмелится нарушить священные границы нашего социалистического государства!».
Кто осмелится? Никто не знает, кто осмелится. Поэтому по любому, на кого укажет Партия. По недобитым финнам, по румынским боярам, по болгарам и туркам, по империалистам всех мастей, по вредителям и саботажникам, по троцкистам и кулакам. По первому зову Партии и Правительства. Тысячеголосое «ура!» ревет над площадью, заглушая гром военных оркестров, грохот солдатских сапог и танковых двигателей.
Захлебываясь от восторга, «Правда» ликует вместе с единым народом, сплотившимся вокруг единого вождя:
«Военный парад в столице нашей родины был действительно грандиозным. Все виды войск демонстрировали перед товарищем Сталиным и руководителями партии и правительства свою готовность обороны священных границ Советского Союза. Парад продемонстрировал реальную мощь Советской Армии. Площади наших городов содрогались от грома мощных двигателей и ритмичного марша батальонов. Безупречным строем пролетали над нашими городами эскадрильи боевых самолетов. Их было много и они были повсюду: над Москвой, Ригой, Львовом, Орлом, Таллином, Черновцами, Воронежем, Киевом, Одессой, Архангельском, Мурманском, Севастополем, Тбилиси, Новосибирском, Иркутском, Ереваном, Выборгом, Красноярском, Баку, Алма-Атой, Владивостоком и над другими городами. Всего более 5000 самолетов различных типов и классов приняли участие в воздушный парадах. Их должно было быть больше – 8000 – но из-за плохой погоды в некоторых местах воздушные парады не состоялись. Наши гордые сталинские соколы летают на замечательных самолетах, созданных славными советскими авиаконструкторами…»
Армады боевых самолетов произвели впечатление и на многочисленных военных атташе, собравшихся на Красной площади, а в равной степени и на румынских, финских, немецких и турецких наблюдателей, следивших за впервые проведенными воздушными парадами над Черновцами, Выборгом, Львовом и Ереваном. Над Баку также впервые был проведен воздушный парад, на котором, в отличие от других мест, преобладали истребители, явно давая понять англичанам, чтобы они трижды подумали, прежде чем решились выполнить свою угрозу о бомбардировке бакинских нефтяных промыслов…
Это было особенно важно, поскольку приведенный в полную готовность Ленинградский военный округ ждал только приказа, чтобы завершить несколько затянувшуюся проблему Финляндии. Чтобы поднять боевой дух солдат, по округу был распущен слух, что 10 тысяч пленных красноармейцев, переданных финнами после заключения мира в руки советских властей, были этапированы в Архангельскую область, где и расстреляны до единого человека. Политорганы слух не опровергали.
Как выяснилось позднее, он оказался чистейшей правдой. Командующий округом генерал Кирпонос, получивший неизвестно за что в прошлой войне с Финляндией звание Героя Советского Союза, лично инспектировал войска, явно мечтая о второй золотой звезде и, конечно, не подозревая, что жить ему осталось меньше года и что пуля особиста в Киевском мешке прервет его головокружительную военную карьеру, избавляя от неминуемого плена…
В самом Ленинграде из-за плохой погоды воздушного парада не проводили, заменив его весьма представительным военно-морским парадом. Такие парады прошли в Таллинне и Либаве.
Мощные военно-морские парады в дополнение к наземным и воздушным прошли также и на Черном море. Во Владивостоке все было несколько скромнее – не хотелось раздражать японцев.
Лихорадочно заработали посольские передатчики. Военные, военно-морские и военно-воздушные атташе сообщали в свои штабы первые впечатления о небывалом всесоюзном военном спектакле, поставленном Сталиным. Штабы волновали не только и не столько сообщения о новых образцах советского оружия, впервые показанных на «грандиозных» парадах, сколько более общий вопрос: для кого этот спектакль предназначался? Ради чего Москва так громко залязгала своей клыкастой пастью? Кого она пугает и к кому хочет пристроиться в качестве надежного союзника? Всем уже было ясно, что Сталину пора определиться, что с каждым днем у него остается все меньше простора для маневра и времени для принятия решения: на чью сторону он хочет встать в спровоцированной им же войне?
Та роль, которую Сталин уготовил Советскому Союзу, была миру непонятна, ибо самостоятельно воевать против всего мира Сталин не мог, несмотря на всю свою агрессивность, коварство и авантюризм. Любое неосторожное движение, любой военный или даже политический шаг неизбежно втягивал Сталина в войну либо на стороне Англии, либо на стороне Германии.
А предстоящий визит Молотова в Берлин на первый взгляд говорил о том, что не за горами советско-германский военный союз. Однако аналитики из английской разведки скептически пожимали плечами. Вряд ли! У потенциальных союзников нет общих целей, разве что Гитлер пропустит сталинские войска через свою территорию и предоставит им честь совершить высадку в Англии вместо вермахта. Либо пошлет их в Северную Африку помогать итальянцам. Все это фантастично, равно как и обратные варианты: Сталин пропускает немецкие войска в Среднюю Азию для похода в Индию и в Иран. И Гитлер, и Сталин нацелены на Европу, в частности на Балканы, а в общем – друг на друга. Центростремительные силы военного и геополитического сдвига неизбежно толкают их навстречу друг другу со штыками наперевес.
10 ноября 1940 года в 18.45 Молотов выехал из Москвы в Берлин. Председателя Совнаркома СССР и наркома иностранных дел сопровождала большая свита, в которую, в частности, входил Владимир Деканозов – тот самый Деканозов, который совсем недавно был сталинским наместником в Литве, насаждая там коммунистические идеалы обычными методами массовых расстрелов, арестов и депортаций. Ныне он должен был занять пост советского посла в Берлине вместо впавшего в немилость Шкварцева.
Пока специальный поезд Молотова, состоящий из нескольких вагонов западноевропейского образца, мчался через территорию Белоруссии и разодранной Польши в Берлин, произошла неожиданность, о которой Молотову не удосужились сообщить, видимо, сочтя новость не особенно интересной в свете повестки дня предполагаемых переговоров. Немцы же, напротив, сочли ее настолько важной, что не постеснялись разбудить фельдмаршала Кейтеля среди ночи, а тот, в свою очередь, осмелился побеспокоить фюрера в половине шестого утра, что разрешалось делать только в исключительных случаях.
Как выяснилось, в ночь с 11 на 12 ноября английские самолеты, поднявшись с авианосца «Илластриес», нанесли торпедно-бомбовый удар по главной базе итальянского флота в Таранто. Хотя самолетов было до смешного мало – 10 торпедоносцев и 6 бомбардировщиков – три итальянских линкора, включая новейший «Литторио», на который возлагалось столько надежд, были надолго выведены из строя, а один из них – «Конте ди Кавур», как выяснилось позднее, навсегда.
Кто еще сомневался, тем, наконец, стало совершенно ясно, что рассчитывать на какую-то реальную помощь со стороны итальянского флота в стратегических средиземноморских планах не приходится. Но больше рассчитывав было не на кого, а без флота строить какие-то планы в бассейне Средиземного моря было довольно опрометчиво, поскольку от подобных планов за милю веяло авантюрой.
На фоне горящих итальянских линкоров, которых от окончательной гибели спасло только мелководье бухты, как-то уже без особого удивления было принято сообщение о том, что командующий английскими силами в Египте генерал Уайвелл, чью крошечную армию итальянцы еще в октябре обещали выкинуть за Суэцкий канал, неожиданно произвел разведку боем. Уайвелл, видимо, не ставил перед своими войсками каких-либо глобальных целей, кроме как прощупать противника, но результатов достиг ошеломляющих. Везде, где немногочисленные мобильные группы англичан вступали в контакт с противником, итальянцы либо в панике бежали, либо сдавались в плен. В течение трех дней тридцатитысячная армия генерала Уайвелла взяла в плен 38 тысяч итальянцев и вынуждена была остановиться, чтобы оценить создавшуюся обстановку…
Поэтому, когда в пасмурное дождливое утро 13 ноября поезд Молотова подошел к Ангальтскому вокзалу Берлина, на лицах встречавших его высших деятелей Рейха было несколько растерянное выражение, что не помешало обставить встречу главы советского правительства со всей возможной торжественностью.
На здании вокзала колыхались на ветру красные полотнища немецкого и советского флагов, символизируя общность не только идеологии, но и претензий выступать от имени рабочего класса. Восточные символы национального возрождения – индусская свастика и хирамовский серп и молот – то скрывались в складках красных полотнищ, то возникали из них грозным предупреждением гибнувшей христианской цивилизации Европы. Платформа до самого выхода на заполненную народом привокзальную площадь была украшена цветами и ветками пушистых грюнвальдских елок. Чуть поодаль, поблескивая сталью кинжальных штыков и глубоких тевтонских касок, застыла по команде «смирно» почетная рота берлинских гренадер. Платформа была забита представителями различных правительственных ведомств Германии, членами дипломатического корпуса, высшими чинами вермахта, а также немецкими и иностранными журналистами. Отдельной группой стояли сотрудники советского посольства, справедливо не ожидая для себя ничего хорошего от приезда нового посла, чья кипучая деятельность и в качестве армянского боевика, и в качестве «мясника» из НКВД была им хорошо известна…
За цепью клеенчатых плащей эсэсовской охраны, молча и без всяких эмоций наблюдали за подходом молотовского поезда высшие руководители Третьего Рейха, выделенные по протоколу для встречи сталинского эмиссара: старый «приятель» Молотова – фон Риббентроп, начальник штаба верховного командования генерал-фельдмаршал Кейтель, шеф Трудового фронта доктор Лей, всесильный рейхсфюрер СС Гиммлер, директор германского МИДа статс-секретарь Вайцзеккер, пресс-секретарь доктор Дитрих и бургомистр Берлина Стиг.
Несмотря на все старания Риббентропа, встреча на платформе получилась очень сухой и официальной, даже с некоторым оттенком напряженности. Короткие рукопожатия, вежливо приподнятые шляпы, резкие гортанные выкрики команд почетному караулу, блеск штыков, вскинутых «на караул» карабинов, звуки воинственных гимнов обеих стран, шествие к ожидающим лимузинам – все это на фоне черных мокрых зонтиков и продолжавшего сыпать дождя. Риббентроп пытался шутить, Молотов сохранял каменное лицо, напомнив наблюдавшим церемонию встречи американским журналистам въедливого учителя грамматики из провинциальной школы…
С вокзала кортеж машин направился в советское посольство, где сразу же, в «непринужденной» обстановке, состоялась предварительная беседа Молотова и Риббентропа в присутствии Деканозова и переводчиков: от немцев – уже известный нам Хильгер и личный переводчик советского наркома Павлов.
Молотов и Риббентроп уже слишком хорошо друг друга знали, чтобы тратить время на дипломатическую «пристрелку». Оба отлично понимали, что не являются ни архитекторами, ни вдохновителями внешней политики своих государств, а лишь проводниками авантюрных замыслов своих одержимых навязчивыми идеями вождей и что одно неосторожное слово может стоить Риббентропу карьеры, а Молотову – головы.
Однако если Риббентропа в Германии никто всерьез не воспринимал, справедливо считая его «мальчиком» при фюрере, то на Молотова смотрели с некоторой долей уважения. Чтобы уцелеть в кровавых кремлевских интригах и сохранить при Сталине столь высокие посты, мало быть просто первостатейным негодяем. Тут необходимы другие качества, к которым немецкие руководители инстинктивно стремились, но за короткий период существования гитлеровского Рейха так и не сумели, а скорее не успели, их достичь. Нужно было ненавидеть собственный народ так, как это умели делать только большевистские главари, нужно было провариться в коварно-кровавом ленинском котле, впитать в себя знаменитый лозунг «На Россию мне наплевать, ибо я большевик», чтобы превратить в оболваненных рабов двести миллионов своих соотечественников путем их беспощадного массового истребления. Мало того, еще и мечтать о подобной участи для всего человечества, отправляя по спискам на расстрел вчерашних друзей и сообщников, предчувствуя, что, возможно, уже и сам включен в очередной список. Но надо было продолжать работать во имя торжества дела свей банды, пока пуля в затылок не оборвет кипучей деятельности, дав лишь в последний момент возможность крикнуть: «Да здравствует Сталин! Да здравствует партия!».
Многие понимали, что это совсем не легко, а потому с интересом и уважением посматривали на сталинского наркома, видимо, забыв, что жизнь страшной бацилле большевизма, уже издыхавшей в непитательной западноевропейской среде, вернул с благословения кайзера Вильгельма немецкий генеральный штаб, почему-то понадеявшись, что она станет управляемой…
Слегка робея перед своим мрачным советским коллегой, беседу начал Риббентроп, отметив, что с тех пор, как в прошлом году он совершил две поездки в Москву, произошло много событий, о которых он и написал Сталину, дабы отметить германскую точку зрения на ситуацию в мире вообще и на русско-германские отношения в частности. Поскольку сегодня для более детальных переговоров Молотова примет фюрер, он, Риббентроп, не хочет предвосхищать этих переговоров, а вернется к подробному обмену мнениями с Молотовым после его беседы с Гитлером.
Молотов ответил, что содержание письма Сталину, в котором давался общий обзор событий, произошедших с прошлой осени, ему известно, и он надеется, что данный в письме анализ будет дополнен устным заявлением Гитлера относительно общей ситуации и русско-германских отношений.
Наступило молчание, которое нарушил Риббентроп, заявив, что хотя он уже писал об этом Сталину, но, пользуясь случаем, хочет еще раз подчеркнуть полную уверенность Германии в том, что никакая сила на земле не в состоянии предотвратить падения Британской империи. Англия разбита, и вопрос о том, когда она признает себя окончательно побежденной, – вопрос времени. Возможно, это случится скоро, так как ситуация в Англии ухудшается с каждым днем.
Все присутствующие невольно отметили некоторую неуверенность, с которой Риббентроп произносил свою победную речь. Но Риббентроп был одним из первых в Германии, кто узнал о налете англичан на Таранто и начавшейся катастрофе итальянской армии в африканской пустыне. Что касается Молотова, то тот как не знал об этом событии в Берлине в середине ноября 1940 года, так, судя по всему, не узнал о нем никогда.
Германия, продолжал Риббентроп, будет бомбардировать Англию днем и ночью. Германские подводные лодки скоро будут использоваться в полном объеме их боевых возможностей и окончательно подорвут мощь Великобритании, вынудив ее прекратить борьбу. Определенная тревога в Англии уже заметна, что позволяет надеяться на близкую развязку.
Риббентроп сделал паузу, ожидая какой-нибудь реплики Молотова, но тот молчал, сжав тонкие губы и устремив взгляд куда-то поверх головы рейхсминистра. Риббентроп продолжал:
«Англия, конечно, надеется на помощь Соединенных Штатов, чья поддержка, однако, под большим вопросом. В плане возможных наземных операций вступление США в войну не имеет для Германии никакого значения. Помощь, которую Англия может получить от американского флота, также очень сомнительна. Америка, видимо, ограничится посылкой англичанам военного снаряжения, прежде всего самолетов. Можно с большой вероятностью предположить, что до Англии дойдет лишь незначительная часть этих поставок.
Державы Оси в военном и политическом отношении полностью господствуют в континентальной Европе. Поэтому, благодаря необыкновенной прочности своих позиций, державы Оси больше думают сейчас не над тем, как выиграть войну, а над тем, как уже выигранную войну закончить. Естественное желание Германии и Италии – как можно скорее закончить войну, – побуждает их искать себе союзников, согласных с этим намерением. В результате заключен Тройственный союз между Германией, Италией и Японией. Кроме того, он, Риббентроп, может конфиденциально сообщить, что целый ряд других стран заявил о своей солидарности с идеями пакта Трех Держав».
Фюрер придерживается мнения, продолжает Риббентроп, что следует хотя бы в самых общих чертах разграничить сферы влияния России, Германии, Италии и Японии. Фюрер изучал этот вопрос долго и глубоко и пришел к следующему выводу: принимая во внимание то положение, которое занимают в мире эти четыре нации, будет мудрее всего, если они, стремясь к расширению своего жизненного пространства, обратятся к югу. Япония уже повернула на юг, и ей понадобятся столетия, чтобы укрепить свои территориальные приобретения на юге.
Германия с Россией разграничили свои сферы влияния, и после того как Новый порядок окончательно установится в Западной Европе, Германия также приступит к расширению своего жизненного пространства в южном направлении, то есть в районах бывших германских колоний в Центральной Африке. Точно так же и Италия продвигается на юг – в Северную и Восточную Африку. Поэтому он, Имперский министр иностранных дел, интересуется, не повернет ли в будущем на юг и Россия для получения естественного выхода в открытое море, который так важен для России?
Риббентроп замолчал, давая понять, что сказал все, что хотел. Не выражая никаких эмоций, Молотов холодно поинтересовался, какое море имел в виду господин Имперский министр, говоря о выходе России в открытое море?
Риббентроп ответил, что, по мнению Германии, после войны произойдут огромные изменения во всем мире. Германия уверена, что в статусе владений Британской империи произойдут большие изменения. Пока что от германо-русского соглашения получили выгоду обе стороны – как Германия, так и Россия, которая смогла осуществить законные перемены на своих западных границах.
Вопрос теперь в том, могут ли они продолжать работать вместе, и может ли Советская Россия извлечь соответствующие выводы из нового порядка вещей в Британской империи, то есть не будет ли для России наиболее выгодным выход к морю через Персидский залив и Аравийское море. Тут, конечно, важна позиция Турции. Турция в последние месяцы свела свои отношения с Англией практически до уровня формального нейтралитета. Вопрос состоит в том, какие интересы Россия имеет в Турции.
В этой связи, продолжал Риббентроп, он прекрасно понимает неудовлетворенность России Конвенцией в Монтре о проливах. Лично он, Риббентроп, считает, что Конвенция в Монтре, как и Дунайские комиссии, должна исчезнуть и замениться чем-нибудь новым. Это новое соглашение должно быть заключено между державами, которые особенно заинтересованы в данном вопросе, и прежде всего между Россией, Турцией, Италией и Германией. Германия находит вполне приемлемой мысль, что на Черном море Советская Россия и прилегающие черноморские государства должны иметь определенные привилегии по сравнению с другими странами мира. Предполагается, что Турция не только станет фактором в коалиции стран, выступающих против эскалации войны, но и готова будет добровольно отбросить Конвенцию в Монтре и совместно с Германией, Италией и СССР заключить новую Конвенцию о проливах, которая удовлетворит справедливые требования всех сторон и даст России определенные привилегии.
Если эти идеи представляются советскому правительству осуществимыми, он охотно прибудет в Москву и обсудит эти вопросы лично со Сталиным. Видимо, в данном случае будет полезно одновременное присутствие его итальянского и японского коллег, которые, насколько ему известно, также готовы прибыть в Москву. Все это необходимо обсудить.
Слегка утомившись от столь пространного ответа Риббентропа, Молотов устало заметил, что он хорошо понял заявление имперского министра об огромной важности Тройственного пакта. Однако, как представитель невоюющей страны, он должен просить разъяснить ему некоторые пункты, чтобы лучше понять смысл. Когда Новый порядок в Европе и великом Восточно-азиатском пространстве оговаривался в Пакте, понятие «великое Восточно-азиатское пространство» было определено довольно смутно, по крайней мере с точки зрения тех, кто не участвовал в подготовке Пакта. Поэтому он, Молотов, хотел бы знать более точное определение этого понятия.
Несколько растерявшись, Риббентроп начал сбивчиво отвечать, что понятие «великое Восточно-азиатское пространство» было ново и для него, что и ему оно не было ясно описано.