Страница:
Ягер спал, привалившись к дверце. Он перебрался из грузовика совсем недавно, когда проснулся там и обнаружил, что находится в не вполне подобающем месте среди нижних чинов. Недавнее возлияние внешне почти никак не сказалось на нем, а солдаты даже начали уважать жесткого штурмбаннфюрера, расправившегося с арабами так, как это следовало сделать. Когда машина тронулась, он не проснулся, а лишь пожевал иссохшими губами и тихонько всхрапнул.
– Двигатель начинает стучать, – пожаловался Макс. – Эта керосинка может накрыться в любой момент.
– Поедем на грузовике, – безразлично сказал Фрисснер.
– Я с ужасом думаю, что будет, когда накроются и грузовики, – пробормотал Макс. Артур хотел одернуть его, но понял, что это ни к чему.
– Порой мне кажется, что во всем этом нет никакого смысла, – продолжал Макс.
– Обсуждаем приказы? – лениво осведомился капитан.
– Мы можем сровнять их с землей.
Это произнес Ягер. Произнес с закрытыми глазами. Фрисснер оглянулся – под опущенными веками штурмбаннфюрера дергались, дрожали глазные яблоки.
– Мы можем сровнять их с землей, – повторил Ягер. – Это море песка, эти оазисы… Все это ни к чему нормальным людям. Мы можем стереть с лица земли Каир и Александрию вместе с англичанами и их сраными помощниками из Новой Зеландии и Австралии. Сотни тяжелых бомбардировщиков. Роммель может отправляться стирать свои кальсоны, позиционная война исчерпала себя.
– Вы уверены, Людвиг? – спросил Фрисснер.
Ягер открыл глаза. Пустые и холодные, они смотрели куда-то вперед, сквозь исцарапанное лобовое стекло машины.
– Жиды и коммунисты, черные и желтые, нам с ними не по пути. Их нужно уничтожить.
– Вы последовательны, – сказал Фрисснер.
– Я привык быть последовательным. Если бы я не был последовательным, я преподавал бы сейчас тригонометрию. Но я – офицер, и я воюю.
– Я тоже офицер, хочу заметить.
– И я, – подал голос Богер. – Вот остановимся на ночлег и убьем еще парочку арабов, и все будет хорошо.
– Смеетесь, – процедил Ягер. – Смеетесь, оберштурмфюрер. Смейтесь, пока эти арабы не приползли к вам ночью и не воткнули вам в задницу кинжал. Как они проделали это с вашими солдатами.
– Нельзя ли прекратить этот разговор? – робко спросил Замке, икая с похмелья.
– В самом деле, – поддержал его Фрисснер. – Не время для лекций, штурмбаннфюрер. Или вы усомнились в нас? К чему это?
– Подите к черту, – сказал Ягер и снова закрыл глаза. Его голова тряслась в такт движениям автомобиля, на горле ходил туда-сюда под кожей острый кадык.
«Не хватало, чтобы он спятил, – подумал Фрисснер. – В этом случае его придется пристрелить, сумасшедший в пустыне нам совершенно ни к чему, тем более такой опасный, как Ягер Хотя кто из нас потихоньку не сходит с ума? Разве что Макс, которому все нипочем».
Словно подтверждая мысли капитана, Богер весело произнес:
– Что до арабов, то я как-нибудь проживу еще пару ночей, а там посмотрим. Один парень, вернувшийся с Восточного фронта, рассказывал мне про русских партизан. Нашим арабам до них далеко, смею вас уверить.
– Я знал русского ученого, – вставил Замке, – по фамилии Эдельман.
– Еврейского ученого, – поправил Макс.
– Еврейского. Он был интеллигентный тихий человек, автор монографии по палеонтологии. Мы гуляли по Нюрнбергу, и он рассказывал, как в девятнадцатом году воевал в коннице. Интересно, что с ним сейчас…
– Копает небось своих допотопных ящеров, – Богер пожал плечами. – Не думаю, что его мобилизовали, вашего ученого.
– Могли и мобилизовать, – сказал капитан. – Дела русских совсем плохи.
– Черт…
Восклицание Богера относилось к дороге, которая исчезла. Только что под капот мерно бежала песчаная полоса, и вот…
– Штурмбаннфюрер… Штурмбаннфюрер! Ягер открыл глаза.
– Поговорите с проводником, – попросил Артур. – Он… Стоп, вот он сам пришел к нам.
Муамар постучал в стекло, и капитан открыл дверцу.
– Спросите у него, куда исчезла дорога.
Ягер перевел вопрос, проводник сделал недвусмысленный жест, означавший, что дорога кончилась.
– Дайте-ка карту, – сказал капитан. Они с Максом выбрались наружу и расстелили ее на капоте, рядом Фрисснер положил компас.
– Это еще что?! – шепотом спросил Богер. Стрелка компаса медленно описывала круг. Остановилась, дрогнула и снова начала кружиться.
– Аномалия? – задумчиво пробормотал капитан. – Нет, это что-то странное…
Проводник тоже подошел и с интересом наблюдал за эволюциями стрелки.
– Не обращайте внимания…
Замке стоял рядом, тяжело покачиваясь. Из уголка рта скатывалась струйка слюны, но профессор не замечал.
– Я такое видел. Ничего страшного.
– Но где дорога?
Фрисснер повернулся к проводнику в надежде, что Муамар поймет возникшую проблему. Тот и в самом деле понял, помахал рукой-крылом куда-то на юг – вернее, туда, где, по представлениям Фрисснера, этот самый юг обязан был находиться.
– Вам плохо? – участливо спросил Богер ученого. Тот покачал головой.
– Мне не просто плохо… Мне очень, очень плохо. Я хочу попросить у вас извинения, господин капитан…
– Полноте, – сказал Фрисснер. – Как ваш желудок?
– Вроде бы ничего.
– Благодарите штурмбаннфюрера и его лекарство. Надеюсь, больше оно не понадобится…
– Нет-нет!
– Юлиус… Юлиус, вы хоть раз в жизни напивались? – спросил капитан с улыбкой.
– Не припомню.. Извините, я прилягу. Мне надо прилечь…
Шатаясь, археолог вернулся в машину и заворочался там, постанывая и кашляя.
Колонна остановилась, лишь когда солнце уже высоко поднялось над песками и начало накалять их своей беспощадной милостью.
– Привал, – скомандовал Фрисснер, выбираясь из машины. – Обст!
Унтер-офицер уже спешил к командиру.
– Выставите в охранение тех людей, кто спал ночью.
– Все спали, господин капитан.
– Все? – Так точно
– А вы?
– Я – нет, господин капитан. Я решил, что пусть ребята поспят. Тяжелый день, к тому же у нас потери. Это положительно скажется на их моральном состоянии.
– Какое у вас образование, Обст? – неожиданно для себя спросил Артур.
– Да собственно, никакого, господин капитан. – Обст был смущен. – Просто у нас был командир… Тоже капитан. Еще в первую войну… Я тогда рядовым был. Делать нечего было по молодости, вот в армию и подался. Добровольцем. Так наш капитан, вот кто был голова, на фронт из университета пошел. Всегда знал, что солдатам нужно. Уже в самом конце, когда и войны-то не было, он погиб где-то на Западном фронте. Я в это время в госпитале валялся, сводки читал: «На Западном фронте без перемен. На Западном фронте без перемен». Вот тебе «и без перемен»… Я теперь всегда про него вспоминаю.
– Война быстро двигает по службе, да?
– Это верно, господин капитан. Только думаю я, что выше унтера не поднимусь. Образования не хватает, да и подустал я командовать. Сказать по правде, я, как узнал, что нас к вам отряжают, обрадовался. Вот, думаю, теперь кто-то другой за меня думать станет.
– Ну и как?
– Да ничего… – Обст посмотрел из-под ладони куда-то на линию горизонта. – Привык я, оказывается, командиром быть. Мои люди…
Он пожал плечами и замолчал. Фрисснер присмотрелся к той точке, которую так сосредоточенно рассматривал Обст.
– Что это там?
Ответа не последовало, унтер-офицер смотрел за спину Артура. Настороженно смотрел.
Фрисснер резко обернулся.
Перед ними, словно появившись из песка, стоял Муамар.
– Что там? – спросил Фрисснер, махнув рукой на горизонт. Проводник его злил – особенно эта идиотская манера возникать бесшумно и неожиданно.
Муамар сделал несколько непонятных знаков и тоже уставился куда-то в желтый океан.
– Ну и что он хотел сказать? – риторически спросил Артур.
– Если позволите, господин капитан, то думаю, он имел в виду ваш бинокль, – сказал из-за плеча Обст. – Ух очень на грудь вам указывал, а потом на глаза. Вот ведь обезьяна глухая…
Фрисснер едва удержался, чтобы не хлопнуть себя по лбу. Докатились!
В бинокль Артур разглядел только какие-то черточки, палочки и зелень.
– Тмесса?
Муамар кивнул и ушел за грузовик. Кинул на песок молитвенный коврик и забормотал что-то неразборчивое.
– Обст! Посты отменяются, сажайте за руль свежего шофера. Еще час езды, и мы достигнем оазиса.
– Слушаюсь!
Когда Фрисснер завел машину, передняя дверца вдруг открылась, и внутрь забрался Ягер. Штурмбаннфюрер был слегка бледен, но более ничто не выдавало того, что он был вчера пьянее вина.
– Штурмбаннфюрер, – сказал Ягер с ходу. – Я приношу свои извинения за мое недостойное поведение вчера днем. Впредь такого не повторится, обещаю вам. Нахожу ваши действия правильными, в кузове грузовика я быстро пришел в норму. Еще раз прошу прощения. И спасибо, что впустили меня обратно…
– Принято, – пробормотал Фрисснер. – Скажите только одно: где вы берете коньяк?
Ягер повернулся к Артуру и сказал, четко чеканя буквы:
– Там больше нет, штурмбаннфюрер. Коньяк кончился.
– Это многое объясняет.
«Фиат» чихнул и тронулся. Фрисснер понял, что ему неудержимо хочется спать.
– Хотите, я вас сменю, командир? – спросил с заднего сиденья Богер. – У меня уже не так болит, а управлять машиной днем я могу и одной рукой.
– Отдыхайте, вы мне еще пригодитесь…
– Ооо… – возле Богера завозился задремавший было Замке.
Макс быстро сориентировался и помог профессору подняться на сиденье.
– Как мне плохо… – Замке держался за голову и раскачивался. – Как плохо… Голова так болит… У нас нет кофе?
– Это самая веселая шутка, которую я слышал за все время этой пустынной гонки, – заявил Богер. – Потребовать кофе посреди песка, это сильно. Восхищаюсь вашим мужеством, профессор.
– Ооо… Как болит… Как болит…
Фрисснер упорно молчал. Теоретически в аптечке можно было найти какое-то болеутоляющее, но тратить его на загулявшего пьяницу, который мается с похмелья, Артур считал неправильным. Да и вряд ли поможет.
– Почему так дурно пахнет? – спросил Замке.
– А чего бы вы хотели? – поинтересовался Богер. – Вы думаете, что от вас фиалками пахло? Нет, дорогой профессор, теперь уж терпите.
– И бок болит, – плаксиво пожаловался Юлиус. – Что у меня с боком?
– Ушиблись, – пояснил Макс. – Когда с сиденья упали.
Богер не стал уточнять, что с сиденья на пол машины профессора скинул именно он. К чему расстраивать человека?
– Тошнит… Ооо… Меня тошнит… Артур… Остановите! Меня сейчас вырвет!
– Черта с два! – зло ответил Фрисснер. – Окно откройте и вперед. Я не стану останавливать экспедицию из-за двух… Одного алкоголика.
– Ооо… Моя голова! Тошнит! Ягер, зачем вы меня так напоили?! Тошнит…
Наконец он справился с окном и высунулся наружу, освобождая содержимое своего желудка Богер брезгливо поморщился.
– Интеллигенция, – отчеканил Ягер. – Совсем не умеет пить.
– Позвольте заметить, что напоили его именно вы, – сказал Фрисснер.
– Я его не заставлял, – невозмутимо парировал Людвиг.
К тому моменту, когда колонна подошла к Тмессе, Фрисснер все чаще засыпал за рулем, а профессору изрядно полегчало. В нем даже проснулся исследовательский инстинкт.
– Мне кажется, что мы прибыли вовремя. Ну, или почти вовремя, – профессор метался от окна к окну. – Посмотрите туда, где-то там должна быть площадь… И фонтан.
– Фонтан? – Спросил Ягер.
– Да, да, именно так!
– Что за бред, – сказал Макс Богер. – Кому в голову придет такая идиотская мысль – ставить фонтан посреди Африки? Эту идею нельзя назвать особенно экономичной.
– Естественно, только это религиозная традиция. Поймите, Макс, это бывает только раз в три года. Этот фонтан работает только семь дней, а потом вода уходит…
– Что значит – уходит? – спросил Ягер, оборачиваясь к профессору. – Вы хотите сказать, что уровень воды тут меняется?
– В этом-то все и дело. А…
– Дышите в сторону, – посоветовал Людвиг.
– Извините, – нисколько не смутился Замке. – Так вот, раз в три года водяные озера в скальном основании внезапно меняют свою наполненность… Понимаете?
– Не совсем.
– Ну, уровень грунтовых вод в этом регионе начинает повышаться… Что я говорю?! Надо проще. Воды поднимаются к поверхности, и единственный фонтан в этом оазисе вдруг начинает действовать. Понимаете?
– То есть вы хотите сказать, что фонтан действует сам по себе? И его никто не включает?
– Вы меня очень точно поняли… Ну, конечно, следует поправиться, я лично этого явления никогда не видел… Об этом говорится только в тех документах, к которым у меня был допуск. Так что я не могу быть абсолютно уверенным…
– Понятно, – сказал Ягер и отвернулся.
– Но сейчас у нас есть уникальная возможность! Господа, есть уникальная возможность все проверить. Именно сейчас та неделя… Правда, самый ее конец…
– Я вам напомню, профессор, что у нашей экспедиции несколько иные цели, – сказал Фрисснер.
– Одно другому не мешает, так или иначе нам придется тут задержаться, хотя бы на один день. Вы должны отдохнуть. И шоферы грузовиков тоже. И вода… Нам ведь нужна вода. Запчасти… Горючее…
– В логике вам не откажешь. Черт возьми, где-то тут должна быть комендатура…
– Обязательно должна быть, штурмбаннфюрер, – сказал Ягер. – В этих местах добывают соду. Итальянцы не могут оставить такое место без присмотра, и растрясти их на жратву и железяки мы сумеем.
– Называйте меня капитан, – проворчал в ответ Фрисснер. – Если я не ошибаюсь, вот та куча мешков с песком должна олицетворять собой нечто вроде блокпоста.
– Похоже на то, – подал голос Богер. – По крайней мере, пулемет там стоит. Один.
Когда машины подъехали к блокпосту, из-за мешков показалась голова часового.
– Макаронники, – констатировал Ягер. – Жирная рожа, с которой только что не капает оливковое масло.
– Не забывайте, что они все-таки наши союзники, – без особого энтузиазма напомнил Фрисснер, выбираясь из автомобиля.
– Интересно, как такое можно забыть? – Ягер последовал вслед за ним.
– Дежурный?
– Si?
– Говоришь по-немецки?
– No… Doice? – Часовой совсем выбрался из-за мешков. Солдат был одет в форму итальянских парашютистов, которая висела на нем бесформенным тряпьем. Ни форменного кинжала, ни знаков отличия Фрисснер рассмотреть не сумел. Сущий бандит, право…
– Макаронник…
– Союзник, – вставил свое слово Ягер.
– Вместо того чтобы язвить, могли бы пообщаться с этими остолопами. В число ваших талантов знание итальянского не входит?
– Входит. Правда, не в полном объеме.
– Так какого же черта вы тут комедию ломаете?
– Не смог отказать себе в таком удовольствии, – и Ягер перешел на итальянский. – Солдат, нам нужно говорить с твоим начальством. Мы немецкие офицеры, нам нужна вода. Понимаешь?
Итальянец радостно осклабился и что-то залопотал.
– Что он говорит?
– Что-то говорит, – задумчиво сказал Ягер. – Только я не понимаю, что именно. Он говорит слишком быстро и ко всему прочему он, кажется, с Сицилии Деревенщина. Дома пас коз, наверное, а теперь жрет туг чеснок… Ч-черт, воняет как! Да, точно с Сицилии.
– А это как влияет?
– Акцент, – пояснил Ягер, пока солдат изливал на них потоки одного из самых экспрессивных языков планеты. – Послушай, солдат. Мне нужен сержант. Или лейтенант. Понимаешь? Нет, нет… Говори медленней, я плохо понимаю.
– А! – Итальянец вскинул палец кверху и с резвостью породистой лошади ускакал за мешки.
– Вот так просто оставить свой пост… – Фрисснер покачал головой. – Боже мой, и это наши союзники. Честное слово, будь нашими союзниками русские, порядку было бы больше.
– Вы соображаете, что говорите? – тихо пробормотал Ягер.
– Соображаю. Вы были на Восточном фронте?
– Нет, а вы?
– И я не был, слава богу. И не хочу. Но все, что я слышал, говорит скорее не в пользу итальянцев, а в пользу наших противников.
– Забудьте! Все русские отравлены еврейско-коммунистической заразой. Это уже совсем не тот народ.
– Да, но совсем недавно расовая доктрина признавала в них арийскую кровь.
– Рабочие арийцы? Я слышал об этом… Но сионизм слишком глубоко пустил там свои корни. Равно как в поляках и прочих неполноценных народах славянской группы.
– Еврейский вопрос.
– Вы что-то имеете против?
– Ничего, особенно после Веймарского мира и сопутствующего этому голода. В то время я только-только окончил университет в Кельне… Знаете, Людвиг, я едва не умер. Студенты вообще не особенно отличаются избыточным весом, а тут еще голод. Я подхватил грипп. Как и многие на тот момент… У моего отца не было средств, чтобы купить пенициллин на черном рынке по тем ценам… С тех пор ненавижу спекулянтов. Отец отважился на ограбление. Нашел деньги, успел купить лекарства… И не дожил до суда. На момент ареста он слишком ослабел от голода.
– У вас был хороший отец, – сказал Ягер, рассматривая мешки с песком. – Я вам сочувствую. Он сделал то, что должен был сделать. Тем более вы должны понимать, что народ, одурманенный коммунистической отравой, не может быть союзником рейха.
– Да, конечно. И если бы положение в России не изменилось с 1917 года, я бы с вами не спорил. Ягер с удивлением посмотрел на Фрисснера.
– На каком факультете вы учились?
– На историческом.
– Это кое-что объясняет. Так где же эти чертовы макаронники?!
– Эти чертовы макаронники здесь, – коверкающий немецкие слова голос прозвучал откуда-то сверху.
Ягер и Фрисснер подняли головы и увидели высовывающийся из пулеметного гнезда торс лейтенанта итальянской армии. Его лицо выражало крайнюю степень неудовольствия.
– Итак, чего же вы замолчали? – поинтересовался итальянец.
– Не забывайтесь, лейтенант, – сказал Фрисснер. – Мы выше вас по званию.
– И что? Это должно меня сильно напугать? В этой чертовой пустыне может пропасть даже генерал, и никто об этом не узнает. А вы в штатском, и сам черт не разберет, кто вы такие.
– У нас достаточно людей, чтобы не пропасть в пустыне, – сказал Ягер. – Ваши беспокойства излишни.
Итальянский лейтенант прокашлялся и исчез. Вскоре он выбрался из низкого отверстия в мешочной баррикаде, которое должно было олицетворять собой дверь.
– Ваши документы, господа.
Внимательно изучив бумаги и особенно задержавшись на бланке из канцелярии генерал-губернатора Триполи, итальянец проворчал:
– Ваши документы в порядке. Но тем не менее не слишком распространяйтесь о «тупых макаронниках». Не все мои солдаты понимают немецкий, но почти все сначала стреляют, а потом смотрят бумаги. Проезжайте. И, пожалуй, я дам вам совет. Будьте осторожны. Сегодня последняя неделя какого-то религиозного местного праздника. Все эти чернозадые арабы как с ума посходили. Говорят, что сегодня в этот город приходит какой-то их пророк. Я, конечно, в это не верю, но на всякий случай гарнизон находится в боевой готовности. Знаете, местные партизаны не так плохи, как о них хотелось бы думать… Многих из них мы сами учили в военных школах в свое время… Так что держите свои бумаги наготове, их могут спросить в любой момент. Завтра все должно закончиться.
– Мы не собираемся задерживаться так долго. Нам нужна только вода.
– Этого тут предостаточно. Проезжайте. И лейтенант закричал что-то по-итальянски. Откуда-то из-за мешков ответили, и ободранная полосатая палка, заменяющая тут шлагбаум, начала подниматься.
– Боже мой, – сказал Фрисснер, когда они с Ягером возвращались к «фиату». – Это у них называется «гарнизон в боевой готовности». Любого немецкого солдата, оставившего пост в такой ситуации, ждал бы расстрел.
– Макаронники… – философски заметил Ягер. – С другой стороны, они тут давно и им виднее.
– Мне уже плевать. Я хочу спать. – Фрисснер сел за руль. – Проконтролируйте вопрос с водой, Людвиг.
– Да, конечно.
– Ну что? Праздник воды еще идет? – Профессор был похож на фокстерьера, который учуял запах крысы. Правда, у фокстерьеров не бывает таких красных глаз, опухших век и трясущихся рук. У фокстерьеров вообще нет рук… Эта мысль показалась Фрисснеру смешной, и он с трудом подавил хихиканье, сказав:
– Идет. Но перемещения по городу ограничены. Тут небезопасно…
– Но ведь в городе должен быть итальянский гарнизон.
– Именно поэтому, – непонятно для профессора сказал Фрисснер, а Ягер коротко кивнул.
50
– У меня есть инструкции, полученные в Берлине, и я не могу ничего рассказать. Да вы и не поймете. Я посвятил этому всю свою жизнь, – гордо сказал Корнелиус.
– Скажите хоть вкратце, что нам там понадобилось, – повторил фон Акстхельм.
За линию горизонта опускалось багровое солнце, на костерке кипел и булькал котелок с кофе. Подполковник Альтобелли сидел, накинув на плечи одеяло, и слушал, как немцы пытаются разговорить сухаря профессора на предмет того, что он собирается искать в Эль-Джауфе. Корнелиус не сдавался.
– Ваше дело – копать, если я скажу, и не копать, если я не скажу. Именно так. Вам, если не ошибаюсь, ведено слушаться меня во всем, что касается археологических изысканий.
– Хорошо, хорошо, – примирительно сказал обер-лейтенант Мирш, – Будем копать. Только если доедем без приключений.
– Думаешь, можем наткнуться на британцев? – спросил Кельтен.
– Запросто. На разведотряд… Если у них будет танк или два, наша песенка спета.
– Мы можем удрать от танков.
– На этих рыдванах?
– Напрасно ты так, хорошие машины, – заступился за «бедфорды» Кельтен. – Но танк может и догнать… А если они успеют выстрелить и попасть, то и догонять будет некого.
– Прекратите. – Фон Акстхельм поморщился. – Солдаты слушают.
– Ничего они не слушают, дрыхнут они, господин капитан, – хихикнул Мирш.
– Нам тоже пора спать. Пьем кофе и на покой, – велел фон Акстхельм. Но Мирш не унимался.
– А вы что думаете, господин подполковник? – спросил он, повернувшись к Альтобелли. Тот зевнул и признался:
– Я тоже за то, чтобы идти спать. – Да я не о том. Я об англичанах.
– По пустыне сейчас кто только не шатается… – уклончиво сказал Альтобелли. – Вспомните хотя бы вчерашнюю историю с бомбардировщиком.
История и в самом деле была странная. Ближе к вечеру, часов в шесть, довольно далеко от них к западу над пустыней с ревом пролетел самолет, который подполковник опознал как британский бомбардировщик «бомбей». Что он мог делать так далеко от побережья, от аэродромов, куда летел и где планировал сесть – осталось загадкой. Отряд он, кажется, не заметил, а если и заметил, то никак этого не выказал. Возможно, самолет попросту заблудился, такое теоретически могло случиться…
– Нужно было и нам лететь на самолете, – сказал Мирш.
– Прогулка была бы не столь познавательной, – возразил Кельтен. – В школе мы тоже ходили в поход в горы пешком, хотя могли бы поехать туда на поезде или автобусе.
– То в школе…
– Кофе готов. – Кельтен снял котелок с огня. – Давайте ваши кофейные чашечки, господа. Кому сливки, булочки?
Роль «кофейных чашечек» исполняли металлические кружки, сливок – консервированное сгущенное молоко, а булочек – твердые, как пемза, галеты, но ритуал оставался неизменным. Это было своего рода развлечение, маленькая радость перед сном, и даже Корнелиус прихлебывал напиток с довольной ухмылкой. Альтобелли выпил две кружки и подумал, что сегодня не нужно. Только не сегодня. Завтра с утра, в дороге, но только не сегодня, потому что ему начинали нравиться эти люди, которых он заранее предал.
51
Муамар, как только отряд вошел в город, растворился в лабиринте улиц, словно бы его и не было. Юлиусу Замке показалось, что на лице проводника застыло крайне обеспокоенное выражение.
Ягер долго и, на взгляд Замке, бестолково гонял солдат за водой, заполнял пустые канистры, посылал самого молодого солдатика в расположение итальянского гарнизона за новыми емкостями взамен пропоротых и тех, которые уже было невозможно починить своими силами.
– Шевелитесь, шевелитесь! – поминутно орал штурмбаннфюрер. – Что вы застыли? Это вода, а не помои, живее! Сами будете потом пить и радоваться!
Нужно было отдать Ягеру должное – каким-то образом знал всех солдат по именам и, обращаясь к ним, ни разу не ошибся.
– Вы, Ханке! Что вы мечетесь, как таракан на раскаленной сковороде?! Что вы мечетесь? Попадайте в ритм цепи! Попадайте! Человека не хватает? Меня это не волнует, а на качестве работы это не должно сказываться вообще!
Людвиг нашел где-то прутик и теперь в такт своим словам щелкал себя по ноге, словно стеком.
– На счет раз подняли, на счет два приняли пустую емкость, неужели это так сложно для вас, Герниг?
Солдаты потели и ощущали себя словно на плацу во время строевой муштры. Один только унтер Обст стоял в сторонке и наблюдал за работой. На лице унтер-офицера не отражалось ничего, и было сложно понять, что же он думает обо всей этой процедуре.
– Двигатель начинает стучать, – пожаловался Макс. – Эта керосинка может накрыться в любой момент.
– Поедем на грузовике, – безразлично сказал Фрисснер.
– Я с ужасом думаю, что будет, когда накроются и грузовики, – пробормотал Макс. Артур хотел одернуть его, но понял, что это ни к чему.
– Порой мне кажется, что во всем этом нет никакого смысла, – продолжал Макс.
– Обсуждаем приказы? – лениво осведомился капитан.
– Мы можем сровнять их с землей.
Это произнес Ягер. Произнес с закрытыми глазами. Фрисснер оглянулся – под опущенными веками штурмбаннфюрера дергались, дрожали глазные яблоки.
– Мы можем сровнять их с землей, – повторил Ягер. – Это море песка, эти оазисы… Все это ни к чему нормальным людям. Мы можем стереть с лица земли Каир и Александрию вместе с англичанами и их сраными помощниками из Новой Зеландии и Австралии. Сотни тяжелых бомбардировщиков. Роммель может отправляться стирать свои кальсоны, позиционная война исчерпала себя.
– Вы уверены, Людвиг? – спросил Фрисснер.
Ягер открыл глаза. Пустые и холодные, они смотрели куда-то вперед, сквозь исцарапанное лобовое стекло машины.
– Жиды и коммунисты, черные и желтые, нам с ними не по пути. Их нужно уничтожить.
– Вы последовательны, – сказал Фрисснер.
– Я привык быть последовательным. Если бы я не был последовательным, я преподавал бы сейчас тригонометрию. Но я – офицер, и я воюю.
– Я тоже офицер, хочу заметить.
– И я, – подал голос Богер. – Вот остановимся на ночлег и убьем еще парочку арабов, и все будет хорошо.
– Смеетесь, – процедил Ягер. – Смеетесь, оберштурмфюрер. Смейтесь, пока эти арабы не приползли к вам ночью и не воткнули вам в задницу кинжал. Как они проделали это с вашими солдатами.
– Нельзя ли прекратить этот разговор? – робко спросил Замке, икая с похмелья.
– В самом деле, – поддержал его Фрисснер. – Не время для лекций, штурмбаннфюрер. Или вы усомнились в нас? К чему это?
– Подите к черту, – сказал Ягер и снова закрыл глаза. Его голова тряслась в такт движениям автомобиля, на горле ходил туда-сюда под кожей острый кадык.
«Не хватало, чтобы он спятил, – подумал Фрисснер. – В этом случае его придется пристрелить, сумасшедший в пустыне нам совершенно ни к чему, тем более такой опасный, как Ягер Хотя кто из нас потихоньку не сходит с ума? Разве что Макс, которому все нипочем».
Словно подтверждая мысли капитана, Богер весело произнес:
– Что до арабов, то я как-нибудь проживу еще пару ночей, а там посмотрим. Один парень, вернувшийся с Восточного фронта, рассказывал мне про русских партизан. Нашим арабам до них далеко, смею вас уверить.
– Я знал русского ученого, – вставил Замке, – по фамилии Эдельман.
– Еврейского ученого, – поправил Макс.
– Еврейского. Он был интеллигентный тихий человек, автор монографии по палеонтологии. Мы гуляли по Нюрнбергу, и он рассказывал, как в девятнадцатом году воевал в коннице. Интересно, что с ним сейчас…
– Копает небось своих допотопных ящеров, – Богер пожал плечами. – Не думаю, что его мобилизовали, вашего ученого.
– Могли и мобилизовать, – сказал капитан. – Дела русских совсем плохи.
– Черт…
Восклицание Богера относилось к дороге, которая исчезла. Только что под капот мерно бежала песчаная полоса, и вот…
– Штурмбаннфюрер… Штурмбаннфюрер! Ягер открыл глаза.
– Поговорите с проводником, – попросил Артур. – Он… Стоп, вот он сам пришел к нам.
Муамар постучал в стекло, и капитан открыл дверцу.
– Спросите у него, куда исчезла дорога.
Ягер перевел вопрос, проводник сделал недвусмысленный жест, означавший, что дорога кончилась.
– Дайте-ка карту, – сказал капитан. Они с Максом выбрались наружу и расстелили ее на капоте, рядом Фрисснер положил компас.
– Это еще что?! – шепотом спросил Богер. Стрелка компаса медленно описывала круг. Остановилась, дрогнула и снова начала кружиться.
– Аномалия? – задумчиво пробормотал капитан. – Нет, это что-то странное…
Проводник тоже подошел и с интересом наблюдал за эволюциями стрелки.
– Не обращайте внимания…
Замке стоял рядом, тяжело покачиваясь. Из уголка рта скатывалась струйка слюны, но профессор не замечал.
– Я такое видел. Ничего страшного.
– Но где дорога?
Фрисснер повернулся к проводнику в надежде, что Муамар поймет возникшую проблему. Тот и в самом деле понял, помахал рукой-крылом куда-то на юг – вернее, туда, где, по представлениям Фрисснера, этот самый юг обязан был находиться.
– Вам плохо? – участливо спросил Богер ученого. Тот покачал головой.
– Мне не просто плохо… Мне очень, очень плохо. Я хочу попросить у вас извинения, господин капитан…
– Полноте, – сказал Фрисснер. – Как ваш желудок?
– Вроде бы ничего.
– Благодарите штурмбаннфюрера и его лекарство. Надеюсь, больше оно не понадобится…
– Нет-нет!
– Юлиус… Юлиус, вы хоть раз в жизни напивались? – спросил капитан с улыбкой.
– Не припомню.. Извините, я прилягу. Мне надо прилечь…
Шатаясь, археолог вернулся в машину и заворочался там, постанывая и кашляя.
Колонна остановилась, лишь когда солнце уже высоко поднялось над песками и начало накалять их своей беспощадной милостью.
– Привал, – скомандовал Фрисснер, выбираясь из машины. – Обст!
Унтер-офицер уже спешил к командиру.
– Выставите в охранение тех людей, кто спал ночью.
– Все спали, господин капитан.
– Все? – Так точно
– А вы?
– Я – нет, господин капитан. Я решил, что пусть ребята поспят. Тяжелый день, к тому же у нас потери. Это положительно скажется на их моральном состоянии.
– Какое у вас образование, Обст? – неожиданно для себя спросил Артур.
– Да собственно, никакого, господин капитан. – Обст был смущен. – Просто у нас был командир… Тоже капитан. Еще в первую войну… Я тогда рядовым был. Делать нечего было по молодости, вот в армию и подался. Добровольцем. Так наш капитан, вот кто был голова, на фронт из университета пошел. Всегда знал, что солдатам нужно. Уже в самом конце, когда и войны-то не было, он погиб где-то на Западном фронте. Я в это время в госпитале валялся, сводки читал: «На Западном фронте без перемен. На Западном фронте без перемен». Вот тебе «и без перемен»… Я теперь всегда про него вспоминаю.
– Война быстро двигает по службе, да?
– Это верно, господин капитан. Только думаю я, что выше унтера не поднимусь. Образования не хватает, да и подустал я командовать. Сказать по правде, я, как узнал, что нас к вам отряжают, обрадовался. Вот, думаю, теперь кто-то другой за меня думать станет.
– Ну и как?
– Да ничего… – Обст посмотрел из-под ладони куда-то на линию горизонта. – Привык я, оказывается, командиром быть. Мои люди…
Он пожал плечами и замолчал. Фрисснер присмотрелся к той точке, которую так сосредоточенно рассматривал Обст.
– Что это там?
Ответа не последовало, унтер-офицер смотрел за спину Артура. Настороженно смотрел.
Фрисснер резко обернулся.
Перед ними, словно появившись из песка, стоял Муамар.
– Что там? – спросил Фрисснер, махнув рукой на горизонт. Проводник его злил – особенно эта идиотская манера возникать бесшумно и неожиданно.
Муамар сделал несколько непонятных знаков и тоже уставился куда-то в желтый океан.
– Ну и что он хотел сказать? – риторически спросил Артур.
– Если позволите, господин капитан, то думаю, он имел в виду ваш бинокль, – сказал из-за плеча Обст. – Ух очень на грудь вам указывал, а потом на глаза. Вот ведь обезьяна глухая…
Фрисснер едва удержался, чтобы не хлопнуть себя по лбу. Докатились!
В бинокль Артур разглядел только какие-то черточки, палочки и зелень.
– Тмесса?
Муамар кивнул и ушел за грузовик. Кинул на песок молитвенный коврик и забормотал что-то неразборчивое.
– Обст! Посты отменяются, сажайте за руль свежего шофера. Еще час езды, и мы достигнем оазиса.
– Слушаюсь!
Когда Фрисснер завел машину, передняя дверца вдруг открылась, и внутрь забрался Ягер. Штурмбаннфюрер был слегка бледен, но более ничто не выдавало того, что он был вчера пьянее вина.
– Штурмбаннфюрер, – сказал Ягер с ходу. – Я приношу свои извинения за мое недостойное поведение вчера днем. Впредь такого не повторится, обещаю вам. Нахожу ваши действия правильными, в кузове грузовика я быстро пришел в норму. Еще раз прошу прощения. И спасибо, что впустили меня обратно…
– Принято, – пробормотал Фрисснер. – Скажите только одно: где вы берете коньяк?
Ягер повернулся к Артуру и сказал, четко чеканя буквы:
– Там больше нет, штурмбаннфюрер. Коньяк кончился.
– Это многое объясняет.
«Фиат» чихнул и тронулся. Фрисснер понял, что ему неудержимо хочется спать.
– Хотите, я вас сменю, командир? – спросил с заднего сиденья Богер. – У меня уже не так болит, а управлять машиной днем я могу и одной рукой.
– Отдыхайте, вы мне еще пригодитесь…
– Ооо… – возле Богера завозился задремавший было Замке.
Макс быстро сориентировался и помог профессору подняться на сиденье.
– Как мне плохо… – Замке держался за голову и раскачивался. – Как плохо… Голова так болит… У нас нет кофе?
– Это самая веселая шутка, которую я слышал за все время этой пустынной гонки, – заявил Богер. – Потребовать кофе посреди песка, это сильно. Восхищаюсь вашим мужеством, профессор.
– Ооо… Как болит… Как болит…
Фрисснер упорно молчал. Теоретически в аптечке можно было найти какое-то болеутоляющее, но тратить его на загулявшего пьяницу, который мается с похмелья, Артур считал неправильным. Да и вряд ли поможет.
– Почему так дурно пахнет? – спросил Замке.
– А чего бы вы хотели? – поинтересовался Богер. – Вы думаете, что от вас фиалками пахло? Нет, дорогой профессор, теперь уж терпите.
– И бок болит, – плаксиво пожаловался Юлиус. – Что у меня с боком?
– Ушиблись, – пояснил Макс. – Когда с сиденья упали.
Богер не стал уточнять, что с сиденья на пол машины профессора скинул именно он. К чему расстраивать человека?
– Тошнит… Ооо… Меня тошнит… Артур… Остановите! Меня сейчас вырвет!
– Черта с два! – зло ответил Фрисснер. – Окно откройте и вперед. Я не стану останавливать экспедицию из-за двух… Одного алкоголика.
– Ооо… Моя голова! Тошнит! Ягер, зачем вы меня так напоили?! Тошнит…
Наконец он справился с окном и высунулся наружу, освобождая содержимое своего желудка Богер брезгливо поморщился.
– Интеллигенция, – отчеканил Ягер. – Совсем не умеет пить.
– Позвольте заметить, что напоили его именно вы, – сказал Фрисснер.
– Я его не заставлял, – невозмутимо парировал Людвиг.
К тому моменту, когда колонна подошла к Тмессе, Фрисснер все чаще засыпал за рулем, а профессору изрядно полегчало. В нем даже проснулся исследовательский инстинкт.
– Мне кажется, что мы прибыли вовремя. Ну, или почти вовремя, – профессор метался от окна к окну. – Посмотрите туда, где-то там должна быть площадь… И фонтан.
– Фонтан? – Спросил Ягер.
– Да, да, именно так!
– Что за бред, – сказал Макс Богер. – Кому в голову придет такая идиотская мысль – ставить фонтан посреди Африки? Эту идею нельзя назвать особенно экономичной.
– Естественно, только это религиозная традиция. Поймите, Макс, это бывает только раз в три года. Этот фонтан работает только семь дней, а потом вода уходит…
– Что значит – уходит? – спросил Ягер, оборачиваясь к профессору. – Вы хотите сказать, что уровень воды тут меняется?
– В этом-то все и дело. А…
– Дышите в сторону, – посоветовал Людвиг.
– Извините, – нисколько не смутился Замке. – Так вот, раз в три года водяные озера в скальном основании внезапно меняют свою наполненность… Понимаете?
– Не совсем.
– Ну, уровень грунтовых вод в этом регионе начинает повышаться… Что я говорю?! Надо проще. Воды поднимаются к поверхности, и единственный фонтан в этом оазисе вдруг начинает действовать. Понимаете?
– То есть вы хотите сказать, что фонтан действует сам по себе? И его никто не включает?
– Вы меня очень точно поняли… Ну, конечно, следует поправиться, я лично этого явления никогда не видел… Об этом говорится только в тех документах, к которым у меня был допуск. Так что я не могу быть абсолютно уверенным…
– Понятно, – сказал Ягер и отвернулся.
– Но сейчас у нас есть уникальная возможность! Господа, есть уникальная возможность все проверить. Именно сейчас та неделя… Правда, самый ее конец…
– Я вам напомню, профессор, что у нашей экспедиции несколько иные цели, – сказал Фрисснер.
– Одно другому не мешает, так или иначе нам придется тут задержаться, хотя бы на один день. Вы должны отдохнуть. И шоферы грузовиков тоже. И вода… Нам ведь нужна вода. Запчасти… Горючее…
– В логике вам не откажешь. Черт возьми, где-то тут должна быть комендатура…
– Обязательно должна быть, штурмбаннфюрер, – сказал Ягер. – В этих местах добывают соду. Итальянцы не могут оставить такое место без присмотра, и растрясти их на жратву и железяки мы сумеем.
– Называйте меня капитан, – проворчал в ответ Фрисснер. – Если я не ошибаюсь, вот та куча мешков с песком должна олицетворять собой нечто вроде блокпоста.
– Похоже на то, – подал голос Богер. – По крайней мере, пулемет там стоит. Один.
Когда машины подъехали к блокпосту, из-за мешков показалась голова часового.
– Макаронники, – констатировал Ягер. – Жирная рожа, с которой только что не капает оливковое масло.
– Не забывайте, что они все-таки наши союзники, – без особого энтузиазма напомнил Фрисснер, выбираясь из автомобиля.
– Интересно, как такое можно забыть? – Ягер последовал вслед за ним.
– Дежурный?
– Si?
– Говоришь по-немецки?
– No… Doice? – Часовой совсем выбрался из-за мешков. Солдат был одет в форму итальянских парашютистов, которая висела на нем бесформенным тряпьем. Ни форменного кинжала, ни знаков отличия Фрисснер рассмотреть не сумел. Сущий бандит, право…
– Макаронник…
– Союзник, – вставил свое слово Ягер.
– Вместо того чтобы язвить, могли бы пообщаться с этими остолопами. В число ваших талантов знание итальянского не входит?
– Входит. Правда, не в полном объеме.
– Так какого же черта вы тут комедию ломаете?
– Не смог отказать себе в таком удовольствии, – и Ягер перешел на итальянский. – Солдат, нам нужно говорить с твоим начальством. Мы немецкие офицеры, нам нужна вода. Понимаешь?
Итальянец радостно осклабился и что-то залопотал.
– Что он говорит?
– Что-то говорит, – задумчиво сказал Ягер. – Только я не понимаю, что именно. Он говорит слишком быстро и ко всему прочему он, кажется, с Сицилии Деревенщина. Дома пас коз, наверное, а теперь жрет туг чеснок… Ч-черт, воняет как! Да, точно с Сицилии.
– А это как влияет?
– Акцент, – пояснил Ягер, пока солдат изливал на них потоки одного из самых экспрессивных языков планеты. – Послушай, солдат. Мне нужен сержант. Или лейтенант. Понимаешь? Нет, нет… Говори медленней, я плохо понимаю.
– А! – Итальянец вскинул палец кверху и с резвостью породистой лошади ускакал за мешки.
– Вот так просто оставить свой пост… – Фрисснер покачал головой. – Боже мой, и это наши союзники. Честное слово, будь нашими союзниками русские, порядку было бы больше.
– Вы соображаете, что говорите? – тихо пробормотал Ягер.
– Соображаю. Вы были на Восточном фронте?
– Нет, а вы?
– И я не был, слава богу. И не хочу. Но все, что я слышал, говорит скорее не в пользу итальянцев, а в пользу наших противников.
– Забудьте! Все русские отравлены еврейско-коммунистической заразой. Это уже совсем не тот народ.
– Да, но совсем недавно расовая доктрина признавала в них арийскую кровь.
– Рабочие арийцы? Я слышал об этом… Но сионизм слишком глубоко пустил там свои корни. Равно как в поляках и прочих неполноценных народах славянской группы.
– Еврейский вопрос.
– Вы что-то имеете против?
– Ничего, особенно после Веймарского мира и сопутствующего этому голода. В то время я только-только окончил университет в Кельне… Знаете, Людвиг, я едва не умер. Студенты вообще не особенно отличаются избыточным весом, а тут еще голод. Я подхватил грипп. Как и многие на тот момент… У моего отца не было средств, чтобы купить пенициллин на черном рынке по тем ценам… С тех пор ненавижу спекулянтов. Отец отважился на ограбление. Нашел деньги, успел купить лекарства… И не дожил до суда. На момент ареста он слишком ослабел от голода.
– У вас был хороший отец, – сказал Ягер, рассматривая мешки с песком. – Я вам сочувствую. Он сделал то, что должен был сделать. Тем более вы должны понимать, что народ, одурманенный коммунистической отравой, не может быть союзником рейха.
– Да, конечно. И если бы положение в России не изменилось с 1917 года, я бы с вами не спорил. Ягер с удивлением посмотрел на Фрисснера.
– На каком факультете вы учились?
– На историческом.
– Это кое-что объясняет. Так где же эти чертовы макаронники?!
– Эти чертовы макаронники здесь, – коверкающий немецкие слова голос прозвучал откуда-то сверху.
Ягер и Фрисснер подняли головы и увидели высовывающийся из пулеметного гнезда торс лейтенанта итальянской армии. Его лицо выражало крайнюю степень неудовольствия.
– Итак, чего же вы замолчали? – поинтересовался итальянец.
– Не забывайтесь, лейтенант, – сказал Фрисснер. – Мы выше вас по званию.
– И что? Это должно меня сильно напугать? В этой чертовой пустыне может пропасть даже генерал, и никто об этом не узнает. А вы в штатском, и сам черт не разберет, кто вы такие.
– У нас достаточно людей, чтобы не пропасть в пустыне, – сказал Ягер. – Ваши беспокойства излишни.
Итальянский лейтенант прокашлялся и исчез. Вскоре он выбрался из низкого отверстия в мешочной баррикаде, которое должно было олицетворять собой дверь.
– Ваши документы, господа.
Внимательно изучив бумаги и особенно задержавшись на бланке из канцелярии генерал-губернатора Триполи, итальянец проворчал:
– Ваши документы в порядке. Но тем не менее не слишком распространяйтесь о «тупых макаронниках». Не все мои солдаты понимают немецкий, но почти все сначала стреляют, а потом смотрят бумаги. Проезжайте. И, пожалуй, я дам вам совет. Будьте осторожны. Сегодня последняя неделя какого-то религиозного местного праздника. Все эти чернозадые арабы как с ума посходили. Говорят, что сегодня в этот город приходит какой-то их пророк. Я, конечно, в это не верю, но на всякий случай гарнизон находится в боевой готовности. Знаете, местные партизаны не так плохи, как о них хотелось бы думать… Многих из них мы сами учили в военных школах в свое время… Так что держите свои бумаги наготове, их могут спросить в любой момент. Завтра все должно закончиться.
– Мы не собираемся задерживаться так долго. Нам нужна только вода.
– Этого тут предостаточно. Проезжайте. И лейтенант закричал что-то по-итальянски. Откуда-то из-за мешков ответили, и ободранная полосатая палка, заменяющая тут шлагбаум, начала подниматься.
– Боже мой, – сказал Фрисснер, когда они с Ягером возвращались к «фиату». – Это у них называется «гарнизон в боевой готовности». Любого немецкого солдата, оставившего пост в такой ситуации, ждал бы расстрел.
– Макаронники… – философски заметил Ягер. – С другой стороны, они тут давно и им виднее.
– Мне уже плевать. Я хочу спать. – Фрисснер сел за руль. – Проконтролируйте вопрос с водой, Людвиг.
– Да, конечно.
– Ну что? Праздник воды еще идет? – Профессор был похож на фокстерьера, который учуял запах крысы. Правда, у фокстерьеров не бывает таких красных глаз, опухших век и трясущихся рук. У фокстерьеров вообще нет рук… Эта мысль показалась Фрисснеру смешной, и он с трудом подавил хихиканье, сказав:
– Идет. Но перемещения по городу ограничены. Тут небезопасно…
– Но ведь в городе должен быть итальянский гарнизон.
– Именно поэтому, – непонятно для профессора сказал Фрисснер, а Ягер коротко кивнул.
50
И воззвали они к своему приятелю, и тот взял и убил.
Коран. Месяц. 29 (29)
– У меня есть инструкции, полученные в Берлине, и я не могу ничего рассказать. Да вы и не поймете. Я посвятил этому всю свою жизнь, – гордо сказал Корнелиус.
– Скажите хоть вкратце, что нам там понадобилось, – повторил фон Акстхельм.
За линию горизонта опускалось багровое солнце, на костерке кипел и булькал котелок с кофе. Подполковник Альтобелли сидел, накинув на плечи одеяло, и слушал, как немцы пытаются разговорить сухаря профессора на предмет того, что он собирается искать в Эль-Джауфе. Корнелиус не сдавался.
– Ваше дело – копать, если я скажу, и не копать, если я не скажу. Именно так. Вам, если не ошибаюсь, ведено слушаться меня во всем, что касается археологических изысканий.
– Хорошо, хорошо, – примирительно сказал обер-лейтенант Мирш, – Будем копать. Только если доедем без приключений.
– Думаешь, можем наткнуться на британцев? – спросил Кельтен.
– Запросто. На разведотряд… Если у них будет танк или два, наша песенка спета.
– Мы можем удрать от танков.
– На этих рыдванах?
– Напрасно ты так, хорошие машины, – заступился за «бедфорды» Кельтен. – Но танк может и догнать… А если они успеют выстрелить и попасть, то и догонять будет некого.
– Прекратите. – Фон Акстхельм поморщился. – Солдаты слушают.
– Ничего они не слушают, дрыхнут они, господин капитан, – хихикнул Мирш.
– Нам тоже пора спать. Пьем кофе и на покой, – велел фон Акстхельм. Но Мирш не унимался.
– А вы что думаете, господин подполковник? – спросил он, повернувшись к Альтобелли. Тот зевнул и признался:
– Я тоже за то, чтобы идти спать. – Да я не о том. Я об англичанах.
– По пустыне сейчас кто только не шатается… – уклончиво сказал Альтобелли. – Вспомните хотя бы вчерашнюю историю с бомбардировщиком.
История и в самом деле была странная. Ближе к вечеру, часов в шесть, довольно далеко от них к западу над пустыней с ревом пролетел самолет, который подполковник опознал как британский бомбардировщик «бомбей». Что он мог делать так далеко от побережья, от аэродромов, куда летел и где планировал сесть – осталось загадкой. Отряд он, кажется, не заметил, а если и заметил, то никак этого не выказал. Возможно, самолет попросту заблудился, такое теоретически могло случиться…
– Нужно было и нам лететь на самолете, – сказал Мирш.
– Прогулка была бы не столь познавательной, – возразил Кельтен. – В школе мы тоже ходили в поход в горы пешком, хотя могли бы поехать туда на поезде или автобусе.
– То в школе…
– Кофе готов. – Кельтен снял котелок с огня. – Давайте ваши кофейные чашечки, господа. Кому сливки, булочки?
Роль «кофейных чашечек» исполняли металлические кружки, сливок – консервированное сгущенное молоко, а булочек – твердые, как пемза, галеты, но ритуал оставался неизменным. Это было своего рода развлечение, маленькая радость перед сном, и даже Корнелиус прихлебывал напиток с довольной ухмылкой. Альтобелли выпил две кружки и подумал, что сегодня не нужно. Только не сегодня. Завтра с утра, в дороге, но только не сегодня, потому что ему начинали нравиться эти люди, которых он заранее предал.
51
Те, которые противятся Аллаху и его посланнику…
Коран. Препирательство. 21 (20)
Муамар, как только отряд вошел в город, растворился в лабиринте улиц, словно бы его и не было. Юлиусу Замке показалось, что на лице проводника застыло крайне обеспокоенное выражение.
Ягер долго и, на взгляд Замке, бестолково гонял солдат за водой, заполнял пустые канистры, посылал самого молодого солдатика в расположение итальянского гарнизона за новыми емкостями взамен пропоротых и тех, которые уже было невозможно починить своими силами.
– Шевелитесь, шевелитесь! – поминутно орал штурмбаннфюрер. – Что вы застыли? Это вода, а не помои, живее! Сами будете потом пить и радоваться!
Нужно было отдать Ягеру должное – каким-то образом знал всех солдат по именам и, обращаясь к ним, ни разу не ошибся.
– Вы, Ханке! Что вы мечетесь, как таракан на раскаленной сковороде?! Что вы мечетесь? Попадайте в ритм цепи! Попадайте! Человека не хватает? Меня это не волнует, а на качестве работы это не должно сказываться вообще!
Людвиг нашел где-то прутик и теперь в такт своим словам щелкал себя по ноге, словно стеком.
– На счет раз подняли, на счет два приняли пустую емкость, неужели это так сложно для вас, Герниг?
Солдаты потели и ощущали себя словно на плацу во время строевой муштры. Один только унтер Обст стоял в сторонке и наблюдал за работой. На лице унтер-офицера не отражалось ничего, и было сложно понять, что же он думает обо всей этой процедуре.