Страница:
Вслед за тем как эти евреи будут умерщвлены – при этом голова не должна быть повреждена, – уполномоченный отделит голову от тела и отошлет ее в специально созданном для этой цели закрывающемся жестяном ящике, заполненном специальной жидкостью для консервации, по месту назначения. На основании фотоснимков и других данных о голове, а затем о самом черепе, можно приступить к сравнительным анатомическим исследованиям расовой принадлежности, патологических явлений, связанных с формой черепа, формой и размером мозга и другими данными. Самым подходящим местом для хранения и исследования полученных таким образом коллекций черепов является новый имперский университет в Страсбурге в силу своего призвания и стоящих перед ним задач».
Рейхсфюрер распорядился ни в чем не отказывать Хирту, и Зиверс не собирался ставить палки в колеса уважаемому профессору. Но каждый день что-то новое! Подайте ему 150 скелетов заключенных или евреев… Допустим, из Освенцима. Но для этого еще требуется, чтобы главное управление имперской безопасности получило официальное распоряжение от рейхсфюрера. Собственно, это может сделать и Брандт, не обязательно Гиммлер. И еще, по непонятной причине, Зиверсу страшно не хотелось ставить подпись под этими документами. Руководитель «Анненербе» привык доверять своим инстинктам, но Хирт был уважаемым ученым… Вот только становится трудно дышать…
«Ладно, с этим успеется. Нужно отвлечься. Интересно, что там Шпеер со своими ливийскими делами».
Зиверс, не вставая из-за стола, потянулся, сделал несколько энергичных движений руками. В дверь осторожно постучали, и вошел адъютант, скромный и аккуратный молодой человек с безукоризненным пробором в светлых волосах.
– К вам бригаденфюрер фон Лоос, – сообщил он.
– Пусть войдет, – кивнул Зиверс.
– Приветствую вас, дорогой Вольфрам! – Шумно топая, бригаденфюрер вошел в кабинет и, скрежетнув ножками стула по полу, уселся за стол. Втянул носом воздух. – Пахнет коньяком. Хорошим коньяком. Подарки из Франции?
– Уже кончился, – не моргнув глазом соврал Зиверс.
– Жаль, жаль… Ну, так оно и лучше. Что у нас плохого?
– Смотря о чем вы, бригаденфюрер.
– О «Тангейзере». Лично я только что получил очередную выволочку от Шпеера. Рейхсминистр слишком ретиво взялся задело, и я полагаю, он знает что-то такое, чего не должен знать.
– Бригаденфюрер… – осторожно сказал Зиверс. – Может быть, нам полностью ввести рейхсминистра в курс дела?
– Вы шутите? – Фон Лоос с негодованием наморщил брови. – Тогда вам и мне открутит голову Гиммлер.
– А если это сделает сам фюрер, вам станет легче? Мне кажется, мы между двух огней, – признался Зиверс. – Я не знаю, что страшнее.
– Мы ни о чем не знали, – подняв палец, сказал фон Лоос. – Мы. Ни. О чем. Не знали. Это самое удачное объяснение. На бумаге ничего нет, дорогой мой Вольфрам, и я уверен, что вы не записываете сейчас нашу беседу на магнитофон, потому что она опасна и для вас. Может быть, в большей степени даже, чем для меня. Так что шуточки с вашим человеком в отряде…
– Нашим человеком. Нашим, – решительно перебил Зиверс.
– Хорошо, с нашим человеком… так вот, эти шуточки могут закончиться плохо.
– Я делал только то, что должен был делать. К тому же кандидатуру человека одобрил Карл-Мария Виллигут.
Бригаденфюрер криво усмехнулся и покачал головой.
– Нет, мой дорогой Вольфрам. Но отговорка удачна. Если нас будут когда-то судить за все, что мы делаем, самые умные скажут именно так, попомните мое слово. А теперь доставайте ваш коньяк, который якобы кончился, и хотя бы на время забудем о делах.
Зиверс крякнул и со вздохом полез в стол.
– Вот что хуже всего, Вольфрам, так это то, что в случае провала операции мы с вами останемся единственными, кто знает всю правду. – Лоос, привалившись к стене, стоял возле окна и смотрел на улицу.
Коньяк был выпит, но у Зиверса складывалось впечатление, что фон Лоос абсолютно трезв.
– Какую правду? – Зиверс выпустил к потолку клуб дыма. Он курил редко, но сигареты всегда лежали в верхнем ящике стола.
– Правду об операции, о Зеркале…
– Ого, вы знаете что-то о Зеркале? Поделитесь? Лоос хохотнул.
– Я имею в виду, что о действительных целях операции знают очень немногие. – Целях? Действительных?
– Ну что вы, Вольфрам?.. Не может быть, чтобы вы не понимали, к чему я веду?! Зеркало – это инструмент изменения… Вы же специалист по рунному ряду. Хагал. Руна разрушения старого, для очищения дороги новому. Так и Зеркало, если все, что о нем говорят, правда, – это материальное воплощение этого архетипа. Что такое новое, что такое старое? Вот в чем вопрос. И те люди, которые овладеют Зеркалом, неизбежно зададутся этим вопросом. Как они поступят?
– Вы меня спрашиваете?
– Естественно. Это же наше дело, не так ли? В таких вопросах война не так важна. На таких уровнях бывшие враги могут стать союзниками, и наоборот. «Анненербе» завладеет Зеркалом…
– Вы так в этом уверены?
– Давайте сделаем небольшое допущение.
– Давайте.
– И как же поступит «Анненербе» с этим инструментом?
– Я довольно слабо понимаю, к чему вы клоните, Теодор…
– О нет, мой дорогой Вольфрам. Ни к чему я не клоню. Просто не хочу отстать от жизни… Наверное, это все мое любопытство.
– Любопытство не самая дурная черта, Теодор.
– Да, безусловно, оно не позволяет оказаться в арьергарде. Это особенно полезно, когда маги начинают баловаться с рунами Хагал…
Фон Лоос довольно быстро свернул разговор после этой фразы. Допил остатки коньяка в своем бокале и ушел, сославшись на какие-то дела.
Зиверс достал из стола маленький магнитофон и задумчиво поводил по туго свернутой пленке пальцами.
«Странная штука магнитофон. Тот, кто нашел способ записывать человеческий голос, достоин памятника при жизни».
Вольфрам даже представил этот монумент. Два человека, один из которых всаживает нож в спину другому. Умирающий должен выглядеть жалким, гибнущим без вины. Второй же, убийца, должен выглядеть страдающим.
«На пьедестале необходимо выбить надпись: «Уничтожившему доверие». Так будет правильно. О каком доверии можно говорить, когда каждое твое слово может быть твоим приговором. Фактически эта штука… – Зиверс включил перемотку пленки. – Эта штука страшнее бомбы».
Пленка стремительно перематывалась. Даже на такой высокой скорости валики вращались абсолютно бесшумно, магнитофон издавал только едва слышимый гул. В режиме записи он совершенно бесшумен. Удобно.
«Все подлое удобно и функционально, – подумал Зиверс. – Но очень интересно, что хотел сказать фон Лоос? И на чьей стороне он играет? И насколько сильно ошибается во мне? Он сказал сегодня столько… Теперь понятно, почему бесится Шпеер. И почему рейхсфюрер задавал такие странные вопросы Хагал. Значит, Хагал… Руна разрушения старого, мешающего новому. Вот почему мы не занимаемся практически ничем. Вот почему вся организация подчинена одному лишь ожиданию. Зеркало, как руна Хагал… Рейхсфюрер, который не может спать… И этот разговор на дружественной ноге. Зеркало попадет именно в руки «Анненербе», потому что ему небольше попасть. Разрушение – это всего лишь часть созидания».
Магнитофон щелкнул. Пленка остановилась.
«Как там сказал Лоос? «Любопытство не позволяет оказаться в арьергарде. Это особенно полезно, когда маги начинают баловаться с рунами Хагал…» А что такое магия? Искусство управления людьми… Не оказаться бы действительно в хвосте…»
Зиверс вытащил пленку, вставил в центр маленькой бобины карандаш и крутанул его между пальцами. Аккуратные колечки пленки легли на стол.
«Хорошо, что еще никто не научился записывать наши мысли».
Спичка зашипела, выплюнула маленький язычок пламени. Магнитная пленка очень плохо горит, но она неплохо плавится…
53
– Когда люди прилетят на другие планеты, они будут выглядеть именно так, – сказал капитан Фрисснер.
Прямо перед ними расстилалась пугающая и абсолютно ирреальная панорама нагорья Тибести. Изрезанная эрозией порода, красноватый песок, ветер, чуть слышно завывающий в причудливых изгибах и извивах почвы, и над всем этим – все то же безжалостное солнце.
– Люди? – спросил Замке. Он стоял рядом, прикрыв глаза ладонью, и тоже смотрел вперед.
– Что? Нет, не люди. Планеты. Люди будут красивыми, уверенными в себе, в сияющих одеждах…
– И впереди будет выступать молодой лейтенант со знаменем рейха в руках, – иронично сказал Ягер.
– С какой стати?
– Документалисты потребуют. Вы видели фильмы Лени Рифеншталь?
Проводник топтался поодаль. Он присел, набрал в ладонь немного песка, встряхнул и тонкими струйками пропустил сквозь пальцы. Потом отряхнул песчинки, оставшиеся на ладони, и удовлетворенно улыбнулся.
– Чего это он колдует? – спросил Макс Богер. После гибели Каунитца он осунулся, стал мрачным и неразговорчивым. Возможно, если бы Эмиль погиб от пули врага, при взрыве или даже в автомобильной катастрофе, Богер отнесся бы к этому спокойно. На то и война, чтобы терять одних товарищей и заводить взамен них других.
Но Каунитц погиб глупо, словно крыса, утонувшая в канализационном стоке. А незнакомец, с которым он разделил последние секунды жизни, вообще появился из ниоткуда – ни итальянцы, ни местные жители так и не признали в нем своего. Все, что могло хоть как-то пролить свет на его появление, – перстень с большим светлым камнем., который Фрисснер аккуратно снял с пальца трупа и показал профессору. Замке тогда сказал, что работа уникальная, древняя, стоит очень дорого, но само наличие перстня ровным счетом ничего не означает.
Муамар, которому капитан тоже показал свой трофей, странным образом оживился и вначале протянул к нему руку, но потом отшатнулся и быстро ушел прочь.
Мориц Гнаук.
Карл Опманн.
Карл Ханке.
Хорст Руфф.
Карл Зайлер.
Август Ден.
И Каунитц. Итого семь человек – ровно на столько уменьшился их и без того маленький отряд… Два грузовика и легковушка. В легковушке – Богер, Фрисснер, Ягер и профессор. В грузовиках – по трое солдат да старина Обст, который с потерей своих людей, кажется, смирился вполне спокойно. Видывал и не такое.
Фрисснер тоже не мог сказать, что чересчур переживает. Тоже видывал не такое. Да к тому же как-то захолодел внутри, стал слишком спокойным. Это чрезмерное спокойствие настораживало его – не начало ли это надвигающегося помешательства? После странного дождя, после зыбких песков, после мертвого поселка можно свихнуться. И если Фрисснер свихнется…
«Я уже начинаю подыскивать этому объяснения», – подумал Артур и сильно, до крови прикусил нижнюю губу. Острая боль отогнала дурные мысли, и ей помог Ягер, цинично сказавший:
– Я так понимаю, мы у самого порога. Не отметить ли это событие, пока мы все не сдохли?
Штурмбаннфюрер как раз держался молодцом, он оставил все свои дикие выходки, не пьянствовал и не задевал профессора. Он вел машину, помогал солдатам исправлять мелкие поломки и даже вызвался в ночной караул, мотивируя это тем, что у него бессонница. Фрисснер и сам заметил, что Ягер практически не спит – разве что урывками, в машине, то и дело беспокойно вздрагивая. Может быть, это тоже помешательство, только избравшее иной путь?
– Мы не собираемся подыхать, штурмбаннфюрер, – сказал Артур.
– Никто не собирался, штурмбаннфюрер, – в тон ему ответил Ягер. – Но это место похоже на преддверие Ада, и я не удивлюсь, если так оно и есть. А вон там – уж не черт ли вышел нас приветствовать?
– Что за… Постойте, постойте, а что это такое?
Фрисснер поднес к глазам бинокль. Примерно в полукилометре от остановившихся машин на песке сидел, скрючившись, человек, укутанный в лохмотья.
– Муамар! – позвал капитан. Проводник послушно подошел, капитан протянул ему бинокль и спросил, указывая в сторону сидящего:
– Это еще кто?
Муамар посмотрел, вернул бинокль и показал на свои глаза, потом на песок.
– Что это еще?
– Я думаю, что-то не шибко хорошее, – предположил Ягер. – Например, что у того парня глаза вывалились на песок к чертям собачьим.
– Поедем и посмотрим, – жестко сказал капитан. – Надоели мне эти загадки.
Небольшое расстояние они одолели быстро, хотя никакой дороги уже не наблюдалось. «Фиат» остановился в метре от сидящей фигуры, все такой же неподвижной. Фрисснер вылез из машины, за ним поспешил ученый. Штурмбаннфюрер держался в стороне, готовый прикрыть их в случае чего огнем из «стэна».
Капитан коснулся рукой замотанного в черное тряпье плеча, и человек мягко повалился на правый бок. Он упал неслышно, чуть скрипнул песок, и кто-то из солдат охнул у Фрисснера за спиной.
Мумия.
Впалые веки, торчащая жесткая борода, иссохшая кожа, кое-где шелушащаяся, словно старая краска… При жизни это был старик, несомненно, араб, и сколько времени он вот так сидел здесь, словно безмолвный страж, оставалось только догадываться.
Такой же, как английские солдаты в мертвом поселке. Фрисснера передернуло, он повернулся к профессору и по его глазам сразу понял, что тот думает то же самое.
– Тот, Чьи Глаза Высохли, – скрипуче произнес Замке.
– Ерунда, – скорее для себя и солдат, чем для ученого, сказал капитан. – Он умер здесь и высох на солнце. Он старик.
– Тот, Чьи Глаза Высохли, – повторил Замке, рассеянно глядя перед собой. – Поверье. Человек, который находит две жертвы Того, Чьи Глаза Высохли, сам станет его добычей.
– Не городите чушь. – Штурмбаннфюрер подошел к трупу и присел на корточки, положив «стэн» на песок. Он деловито обшарил тело и извлек из-под тряпок небольшую флягу, украшенную причудливой чеканкой. Потряс ее возле уха, отвинтил пробку и перевернул.
– Вода, – сказал он, хотя все и без того прекрасно видели тонкую струйку. Ее было немного, этой воды, но старик умер не от жажды. О чем он думал, что видел в последние моменты жизни? Иссохшее лицо не сохранило никакого выражения, лишь тонкие губы кривились в подобии усмешки…
– Штурмбаннфюрер, откройте ему рот, – велел Фрисснер.
– Что?! – Ягер с удивлением оглянулся.
– Откройте рот мертвецу.
Ягер пожал плечами и, положив ладонь левой руки на лоб покойника, решительно потянул правой за нижнюю челюсть. С хрустом, от которого у капитана пробежали по спине быстрые и колючие мурашки, рот открылся, и из него посыпался песок.
– Он жрал песок, – тревожно сказал Ягер. – Этот урод жрал песок перед тем, как умереть. Или чтобы умереть.
– А-а-а-а-а! – дико закричали сзади. Фрисснер инстинктивно упал и перекатился на бок, Ягер схватил «стэн» и развернулся…
– А-а-а! – кричал молодой солдат Герниг, тот самый, который играл в шахматы с Муамаром. Он стоял на коленях, прижав ладони к ушам, и протяжно вопил, глядя куда-то в небо. К нему уже бросился Обст, принялся трясти, Лангер протягивал флягу…
Артур, испытывая стыд за свой страх, поднялся. Ягер так и остался стоять на коленях.
– Чокнулся солдат, – сказал он, и Фрисснер услышал в его голосе несомненное удовлетворение.
– Чему вы радуетесь?
– Кто-то должен был чокнуться, и я рад, что это не я. И не вы с профессором, потому что без вас дела были бы еще хуже, чем есть. А так лимит чокнутых на ближайшее время исчерпан. Свяжите его.
Это штурмбаннфюрер бросил Обсту и Лангеру, безуспешно пытавшимся унять безумца. Унтер-офицер вопросительно посмотрел на капитана, и Фрисснер кивнул.
– Свяжите и положите в кузов, – сказал он. – Может быть, он придет в себя.
– Надо бы его пристрелить, – деловито предложил Ягер, поднимаясь, но «стэн» повесил на плечо. – Обуза… И другие, глядя на него, тоже могут свихнуться.
– Как можно…– начал было Замке, но Ягер оборвал его:
– Все можно, господин археолог. Скажите лучше, что там за история с этим, чьи глаза высохли.
– Тот, кто нашел две его жертвы, сам станет третьей.
– А кто нашел-то? Юридически это был я, я его увидел и показал капитану.
– А я его коснулся, – напомнил Фрисснер.
– Боюсь, это распространяется на всех нас… – покачал головой ученый.
– И ночью он придет за нами, не так ли? – Ягер хмыкнул, поскреб щеку. – Ну, сейчас утро, пора завтракать. За день мало ли что может еще случиться… Давайте решать, будем жрать или же поедем сразу туда, где располагается наша замечательная цацка.
– А мы не знаем, где она, – просто сказал Юлиус, снял очки и стал протирать их рукавом.
– То есть как?
– Мы знаем лишь примерное местоположение. А сам артефакт нужно искать по приметам, которых шесть. Отец указал их достаточно подробно, но вот сохранились ли они… Время, люди, что-то еще могло их уничтожить.
– Головоломка. – Ягер понимающе кивнул. – Головоломки – хорошая вещь. Итак, мы садимся здесь, начинаем бояться вашего чудовища из пустыни и ждем, пока оно высосет из нас все соки, или идем искать? Я лично за второй вариант.
– Хорошо. Отгоним машины вон туда, к скалам, и будем искать, – сказал Фрисснер.
Они поставили грузовики, в кузове одного из которых бил каблуками в борта и мычал связанный Герниг, в тени торчавших из песка скал. На «фиате» решено было отправиться на поиски первой приметы – каменного столба, одиноко стоящего посередине блюдцеобразной впадины. Машину вызвался вести Ягер, а Макса Артур оставил с солдатами.
– В случае любой опасности либо чего-то странного стреляйте, мы тут же вернемся, – наказал он. Богер кивнул и полез в кузов, где стоял станковый МГ.
– Если придет это песчаное чудище, сделай из него дуршлаг, оберштурмфюрер, – пожелал на прощание Ягер.
Муамара тоже хотели оставить, но он бесцеремонно залез в машину и сел сзади Фрисснер не стал спорить, решив, что проводник может и пригодиться, если случится что-то непонятное.
Рыча мотором, «фиат» объехал скопление скал и принялся пробираться по холмистой местности. Замке что-то бормотал на заднем сиденье, сверяясь с записками отца.
– От столба нужно двигаться строго на восток, – сказал он.
– Его еще надо найти, – пробормотал Ягер.
– Он метров пятнадцать высотой, мы его обязательно заметим, – заверил Замке.
Муамар тихонько постучал пальцем по плечу капитана.
Фрисснер обернулся.
Муамар помахал направо.
– Поезжайте, куда он показывает, штурмбаннфюрер, – попросил Артур.
– Тогда пусть он сядет на ваше место, а вы идите назад, – беззлобно сказал Ягер.
Они поменялись местами, и через несколько минут «фиат» уже был возле пресловутого столба, торчащего вверх, словно корявый заскорузлый палец.
54
Однажды Ягер видел черта.
Его отец, владелец канатной фабрики в Бохуме, имел большой двухэтажный дом со скрипучими лестницами и глубоким подвалом, в который маленький Людвиг всегда боялся спускаться. Небольшая детская комнатка помещалась на втором этаже, и каждый вечер после ужина Людвиг поднимался туда в одиночестве, держа в руке свечу. По стенам бегали зыбкие тени, ступеньки скрипели, за дубовыми панелями что-то грызли крысы… Именно в одно из таких путешествий Ягер – ему тогда только-только исполнилось десять – увидел черта.
Поднявшись по лестнице на второй этаж, Людвиг должен был пройти несколько шагов до двери своей комнаты, миновав при этом глубокую нишу в стене. Там когда-то стояла то ли ваза, то ли чучело рыцаря – дому как-никак было сотни три лет, а сейчас ниша пустовала.
Именно из нее сверкнули на Людвига маленькие красные глазки.
Мальчик застыл как вкопанный, не чувствуя даже, как капает на руку расплавленный свечной воск.
Глаза светились совсем рядом, метрах в двух, а потом из черного проема выскочил кто-то столь же черный, мохнатый и, резво цокая копытцами, пробежал по коридору и скрылся в дальнем его конце, где имелась дверца, ведущая на чердак.
Существо не испугало Людвига Оно не коснулось его, не укусило, может быть, даже не заметило. Но в этот момент Ягер понял, что радом существует неведомый мир со своим населением, своими правилами, мир, в который, вполне возможно, не стоит совать нос людям… Может быть, и не стоит, но что-то тянет, манит туда, за грань.
Возможно, это был не черт. Просто какое-то существо, ночной гость, не имевший отношения к тем христианским понятиям об Аде и Рае, чистых и нечистых. Тролль, бэньши… Кто угодно. Людвиг потом много думал об этом, и все реже ему казалось, что мелькнувший черный призрак – лишь плод его детского воображения, подстегнутого пляшущим пламенем свечи и услышанными от сверстников историями о духах и привидениях.
Эту историю Ягер не рассказывал никому. Да и ни к чему было рассказывать – все в его дальнейшей жизни не имело никакого отношения к потустороннему миру. Когда его могли убить во Фландрии или Испании, он, вероятно попал бы в Ад – но при условии, если Ад есть. А если его нет? А если сам Ягер не верил в Ад и Рай, то куда бы он попал? Куда попадают мусульмане? В мусульманский Рай, где их ждут неисчислимые гурии или в христианский Ад, который им прочили христианские священники? А что делать с буддистами и с дикарями на каком-нибудь острове, которые молятся своему идолу? Ягер очень редко говорил об этом с другими людьми, из-за чего и прослыл человеком замкнутым в себе и нелюдимым. Видя его интерес к мистическому, многие пытались его разговорить, втянуть в дешевые теософские споры о вечном… Ягер был откровенен только с самим собой. Пока однажды не встретился с Карлом Виллигутом.
О той встрече Ягер предпочитал без лишней надобности не вспоминать. Так, наверное, рыба предпочитает не вспоминать о том, как однажды сорвалась с рыболовного крючка. Казалось бы, удача, но… Виллигут был похож на рыбака, который ловил в людском море свою рыбу. Ловил по глазам, по жестам, даже, возможно, по мыслям… По запаху мысли…
Так и Ягер попался на его наживку. Этот рыбак долго водил попавшуюся добычу, да так и не вытащил, может быть, посчитал, что игра не стоит свеч. Но метку оставил. Когда Ягера направили в эти проклятые пески, это не вызвало удивления.
Заоблачным мистиком-мечтателем Людвиг Ягер не был. В первую очередь он видел в этом путешествии усиление боевой мощи рейха, во вторую – петлицы оберштурмбаннфюрера. Все остальное потом.
Его одноклассник Мельдерс стал уже штандартенфюрером, а ведь в школьные годы это был сопливый нытик в вечно обмоченных штанах, которого почем зря лупили сверстники. Правда, Мельдерс заработал чины в концентрационных лагерях, а этой работы Ягер не любил, хотя и понимал, что она полезна и кто-то должен ее выполнять.
Странные события последних дней никак не испугали Ягера. Он был готов к этому. Он стал готов к чему-то подобному, когда из темноты стенной ниши на него глянули глаза обитателя не этой реальности и когда бородатый человек с такими же глазами дружески взял его за локоть.
Но сейчас спокойствие Ягера подтачивал еле заметный червячок. Что-то было не так. Вроде все как всегда – зануда археолог, выскочка Фрисснер, черномазый ублюдок, урчит мотор «фиата».
Но что-то было… в воздухе.
В песке.
В скалах.
Везде.
Штурмбаннфюрер переключил скорость – начинался подъем, «фиат» с утробным воем принялся разбрасывать из-под колес песок. По переносице сбегали струйки пота, норовя попасть в глаза, и Ягер с руганью утерся рукавом.
55
Быстрые, как смерть. Это и была смерть, такая, какой она должна быть у настоящего мужчины, – скорая, решительная, жестокая и бескомпромиссная.
Наверное, так и действовал бы сам Альтобелли, поручи ему нехитрую операцию по захвату отряда. Немцы заранее были обречены на проигрыш – они полагали, что об экспедиции не знает никто. По сути, так и планировалось, ведь присутствие Альтобелли никто не учитывал…
«Даймлеры» и южноафриканские бронемашины «мармон херрингтон». Подполковник уже видел такие – и подбитые, жалко чадящие среди желтого песка, и захваченные, с нарисованными поверх британских эмблем свастиками, и лихо налетающие в составе разведгрупп. Эти машины относились к последним – три «даймлера» и два «мармона». Пулеметы «виккерс», противотанковые ружья и двухфунтовые пушки против беспомощных, в общем-то, «бедфордов».
Британцы не стали церемониться: головной грузовик встал как вкопанный, получив очередь по передним колесам. Из него кто-то выстрелил короткой очередью, но британские машины уже исчезли за барханами. Остальные грузовики лихорадочно разворачивались, фон Акстхельм толкнул подполковника локтем в бок и крикнул:
– Быстрее! Давайте быстрее!
– Но не так быстро, – возразил Альтобелли. Капитан с недоумением воззрился на ствол «вальтера», который уперся ему в грудь.
– Что за… – начал было фон Акстхельм, но итальянец перебил:
– Не дергайтесь, капитан. Я не хотел бы причинять вам вред.
Глупо было ожидать, что десантник так вот запросто послушается. В тесной кабине особенно не развоюешься, и Альтобелли сделал то, что и собирался сделать в таком случае, – ударил фон Акстхельма по голове рукоятью второго пистолета, который он держал в левой руке. Капитан уткнулся головой в приборную панель.
Рейхсфюрер распорядился ни в чем не отказывать Хирту, и Зиверс не собирался ставить палки в колеса уважаемому профессору. Но каждый день что-то новое! Подайте ему 150 скелетов заключенных или евреев… Допустим, из Освенцима. Но для этого еще требуется, чтобы главное управление имперской безопасности получило официальное распоряжение от рейхсфюрера. Собственно, это может сделать и Брандт, не обязательно Гиммлер. И еще, по непонятной причине, Зиверсу страшно не хотелось ставить подпись под этими документами. Руководитель «Анненербе» привык доверять своим инстинктам, но Хирт был уважаемым ученым… Вот только становится трудно дышать…
«Ладно, с этим успеется. Нужно отвлечься. Интересно, что там Шпеер со своими ливийскими делами».
Зиверс, не вставая из-за стола, потянулся, сделал несколько энергичных движений руками. В дверь осторожно постучали, и вошел адъютант, скромный и аккуратный молодой человек с безукоризненным пробором в светлых волосах.
– К вам бригаденфюрер фон Лоос, – сообщил он.
– Пусть войдет, – кивнул Зиверс.
– Приветствую вас, дорогой Вольфрам! – Шумно топая, бригаденфюрер вошел в кабинет и, скрежетнув ножками стула по полу, уселся за стол. Втянул носом воздух. – Пахнет коньяком. Хорошим коньяком. Подарки из Франции?
– Уже кончился, – не моргнув глазом соврал Зиверс.
– Жаль, жаль… Ну, так оно и лучше. Что у нас плохого?
– Смотря о чем вы, бригаденфюрер.
– О «Тангейзере». Лично я только что получил очередную выволочку от Шпеера. Рейхсминистр слишком ретиво взялся задело, и я полагаю, он знает что-то такое, чего не должен знать.
– Бригаденфюрер… – осторожно сказал Зиверс. – Может быть, нам полностью ввести рейхсминистра в курс дела?
– Вы шутите? – Фон Лоос с негодованием наморщил брови. – Тогда вам и мне открутит голову Гиммлер.
– А если это сделает сам фюрер, вам станет легче? Мне кажется, мы между двух огней, – признался Зиверс. – Я не знаю, что страшнее.
– Мы ни о чем не знали, – подняв палец, сказал фон Лоос. – Мы. Ни. О чем. Не знали. Это самое удачное объяснение. На бумаге ничего нет, дорогой мой Вольфрам, и я уверен, что вы не записываете сейчас нашу беседу на магнитофон, потому что она опасна и для вас. Может быть, в большей степени даже, чем для меня. Так что шуточки с вашим человеком в отряде…
– Нашим человеком. Нашим, – решительно перебил Зиверс.
– Хорошо, с нашим человеком… так вот, эти шуточки могут закончиться плохо.
– Я делал только то, что должен был делать. К тому же кандидатуру человека одобрил Карл-Мария Виллигут.
Бригаденфюрер криво усмехнулся и покачал головой.
– Нет, мой дорогой Вольфрам. Но отговорка удачна. Если нас будут когда-то судить за все, что мы делаем, самые умные скажут именно так, попомните мое слово. А теперь доставайте ваш коньяк, который якобы кончился, и хотя бы на время забудем о делах.
Зиверс крякнул и со вздохом полез в стол.
– Вот что хуже всего, Вольфрам, так это то, что в случае провала операции мы с вами останемся единственными, кто знает всю правду. – Лоос, привалившись к стене, стоял возле окна и смотрел на улицу.
Коньяк был выпит, но у Зиверса складывалось впечатление, что фон Лоос абсолютно трезв.
– Какую правду? – Зиверс выпустил к потолку клуб дыма. Он курил редко, но сигареты всегда лежали в верхнем ящике стола.
– Правду об операции, о Зеркале…
– Ого, вы знаете что-то о Зеркале? Поделитесь? Лоос хохотнул.
– Я имею в виду, что о действительных целях операции знают очень немногие. – Целях? Действительных?
– Ну что вы, Вольфрам?.. Не может быть, чтобы вы не понимали, к чему я веду?! Зеркало – это инструмент изменения… Вы же специалист по рунному ряду. Хагал. Руна разрушения старого, для очищения дороги новому. Так и Зеркало, если все, что о нем говорят, правда, – это материальное воплощение этого архетипа. Что такое новое, что такое старое? Вот в чем вопрос. И те люди, которые овладеют Зеркалом, неизбежно зададутся этим вопросом. Как они поступят?
– Вы меня спрашиваете?
– Естественно. Это же наше дело, не так ли? В таких вопросах война не так важна. На таких уровнях бывшие враги могут стать союзниками, и наоборот. «Анненербе» завладеет Зеркалом…
– Вы так в этом уверены?
– Давайте сделаем небольшое допущение.
– Давайте.
– И как же поступит «Анненербе» с этим инструментом?
– Я довольно слабо понимаю, к чему вы клоните, Теодор…
– О нет, мой дорогой Вольфрам. Ни к чему я не клоню. Просто не хочу отстать от жизни… Наверное, это все мое любопытство.
– Любопытство не самая дурная черта, Теодор.
– Да, безусловно, оно не позволяет оказаться в арьергарде. Это особенно полезно, когда маги начинают баловаться с рунами Хагал…
Фон Лоос довольно быстро свернул разговор после этой фразы. Допил остатки коньяка в своем бокале и ушел, сославшись на какие-то дела.
Зиверс достал из стола маленький магнитофон и задумчиво поводил по туго свернутой пленке пальцами.
«Странная штука магнитофон. Тот, кто нашел способ записывать человеческий голос, достоин памятника при жизни».
Вольфрам даже представил этот монумент. Два человека, один из которых всаживает нож в спину другому. Умирающий должен выглядеть жалким, гибнущим без вины. Второй же, убийца, должен выглядеть страдающим.
«На пьедестале необходимо выбить надпись: «Уничтожившему доверие». Так будет правильно. О каком доверии можно говорить, когда каждое твое слово может быть твоим приговором. Фактически эта штука… – Зиверс включил перемотку пленки. – Эта штука страшнее бомбы».
Пленка стремительно перематывалась. Даже на такой высокой скорости валики вращались абсолютно бесшумно, магнитофон издавал только едва слышимый гул. В режиме записи он совершенно бесшумен. Удобно.
«Все подлое удобно и функционально, – подумал Зиверс. – Но очень интересно, что хотел сказать фон Лоос? И на чьей стороне он играет? И насколько сильно ошибается во мне? Он сказал сегодня столько… Теперь понятно, почему бесится Шпеер. И почему рейхсфюрер задавал такие странные вопросы Хагал. Значит, Хагал… Руна разрушения старого, мешающего новому. Вот почему мы не занимаемся практически ничем. Вот почему вся организация подчинена одному лишь ожиданию. Зеркало, как руна Хагал… Рейхсфюрер, который не может спать… И этот разговор на дружественной ноге. Зеркало попадет именно в руки «Анненербе», потому что ему небольше попасть. Разрушение – это всего лишь часть созидания».
Магнитофон щелкнул. Пленка остановилась.
«Как там сказал Лоос? «Любопытство не позволяет оказаться в арьергарде. Это особенно полезно, когда маги начинают баловаться с рунами Хагал…» А что такое магия? Искусство управления людьми… Не оказаться бы действительно в хвосте…»
Зиверс вытащил пленку, вставил в центр маленькой бобины карандаш и крутанул его между пальцами. Аккуратные колечки пленки легли на стол.
«Хорошо, что еще никто не научился записывать наши мысли».
Спичка зашипела, выплюнула маленький язычок пламени. Магнитная пленка очень плохо горит, но она неплохо плавится…
53
Уготовал Аллах им сильное наказание.
Коран. Препирательство. 16 (15)
– Когда люди прилетят на другие планеты, они будут выглядеть именно так, – сказал капитан Фрисснер.
Прямо перед ними расстилалась пугающая и абсолютно ирреальная панорама нагорья Тибести. Изрезанная эрозией порода, красноватый песок, ветер, чуть слышно завывающий в причудливых изгибах и извивах почвы, и над всем этим – все то же безжалостное солнце.
– Люди? – спросил Замке. Он стоял рядом, прикрыв глаза ладонью, и тоже смотрел вперед.
– Что? Нет, не люди. Планеты. Люди будут красивыми, уверенными в себе, в сияющих одеждах…
– И впереди будет выступать молодой лейтенант со знаменем рейха в руках, – иронично сказал Ягер.
– С какой стати?
– Документалисты потребуют. Вы видели фильмы Лени Рифеншталь?
Проводник топтался поодаль. Он присел, набрал в ладонь немного песка, встряхнул и тонкими струйками пропустил сквозь пальцы. Потом отряхнул песчинки, оставшиеся на ладони, и удовлетворенно улыбнулся.
– Чего это он колдует? – спросил Макс Богер. После гибели Каунитца он осунулся, стал мрачным и неразговорчивым. Возможно, если бы Эмиль погиб от пули врага, при взрыве или даже в автомобильной катастрофе, Богер отнесся бы к этому спокойно. На то и война, чтобы терять одних товарищей и заводить взамен них других.
Но Каунитц погиб глупо, словно крыса, утонувшая в канализационном стоке. А незнакомец, с которым он разделил последние секунды жизни, вообще появился из ниоткуда – ни итальянцы, ни местные жители так и не признали в нем своего. Все, что могло хоть как-то пролить свет на его появление, – перстень с большим светлым камнем., который Фрисснер аккуратно снял с пальца трупа и показал профессору. Замке тогда сказал, что работа уникальная, древняя, стоит очень дорого, но само наличие перстня ровным счетом ничего не означает.
Муамар, которому капитан тоже показал свой трофей, странным образом оживился и вначале протянул к нему руку, но потом отшатнулся и быстро ушел прочь.
Мориц Гнаук.
Карл Опманн.
Карл Ханке.
Хорст Руфф.
Карл Зайлер.
Август Ден.
И Каунитц. Итого семь человек – ровно на столько уменьшился их и без того маленький отряд… Два грузовика и легковушка. В легковушке – Богер, Фрисснер, Ягер и профессор. В грузовиках – по трое солдат да старина Обст, который с потерей своих людей, кажется, смирился вполне спокойно. Видывал и не такое.
Фрисснер тоже не мог сказать, что чересчур переживает. Тоже видывал не такое. Да к тому же как-то захолодел внутри, стал слишком спокойным. Это чрезмерное спокойствие настораживало его – не начало ли это надвигающегося помешательства? После странного дождя, после зыбких песков, после мертвого поселка можно свихнуться. И если Фрисснер свихнется…
«Я уже начинаю подыскивать этому объяснения», – подумал Артур и сильно, до крови прикусил нижнюю губу. Острая боль отогнала дурные мысли, и ей помог Ягер, цинично сказавший:
– Я так понимаю, мы у самого порога. Не отметить ли это событие, пока мы все не сдохли?
Штурмбаннфюрер как раз держался молодцом, он оставил все свои дикие выходки, не пьянствовал и не задевал профессора. Он вел машину, помогал солдатам исправлять мелкие поломки и даже вызвался в ночной караул, мотивируя это тем, что у него бессонница. Фрисснер и сам заметил, что Ягер практически не спит – разве что урывками, в машине, то и дело беспокойно вздрагивая. Может быть, это тоже помешательство, только избравшее иной путь?
– Мы не собираемся подыхать, штурмбаннфюрер, – сказал Артур.
– Никто не собирался, штурмбаннфюрер, – в тон ему ответил Ягер. – Но это место похоже на преддверие Ада, и я не удивлюсь, если так оно и есть. А вон там – уж не черт ли вышел нас приветствовать?
– Что за… Постойте, постойте, а что это такое?
Фрисснер поднес к глазам бинокль. Примерно в полукилометре от остановившихся машин на песке сидел, скрючившись, человек, укутанный в лохмотья.
– Муамар! – позвал капитан. Проводник послушно подошел, капитан протянул ему бинокль и спросил, указывая в сторону сидящего:
– Это еще кто?
Муамар посмотрел, вернул бинокль и показал на свои глаза, потом на песок.
– Что это еще?
– Я думаю, что-то не шибко хорошее, – предположил Ягер. – Например, что у того парня глаза вывалились на песок к чертям собачьим.
– Поедем и посмотрим, – жестко сказал капитан. – Надоели мне эти загадки.
Небольшое расстояние они одолели быстро, хотя никакой дороги уже не наблюдалось. «Фиат» остановился в метре от сидящей фигуры, все такой же неподвижной. Фрисснер вылез из машины, за ним поспешил ученый. Штурмбаннфюрер держался в стороне, готовый прикрыть их в случае чего огнем из «стэна».
Капитан коснулся рукой замотанного в черное тряпье плеча, и человек мягко повалился на правый бок. Он упал неслышно, чуть скрипнул песок, и кто-то из солдат охнул у Фрисснера за спиной.
Мумия.
Впалые веки, торчащая жесткая борода, иссохшая кожа, кое-где шелушащаяся, словно старая краска… При жизни это был старик, несомненно, араб, и сколько времени он вот так сидел здесь, словно безмолвный страж, оставалось только догадываться.
Такой же, как английские солдаты в мертвом поселке. Фрисснера передернуло, он повернулся к профессору и по его глазам сразу понял, что тот думает то же самое.
– Тот, Чьи Глаза Высохли, – скрипуче произнес Замке.
– Ерунда, – скорее для себя и солдат, чем для ученого, сказал капитан. – Он умер здесь и высох на солнце. Он старик.
– Тот, Чьи Глаза Высохли, – повторил Замке, рассеянно глядя перед собой. – Поверье. Человек, который находит две жертвы Того, Чьи Глаза Высохли, сам станет его добычей.
– Не городите чушь. – Штурмбаннфюрер подошел к трупу и присел на корточки, положив «стэн» на песок. Он деловито обшарил тело и извлек из-под тряпок небольшую флягу, украшенную причудливой чеканкой. Потряс ее возле уха, отвинтил пробку и перевернул.
– Вода, – сказал он, хотя все и без того прекрасно видели тонкую струйку. Ее было немного, этой воды, но старик умер не от жажды. О чем он думал, что видел в последние моменты жизни? Иссохшее лицо не сохранило никакого выражения, лишь тонкие губы кривились в подобии усмешки…
– Штурмбаннфюрер, откройте ему рот, – велел Фрисснер.
– Что?! – Ягер с удивлением оглянулся.
– Откройте рот мертвецу.
Ягер пожал плечами и, положив ладонь левой руки на лоб покойника, решительно потянул правой за нижнюю челюсть. С хрустом, от которого у капитана пробежали по спине быстрые и колючие мурашки, рот открылся, и из него посыпался песок.
– Он жрал песок, – тревожно сказал Ягер. – Этот урод жрал песок перед тем, как умереть. Или чтобы умереть.
– А-а-а-а-а! – дико закричали сзади. Фрисснер инстинктивно упал и перекатился на бок, Ягер схватил «стэн» и развернулся…
– А-а-а! – кричал молодой солдат Герниг, тот самый, который играл в шахматы с Муамаром. Он стоял на коленях, прижав ладони к ушам, и протяжно вопил, глядя куда-то в небо. К нему уже бросился Обст, принялся трясти, Лангер протягивал флягу…
Артур, испытывая стыд за свой страх, поднялся. Ягер так и остался стоять на коленях.
– Чокнулся солдат, – сказал он, и Фрисснер услышал в его голосе несомненное удовлетворение.
– Чему вы радуетесь?
– Кто-то должен был чокнуться, и я рад, что это не я. И не вы с профессором, потому что без вас дела были бы еще хуже, чем есть. А так лимит чокнутых на ближайшее время исчерпан. Свяжите его.
Это штурмбаннфюрер бросил Обсту и Лангеру, безуспешно пытавшимся унять безумца. Унтер-офицер вопросительно посмотрел на капитана, и Фрисснер кивнул.
– Свяжите и положите в кузов, – сказал он. – Может быть, он придет в себя.
– Надо бы его пристрелить, – деловито предложил Ягер, поднимаясь, но «стэн» повесил на плечо. – Обуза… И другие, глядя на него, тоже могут свихнуться.
– Как можно…– начал было Замке, но Ягер оборвал его:
– Все можно, господин археолог. Скажите лучше, что там за история с этим, чьи глаза высохли.
– Тот, кто нашел две его жертвы, сам станет третьей.
– А кто нашел-то? Юридически это был я, я его увидел и показал капитану.
– А я его коснулся, – напомнил Фрисснер.
– Боюсь, это распространяется на всех нас… – покачал головой ученый.
– И ночью он придет за нами, не так ли? – Ягер хмыкнул, поскреб щеку. – Ну, сейчас утро, пора завтракать. За день мало ли что может еще случиться… Давайте решать, будем жрать или же поедем сразу туда, где располагается наша замечательная цацка.
– А мы не знаем, где она, – просто сказал Юлиус, снял очки и стал протирать их рукавом.
– То есть как?
– Мы знаем лишь примерное местоположение. А сам артефакт нужно искать по приметам, которых шесть. Отец указал их достаточно подробно, но вот сохранились ли они… Время, люди, что-то еще могло их уничтожить.
– Головоломка. – Ягер понимающе кивнул. – Головоломки – хорошая вещь. Итак, мы садимся здесь, начинаем бояться вашего чудовища из пустыни и ждем, пока оно высосет из нас все соки, или идем искать? Я лично за второй вариант.
– Хорошо. Отгоним машины вон туда, к скалам, и будем искать, – сказал Фрисснер.
Они поставили грузовики, в кузове одного из которых бил каблуками в борта и мычал связанный Герниг, в тени торчавших из песка скал. На «фиате» решено было отправиться на поиски первой приметы – каменного столба, одиноко стоящего посередине блюдцеобразной впадины. Машину вызвался вести Ягер, а Макса Артур оставил с солдатами.
– В случае любой опасности либо чего-то странного стреляйте, мы тут же вернемся, – наказал он. Богер кивнул и полез в кузов, где стоял станковый МГ.
– Если придет это песчаное чудище, сделай из него дуршлаг, оберштурмфюрер, – пожелал на прощание Ягер.
Муамара тоже хотели оставить, но он бесцеремонно залез в машину и сел сзади Фрисснер не стал спорить, решив, что проводник может и пригодиться, если случится что-то непонятное.
Рыча мотором, «фиат» объехал скопление скал и принялся пробираться по холмистой местности. Замке что-то бормотал на заднем сиденье, сверяясь с записками отца.
– От столба нужно двигаться строго на восток, – сказал он.
– Его еще надо найти, – пробормотал Ягер.
– Он метров пятнадцать высотой, мы его обязательно заметим, – заверил Замке.
Муамар тихонько постучал пальцем по плечу капитана.
Фрисснер обернулся.
Муамар помахал направо.
– Поезжайте, куда он показывает, штурмбаннфюрер, – попросил Артур.
– Тогда пусть он сядет на ваше место, а вы идите назад, – беззлобно сказал Ягер.
Они поменялись местами, и через несколько минут «фиат» уже был возле пресловутого столба, торчащего вверх, словно корявый заскорузлый палец.
54
Таите свои слова или открываете… Поистине, Он знает про то, что в груди!
Коран. Власть. 31 (13)
Однажды Ягер видел черта.
Его отец, владелец канатной фабрики в Бохуме, имел большой двухэтажный дом со скрипучими лестницами и глубоким подвалом, в который маленький Людвиг всегда боялся спускаться. Небольшая детская комнатка помещалась на втором этаже, и каждый вечер после ужина Людвиг поднимался туда в одиночестве, держа в руке свечу. По стенам бегали зыбкие тени, ступеньки скрипели, за дубовыми панелями что-то грызли крысы… Именно в одно из таких путешествий Ягер – ему тогда только-только исполнилось десять – увидел черта.
Поднявшись по лестнице на второй этаж, Людвиг должен был пройти несколько шагов до двери своей комнаты, миновав при этом глубокую нишу в стене. Там когда-то стояла то ли ваза, то ли чучело рыцаря – дому как-никак было сотни три лет, а сейчас ниша пустовала.
Именно из нее сверкнули на Людвига маленькие красные глазки.
Мальчик застыл как вкопанный, не чувствуя даже, как капает на руку расплавленный свечной воск.
Глаза светились совсем рядом, метрах в двух, а потом из черного проема выскочил кто-то столь же черный, мохнатый и, резво цокая копытцами, пробежал по коридору и скрылся в дальнем его конце, где имелась дверца, ведущая на чердак.
Существо не испугало Людвига Оно не коснулось его, не укусило, может быть, даже не заметило. Но в этот момент Ягер понял, что радом существует неведомый мир со своим населением, своими правилами, мир, в который, вполне возможно, не стоит совать нос людям… Может быть, и не стоит, но что-то тянет, манит туда, за грань.
Возможно, это был не черт. Просто какое-то существо, ночной гость, не имевший отношения к тем христианским понятиям об Аде и Рае, чистых и нечистых. Тролль, бэньши… Кто угодно. Людвиг потом много думал об этом, и все реже ему казалось, что мелькнувший черный призрак – лишь плод его детского воображения, подстегнутого пляшущим пламенем свечи и услышанными от сверстников историями о духах и привидениях.
Эту историю Ягер не рассказывал никому. Да и ни к чему было рассказывать – все в его дальнейшей жизни не имело никакого отношения к потустороннему миру. Когда его могли убить во Фландрии или Испании, он, вероятно попал бы в Ад – но при условии, если Ад есть. А если его нет? А если сам Ягер не верил в Ад и Рай, то куда бы он попал? Куда попадают мусульмане? В мусульманский Рай, где их ждут неисчислимые гурии или в христианский Ад, который им прочили христианские священники? А что делать с буддистами и с дикарями на каком-нибудь острове, которые молятся своему идолу? Ягер очень редко говорил об этом с другими людьми, из-за чего и прослыл человеком замкнутым в себе и нелюдимым. Видя его интерес к мистическому, многие пытались его разговорить, втянуть в дешевые теософские споры о вечном… Ягер был откровенен только с самим собой. Пока однажды не встретился с Карлом Виллигутом.
О той встрече Ягер предпочитал без лишней надобности не вспоминать. Так, наверное, рыба предпочитает не вспоминать о том, как однажды сорвалась с рыболовного крючка. Казалось бы, удача, но… Виллигут был похож на рыбака, который ловил в людском море свою рыбу. Ловил по глазам, по жестам, даже, возможно, по мыслям… По запаху мысли…
Так и Ягер попался на его наживку. Этот рыбак долго водил попавшуюся добычу, да так и не вытащил, может быть, посчитал, что игра не стоит свеч. Но метку оставил. Когда Ягера направили в эти проклятые пески, это не вызвало удивления.
Заоблачным мистиком-мечтателем Людвиг Ягер не был. В первую очередь он видел в этом путешествии усиление боевой мощи рейха, во вторую – петлицы оберштурмбаннфюрера. Все остальное потом.
Его одноклассник Мельдерс стал уже штандартенфюрером, а ведь в школьные годы это был сопливый нытик в вечно обмоченных штанах, которого почем зря лупили сверстники. Правда, Мельдерс заработал чины в концентрационных лагерях, а этой работы Ягер не любил, хотя и понимал, что она полезна и кто-то должен ее выполнять.
Странные события последних дней никак не испугали Ягера. Он был готов к этому. Он стал готов к чему-то подобному, когда из темноты стенной ниши на него глянули глаза обитателя не этой реальности и когда бородатый человек с такими же глазами дружески взял его за локоть.
Но сейчас спокойствие Ягера подтачивал еле заметный червячок. Что-то было не так. Вроде все как всегда – зануда археолог, выскочка Фрисснер, черномазый ублюдок, урчит мотор «фиата».
Но что-то было… в воздухе.
В песке.
В скалах.
Везде.
Штурмбаннфюрер переключил скорость – начинался подъем, «фиат» с утробным воем принялся разбрасывать из-под колес песок. По переносице сбегали струйки пота, норовя попасть в глаза, и Ягер с руганью утерся рукавом.
55
На нем немилость Его. На долгие Дни…
Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 16
Быстрые, как смерть. Это и была смерть, такая, какой она должна быть у настоящего мужчины, – скорая, решительная, жестокая и бескомпромиссная.
Наверное, так и действовал бы сам Альтобелли, поручи ему нехитрую операцию по захвату отряда. Немцы заранее были обречены на проигрыш – они полагали, что об экспедиции не знает никто. По сути, так и планировалось, ведь присутствие Альтобелли никто не учитывал…
«Даймлеры» и южноафриканские бронемашины «мармон херрингтон». Подполковник уже видел такие – и подбитые, жалко чадящие среди желтого песка, и захваченные, с нарисованными поверх британских эмблем свастиками, и лихо налетающие в составе разведгрупп. Эти машины относились к последним – три «даймлера» и два «мармона». Пулеметы «виккерс», противотанковые ружья и двухфунтовые пушки против беспомощных, в общем-то, «бедфордов».
Британцы не стали церемониться: головной грузовик встал как вкопанный, получив очередь по передним колесам. Из него кто-то выстрелил короткой очередью, но британские машины уже исчезли за барханами. Остальные грузовики лихорадочно разворачивались, фон Акстхельм толкнул подполковника локтем в бок и крикнул:
– Быстрее! Давайте быстрее!
– Но не так быстро, – возразил Альтобелли. Капитан с недоумением воззрился на ствол «вальтера», который уперся ему в грудь.
– Что за… – начал было фон Акстхельм, но итальянец перебил:
– Не дергайтесь, капитан. Я не хотел бы причинять вам вред.
Глупо было ожидать, что десантник так вот запросто послушается. В тесной кабине особенно не развоюешься, и Альтобелли сделал то, что и собирался сделать в таком случае, – ударил фон Акстхельма по голове рукоятью второго пистолета, который он держал в левой руке. Капитан уткнулся головой в приборную панель.