Страница:
Водитель знал, куда нужно ехать, и «мерседес» мягко тронулся с места. Мимо окна замелькали дома, деревья, люди. Юлиус откинулся на сиденье и, кажется, задремал. По крайней мере, ничем другим нельзя было объяснить то, что он вдруг осознал себя стоящим посреди пустыни, под жарким солнцем, внутри светящейся круговерти разноцветных струй и какого-то марева.
Машина вздрогнула, останавливаясь, и Юлиус Замке снова ощутил себя в настоящем, живом и цветущем Берлине, празднующем сорокалетие Справедливой Победы.
«Мерседес» остановился позади правительственной трибуны. К задней дверце подскочили два молодца из юношеского корпуса СС имени Генриха Гиммлера. Замок мягко щелкнул, и надежные руки вежливо помогли Юлиусу выбраться из автомобиля.
– Благодарю… – рассеянно произнес Замке. Он никак не мог забыть свой недавний сон. Солнце и пустыня были настолько яркими… Когда-то, кажется, это все уже было. Вот только когда?
– С вами все в порядке? – осторожно и вежливо поинтересовался двухметровый юноша, чуть наклонившись к Великому Академику, личности легендарной.
Замке поднял глаза на молодого эсэсовца. Живой продукт гитлеровской программы национальной евгеники: светлые волосы, четкие черты лица, прямой нос, в глазах голубизна отшлифованной стали.
– Все хорошо, мальчик… Спасибо… – Замке почувствовал себя очень старым. Рефлекторно мазнул взглядом по фамилии на специальной табличке молодого человека. – Богер?
– Так точно!
– Скажите… А Макс Богер вам…
– Так точно, дед, господин Великий Академик!
«Да, а вот правильно общаться с начальством дед парня не научил… – подумал Замке. – Эко раскричался. Вон уже оборачиваются».
Он рассеянно, но тепло потрепал парня по плечу, куда смог дотянуться, и направился на трибуну.
Сегодня обещали даже появление самого фюрера. Жив еще старик.
Замке взошел на трибуну. Навстречу учтиво поклонился однорукий Аксман, рядом – два не менее учтивых молодых генерала, Юлиус их не узнал.
От обилия красного на площади перед Рейхстагом запестрило в глазах.
«Да что же сегодня со мной?» – мелькнула мысль. Он похлопал по карману, где всегда лежала скляночка с нитроглицерином. На месте ли?
– Господин Замке! – Человек с мягкими чертами лица престарелого школьного учителя подошел почти вплотную. – Как приятно, что вы принимаете участие в сегодняшнем параде.
Без своей формы этот человек походил на простого штатского интеллигента, и со стороны его разговор с Великим Академиком казался беседой двух ученых мужей.
– Поверьте, господин Гиммлер, я тоже рад увидеть этот великий день, – ответил Замке, по привычке выпрямляясь и с легкой стариковской завистью оценивая, насколько хорошо сохранился этот великий человек. – Скажите, ваш сын все так же занимает тот высокий пост в Имперском университете в Вашингтоне? Слухи… Может быть, я могу чем-то помочь?
– Слухи, мой милый Юлиус. – Гиммлер взял Замке под локоть и повел к месту в правительственной ложе. – Как всегда не имеют под собой никаких оснований. Эти волнения… Все из-за того революционного открытия в атомной физике. Я, как вы сами понимаете, слабо разбираюсь в этих научных вопросах. Я политик. К тому же уже очень старый политик…
– Ну, Генрих, не прибедняйтесь. Это не идет к вашему молодецкому виду… – сказал Замке. Гиммлер рассмеялся.
– Если бы все было так, как вы говорите. Увы, годы не идут мне на пользу. И если бы не дети… – Гиммлер покачал головой. – Я не видел своих внуков уже год! Страшно подумать, как они, должно быть, изменились.
– О, мне в этом смысле несколько легче. Мой сын работает в дрезденском исследовательском центре. Приезжает довольно регулярно. А дочери сейчас где-то в Польше, но должны прибыть сегодня к ужину. – Сказав это, Замке чуть не прикусил себе язык. Какого черта он упомянул дочерей в присутствии Гиммлера, который очень тяжело переживал трагедию, случившуюся с его дочерью Гудрун. Девушка погибла семь лет назад во время восстания на востоке.
– Да… – Гиммлер печально смотрел на площадь перед трибуной. – Это великолепно, семья за большим столом. Иногда я жалею, что пошел в политику. Это так расшатывает семейные узы… Но такое уж было время. Сейчас об этом мало кто помнит. Вы помните?
– Я? – У Замке внезапно поплыли перед глазами разноцветные круги. Лицо стало неметь. Он помотал головой, чтобы развеять туман. – Конечно… Страшная разруха, инфляция, голод… Люди так ослабли, что умирали от тех болезней, от которых сейчас можно вылечиться в один день. Да и тогда это не было бы проблемой, если бы не цена пенициллина на черном рынке… Страшно. Валютные долги, курс доллара, который поднимается до обеда и еще больше поднимается после обеда на бирже. Большая заслуга… Тот надзиратель в лагере, где я…
– С вами все в порядке? – обеспокоенно спросил Гиммлер.
– Да, да… – Замке вдруг стало жарко. – Конечно. Все хорошо, просто сегодняшнее солнце… Оно так… Жарко…
– Эй, там! – Гиммлер махнул кому-то за спиной. – Моего личного врача! Живо! Ваше лекарство? Где оно?
– Тут… – Замке начал хлопать себя по карманам. – Тут… Было…
Ноги его подкосились. Он стал заваливаться на спину. Гиммлер подхватил его, осторожно усадил в кресло. Со всех сторон подбегали люди, и кто-то седой в белом халате уже расстегивал на груди рубашку.
– Она пуста! – Гиммлер держал в руке пустую скляночку от нитроглицерина. – Она пуста, Замке! Доктор, быстро…
Замке захрипел. Холодная игла воткнулась в его руку, но поздно… Поздно…
Дальнейшее потонуло во всепоглощающем пламени, которое разгоралось в грудной клетке.
Темнота вдруг упала с сияющего голубого неба и накрыла Юлиуса Замке.
30
Он открыл глаза от сильной, режущей носоглотку до самого мозга вони.
– А! – все, что смог сказать Юлиус, откидывая голову подальше от ватки, которую держал у его носа Ягер. – Уберите!
– Очнулся, – совершенно спокойно констатировал факт Людвиг Ягер, рассматривая ватку с нашатырным спиртом. – Еще бы. Соединение хлора. Похожей штукой мы травили англичан под Ипром.
– Это не очень хорошо кончилось… – прохрипел Замке.
– Не важно, – отмахнулся Ягер и неосторожно понюхал ватку. – Ох…
– Вы нас сильно напугали, профессор, – донесся до слуха Замке голос Фрисснера. – Если бы не Богер… Мне трудно сказать, чем могла бы кончиться эта афера.
Замке приподнялся и с чьей-то помощью сумел сесть.
Он сидел на заботливо расстеленной палатке. Возле второго в колонне грузовика. Судя по следам, которые протянулись от злополучного оазиса, его волокли. Кстати, марева, которое привлекло их внимание, уже не было. Оно рассеялось в раскаленном воздухе, его всосали бездонные пески, его унесло сухим ветром. Теперь только многочисленные следы и раздавленный чахлый кустарник напоминали о существовании феномена, описанного в шестом веке Музаффаром Хаммади.
– Готов признать вашу правоту, Людвиг, – сказал Фрисснер. – Я был неправ, разрешив профессору исследовать это… явление.
Ягер пожал плечами:
– Я не собираюсь оспаривать ваших решений, штурмбаннфюрер. Это ваш выбор, и вам не за что извиняться.
– Ну что вы, господа?.. Это совершенно неопасно. Я склонен думать, что это своего рода удивительная галлюцинация, своеобразный мираж, обусловленный близостью песчаной бури. Такие явления не редкость… А где Макс? – Спросил Замке, рассеивая муть в голове.
– Тут… – Фрисснер чуть отодвинулся, и Юлиус увидел осунувшееся лицо Макса Богера.
– Вы что-нибудь видели? – От этого вопроса лицо Богера еще больше вытянулось и глаза словно бы запали внутрь черепа. – Скажите? Вы видели?
– Я ничего не помню… – сказал Макс прочистив горло. – Как чем-то ударило. Темнота кругом. Вы мне на руки упали, я и потащил вас назад… Упал. Мне кажется, что вы правы, профессор, мираж. Там было очень жарко… Какой-нибудь тепловой удар…
Он отвел глаза.
– Вы как будто из воздуха вывалились, – с сомнением сказал Фрисснер. – У меня создалось впечатление, будто вас тут не было.
– На что это было похоже снаружи? – спросил Замке.
– Ну… Словно вас свет поглотил. И эта пелена вас полностью скрыла. А вы? Вы что видели? Там, внутри…
Замке иронически улыбнулся:
– Светлое будущее. Я потом как-нибудь расскажу… Я устал… Красивые иллюзии! Наверное, не стоит придавать им значения.
И тут все заговорили разом. Кто-то описывал свои ощущения, когда профессор и Макс Богер пропали из виду, кто-то рассказывал анекдот к случаю. И только Муамар стоял и сосредоточенно разглядывал черное облако на горизонте.
Ягер косо зыркнул ему в спину.
– Волнуется черномазый… Фрисснер тоже посмотрел на Муамара. Изучил черную тучу на горизонте.
– И, вероятно, не без причины.. – В ответ на это Ягер согласно кивнул. – Это только мне кажется, что она приближается?
– Боюсь, что нет…
– Чертовщина. Для одного дня этого многовато!
– Надо двигаться, – сказал Ягер. – Я, пожалуй, попытаюсь объяснить это нашему проводнику.
Он подошел к Муамару и начал что-то ему горячо втолковывать, то показывая на чернеющий горизонт, то на дорогу, то на пески.
– Рассаживайтесь по машинам! – крикнул Фрисснер – Богер, я вижу, вы не в состоянии вести машину. Поведу я, сядете сзади, вместе с профессором.
– Я могу вести… – начал было Макс, но Фрисснер его прервал:
– Разговорчики! Выполнять! – В минуты опасности он отдавал резкие, короткие, понятные всем команды, – Ягер, что там?
– Проводник был против, но я его уговорил. Тут считается, что песчаную бурю нужно пережидать на месте. Меньше шансов потеряться. Вероятно, в чем-то он прав.
– Ну и к какому же выводу вы пришли?
– Будем убегать от облака, пока сможем, шансы у нас еще есть, это признает даже Муамар. Но если не получится, остановимся, заглушим двигатели…
– Я понял. Забирайтесь в машину… – Фрисснер хлопнул водительской дверцей. Рядом тут же упал на сиденье Ягер. «Фиат» тронулся с места, выбрасывая из-под колес фонтанчики песка. Следом, тяжело рыкая, потянулись грузовики.
– Что вы можете сказать о песчаных бурях, профессор? – Ягер обернулся к Замке, который заинтересованно рассматривал что-то в нескольких метрах позади на песке. – И что вы там увидели?
– Змею… Мы ее переехали. Очень редкий в этих местах вид, знаете ли. Уже одного такого экземпляра достаточно, чтобы получить ученую степень. Досадно, что я не биолог.
– Отлично, профессор, но все-таки что насчет бурь? – спросил Фрисснер, натягивая на лицо маску.
– Ничего хорошего, – ответил Замке. – Мельчайшая пыль и песок, поднятые в воздух сильным ветром. Как вы сами понимаете, пустыня – это местность довольно плоская. Поэтому ветер тут разгоняется до уровня урагана легче легкого. Он несет с собой тучи мелкого песка, которые закрывают солнце. Буквально становится нечем дышать. Песок заполняет собой все и способен погрести под собой караван побольше нашего. Ничего утешительного я вам не сказал, верно?
– Хорошенькая встреча, – пробормотал Ягер.
– И какие рекомендации имеются у науки на этот счет? – спросил Фрисснер, ловко объезжая какую-то горушку на дороге. Богер одобрительно хмыкнул, комментируя этот маневр.
– Собственно, никаких, – уклончиво отозвался Замке, снова оборачиваясь и внимательно прищуриваясь.
На этот раз Ягер знал, что там пытается высмотреть профессор. Он успел заметить, что из той горушки, которую так ловко объехал Фрисснер, торчал солдатский сапог.
– То есть как?
– Ну, в этом вопросе лучше положиться на опыт бедуинов и местных жителей. Они рекомендуют уйти с пути бури, а если уж попали в нее, то пережидать и не двигаться. Говорят, что некоторые ухитряются выжить под слоем песка… Потом выкапываются…
– Машины у них тоже выкапываются? – вдруг спросил молчавший до этого момента Богер.
– Что-то вроде… – Профессор ухватился за ручку над дверцей, чтобы не завалиться на бок. Машину немилосердно трясло. – Верблюды.
Колонна въехала на участок дороги, усеянный крупными камнями.
– Жаль, что я не верблюд, – сказал Богер, явно вложив в эту фразу свой особый смысл.
– Через несколько километров дорога делает петлю! – прокричал Фрисснер Ягеру. – Посмотрите по карте… Там есть более прямой путь… Старый… Должен быть…
Ягер открыл планшетку, стараясь что-то разобрать в бешеной тряске.
– Черт возьми! – воскликнул он, стукнувшись лбом о боковое стекло. – Черт возьми!
– Ну, что там?!
– Если я не ошибся, то уже скоро… Километра полтора… На карте отмечен небольшой оазис, как раз на той старой дороге, о которой вы говорили. Если там есть вода, то, может быть, там удастся переждать…
Он не договорил, его прервал Замке.
– Она меняет направление! – закричал он, перекрывая рев двигателя.
Теперь назад обернулись все, кроме Фрисснера, который, оскалившись, яростно крутил баранку.
Уже недалекие черные тучи хищно заворачивались, обретая сходство с огромным осьминогом. Вся западная часть неба уже затянулась целиком и полностью в траурный цвет.
– Вы уверены? – спросил Ягер.
– Абсолютно! Мы ехали по прямой на юго-восток… Изначальное направление бури было строго на север. Она вообще должна была пройти стороной, еще в самом начале… Когда мы начали двигаться, направление ветра изменилось и буря взяла явно восточное направление… Это необычно, но случается. В любом случае мы должны были бы миновать ее, сместившись к югу. Фронт ее относительно невелик… В худшем случае нас зацепило бы краем. Но сейчас… Она следует за нами!
– Что вы хотите сказать?
– Да, собственно, ничего. Просто… Мы вроде бы попали в серьезные неприятности.
– Удивительное открытие! – заорал Ягер. – Гоните, Артур! К черту подвеску!
Фрисснер ничего не ответил, только покрепче ухватился за руль. С его лица не сходила усмешка, делающая его похожим на рычащего волка.
Машина неслась по неровной дороге. Крупные камни сменились более мелкими, покрытыми тонким слоем песка. Такое покрытие заставляло трястись и подпрыгивать каждую незакрепленную деталь в автомобиле.
– Развилка! – закричал Богер, указывая куда-то вперед. – Развилка!
И действительно, в неясном свете, который еще давало запыленное небо, прямо посреди дороги торчал полосатый столб. Дорога в этом месте делилась надвое, плавно расходясь в стороны.
– Налево, – сказал Ягер, и Фрисснер, не раздумывая ни минуты, повернул руль. В тот же миг тряска уменьшилась.
– Дорога, кажется, лучше… – неуверенно сказал Богер.
– Это просто песок, – тихо сказал Замке. – По этому пути редко ездят… Толщина песка над камнями тут больше, поэтому колеса идут ровнее. Есть возможность завязнуть.
– Только этого не хватало. – Макс оглянулся на тучу.
Черный осьминог расползся на полнеба, заслонив солнце и погрузив мир в сумерки, которые грозили перейти в ночь. Уже можно было разглядеть отдельные вращающиеся струи в общем теле бури. Как длинные, гибкие ноги, они ползли, пульсируя и извиваясь, по песку, всасывая пустыню в себя, поднимая ее вверх к самым небесам, словно стремясь поглотить весь мир!
Людвиг Ягер не мог оторвать глаз от этого устрашающего зрелища. Огромная мистическая мощь скрывалась в этой смертоносной силе, с которой играла природа. Сама Пустыня летела за маленьким караваном!
– Людвиг, не спите! Карту! – Ягера вырвал из транса окрик Фрисснера. – Сколько до оазиса?
– Совсем недалеко, мы уже должны его увидеть!
– Черта лысого увидишь в этом киселе! Что там по карте?!
Фрисснер включил фары, но они были не в состоянии пробить коктейль из беспокойных воздушных струй, которые предшествовали буре, и песка.
– Не знаю, можно ли ей доверять! По ней судить – так мы уже движемся по территории оазиса…
– Дьявол!
В этот момент едва видимые сзади огни грузовика вдруг вспыхнули и тревожно замигали Фрисснер осторожно остановился. Муамар снова успел подскочить к головной машине раньше, чем ее пассажиры сумели выбраться наружу.
Проводник размахивал руками, как ополоумевший.
– Что? Что он говорит? – старался перекричать вой ветра Фрисснер.
– Ждать, он говорит, что нужно ждать, – закричал Замке, который сумел перевести жесты Муамара раньше Ягера. – Согнать грузовики в один ряд, и ждать под их прикрытием. Так делают бедуины, когда их застигает в пути буря. Только у них вместо грузовиков..
– Черт! – заорал Ягер. И, обращаясь к возникшему рядом Обету, рявкнул: – Слышали?! Исполняйте, дьявол вас раздери!
Серый то ли от ужаса, то ли от песка Обст кинул быстрый взгляд на Фрисснера и кинулся исполнять распоряжение, лишь дождавшись короткого кивка командира экспедиции. Даже угроза смерти не могла выбить из него смесь солдатской дисциплины и немецкой пунктуальности.
Грузовики заворчали, становясь бортом к фронту надвигающейся бури.
Взбесившийся ветер ревел раненым львом, заглушая звук двигателей. Казалось, что огромное, черное, косматое животное наваливается боком на одинокий, маленький караван.
Солдаты повысыпали из машин, сбиваясь в кучу.
И тут, в миг, когда песчаная буря уже почти нависла над беззащитными людьми, случилось нечто такое, что заставило некоторых из них рухнуть на колени.
В теле огромного пылевого облака, повинуясь дикой воле ветра, открылся гигантский глаз и обратил на людей пылающий, кроваво-красный зрачок предвечернего солнца. Нижнее «веко» чуть прикрывало «зрачок», отчего казалось, что буря свирепо смотрит именно вниз, на людей, которых она собралась раздавить. Смотрит мстительным оком Бога в день Страшного суда.
Среди солдат раздались крики ужаса. Кто-то распростерся ниц, пряча лицо в пыли. Каунитц закрыл лицо ладонями, Замке упал на спину. На ногах остались только Фрисснер, Ягер и Муамар. Им почудилось в реве бури что-то знакомое, человеческое.
Смех.
Когда наконец злобное око закрылось и тьма пополам со смертью уже совсем намеревалась накрыть людей, ветер вдруг начал слабеть. Постепенно секущие плети песка сменились омерзительной взвесью пыли, висящей в воздухе.
Буря в очередной раз непостижимо резко изменила направление и сместилась к северу, уходя к морю.
Показалось солнце, багровое, с трудом пробивающееся сквозь пыль.
Длинные вечерние тени протянулись на песке. Тишина оглушала.
Ягер наконец позволил себе упасть на песок. Его взгляд зацепился за нелепую корягу, торчащую неподалеку
– Оазис.. – прохрипел он и закашлялся.
– Что? – не понял Фрисснер. Его красные глаза слезились, часть лица, не защищенная маской, была черна от грязи. – Что?
Артуру казалось, что он ничего не слышит, а Ягер говорит слишком тихо, почти шепчет.
– Оазис…
– Он просто высох… – задыхаясь, сказал Замке, лежа на песке – Потому эта дорога оказалась такой заброшенной. Странно, что мы не поняли этого сразу.
– Дьявол! Готовьтесь к ночевке… – обессилено прошептал Фрисснер, опускаясь на песок рядом с Ягером.
31
Пыль окончательно осела далеко за полночь, когда уже горели два костра и большая часть солдат спала.
Макс Богер лежал на спине и смотрел в звездное небо. В горле першило, как, впрочем, у всей команды. В темноте было слышно, как глухо кашляют спящие. Богер им завидовал. Спят. И ничего-то их не волнует. А у Макса не осталось сил даже на то, чтобы задремать, даже на то, чтобы повернуться на бок и закрыть глаза.
У костров завозились. Это часовой встал и подбросил в огонь несколько сухих веток. Пламя алчно затрепетало, затрещало, заглатывая их подобно гурману, поглощающему новую порцию деликатесов.
– Не спишь? – раздалось над ухом. Это Каунитц повернулся под теплым одеялом на живот и с любопытством посмотрел на Богера.
– Как ты догадался? Каунитц пожал плечами:
– Почувствовал. Я вот тоже никак не могу…
– Почему?
– Все думаю… – Эмиль в нерешительности замолчал.
– О чем? – спросил Богер, подталкивая его к откровенности.
– Да так… Ты вот думаешь… мы дойдем?
– С чего это тебя на такие рассуждения потянуло?
– Ну, после сегодняшнего и не на такое потянет…
– Что ты имеешь в виду? – Богер поднял бровь.
– А то ты не знаешь…
– Боишься?
– Макс… – Каунитц приподнял голову и осторожно огляделся по сторонам. – Ты меня знаешь давно. Я когда-нибудь от пуль бегал?
– Нет…
– И не побегу, можешь мне поверить. А с нашим Артуром я куда угодно… Но тут совсем другое дело. Ты… Я тебя спрошу?
– Спроси. – Богер тихонько покашлял. Лучше от этого в горле не стало, наоборот, першение только усилилось. Казалось, что по всей глотке ссыпаются маленькие противные песчинки.
– Ты раньше… Понимаешь? Раньше, в церковь ходил?
– Ходил. Меня родители таскали каждое воскресенье. Меня и брата. Я помню, был такой забавный священник. У него глаза были как у жабы, навыкате… И он всегда говорил так: «Аминь!» и прибавлял: «Да». Он вообще вставлял это «да» где попало. Он контуженный был.
– Я не про то, – нетерпеливо пояснил Каунитц. – Я хочу спросить, ты вообще верил?
– Ты имеешь в виду в Бога?
– Ну… – Каунитц снова осторожно огляделся. – Я имею в виду в христианского Бога…
Богер молчал. Он смотрел в непроглядную темноту ночного неба и старался представить, как это – быть засыпанным песком. Наверное, как утонуть. Максу уже доводилось тонуть, в море. Вода противно заливалась в нос и горло, жгла глаза, а вынырнуть было нельзя, над головой горела нефть, разлившаяся по поверхности воды тонкой пленкой. Тогда уцелели единицы…
– Макс… – Каунитц высунул руку из-под одеяла и толкнул Богера в плечо. Тот вздрогнул и понял, что на минуту заснул. – Я говорю, ты верил?
– Не знаю, – сказал Макс. По его горлу снова покатились маленькие песчинки. – Наверное, нет.
– Почему?
– Как можно верить человеку, который говорит одно, а делает другое?
– Но ведь он не говорит, чтобы пример брали с него.
– Все равно, неприятно. Каунитц не нашелся что ответить.
– А ты, – в свою очередь спросил Богер. – Ты верил?
Эмиль поежился под одеялом и нехотя сказал:
– Не знаю… Когда нас сегодня эта туча накрывала, я вдруг подумал, что на самом деле я червь. Никто… А Он может сделать со мной все.
– Эмиль… – Богер осторожно прочистил горло, стараясь сдержать рвущийся наружу кашель. – Ты упускаешь из виду одно обстоятельство. Туча отвернула в сторону.
– Но ведь могла бы и не отвернуть.
– Могла бы, но отвернула… Ты меня давно знаешь, Эмиль?
– Давно… – согласился Каунитц, прикинув в уме.
– Так ты, я думаю, не обидишься, если я скажу, что ты дурак? От этой штуки сегодня все в штаны наложили и на колени попадали. Солдатня так вообще молиться начала. А наш Артур и этот чокнутый штурмбаннфюрер как стояли, так и остались стоять. Я не знаю, куда ты смотрел, а я видел… Так что мне твоя церковь до одного места. Вон моя церковь, у костра сидит.
– Нет… Ты не так понял, Макс. Я не про церковь, я про Бога… А что, если он есть?
– А этого никто и не отрицает… – безразлично отозвался Богер.
Каунитц еще что-то говорил, говорил, стараясь разобраться в себе и в богах, и в своих взаимоотношениях с ними. Богер сразу понял, что Эмилю нужно было выговориться, что говорит он скорее для себя, следуя привычной своей манере иметь обо всем четкое мнение. Ну и пусть говорит… Звезды начали покачиваться у него над головой. Они раскачивались и раскачивались, и Богер испугался, что они сейчас сорвутся со своих креплений и начнут падать. И они упали, а он бегал по пустыне и ловил их…
– Спит… – констатировал Каунитц и перевернулся на спину. Он был образованным человеком, но после сегодняшней встряски, после солидной порции спиртного, которую он принял тихонько от командира, в голове царила удивительная путаница из отрывков «Майн Кампф», Старшей Эдды, Библии и Корана… Каунитц попытался разобраться в ней, разложить все по привычным полочкам, навести порядок. И незаметно уснул, приоткрыв рот и похрапывая. Ему снилось, что он ищет Макса Богера где-то на равнине, усыпанной упавшими с неба звездами. Ищет и никак не может найти.
– Как вы считаете, Артур, то, за чем мы идем, действительно существует? – спросил Ягер, кидая в костер причудливо изогнутую ветку.
Фрисснер проследил за ее полетом, окончившимся целым взрывом искр, улетевших в черноту неба.
– Вы меня извините, Людвиг, но вы не слишком обидитесь, если я не отвечу? Операции придана определенная степень секретности…
– Так не превращайте ее в клоунаду, – прервал его Ягер. – Вы же не станете утверждать, что вас удивляет моя осведомленность о цели этой экспедиции?
– Не удивляет… Больше тревожит. – Фрисснер проводил взглядом часового, который отошел по малой нужде под прикрытием второго. Солдаты знали свое дело. Правила придуманы для того, чтобы сберечь их же собственную шкуру, так зачем их нарушать?
– Я вас понимаю. Однако скажите свое мнение.
– Зачем оно вам?
– Можете считать, что я соскучился по умному собеседнику. После наших дневных приключений тянет пофилософствовать, согласны? Установим перемирие…
Машина вздрогнула, останавливаясь, и Юлиус Замке снова ощутил себя в настоящем, живом и цветущем Берлине, празднующем сорокалетие Справедливой Победы.
«Мерседес» остановился позади правительственной трибуны. К задней дверце подскочили два молодца из юношеского корпуса СС имени Генриха Гиммлера. Замок мягко щелкнул, и надежные руки вежливо помогли Юлиусу выбраться из автомобиля.
– Благодарю… – рассеянно произнес Замке. Он никак не мог забыть свой недавний сон. Солнце и пустыня были настолько яркими… Когда-то, кажется, это все уже было. Вот только когда?
– С вами все в порядке? – осторожно и вежливо поинтересовался двухметровый юноша, чуть наклонившись к Великому Академику, личности легендарной.
Замке поднял глаза на молодого эсэсовца. Живой продукт гитлеровской программы национальной евгеники: светлые волосы, четкие черты лица, прямой нос, в глазах голубизна отшлифованной стали.
– Все хорошо, мальчик… Спасибо… – Замке почувствовал себя очень старым. Рефлекторно мазнул взглядом по фамилии на специальной табличке молодого человека. – Богер?
– Так точно!
– Скажите… А Макс Богер вам…
– Так точно, дед, господин Великий Академик!
«Да, а вот правильно общаться с начальством дед парня не научил… – подумал Замке. – Эко раскричался. Вон уже оборачиваются».
Он рассеянно, но тепло потрепал парня по плечу, куда смог дотянуться, и направился на трибуну.
Сегодня обещали даже появление самого фюрера. Жив еще старик.
Замке взошел на трибуну. Навстречу учтиво поклонился однорукий Аксман, рядом – два не менее учтивых молодых генерала, Юлиус их не узнал.
От обилия красного на площади перед Рейхстагом запестрило в глазах.
«Да что же сегодня со мной?» – мелькнула мысль. Он похлопал по карману, где всегда лежала скляночка с нитроглицерином. На месте ли?
– Господин Замке! – Человек с мягкими чертами лица престарелого школьного учителя подошел почти вплотную. – Как приятно, что вы принимаете участие в сегодняшнем параде.
Без своей формы этот человек походил на простого штатского интеллигента, и со стороны его разговор с Великим Академиком казался беседой двух ученых мужей.
– Поверьте, господин Гиммлер, я тоже рад увидеть этот великий день, – ответил Замке, по привычке выпрямляясь и с легкой стариковской завистью оценивая, насколько хорошо сохранился этот великий человек. – Скажите, ваш сын все так же занимает тот высокий пост в Имперском университете в Вашингтоне? Слухи… Может быть, я могу чем-то помочь?
– Слухи, мой милый Юлиус. – Гиммлер взял Замке под локоть и повел к месту в правительственной ложе. – Как всегда не имеют под собой никаких оснований. Эти волнения… Все из-за того революционного открытия в атомной физике. Я, как вы сами понимаете, слабо разбираюсь в этих научных вопросах. Я политик. К тому же уже очень старый политик…
– Ну, Генрих, не прибедняйтесь. Это не идет к вашему молодецкому виду… – сказал Замке. Гиммлер рассмеялся.
– Если бы все было так, как вы говорите. Увы, годы не идут мне на пользу. И если бы не дети… – Гиммлер покачал головой. – Я не видел своих внуков уже год! Страшно подумать, как они, должно быть, изменились.
– О, мне в этом смысле несколько легче. Мой сын работает в дрезденском исследовательском центре. Приезжает довольно регулярно. А дочери сейчас где-то в Польше, но должны прибыть сегодня к ужину. – Сказав это, Замке чуть не прикусил себе язык. Какого черта он упомянул дочерей в присутствии Гиммлера, который очень тяжело переживал трагедию, случившуюся с его дочерью Гудрун. Девушка погибла семь лет назад во время восстания на востоке.
– Да… – Гиммлер печально смотрел на площадь перед трибуной. – Это великолепно, семья за большим столом. Иногда я жалею, что пошел в политику. Это так расшатывает семейные узы… Но такое уж было время. Сейчас об этом мало кто помнит. Вы помните?
– Я? – У Замке внезапно поплыли перед глазами разноцветные круги. Лицо стало неметь. Он помотал головой, чтобы развеять туман. – Конечно… Страшная разруха, инфляция, голод… Люди так ослабли, что умирали от тех болезней, от которых сейчас можно вылечиться в один день. Да и тогда это не было бы проблемой, если бы не цена пенициллина на черном рынке… Страшно. Валютные долги, курс доллара, который поднимается до обеда и еще больше поднимается после обеда на бирже. Большая заслуга… Тот надзиратель в лагере, где я…
– С вами все в порядке? – обеспокоенно спросил Гиммлер.
– Да, да… – Замке вдруг стало жарко. – Конечно. Все хорошо, просто сегодняшнее солнце… Оно так… Жарко…
– Эй, там! – Гиммлер махнул кому-то за спиной. – Моего личного врача! Живо! Ваше лекарство? Где оно?
– Тут… – Замке начал хлопать себя по карманам. – Тут… Было…
Ноги его подкосились. Он стал заваливаться на спину. Гиммлер подхватил его, осторожно усадил в кресло. Со всех сторон подбегали люди, и кто-то седой в белом халате уже расстегивал на груди рубашку.
– Она пуста! – Гиммлер держал в руке пустую скляночку от нитроглицерина. – Она пуста, Замке! Доктор, быстро…
Замке захрипел. Холодная игла воткнулась в его руку, но поздно… Поздно…
Дальнейшее потонуло во всепоглощающем пламени, которое разгоралось в грудной клетке.
Темнота вдруг упала с сияющего голубого неба и накрыла Юлиуса Замке.
30
А когда наступит их срок. Аллах ведь видит Своих рабов.
Коран. Йа Сын. 45
Он открыл глаза от сильной, режущей носоглотку до самого мозга вони.
– А! – все, что смог сказать Юлиус, откидывая голову подальше от ватки, которую держал у его носа Ягер. – Уберите!
– Очнулся, – совершенно спокойно констатировал факт Людвиг Ягер, рассматривая ватку с нашатырным спиртом. – Еще бы. Соединение хлора. Похожей штукой мы травили англичан под Ипром.
– Это не очень хорошо кончилось… – прохрипел Замке.
– Не важно, – отмахнулся Ягер и неосторожно понюхал ватку. – Ох…
– Вы нас сильно напугали, профессор, – донесся до слуха Замке голос Фрисснера. – Если бы не Богер… Мне трудно сказать, чем могла бы кончиться эта афера.
Замке приподнялся и с чьей-то помощью сумел сесть.
Он сидел на заботливо расстеленной палатке. Возле второго в колонне грузовика. Судя по следам, которые протянулись от злополучного оазиса, его волокли. Кстати, марева, которое привлекло их внимание, уже не было. Оно рассеялось в раскаленном воздухе, его всосали бездонные пески, его унесло сухим ветром. Теперь только многочисленные следы и раздавленный чахлый кустарник напоминали о существовании феномена, описанного в шестом веке Музаффаром Хаммади.
– Готов признать вашу правоту, Людвиг, – сказал Фрисснер. – Я был неправ, разрешив профессору исследовать это… явление.
Ягер пожал плечами:
– Я не собираюсь оспаривать ваших решений, штурмбаннфюрер. Это ваш выбор, и вам не за что извиняться.
– Ну что вы, господа?.. Это совершенно неопасно. Я склонен думать, что это своего рода удивительная галлюцинация, своеобразный мираж, обусловленный близостью песчаной бури. Такие явления не редкость… А где Макс? – Спросил Замке, рассеивая муть в голове.
– Тут… – Фрисснер чуть отодвинулся, и Юлиус увидел осунувшееся лицо Макса Богера.
– Вы что-нибудь видели? – От этого вопроса лицо Богера еще больше вытянулось и глаза словно бы запали внутрь черепа. – Скажите? Вы видели?
– Я ничего не помню… – сказал Макс прочистив горло. – Как чем-то ударило. Темнота кругом. Вы мне на руки упали, я и потащил вас назад… Упал. Мне кажется, что вы правы, профессор, мираж. Там было очень жарко… Какой-нибудь тепловой удар…
Он отвел глаза.
– Вы как будто из воздуха вывалились, – с сомнением сказал Фрисснер. – У меня создалось впечатление, будто вас тут не было.
– На что это было похоже снаружи? – спросил Замке.
– Ну… Словно вас свет поглотил. И эта пелена вас полностью скрыла. А вы? Вы что видели? Там, внутри…
Замке иронически улыбнулся:
– Светлое будущее. Я потом как-нибудь расскажу… Я устал… Красивые иллюзии! Наверное, не стоит придавать им значения.
И тут все заговорили разом. Кто-то описывал свои ощущения, когда профессор и Макс Богер пропали из виду, кто-то рассказывал анекдот к случаю. И только Муамар стоял и сосредоточенно разглядывал черное облако на горизонте.
Ягер косо зыркнул ему в спину.
– Волнуется черномазый… Фрисснер тоже посмотрел на Муамара. Изучил черную тучу на горизонте.
– И, вероятно, не без причины.. – В ответ на это Ягер согласно кивнул. – Это только мне кажется, что она приближается?
– Боюсь, что нет…
– Чертовщина. Для одного дня этого многовато!
– Надо двигаться, – сказал Ягер. – Я, пожалуй, попытаюсь объяснить это нашему проводнику.
Он подошел к Муамару и начал что-то ему горячо втолковывать, то показывая на чернеющий горизонт, то на дорогу, то на пески.
– Рассаживайтесь по машинам! – крикнул Фрисснер – Богер, я вижу, вы не в состоянии вести машину. Поведу я, сядете сзади, вместе с профессором.
– Я могу вести… – начал было Макс, но Фрисснер его прервал:
– Разговорчики! Выполнять! – В минуты опасности он отдавал резкие, короткие, понятные всем команды, – Ягер, что там?
– Проводник был против, но я его уговорил. Тут считается, что песчаную бурю нужно пережидать на месте. Меньше шансов потеряться. Вероятно, в чем-то он прав.
– Ну и к какому же выводу вы пришли?
– Будем убегать от облака, пока сможем, шансы у нас еще есть, это признает даже Муамар. Но если не получится, остановимся, заглушим двигатели…
– Я понял. Забирайтесь в машину… – Фрисснер хлопнул водительской дверцей. Рядом тут же упал на сиденье Ягер. «Фиат» тронулся с места, выбрасывая из-под колес фонтанчики песка. Следом, тяжело рыкая, потянулись грузовики.
– Что вы можете сказать о песчаных бурях, профессор? – Ягер обернулся к Замке, который заинтересованно рассматривал что-то в нескольких метрах позади на песке. – И что вы там увидели?
– Змею… Мы ее переехали. Очень редкий в этих местах вид, знаете ли. Уже одного такого экземпляра достаточно, чтобы получить ученую степень. Досадно, что я не биолог.
– Отлично, профессор, но все-таки что насчет бурь? – спросил Фрисснер, натягивая на лицо маску.
– Ничего хорошего, – ответил Замке. – Мельчайшая пыль и песок, поднятые в воздух сильным ветром. Как вы сами понимаете, пустыня – это местность довольно плоская. Поэтому ветер тут разгоняется до уровня урагана легче легкого. Он несет с собой тучи мелкого песка, которые закрывают солнце. Буквально становится нечем дышать. Песок заполняет собой все и способен погрести под собой караван побольше нашего. Ничего утешительного я вам не сказал, верно?
– Хорошенькая встреча, – пробормотал Ягер.
– И какие рекомендации имеются у науки на этот счет? – спросил Фрисснер, ловко объезжая какую-то горушку на дороге. Богер одобрительно хмыкнул, комментируя этот маневр.
– Собственно, никаких, – уклончиво отозвался Замке, снова оборачиваясь и внимательно прищуриваясь.
На этот раз Ягер знал, что там пытается высмотреть профессор. Он успел заметить, что из той горушки, которую так ловко объехал Фрисснер, торчал солдатский сапог.
– То есть как?
– Ну, в этом вопросе лучше положиться на опыт бедуинов и местных жителей. Они рекомендуют уйти с пути бури, а если уж попали в нее, то пережидать и не двигаться. Говорят, что некоторые ухитряются выжить под слоем песка… Потом выкапываются…
– Машины у них тоже выкапываются? – вдруг спросил молчавший до этого момента Богер.
– Что-то вроде… – Профессор ухватился за ручку над дверцей, чтобы не завалиться на бок. Машину немилосердно трясло. – Верблюды.
Колонна въехала на участок дороги, усеянный крупными камнями.
– Жаль, что я не верблюд, – сказал Богер, явно вложив в эту фразу свой особый смысл.
– Через несколько километров дорога делает петлю! – прокричал Фрисснер Ягеру. – Посмотрите по карте… Там есть более прямой путь… Старый… Должен быть…
Ягер открыл планшетку, стараясь что-то разобрать в бешеной тряске.
– Черт возьми! – воскликнул он, стукнувшись лбом о боковое стекло. – Черт возьми!
– Ну, что там?!
– Если я не ошибся, то уже скоро… Километра полтора… На карте отмечен небольшой оазис, как раз на той старой дороге, о которой вы говорили. Если там есть вода, то, может быть, там удастся переждать…
Он не договорил, его прервал Замке.
– Она меняет направление! – закричал он, перекрывая рев двигателя.
Теперь назад обернулись все, кроме Фрисснера, который, оскалившись, яростно крутил баранку.
Уже недалекие черные тучи хищно заворачивались, обретая сходство с огромным осьминогом. Вся западная часть неба уже затянулась целиком и полностью в траурный цвет.
– Вы уверены? – спросил Ягер.
– Абсолютно! Мы ехали по прямой на юго-восток… Изначальное направление бури было строго на север. Она вообще должна была пройти стороной, еще в самом начале… Когда мы начали двигаться, направление ветра изменилось и буря взяла явно восточное направление… Это необычно, но случается. В любом случае мы должны были бы миновать ее, сместившись к югу. Фронт ее относительно невелик… В худшем случае нас зацепило бы краем. Но сейчас… Она следует за нами!
– Что вы хотите сказать?
– Да, собственно, ничего. Просто… Мы вроде бы попали в серьезные неприятности.
– Удивительное открытие! – заорал Ягер. – Гоните, Артур! К черту подвеску!
Фрисснер ничего не ответил, только покрепче ухватился за руль. С его лица не сходила усмешка, делающая его похожим на рычащего волка.
Машина неслась по неровной дороге. Крупные камни сменились более мелкими, покрытыми тонким слоем песка. Такое покрытие заставляло трястись и подпрыгивать каждую незакрепленную деталь в автомобиле.
– Развилка! – закричал Богер, указывая куда-то вперед. – Развилка!
И действительно, в неясном свете, который еще давало запыленное небо, прямо посреди дороги торчал полосатый столб. Дорога в этом месте делилась надвое, плавно расходясь в стороны.
– Налево, – сказал Ягер, и Фрисснер, не раздумывая ни минуты, повернул руль. В тот же миг тряска уменьшилась.
– Дорога, кажется, лучше… – неуверенно сказал Богер.
– Это просто песок, – тихо сказал Замке. – По этому пути редко ездят… Толщина песка над камнями тут больше, поэтому колеса идут ровнее. Есть возможность завязнуть.
– Только этого не хватало. – Макс оглянулся на тучу.
Черный осьминог расползся на полнеба, заслонив солнце и погрузив мир в сумерки, которые грозили перейти в ночь. Уже можно было разглядеть отдельные вращающиеся струи в общем теле бури. Как длинные, гибкие ноги, они ползли, пульсируя и извиваясь, по песку, всасывая пустыню в себя, поднимая ее вверх к самым небесам, словно стремясь поглотить весь мир!
Людвиг Ягер не мог оторвать глаз от этого устрашающего зрелища. Огромная мистическая мощь скрывалась в этой смертоносной силе, с которой играла природа. Сама Пустыня летела за маленьким караваном!
– Людвиг, не спите! Карту! – Ягера вырвал из транса окрик Фрисснера. – Сколько до оазиса?
– Совсем недалеко, мы уже должны его увидеть!
– Черта лысого увидишь в этом киселе! Что там по карте?!
Фрисснер включил фары, но они были не в состоянии пробить коктейль из беспокойных воздушных струй, которые предшествовали буре, и песка.
– Не знаю, можно ли ей доверять! По ней судить – так мы уже движемся по территории оазиса…
– Дьявол!
В этот момент едва видимые сзади огни грузовика вдруг вспыхнули и тревожно замигали Фрисснер осторожно остановился. Муамар снова успел подскочить к головной машине раньше, чем ее пассажиры сумели выбраться наружу.
Проводник размахивал руками, как ополоумевший.
– Что? Что он говорит? – старался перекричать вой ветра Фрисснер.
– Ждать, он говорит, что нужно ждать, – закричал Замке, который сумел перевести жесты Муамара раньше Ягера. – Согнать грузовики в один ряд, и ждать под их прикрытием. Так делают бедуины, когда их застигает в пути буря. Только у них вместо грузовиков..
– Черт! – заорал Ягер. И, обращаясь к возникшему рядом Обету, рявкнул: – Слышали?! Исполняйте, дьявол вас раздери!
Серый то ли от ужаса, то ли от песка Обст кинул быстрый взгляд на Фрисснера и кинулся исполнять распоряжение, лишь дождавшись короткого кивка командира экспедиции. Даже угроза смерти не могла выбить из него смесь солдатской дисциплины и немецкой пунктуальности.
Грузовики заворчали, становясь бортом к фронту надвигающейся бури.
Взбесившийся ветер ревел раненым львом, заглушая звук двигателей. Казалось, что огромное, черное, косматое животное наваливается боком на одинокий, маленький караван.
Солдаты повысыпали из машин, сбиваясь в кучу.
И тут, в миг, когда песчаная буря уже почти нависла над беззащитными людьми, случилось нечто такое, что заставило некоторых из них рухнуть на колени.
В теле огромного пылевого облака, повинуясь дикой воле ветра, открылся гигантский глаз и обратил на людей пылающий, кроваво-красный зрачок предвечернего солнца. Нижнее «веко» чуть прикрывало «зрачок», отчего казалось, что буря свирепо смотрит именно вниз, на людей, которых она собралась раздавить. Смотрит мстительным оком Бога в день Страшного суда.
Среди солдат раздались крики ужаса. Кто-то распростерся ниц, пряча лицо в пыли. Каунитц закрыл лицо ладонями, Замке упал на спину. На ногах остались только Фрисснер, Ягер и Муамар. Им почудилось в реве бури что-то знакомое, человеческое.
Смех.
Когда наконец злобное око закрылось и тьма пополам со смертью уже совсем намеревалась накрыть людей, ветер вдруг начал слабеть. Постепенно секущие плети песка сменились омерзительной взвесью пыли, висящей в воздухе.
Буря в очередной раз непостижимо резко изменила направление и сместилась к северу, уходя к морю.
Показалось солнце, багровое, с трудом пробивающееся сквозь пыль.
Длинные вечерние тени протянулись на песке. Тишина оглушала.
Ягер наконец позволил себе упасть на песок. Его взгляд зацепился за нелепую корягу, торчащую неподалеку
– Оазис.. – прохрипел он и закашлялся.
– Что? – не понял Фрисснер. Его красные глаза слезились, часть лица, не защищенная маской, была черна от грязи. – Что?
Артуру казалось, что он ничего не слышит, а Ягер говорит слишком тихо, почти шепчет.
– Оазис…
– Он просто высох… – задыхаясь, сказал Замке, лежа на песке – Потому эта дорога оказалась такой заброшенной. Странно, что мы не поняли этого сразу.
– Дьявол! Готовьтесь к ночевке… – обессилено прошептал Фрисснер, опускаясь на песок рядом с Ягером.
31
Ночь – для сна
День – для действий.
Что же для размышлений?
Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 5
Пыль окончательно осела далеко за полночь, когда уже горели два костра и большая часть солдат спала.
Макс Богер лежал на спине и смотрел в звездное небо. В горле першило, как, впрочем, у всей команды. В темноте было слышно, как глухо кашляют спящие. Богер им завидовал. Спят. И ничего-то их не волнует. А у Макса не осталось сил даже на то, чтобы задремать, даже на то, чтобы повернуться на бок и закрыть глаза.
У костров завозились. Это часовой встал и подбросил в огонь несколько сухих веток. Пламя алчно затрепетало, затрещало, заглатывая их подобно гурману, поглощающему новую порцию деликатесов.
– Не спишь? – раздалось над ухом. Это Каунитц повернулся под теплым одеялом на живот и с любопытством посмотрел на Богера.
– Как ты догадался? Каунитц пожал плечами:
– Почувствовал. Я вот тоже никак не могу…
– Почему?
– Все думаю… – Эмиль в нерешительности замолчал.
– О чем? – спросил Богер, подталкивая его к откровенности.
– Да так… Ты вот думаешь… мы дойдем?
– С чего это тебя на такие рассуждения потянуло?
– Ну, после сегодняшнего и не на такое потянет…
– Что ты имеешь в виду? – Богер поднял бровь.
– А то ты не знаешь…
– Боишься?
– Макс… – Каунитц приподнял голову и осторожно огляделся по сторонам. – Ты меня знаешь давно. Я когда-нибудь от пуль бегал?
– Нет…
– И не побегу, можешь мне поверить. А с нашим Артуром я куда угодно… Но тут совсем другое дело. Ты… Я тебя спрошу?
– Спроси. – Богер тихонько покашлял. Лучше от этого в горле не стало, наоборот, першение только усилилось. Казалось, что по всей глотке ссыпаются маленькие противные песчинки.
– Ты раньше… Понимаешь? Раньше, в церковь ходил?
– Ходил. Меня родители таскали каждое воскресенье. Меня и брата. Я помню, был такой забавный священник. У него глаза были как у жабы, навыкате… И он всегда говорил так: «Аминь!» и прибавлял: «Да». Он вообще вставлял это «да» где попало. Он контуженный был.
– Я не про то, – нетерпеливо пояснил Каунитц. – Я хочу спросить, ты вообще верил?
– Ты имеешь в виду в Бога?
– Ну… – Каунитц снова осторожно огляделся. – Я имею в виду в христианского Бога…
Богер молчал. Он смотрел в непроглядную темноту ночного неба и старался представить, как это – быть засыпанным песком. Наверное, как утонуть. Максу уже доводилось тонуть, в море. Вода противно заливалась в нос и горло, жгла глаза, а вынырнуть было нельзя, над головой горела нефть, разлившаяся по поверхности воды тонкой пленкой. Тогда уцелели единицы…
– Макс… – Каунитц высунул руку из-под одеяла и толкнул Богера в плечо. Тот вздрогнул и понял, что на минуту заснул. – Я говорю, ты верил?
– Не знаю, – сказал Макс. По его горлу снова покатились маленькие песчинки. – Наверное, нет.
– Почему?
– Как можно верить человеку, который говорит одно, а делает другое?
– Но ведь он не говорит, чтобы пример брали с него.
– Все равно, неприятно. Каунитц не нашелся что ответить.
– А ты, – в свою очередь спросил Богер. – Ты верил?
Эмиль поежился под одеялом и нехотя сказал:
– Не знаю… Когда нас сегодня эта туча накрывала, я вдруг подумал, что на самом деле я червь. Никто… А Он может сделать со мной все.
– Эмиль… – Богер осторожно прочистил горло, стараясь сдержать рвущийся наружу кашель. – Ты упускаешь из виду одно обстоятельство. Туча отвернула в сторону.
– Но ведь могла бы и не отвернуть.
– Могла бы, но отвернула… Ты меня давно знаешь, Эмиль?
– Давно… – согласился Каунитц, прикинув в уме.
– Так ты, я думаю, не обидишься, если я скажу, что ты дурак? От этой штуки сегодня все в штаны наложили и на колени попадали. Солдатня так вообще молиться начала. А наш Артур и этот чокнутый штурмбаннфюрер как стояли, так и остались стоять. Я не знаю, куда ты смотрел, а я видел… Так что мне твоя церковь до одного места. Вон моя церковь, у костра сидит.
– Нет… Ты не так понял, Макс. Я не про церковь, я про Бога… А что, если он есть?
– А этого никто и не отрицает… – безразлично отозвался Богер.
Каунитц еще что-то говорил, говорил, стараясь разобраться в себе и в богах, и в своих взаимоотношениях с ними. Богер сразу понял, что Эмилю нужно было выговориться, что говорит он скорее для себя, следуя привычной своей манере иметь обо всем четкое мнение. Ну и пусть говорит… Звезды начали покачиваться у него над головой. Они раскачивались и раскачивались, и Богер испугался, что они сейчас сорвутся со своих креплений и начнут падать. И они упали, а он бегал по пустыне и ловил их…
– Спит… – констатировал Каунитц и перевернулся на спину. Он был образованным человеком, но после сегодняшней встряски, после солидной порции спиртного, которую он принял тихонько от командира, в голове царила удивительная путаница из отрывков «Майн Кампф», Старшей Эдды, Библии и Корана… Каунитц попытался разобраться в ней, разложить все по привычным полочкам, навести порядок. И незаметно уснул, приоткрыв рот и похрапывая. Ему снилось, что он ищет Макса Богера где-то на равнине, усыпанной упавшими с неба звездами. Ищет и никак не может найти.
– Как вы считаете, Артур, то, за чем мы идем, действительно существует? – спросил Ягер, кидая в костер причудливо изогнутую ветку.
Фрисснер проследил за ее полетом, окончившимся целым взрывом искр, улетевших в черноту неба.
– Вы меня извините, Людвиг, но вы не слишком обидитесь, если я не отвечу? Операции придана определенная степень секретности…
– Так не превращайте ее в клоунаду, – прервал его Ягер. – Вы же не станете утверждать, что вас удивляет моя осведомленность о цели этой экспедиции?
– Не удивляет… Больше тревожит. – Фрисснер проводил взглядом часового, который отошел по малой нужде под прикрытием второго. Солдаты знали свое дело. Правила придуманы для того, чтобы сберечь их же собственную шкуру, так зачем их нарушать?
– Я вас понимаю. Однако скажите свое мнение.
– Зачем оно вам?
– Можете считать, что я соскучился по умному собеседнику. После наших дневных приключений тянет пофилософствовать, согласны? Установим перемирие…