Страница:
– «Уэллсли», трехместный самолет-разведчик, – сказал Ягер, приложив ладонь ко лбу и вглядываясь вверх. – Около тонны бомб на внешней подвеске, тихоходное корыто…
– Будет бомбить? – спросил Фрисснер.
– Вряд ли. Маленький итальянский отряд, что; ему с нас? К тому же он не знает, что тут под тентами, вдруг зенитные пулеметы? Да и наши МГ могут его запросто достать.
– Может, пальнем? – спросил азартный Богер.
– Не стоит, – сказал Артур. – Пусть себе летает. Нам лишний шум ни к чему.
Англичанин покружился еще немного и ушел на север. Фрисснер повернулся к машине и обнаружил, что Муамар стоял все это время практически у него за спиной. Ничего не сказав, проводник зыркнул глазами из-под своих тряпок.
– Вот и все. Спектакль закончен, – пробормотал Ягер. Он спрыгнул с подножки «фиата», обошел вокруг машины.
– Что вы мечетесь? – спросил Фрисснер ехидно.
– Я думаю, – сказал штурмбаннфюрер без всякой злости. – Некоторые думают сидя, некоторые – лежа, а я думаю в движении. Знаете, я не уверен, что этот самолет был таким уж безобидным.
– Мания преследования, – прошептал Богер так, чтобы Фрисснер слышал, а Ягер – нет. Но штурмбаннфюрер услышал.
– Отнюдь, – сказал он – Какого черта делать здесь разведчику? Шпионить за чахлым гарнизоном Эш-Шувейрефа? Он стратегически ничего не значит, и гонять сюда самолет – значит неразумно распоряжаться авиацией, которой у «томми» не так уж много. Кто-то что-то знает.
– Осталось начать поиск британских агентов среди нас, – с вызовом сказал Фрисснер.
– Чем черт не шутит… – Ягер забрался в салон и оттуда добавил нетерпеливо: – Ну, мы едем или нет?
Примерно около двух часов дня небо впереди заволокло сизыми тучами.
– Дождик, – сказал Богер почти радостно.
– Это не дождик, – Замке покачал головой. – Дождик тут в редкость… А вот песчаная буря – другое дело.
– Что вы сказали? – вскинулся Ягер.
– Песчаная буря, – повторил Замке. – Не волнуйтесь, она далеко. Вряд ли нас заденет.
Сзади засигналил грузовик, и Богер остановил машину Практически тут же в дверцу постучал Муамар. Он что-то показал на пальцах, и Ягер сообщил:
– Советует остановиться и переждать.
– Ради бога, – пожал плечами Фрисснер. – Тем более время обедать.
На горизонте собирались черные тучи.
Разогретые на спиртовках мясные консервы пришлись как нельзя кстати. Кое-кто из солдат отхлебывал из фляжек явно что-то спиртное, но Артур не стал делать замечаний – пустыня есть пустыня, и пусть лучше кто-то напьется и мирно спит в кузове, чем… Чем сделает нечто такое, что навредит экспедиции.
Замке ковырялся в банке без особого аппетита. «Вот кому бы глотнуть коньяку», – подумал Фрисснер и совсем уже готов был поделиться с ученым своим запасом, когда его опередил Богер.
– Выпейте, что ли, малость, – сказал он, протягивая Юлиусу фляжку. Эту блестящую фляжку с монограммой кригсмарине [21]Богер выиграл в карты у какого-то моряка в Киле и никогда с ней не расставался, уверяя, что выигрыш – к выигрышу.
Никто, правда, не собирался напиваться. Обст полностью контролировал ситуацию, и у Артура не было оснований ему не доверять. Из офицеров больше всех выпил Ягер, и Артур отметил для себя, что эту слабость штурмбаннфюрера надо бы иметь в виду.
– «Стэн», – Богер похлопал ладонью по коробчатому корпусу автомата. – Старина «стэн», вот уж не думал, что придется снова за него браться.
– Будем надеяться, что работать ему не придется, – сказал Фрисснер. Сам он на это не надеялся, но и вероятного противника как-то не представлял. Англичане? Глупости, так далеко они не забираются, разве что какой-нибудь летучий отряд вроде них самих… Местные гораздо опаснее, но и они хозяйничают севернее и восточнее, а здесь им попросту нечего делать.
«Нужно обязательно поговорить с Юлиусом. Рукопись его отца – не более чем путевые заметки, основанные на том, что писавший считал само собой разумеющимся, и оттого непонятные стороннему читателю. Возможно, Замке-младший что-то объяснит, растолкует».
Фрисснер не любил неопределенности, а эта затея с самого начала была одной сплошной неопределенностью…
Ему уже несколько раз было по-настоящему страшно. И страх этот не имел ничего общего с тем, который испытываешь, подкрадываясь ночью к стоящему спиной вражескому часовому, с тем, который леденит душу, когда летишь под зенитным огнем в «юнкерсе», с тем, который переживаешь под артиллерийским обстрелом, лежа в мелкой воронке, а по спине градом барабанят комья земли и части тел тех, кому не повезло…
Это был другой страх – липкий, медленный, заползающий во все клетки тела. Боится не мозг, не сердце, боится весь организм.
Артуру было страшно, когда он увидел черную антилопу.
А ночью в Эш-Шувейрефе он проснулся от странного ощущения, что на него кто-то смотрит. Он открыл глаза и лежал в душной темноте, истекая потом, не имея сил шевельнуть рукой, а в проем кривого маленького оконца вливался тусклый свет… И когда, собравшись с силами, Фрисснер рывком поднялся с постели и встал, он понял, что на него смотрела Пустыня. Смотрела внутрь утлого глиняного домика, на маленького смешного человечка, пришедшего невесть откуда искать свою погибель.
«Нет, такие мысли нужно гнать. Долой такие мысли. Нужно думать о чем-то далеком, родном».
Но не получалось…
Замке тем временем, покопавшись еще немного в своей порции, поднялся, отряхнул с коленей песок и направился к проводнику, спокойно стоявшему в стороне и смотревшему вдаль. Муамар, к слову сказать, ничего есть не стал, хотя консервы были не со свининой – с бараниной. Он лишь жевал какие-то черные комки, достав горсть их из мешочка на поясе. Чернослив или нечто подобное…
27
Фюрер нервничал.
Шпеер не знал, почему. По его сведениям, Гитлер только что разговаривал по телефону с Вилли Мессершмиттом, а до этого общался с Редером и с Герингом. Кто из них испортил настроение? Вся штука в том, что это мог сделать каждый, но Шпеер все же грешил на Толстого Германа.
– Никогда, – сказал Гитлер, беспорядочно передвигая по столу чернильницу, словно играя ею в невидимые шахматы, – никогда не доверяйте людям, Шпеер. Они обещают одно, делают другое, а докладывают о третьем. Бездарные идиоты, кругом бездарные идиоты!
Шпеер слушал молча, хотя во многом разделял мнение фюрера.
– Идиоты… – еще раз повторил Гитлер, решительно захлопнул крышку чернильницы и совершенно иным, благостным и слегка усталым тоном спросил: – Не желаете пообедать со мной?
– С удовольствием, мой фюрер.
– Бросьте, – улыбнулся Гитлер, щеточка усов встопорщилась, вокруг глаз легли морщинки, – Вы же не вегетарианец, вы не любите мой стол.
– Пища может быть хорошо и плохо приготовленной вне зависимости от наличия мяса, – ответил Шпеер. – Если бы вы знали, мой фюрер, чем меня потчевали у Геринга! Я ушел голодным, не мог куска проглотить… А ведь он не вегетарианец.
– Раз уж вы пришли, давайте обсудим ваш вопрос за столом, – сказал фюрер, поднимаясь. – Я проголодался. Споры с идиотами необычайно влияют на аппетит. Пожалуй, когда все это закончится, я оставлю парочку идиотов на высоких постах исключительно для того, чтобы они приносили пользу моему пищеварению.
– Логично, мой фюрер.
В небольшой комнате был накрыт стол, очень просто, в вазе стоял букетик незнакомых Шпееру голубых цветов.
– Овощной суп, – сказал Гитлер, когда принесли фарфоровую супницу. – Рекомендую.
– Благодарю. – Шпеер учтиво поклонился.
Они обедали в молчании, фюрер, видимо, до сих пор окончательно не успокоился – стучал ложкой, морщил брови. Точно, Геринг. В последнее время Гитлер часто ссорился с военными, с учеными… Фюрер искал новое оружие.
Нет, неверно.
Фюрер требовал новое оружие. Такое, которое было бы только у Германии.
Нет, снова неверно.
Такое, какое было бы только у него.
– … Если мы создадим оружие, применение которого даст совершенно неожиданный эффект, то у нас еще есть шанс выиграть войну, – сказал Шпееру генерал-полковник Фридрих Фромм, когда они месяц назад обедали в мрачноватом, но все равно уютном отдельном кабинете ресторана «Хорхер».
– Чудо-оружие? – хмыкнул Шпеер. – Не стоит так сгущать краски, генерал. Мы можем выиграть войну и без него.
– У кого? У русских? Допустим. Но потом перед нами встанет Америка…
– Генерал, вы видели американский танк? Это боевая колесница… несколько тонн жести с игрушечным моторчиком. Не преувеличивайте мощь Америки, и я уверен, что мы обойдемся и без чудо-оружия. И потом, что это такое? Мне бы положено знать…
– Мощь Америки… «Нет более тупых людей, чем американцы. Они никогда не смогут сражаться, как герои», – процитировал Фромм. – Вы тоже в это верите? Сомневаюсь, Шпеер, вы же не такой человек.
– Да, фюрер был не во всем прав, когда сказал это. Хотя время покажет… Так что там с чудо-оружием, генерал?
– Я поддерживаю контакт с группой ученых, занятых его разработкой, – сказал генерал, без аппетита копаясь в салате. – Оно в состоянии уничтожать целые города, и с его помощью можно заставить Англию капитулировать. Вам бы нужно посетить их, рейхсминистр…
Шпеер съел очередную ложку действительно вкусного и ароматного супа и мельком взглянул на фюрера. Тот о чем-то задумался, кроша хлеб.
Точно, это был Геринг. И речь шла, скорее всего, о пресловутом «чудо-оружии». Как там заявил битый волк Феглер [22]? «В правительственных и военных кругах не уделяют должного внимания исследованиям в области ядерной физики». Результатом этого заявления стала беседа Шпеера с Гитлером, в ходе которой рейхсминистр предложил назначить Толстого Германа номинальным председателем Имперского совета по научным исследованиям, наделив его исключительно представительскими функциями. Видимо, об этом, среди прочего, и шел разговор – Геринг прекрасно понимал, что он будет куклой, а Гитлер требовал от Германа делать то, что ему советуют.
Фюрер во многом был прав.
На февральском совещании по выполнению четырехлетнего плана он сильно критиковал Геринга за то, что тот не справляется с производством вооружений. Геринг, привыкший работать с покойным Тодтом и ожидавший той же покорности от вновь назначенного рейхсминистра Шпеера, был неприятно удивлен. Что ж, так ему и надо.
– Геринг был очень недоволен, – произнес неожиданно Гитлер, словно прочитав мысли Шпеера. – Но он это заслужил. Если бы вы знали, Шпеер, как тяжело с ними работать… Как тяжело! Может быть, вы порадуете меня хоть чем-то? За обедом нужно говорить о приятных вещах.
Официант унес пустые тарелки, появились овощные – морковные и свекольные – котлетки с гарниром.
– И вина. Принесите немного вина для рейхсминистра, – велел фюрер.
Шпеер удивился, но ничего не сказал. На крупных приемах вино за столом у Гитлера было привычным, хотя сам фюрер не пил, но вот так…
Вино оказалось замечательным. Шпеер сделал маленький глоток и увидел, что фюрер не ест, а наблюдает за ним.
– Хорошее вино? – спросил он с интересом.
– Отличное, мой фюрер.
– Пейте, пейте. Так что там у нас с хорошими вестями? Меня интересуют прежде всего физика и «Тангейзер». Как вы думаете, Геринг будет упрямиться и дальше?
– Я полагаю, мой фюрер, что рейхсмаршал успокоится и все поймет. Дайте только срок. Что касается остального, то у меня запланирована встреча с Фроммом, Мильхом и рядом ученых, которые работают в этом направлении.
– Постарайтесь разобраться детально. Что им нужно, что они обещают. На этом нельзя экономить.
– Мне кажется, Фромм это прекрасно понимает. Думаю, и Мильх тоже, – добавил Шпеер.
– Вот и хорошо, Шпеер, вот и хорошо. И постарайтесь, чтобы они действовали как можно осторожнее. Вы же знаете ученых: эти люди слишком оторваны от жизни и ради раскрытия всех тайн готовы поджечь земной шар… Однако я, к счастью, до этого не доживу.
– Все будет в порядке, – заверил Шпеер. – Что касается «Тангейзера», то здесь пока ясности меньше. Во-первых, информация из Африки практически не поступает, и мы узнаем о том, удачно или нет завершилась операция, лишь спустя определенный срок. Во-вторых, бригаденфюрер фон Лоос утверждает, что отряд подобран надлежащим образом и только что-нибудь непредвиденное может отрицательно сказаться на его судьбе.
– А что этот подполковник, который наехал на мину?
Шпеер в очередной раз подивился памяти Гитлера и сказал, отложив вилку:
– Подполковник Рике умер, мой фюрер. В самолете, уже почти в Германии.
– Жаль, жаль… – Гитлер аккуратно отрезал кусочек морковной котлетки и буркнул, перед тем как засунуть ее в рот:
– Они провалят все. Попомните, Шпеер, они провалят все.
– Мой фюрер, – решился Шпеер. Он отодвинул тарелку. – Мой фюрер, я думаю, вся эта затея с «Тангейзером» – чистой воды афера. Я ознакомился с ситуацией ближе. Основываться на неоконченной работе достаточно сомнительного археолога, который к тому же повредился в рассудке… Только Зиверс может заниматься подобным.
– Не только Зиверс, – возразил фюрер. – Знаете, Шпеер, я боюсь, что мы попросту можем повторить историю с ядерными исследованиями. Древняя мудрость таит страшные секреты, которые не может объять человеческий ум, пусть это даже ум величайшего ученого. Поэтому лучше переоценить ситуацию, чем недооценить. Вы не знаете, но я вам скажу: три года назад русские едва – едва! – не заполучили в свои руки то, что сделало бы нынешнюю войну невозможной. Полноте, да нас просто уже не было бы! Они бы растоптали нас. растерли в кровавый порошок. Я иногда думаю об этом, но обычно стараюсь гнать подобные мысли прочь. Так что сегодня нужно использовать все возможности, и реальные, и самые мифические на первый взгляд. Подумайте сами: что мы теряем в худшем случае? Отряд. А что мы можем приобрести? Может быть, победу над миром, силу, равных которой нет! И тогда… – Гитлер помолчал. – Тогда… Даже я не знаю, что будет тогда, мой уважаемый Шпеер.
28
– Вы помните моего отца? – спросил Юлиус. Араб покосился на него и сделал неопределенный жест, словно месил что-то кулаком.
– Не понимаю, – признался Юлиус. – Отец писал о вас… «Если бы Муамар ушел, пустыня поглотила бы меня, как глотала она тысячи подобных мне». Вы его спасли от смерти?
Проводник покачал головой.
– Возможно, он оценивал это именно так… Я искренне вам благодарен. К сожалению, я никак не могу вас вознаградить, я беден и к тому же не совсем свободен…
Араб посмотрел Юлиусу прямо в глаза. Постоял, потом решительно указал пальцем на север и кивнул.
– Вернуться?
Араб снова кивнул, это могло быть только утверждение.
– Это невозможно.
Снова энергичный кивок, снова палец на север.
«Если бы каждый, кто шел с нами, знал о предстоящих трудностях, о том, какова пустыня на самом деле и что она скрывает в своих отвратительных прожаренных солнцем недрах, эта экспедиция не состоялась бы. Только я да Муамар пошли бы туда снова, но он покинул меня, а я немощен и окружен стеной непонимания»…
Отец писал это, вернувшись отсюда.
Он вернулся живым.
Что мешает вернуться живым его сыну?
– Нет, мы не будем возвращаться, – решительно сказал Замке. – Мы должны дойти до конца. Вы можете объяснить, куда и как мы движемся?
Муамар издал короткий глухой звук, более всего напоминавший смешок, и отвернулся, всем своим видом демонстрируя окончание беседы.
– Что за дерьмо, – сказал в сердцах Каунитц, растирая правую щеку – после контузии в Норвегии она у него немела. – Мы едем, сами не зная куда. А если этот молодчик приведет нас к своим головорезам на верблюдах?
– У нас пулеметы, – возразил Богер.
– Ночью мы будем дрыхнуть, они подкрадутся и перережут нам глотки.
– Муамару можно доверять, но доверять с оглядкой, – сказал Фрисснер, – И бояться его не следует.
– Черт с ним, с этим сумасшедшим арабом. Скажите мне лучше, что это такое?
Все посмотрели в ту же сторону, что и Каунитц.
– Я ничего не вижу, приятель, – сказал Макс.
– Смотри внимательнее. Вон там, где чахлый кустик торчит из песка.
Фрисснер прищурился и действительно увидел… Зыбкое дрожание воздуха, но не просто жар от раскаленного песка, – а вибрация, радужными волнами разбегавшаяся по воздуху. Незримое на миг становилось то зеленым, то ярко-оранжевым, то вспыхивало сразу всеми цветами спектра.
– Метров триста, пожалуй, – оценил Каунитц. Фрисснер повернулся и окликнул ученого:
– Господин Замке! Скорее сюда! Солдаты тоже увидели – они бросили свои нехитрые занятия и повскакивали с мест.
– Очень, очень любопытно, – пробормотал Замке. – Я такого не видел.
– Что это?
– Это кочующий оазис. По преданию, он нередко появляется вслед за песчаной бурей, и если войти в него, можно видеть будущее.
– Можно что? – переспросил Ягер.
– Видеть свое будущее… – задумчиво повторил ученый.
– Какого черта?
– Нет, действительно. Об этом писал еще в шестом веке Музаффар Хаммади. Об этом упоминают «Странствие Джелала», записки нескольких абиссинских торговцев и командиров отрядов, посылавшихся негусом на разведку пустынь, работы более поздних исследователей… Говорят, это безвредно. Тем более, будущее это отдаленно, да и не всегда реально. Может быть, мираж…
– Тогда какого черта? – снова повторил штурмбаннфюрер, – Сказки, господин археолог!
– Возможно, – покладисто согласился Замке. – Проверить эти сказки можно единственным способом.
– Каким же?
– Войти в кочующий оазис.
– Я не собираюсь этого делать, – сказал штурмбанфюрер.
– Это абсолютно безопасно, уверяю вас.
– А я вот схожу, – весело сказал Богер, откладывая автомат. – Интересно посмотреть, что там будет с войной и получу ли я генеральские погоны и Рыцарский крест.
– Не дури, Макс! – рявкнул Каунитц. Он, кажется, не на шутку перепугался.
– Капитан… – растерянно сказал Замке. По его глазам за стеклышками очков Фрисснер понял, что ученому очень, очень хочется сунуть свою умную голову в это колышущееся марево. С виду – обычный воздух, что там может быть страшного? Чушь. Сказки. Пустынные миражи.
– Ради бога, – сказал он.
Ягер скрипнул зубами, но смолчал. Муамар снова оказался рядом, возник бесшумно и почти моментально. Замке что-то спросил у него, араб развел руками.
– Я спросил, видел ли он раньше кочующий оазис.
– А он что?
– Я часто не понимаю его жестов…
– Метров сто, – отметил Богер и направился навстречу мареву. Ученый, увязая в песке, поспешил за ним.
– Они оба идиоты, – прошипел Ягер. – Остановите их, штурмбаннфюрер!
– Ерунда, – бросил Фрисснер.
– Вы ничего не понимаете!
– Вы тоже.
– Если с ученым что-то произойдет… – начал было Ягер, но Артур дернул его за рукав:
– Смотрите!
Кто-то из солдат громко охнул. Из середины мерцающей зыби во все стороны разбежались лучи, потом собрались в пучок и словно выстрелили навстречу идущим фигуркам Богера и Замке.
Через мгновение они исчезли в переливающихся струях света.
… Макс Богер открыл глаза.
Дощатый пол, окрашенный темно-красной краской.
На темно-красном – более яркие пятна. Кровь.
– Ты очнулся, немецкая свинья? – спросил ехидный голос над головой. Это прозвучало на плохом немецком, а вслед за вопросом на спину Богера наступил тяжелый башмак.
– Что… – прохрипел Богер. – Что…
– Он ничего не подпишет, – сказал другой голос.
Говорили уже по-английски. – Майкл, ты проспорил мне выпивку.
– Еще рано, – отозвался Майкл, ерзая ботинком по спине. – У меня и не такие говорили. Видел бы ты этого типа из лейбштандарта «Адольф Гитлер»… У него было наград больше, чем трипперных морских пехотинцев в госпитале Дюнкерка, а сломался через полтора часа.
– Этот держится третий день.
– Просто он еще не понял, что его ожидает. Эй, немецкая свинья! – уже снова по-немецки. – Ты меня слышишь, я знаю. Что, больно? Это тебе не пихать евреев в печку! Вставай, мы будем разговаривать, как джентльмены.
Нога исчезла, и Богер, кряхтя, встал на четвереньки. Все тело было налито ноющей болью, рот наполнен каким-то густым месивом… Макс сплюнул и увидел кровавые сгустки и бело-розовые осколки зубов.
Скривившись от дикой боли в спине и ребрах, он все же поднялся на ноги и разогнулся.
За столом сидели двое симпатичных молодых парней в американской военной форме. Лейтенанты, белобрысые, румянощекие. Один из них курил, второй разравнивал на столешнице мятый исписанный лист бумаги.
– Итак, штурмбаннфюрер СС Богер, готовы ли вы подписать чистосердечное признание, чтобы предстать перед судом с чистой совестью? – спросил он.
– Чем быстрее ты это сделаешь, тем быстрее получишь сигарету, – сказал второй. Так, значит, он и есть Майкл.
Макс стоял, покачиваясь.
– Учись у Робби Бирна, – сказал первый. – У него он бы давно все подписал.
– К черту, – окрысился Майкл. Богер прочитал таблички над нагрудными карманами… Фамилия Майкла была Кэссиди. Фамилия второго – Джером.
– У вас семья, штурмбаннфюрер Богер. Жена, двое детей, мать-старуха. Вы ведь не хотите, чтобы мы лишили их продовольственных карточек? – вкрадчиво спросил Джером, постукивая по столешнице кончиком автоматического карандаша. – Мало того, мы можем передать их красным, а знаете, что они делают с семьями офицеров СС?
– Я… не воевал на Восточном фронте… – выдохнул Богер.
– Им плевать, воевали вы там или нет. Мы передадим им сопроводительную записку, где укажем, что вы пытали русских военнопленных в Дахау и Треблинке. Мы даже можем предоставить соответствующие фотографии. Поэтому разумный человек – а вы же разумный человек? – подписал бы вот это заявление и спокойно отправился бы в камеру.
Кэссиди поднялся и сделал шаг к Максу. Он постоял несколько секунд, потом коротко ударил его в живот.
Боль разлилась по всему телу жаркой волной, но Макс устоял на ногах.
– Вот! – Кэссиди ткнул ему в лицо смятый листок. – Ты должен это подписать! Ты должен это подписать, нацистская свинья!!
»…признаю свое участие в пытках и последующем расстреле восемнадцати летчиков Британских королевских ВВС… карательная операция в Чехословакии, в ходе которой расстреляно около ста мирных жителей…»
– Я не был в Чехословакии! Я не расстреливал британских летчиков!
Удар.
Еще удар.
Богер упал навзничь и почувствовал, как тяжелый армейский ботинок Майкла Кэссиди наступает ему на гениталии, как придавливает их к дощатому полу…
После этого он потерял сознание.
29
Искалеченную артритом левую руку Юлиус Замке затягивал в черную перчатку. Этот ежеутренний ритуал был для него испытанием. Каждое движение отдавалось в скрюченных пальцах болью, от которой на лбу выступал крупными каплями пот и дыхание становилось прерывистым. Казалось бы, возраст позволял сделать исключение в тот или иной день, но старый Замке мучительно стеснялся этой руки, как будто она была не болезнью, а уродством, которое лучше не показывать родным и близким, и уж тем более не выносить на всеобщее обозрение.
Юлиус знал, что в институте ходят слухи об этой руке. Поговаривают, что он потерял ее во время какого-то рискованного эксперимента или во время взрыва, или в годы войны, отправившись на фронт простым солдатом. Вздор! Старый академик только посмеивался про себя, слушая очередное донесение своих информаторов. Никакого взрыва не было, ни какого эксперимента тоже, а уж истории про простого солдата распространяла только зеленая молодежь с первого курса. Просто артрит в разбитых старческих суставах.
Облачившись в свой парадный костюм и приколов к лацкану значок «Почетного легионера СС», с двумя серебряными рунами Зигель на фоне алых языков пламени, Юлиус Замке вышел из дома. Провожающая его до машины старшая служанка спросила:
– Какое меню вы бы хотели на сегодняшний ужин, господин Замке?
Юлиус в растерянности остановился перед открытой дверью черного «мерседеса». За два года, прошедшие после смерти жены, он так и не смог привыкнуть к этому ежедневному вопросу. Раньше все вопросы, связанные с завтраком, обедом и ужином, решала Этель.
– Знаете, Сельма, – нашелся Юлиус. – Сегодня ко мне в гости должны приехать дети… Свяжитесь, пожалуйста, с ними… Будут внуки…
– Хорошо, господин Замке, – служанка юркнула было за дверь, но вдруг остановилась. – Когда вас ждать, господин Замке?
– Сразу после парада небольшой фуршет… – задумчиво произнес Юлиус. – Я задерживаться долго не буду… Значит, где-то часам к трем.
Сельма сделала книксен и ускакала внутрь дома.
Замке знал, что про него и его молодую служанку в институте тоже идут пересуды. Но это была уж полная дребедень, не имеющая под собой никаких оснований. Этель была единственной женщиной в его жизни, с ее смертью остальные женщины перестали для Юлиуса существовать.
– Будет бомбить? – спросил Фрисснер.
– Вряд ли. Маленький итальянский отряд, что; ему с нас? К тому же он не знает, что тут под тентами, вдруг зенитные пулеметы? Да и наши МГ могут его запросто достать.
– Может, пальнем? – спросил азартный Богер.
– Не стоит, – сказал Артур. – Пусть себе летает. Нам лишний шум ни к чему.
Англичанин покружился еще немного и ушел на север. Фрисснер повернулся к машине и обнаружил, что Муамар стоял все это время практически у него за спиной. Ничего не сказав, проводник зыркнул глазами из-под своих тряпок.
– Вот и все. Спектакль закончен, – пробормотал Ягер. Он спрыгнул с подножки «фиата», обошел вокруг машины.
– Что вы мечетесь? – спросил Фрисснер ехидно.
– Я думаю, – сказал штурмбаннфюрер без всякой злости. – Некоторые думают сидя, некоторые – лежа, а я думаю в движении. Знаете, я не уверен, что этот самолет был таким уж безобидным.
– Мания преследования, – прошептал Богер так, чтобы Фрисснер слышал, а Ягер – нет. Но штурмбаннфюрер услышал.
– Отнюдь, – сказал он – Какого черта делать здесь разведчику? Шпионить за чахлым гарнизоном Эш-Шувейрефа? Он стратегически ничего не значит, и гонять сюда самолет – значит неразумно распоряжаться авиацией, которой у «томми» не так уж много. Кто-то что-то знает.
– Осталось начать поиск британских агентов среди нас, – с вызовом сказал Фрисснер.
– Чем черт не шутит… – Ягер забрался в салон и оттуда добавил нетерпеливо: – Ну, мы едем или нет?
Примерно около двух часов дня небо впереди заволокло сизыми тучами.
– Дождик, – сказал Богер почти радостно.
– Это не дождик, – Замке покачал головой. – Дождик тут в редкость… А вот песчаная буря – другое дело.
– Что вы сказали? – вскинулся Ягер.
– Песчаная буря, – повторил Замке. – Не волнуйтесь, она далеко. Вряд ли нас заденет.
Сзади засигналил грузовик, и Богер остановил машину Практически тут же в дверцу постучал Муамар. Он что-то показал на пальцах, и Ягер сообщил:
– Советует остановиться и переждать.
– Ради бога, – пожал плечами Фрисснер. – Тем более время обедать.
На горизонте собирались черные тучи.
Разогретые на спиртовках мясные консервы пришлись как нельзя кстати. Кое-кто из солдат отхлебывал из фляжек явно что-то спиртное, но Артур не стал делать замечаний – пустыня есть пустыня, и пусть лучше кто-то напьется и мирно спит в кузове, чем… Чем сделает нечто такое, что навредит экспедиции.
Замке ковырялся в банке без особого аппетита. «Вот кому бы глотнуть коньяку», – подумал Фрисснер и совсем уже готов был поделиться с ученым своим запасом, когда его опередил Богер.
– Выпейте, что ли, малость, – сказал он, протягивая Юлиусу фляжку. Эту блестящую фляжку с монограммой кригсмарине [21]Богер выиграл в карты у какого-то моряка в Киле и никогда с ней не расставался, уверяя, что выигрыш – к выигрышу.
Никто, правда, не собирался напиваться. Обст полностью контролировал ситуацию, и у Артура не было оснований ему не доверять. Из офицеров больше всех выпил Ягер, и Артур отметил для себя, что эту слабость штурмбаннфюрера надо бы иметь в виду.
– «Стэн», – Богер похлопал ладонью по коробчатому корпусу автомата. – Старина «стэн», вот уж не думал, что придется снова за него браться.
– Будем надеяться, что работать ему не придется, – сказал Фрисснер. Сам он на это не надеялся, но и вероятного противника как-то не представлял. Англичане? Глупости, так далеко они не забираются, разве что какой-нибудь летучий отряд вроде них самих… Местные гораздо опаснее, но и они хозяйничают севернее и восточнее, а здесь им попросту нечего делать.
«Нужно обязательно поговорить с Юлиусом. Рукопись его отца – не более чем путевые заметки, основанные на том, что писавший считал само собой разумеющимся, и оттого непонятные стороннему читателю. Возможно, Замке-младший что-то объяснит, растолкует».
Фрисснер не любил неопределенности, а эта затея с самого начала была одной сплошной неопределенностью…
Ему уже несколько раз было по-настоящему страшно. И страх этот не имел ничего общего с тем, который испытываешь, подкрадываясь ночью к стоящему спиной вражескому часовому, с тем, который леденит душу, когда летишь под зенитным огнем в «юнкерсе», с тем, который переживаешь под артиллерийским обстрелом, лежа в мелкой воронке, а по спине градом барабанят комья земли и части тел тех, кому не повезло…
Это был другой страх – липкий, медленный, заползающий во все клетки тела. Боится не мозг, не сердце, боится весь организм.
Артуру было страшно, когда он увидел черную антилопу.
А ночью в Эш-Шувейрефе он проснулся от странного ощущения, что на него кто-то смотрит. Он открыл глаза и лежал в душной темноте, истекая потом, не имея сил шевельнуть рукой, а в проем кривого маленького оконца вливался тусклый свет… И когда, собравшись с силами, Фрисснер рывком поднялся с постели и встал, он понял, что на него смотрела Пустыня. Смотрела внутрь утлого глиняного домика, на маленького смешного человечка, пришедшего невесть откуда искать свою погибель.
«Нет, такие мысли нужно гнать. Долой такие мысли. Нужно думать о чем-то далеком, родном».
Но не получалось…
Замке тем временем, покопавшись еще немного в своей порции, поднялся, отряхнул с коленей песок и направился к проводнику, спокойно стоявшему в стороне и смотревшему вдаль. Муамар, к слову сказать, ничего есть не стал, хотя консервы были не со свининой – с бараниной. Он лишь жевал какие-то черные комки, достав горсть их из мешочка на поясе. Чернослив или нечто подобное…
27
…тот, кто создал вас из слабости, потом после слабости дал вам силу.
Коран. Румы 53 (54)
Фюрер нервничал.
Шпеер не знал, почему. По его сведениям, Гитлер только что разговаривал по телефону с Вилли Мессершмиттом, а до этого общался с Редером и с Герингом. Кто из них испортил настроение? Вся штука в том, что это мог сделать каждый, но Шпеер все же грешил на Толстого Германа.
– Никогда, – сказал Гитлер, беспорядочно передвигая по столу чернильницу, словно играя ею в невидимые шахматы, – никогда не доверяйте людям, Шпеер. Они обещают одно, делают другое, а докладывают о третьем. Бездарные идиоты, кругом бездарные идиоты!
Шпеер слушал молча, хотя во многом разделял мнение фюрера.
– Идиоты… – еще раз повторил Гитлер, решительно захлопнул крышку чернильницы и совершенно иным, благостным и слегка усталым тоном спросил: – Не желаете пообедать со мной?
– С удовольствием, мой фюрер.
– Бросьте, – улыбнулся Гитлер, щеточка усов встопорщилась, вокруг глаз легли морщинки, – Вы же не вегетарианец, вы не любите мой стол.
– Пища может быть хорошо и плохо приготовленной вне зависимости от наличия мяса, – ответил Шпеер. – Если бы вы знали, мой фюрер, чем меня потчевали у Геринга! Я ушел голодным, не мог куска проглотить… А ведь он не вегетарианец.
– Раз уж вы пришли, давайте обсудим ваш вопрос за столом, – сказал фюрер, поднимаясь. – Я проголодался. Споры с идиотами необычайно влияют на аппетит. Пожалуй, когда все это закончится, я оставлю парочку идиотов на высоких постах исключительно для того, чтобы они приносили пользу моему пищеварению.
– Логично, мой фюрер.
В небольшой комнате был накрыт стол, очень просто, в вазе стоял букетик незнакомых Шпееру голубых цветов.
– Овощной суп, – сказал Гитлер, когда принесли фарфоровую супницу. – Рекомендую.
– Благодарю. – Шпеер учтиво поклонился.
Они обедали в молчании, фюрер, видимо, до сих пор окончательно не успокоился – стучал ложкой, морщил брови. Точно, Геринг. В последнее время Гитлер часто ссорился с военными, с учеными… Фюрер искал новое оружие.
Нет, неверно.
Фюрер требовал новое оружие. Такое, которое было бы только у Германии.
Нет, снова неверно.
Такое, какое было бы только у него.
– … Если мы создадим оружие, применение которого даст совершенно неожиданный эффект, то у нас еще есть шанс выиграть войну, – сказал Шпееру генерал-полковник Фридрих Фромм, когда они месяц назад обедали в мрачноватом, но все равно уютном отдельном кабинете ресторана «Хорхер».
– Чудо-оружие? – хмыкнул Шпеер. – Не стоит так сгущать краски, генерал. Мы можем выиграть войну и без него.
– У кого? У русских? Допустим. Но потом перед нами встанет Америка…
– Генерал, вы видели американский танк? Это боевая колесница… несколько тонн жести с игрушечным моторчиком. Не преувеличивайте мощь Америки, и я уверен, что мы обойдемся и без чудо-оружия. И потом, что это такое? Мне бы положено знать…
– Мощь Америки… «Нет более тупых людей, чем американцы. Они никогда не смогут сражаться, как герои», – процитировал Фромм. – Вы тоже в это верите? Сомневаюсь, Шпеер, вы же не такой человек.
– Да, фюрер был не во всем прав, когда сказал это. Хотя время покажет… Так что там с чудо-оружием, генерал?
– Я поддерживаю контакт с группой ученых, занятых его разработкой, – сказал генерал, без аппетита копаясь в салате. – Оно в состоянии уничтожать целые города, и с его помощью можно заставить Англию капитулировать. Вам бы нужно посетить их, рейхсминистр…
Шпеер съел очередную ложку действительно вкусного и ароматного супа и мельком взглянул на фюрера. Тот о чем-то задумался, кроша хлеб.
Точно, это был Геринг. И речь шла, скорее всего, о пресловутом «чудо-оружии». Как там заявил битый волк Феглер [22]? «В правительственных и военных кругах не уделяют должного внимания исследованиям в области ядерной физики». Результатом этого заявления стала беседа Шпеера с Гитлером, в ходе которой рейхсминистр предложил назначить Толстого Германа номинальным председателем Имперского совета по научным исследованиям, наделив его исключительно представительскими функциями. Видимо, об этом, среди прочего, и шел разговор – Геринг прекрасно понимал, что он будет куклой, а Гитлер требовал от Германа делать то, что ему советуют.
Фюрер во многом был прав.
На февральском совещании по выполнению четырехлетнего плана он сильно критиковал Геринга за то, что тот не справляется с производством вооружений. Геринг, привыкший работать с покойным Тодтом и ожидавший той же покорности от вновь назначенного рейхсминистра Шпеера, был неприятно удивлен. Что ж, так ему и надо.
– Геринг был очень недоволен, – произнес неожиданно Гитлер, словно прочитав мысли Шпеера. – Но он это заслужил. Если бы вы знали, Шпеер, как тяжело с ними работать… Как тяжело! Может быть, вы порадуете меня хоть чем-то? За обедом нужно говорить о приятных вещах.
Официант унес пустые тарелки, появились овощные – морковные и свекольные – котлетки с гарниром.
– И вина. Принесите немного вина для рейхсминистра, – велел фюрер.
Шпеер удивился, но ничего не сказал. На крупных приемах вино за столом у Гитлера было привычным, хотя сам фюрер не пил, но вот так…
Вино оказалось замечательным. Шпеер сделал маленький глоток и увидел, что фюрер не ест, а наблюдает за ним.
– Хорошее вино? – спросил он с интересом.
– Отличное, мой фюрер.
– Пейте, пейте. Так что там у нас с хорошими вестями? Меня интересуют прежде всего физика и «Тангейзер». Как вы думаете, Геринг будет упрямиться и дальше?
– Я полагаю, мой фюрер, что рейхсмаршал успокоится и все поймет. Дайте только срок. Что касается остального, то у меня запланирована встреча с Фроммом, Мильхом и рядом ученых, которые работают в этом направлении.
– Постарайтесь разобраться детально. Что им нужно, что они обещают. На этом нельзя экономить.
– Мне кажется, Фромм это прекрасно понимает. Думаю, и Мильх тоже, – добавил Шпеер.
– Вот и хорошо, Шпеер, вот и хорошо. И постарайтесь, чтобы они действовали как можно осторожнее. Вы же знаете ученых: эти люди слишком оторваны от жизни и ради раскрытия всех тайн готовы поджечь земной шар… Однако я, к счастью, до этого не доживу.
– Все будет в порядке, – заверил Шпеер. – Что касается «Тангейзера», то здесь пока ясности меньше. Во-первых, информация из Африки практически не поступает, и мы узнаем о том, удачно или нет завершилась операция, лишь спустя определенный срок. Во-вторых, бригаденфюрер фон Лоос утверждает, что отряд подобран надлежащим образом и только что-нибудь непредвиденное может отрицательно сказаться на его судьбе.
– А что этот подполковник, который наехал на мину?
Шпеер в очередной раз подивился памяти Гитлера и сказал, отложив вилку:
– Подполковник Рике умер, мой фюрер. В самолете, уже почти в Германии.
– Жаль, жаль… – Гитлер аккуратно отрезал кусочек морковной котлетки и буркнул, перед тем как засунуть ее в рот:
– Они провалят все. Попомните, Шпеер, они провалят все.
– Мой фюрер, – решился Шпеер. Он отодвинул тарелку. – Мой фюрер, я думаю, вся эта затея с «Тангейзером» – чистой воды афера. Я ознакомился с ситуацией ближе. Основываться на неоконченной работе достаточно сомнительного археолога, который к тому же повредился в рассудке… Только Зиверс может заниматься подобным.
– Не только Зиверс, – возразил фюрер. – Знаете, Шпеер, я боюсь, что мы попросту можем повторить историю с ядерными исследованиями. Древняя мудрость таит страшные секреты, которые не может объять человеческий ум, пусть это даже ум величайшего ученого. Поэтому лучше переоценить ситуацию, чем недооценить. Вы не знаете, но я вам скажу: три года назад русские едва – едва! – не заполучили в свои руки то, что сделало бы нынешнюю войну невозможной. Полноте, да нас просто уже не было бы! Они бы растоптали нас. растерли в кровавый порошок. Я иногда думаю об этом, но обычно стараюсь гнать подобные мысли прочь. Так что сегодня нужно использовать все возможности, и реальные, и самые мифические на первый взгляд. Подумайте сами: что мы теряем в худшем случае? Отряд. А что мы можем приобрести? Может быть, победу над миром, силу, равных которой нет! И тогда… – Гитлер помолчал. – Тогда… Даже я не знаю, что будет тогда, мой уважаемый Шпеер.
28
Не поможет вам бегство, если вы бежите от смерти…
Коран. Сонмы. 16 (16)
– Вы помните моего отца? – спросил Юлиус. Араб покосился на него и сделал неопределенный жест, словно месил что-то кулаком.
– Не понимаю, – признался Юлиус. – Отец писал о вас… «Если бы Муамар ушел, пустыня поглотила бы меня, как глотала она тысячи подобных мне». Вы его спасли от смерти?
Проводник покачал головой.
– Возможно, он оценивал это именно так… Я искренне вам благодарен. К сожалению, я никак не могу вас вознаградить, я беден и к тому же не совсем свободен…
Араб посмотрел Юлиусу прямо в глаза. Постоял, потом решительно указал пальцем на север и кивнул.
– Вернуться?
Араб снова кивнул, это могло быть только утверждение.
– Это невозможно.
Снова энергичный кивок, снова палец на север.
«Если бы каждый, кто шел с нами, знал о предстоящих трудностях, о том, какова пустыня на самом деле и что она скрывает в своих отвратительных прожаренных солнцем недрах, эта экспедиция не состоялась бы. Только я да Муамар пошли бы туда снова, но он покинул меня, а я немощен и окружен стеной непонимания»…
Отец писал это, вернувшись отсюда.
Он вернулся живым.
Что мешает вернуться живым его сыну?
– Нет, мы не будем возвращаться, – решительно сказал Замке. – Мы должны дойти до конца. Вы можете объяснить, куда и как мы движемся?
Муамар издал короткий глухой звук, более всего напоминавший смешок, и отвернулся, всем своим видом демонстрируя окончание беседы.
– Что за дерьмо, – сказал в сердцах Каунитц, растирая правую щеку – после контузии в Норвегии она у него немела. – Мы едем, сами не зная куда. А если этот молодчик приведет нас к своим головорезам на верблюдах?
– У нас пулеметы, – возразил Богер.
– Ночью мы будем дрыхнуть, они подкрадутся и перережут нам глотки.
– Муамару можно доверять, но доверять с оглядкой, – сказал Фрисснер, – И бояться его не следует.
– Черт с ним, с этим сумасшедшим арабом. Скажите мне лучше, что это такое?
Все посмотрели в ту же сторону, что и Каунитц.
– Я ничего не вижу, приятель, – сказал Макс.
– Смотри внимательнее. Вон там, где чахлый кустик торчит из песка.
Фрисснер прищурился и действительно увидел… Зыбкое дрожание воздуха, но не просто жар от раскаленного песка, – а вибрация, радужными волнами разбегавшаяся по воздуху. Незримое на миг становилось то зеленым, то ярко-оранжевым, то вспыхивало сразу всеми цветами спектра.
– Метров триста, пожалуй, – оценил Каунитц. Фрисснер повернулся и окликнул ученого:
– Господин Замке! Скорее сюда! Солдаты тоже увидели – они бросили свои нехитрые занятия и повскакивали с мест.
– Очень, очень любопытно, – пробормотал Замке. – Я такого не видел.
– Что это?
– Это кочующий оазис. По преданию, он нередко появляется вслед за песчаной бурей, и если войти в него, можно видеть будущее.
– Можно что? – переспросил Ягер.
– Видеть свое будущее… – задумчиво повторил ученый.
– Какого черта?
– Нет, действительно. Об этом писал еще в шестом веке Музаффар Хаммади. Об этом упоминают «Странствие Джелала», записки нескольких абиссинских торговцев и командиров отрядов, посылавшихся негусом на разведку пустынь, работы более поздних исследователей… Говорят, это безвредно. Тем более, будущее это отдаленно, да и не всегда реально. Может быть, мираж…
– Тогда какого черта? – снова повторил штурмбаннфюрер, – Сказки, господин археолог!
– Возможно, – покладисто согласился Замке. – Проверить эти сказки можно единственным способом.
– Каким же?
– Войти в кочующий оазис.
– Я не собираюсь этого делать, – сказал штурмбанфюрер.
– Это абсолютно безопасно, уверяю вас.
– А я вот схожу, – весело сказал Богер, откладывая автомат. – Интересно посмотреть, что там будет с войной и получу ли я генеральские погоны и Рыцарский крест.
– Не дури, Макс! – рявкнул Каунитц. Он, кажется, не на шутку перепугался.
– Капитан… – растерянно сказал Замке. По его глазам за стеклышками очков Фрисснер понял, что ученому очень, очень хочется сунуть свою умную голову в это колышущееся марево. С виду – обычный воздух, что там может быть страшного? Чушь. Сказки. Пустынные миражи.
– Ради бога, – сказал он.
Ягер скрипнул зубами, но смолчал. Муамар снова оказался рядом, возник бесшумно и почти моментально. Замке что-то спросил у него, араб развел руками.
– Я спросил, видел ли он раньше кочующий оазис.
– А он что?
– Я часто не понимаю его жестов…
– Метров сто, – отметил Богер и направился навстречу мареву. Ученый, увязая в песке, поспешил за ним.
– Они оба идиоты, – прошипел Ягер. – Остановите их, штурмбаннфюрер!
– Ерунда, – бросил Фрисснер.
– Вы ничего не понимаете!
– Вы тоже.
– Если с ученым что-то произойдет… – начал было Ягер, но Артур дернул его за рукав:
– Смотрите!
Кто-то из солдат громко охнул. Из середины мерцающей зыби во все стороны разбежались лучи, потом собрались в пучок и словно выстрелили навстречу идущим фигуркам Богера и Замке.
Через мгновение они исчезли в переливающихся струях света.
… Макс Богер открыл глаза.
Дощатый пол, окрашенный темно-красной краской.
На темно-красном – более яркие пятна. Кровь.
– Ты очнулся, немецкая свинья? – спросил ехидный голос над головой. Это прозвучало на плохом немецком, а вслед за вопросом на спину Богера наступил тяжелый башмак.
– Что… – прохрипел Богер. – Что…
– Он ничего не подпишет, – сказал другой голос.
Говорили уже по-английски. – Майкл, ты проспорил мне выпивку.
– Еще рано, – отозвался Майкл, ерзая ботинком по спине. – У меня и не такие говорили. Видел бы ты этого типа из лейбштандарта «Адольф Гитлер»… У него было наград больше, чем трипперных морских пехотинцев в госпитале Дюнкерка, а сломался через полтора часа.
– Этот держится третий день.
– Просто он еще не понял, что его ожидает. Эй, немецкая свинья! – уже снова по-немецки. – Ты меня слышишь, я знаю. Что, больно? Это тебе не пихать евреев в печку! Вставай, мы будем разговаривать, как джентльмены.
Нога исчезла, и Богер, кряхтя, встал на четвереньки. Все тело было налито ноющей болью, рот наполнен каким-то густым месивом… Макс сплюнул и увидел кровавые сгустки и бело-розовые осколки зубов.
Скривившись от дикой боли в спине и ребрах, он все же поднялся на ноги и разогнулся.
За столом сидели двое симпатичных молодых парней в американской военной форме. Лейтенанты, белобрысые, румянощекие. Один из них курил, второй разравнивал на столешнице мятый исписанный лист бумаги.
– Итак, штурмбаннфюрер СС Богер, готовы ли вы подписать чистосердечное признание, чтобы предстать перед судом с чистой совестью? – спросил он.
– Чем быстрее ты это сделаешь, тем быстрее получишь сигарету, – сказал второй. Так, значит, он и есть Майкл.
Макс стоял, покачиваясь.
– Учись у Робби Бирна, – сказал первый. – У него он бы давно все подписал.
– К черту, – окрысился Майкл. Богер прочитал таблички над нагрудными карманами… Фамилия Майкла была Кэссиди. Фамилия второго – Джером.
– У вас семья, штурмбаннфюрер Богер. Жена, двое детей, мать-старуха. Вы ведь не хотите, чтобы мы лишили их продовольственных карточек? – вкрадчиво спросил Джером, постукивая по столешнице кончиком автоматического карандаша. – Мало того, мы можем передать их красным, а знаете, что они делают с семьями офицеров СС?
– Я… не воевал на Восточном фронте… – выдохнул Богер.
– Им плевать, воевали вы там или нет. Мы передадим им сопроводительную записку, где укажем, что вы пытали русских военнопленных в Дахау и Треблинке. Мы даже можем предоставить соответствующие фотографии. Поэтому разумный человек – а вы же разумный человек? – подписал бы вот это заявление и спокойно отправился бы в камеру.
Кэссиди поднялся и сделал шаг к Максу. Он постоял несколько секунд, потом коротко ударил его в живот.
Боль разлилась по всему телу жаркой волной, но Макс устоял на ногах.
– Вот! – Кэссиди ткнул ему в лицо смятый листок. – Ты должен это подписать! Ты должен это подписать, нацистская свинья!!
»…признаю свое участие в пытках и последующем расстреле восемнадцати летчиков Британских королевских ВВС… карательная операция в Чехословакии, в ходе которой расстреляно около ста мирных жителей…»
– Я не был в Чехословакии! Я не расстреливал британских летчиков!
Удар.
Еще удар.
Богер упал навзничь и почувствовал, как тяжелый армейский ботинок Майкла Кэссиди наступает ему на гениталии, как придавливает их к дощатому полу…
После этого он потерял сознание.
29
Для Аллаха это не трудно.
Коран. Ангелы. 18(17)
Искалеченную артритом левую руку Юлиус Замке затягивал в черную перчатку. Этот ежеутренний ритуал был для него испытанием. Каждое движение отдавалось в скрюченных пальцах болью, от которой на лбу выступал крупными каплями пот и дыхание становилось прерывистым. Казалось бы, возраст позволял сделать исключение в тот или иной день, но старый Замке мучительно стеснялся этой руки, как будто она была не болезнью, а уродством, которое лучше не показывать родным и близким, и уж тем более не выносить на всеобщее обозрение.
Юлиус знал, что в институте ходят слухи об этой руке. Поговаривают, что он потерял ее во время какого-то рискованного эксперимента или во время взрыва, или в годы войны, отправившись на фронт простым солдатом. Вздор! Старый академик только посмеивался про себя, слушая очередное донесение своих информаторов. Никакого взрыва не было, ни какого эксперимента тоже, а уж истории про простого солдата распространяла только зеленая молодежь с первого курса. Просто артрит в разбитых старческих суставах.
Облачившись в свой парадный костюм и приколов к лацкану значок «Почетного легионера СС», с двумя серебряными рунами Зигель на фоне алых языков пламени, Юлиус Замке вышел из дома. Провожающая его до машины старшая служанка спросила:
– Какое меню вы бы хотели на сегодняшний ужин, господин Замке?
Юлиус в растерянности остановился перед открытой дверью черного «мерседеса». За два года, прошедшие после смерти жены, он так и не смог привыкнуть к этому ежедневному вопросу. Раньше все вопросы, связанные с завтраком, обедом и ужином, решала Этель.
– Знаете, Сельма, – нашелся Юлиус. – Сегодня ко мне в гости должны приехать дети… Свяжитесь, пожалуйста, с ними… Будут внуки…
– Хорошо, господин Замке, – служанка юркнула было за дверь, но вдруг остановилась. – Когда вас ждать, господин Замке?
– Сразу после парада небольшой фуршет… – задумчиво произнес Юлиус. – Я задерживаться долго не буду… Значит, где-то часам к трем.
Сельма сделала книксен и ускакала внутрь дома.
Замке знал, что про него и его молодую служанку в институте тоже идут пересуды. Но это была уж полная дребедень, не имеющая под собой никаких оснований. Этель была единственной женщиной в его жизни, с ее смертью остальные женщины перестали для Юлиуса существовать.