Страница:
– Элий! – закричал Вер и ринулся вон из приюта киников.
В сердце ему как будто ткнули иголкой. Впервые он тревожился за другого, впервые испытал настоящую боль.
За коричневой грязной занавеской царила непроглядная ночь. И в этой ночи светились лишь две цепочки огней – фонари вдоль автомагистрали. Сколько времени Вер был в отключке? Наверняка не более часа. Элий не мог исчезнуть давно: на киника напали минут десять или пятнадцать назад.
Вер бежал так, будто потерял самого себя. Без Элия он – ничто. Тень, утратившая своего хозяина. Дверь, от которой потерян ключ. Он так и подумал о себе – «дверь», и сам подивился сравнению…
Вер не увидел, а угадал тень, метнувшуюся из кустов, – по дуновению ночного воздуха, по шороху листьев. Но он безошибочно ушел в сторону, пнул нападавшего в колено, а уж затем перехватил руку с ножом и выломал кисть. Раздался противный хруст. Человек взвыл и рухнул на землю. Вер не видел его лица, но слышал судорожные вздохи, похожие на всхлипы. Человек дернулся, пытаясь вырваться, и тут же вновь закричал от боли.
– Где Элий? – спросил Вер, выламывая кисть еще больше.
– Там… – прохрипел пленник.
– Где там? – передразнил Вер и стиснул пальцы. Тот заорал в ответ:
– Там! Там! У источника…
Вер вспомнил храм Нимфы на берегу. Какое удачное совпадение. Или НЕсовпадение? Он, Вер, загадал для Элия желание, и Элий не может погибнуть, пока оно не исполнится. Волей-неволей боги вынуждены помогать сенатору, хотят они того или нет. Боги на службе у гладиатора! Порой надо угодить в подобную переделку, чтобы докопаться до сути вещей…
Суть вещей… Его интересует суть вещей или жизнь Элия?
Вновь сердце сжалось, а потом заколотилось как сумасшедшее.
Вер ударил пленника кулаком по затылку, оглушая, и бросился бежать. Он двигался очень быстро и совершенно бесшумно. Ночной ветерок, играющий листвой лавров, производил гораздо больше шума, чем мчащийся по тропинке гладиатор. Он лишь почувствовал приближение реки по свежему влажному дыханию. И почти тут же увидел свет возле забытого храма. Почему бы нимфе не прийти на помощь Элию? В такого парня могла бы влюбиться богиня. Или не могла бы? Умеют боги вообще любить? Себя – может быть… Но не смертных. «Боги любят Рим», – часто повторяет император Руфин. Интересно, боги сами поведали ему об этом?
Вер приник к земле и пополз. В этот момент земля показалась ему ледяной, коварной и скользкой. Равнодушной и даже враждебной. Земля имеет что-то против него, Вера, лично. Он двигался, работая локтями и бедрами, а мысли текли сами собой, мысли о чем-то великом, огромном, рядом с чем жизнь Элия казалась почти равной жизни светляка или лягушки. Или, напротив, все это великое было ничтожно рядом с жизнью Элия.
Пульсирующий, холодный свет становился все ближе. И вдруг ночная тишина лопнула от крика. Человек, закричав, пытался сдержаться, но не мог пересилить боль и вновь кричал.
– Вот так уже лучше, – послышался насмешливый хриплый голос.
Вер раздвинул ветви кустов. Поначалу ему показалось, что сам храм Нимфы и три человека, стоящие перед ним, освещены лучом фонаря. Потом понял, что ошибся.
Людей было всего двое.
А третий, стоящий как раз посередине, был гением. И именно от него исходило мертвенное белое сияние, обводя платиновым контуром колонны храма, алтарь и ветви деревьев. А потом Вер увидел Элия. Тот висел вниз головой, привязанный за ноги к толстой горизонтальной ветви огромного дуба. Само это подвешивание должно было вызвать непереносимую боль в искалеченных ногах бывшего гладиатора. Но мучителям этого показалось мало. Один из них держал в руках розгу, от ударов на теле Элия остались алые следы, похожие на порезы.
– Будешь говорить? Тебя ждет казнь «по древнему обычаю». Сначала засекут до смерти, а потом отрубят голову.
– Чтоб тебя Орк сожрал… – прохрипел Элий и дернулся в напрасной попытке освободиться.
Веревка закрутилась, и тело Элия принялось вращаться. Гений рассмеялся.
– Продолжай, – приказал подручному окруженный платиновым сиянием мучитель.
Поначалу хриплый голос говорящего показался знакомым. Но почти сразу Вер понял, что ошибся. Просто у гениев сходные голоса. Уже не людские. Но еще не божественные. Это был не его гений.
Вер бесшумно извлек из ножен меч и весь собрался в комок, по-звериному изготовясь к прыжку. Он надеялся, что у Элия не осталось больше сил безмолвно выносить пытку, и пленник непременно закричит. Крик отвлечет палачей и заглушит шорох веток.
Элий закричал.
В ту же секунду Вер выпрыгнул из кустов и полоснул клинком по спине платинового палача. Гений завизжал и рванулся вверх, рассыпая вокруг холодные белые искры и роняя вниз горячие капли крови. Вер тут же повернулся и ударил палача-человека в грудь. Третий пытатель в ужасе вскрикнул и бросился к реке. Вер изо всей сил пнул раненого палача в пах, чтобы окончательно себя обезопасить, и только после этого перерезал веревку, которой были связаны лодыжки пленника.
– О боги, это ты, Юний… я тебя заждался… – Обессиленный, Элий повалился на землю.
– Ты заплатишь за это, проклятый гладиатор, – донесся сверху переполненный яростью и болью голос.
– Тогда хотя бы скажи, кому я должен выслать чек?! – крикнул Вер, запрокидывая голову и пытаясь разглядеть в темном небе загадочного летуна.
Но в небесной черноте сверкали лишь равнодушные молочные капли звезд.
Вер обыскал раненого палача, нашел при нем нож и электрический фонарик.
Фонарь оказался весьма кстати. Вер осветил лицо раненого.
– Ба, старый знакомый! Кажется, мы пили с тобой вместе в таверне и ты предлагал мне десять миллионов? Бедняга, ты все потратил, если очутился здесь!
– воскликнул Вер, наклоняясь над лежащим. – Кир-фокусник?
– Кир-паук. Я был… фокусником… когда-то…
– Отлично, Кир. И лучше бы ты им и оставался. В ночной тишине грохнули один за другим два выстрела. Первый угодил Киру в грудь – луч фонарика прекрасно освещал жертву. Второй грянул через долю секунды. Но и этого краткого мгновения хватило гладиатору, чтобы отпрянуть. Он перекатился по земле и, увлекая за собой Элия, рухнул в кусты. В тот же момент с реки послышался удаляющийся стук лодочного мотора. Вер выскользнул из зарослей и вернулся к раненому. Но задавать
какие-либо вопросы было уже некому. Вер кинулся в погоню, не разбирая дороги. Береговые заросли трещали под его напором. Неожиданно белым огнем брызнуло в глаза, мощный удар опрокинул гладиатора на землю. Вер очнулся, лежа в траве. Поднес руку к лицу. На лбу вспухала здоровенная шишка. В темноте гладиатор налетел на горизонтальную ветку. Его остановил случай. Выигранное гладиатором клеймо требовало, чтобы он вернулся: нельзя было оставлять Элия в таком состоянии одного. Оказывается, надо было хорошенько треснуться головой, чтобы понять такую малость. Вер вскочил и помчался назад. Сенатор сидел там, где его оставил Вер, привалившись спиною к стволу дерева. Зубы раненого громко клацали, как ни пытался последователь стоиков унять предательскую дрожь.
– Ну как ты? – спросил Вер. – Сможешь доковылять до дороги?
Он помог другу подняться. Элий сделал пару шагов, пошатнулся и шлепнулся на землю. Вер осветил фонариком бок Элия. Казалось, пленника не секли, а резали бритвой. Вся кожа была красна от крови.
Юний Вер содрогнулся от жалости, разглядывая следы пыток. Гладиатор спешно разодрал свою тунику на полосы и обмотал бок раненого, чтобы хоть немного унять кровь. Потом подобрал с земли тунику с пурпурной полосой и надел ее на сенатора. Но Элия все равно продолжала бить дрожь. Кожа его была холодной и липкой от пота.
– В траве должна быть булла Летиции Кар. Гений швырнул ее туда… – сказал Элий, клацая зубами. – Поищи, будь добр.
– Зачем тебе эта дурацкая булла? – недовольно пробурчал Вер, шаря лучом фонарика по траве.
– Н-н-надо…
Булла нашлась, Вер поднял ее, связал разорванный шнурок и протянул Элию. К его изумлению, сенатор надел амулет себе на шею. Ну что ж, пусть попробует отыскать Летицию Кар таким образом.
– Я знаю, что тебе нужно сейчас – бокал горячего вина с пряностями, – произнес Вер наигранно бодрым тоном.
– Мне нужно в больницу, – сказал Элий.
Роскошь Палатинского дворца поражает и подавляет. Сверкают позолотой капители бесчисленных колонн. Комнаты и залы набиты статуями, картинами и старинной мебелью так, что негде ступить. Мозаики изысканы, фрески совершенны. Куда бы ни пошел, из любого угла таращится на тебя какой-нибудь Деций с острым прямым носом и глубоко посаженными глазами, задрапированный в мраморную тогу.
Император Руфин сидел в таблине за столом из черного дерева и разглядывал противоположную стену, на которой была выложена из драгоценных камней карта Римской Империи. Всякий раз, глядя на нее, Руфин со вздохом отмечал, что император Гостилиан, задумав поместить на стене карту, совершил две ошибки. Первую – полагая, что Империя всегда будет пребывать в своих прежних пределах.
Вторую – решив, что мир, находящийся за границами Рима, не должен интересовать императора. Впрочем, Гостилиана можно было понять. Это было начало Второго тысячелетия. Рим был опьянен властью, подаренной ему богами. Он помолодел и походил на юношу, только что получившего огромное наследство. Жизнь начиналась заново. Стоило гладиатору выиграть поединок, и тут же прекратилась чума, грозившая унести половину населения Империи, еще одна победа на арене – и засушливая жаркая погода, сулящая голод, сменилась обильными дождями. Надо было только уметь желать. Надо было знать, что желать. У Империи все было впереди. Ей было все или почти все по силам.
Ошибку предшественника пришлось устранять наследникам. Постепенно на карте появились золотые накладные полосы – драгоценные шрамы, оставшиеся на Месте отделения от Империи ее провинций. Британия, Африка, Египет… Месопотамия, проникнутая духом зороастризма, так в принципе никогда и не была подлинной провинцией Рима. Ее отделение было особенно болезненным. Ибо любой начинающий политик в Риме понимал, что новое независимое царство никогда не будет лояльным к Империи, как ни старался Римский орел удержать в лапах эту добычу.
Руфин открыл футляр из черного дерева и нажал педаль. Из темноты явился огромный стеклянный голубой шар, светящийся изнутри слабым белым светом. От легкого прикосновения руки шар начинал вращаться, и тогда начерченные на нем разноцветными контурами страны и континенты проплывали перед глазами императора. Руфина тревожили горящие желтым и оранжевым пятна, лежащие на севере и востоке. Царство готов на границах Борисфена. Царство викингов на Северном море. Московское княжество и Новгородская республика делили земли от северных болот и до устья могучей реки Ра. Все последнее время с востока приходили тревожные вести. И Руфин не мог понять, что означает этот заунывно воющий опасный ветер, поднявшийся над степями. Где уста, что своим дыханием гонят темные тучи с востока? И что означает полет этого таинственного урагана для Великого Рима?
Но больше всего его волновали события, начало которым было положено в далекой Империи Цзинь. Шесть лет назад она перестала существовать и превратилась в Улус Великого Хана.
Теперь там воцарился завоеватель, явившийся из неведомых земель с севера. О нем рассказывали страшные и странные истории. И лишь одна была достоверна – он велел перебить все римское посольство в китайской столице. О бесчисленных воинах, мчащихся на низкорослых лошадках без устали день и ночь, ходили легенды. Армия Чингисхана двигалась все дальше, захватывая все новую добычу. Могучий Хорезм пал, как какое-нибудь крошечное слабосильное царство. Людские потери исчислялись сотнями тысяч, а может, даже миллионами. Руфин подозревал, что погибших боятся считать. Император пытался успокоить себя тем, что странные и страшные события происходят вдалеке от Римских границ.
Но императору так и не дали сосредоточиться и подумать. Как всегда. Дверь отворилась, и в таблин вошел человечек маленького роста, придерживая локотком толстую папку в кожаном переплете. Войдя, академик Трион небрежно махнул рукой, будто отгонял мух, а не приветствовал самого императора Рима, и без приглашения засеменил к глубокому кожаному креслу. Руфин давно привык к манерам – или, вернее, к отсутствию всяких манер у своего гостя. Перед ним был главный физик-теоретик и президент Физической академии Гай Валерий Трион, римский гражданин всего во втором поколении, человек, одаренный многими талантами.
Первым делом гость, ни слова не говоря, извлек из кармана отливающий серебром небольшой футляр и поставил его на стол. Хитро подмигнув императору, Трион повернул тумблер, и комната наполнилась коротким.неприятным треском. Звук становился все тоньше, пронзительнее и наконец исчез.
– Ну вот, теперь можно говорить, – улыбнулся гость, отчего лицо его сделалось одновременно и хитрым и глуповатым – точь-в-точь ребенок радуется своей проделке. – Ни боги, ни гении больше нас не слышат.
– Что нового? – Несмотря на заверения гостя, Руфин все равно невольно понизил голос.
Ибо по странному блеску в глазах своего Триона понял, что тот явился к императору не с пустыми руками.
– Получилось, – выдохнул Трион. – Сегодня. Когда я понял, что дело сделано, то ощутил себя богом!
– Все прошло удачно?
– О да! Один человек пострадал, но это ерунда. Все хорошо.
Руфин решил, что пострадавший отделался парой царапин. Никогда в жизни он так не ошибался.
– Отлично! – Император откинулся на спинку кресла, погладил руками выточенные в виде львиных голов подлокотники. – Я, конечно, не так велик, как Юлий Цезарь, но я тоже кое-что сделал, не так ли? У меня нашлось достаточно смелости поверить в твою безумную затею, Трион. А они точно не знают? – Он выразительно поднял глаза к небу.
– Наши приборы работают день и ночь. Для них это всего лишь старый стадион.
Люди примитивны, все на что они способны, это украсть огонь у богов и тупо разжигать день изо дня примитивный костер. Богам никогда не придет в голову подозревать в том, что сделал я, обитателей Земли. Пока Олимпийцы вдыхают ароматы жертвоприношений, мы можем заняться более важными делами.
Гость самодовольно захихикал, но император не спешил ему вторить.
– Если боги так жестоко покарали Прометея за кражу простого огня, то что они сделают с нами, а, Трион?
– Я у них ничего не крал, – заявил президент Физической академии. – Я все придумал сам. А когда у Рима появится новое оружие, мы будем говорить с богами на равных. И наконец станем свободными. Сбудется мечта Империи.
– Не будем забегать вперед. Боги не любят тех, кто торопится. Я, конечно, не так велик, как Юлий Цезарь, но я кое-что знаю о мечте Империи.
Ученый понял, что время его аудиенции истекло, и поднялся.
– Сегодня день новой эры, – сказал Трион. – А людям кажется, что не произошло ничего примечательного.
– Да, ничего примечательного, – кивнул Руфин, – если не считать недоразумения с Вером. И нападения на сенатора Элия. Мой милый родственничек опять во что-то ввязался. Я начинаю подозревать, что он немного не в себе. Что вполне естественно для человека, перенесшего тяжелую травму и клиническую смерть.
Трион энергично затряс головой:
– Как же! Элий спятил?
Ну нет, нам не может так повезти. Сенатор наверняка о чем-то догадывается. Он уже запрашивал финансовые отчеты академии.
Теперь хочет создать комиссию для проверки. Я заказал кое-кому в печати статьи с призывами не скупиться на научные расходы.
– Элия не убедят какие-то статьи в вестниках. Не забывай, он провел в Афинской академии пять лет.
– И еще три в Александрии. Но при» этом продолжает мыслить примитивно. Он может нам помешать. Хорошо бы…
– Будь с ним настороже, – Руфин не дал Триону договорить.
– Ладно, Август, разбирайся с Элием сам, – милостиво решил Трион. – А я буду заниматься своим делом.
Когда академик ушел, император вновь принялся рассматривать карту. И вновь подумал, как лживо то, что выдрано из единого целого. На карте Рим могущественен и окружен союзниками. Единственно, в преданности Месопотамии можно порой усомниться. Но это не так и важно, если практически ты владеешь всей Европой.
Могущественные банки управляют ее экономикой, самые лучшие легионы охраняют ее границы. Но если взглянуть на стеклянный хрупкий глобус из синего стекла, то тут же окажется, что Рим бесконечно одинок. Ибо восток бурлит, переполненный готовыми хлынуть на завоевания народами, а север настороженно враждебен. Юг же совершенно отстранен. И при этом Рим является хранителем двухтысячелетней культуры, впитав в себя десятки, а может, и сотни культур, сплавив их в единое целое. Но это не добавляет ему твердости в схватке с остальным миром. Зато порождает зависть. Богатство Рима кружит головы слишком многим.
Руфин почувствовал, как противный холод сдавливает его сердце. Он должен сохранить Рим, чего бы это ни стоило. На богов уповать не стоит. Боги капризны. Они в любой момент могут передумать. Наверняка Элий привел бы по этому поводу цитату из Марка Аврелия. И Руфин даже знал, какая подошла бы:
«Боги или безвластны, или же властны»[35].
Едва Трион покинул таблин императора, как блик света, казавшийся отсветом уличного фонаря, скользнул по стене и устремился вслед за физиком, разгораясь все сильнее и приобретая отчетливое платиновое свечение. Трион обернулся.
– Как ты очутился здесь? – спросил он и в ту же секунду вспомнил, что оставил прибор в таблине императора.
– Наконец-то я могу беспрепятственно с тобой поговорить, – раздался голос, и платиновый блик на стене приобрел очертания человеческой фигуры. Платиновые
глаза смотрели на академика, платиновые губы улыбались, но отнюдь не дружелюбно.
– Хочу заключить с тобой договор. Простенький такой дого-ворчик. Я не сообщаю богам о твоих опасных проделках, а ты, Трион, хитроумный, как Улисс, передаешь мне одно из своих изобретений. Ведь я – твой гений и имею право на твои придумки. Разве не так? Ты умен, но я-то еще умнее.
Трион надменно фыркнул:
– Умнее меня ты быть не можешь!
– Не будем спорить, – уступил платиновый собеседник, хотя это и далось ему непросто – во все стороны посыпались искры холодного огня. – Подари мне свое изобретение. И я больше не буду тебе докучать. Слово гения.
– Ты не сможешь его взять, как бы ни старался… – гордо объявил академик.
Платиновый собеседник Триона рассмеялся.
– Ты неправильно понял. Ты пошлешь своего помощника туда, куда я укажу, и оставишь там то, что я попрошу. Мне не нужно все. Мне нужна малость. Договорились?
Трион раздумывал мгновение. Каков наглец! Как истинный покровитель, хочет воспользоваться изобретением своего подопечного. Пусть попробует! Гений что-то задумал. Но Триону все рано, чем занят его гений. Потому что в ближайшем будущем это не будет иметь ровно никакого значения. Главное, чтобы сейчас Триону никто не помешал. Он согласится на любые условия, лишь бы выиграть время. А потом человек будет править миром, не обращая внимания ни на богов, ни на гениев. И этим человеком будет Трион.
– Так мы договорились? – настаивал гений.
– Да! Да! Да! – выкрикнул Трион. – Только оставь меня в покое.
В ответ послышался смех, платиновый зигзаг мет-нулся к окну, скользнул сквозь золоченый узор решетки и исчез.
Глава 4
Восходящее солнце заглядывало в окна казармы вигилов, отбрасывая на пол крестообразные тени. Мебель в таблине центуриона ночной стражи украшали резные волчьи морды – они скалили зубы на ножках стульев и стола, с подставки лампы и со створок шкафа. На стене было наклеено несколько фотографий разыскиваемых преступников. Одно лицо Вер узнал сразу. Это был Кир-фокусник, оставшийся лежать на песке возле храма Нимфы.
Из окна таблина была видна находящаяся в доме напротив приемная медика. На матовых стеклах мелькали тени, и Веру казалось, что он слышит голос Элия.
Центурион «неспящих» Курций был здоровяк высоченного роста, широкоплечий и ширококостный, без капли жира. Его загорелое крупное лицо пересекал глубокий белый шрам, тянущийся от уха к уголку рта. Отчего казалось, что центурион постоянно нагло ухмыляется. Глаза у него были светлые, как будто выгоревшие. И немного сумасшедшие.
Короткие рукава форменной туники оставляли почти полностью открытыми руки с мощной мускулатурой. Левая вся сплошь была изъязвлена следами ожогов.
– Война? – спросил Вер, кивая на руку.
– В детстве запустил руку в бачок с кипящим бельем, – равнодушно отвечал Курций. – На войне я другие раны получил, когда под огнем через бруствер сигал, удирая от виков. Две пули в задницу.
На форменной красной с серым тунике Курция были наколоты два значка – значок центуриона и значок ветерана Третьей Северной войны. У Вера было прекрасное зрение, и он разглядел на значке символ Второго Парфянского легиона.
Может быть, этот человек воевал в одной когорте с его матерью? Эта мысль явилась неизвестно откуда и была Веру неприятна.
«Нереида». Опять его сердце забилось неожиданно сильно и голос дрогнул.
Центурион молча кивал, выслушивая рассказ Вера, но вдруг сказал с ухмылкой:
– По мне, чем устраивать подобные пытки, лучше запихать редьку в задницу, и пусть развратник гуляет с хвостом из ботвы, метя листьями мостовую.
– О чем ты?
– Не читаешь вестники? Об этом пишут все время.
Члены тайного общества «Поборники нравственности» хватают педофилов и засекают их до смерти, а потом отрубают головы. Казнь «по древнему обычаю». Твоему приятелю не повезло, когда он попался им в руки.
Сначала Вер не понял намека, потом лицо его пошло красными пятнами, и он стиснул кулаки. Какова подлость! Гений специально выбрал столь унизительную пытку, дабы обезопасить себя и заодно заклеймить Элия как подонка.
– Человек, которого ты обвиняешь в подобных вещах, сенатор Гай Элий Мессий Деций.
– А я весталка Валерия, – ухмыльнулся Курций.
– Валерия – старшая сестра сенатора.
– Парень, мне уже скоро пятьдесят. И я такого навидался в жизни, что с первого взгляда отличу глупую выдумку от правды. А правда такова: на теле у твоего приятеля более пятидесяти порезов. Ни один человек не выдержит подобную пытку. После десятого он расскажет даже, как устроен Тартар. И неважно, кто твой приятель – сенатор Элий или торговец старыми авто. Парня секли за то, что он надругался над ребенком. Ему повезло, что он остался жив.
Вер едва не сдержался, чтобы, не ударить старого тупицу. Впрочем, он с самого начала подозревал, что рассказывать центуриону о заговоре гениев – нелогично.
В этот момент дверь приоткрылась и внутрь просунулась голова молодого вигила.
– Там на берегу нашли труп Кира-фокусника, – сообщил он.
Курций состроил подчиненному страшную рожу, и вигил тут же исчез.
– Полагаю, что этот «фокусник» – известный борец за нравственность, и потому его фото висит в твоем таблине на стене, – с невинным видом осведомился Вер.
Центурион ничего не успел ответить – дверь вновь отворилась, теперь молодой вигил протянул центуриону лист бумаги. Вер искоса глянул на лист и без труда разобрал имя, набранное крупным шрифтом: «ГАЙ ЭЛИЙ МЕССИЙ ДЕЦИЙ». Центурион нахмурился, сложил бумагу вдвое и велел вигилу принести фотографию сенатора Элия. Вер ничего не говорил, сохраняя показное спокойствие. Фото через пару минут принесли. Как раз в эту минуту дверь в приемной медика напротив распахнулась, и Элий в сопровождении вигила направился к входу в префектуру.
Кур-ций ждал, хмуро разглядывая фото. Едва Элий вошел, он подошел и демонстративно приложил фото к голове сенатора. Элий был бледен и небрит, вместо сенаторской тоги – короткая синяя больничная распашонка. Но все равно не узнать его было невозможно.
– В самом деле похож, – нехотя признал Курций.
– Так ты по-прежнему мне не веришь? – насмешливо поинтересовался Вер.
– Я верю в то, что вы, ребята, вляпались в дерьмо. В этом Вер должен был согласиться с центурионом. Курций протянул Элию новенькую форму вигила.
– Придется надеть это, сиятельный. Разумеется, она не так почетна, как тога с пурпурной полосой. Но в округе нет ни одного сенатора, чтобы одолжить у них подходящую одежду. Я, правда, подумывал, не послать ли за сенаторской тогой в театр – у них наверняка должна найтись парочка. Но потом вспомнил, что актеры в этот час спят после вечернего представления и ночной попойки.
В сердце ему как будто ткнули иголкой. Впервые он тревожился за другого, впервые испытал настоящую боль.
За коричневой грязной занавеской царила непроглядная ночь. И в этой ночи светились лишь две цепочки огней – фонари вдоль автомагистрали. Сколько времени Вер был в отключке? Наверняка не более часа. Элий не мог исчезнуть давно: на киника напали минут десять или пятнадцать назад.
Вер бежал так, будто потерял самого себя. Без Элия он – ничто. Тень, утратившая своего хозяина. Дверь, от которой потерян ключ. Он так и подумал о себе – «дверь», и сам подивился сравнению…
Вер не увидел, а угадал тень, метнувшуюся из кустов, – по дуновению ночного воздуха, по шороху листьев. Но он безошибочно ушел в сторону, пнул нападавшего в колено, а уж затем перехватил руку с ножом и выломал кисть. Раздался противный хруст. Человек взвыл и рухнул на землю. Вер не видел его лица, но слышал судорожные вздохи, похожие на всхлипы. Человек дернулся, пытаясь вырваться, и тут же вновь закричал от боли.
– Где Элий? – спросил Вер, выламывая кисть еще больше.
– Там… – прохрипел пленник.
– Где там? – передразнил Вер и стиснул пальцы. Тот заорал в ответ:
– Там! Там! У источника…
Вер вспомнил храм Нимфы на берегу. Какое удачное совпадение. Или НЕсовпадение? Он, Вер, загадал для Элия желание, и Элий не может погибнуть, пока оно не исполнится. Волей-неволей боги вынуждены помогать сенатору, хотят они того или нет. Боги на службе у гладиатора! Порой надо угодить в подобную переделку, чтобы докопаться до сути вещей…
Суть вещей… Его интересует суть вещей или жизнь Элия?
Вновь сердце сжалось, а потом заколотилось как сумасшедшее.
Вер ударил пленника кулаком по затылку, оглушая, и бросился бежать. Он двигался очень быстро и совершенно бесшумно. Ночной ветерок, играющий листвой лавров, производил гораздо больше шума, чем мчащийся по тропинке гладиатор. Он лишь почувствовал приближение реки по свежему влажному дыханию. И почти тут же увидел свет возле забытого храма. Почему бы нимфе не прийти на помощь Элию? В такого парня могла бы влюбиться богиня. Или не могла бы? Умеют боги вообще любить? Себя – может быть… Но не смертных. «Боги любят Рим», – часто повторяет император Руфин. Интересно, боги сами поведали ему об этом?
Вер приник к земле и пополз. В этот момент земля показалась ему ледяной, коварной и скользкой. Равнодушной и даже враждебной. Земля имеет что-то против него, Вера, лично. Он двигался, работая локтями и бедрами, а мысли текли сами собой, мысли о чем-то великом, огромном, рядом с чем жизнь Элия казалась почти равной жизни светляка или лягушки. Или, напротив, все это великое было ничтожно рядом с жизнью Элия.
Пульсирующий, холодный свет становился все ближе. И вдруг ночная тишина лопнула от крика. Человек, закричав, пытался сдержаться, но не мог пересилить боль и вновь кричал.
– Вот так уже лучше, – послышался насмешливый хриплый голос.
Вер раздвинул ветви кустов. Поначалу ему показалось, что сам храм Нимфы и три человека, стоящие перед ним, освещены лучом фонаря. Потом понял, что ошибся.
Людей было всего двое.
А третий, стоящий как раз посередине, был гением. И именно от него исходило мертвенное белое сияние, обводя платиновым контуром колонны храма, алтарь и ветви деревьев. А потом Вер увидел Элия. Тот висел вниз головой, привязанный за ноги к толстой горизонтальной ветви огромного дуба. Само это подвешивание должно было вызвать непереносимую боль в искалеченных ногах бывшего гладиатора. Но мучителям этого показалось мало. Один из них держал в руках розгу, от ударов на теле Элия остались алые следы, похожие на порезы.
– Будешь говорить? Тебя ждет казнь «по древнему обычаю». Сначала засекут до смерти, а потом отрубят голову.
– Чтоб тебя Орк сожрал… – прохрипел Элий и дернулся в напрасной попытке освободиться.
Веревка закрутилась, и тело Элия принялось вращаться. Гений рассмеялся.
– Продолжай, – приказал подручному окруженный платиновым сиянием мучитель.
Поначалу хриплый голос говорящего показался знакомым. Но почти сразу Вер понял, что ошибся. Просто у гениев сходные голоса. Уже не людские. Но еще не божественные. Это был не его гений.
Вер бесшумно извлек из ножен меч и весь собрался в комок, по-звериному изготовясь к прыжку. Он надеялся, что у Элия не осталось больше сил безмолвно выносить пытку, и пленник непременно закричит. Крик отвлечет палачей и заглушит шорох веток.
Элий закричал.
В ту же секунду Вер выпрыгнул из кустов и полоснул клинком по спине платинового палача. Гений завизжал и рванулся вверх, рассыпая вокруг холодные белые искры и роняя вниз горячие капли крови. Вер тут же повернулся и ударил палача-человека в грудь. Третий пытатель в ужасе вскрикнул и бросился к реке. Вер изо всей сил пнул раненого палача в пах, чтобы окончательно себя обезопасить, и только после этого перерезал веревку, которой были связаны лодыжки пленника.
– О боги, это ты, Юний… я тебя заждался… – Обессиленный, Элий повалился на землю.
– Ты заплатишь за это, проклятый гладиатор, – донесся сверху переполненный яростью и болью голос.
– Тогда хотя бы скажи, кому я должен выслать чек?! – крикнул Вер, запрокидывая голову и пытаясь разглядеть в темном небе загадочного летуна.
Но в небесной черноте сверкали лишь равнодушные молочные капли звезд.
Вер обыскал раненого палача, нашел при нем нож и электрический фонарик.
Фонарь оказался весьма кстати. Вер осветил лицо раненого.
– Ба, старый знакомый! Кажется, мы пили с тобой вместе в таверне и ты предлагал мне десять миллионов? Бедняга, ты все потратил, если очутился здесь!
– воскликнул Вер, наклоняясь над лежащим. – Кир-фокусник?
– Кир-паук. Я был… фокусником… когда-то…
– Отлично, Кир. И лучше бы ты им и оставался. В ночной тишине грохнули один за другим два выстрела. Первый угодил Киру в грудь – луч фонарика прекрасно освещал жертву. Второй грянул через долю секунды. Но и этого краткого мгновения хватило гладиатору, чтобы отпрянуть. Он перекатился по земле и, увлекая за собой Элия, рухнул в кусты. В тот же момент с реки послышался удаляющийся стук лодочного мотора. Вер выскользнул из зарослей и вернулся к раненому. Но задавать
какие-либо вопросы было уже некому. Вер кинулся в погоню, не разбирая дороги. Береговые заросли трещали под его напором. Неожиданно белым огнем брызнуло в глаза, мощный удар опрокинул гладиатора на землю. Вер очнулся, лежа в траве. Поднес руку к лицу. На лбу вспухала здоровенная шишка. В темноте гладиатор налетел на горизонтальную ветку. Его остановил случай. Выигранное гладиатором клеймо требовало, чтобы он вернулся: нельзя было оставлять Элия в таком состоянии одного. Оказывается, надо было хорошенько треснуться головой, чтобы понять такую малость. Вер вскочил и помчался назад. Сенатор сидел там, где его оставил Вер, привалившись спиною к стволу дерева. Зубы раненого громко клацали, как ни пытался последователь стоиков унять предательскую дрожь.
– Ну как ты? – спросил Вер. – Сможешь доковылять до дороги?
Он помог другу подняться. Элий сделал пару шагов, пошатнулся и шлепнулся на землю. Вер осветил фонариком бок Элия. Казалось, пленника не секли, а резали бритвой. Вся кожа была красна от крови.
Юний Вер содрогнулся от жалости, разглядывая следы пыток. Гладиатор спешно разодрал свою тунику на полосы и обмотал бок раненого, чтобы хоть немного унять кровь. Потом подобрал с земли тунику с пурпурной полосой и надел ее на сенатора. Но Элия все равно продолжала бить дрожь. Кожа его была холодной и липкой от пота.
– В траве должна быть булла Летиции Кар. Гений швырнул ее туда… – сказал Элий, клацая зубами. – Поищи, будь добр.
– Зачем тебе эта дурацкая булла? – недовольно пробурчал Вер, шаря лучом фонарика по траве.
– Н-н-надо…
Булла нашлась, Вер поднял ее, связал разорванный шнурок и протянул Элию. К его изумлению, сенатор надел амулет себе на шею. Ну что ж, пусть попробует отыскать Летицию Кар таким образом.
– Я знаю, что тебе нужно сейчас – бокал горячего вина с пряностями, – произнес Вер наигранно бодрым тоном.
– Мне нужно в больницу, – сказал Элий.
Роскошь Палатинского дворца поражает и подавляет. Сверкают позолотой капители бесчисленных колонн. Комнаты и залы набиты статуями, картинами и старинной мебелью так, что негде ступить. Мозаики изысканы, фрески совершенны. Куда бы ни пошел, из любого угла таращится на тебя какой-нибудь Деций с острым прямым носом и глубоко посаженными глазами, задрапированный в мраморную тогу.
Император Руфин сидел в таблине за столом из черного дерева и разглядывал противоположную стену, на которой была выложена из драгоценных камней карта Римской Империи. Всякий раз, глядя на нее, Руфин со вздохом отмечал, что император Гостилиан, задумав поместить на стене карту, совершил две ошибки. Первую – полагая, что Империя всегда будет пребывать в своих прежних пределах.
Вторую – решив, что мир, находящийся за границами Рима, не должен интересовать императора. Впрочем, Гостилиана можно было понять. Это было начало Второго тысячелетия. Рим был опьянен властью, подаренной ему богами. Он помолодел и походил на юношу, только что получившего огромное наследство. Жизнь начиналась заново. Стоило гладиатору выиграть поединок, и тут же прекратилась чума, грозившая унести половину населения Империи, еще одна победа на арене – и засушливая жаркая погода, сулящая голод, сменилась обильными дождями. Надо было только уметь желать. Надо было знать, что желать. У Империи все было впереди. Ей было все или почти все по силам.
Ошибку предшественника пришлось устранять наследникам. Постепенно на карте появились золотые накладные полосы – драгоценные шрамы, оставшиеся на Месте отделения от Империи ее провинций. Британия, Африка, Египет… Месопотамия, проникнутая духом зороастризма, так в принципе никогда и не была подлинной провинцией Рима. Ее отделение было особенно болезненным. Ибо любой начинающий политик в Риме понимал, что новое независимое царство никогда не будет лояльным к Империи, как ни старался Римский орел удержать в лапах эту добычу.
Руфин открыл футляр из черного дерева и нажал педаль. Из темноты явился огромный стеклянный голубой шар, светящийся изнутри слабым белым светом. От легкого прикосновения руки шар начинал вращаться, и тогда начерченные на нем разноцветными контурами страны и континенты проплывали перед глазами императора. Руфина тревожили горящие желтым и оранжевым пятна, лежащие на севере и востоке. Царство готов на границах Борисфена. Царство викингов на Северном море. Московское княжество и Новгородская республика делили земли от северных болот и до устья могучей реки Ра. Все последнее время с востока приходили тревожные вести. И Руфин не мог понять, что означает этот заунывно воющий опасный ветер, поднявшийся над степями. Где уста, что своим дыханием гонят темные тучи с востока? И что означает полет этого таинственного урагана для Великого Рима?
Но больше всего его волновали события, начало которым было положено в далекой Империи Цзинь. Шесть лет назад она перестала существовать и превратилась в Улус Великого Хана.
Теперь там воцарился завоеватель, явившийся из неведомых земель с севера. О нем рассказывали страшные и странные истории. И лишь одна была достоверна – он велел перебить все римское посольство в китайской столице. О бесчисленных воинах, мчащихся на низкорослых лошадках без устали день и ночь, ходили легенды. Армия Чингисхана двигалась все дальше, захватывая все новую добычу. Могучий Хорезм пал, как какое-нибудь крошечное слабосильное царство. Людские потери исчислялись сотнями тысяч, а может, даже миллионами. Руфин подозревал, что погибших боятся считать. Император пытался успокоить себя тем, что странные и страшные события происходят вдалеке от Римских границ.
Но императору так и не дали сосредоточиться и подумать. Как всегда. Дверь отворилась, и в таблин вошел человечек маленького роста, придерживая локотком толстую папку в кожаном переплете. Войдя, академик Трион небрежно махнул рукой, будто отгонял мух, а не приветствовал самого императора Рима, и без приглашения засеменил к глубокому кожаному креслу. Руфин давно привык к манерам – или, вернее, к отсутствию всяких манер у своего гостя. Перед ним был главный физик-теоретик и президент Физической академии Гай Валерий Трион, римский гражданин всего во втором поколении, человек, одаренный многими талантами.
Первым делом гость, ни слова не говоря, извлек из кармана отливающий серебром небольшой футляр и поставил его на стол. Хитро подмигнув императору, Трион повернул тумблер, и комната наполнилась коротким.неприятным треском. Звук становился все тоньше, пронзительнее и наконец исчез.
– Ну вот, теперь можно говорить, – улыбнулся гость, отчего лицо его сделалось одновременно и хитрым и глуповатым – точь-в-точь ребенок радуется своей проделке. – Ни боги, ни гении больше нас не слышат.
– Что нового? – Несмотря на заверения гостя, Руфин все равно невольно понизил голос.
Ибо по странному блеску в глазах своего Триона понял, что тот явился к императору не с пустыми руками.
– Получилось, – выдохнул Трион. – Сегодня. Когда я понял, что дело сделано, то ощутил себя богом!
– Все прошло удачно?
– О да! Один человек пострадал, но это ерунда. Все хорошо.
Руфин решил, что пострадавший отделался парой царапин. Никогда в жизни он так не ошибался.
– Отлично! – Император откинулся на спинку кресла, погладил руками выточенные в виде львиных голов подлокотники. – Я, конечно, не так велик, как Юлий Цезарь, но я тоже кое-что сделал, не так ли? У меня нашлось достаточно смелости поверить в твою безумную затею, Трион. А они точно не знают? – Он выразительно поднял глаза к небу.
– Наши приборы работают день и ночь. Для них это всего лишь старый стадион.
Люди примитивны, все на что они способны, это украсть огонь у богов и тупо разжигать день изо дня примитивный костер. Богам никогда не придет в голову подозревать в том, что сделал я, обитателей Земли. Пока Олимпийцы вдыхают ароматы жертвоприношений, мы можем заняться более важными делами.
Гость самодовольно захихикал, но император не спешил ему вторить.
– Если боги так жестоко покарали Прометея за кражу простого огня, то что они сделают с нами, а, Трион?
– Я у них ничего не крал, – заявил президент Физической академии. – Я все придумал сам. А когда у Рима появится новое оружие, мы будем говорить с богами на равных. И наконец станем свободными. Сбудется мечта Империи.
– Не будем забегать вперед. Боги не любят тех, кто торопится. Я, конечно, не так велик, как Юлий Цезарь, но я кое-что знаю о мечте Империи.
Ученый понял, что время его аудиенции истекло, и поднялся.
– Сегодня день новой эры, – сказал Трион. – А людям кажется, что не произошло ничего примечательного.
– Да, ничего примечательного, – кивнул Руфин, – если не считать недоразумения с Вером. И нападения на сенатора Элия. Мой милый родственничек опять во что-то ввязался. Я начинаю подозревать, что он немного не в себе. Что вполне естественно для человека, перенесшего тяжелую травму и клиническую смерть.
Трион энергично затряс головой:
– Как же! Элий спятил?
Ну нет, нам не может так повезти. Сенатор наверняка о чем-то догадывается. Он уже запрашивал финансовые отчеты академии.
Теперь хочет создать комиссию для проверки. Я заказал кое-кому в печати статьи с призывами не скупиться на научные расходы.
– Элия не убедят какие-то статьи в вестниках. Не забывай, он провел в Афинской академии пять лет.
– И еще три в Александрии. Но при» этом продолжает мыслить примитивно. Он может нам помешать. Хорошо бы…
– Будь с ним настороже, – Руфин не дал Триону договорить.
– Ладно, Август, разбирайся с Элием сам, – милостиво решил Трион. – А я буду заниматься своим делом.
Когда академик ушел, император вновь принялся рассматривать карту. И вновь подумал, как лживо то, что выдрано из единого целого. На карте Рим могущественен и окружен союзниками. Единственно, в преданности Месопотамии можно порой усомниться. Но это не так и важно, если практически ты владеешь всей Европой.
Могущественные банки управляют ее экономикой, самые лучшие легионы охраняют ее границы. Но если взглянуть на стеклянный хрупкий глобус из синего стекла, то тут же окажется, что Рим бесконечно одинок. Ибо восток бурлит, переполненный готовыми хлынуть на завоевания народами, а север настороженно враждебен. Юг же совершенно отстранен. И при этом Рим является хранителем двухтысячелетней культуры, впитав в себя десятки, а может, и сотни культур, сплавив их в единое целое. Но это не добавляет ему твердости в схватке с остальным миром. Зато порождает зависть. Богатство Рима кружит головы слишком многим.
Руфин почувствовал, как противный холод сдавливает его сердце. Он должен сохранить Рим, чего бы это ни стоило. На богов уповать не стоит. Боги капризны. Они в любой момент могут передумать. Наверняка Элий привел бы по этому поводу цитату из Марка Аврелия. И Руфин даже знал, какая подошла бы:
«Боги или безвластны, или же властны»[35].
Едва Трион покинул таблин императора, как блик света, казавшийся отсветом уличного фонаря, скользнул по стене и устремился вслед за физиком, разгораясь все сильнее и приобретая отчетливое платиновое свечение. Трион обернулся.
– Как ты очутился здесь? – спросил он и в ту же секунду вспомнил, что оставил прибор в таблине императора.
– Наконец-то я могу беспрепятственно с тобой поговорить, – раздался голос, и платиновый блик на стене приобрел очертания человеческой фигуры. Платиновые
глаза смотрели на академика, платиновые губы улыбались, но отнюдь не дружелюбно.
– Хочу заключить с тобой договор. Простенький такой дого-ворчик. Я не сообщаю богам о твоих опасных проделках, а ты, Трион, хитроумный, как Улисс, передаешь мне одно из своих изобретений. Ведь я – твой гений и имею право на твои придумки. Разве не так? Ты умен, но я-то еще умнее.
Трион надменно фыркнул:
– Умнее меня ты быть не можешь!
– Не будем спорить, – уступил платиновый собеседник, хотя это и далось ему непросто – во все стороны посыпались искры холодного огня. – Подари мне свое изобретение. И я больше не буду тебе докучать. Слово гения.
– Ты не сможешь его взять, как бы ни старался… – гордо объявил академик.
Платиновый собеседник Триона рассмеялся.
– Ты неправильно понял. Ты пошлешь своего помощника туда, куда я укажу, и оставишь там то, что я попрошу. Мне не нужно все. Мне нужна малость. Договорились?
Трион раздумывал мгновение. Каков наглец! Как истинный покровитель, хочет воспользоваться изобретением своего подопечного. Пусть попробует! Гений что-то задумал. Но Триону все рано, чем занят его гений. Потому что в ближайшем будущем это не будет иметь ровно никакого значения. Главное, чтобы сейчас Триону никто не помешал. Он согласится на любые условия, лишь бы выиграть время. А потом человек будет править миром, не обращая внимания ни на богов, ни на гениев. И этим человеком будет Трион.
– Так мы договорились? – настаивал гений.
– Да! Да! Да! – выкрикнул Трион. – Только оставь меня в покое.
В ответ послышался смех, платиновый зигзаг мет-нулся к окну, скользнул сквозь золоченый узор решетки и исчез.
Глава 4
Четвертый день Аполлоновых игр.
Перерыв в гладиаторских поединках в Колизее.
«По заявлению Префекта вигилов до сих пор так и не удалось установить, кто напал на гостей Гесида. Во время нападения был ранен молодой поэт Кумий. Эксперты, пожелавшие остаться неназванными, считают это покушением на сенатора Элия и связывают его с попыткой сенатора создать комиссию по расследованию деятельности Физической академии. Академик Трион назвал это предположение бредовым».
«Город Нишапур, основанный царем из династии Сасанидов, Шапуром 1, в честь которого и получил свое название, сожжен монголами дотла. Куда дальше двинутся варвары, уничтожившие сначала империю Цзинь, потом Хорезм и наконец обрушившие жестокие удары на Персию?» «По заявлению второго консула, никаких обращений со стороны Персидского правительства в адрес Великого Рима не поступало». «Царь Месопотамии Эрудий полагает, что его стране пока ничто не угрожает».
«Акта диурна». 7 день до Ид июля[36]
Восходящее солнце заглядывало в окна казармы вигилов, отбрасывая на пол крестообразные тени. Мебель в таблине центуриона ночной стражи украшали резные волчьи морды – они скалили зубы на ножках стульев и стола, с подставки лампы и со створок шкафа. На стене было наклеено несколько фотографий разыскиваемых преступников. Одно лицо Вер узнал сразу. Это был Кир-фокусник, оставшийся лежать на песке возле храма Нимфы.
Из окна таблина была видна находящаяся в доме напротив приемная медика. На матовых стеклах мелькали тени, и Веру казалось, что он слышит голос Элия.
Центурион «неспящих» Курций был здоровяк высоченного роста, широкоплечий и ширококостный, без капли жира. Его загорелое крупное лицо пересекал глубокий белый шрам, тянущийся от уха к уголку рта. Отчего казалось, что центурион постоянно нагло ухмыляется. Глаза у него были светлые, как будто выгоревшие. И немного сумасшедшие.
Короткие рукава форменной туники оставляли почти полностью открытыми руки с мощной мускулатурой. Левая вся сплошь была изъязвлена следами ожогов.
– Война? – спросил Вер, кивая на руку.
– В детстве запустил руку в бачок с кипящим бельем, – равнодушно отвечал Курций. – На войне я другие раны получил, когда под огнем через бруствер сигал, удирая от виков. Две пули в задницу.
На форменной красной с серым тунике Курция были наколоты два значка – значок центуриона и значок ветерана Третьей Северной войны. У Вера было прекрасное зрение, и он разглядел на значке символ Второго Парфянского легиона.
Может быть, этот человек воевал в одной когорте с его матерью? Эта мысль явилась неизвестно откуда и была Веру неприятна.
«Нереида». Опять его сердце забилось неожиданно сильно и голос дрогнул.
Центурион молча кивал, выслушивая рассказ Вера, но вдруг сказал с ухмылкой:
– По мне, чем устраивать подобные пытки, лучше запихать редьку в задницу, и пусть развратник гуляет с хвостом из ботвы, метя листьями мостовую.
– О чем ты?
– Не читаешь вестники? Об этом пишут все время.
Члены тайного общества «Поборники нравственности» хватают педофилов и засекают их до смерти, а потом отрубают головы. Казнь «по древнему обычаю». Твоему приятелю не повезло, когда он попался им в руки.
Сначала Вер не понял намека, потом лицо его пошло красными пятнами, и он стиснул кулаки. Какова подлость! Гений специально выбрал столь унизительную пытку, дабы обезопасить себя и заодно заклеймить Элия как подонка.
– Человек, которого ты обвиняешь в подобных вещах, сенатор Гай Элий Мессий Деций.
– А я весталка Валерия, – ухмыльнулся Курций.
– Валерия – старшая сестра сенатора.
– Парень, мне уже скоро пятьдесят. И я такого навидался в жизни, что с первого взгляда отличу глупую выдумку от правды. А правда такова: на теле у твоего приятеля более пятидесяти порезов. Ни один человек не выдержит подобную пытку. После десятого он расскажет даже, как устроен Тартар. И неважно, кто твой приятель – сенатор Элий или торговец старыми авто. Парня секли за то, что он надругался над ребенком. Ему повезло, что он остался жив.
Вер едва не сдержался, чтобы, не ударить старого тупицу. Впрочем, он с самого начала подозревал, что рассказывать центуриону о заговоре гениев – нелогично.
В этот момент дверь приоткрылась и внутрь просунулась голова молодого вигила.
– Там на берегу нашли труп Кира-фокусника, – сообщил он.
Курций состроил подчиненному страшную рожу, и вигил тут же исчез.
– Полагаю, что этот «фокусник» – известный борец за нравственность, и потому его фото висит в твоем таблине на стене, – с невинным видом осведомился Вер.
Центурион ничего не успел ответить – дверь вновь отворилась, теперь молодой вигил протянул центуриону лист бумаги. Вер искоса глянул на лист и без труда разобрал имя, набранное крупным шрифтом: «ГАЙ ЭЛИЙ МЕССИЙ ДЕЦИЙ». Центурион нахмурился, сложил бумагу вдвое и велел вигилу принести фотографию сенатора Элия. Вер ничего не говорил, сохраняя показное спокойствие. Фото через пару минут принесли. Как раз в эту минуту дверь в приемной медика напротив распахнулась, и Элий в сопровождении вигила направился к входу в префектуру.
Кур-ций ждал, хмуро разглядывая фото. Едва Элий вошел, он подошел и демонстративно приложил фото к голове сенатора. Элий был бледен и небрит, вместо сенаторской тоги – короткая синяя больничная распашонка. Но все равно не узнать его было невозможно.
– В самом деле похож, – нехотя признал Курций.
– Так ты по-прежнему мне не веришь? – насмешливо поинтересовался Вер.
– Я верю в то, что вы, ребята, вляпались в дерьмо. В этом Вер должен был согласиться с центурионом. Курций протянул Элию новенькую форму вигила.
– Придется надеть это, сиятельный. Разумеется, она не так почетна, как тога с пурпурной полосой. Но в округе нет ни одного сенатора, чтобы одолжить у них подходящую одежду. Я, правда, подумывал, не послать ли за сенаторской тогой в театр – у них наверняка должна найтись парочка. Но потом вспомнил, что актеры в этот час спят после вечернего представления и ночной попойки.